«Да здравствует Государь Император!»

Январь

Накануне днём стоял морозец градусов в двадцать, но к вечеру поднялась метель и слегка потеплело. В новогоднюю ночь в неверном свете восковых свечек братия Саровского монастыря молила Господа о даровании измученной войной и смутой России покоя и благополучия. Монахи знали, что и в столице в это время по распоряжению митрополита Питирима во всех церквах совершалось торжественное молебствие. Сам митрополит служил в соборе Александро-Невской лавры; в Исаакиевском и Казанском служили архиереи Вениамин Гдовский и Геннадий Нарвский.

Первый день нового 1917 года в России пришелся на воскресенье, и утром, после литургии, снова состоялись молебны. Молились братии на Соловках и в Оптиной пустыни, священники в больших соборах городов и деревянных церквушках самых захудалых приходов по окраинам империи.

Молились монахи саровской обители, но не было успокоения в их душах: поневоле вспоминали они предсказания батюшки Серафима, чьи нетленные мощи хранились тут же. Ведь всем известно было, что ещё в 1832 году Преподобный предсказывал: «Они дождутся такого времени, когда и без того очень трудно будет земле русской, и в один день и в один час, заранее условившись о том, поднимут во всех местах земли русской всеобщий бунт, и, так как многие из служащих тогда будут и сами участвовать в их злоумышлении, то некому будет унимать их, и на первых порах много прольется невинной крови, реки ее потекут по земле русской, много дворян, и духовенства, и купечества, расположенных к Государю, убьют…»

А как не верить пророчеству старца, если предыдущее не так давно – в 1903 году – сбылось. «Будет великое торжество и радость, когда Царская фамилия приедет, и среди лета воспоют Пасху…» И царская семья действительно посетила Саров и Дивеево в дни открытия мощей Преподобного… Государь с архиереями нес раку со святыми мощами, и народ пел в великой радости Пасху.

И вот – война, экономическая проруха, сумятица в умах… А тут ещё грозным предзнаменованием повисло недавнее убийство странного старца Григория Распутина с его пугающими пророчествами…

Но январь пришёл и покатился своим чередом. Первого января знаменитый генерал, главнокомандующий армиями фронта Алексей Брусилов поднял весьма оптимистичный тост: «Наступает новый, 1917 год. Я лично, как по имеющимся в моем распоряжении сведениям, так и по глубокой моей вере, вполне убежден, ... что в этом году враг будет, наконец, окончательно разбит... Я поднимаю бокал за верховного вождя земли русской Государя Императора, за Русь святую, за нашу Победу! Да здравствует Государь Император! Да здравствует святая Русь! Ура!». Ему и в голову в тот момент не могло прийти, что всего через два месяца, 2 марта 1917 года, он выскажется за отречение царя от престола «ради единства страны в грозное время войны».

Да, странное это было время. С одной стороны, тревога и ожидание плохого. С другой – желание жить как всегда, заниматься своим делом несмотря ни на что, и даже теплилась надежда на лучшее. Сейчас это кажется невероятным, но именно в январе 1917-го в России был создан первый заповедник – Баргузинский и было основано… Русское ботаническое общество!

В начале января художник Михаил Нестеров написал своему знакомому «...желаю вам вместе со всей великой Россией увидеть лучшие дни нашего отечества. Дай Бог, чтобы события настоящие и грядущие не обессилили нашей родины, она восстала бы великой и оздоровленной...» Но в январском же письме с фронта солдат 78-го пехотного запасного полка А. Бриловский изливает ненависть: «Я с нетерпением ожидаю минуты, когда фронт повернется в обратную сторону лицом и потребует оплаты по счетам... настроение у всех скверное, озлобленное».
Не напрасно, ох, не напрасно третьего января правая газета «Новые дни» написала: «Никогда еще житейские события не заставляли так близко чувствовать что-то высшее... А кто чувствует это высшее, величественное и грозное, тот полон озабоченности, какого-то священного беспокойства, тот и пытливо всматривается в даль будущего, ощущаемого в тревожности и необыкновенности каждого переживаемого дня...»

Империя обмирала в тревожных предчувствиях, а мир жил своей жизнью, не догадываясь о том, что история вот-вот сделает крутой поворот, который навсегда изменит судьбу не одной только России. Январь нового года выдался богатым на события, и западного обывателя больше волновали сообщения о том, что в Ирландском море на немецкой мине подорвался английский крейсер «Лоурентик», перевозивший более трёх тысяч слитков золота, при этом погибло 350 человек. Или арест в Париже французской контрразведкой уже тогда легендарной, загадочной, невероятной голландской танцовщицы-шпионки Маты Хари. Записные политики обсуждали новогодние новости о том, что Великобритания, Франция и Италия признали Королевство Хиджаз в Аравии; или вот Турция денонсировала Парижский и Берлинский договоры. А французские и английские генералы гадали, как скажется на ходе Великой войны Митавская операция на Восточном фронте (как оказалось, последняя военная операция русской армии в Первой мировой) или объявление Германией неограниченной подводной войны.

Впрочем, государствам Антанты наступающий 1917 год по всем признакам сулил очень ободряющие перспективы. Они уже всерьёз могли рассчитывать на победоносное окончание войны. Западные «партнёры» ещё не знают, что в конце этого года новая российская власть заключит перемирие с Германией и у немцев появится надежда на спасение. Но на сторону Антанты уже в апреле встанут Соединённые штаты Америки, и соотношение военного могущества останется не в пользу «Тройственного союза». Почувствовав это, войну Германии, Австро-Венгрии и Италии начнут объявлять одна за другой многие страны. Даже такие незначительные или далёкие от реального театра военных действий, как Боливия, Гондурас, Сиам или Куба… В общем, победа Антанты над Германией и её союзниками была лишь вопросом времени. И многим российским политикам уже грезилось, что победа в этой войне «дарует» империи черноморские проливы Босфор и Дарданеллы или, на худой конец, военно-морскую базу, закрывающую выход в Черное море из Босфора. Увы, Россия от этой победы не выиграет ни грана. Хотя вскоре в результате очередной весенней кампании на Западном фронте погибнет 5 тысяч русских солдат из состава 3-й русской бригады, присланной из России на помощь союзникам.

А в России власти изо всех сил старались показать, что всё идёт как надо. Выпускались циркуляры, тасовались правительство и госсовет, проходили приёмы и выдавались награды. Но всё шло вразнос.

Впрочем, обыватель – везде обыватель. Ему хотелось хлеба и зрелищ. Народ валом валил в «синема» на фильмы с Верой Холодной, цыганские хоры переживали свои лучшие дни, наездники на бегах зарабатывали громадные суммы. В первые январские дни 1917 года Федор Шаляпин пел в Большом, а на сцене Михайловского театра блистали знаменитые примы – Карсавина и Кшесинская. В Питере состоялся матч на кубок петроградской хоккейной лиги, а в Москве прошли состязание на коньках.

Своей жизнью жила провинция. Первого января «прибыла в Киев и будет иметь здесь пребывание Ее Императорское Высочество Великая Княгиня Мария Павловна младшая». Второго января в Харькове «по делу об ограблении 2½ миллионов из банка общества взаимного кредита приказчиков чинами сыскной полиции арестованы 15 профессионалов-громил «кассоломов». Все арестованные – «беженцы» из Варшавы и других городов Западного края. Попутно открыто несколько больших воровских притонов. Профессионалы-«кассоломы» обладали хорошими материальными средствами и отлично усовершенствованными машинами для взлома касс». В Сумах, на хуторе Яковенко Лебедянского уезда «крестьянка Никитенко разрешилась от бремени четырьмя мальчиками. Лебедянское земство постановило выдавать матери близнецов на воспитание их по 15-ти рублей ежемесячно и, кроме того, купило ей корову». А в Феодосии «стоит совершенно летняя погода. Температура +20º R»…

На юге империи наступала невероятно ранняя весна, а Саровскую обитель в глухих мордовских лесах то калил мороз, то заметало буранами. Денно и нощно монахи взывали к Господу. Увы, их молитва не отвратила надвигающегося коллапса. Уже через два месяца страна влетела в водоворот революций, гражданской войны, интервенции, голода… Но сам монастырь ещё целых десять лет держался теми молитвами. Лишь в 1927 году он был закрыт советской властью и братии, изгнанной из его стен, вместе с тысячами им подобных пришлось хлебнуть лиха. Но это уже другая история.

Мело, мело по всей земле

Февраль

Худощавый, подтянутый офицер задумчиво склонился над картой, разложенной на широком письменном столе. Однако свет вечерней лампы из-под оранжевого абажура падал не на схемы военных укреплений и стрелки направлений ударов. Это была карта Приморья, и офицеру предстояло проложить маршрут очередной экспедиции, на этот раз в район среднего течения Амура для обследования бассейна реки Тунгуски. За окном под необычный для февраля мороз спал продрогший Владивосток, дремал заметённый снегами Амур.

С фотокарточки, стоящей на столе, смотрел на задумавшегося офицера «лесной человек», гольд Дерсу Узала, знавший тайгу лучше, чем горожанин родной город. Как пригодился бы он теперь в новом путешествии. Но, глядя на карточку погибшего друга, надёжного таёжного проводника, русский путешественник, офицер царской армии Владимир Клавдиевич Арсеньев думал совсем об ином. Вести одна тревожнее другой приходили из Петербурга. И одна невнятнее другой. Арсеньев чувствовал: назревает бунт, и боялся, что бунт этот сорвёт давно задуманную экспедицию.

Однако, несмотря ни на что, экспедиция состоится, окажется вполне успешной и получит название «Олгон-Горинской» так как удастся обследовать реки Олгон и Горин и ещё массу других, не исследованных ранее рек, озеро Болонь-Оджал и хребты Ян-де-Янге и Быгин-Быгинен. Во время путешествия, которое продлится до начала следующего, 1918 года, Арсеньев запишет в своём дневнике: «год принес много несчастий родине... Скорее бы кончилась эта солдатская эпоха со всеми её жестокостями и насилиями».

Раздумывая над маршрутом будущего похода, он не знал, конечно, что раздумья иного рода будут мучить его всего через несколько месяцев, когда в октябре придёт весть о том, что там, в далёком Питере к власти пришли большевики. «Революция для всех, в том числе и для меня», – скажет он друзьям, советовавшим ему уехать из России. И останется…

«Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела…»

Бескрайняя Россия под мерцание свечей, лампад и керосиновых ламп лениво посапывала в заметённых февральскими вьюгами деревнях, в сытых, несмотря на войну, купеческих городках, лишь изредка приподнимая сонные веки: «Что там, в этом Питере, творится?»

А в Питере императрица Александра Фёдоровна сидела над письмом и писала  супругу: «Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи… Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя. Худших речей не печатают, но я думаю, что за антидинастические речи необходимо немедленно и очень строго наказывать, тем более, что теперь военное время. Забастовщикам надо прямо сказать, чтобы они не устраивали стачек, иначе будут посылать их на фронт или строго наказывать...»

Хулиганское движение… Нужно прямо сказать, императрица не понимала, не чувствовала по-настоящему, что пар в столичном котле достиг предела давления и с секунды на секунду грянет взрыв.

Неизвестно, когда Борис Пастернак написал своё знаменитое стихотворение «Зимняя ночь». Однако, учитывая его утверждения, что многие стихи были созданы под впечатлением от февральских событий, строчки

«Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела…»

вполне могли быть если не написаны, то задуманы тем самым февралём 1917-го, который русской интеллигенцией воспринимался во многом метафизически, «как преображение мира, как духовное возрождение».

Впрочем, разные слои российского общества очень по-разному ощутили февраль семнадцатого. В иных пределах империи никак не ощутили – жизнь текла по раз заведённому порядку и, казалось, ничто не может этого порядка изменить.

А мир, искоса поглядывая на странную, пугающую Россию, жил своей жизнью. В Мексике – новая конституция, в Османской империи – новый визирь, в далёкой Австралии сторонники премьер-министра Хьюза создают коалиционное, так называемое федеративное военное правительство, а в загадочном Китае честолюбивый юноша Мао Цзэдун написал свою первую остро-политическую статью.

Тем временем обыватели разных стран обсуждали странные происшествия, никак не объяснённые наукой. Например, случай, произошедший в семидесяти милях к юго-востоку от побережья Исландии: «офицеры и матросы корабля ее величества «Хилари» видели морское чудовище с шеей примерно в тридцать футов длиной и треугольным спинным плавником». Или загадочную историю с яхтой «Зебрина», которая отплыла из гавани Фалмут в Корнуэлле, направляясь в маленький французский порт Брие. «Все путешествие должно было занять не более сорока восьми часов. Не было в те дни никаких штормов и туманов, однако четыре дня спустя «Зебрина» была обнаружена в превосходном состоянии… без единого члена экипажа! Судьба команды яхты так и осталась невыясненной». Культурная публика захлёбывалась чтением романа «Неудобные деньги» популярнейшего английского писателя, рыцаря-командора ордена Британской империи Пелама Вудхауса, который переживал пик своего успеха: только на Бродвее шли сразу пять его пьес и жизнь, далёкая от политики, была полна счастья. А вот Ф.Д. Рузвельту в то время было не до Бродвея. Пережив неудачу в борьбе за пост сенатора в Конгрессе США, он готовился к новым штурмам вершин власти, и знать не знал, что в далёкой холодной России малозаметный член РСДРП со странным псевдонимом Сталин ломает голову над тем, кого поддержать в эти дни – Ленина или его оппонентов? Жизнь сведёт их гораздо позже…

Для России главной болью оставалась, конечно, затянувшаяся война. В феврале встретил свой тридцатый день рождения раненный на германском фронте фельдфебель Василий Чапаев. Награжденный за храбрость Георгиевской медалью и солдатскими Георгиевскими крестами трёх степеней, он залечивал рану в госпитале Саратова. В это время лихой рубака Семён Буденный получал свои Георгиевские кресты в Закавказье, дерзко действуя в турецких тылах, а будущий легендарный советский разведчик, а тогда унтер-офицер немецкой армии Рихард Зорге сражался с французами на западном фронте.

Для Запада война тоже стала тяжким бременем. Острая нехватка продовольствия привела к высокой смертности среди мирного населения. В Португалии из-за нехватки продовольствия вспыхнула забастовка шахтёров, в Великобритании введено нормированное распределение хлеба. Германская подводная лодка в ходе объявленной ещё в январе неограниченной подводной войны безжалостно потопила американский пассажирский корабль «Хаусетоник» у берегов Сицилии, и США поневоле пришлось вступить в войну. И хотя официально об этом будет объявлено в марте, президент США Вудро Вильсон приказал немедленно вооружить все торговые и пассажирские суда. Тем временем молодой американский журналист Эрнест Хемингуэй носился под вой снарядов на санитарной машине по Западному фронту; несколько лет спустя он опишет свои впечатления от тех дней в книге «Прощай оружие»…

Немцы, хватаясь за любую соломинку, пытаются вовлечь в войну Мексику, стравив её с США. Британская военно-морская разведка перехватила и расшифровала немецкую «ноту Циммермана», в которой правительство Германии предлагало правительству Мексики заключить союз против США и обещало поддержку требований Мексики возврата всех территорий, потерянных во время войны с США в 1848 году.

В Петербурге тем временем всё стремительнее раскручивалось колесо революции: разгорелась забастовка на Путиловском заводе, начались антивоенные митинги, переходящие в массовые стычки с полицией и казаками, грянула всеобщая забастовка под лозунгом «Долой самодержавие!», завязались бои между солдатами, разделившимися по принципу поддержки революции или царя. И, наконец, полыхнуло вооруженное восстание, приведшее к созданию Временного комитета Госдумы под председательством Родзянко. В тот же день в Таврическом дворце начал работу Петроградский совет под руководством Н.Чхеидзе и А.Керенского, а на следующий – в последний день февраля – вышел первый номер «Известий Петроградского совета», который призвал к созданию советов в регионах...

…В те дни во Владивостоке не работал телеграф, и о событиях в столице ещё ничего не было известно. Владимир Арсеньев усиленно готовился к экспедиции... Он останется в России и отношения его с новой властью сложатся вполне терпимые. Конечно, бывшего царского офицера поставят на спецучёт, и он обязан будет раз в месяц отмечаться в комендатуре ОГПУ во Владивостоке. Его неоднократно допросят чекисты, например, по поводу высказываний, что «русские безалаберный народ», «люди, которые всегда тяготятся порядком, планом… и для того, чтобы втиснуть русского человека в рамки порядка, нужно насилие»… Однако в марте 1924 года в книге регистрации лиц, стоящих на учёте во Владивостокском ОГПУ, появится следующая запись, касающаяся полковника Арсеньева: «30.03.1924 года комиссия постановила с особого учёта снять как лояльного по отношению к Советской власти».

Новая власть будет по-своему ценить его – издавать книги, предлагать должности. Но повезёт знаменитому путешественнику в другом: он вовремя… умрёт. И не узнает, что в 1930-е годы будет посмертно обвинён в шпионаже в пользу Японии. Его жену Маргариту Николаевну арестуют и в 1938 году расстреляют. Но это уже другая история…

«Кругом измена, и трусость, и обман!»

Март

С первыми мартовскими днями неприметный старик со снежно-белой бородкой выходил из четырёхэтажного дома № 1 по улице Фейгина на раскисшие улицы Владимира и бродил по сырому тротуару, совершенно уйдя в себя. В эти первые весенние дни воспоминания особенно сильно волновали его душу.

Случайные прохожие сторонились, давая задумавшемуся старичку дорогу, и тут же забывали о нём. Ах, если бы они знали, что за старик повстречался сейчас на их пути! А ведь это был Василий Шульгин – русский националист и монархист, политический и общественный деятель, публицист, депутат второй, третьей и четвёртой Государственных дум, один из организаторов и идеологов Белого движения. Тот самый Шульгин, который в марте 1917 года принимал отречение из рук последнего императора России Николая II...

Россия то ли скатывалась в пропасть, то ли карабкалась к новой, лучшей жизни. Монархия висела на волоске, это понимал каждый более или менее серьёзный российский политик. И у каждого был свой рецепт спасения империи. Был он и у Шульгина.

К роковому марту семнадцатого он пришёл, имея за плечами службу в армии, работу в сельском хозяйстве и зерновой торговле; он писал приключенческий роман и публицистические статьи, участвовал в усмирении еврейских погромов и был почётным мировым судьёй и земским гласным, членом трёх Дум и сторонником Петра Столыпина, был приговорён судом к тюремному заключению сроком на три месяца, от «отсидки» которого его спасла лишь депутатская неприкосновенность. Он ушёл добровольцем на Первую мировую и был ранен в атаке под Перемышлем.

Худощавый, несколько даже интеллигентски-субтильный, он не выглядел жёстким человеком. Однако не зря думские противники прозвали его «Очковая змея», а В. М. Пуришкевич написал на него эпиграмму: «Твой голос тих, и вид твой робок, но чёрт сидит в тебе, Шульгин. Бикфордов шнур ты тех коробок, где заключён пироксилин».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно он отправился с лидером партии «Союз 17 октября» А.И.Гучковым в Псков, на переговоры с Николаем II. Шульгин искренне считал выходом из ситуации конституционную монархию во главе с наследником Алексеем при регентстве брата царя – великого князя Михаила Александровича.

Второго марта Шульгин и Гучков, четыре дня немытые и небритые (как вспоминал позже сам Шульгин, «с лицом каторжанина, выпущенного из только что сожжённых тюрем»), явились к царю. Их вид вызвал гнев свиты, из-за чего между Шульгиным и ортодоксальными монархистами возникла вражда, длившаяся долгие годы. Графиня Брасова написала, что Шульгин «нарочно не брился …и …надел самый грязный пиджак… когда ехал к Царю, чтобы резче подчеркнуть своё издевательство над ним».

Однако Шульгину с Гучковым ни в чём убеждать Николая не пришлось. Решение об отречении было уже принято. Даже привезённый ими проект акта об отречении не понадобился. Император сообщил, что у него есть его собственная редакция, которую он подписал и передал представителям Думы.

Выйдя из вагона, где проходили переговоры, Гучков патетически крикнул в толпу: «Русские люди, обнажите головы, перекреститесь, помолитесь Богу… Государь император ради спасения России снял с себя своё царское служение. Россия вступает на новый путь!»

В акте Николай, отрекаясь за себя и за сына, написал «…Заповедуем брату нашему править делами государства в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу…» Брат Михаил, однако, понимая, что опереться ему совершенно не на кого, в свою очередь, тоже отречётся. Шульгин и тут примет участие.

После встречи с думцами Николай II с горечью писал в своём дневнике: «Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я поговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!»

Да, эти отречения уже ничего не могли изменить. Революция катилась, мало подчиняясь воле людей, по каким-то своим правилам и законам. Взбунтовались моряки линейных кораблей; офицеров, которые пытались восстановить дисциплину, попросту расстреливали. Из ссылки в Ачинске вернулся в Питер Сталин. Рвался в Россию из эмиграции и Ленин, но правительства Англии и Франции отказывались пропускать политэмигрантов, в том числе Ленина, через свои территории.

Тем временем на Украине разгорался национализм, в Киеве образована Центральная Рада под председательством историка М. С. Грушевского. Там, на юге России в марте начал свою «политическую карьеру» неоднократно судимый и отбывавший каторгу за убийство мало пока кому известный Нестор Махно.

Империя трещала по швам, Россия готова «отпустить» Польшу и Финляндию.

В стране нарастал хаос. Чтобы хоть как-то стабилизировать ситуацию, по соглашению между Временным комитетом Государственной думы и исполкомом Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов было сформировано Временное правительство. Его тут же признали Соединённые штаты Америки, а следом – Франция, Великобритания и Италия. Не осталась в стороне и Русская Православная Церковь: Святейший Синод выпустил послание «Всем верным чадам Русской Православной Церкви о повиновении Временному правительству». Из богослужебной практики исчезло поминание царя и царствующего дома… Многим показалось, что смута вот-вот схлынет, но всё только начиналось: сложилось двоевластие, при котором Временное правительство было вынуждено согласовывать свои действия с Петросоветом, обладавшим поддержкой широких народных масс, и борьба за власть продолжилась.

События в России пока никак не отражались на жизни в мире. Правда, кровопролитная война продолжалась – Кавказский кавалерийский корпус генерала Баратова разгромил турок и, захватив в Персии Синнах, двинулся к Евфрату, в это время в Месопотамии британские войска вошли в Багдад. На западном фронте затишье, размышляют о будущих операциях генералы Антанты и Тройственного союза, томятся в немецком плену в соседних камерах крепости Ингольштадт будущий президент Франции Шарль де Голль и будущий командарм Красной армии Михаил Тухачевский.

Однако война – войной, а обед по расписанию: на рынке женской моды вызвала сенсацию тушь для ресниц компании «Maybelline», «первая современная косметика для глаз на каждый день», а в Японии увидели свет первые автомобили Mitsubishi; инженеры компании «Сименс» в поте лица трудилась над усовершенствованием пылесоса, а в Австралии у аборигенов изымали детей, чтобы «цивилизовать» их, и ввели в обращение новый пенни. Жизнь на планете бьёт ключом: Далай-лама XIII пытается организовать в Тибете «перестройку» и создать боеспособную армию, чтобы противостоять Китаю, а в Бразилии на окраине города Кампина Гранде в штате Париба случайно открывают новый вид пауков-птицеедов Lasiodora parahybana.

В Европе после ранения вернулся с фронта и начал политическую деятельность энергичный капрал Бенито Муссолини, а знаменитый учёный Эйнштейн с головой ушёл в работу над статьёй «Космологические соображения к общей теории относительности»; его удручало, что «три столетия самой напряжённой культурной работы привели лишь к тому, что религиозное безумие сменилось безумием националистическим. Даже учёные разных стран ведут себя так, словно у них ампутировали мозги».

Тем временем в США впервые в мире состоялся выпуск граммофонной пластинки с записью джазовой композиции, а комедийный актёр Чарли Чаплин, создав образ печального, но неунывающего бродяги, поймал за хвост удачу, заключив со студией «Фёрст Нэшнл» контракт на 1 млн. долларов, став по тем временам самым дорогим актёром в истории. В Штатах веселились, а в Германии прощались со знаменитым дирижаблестроителем графом Фердинандом Адольфом Хайнрихом Августом фон Цеппелином, ушедшем из жизни на 79-м году жизни. В это время в холодном Петербурге без толку мыкался по учреждениям другой гениальный авиастроитель – Сикорский. Он так и не найдёт себе применения в новой России, и главное его изобретение – геликоптер – будет принадлежать США. 

России предстоит лишиться ещё многих и многих своих подданных, которые принесут славу и выгоду иным странам…

…А Василий Шульгин прожил долгую и сложную жизнь. В 20-е годы боролся с советской властью, нелегально приезжал в СССР инспектировать работу знаменитой подпольной антисоветской организации «Трест», после прихода в Югославию Красной армии был арестован и в 1947 году приговорен к 25 годам заключения. Отбывал срок во Владимирском централе вместе с философом Даниилом Андреевым, князем Долгоруковым и генералами вермахта, написал книгу «Письма к русским эмигрантам», которая вышла в СССР 100-тысячным тиражом. После освобождения в 1960 году Шульгину выделили однокомнатную квартиру во Владимире, где он и скончался в середине февраля 1976 года, не дожив всего одного года до своего столетнего юбилея и 60-летия со дня той памятной встречи на железнодорожной станции Пскова и события, перевернувшего жизнь России, мира, да и самого Василия Витальевича.

С Василием Шульгиным связан один весьма необычный факт. В 1965 году состоялась премьера документально-постановочного фильма «Перед судом истории», в котором Шульгин «играл» самого себя. Главную цель фильма его режиссёр Ф. Эрмлер формулировал так: «Я хочу, чтобы он сказал всем: я проиграл». Шульгин не сказал; мало того, результат получился столь двусмысленным, что, «покрутив» фильм в Москве и Ленинграде всего три дня, его с проката сняли. Несгибаемый монархист на экране выглядел явно сильнее своего оппонента – советского историка. Многое из того, о чём говорил тогда, в шестидесятых, Шульгин, оказалось пророческим. Но это уже совсем другая история…

История была пришпорена…

Апрель

По весенней улице приволжского города Самары, запыхавшись, бежал молодой паренёк. Распахнутое пальтишко, сбитая на затылок фуражка, взъерошенные апрельским ветром с реки волосы. Сердце билось радостно и нетерпеливо. В Самаре недавняя весть об отречении Николая II от престола вызвала настоящее потрясение. Только одни плакали – что теперь будет, а другие ликовали – наконец-то! Молодой чернорабочий Самарского трубочного завода Николай Кочкуров был среди радующихся. Ещё год назад он по молодости и горячности натуры прибился к самарским анархистам, но к весне семнадцатого решил, что ему ближе по духу большевики.

Да, апрель 1917 года выдался в России не менее тревожным, чем предыдущие месяцы: в Прибайкалье произошло сильное землетрясение, в Якутии вспыхнула эпидемия сибирской язвы, в Питере начинался голод. Русский поэт и драматург, офицер Сергей Бехтерев, словно предчувствуя, что в новой России места ему не найдётся, писал в те дни: «Свобода – темница! Свобода – оковы! Свобода – законный грабеж! Свобода – венец, как и прежде, терновый! Какая ужасная ложь!» Но вряд ли с ним согласился бы чернорабочий Кочкуров.

Когда в Самаре был сформирован Комитет народной власти, председателем его стал эсер Глядков. И не случайно: сюда не раз тайно приезжал его «шеф» – Александр Керенский, после чего в городе появилась «первичная ячейка» ордена масонов. Однако вошли в Комитет и представители других партий. Например, Валериан Куйбышев, имя которого Самаре предстояло потом проносить пятьдесят шесть лет.

Николай Кочкуров спешил на очередной митинг; он был весьма активным членом партии, вел агитационную работу на заводе, а когда в Самаре начала выходить большевистская газета «Приволжская правда», стал настоящим журналистом, публикуя неплохие очерки. Ему, лет с тринадцати работавшему по найму и не знавшему достатка, казалось, что наступает новая эра, эра, в которой простому трудовому человеку жить станет лучше. И веселей. Может быть, поэтому несколько лет спустя, занявшись писательством, он и возьмёт себе литературный псевдоним – Артём Весёлый…

Что происходило в Самаре, происходило и по всей России. Привычная жизнь ломалась, «вывихивалась», кипела в большом революционном котле. Правда, в апреле революционная эйфория несколько схлынула. Нужно было думать о том, как, по каким законам жить дальше. Однако неясным оставался вопрос с войной. Министр иностранных дел Временного правительства Милюков направил союзникам ноту, в которой подтвердил участие России в войне до победного конца, но она вызвала бурные демонстрации с большевистскими лозунгами. Союзники, понимая, что как военный партнёр Россия ненадёжна, отправили туда миссии представителей социалистических партий с целью добиться от русских социалистов поддержки, согласия на продолжение участия в войне. Ситуация становилась зыбкой, перспективы неясными. Но из Цюриха вернулся в Петроград большевистский лидер Владимир Ленин, пропущенный через свои территории немцами, и, как писал позднее Алексей Толстой по другому, правда, поводу, «история была пришпорена, история понеслась вскачь, звеня золотыми подковами по черепам дураков…» Куда она понеслась, вот в чём вопрос. Мучился этим вопросом и муромский инженер Владимир Зворыкин, получивший образование в Питере и в Париже, отслуживший в армии и мечтавший об исследовательской карьере. Той весной он не знал, конечно, что придётся ему бежать сначала в Сибирь, где чудом избежит расстрела, на Дальний Восток и, наконец, в Нью-Йорк, где осядет и изобретёт телевизор. 

А в Калуге голодал, размышляя о полётах в космос, другой великий и никому не нужный учёный-мечтатель Константин Циолковский. Он, сидя «на хлебе и воде», испытывая неимоверные бытовые тяготы, первым в мире решал (и решил!) задачу… посадки космического аппарата на поверхность планет, лишённых атмосферы. Вообще, «странных людей» в России хватало всегда. Вокруг митинги и демонстрации, и селекционер Иван Мичурин в своём провинциальном Козлове думает лишь об одном, как сберечь свою бесценную коллекцию растений, а ярославский гидробиолог Лепнев озабочен… экологией! Он ходит на лодке по реке Которосль возле Ярославля, исследуя степень её загрязненности, фиксирует стоки-сбросы городских предприятий, иначе говоря, осуществляет едва ли не первый в России экологический мониторинг. И именно в это неспокойное время молодой московский адъюнкт-геолог Сергей Обручев, несмотря на охватившую старую столицу революционную лихорадку, собирается в свою первую самостоятельную серьёзную экспедицию в пределы Среднесибирского плоскогорья.

Тем временем Яков Протазанов предложил публике новую «фильму» – «И тайну поглотили волны...» с Ольгой Гзовской и Владимиром Гайдаровым в главных ролях, а Всеволод Мейерхольд поставил на сцене Александринки лермонтовский «Маскарад».

Неожиданно закрыла границы с Россией Финляндия, и отрезанным от родины оказался художник Николай Рерих. Он пишет одну за другой картины северной «финской» серии, но мечтает о юге, о давно задуманном путешествии в Индию. А в Индии в это время Мохандас Ганди, прозванный позднее «Махатма» – «Великая душа», борется за независимость страны от Британии. Он наслышан о русской революции, но, являясь противником кровопролития, призывает к ненасильственным методам борьбы…

Пока в мире всё быстрее раскручивалась политическая карусель и не было видно конца войне, Томми Дрейк, прямой потомок знаменитого пирата, предпринимает очередную попытку в одиночку покорить океан на парусной яхте. Его называли неудачником – с необычайным упорством он пытался осуществить кругосветное одиночное плавание, но ему не везло. Три его яхты остались на морском дне. Но Дрейка называли и счастливчиком, ведь все три раза сам он оставался целым и невредимым. Там, куда стремился Дрейк, в южном полушарии планеты, волновались астрономы: к солнечной системе приближалась комета Меллиш; и там же, в южном полушарии, заканчивалась героическая одиссея британского исследователя Эрнеста Шеклтона, который собирался пересечь Антарктиду, но, попав во льды, потерял корабль и, проявив стойкость и упорство, спас команду от верной гибели.

Во Франции… Во французской авиации сражался против немцев русский военный лётчик Владимир Поляков-Байдаров. Он уже принял решение не возвращаться в Россию. Вскоре он приобретёт известность как талантливый певец Русской оперы, у него родятся три дочери, одна из которых – Марина Влади – станет известной актрисой и женой советского барда Владимира Высоцкого. Впрочем, до этого было ещё далеко, а вот как раз в апреле семнадцатого в Тайване сочетались законным браком Ли Юнг Янгу и Янг Ван. Идя под венец, они и подумать не могли, что проживут вместе более 85 лет. В 2003 году, когда их признают старейшей супружеской парой мира, ей исполнится 102, а ему – 123 года! В это же время «стартовал» и другой «рекорд»: в голову восьмилетнего американского мальчишки Уильяма Пэйса попала пуля, случайно выпущенная братом из отцовского ружья. Хирурги побоялись извлекать её, и Пэйс проходил с пулей в голове ни много ни мало 94 года, пережив столетний юбилей…

А в России продолжало разливаться половодье революции, и по её волнам на всех парусах нёсся Артём Весёлый. Он успеет поработать редактором в местных газетах, поучиться в Москве в высшем художественно-литературном институте им. В.Я. Брюсова, а затем в Московском университете, посотрудничать в окнах РОСТА. Он окажется в числе организаторов известного литобъединения «Перевал», поработает в РАППе, но его самобытный талант не впишется в пролетарскую литературу. Ну разве могла вписаться в «рапповские» догмы фраза Весёлого «Красота спасет Мир, если она добра. Но добра ли она? Не красота спасет Мир, а светлые помыслы. Ибо какой прок от надменной и безбожной красоты?»  Да, интересно переиначивает людей судьба. Героя одного из ранних рассказов Веселый «списал» явно с себя самого – молодого агитатора: «Завертелся Алеха в работе, как щепка в весенней реке. Днем все бегал, по ночам часто дома не ночевал… Собрания, заседания, туда мотнешься, сюда – глядишь, и день весь. А вечером надо на городскую площадь, где происходят уличные митинги. Горяч был Алеха в спорах – беда. Охрип кричавши, но всегда, бывало, под утро последним уходит с площади; ежели увидит двух-трех оставшихся солдат, то и их проагитирует...» Но возмужав, научившись мыслить, спрашивает, «какой прок от надменной и БЕЗБОЖНОЙ красоты?» Да, простой рабочий волжский паренёк, бурлацкий внук станет-таки интересным и очень своеобразным писателем.

В своей автобиографии он однажды напишет: «Родился на Волге... С весны 1917 года занимаюсь революцией...» И он занимался революцией, пока революция не занялась им. В апреле 1932 года его расстреляют за руководство «писательской террористической организацией». Вспоминал ли он перед смертью тот весёлый, горячий апрель семнадцатого, когда вслед за Куйбышевым бросился строить новый мир, – неизвестно…

В 1956 году Весёлого реабилитируют, но главный его роман «Россия кровью умытая» переиздадут ещё не скоро – лишь в 1979 году. Слишком неоднозначно изобразил он те революционные, лихие для России годы. Так уж получается, что иногда произведения «реабилитировали» гораздо позже, чем писателей, создавших их. Впрочем, это уже другая история…

Кропоткин, Троцкий и другие…

Май

- Вы с ума сошли, господин штабс-капитан! – как один твердили офицеры армейского воздухоплавательного отряда, действовавшего на юго-западном фронте в районе Тернополя. – По необходимости, при катастрофе – это было бы понятно, но добровольно?! Одумайтесь!

Свежим майским утром, забираясь в корзину аэростата, командир отряда штабс-капитан Соколов невольно вспомнил слова сослуживцев. Да, в русской армии ещё никто добровольно не прыгал с парашютом. И он не одумался, он будет первым. Аэростат, словно невесомый мягкий кит, медленно поднимался – сто метров, двести, триста… Насколько надёжен этот французский парашют Жюкмесса, – размышлял Соколов, глядя, как горстка людей там внизу, всё уменьшается в размерах, – случаи спасения с его помощью описаны, но русские авиаторы и воздухоплаватели относятся к нему с недоверием… Нужно доказать, что парашют – единственная возможность выжить в случае катастрофы, ведь сколько воздухоплавателей погибло, когда немецкие пилоты расстреливали наблюдательные аэростаты…

А под корзиной была уже пропасть в полкилометра, и аэростат продолжал набирать высоту. Когда аппарат поднялся на 700 метров, штабс-капитан взобрался на борт корзины, быстро перекрестился и шагнул в бездну…

В мае в Барнауле самый обычный вначале пожар затмил собой пожар революции. До событий ли в далёком Питере было барнаульцам, когда огонь с загоревшейся баньки вдруг перекинулся на соседние строения, а затем с дикой яростью начал пожирать дом за домом, квартал за кварталом. Когда власти спохватились, было уже поздно – полыхало полгорода. Огонь, раздуваемый сильным ветром, стер с лица земли 60 кварталов –  роскошные магазины, красивые дома, конторы и склады. Без крова остались более трёх тысяч семей, то есть примерно двадцать тысяч человек – каждый третий житель города. Общий убыток составил 30 млн. руб. По оценкам местной администрации в те дни погибло не менее 300 человек. Пока люди в Барнауле приходили в себя после страшной трагедии, природа «веселилась» на другом краю земли. В США пронёсся торнадо небывалой силы. Ширина его воронки достигала километра. Почти семь с половиной часов Мэттунский смерч бесчинствовал в штатах Иллинойс, Миссисипи и Луизиана, поставив рекорд по времени существования. Он преодолел более 500 километров и убил более 100 человек. 

Впрочем, никакие природные катаклизмы не могли отвлечь род человеческий от политики. Тем более в такой переломный для мира момент. Словно мухи на мёд, слетались в Россию политэмигранты. Вернулся идеолог анархо-коммунизма князь Пётр Кропоткин, примчался, запыхавшись, Лев Троцкий – не опоздал?! В Москве состоялся I Всероссийский мусульманский съезд, а в Питере – Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов, которым заправляли эсеры. Съезд высказался за безвозмездную передачу помещичьих земель крестьянам. И всё это на фоне продолжающейся чехарды в правительстве: князь Львов в очередной раз делил портфели, стараясь всех ублажить, но это плохо ему удавалось. Военным министром князь утвердил амбициозного Александра Керенского и этим подписал себе политический приговор.

Весенним ветром с мировой политической шахматной доски сдуло сразу несколько фигур. В России ушёл в отставку министр иностранных дел Временного правительства П. Милюков, во Франции смещён с поста главнокомандующего Нивель, и его место занял Анри Петен, в Венгрии лишился поста премьер-министр граф Тиша, а в Китае – премьер-министр Дуань Цижуй.

А тут ещё не в меру активизировались женщины: дайте им, понимаешь, те же права, что и у мужчин! Американка Эпстейн «из принципа» основала в Нью-Йорке Женскую Ассоциацию Плавания, чтобы вывести женские состязания из-под контроля агрессивно настроенных «промужских» организаций. И добилась своего: её спортсменки внесли существенный вклад в список мировых рекордов. Впрочем, женщины показали себя и в других отраслях человеческой деятельности. Мужчины ещё могли смириться с тем, что Марион Донован изобрела подгузники, но подкосило то, что Эль Долорес Джонс сконструировала замечательный… автомобильный глушитель!

Русские женщины не отставали. Как только вновь назначенный военным министром А. Керенский разрешил женщинам служить в армии, русская пилотесса Елена Самсонова отправилась на фронт и совершила несколько боевых вылетов.

Не женское это дело, качали головами гендерные шовинисты во всех уголках планеты. Их дело – рожать и воспитывать, рожать и воспитывать!

А они и рожали. В мае примерная бруклинская католичка Роза Элизабет Фицджеральд успешно разрешилась мальчиком, назвали которого Джоном. Если бы только счастливая мамаша знала, что ждёт её сына. Джон Фицджеральд Кеннеди будет капитаном торпедного катера, выживет в мясорубке второй мировой, но, став тридцать пятым президентом США, погибнет от рук убийцы… Правда, до этого ещё далеко, а пока у всех на устах имя загадочного славянского учёного – Николы Теслы, которого называли «человеком, который изобрёл XX век». Гудини научного мира, в мае семнадцатого он получил медаль Эдисона и был известен американцам не меньше, чем их собственный президент. Легенды о нём возникали ещё при жизни и умножатся после его смерти. Рассказывали, что однажды, он уговорил знакомых не садиться в подходивший поезд; этот поезд вскоре сошёл с рельсов и многие пассажиры погибли или получили увечья.

Пока в США прославляли гений учёного, в португальском городке Фатима в очередной раз было зафиксировано чудо – явление Девы Марии трём детишкам, которые уверяли, что им «многократно являлась дама лет шестнадцати на вид в длинном белом платье с золотой звездой на кайме, которая рассказывала им о будущем». Тогда же, в мае, лучший ас-истребитель Первой мировой «Красный барон» Манфред фон Рихтгофен столкнулся с другим чудом. Во время полёта над Бельгией Рихтгофен встретил неопознанный летающий объект, который выглядел как перевёрнутое серебряное блюдце с оранжевыми огнями. Второй пилот барона Питер Вайтцрик, рассказывал потом: «Мы были напуганы, потому что ничего подобного никогда прежде не видели. Барон немедленно открыл огонь по объекту, и он начал падать прямо в лес, ломая верхушки деревьев. Нам показалось, что из-под обломков летательного аппарата выбрались двое и скрылись в лесу». Пилоты решили, что этот летающий объект – секретный самолёт-разведчик американских ВВС. Но что это было на самом деле, так и осталось тайной. Как осталась тайной и находка, сделанная той весной группой прапорщиков царскосельского гарнизона обнаружившей… секретное метро. Из уст в уста передавались потом подробности о том, что «на глубине восьми метров в чреве бетонного тоннеля трёхметровой высоты была уложена широкая однопутка, на которой стояла электромеханическая дрезина с двумя прицепными колясками на двадцать посадочных мест, по количеству членов царской семьи и свиты. Всюду по стенам виднелись электрические кабели, небольшие прожектора в боковых проходах освещали всё подземное пространство от подвалов Екатерининского дворца до станции Александровской…»

…Шагнув с края корзины, штабс-капитан около ста метров пролетел в свободном падении, после чего парашют раскрылся. Спуск продолжался восемь минут, и вот уже сослуживцы поздравляют офицера, восхищённые солдаты кричат «ура» и бросают в воздух фуражки. «Считая такое примерное мужество заслуживающим одобрения, – написал в своём приказе инспектор воздухоплавания Юго-Западного фронта полковник Ю. Марков, – благодарю штабс-капитана Соколова за прекрасный образец понимания своего долга, как командира части».

Принимая поздравления, штабс-капитан не знал, что днём позже на Северном фронте в районе Двинска с точно такими же мыслями и с той же целью поднимется в воздух подпоручик Николай Анощенко. Приземляясь на поляне в лесу, он получит ушиб правого бедра, но в своем рапорте командиру воздухоплавательного дивизиона отважный подпоручик доложит, что теперь он, его офицеры и солдаты твердо верят в парашют как средство спасания. Анощенко был уверен, что это добровольное испытание парашюта было первым в русской армии. Но он ошибался. Говорят, когда он узнал, что его обошли, в досаде даже подумывал вызвать штабс-капитана на дуэль…

Как бы там ни было, эти два прыжка изменили отношение авиаторов к парашюту. 

Вскоре парашют был использован в боевых условиях. «Неприятель атаковал и поджёг в воздухе на высоте привязной аэростат 28-го армейского отряда. Наблюдатель прапорщик Полторацкий покинул корзину и с помощью парашюта благополучно спустился на землю». А три дня спустя из горящего аэростата прыгнул с парашютом унтер-офицер Власенко. Он тоже спасся. Мало того, осенью этого же года на одном парашюте спаслись сразу двое. «У прапорщика Вагара, покинувшего горящий аэростат вторым, не раскрылся парашют. В падении он настиг раскрывшийся парашют поручика Токмачева и повис на нем. Оба спаслись».

Дальнейшая судьба штабс-капитана А. Соколова не известна, а что касается Николая Анощенко, то парашютным делом он занялся всерьез, в годы гражданской войны был назначен помощником начальника Воздушных Сил Красной армии по воздухоплаванию и даже получил почетное звание «Первый красный воздухоплаватель». Но это уже совсем другая история.

Есть такая партия!

Июнь

Эта была странная игра. Современный футбольный фанат, быть может, даже и не сразу понял бы, что происходящее на луговине рядом с мордовским городком Ардатовом – и  есть настоящий футбол. Одна команда отличалась пыльно-серой потрепанной военной формой австро-венгерской армии, а другая, разномастная, совсем не футбольной обувкой – лаптями. Тем не менее неизвестно из чего скроенный и чем набитый футбольный мяч резво летал по полю, и азарта, как  у игроков, так и у болельщиков хватало. И это был первый футбольный матч на мордовской земле… Среди игроков в военной форме особенной выправкой, статью и энергией отличался один – высокий подтянутый унтер-офицер Иосип. Молоденькая мордовочка Агафья Бирюкова из ближайшей деревеньки Колазьвеле или Каласево по-русски, стояла в сторонке и следила за ним большими влажными глазами. И он нет-нет да и бросал взгляд на девушку, прислонившуюся к берёзе поодаль от галдящей толпы.

Когда военнопленных – австрийцев, немцев, венгров – привезли в мордовский Ардатов, смотрели на них с опаской – как-никак враги. Но ничего – люди, как люди. А этот, высокий и статный, оказался ещё и механиком, на удивленье рукастым парнем. Как она могла не влюбиться в такого? Влюбилась. И очень обрадовалась, когда его отпустили из ардатовской тюрьмы работать на мельницу в Каласеве…

Мельницу оккупировали огромные крысы, и никакой мор их не брал. Иосип – новый механик-военнопленный – с таким безобразием мириться не мог. А выход нашёл очень простой: стал ходить по окрестным деревенькам и собирать кошек, которые и справились в конце концов с крысиным нашествием. Он, Иосип, всегда добивался своего... А с Агафьей и добиваться не пришлось. Виделись каждый вечер. Уходили подальше от села, от любопытных глаз. Да всё равно люди знали, в деревне не утаишься… Сколько ночей подарила им судьба? Сколько слов и поцелуев подарили они друг другу этими ночами под щедрыми мордовскими звёздами? Сколько бы ни было – мало…

Услышав весть о свержении царя, о Временном правительстве, ардатовцы разоружили полицию, выслали из города исправника и избрали Совет рабочих и солдатских депутатов, который в июне семнадцатого объединился с Советом крестьянских депутатов.  Как это ни странно, мордовская глубинка в революционных порывах не отставала от Питера и Москвы.

Правда, и в Питере и в Ардатове мало кто тогда понимал, к чему всё это приведёт. Гораздо позже, когда будут изучены культы политических лидеров семнадцатого, выяснится, например, что «многие крестьяне, согласно наблюдениям, верили, что Керенский был новым царем».

А Керенский требовал от генералов успехов на фронте, считая, что именно это воодушевит народ и даст ему опору в правлении.

Июньское наступление русской армии было подготовлено блестяще. Артиллерия Юго-Западного фронта открыла мощный огонь по австро-германским позициям, 11-я и 7-я армии пошли в наступление на Львов, и первые два дня принесли успех. В телеграмме Временному правительству Керенский провозгласил: «Сегодня великое торжество революции, Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление».

Но войска уже были отравлены антивоенной агитацией. Наступление остановилось. Солдаты стали обсуждать приказы в комитетах и митинговать, теряя время, или вовсе отказывались продолжать воевать под самыми разнообразными предлогами. Один из комитетов вынес решение о том, что «своя артиллерия так хорошо поработала, что на захваченных позициях противника ночевать негде».

А вот июньское сражение между английскими и германскими войсками закончилось успехом англичан. В ходе наступления англичане захватили в плен более семи тысяч солдат, около полутора сотен офицеров и большое количество пулеметов. Началась операция невиданным по масштабам взрывом минных галерей: было сразу убито 10000 человек. Кратеры от тех чудовищных взрывов, заполненные водой, можно будет увидеть и спустя сто лет - в начале двадцать первого века.

В Питере тем временем шёл Первый Всероссийский съезд Советов, на который собралось  свыше тысячи депутатов. Делегация большевиков значительно уступала как эсерам, так и меньшевикам. Однако на вопрос председателя Петросовета И. Церетели, какая из партий рискнула бы принять на себя ответственность за все происходящее в России, именно большевик Владимир Ленин ответил: есть такая партия! Раздались жиденькие аплодисменты сторонников и откровенный смех противников, на что Ленин заметил: «Вы можете смеяться, сколько угодно, но если гражданин министр поставит нас перед этим вопросом рядом с правой партией, то он получит надлежащий ответ…» Напрасно, ох напрасно смеялись меньшевики и эсеры…

А вот анархисты не тратили время на дебаты. Они захватили дачу Дурново, а затем боевой отряд из полусотни анархистов во главе с И.С. Блейхманом занял типографию газеты «Русская воля», объявив, что прибыл «освободить рабочих типографии от гнёта капиталистической эксплуатации», при этом сама типография объявлялась конфискованной «для нужд социализма». Выбивать анархистов из типографии пришлось командующему Петроградским военным округом генералу П. Половцеву. «Публика, запрудившая все соседние улицы, устроила мне бешеную овацию, как будто бы я взял Берлин, – вспоминал потом Половцев. – Какие-то личности вскакивают на подножку автомобиля и жмут мне руки, девицы в окнах машут платочками и бросают цветы».

Да странные, очень странные это были времена. Ведь когда вскоре анархистов попытались выселить из дачи Дурново, та же толпа возмутилась, а рабочие организовали серию забастовок. Впрочем, выселять пытались и большевиков. Судебный пристав даже явился в особняк Кшесинской, чтобы исполнить постановления суда, но рабочая милиция отказались содействовать выселению, а Исполком Петросовета постановил выселение прекратить. В те же июньские дни вооружённые анархисты совершили налёт на тюрьму «Кресты», освободив шестерых своих сторонников, при этом из тюрьмы сбежало около четырёхсот уголовников.

Пока власти в России воевали с неуправляемыми анархистами, в США ловили дезертиров. По закону о воинской повинности каждый мужчина в возрасте от 21 года до 30 лет был обязан зарегистрироваться на мобилизационном пункте, что, как надеялось правительство США, давало возможность призвать на военную службу около полумиллиона человек. Только вот далеко не все хотели попасть в мясорубку Великой войны, идущей за океаном. И всё же в июне семнадцатого первые американские войска высадились во Франции.

Ах, Франция, Франция! Даже в военное лихолетье французы не забывали о развлечениях. Музы молчат, когда говорят пушки? Как бы не так! Сергей Дягилев бросил парижской богеме балет «Парад» в совершенно скандальном оформлении Пабло Пикассо. Гийом Аполлинер назвал  декорации и костюмы Пабло Пикассо «сюрреалистическими», впервые употребив термин «сюрреализм». Да, музы молчать не желали. Артур Конан Дойл заканчивал последний рассказ о Шерлоке Холмсе «Его прощальный поклон», а Сергей Прокофьев усиленно работал над Симфонией № 1 ре мажор «Классическая», которую будут считать одним из первых неоклассических произведений.

Полинезийцам в том июне было не до симфоний: в Тихом океане цунами высотой более десяти метров смыло несколько деревушек на островах Самоа. И в это же время в Греции «смыло» с престола короля Константина I…

В те дни, когда пленный австрийской армии Иосип гонял мяч в мордовской глубинке, молодой грузин Лавренти Павлес дзе Бериа тоже увлёкся этой новомодной игрой. В одной из грузинских команд он занимал позицию левого полузащитника. Что, впрочем, не помешало ему стать членом РСДРП(б) и казначеем нелегального марксистского кружка механико-строительного училища. В июне семнадцатого Лаврентий Берия практикантом отправился на румынский фронт, не зная, конечно, что через несколько лет ему доведётся свести знакомство с другим любителем футбола – молодым коммунистом-большевиком Иосипом…

…Расставались они на той самой луговине, где Иосип организовал первый в Мордовии футбольный матч.

– Ничего, – слегка коверкая русскую речь, убеждал Иосип Агафью. – Закончится всё – приеду и заберу тебя. Никого кроме тебя любить не буду.

Таяло Агафьино сердце, но и подсказывало: вряд ли этот красавец хоть и в потрёпанной, но такой ладной и аккуратной форме вернётся сюда. А так хотелось верить… И вот, с котомкой за спиной идёт он по пыльной дороге мимо убогих домишек, оглядываясь на Агафью снова и снова шепча «я вернусь»…

Не знали они, конечно, что судьба не даст им больше увидеться, что Агафья родит ему дочь, которую назовёт Нюрой, что выйдет замуж, но так до конца жизни и не забудет своего статного весёлого Иосипа. Как не забудет её и он, куда бы судьба ни забрасывала его и кем бы ни делала. Он уходил, не зная, что ждёт его Урал, гражданская война и ещё одна большая война, немало испытаний и опасностей, и слава, и почести; шёл среди мордовских лесов и полей простой военнопленный Иосип – будущий основатель и президент Югославии Иосип Броз Тито…

Говорят, в шестидесятых Тито намеревался посетить Ардатов, о чём даже уже сообщили местным партийным деятелям, всполошив их до крайней степени. Но советским чиновникам стыдно было показывать прославленному маршалу мордовские селения, в которых сохранились ещё избёнки, крытые соломой, и визит под благовидным предлогом сорвали. Да и молодая – пятая уже – жена Тито воспротивилась этой поездке. Впрочем, это уже совсем другая история.

Акробаты совести

Июль

Пожилой господин, расположившийся на скамеечке под парковыми елями, с неохотой оторвался от книги, тяжело поднялся и, вздохнув, направился к дому. Пора было поработать с дневником. За долгие годы, исписав уже несколько «томов», он так привык к этому занятию, что не мог уснуть, не доверив бумаге мыслей, что роились в голове. А помыслить было о чём. Известия с фронта были весьма неопределёнными, туманными и тревожными, а о внутренних делах ни читать, ни говорить, ни даже думать не хотелось.

«29 июля 1917 года, - записал князь Владимир Михайлович Голицын в дневнике. – В парке так влажно, что поутру нельзя было ходить, и я прошёлся по полям, где ещё ложился густой туман…» Эту «фенологическую» запись князь сделал по привычке отмечать каждую мелочь дня. Но мысли его занимало другое. Как же всё скатилось в такую ситуацию? Давно ли он, городской голова старой столицы, разрабатывал идею соединить трамвай с железной дорогой, продвигал проект строительства в Москве метро, заботился о благоустройстве города; давно ли за демократические взгляды назвали его «светлый поборник лучших начал самоуправления». Однако революция 1905 года всё перевернула с ног на голову. Князь как истинный либерал не приветствовал ни революционную горячку, ни правительственные репрессии. Тогда, в октябре девятьсот пятого, ужасаясь тому, что происходит, он сложил с себя полномочия городского головы, а через два месяца Семёновский полк под командой полковника Георгия Мина обстрелял из артиллерии восставшую Пресню.

Князь стряхнул пелену воспоминаний, и перо снова побежало по странице: «…Сделать выгодную аферу с «соблюдением нравственности», покривить душой с целью подставить кому-нибудь ножку, успокоить совесть, изобразив ей черное белым, - все это было ходячей монетой в таких кругах, которые считались высшим  и которые кичились своей благовоспитанностью, своей аристократической порядочностью и брезгливо относились к другим кругам, будто бы этим не обладавшими. Какую яркую картину всего этого мог бы я нарисовать, притом из своего собственного опыта! Надо надеяться, что все эти «акробаты совести» исчезли у нас навсегда...»  

О, наивный романтический князь. Сколько их, этих «акробатов совести», придётся ещё перетерпеть России!

В Железниках – калужском имении Голицыных – несмотря на революционную карусель в обеих столицах, текла по-прежнему мирная дачная жизнь. Стояло хорошее среднерусское лето; жители имения ездили в гости, ходили по грибы, купались. В это время за тысячи вёрст отсюда, в американской Долине Смерти, температура воздуха неуклонно ползла вверх и местные власти опасались, что кто-то может погибнуть, пытаясь пересечь её. В те дни ехать туда было равносильно самоубийству: весь июль и до середины августа воздух в Долине прогревался почти до плюс пятидесяти градусов Цельсия!
В прохладной Великобритании тем временем с упорством английского бульдога пробивался к власти Уинстон Черчилль. Карьера его складывалась неровно, два года назад он стал одним из инициаторов Дарданелльской операции, которая закончилась полным провалом и привела к правительственному кризису. Какое-то время он занимал должность канцлера герцогства Ланкастерского, но потом подал в отставку и в звании полковника отправился на фронт. Однако в июле семнадцатого судьба улыбнулась ему – он был назначен министром вооружений.

А в совсем уж холодной Гренландии аборигены – инуиты, – долгое время не имевшие никакой власти в стране, вдруг обнаружили, что есть такое понятие как датское право, которому придётся теперь подчиниться вопреки вековым традициям.

В мире искусств «шёл в гору» мексиканский художник с длиннейшим именем Диего Мария де ла Консепсьон Хуан Непомусено Эстанислао де ла Ривера и Баррьентос Акоста и Родригес. Закончив Академию художеств в Мадриде, он перебрался в Париж и набирался творческого опыта, а заодно и опыта политического. Среди его друзей кроме Модильяни и Пикассо бы замечен революционер из России – Илья Эренбург. Может быть, эта дружба и определила симпатии будущей знаменитости. Вскоре Ривера вступит в Мексиканскую компартию, потом приютит у себя в доме опального Троцкого, выйдет из компартии, но снова вернётся в неё. Тем летом семнадцатого они только теоретизировали и спорили о революции под голубой дымок трубки молодого Эренбурга, который как раз собирался вернуться в Россию.

А знаменитая русская балерина Анна Павлова наоборот приняла решение в Россию не возвращаться. Её блестящие выступления породили настоящую «павломанию» во всём мире: «в кондитерских магазинах публика расхватывала шоколадные конфеты «Pavlova» с её подписью на коробке, в парфюмерных – духи, туалетную воду и мыло с тем же названием, в цветочных – розы пепельно-розового цвета, как её пачка в «Менуэте», а в магазинах одежды – расшитые манильские шали с кистями, которые она ввела в моду…»

Тем временем другая танцующая знаменитость – Мата Хари – томилась во французской тюрьме, ожидая приговора за шпионаж; адвокат советовал ей объявить о беременности, но та не согласилась.

Мировая война, как ни странно, дала толчок развитию науки и техники. Именно в семнадцатом были изобретены ручная электрическая дрель и автомат по непрерывному изготовлению стеклянных бутылок, гидролиз целлюлозы и театральный кондиционер, пиротерапия и стабилизатор гироскопа, и даже кеды, и даже… железобетонный теплоход! Тут сказался дефицит стали.

И всё же война – не мать родна; словно в гигантском котле, перемешивала она народы и страны, перемалывала империи и создавала предпосылки к возникновению новых. На греческом острове Корфу сербы, хорваты и словенцы подписали декларацию, в которой выразили желание создать единое государство. Мало кто тогда представлял себе, что именно сейчас рождается мощное славянское государство, столицу которого восемьдесят два года спустя, на самом краю ХХ века, будет бомбить американская авиация. Пока же с тревогой в небо приходилось смотреть британцам. В эти июльские дни огромные германские дирижабли – «цепеллины» совершили массированный налёт на промышленные районы Великобритании; «в отместку» англичане изъяли из титулов все немецкие имена, в результате чего правящая Сакс-Кобург-Готская династия стала называться Виндзорской. Да, англичанам было не до событий в России, а между тем там, в Петрограде, начались бурные демонстрации рабочих, солдат и кронштадтских моряков сразу и против Временного правительства, и против Совета. После некоторых колебаний большевики присоединились к демонстрантам, однако на этот раз выступления были жёстко подавлены верными правительству войсками. Естественно, большевиков обвинили в организации вооруженного восстания по заданию германского Генерального штаба, началось их преследование. Масла в огонь добавил русский журналист Г. Алексинский, опубликовавший в плехановской газете «Единство» статью о том, что Ленин и большевики финансируются немецким правительством; и Ленину пришлось перейти на нелегальное положение: он спасся бегством в Финляндию. «Июльские дни» привели к отставке князя Г.Е. Львова, а переходный кабинет сформировал уже Александр Керенский.

Вот в такую неспокойную пору священник Вячеслав Васильчиков производил на Белгородчине раскопки и открыл вход в основанный в XIV веке монахами Киево-Печерской лавры и затерянный к началу двадцатого века Свято-Троицкий Холковский монастырь – единственный пещерный монастырь в Белгородской области. И в это же самое время в Испании в ущелье Валторта спелеологи открыли крупнейший комплекс мезолитической наскальной живописи.

Судьба по-разному отнесётся к многочисленным Голицыным: кому-то подарит удачу и долгую безбедную жизнь, к кому-то повернётся спиной… Князя Владимира Михайловича арестуют, но отпустят по заступничеству самого председателя Моссовета Каменева, позже он будет лишён гражданских прав и сослан в Загорск, а потом в городок Дмитров. Он умрёт своей смертью в феврале 1932 года, будет отпет в Успенском соборе Дмитровского кремля и похоронен на кладбище около Казанской церкви села Подлипичье. Могила его не сохранится. Зато сохранится 33 тома его дневников, которые станут бесценным документом эпохи.

Судьба выделывает порой странные кульбиты. Несколько лет назад мне довелось участвовать в морском походе, посвящённом 90-летию исхода в 1920 году Русской эскадры из Севастополя в Бизерту. Только наш маршрут был проложен в обратном направлении – из Бизерты в Севастополь и символизировал возвращение русских, изгнанных когда-то революцией. Среди «возвращавшихся» были и потомки князей Трубецких, Шаховских и Голицыных. Трубецкой искромётно играл на балалайке (и даже в порыве вдохновения порвал струну), Шаховской всем улыбался и убеждал, что в России теперь всё будет великолепно, а совсем молодой Голицын на не очень уверенном русском всё время говорил о том, как он любит Россию и хочет переехать на родину, чтобы трудиться на её благо. Мне, ещё недавно советскому человеку, было забавно и смешно, когда за обеденным столом на корме лайнера я иногда обращался к Голицыну:

- Князь, будьте добры, передайте солонку…

В Россию он приедет. Но не останется. Впрочем, это уже совсем другая история.

«Близок, близок конец!..»

Август

Всю жизнь высшие силы подавали ему знаки, указывающие путь и предупреждавшие. И он научился прислушиваться к ним, расшифровывать и толковать. Они, эти знаки, словно готовили его к необычной судьбе, к какой-то особой миссии. Уж сам-то он в этом нисколько не сомневался. Вот только синдром Кассандры делал этот дар мучительным и бесполезным. Впрочем, не совсем бесполезным…

Год назад летним вечером он сидел у открытого окна в своём валдайском домике и писал об очередном чудесном явлении преподобного Серафима, когда среди ясного дня раздался страшный грохот, и в стоящие прямо под открытым окном грабли ударила молния, расщепив их. Но ни грозы, ни дождя в тот день так и не было. Предупреждение? И когда чуть позже князь Владимир Жевахов, будущий епископ Иоасаф, пригласил Нилусов в своё имение, известный и гонимый революцией истый апологет православия, издатель «Протоколов собраний сионских мудрецов» Сергей Нилус сразу согласился. И в очередной раз избежал смерти. «Если бы они не уехали, - будет написано позже в предисловии к его книге «На берегу Божьей реки», - они бы не уцелели. В Новгородской губернии вскоре начался голод и страшный террор. Все местные друзья Нилусов погибли…»

А ведь всё могло быть по-другому, - думалось в те тревожные дни Нилусу, - взгляни государь на «Протоколы» как на тайное предупреждение, на знак, поданный свыше. Лишь великий князь Сергей Александрович серьёзно отнёсся к Нилусовой находке, но и тот обречённо ответил «Поздно!»

В первые дни августа закончился VI съезд РСДРП(б), который принял решение о необходимости подготовки вооруженного восстания против Временного правительства. И хотя не были ещё написаны наивно-восторженным Александром Блоком строчки

«Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,    

Мировой пожар в крови -

Господи, благослови!»

а пожар уж вовсю полыхал. И в прямом и в переносном смысле. В августе в Казани десять дней горели пороховой завод, железнодорожная станция и депо, военные склады. «Пожар поро­ховых и артиллерийских складов продолжается. Беспрестанные взрывы. Во многих кварталах выбиты стекла домов. Помощь раненым органи­зована. Объявлено военное положение, разъезжают патрули войск и милиции для предотвращения мародёрства, пожар не кончился, взрывы продолжаются… Население частью бежит за город, но паники не наблюдается…», - сообщало местное начальство в Петроград, в Министерство внутренних дел. Но паника была, да ещё какая: люди бежали из города кто как мог – на лошадях, проходящих поездах, лодках, наконец, пешком…

Не успели пережить этот пожар, как вспыхнул новый, правда, иного рода: верховный главнокомандующий Русской Армией генерал от инфантерии Лавр Корнилов поднял мятеж в попытке установления военной диктатуры. Как раз в это время проходила третья сессия Главного земельного комитета, участники которой в специальной резолюции выразили негодование по поводу "вылазки контрреволюционеров". Делегаты потребовали изменить нерешительную политику правительства в области земельных отношений. Закрывая сессию, председатель А.С. Посников признал создавшееся в деревне положение отчаянным. Деревня накануне гражданской войны – таков был итог развития событий в стране к концу августа семнадцатого года. Как покажет время, осень действительно станет переломным моментом в «крестьянском вопросе». Уже в сентябре крестьяне перейдут к методам, характерным для крестьянской войны: вооруженным захватам, разгромам, поджогам, террору.

О выступлении Корнилова долго ещё будут спорить: был ли это именно мятеж или праведная попытка спасти гибнущую Россию. Сам он в обращении к народу утверждал: «Я, генерал Корнилов, - сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ - путём победы над врагом - до Учредительного Собрания, на котором он сам решит свои судьбы, и выберет уклад новой государственной жизни. Предать же Россию в руки её исконного врага, - германскаго племени, - и сделать русский народ рабами немцев, - я не в силах. И предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли. Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины!» И есть ли у нас основания не верить генералу? И как сложилась бы судьба России в случае его победы? Впрочем, победы не случилось. Большевики, объединившиеся с Временным правительством, остановили корниловцев; самого Корнилова арестовали и отправили в Быховскую тюрьму, недалеко от белорусского города Могилева, откуда ему после октябрьского переворота предстояло бежать на Дон, где в апреле 1918 года он погибнет в боях за Екатеринодар (ныне Краснодар)…

До смерти напуганный корниловским мятежом, Керенский созвал Государственное совещание, требуя обеспечить более широкую поддержку Временного правительства, не догадываясь, что править Россией ему остаются считанные недели. Неспокойно было и в соседнем Китае, где партия Гоминьдан организовала в Гуанчжоу своё Временное правительство во главе с Сунь Ятсеном. Правда, как и российскому, этому правительству предстояло вскоре быть свергнутым, а Сунь Ятсен станет искать дружбы с Советами…

Тем временем в Москве открылся Поместный собор Русской православной церкви, который восстановил институт патриаршества, осудил действия большевиков и призвал к прекращению кровопролития, а в Европе продолжала полыхать Великая война, и Папа Бенедикт XV предпринимал попытки восстановить мир; но кто в такое время прислушивается к Церкви?

Война уносила жизни молодых, здоровых мужчин и это обстоятельство навело симпатичного, обаятельного, но безработного француза Анри Дезире Ландрю на мысль о том, как можно неплохо заработать. Он давал объявления в газетах о желании познакомиться с обеспеченной женщиной для создания семьи. Оставшиеся без мужей и женихов француженки охотно откликались. Ландрю увозил их в свою загородную виллу и… больше их никто не видел. Позже, когда его афёра будет раскрыта, окажется, что он убил, расчленил и сжёг в печи около трёхсот женщин. Через несколько лет, перед исполнением смертного приговора у гильотины ему предложат сигарету и стаканчик рома, но он ответит: «Это вредно для здоровья»…

Война – войной, а жизнь идёт своим чередом. В джунглях Виргинских островов, только что выкупленных США у Дании за 25 миллионов долларов, американский учёный Томас Барбур нашёл и описал новый вид большой – больше полуметра в длину – ящерицы, названной им виргинской циклурой. Другой учёный – Освальд Роберстсон – впервые осуществил переливание консервированной крови; первый опыт стал чрезвычайно успешным, что позволило спасти множество жизней.

В России царскую семью отправили в сибирскую ссылку – на поселение в Тобольск; как раз в те дни в Кирико-Улитовской церкви северного Вологодского уезда двадцатитрёхлетняя Зинаида Райх обвенчалась с певцом уходящей Руси двадцатиоднолетним поэтом Сергеем Есениным. А в далёкой Америке появился на свет мальчик, которому предстояло стать представителем совсем иной культуры совсем иной эпохи. Пройдут положенные годы, и новорождённый Джек Кёрби станет известным художником и редактором комиксов – соавтором таких персонажей, как Капитан Америка, Халк, Фантастическая четвёрка, Люди Икс и других, которые вскоре окажутся героями культовых фильмов. Пока же Великий Немой ещё только набирает обороты, захватывая всё больше поклонников в разных странах и городах. Даже в отсталой Румынии в Яссах состоялась премьера первой кинохроники. Не исключено, что среди зрителей был и будущий «советский экстрасенс» восемнадцатилетний Вольф Мессинг, искавший в то время счастья в Европе…

А «открывателю» и издателю скандальных «Протоколов собраний сионских мудрецов» Сергею Нилусу судьба преподнесёт много страданий и много радостей, мистических озарений и необыкновенных встреч. Ему довелось жить в Оптиной пустыни и общаться с мудрыми старцами, пять раз побывать в Сарове и Дивееве, где блаженная Паша предсказала ему женитьбу, и там же обрести бесценные бумаги Мотовилова. Он встречался с самим Иоанном Кронштадтским и даже получил его благословение; познакомился в Шамординском монастыре с монахиней Марией – сестрой Льва Толстого. После революции его не раз будут арестовывать, ссылать, приговорят к расстрелу, но любимый им преподобный Серафим отведёт все напасти; умрёт Сергей Александрович своей смертью в кругу любящих его родных и близких. Он уйдёт, надеясь на встречу с Серафимом, одними почитаемый за смутьяна и мистификатора, другими – за истинно православного мученика. Вспоминал ли он в последние свои дни давнюю беседу с оптинским старцем иеромонахом Сергием, который в разговоре о грядущем воскликнул вдруг: «Близок, близок конец! Наступают скоро 1913 - 1920 годы. В эти годы произойдут грозные и небывалые доселе на земле события, когда сами стихии изменятся и законы времени поколеблются. Поистине люди придут в такое дикое состояние против Создателя своего и Бога, что время не выдержит и побежит… ибо лукавство человеческое сделало то, что стихии и стали напрягаться и спешить, чтобы скорее окончить пророченное Богом…»

Что касается найденных и опубликованных Нилусом «Протоколов», то и поныне немалое число исследователей пытается выяснить, что это было: мистификация, провокация или всё же реальный исторический документ. Впрочем, это уже совсем другая история.

Диктатор Керенский

Сентябрь

О чём думал бодрый пятидесятидвухлетний господин в генеральской шинели со споротыми погонами и медицинским несессером в руках, шагая по гниловатому деревянному тротуару осенней тобольской улицы? Что вспоминал? Может быть, беззаботное детство в дружной семье отца – известного русского врача Сергея Петровича Боткина, лейб-медика сразу двух императоров – Александра II и Александра III; а, может быть, об учёбе в Германии, где слушал лекции лучших немецких врачей; или о встрече с императрицей Александрой Фёдоровной, после которой был пригашён врачом в царскую семью… Ему было, что вспомнить. К тому дню за плечами Евгения Боткина остались и защита диссертации, на которой оппонентом его выступал сам Павлов, и русско-японская война, где он заведовал отделением Красного Креста в Маньчжурской армии, и интересная исследовательская работа… Многие однокашники завидовали его карьере, но многие ли согласились бы сегодня поменяться с ним местами – вот вопрос. Генерал-медик возвращался после посещения очередного больного тобольского обывателя в особняк губернатора, где ждали его подопечные – бывший император Николай II и его большая семья. Жалел ли он о том, что согласился отправиться в ссылку с опальным императором? Как человек военный и трезвый, он понимал, что вероятность остаться в живых с каждым днём всё уменьшается.

Со странным чувством обыватели читали в одном из сентябрьских номеров газеты «Новое Время» вполне благодушный отчёт о «пребывании» царской семьи в Тобольске:

«Белый каменный дом сияет под лучами осеннего солнца... На открытом балконе, на пригреве солнышка, дети Романовых с книжками: одна в белой шляпочке, другая с открытой стриженной головой после перенесенного тифа. Публика привыкла уже к этому белому дому, и только поворачивает голову, проходя по другой стороне, видя обычную картину. Есть любопытные, но их уже меньше. Стеснения никакого повидимому. Посидят, посмотрят и уходят. Но дети часто отрывают поникшую голову, посматривая порой, как несется бешено Киргиз, отбивая дробью по деревянной мостовой улицы, или несется другой под седлом или в упряжке. … Рабочие военнопленные составляют красивые букеты и продают публике, и аромат цветов разносится по саду, достигая окон белого дома. Семья Романовых по прежнему ведет затворническую жизнь. Обычная жизнь нисколько не нарушена приездом семьи Романовых…»

Но Боткина не обманывало видимое относительное благополучие тобольской ссылки, а от тревожных мыслей он спасался работой, безотказно и безвозмездно оказывая медпомощь тобольцам любого сословия…

Ситуация в сентябре семнадцатого накалилась в России до предела. Страну охватил страшный продовольственный кризис, голод стал реальным и наиболее сильным фактором развития событий. Крестьянские восстания охватили Черноземье, Поволжье, Смоленскую, Калужскую, Тульскую, Рязанскую и Московскую губернии, Украину и Белоруссию. Особенно «горячо» было в Тамбовской губернии, где власть перешла в руки крестьянского Совета, тут же опубликовавшего «Распоряжение №3» которым все помещичьи хозяйства передавались в распоряжение местных Советов, вместе с землей на учет бралось, а в реальности конфисковалось, все имущество.

Керенскому, однако, было не до крестьян; став верховным главнокомандующим, он полностью изменил структуру Временного правительства. Создав так называемый «Деловой кабинет» - Директорию, Керенский совместил полномочия председателя правительства и верховного главнокомандующего.

Сконцентрировав в своих руках диктаторские полномочия, Керенский совершил очередной государственный переворот – распустил Государственную Думу, которая, собственно, и привела его к власти, и провозгласил Россию демократической республикой, не дожидаясь созыва Учредительного собрания. Это, в общем-то, ничего не изменило в лучшую сторону. Наоборот, введение им смертной казни за дезертирство ухудшило положение; шесть месяцев борьбы за восстановление боеспособности армии пошли прахом. В армии нарастала анархия, офицеры в глазах солдат стали «корниловцами» - реакционерами. Мятеж Корнилова затушевал предательство большевиков. На броненосце «Петропавловск» был учинён самосуд: было расстреляно четверо офицеров. Одновременно с событиями на «Петропавловске» произошёл самосуд в Выборге: по подозрению в содействии Корнилову солдатами были арестованы, а затем утоплены три генерала и полковник. По всему фронту солдаты стали самовольно арестовывать командный состав, убивать офицеров.

Пока российская армия бунтовала, казалось бы, идущая к поражению Германия совсем не собиралась сдаваться. Мало того, её успехи на море наносили весьма существенный урон Антанте. Особенно нагло и безнаказанно действовали подводные лодки. Сравнительно недавно возникший вид вооружений показал всему миру, как сильно может меняться характер и способы ведения войны со сменой технических возможностей. Особенно успешно действовали немецкие подводники в Средиземном море. Одна только субмарина U-35, совершив девятнадцать походов, потопила 226 и повредила 10 судов. Причем подавляющее число жертв этой германской подлодки были уничтожены по «призовому праву» артиллерией или подрывными патронами.
Правда, и с этими «хищницами морей» случались невероятные нелепости. В начале сентября 1917 года немецкая субмарина U-28 была потоплена… английским грузовиком! «U-28 задержала у мыса Нордкап в Баренцевом море английский транспорт Olive Branch, следовавший в Архангельск с грузом боеприпасов и техники, и, дав возможность команде судна пересесть в шлюпки, открыла по транспорту артиллерийский огонь. Один из снарядов вызвал взрыв находившихся на судне боеприпасов. Взрывной волной один из грузовиков был сброшен с верхней палубы и, пролетев значительное расстояние, угодил точно в U-28, которая затонула через несколько минут...»
Пока на европейском континенте продолжалась затяжная кровопролитная война, Великобритания тишком делила арабский мир, с помощью враждующих между собой феодалов отхватывая территории у Османской империи. В 1917 году хитроумные британцы имели аж три договора с тремя разными сторонами, которым обещали разное политическое будущее арабского мира. Арабы настаивали на своем арабском королевстве, обещанном британцами Шарифу Хусейну; французы рассчитывали поделить эту землю между собой, а сионисты ожидали, что им отдадут Палестину. К сентябрю семнадцатого стало ясно, что хитро задуманная англичанами «многоходовка» ведёт к успеху. Пройдёт ещё несколько лет, и на Ближнем Востоке появится сразу несколько новых арабских государств, косвенно зависимых от Великобритании. Заметную роль сыграл в этой «арабской партии» Томас Эдвард Лоуренс. Отличник Оксфорда, специалист по военной архитектуре крестоносцев и знаток арабских обычаев, был одновременно и шпионом и вдохновителем борьбы арабов за независимость. Позже он станет советником Уинстона Черчилля, послужит рядовым танкистом и лётчиком, а погибнет, разбившись на мотоцикле. И останется в истории под именем Лоуренса Аравийского, послужив прототипом романтического героя для многих фильмов и книг…

На другой стороне Атлантики в Соединённых штатах одновременно с вестями о европейской войне обыватель активно обсуждал появление неизвестного зверя в окрестностях городка Декатура в штате Иллинойс. Жители городка неоднократно наблюдали страшного неведомого зверя, не известного науке. Все попытки изловить его или подстрелить оказались неудачными. Потом нечто подобное увидят и жители в других странах; много десятилетий спустя молва о подобном звере, получившем название «чупакабра», вновь пронесётся по земному шару…

А в таёжных дебрях вокруг Тобольска бродили обычные звери – лоси да кабаны, лисы да волки, скакали линяющие зайцы и медведи готовились к спячке. Осень в тот год была сырой и холодной. И всё холоднее становились отношения между царской семьёй и охраной. Всё неопределённее рисовалось будущее. Впрочем, Боткин, как мог поддерживающий императора, сам был готов ко всему. В своём последнем письме, которое даже не успеет отправить, он напишет:

«Мое добровольное заточение здесь настолько временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей, для дела... Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен – все равно, последствия практически одинаковы… Надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза… Меня поддерживает убеждение, что «претерпевший до конца спасется» и сознание, что я остаюсь верным принципам выпуска 1889-го года. Если вера без дел мертва, то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей… Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына».

Через десять месяцев предчувствия Боткина сбудутся: все они будут расстреляны в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге.

Спустя 98 лет в феврале 2016 года Архиерейским собором Русской православной церкви будет принято решение об общецерковном прославлении страстотерпца праведного Евгения врача. А уже в марте на территории московской городской клинической больницы № 57 епископом Орехово-Зуевским Пантелеимоном будет освящён первый в России храм в честь праведного Евгения Боткина.  

Правда споры о идентификации останков, найденных под Екатеринбургом, продолжаются и поныне, но это уже другая история.

Товарищ князь

Октябрь

В Петербурге стреляли. По холодным улицам то пробегали перепоясанные пулемётными лентами матросы, то проходили, печатая шаг, юнкера, то пролетали, громыхая по мостовой, грузовики с вооружёнными рабочими или отбивала копытами дробь казачья сотня. Ахнул по Зимнему дворцу крейсер «Аврора»; обыватель со страхом выглядывал из-за оконных занавесок на суровые бесприютные дворы: «началось»! 

После выстрела «Авроры» в Зимнем не испугался, не потерял голову лишь один человек «из бывших» – помощник начальника дворцового управления князь Иван Ратишвили. Нужно знать настроение людей, ворвавшихся во дворец, чтобы понять, как тонок был волосок, на котором висела в тот момент жизнь полковника.

Спустя сорок лет тбилисская газета «Заря Востока» расскажет об этом событии:

«В 1917 году И. Д. Ратишвили … 25 октября, когда все руководители министерства двора в панике бежали, он единственный своего поста не бросил, понимая, что надо сохранить для народа, для потомства огромные ценности, сосредоточенные во дворце. Под его руководством гренадеры охраны снесли всё наиболее ценное в сейфы подвального помещения. У сокровищницы, о местонахождении которой во дворце мало кому было известно, и где хранились, среди прочего, атрибуты царской власти – скипетр со знаменитым бриллиантом Орлова в 185 карат, императорские корона и держава, он поставил для охраны своего 16-летнего сына и двоих самых надежных гренадеров…»

Кстати, дочь князя Ольга, которая была тогда во дворце, позже утверждала, что крейсер «Аврора» стрелял по Зимнему дворцу вовсе не холостыми патронами; выстрел был самый что ни на есть боевой – она сама стала очевидцем того, как снаряд влетел в кабинет.

Ленин поступок Ивана Дмитриевича оценил и назначил его главным комендантом Зимнего дворца и всех музеев и дворцов Петрограда. «Ратишвили был, пожалуй, единственный человеком в мире, удостоенным обращения «товарищ князь». Именно так его называл Владимир Ленин».

Керенский, бежавший из Питера за подкреплением, напрасно надеялся на скорый реванш, «красное колесо» покатилось, и уже ничто не в силах было его остановить. Ленин мгновенно сформировал новое правительство – Совет Народных Комиссаров и стал его председателем, утвердив Троцкого наркомом иностранных дел. Декретом о печати большевики заткнули рот оппозиционерам, декретом о земле на время успокоили крестьян, декретом о мире – солдат, а декретом о восьмичасовом рабочем дне – рабочих.

Никто – ни в мире, ни в самой России – не осознал ещё по-настоящему, что произошло в эти дни в Питере, и жизнь шла своим чередом. Корней Чуковский как раз закончил своего «Крокодила», не зная, что именно он, а не те серьёзные работы, что он написал раньше, принесут ему настоящую славу. Много лет спустя он сам будет удивляться этому обстоятельству: «Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что «Крокодила» знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано «Автор «Крокодила». А как старательно, с каким трудом писал я другие свои книги, например «Некрасов как художник», «Жена поэта», «Уолт Уитмен», «Футуристы» и проч. Сколько забот о стиле, композиции и о многом другом, о чем обычно не заботятся критики!… Но кто помнит и знает такие статьи! Другое дело - «Крокодил». Miserere».

На европейских фронтах, пользуясь пассивностью России, оживились немцы, высадив свои войска в Эстонии и прорвав в линию фронта Италии. Спасая свою группировку в Восточной Африке, попавшую в отчаянное положение, немцы «случайно» установили мировой рекорд: осенью семнадцатого их дирижабль с грузом продовольствия и боеприпасов пролетел почти шесть тысяч километров от Болгарии до юго-восточных равнин Танзании.

В одном из сражений Великой войны получил той осенью ранения канадец британского происхождения, сын спившегося фермера Арчибальд Билэйни. Больше года провалявшись в госпиталях, он плыл теперь в Америку, чтобы жениться на индеанке из племени ирокезов. Живя с индейцами в канадских лесах, он получит широкую известность под именем Серая Сова; здесь напишет свою знаменитую «индейскую» книгу «Люди последней границы», которой будут зачитываться романтики всего мира. Кстати, именно в Канаде той осенью парламент предоставил право голоса матерям, жёнам и сёстрам солдат, воюющих на фронте.

А в США шестнадцатилетний российский гений-скрипач Яша Хейфец с большим успехом выступил с первым концертом в Карнеги-холле. Сколько еврейских мальчиков будут потом мучиться сами и мучить скрипки под бдительным оком мамаш, надеющихся, что ребёнок повторит карьеру Яши. Тем временем русская балерина Анна Павлова продолжала покорять Латинскую Америку; она совершенно очаровала публику, и её турне прошло с большим успехом. Здесь она и узнала об Октябрьских событиях. В Россию Павлова больше и не вернётся. Балерина проживёт относительно недолгую жизнь – 50 лет. За более чем два десятка лет бесконечных турне Павлова проехала на поезде более полумиллиона километров, дала около девяти тысячи спектаклей. Балерина два десятилетия давала по восемь-девять спектаклей в неделю, позволяя себе отдых лишь раз в году – 31 декабря.

Но век Маргареты Гертруды Зеле – исполнительницы экзотических танцев и куртизанки, известной под псевдонимом Мата Хари, окажется куда как короче. В те октябрьские дни, когда Павлова покоряла Америку, Мата Хари готовилась к своему последнему «спектаклю». Французский суд приговорил её к смертной казни за шпионаж, и даже обращение к президенту Франции оказалось безуспешным: Пуанкаре был неумолим. Считается, что Мата Хари стала немецкой шпионкой ещё задолго до войны, но причины и обстоятельства её вербовки неизвестны – материалы суда до сих пор засекречены. О её казни и поныне ходят легенды. Говорят, когда рано утром за ней пришла стража, шпионка-танцовщица была возмущена тем, что казнить её будут, не накормив завтраком. Пока она готовилась к казни, гроб для её тела уже был доставлен в здание. Утверждают, что бывшая куртизанка и знаменитый двойной агент спокойно, без тени волнения, стояла у расстрельного столба. Она отказалась от того, чтобы ей связали руки, отказалась от чёрной повязки на глаза.  «Послав воздушный поцелуй двенадцати солдатам, неустрашимая Мата Хари крикнула: «Я готова, господа». По приказу одиннадцать солдат выстрелили, и одиннадцать пуль попало в её тело. Двенадцатый солдат, совсем еще юнец, только призванный на службу, упал в обморок в унисон с безжизненным телом двойного агента, прекрасной Маты Хари».

Высшие силы чуда для шпионки не сотворили, а вот в португальском городке Фатима в октябре семнадцатого множество паломников утверждали, что чудо узрели. Одним явилась сама Дева Мария, другим довелось увидеть невероятные световые феномены. «Солнце стало вращаться и наклонилось к земле, невероятно сильно нагревая окружающую атмосферу». Это было одиннадцатое и последнее явление Девы Марии в Фатиме. Споры об этом феномене продолжаются и по сей день. Проще всего всё списать на невежество крестьян-паломников, но как закрыть глаза на ссылки о свидетельстве учёного – профессора Алмейда Гарретты из Коимбрского университета, который вспоминал: «Шёл очень сильный дождь… Внезапно луч солнца пробился через плотные облака, и все стали глядеть в этом направлении… Объект выглядел подобно диску с очень чёткими контурами. Он ярко блестел, но не слепил. У меня не сложилось впечатления, как у некоторых других, что объект был тускло-серебряным. Скорее его изменяющийся цвет можно сравнить с жемчужным… Диск был похож на хорошо начищенный металлический предмет… Я вовсе не прибегаю к поэтическим гиперболам, так как видел всё собственными глазами… И вот этот диск неожиданно начал разворачиваться, вращаясь всё быстрее и быстрее… Внезапно толпа издала вопль ужаса. Непрерывно вращающееся «солнце», изменив цвет на кроваво-красный, камнем устремилось к земле, угрожая раздавить всех своим страшным весом…» Другое дело, что о самом профессоре нет практически никаких сведений.

Бесстрашный «товарищ князь» проживёт долгую жизнь – 90 лет. В девятнадцатом ему ещё раз доведётся рискнуть собственной жизнью: сопровождать «золотой эшелон» – поезд с золотым запасом, отправленный из Питера в Москву. Дело это оказалось не простым – слишком много оказалось желающих поживиться под шумок гражданской войны «народным добром»; состав не раз пытались остановить, а в Твери его даже обстреляли, но задачу Ратишвили выполнил и на этот раз. Уйдя в отставку, князь  нескольких лет проработает переводчиком в различных организациях Москвы. Его, конечно же, коснутся все холодные ветра, дувшие над советской страной. В двадцать четвёртом он  вместе с дочерью Ольгой и сестрой Софьей будет арестован по обвинению в принадлежности к «контрреволюционной монархической организации». Правда, та история с царскими сокровищами всё же зачтётся ему и он будет освобождён. Ему даже позволят переехать в Тбилиси, где он и доживёт свой век в качестве «персонального пенсионера за государственные услуги», вспоминая, может быть, о былых приключениях.

Ходили слухи, что не все сокровища Ратишвили сдал советской власти и где-то в тайниках Московского Кремля всё ещё пылятся они, надёжно спрятанные князем…  Впрочем, это уже совсем другая история

Хмельной ветер революции

Ноябрь

Театр затихал, зрители разошлись и разъехались, последние служители выходили в темноту московской ночи через служебные выходы, а он всё сидел перед зеркалом в своей гримёрной и всё никак не мог заставить себя начать снимать грим. Он и в самом деле чувствовал себя печальным Пьеро, жизнь которого одинока и холодна. Публика по-прежнему ломилась на его спектакли, по-прежнему беззаботно внимала жалобам грустного клоуна, но что-то грозное и неумолимое надвигалось на Россию, на Москву, на жизнь самого Александра Вертинского. Как-то не вовремя пришла слава…

Казалось бы, совсем недавно сам Станиславский отказал молодому абитуриенту в артистической карьере, но вот, поди ж ты, Вертинский нашёл-таки своё место на подмостках, стал любимцем публики. А ведь к тому дню он успел поработать грузчиком, продавцом, корректором и даже бухгалтером, свести знакомства с Малевичем и Шагалом, Маяковским и Ханжонковым, поставить Блоковский «Балаганчик». О Блоке Вертинский напишет в своё время: «В нашем мире богемы каждый что-то таил в себе, какие-то надежды, честолюбивые замыслы, невыполнимые желания, каждый был резок в своих суждениях, щеголял надуманной оригинальностью взглядов и непримиримостью критических оценок. А надо всем этим гулял хмельной ветер поэзии Блока, отравившей не одно сердце мечтами о Прекрасной Даме…»  

Да, хмельной ветер поэзии, перемешиваясь с хмельным ветром революции, кружил голову, звал куда-то, что-то обещал… Вот и очередной концерт прошёл с головокружительным успехом. Однако радость успеха заглушила тревога: жизнь в Москве для «Пьеро российской эстрады» становилась всё труднее и труднее. А тут ещё в ЧК вдруг заинтересовалась романсом «То, что я должен сказать», написанным под впечатлением гибели трехсот московских юнкеров во время штурма кремля. «Я не знаю, зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой, только так бесполезно, так зло и ненужно опускали их в Вечный Покой...»  Говорят, когда артиста вызвали для объяснений, он сказал чекистам: «Это же просто песня, и потом, вы же не можете запретить мне их жалеть!». На что получил исчерпывающий ответ: «Надо будет – и  дышать запретим!»

В это время в петербургском особняке Трубецких-Нарышкиных кипела тайная суетливая работа: особо доверенные люди собирали и сносили в тайник всё ценное хозяйское добро. Старинное столовое серебро, ювелирные украшения, ордена и медали, сервизы с родовыми гербами, серебряные самовары, подсвечники и канделябры аккуратно заворачивали в пропитанное уксусом – чтобы не окислялось серебро – льняное полотно, а когда полотно закончилось – в газеты. Всё укладывалось в коробки и тюки, а затем небольшая – полтора на два метра – комната была тщательно замурована. Что там говорить, и сам особняк был большой ценностью. Построенный в семидесятых-восьмидесятых годах XVII века, он принадлежал самому Абраму Ганнибалу, потом в нем жили его дети, а середине XIX века владельцем дома стал князь Петр Трубецкой, который продал его князю Василию Нарышкину. Но дом не завернёшь в полотно и не спрячешь.

Нарышкиным не доведётся больше попользоваться фамильным серебром: тайник будет обнаружен девяносто пять лет спустя рабочими во время реставрации здания. Спрятанные сокровища весьма хорошо сохранятся и будут оценены почти в двести миллионов рублей. О, сколько кладов было зарыто, спрятано, замуровано в те дни в городах и дворянских имениях, не известно и по сей день! Время от времени их находят: в Москве в Юсуповском дворце, в замурованной нише, обнаружили сундук, полный изделий из серебра и золота и скрипку знаменитого Страдивари. В Чудовом монастыре и в Сарове находили даже несколько кладов, схороненных монахами; то и дело открывались клады бежавших от революции то в одном городе, то в другом; а сколько их ещё ждёт искателей под спудом…

Война между тем катилась по-прежнему ни шатко, ни валко. Казалось бы, вот-вот немцы со своими союзниками падут, но война всё затягивалась, выматывая обе стороны. Правда, на Ближнем Востоке удача сопутствовала британским войскам, которые захватили Газу и отобрали у турецкой армии Яффу. Это привело в возбуждение сионистов, которые всё настойчивее призывали к созданию еврейского государства на священной земле Палестины. Учитывая, что многие британские политики симпатизировали этому политическому течению, сионисты решили добиться от британского правительства разрешения по окончании войны поселиться в Палестине. В ноябре министр внутренних дел Великобритании Артур Бальфур даже отправил лидеру сионистов барону Ротшильду письмо, в котором заявил об официальной поддержке британским правительством идеи создать сионистское государство в Палестине: «Правительство Его Величества с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели; при этом ясно подразумевается, что не должно производиться никаких действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин в Палестине или же права и политический статус, которыми пользуются евреи в любой другой стране». К возникновению Израиля, однако, вёл долгий и тернистый путь, но не Великобритания, а рождавшееся в эти дни советское государство даст в своё время «карт-бланш» на его создание.

Тем временем Ленин провозгласил в новой России равенство и суверенность народов и их право на свободное самоопределение вплоть до отделения. Этим тут же воспользовалась Финляндия, парламент которой принял решение о выходе из состава России и получении статуса независимого государства. Те же процессы разворачивались и на Украине, и в Закавказье. В Баку, например, появилась националистическая Тюркская демократическая партия «Мусават». Но всё это не беспокоило большевиков, ведь они надеялись в скором времени установить свою власть во всём мире, так что финны и украинцы никуда не денутся. А пока нужно удержать и укрепить власть, которая к этим дням уже захвачена в Ярославле, Твери, Смоленске, Рязани, Нижнем Новгороде, Казани, Самаре, Саратове, Ростове, Уфе и даже… в Ташкенте! Куда опаснее собранные Керенским и генералом Красновым в Гатчине войска. Однако большевикам и тут везёт: опытным агитаторам удается склонить красновцев на сторону революции и арестовать генерала. Правда, вскоре ему удастся сбежать из-под домашнего ареста и пробраться на Дон, где он примет участие в формировании Белой гвардии. Сбежал, переодевшись матросом, и Керенский, опасаясь, что будет выдан. В Новочеркасске он пытался было договориться с генералом Калединым, но тот его даже не принял. Он будет скитаться по городишкам между Питером и Новгородом, безуспешно надеясь вновь вернуться в политику до января следующего года. Но, почувствовав, что оставаться в России становится слишком опасно, вновь переодевшись (на этот раз сербским офицером), с помощью британского шпиона Сиднея Рейли сбежит – уже окончательно – на Запад.

Парадоксальные вещи происходили в то горячечное, сумасшедшее время. В самый разгар войны в Канаде возникла Национальная хоккейная лига (НХЛ), в которую вошло четыре клуба – «Монреаль Канадиенс», «Монреаль Уондерерз», «Оттава Сенаторз» и «Квебек Булдогз». А в  Москве Военно-революционный комитет назначил скандального автора «Чёрного квадрата», председателя общества «Бубновый валет» Казимира Малевича комиссаром по охране памятников старины и членом Комиссии по охране художественных ценностей, в чью обязанность входила охрана ценностей Кремля. Прежде чем любовь новых властей остынет к нему, комиссар Малевич успел выступить с докладом «Заборная живопись и литература». Вскоре художник переедет в Петроград, а потом в Витебск, где будет руководить мастерской в Народном художественном училище «нового революционного образца», которое возглавит Марк Шагал.

А Вертинский в самый разгар революции отправился с гастролями на юг. В Одессе ему довелось встретиться с белогвардейским генералом Яковом Слащёвым, который рассказал, насколько популярным стал его романс о погибших юнкерах. «Ведь с вашей песней ... мои мальчишки шли умирать! И ещё неизвестно, нужно ли это было...». Позже, в тридцатых, в Германии Вертинский запишет романс на пластинку фирмы «Парлафон».
Россию артист вместе с частями генерала Врангеля покинет в двадцатом. Потом он не раз будет размышлять, отчего оказался вне родины, зачем покинул Россию. «Что толкнуло меня на это? Я ненавидел Советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала. Я был приверженцем какого-либо другого строя? Тоже нет: очевидно, это была страсть к приключениям, путешествиям. Юношеская беспечность…»

Да, попутешествовать по белу свету и «хлебнуть романтики» доведётся ему немало. Турция, Румыния, Польша, Германия, покоривший сердце артиста Париж. «Моя Франция – это один Париж, зато один Париж – это вся Франция! Я любил Францию искренне, как всякий, кто долго жил в ней. Париж нельзя было не любить, как нельзя было его забыть или предпочесть ему другой город. Нигде за границей русские не чувствовали себя так легко и свободно. Это был город, где свобода человеческой личности уважается… Да, Париж… это родина моего духа!» Потом будут Ливан, Палестина, Соединённые Штаты и Китай. Будет дружба с Анной Павловой и принцем Уэльским, знакомство с Чарли Чаплином, королём Швеции Густавом, с Марлен Дитрих и Гретой Гарбо… Будут успех и признание, и… неутихающая тоска по Родине. И неоднократные обращения к советскому правительству с просьбой о возвращении. Вернуться на родину он сможет лишь в 1943 году. Будет ли он, замалчиваемый советской культурой, жалеть об этом? И как сложилась бы его судьба, останься он за рубежом? Об этом можно только гадать. Впрочем, это уже совсем другая история.

Маховик раскрутился

Декабрь

Он пробирался на юг. Трясся в разбитых вагонах, шёл пешком, маялся на корявых крестьянских телегах… Он чувствовал, что звезда его славы идёт на закат, но никак не мог, не хотел смириться с этим. Давно ли его – Кирпичникова Тимофея Ивановича – величали «Первым солдатом революции», давно ли Временное правительство чествовало его как «первого солдата, поднявшего оружие против царского строя», и сам генерал Лавр Корнилов лично вручал ему Георгиевский крест четвёртой степени на красном банте?!

Раз за разом вспоминал он те февральские дни, когда однажды утром, подняв своих солдат «в ружьё», не только не подчинился  командиру – штабс-капитану Лашкевичу, собиравшемуся вести отряд на подавление беспорядков, но и хладнокровно застрелил его. А потом повёл солдат поднимать соседние полки. Преодолевая сопротивление часовых и офицеров, он в течение нескольких часов вывел на улицы Петрограда многие тысячи вооружённых людей, которые в лихорадочном возбуждении открывали огонь, штурмовали казармы, занятые жандармерией здания, что, в конце концов, заставило чиновников госучреждений, включая правительство, разбежаться.

Ах, какие перспективы открывались перед ним, простым унтер-офицером из крестьянской семьи, сыном старообрядца из небольшой деревушки под Саранском! Какие необозримые дали…

Однако вскоре, в апреле, Кирпичников сделал большую ошибку, пытаясь организовать солдатскую демонстрацию в поддержку Временного правительства. Это привело к резкому падению его авторитета. Позже, в ноябре, он вновь попытался поднять бунт среди солдат против новой власти, но и эта попытка провалилась. И вот теперь отвергнутый «герой революции» пробирался на юг, на Дон, где хотел примкнуть к формируемой генералом Лавром Корниловым Добровольческой армии…

К декабрю семнадцатого маховик истории раскрутился в полную силу. По всему миру что-то полыхало и взрывалось – и в политическом, и в физическом смысле. В самом начале декабря в гавани канадского города Галифакса прогремел страшный взрыв: французский военный транспорт «Монблан», гружённый тротилом, пироксилином, пороховым хлопком и пикриновой кислотой, столкнулся с норвежским кораблём «Имо».  В результате взрыва весь порт и значительная часть города были полностью разрушены, погибло около двух тысяч человек, а около девяти тысяч получили ранения. Этот взрыв и поныне считается мощнейшим взрывом доядерной эпохи.

Не успели французы оправиться от трагической потери своего корабля, как в ночь с 12 на 13 декабря на железнодорожной линии Кюло – Модан у городка Сен-Мишель-де-Морьен произошла ужасная железнодорожная катастрофа. «Воинский эшелон № 612, в котором ехало около тысячи французских солдат, из-за недостаточной обеспеченности тормозами на спуске в альпийскую долину Мерьен разогнался до высокой скорости, после чего сошёл с рельсов». Утверждается, что в крушении погибло в тот день от 700 до 800 человек, и оно стало крупнейшим в ХХ веке. 

Да, неспокойно было в мире на исходе семнадцатого. Разгоралась война в Тибете. После первых военных успехов против китайских войск правитель Тибета решил увеличить армию с 5 до 15 тысяч человек, несмотря на недовольство этим руководителей трёх великих монастырей. Продолжалось брожение и в самом Китае. Полыхала Мексиканская революция.  Вспыхнуло очередное вооруженное восстание на Кубе, которое привело к четвертой оккупации острова войсками США. Продолжалась и оккупация американскими войсками Никарагуа. Взметнулись народные волнения с требованием мира в Берлине. Провозгласила о своей независимости Бессарабия. Активизировались националисты Ирландии.

Даже в сугубо мирном деле – строительстве Квебекского моста с самой длинной в то время в мире консолью над рекой Св. Лаврентия – было потеряно 87 жизней.

Нужно ли говорить, какова была ситуация в это время в распадавшейся Российской империи. В Питере голод, хлебная норма упала до новая власть формировала продотряды для реквизиции продуктов у крестьян. Горели дворянские гнёзда; на Украине, на Северном Кавказе, на Дону бесчинствовали сотни вооружённых «революционных» банд, шли беспорядочные бои в Казахстане и Средней Азии, где возникали и исчезали автономии и независимые республики. 150 граммов на человека,

Увы, народ России окончательно размежевался, и к концу года всё было готово для начала затяжной полномасштабной и кровопролитной Гражданской войны.

В предпоследний день 1917 года Владимир Ильич Ленин написал из горящей России своей горячо обожаемой Инессе в Цюрих: «Дорогой друг!.. Ходите ли на лыжах? Непременно советую: архиполезно...»

Год уходил в прошлое. О чём думали пережившие его? Какой представляли свою дальнейшую судьбу? Надеялись на светлое будущее?..

Инесса Арманд умрёт осенью двадцатого от холеры; Ленин – четырьмя годами позже; Шаляпин проживёт, в общем-то, безбедную и насыщенную жизнь и, несмотря на уговоры, на родину не вернётся. Правда, прах его осенью 1984 года всё же будет возвращён в Россию и захоронен на Новодевичьем кладбище Москвы. Василий Чапаев будет лихо воевать на фронтах Гражданской и погибнет, преданный своим же, а вот Семён Будённый доживёт до преклонных лет и, несмотря на промахи во время Второй мировой, так и останется в истории легендарным создателем Первой конной. Неровно, но в целом не страшно сложится судьба поэта Бориса Пастернака, в отличие от многих литературных собратьев, он не будет репрессирован, советская власть даже простит ему присуждение Нобелевской премии по литературе, тем более что он благоразумно откажется от её получения. А вот «герою польского похода» Михаилу Тухачевскому повезёт меньше: прославленный маршал будет расстрелян летом тридцать седьмого; он станет первым в длинном списке офицеров Красной армии, погибших во время репрессий тридцать седьмого – тридцать восьмого годов. Троцкий так и останется пламенным революционером до самого конца, которому вряд ли кто-то позавидует. Лейбу Давидовича Бронштейна карающая рука Кобы достанет в далёкой Мексике. Ранним августовским утром сорокового года агент НКВД Рамон Меркадер прервёт его жизнь ударом ледоруба по голове. Один из самых влиятельных теоретиков анархизма князь Кропоткин благополучно не доживёт до начала репрессий, тихо скончавшись на семьдесят девятом году жизни; и даже удостоится траурного объявления Президиума Московского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, опубликованного на первых полосах центральных газет, которое известит о смерти «старого закаленного борца революционной России против самодержавия и власти буржуазии». А вот с его соратником-анархистом Иосифом Блейхманом, «бравшим» в июне в Питере типографию «Русской воли», большевики разберутся быстро, «пристроив» на принудительные работы на лесоповале, где он получит воспаление лёгких и умрёт. Скорее всего, такая же, если не более жестокая судьба ждала и журналиста Г. Алексинского, опубликовавшего в плехановской газете «Единство» статью о том, что Ленин и большевики финансируются немецким правительством, после чего Ленину пришлось перейти на нелегальное положение. Но он вовремя почувствует опасность и через Эстонию переберётся в Париж. Сколько людей, столько судеб…  Одни долго сияли на историческом небосклоне, складываясь в причудливые – то зловещие, то вдохновляющие – созвездия и диктуя народам и странам свою волю, другие, мелькнув, вспыхнув на минуту, тут же пропадали во тьме забвения.

А что же Кирпичников? Он пробирался на юг. Трясся в разбитых вагонах, шёл пешком, маялся на корявых крестьянских телегах, мечтая вновь вознестись на крыльях славы. Каким же он был, первый солдат революции? Рыцарь без страха и упрёка? Товарищ обер-прокурора Святейшего синода князь Николай Жевахов, которому довелось пообщаться с Кирпичниковым, вспоминал о нём в эмиграции: «Я не видел человека более гнусного. Его бегающие по сторонам маленькие серые глаза, такие же, как у Милюкова, с выражением чего-то хищнического, его манера держать себя, когда, в увлечении своим рассказом, он принимал театральные позы, его безмерно наглый вид и развязность – все это производило до крайности гадливое впечатление, передать которого я не в силах...»

Он доберётся-таки до Дона, но попадёт не к Корнилову, который когда-то вручал ему Георгия, а к полковнику Кутепову, одному из последних защитников самодержавия в февральском Петрограде. О том, что произошло тогда, Кутепов напишет в воспоминаниях: «Однажды ко мне в штаб явился молодой офицер, который весьма развязно сообщил мне, что приехал в Добровольческую армию сражаться с большевиками «за свободу народа», которую большевики попирают. Я спросил его, где он был до сих пор и что делал, офицер рассказал мне, что был одним из первых «борцов за свободу народа» и что в Петрограде он принимал деятельное участие в революции, выступив одним из первых против старого режима. Когда офицер хотел уйти, я приказал ему остаться и, вызвав дежурного офицера, послал за нарядом. Молодой офицер заволновался, побледнел и стал спрашивать, почему я его задерживаю. Сейчас увидите, сказал я и, когда наряд пришёл, приказал немедленно расстрелять этого «борца за свободу».

Был ли это действительно Кирпичников или нет – достоверно не известно. Говорят, что его видели в Белой армии значительно позже; но как он погиб и где похоронен, никто не знает. И сколько их было, таких «солдат революции» надеявшихся на одно, а получивших в итоге совсем иное… Впрочем, это уже… Нет-нет, это как раз та самая история.