«…Есть ещё русские люди, в которых что-то от Святой Руси еще сохранилось, несмотря на тот бешеный поход против истинной христианской веры, который ведётся теперь повсюду – во всём мире. Мы подчеркиваем – истинной христианской веры, потому что теперь появились суррогаты этой веры, конечно, с несомненной целью более успешно вести борьбу с верой истинной, путём такой фальсификации и лукавых подлогов, в расчёте на то, что мало осталось людей достаточно чутких духовно для того, чтобы разобраться, где истина, а где ложь и обман…»

 архиепископ Аверкий (Таушев)

Хочу предупредить читателя: заглавие по нынешним временам может показаться вычурным. Но я намеренно взял его из давней несостоявшейся работы, первого моего сценария полнометражного документального фильма о теперь уже приснопоминаемом протоиерее о. Сергии Вишневском. Тот сценарий был принят, запущен, но не снят из-за развала производства. А теперь я думаю, что это к лучшему. В литературе имеется возможность полнее раскрыть такое название, запечатлеть образ своеобразного и вместе типического священнослужителя Московской Патриархии, сформированного серединой и второй половиной прошлого века.

1

Отец Сергий преставился о Господе на двадцать второе марта. Он прожил на этой земле девяносто один год. Шестьдесят пять из них отданы служению престолу Божию и людям Его. А четыре сына: Павел, Михаил, Сергий и Владимир, - служат тоже священниками.

Я открыл для себя (по воле Промысла) этого протоиерея в самом начале воцерковления, в восемьдесят третьем-четвертом годах. Стал прихожанином сначала храма Пресвятой Троицы на Пятницком кладбище, а затем, через Крестовский мост – иконы Божией матери Знамения, что у Рижского вокзала (в Москве), куда его перевели настоятелем. Можно сказать, мои христианские «детство, отрочество, юность» проходили под его непосредственным богослужебным, проповедническим и человеческим примером. От духовничества отец Сергий тогда отказывался решительно, не считал себя достойным. Хотя, исповедаться у него, я бы сказал, было очень «напутственно-облегчающе». А самым главным в нем и для него являлось литургисание и молитва. Он, вообще, являлся исключительным пастырем! Но в душе его имелось некое общее средостение, сформированное в конце первой и начале второй половины того века. Он всегда чувствовал его, тяготился им, даже страдал, и порывисто, но тщетно пытался от него уйти. Оно отпускало его именно в молитве и за богослужением. И оно же вело к вырабатыванию в нём исключительного дара литургисания! Отец Сергий говорил: «Всему лучшему в себе я обязан Православию и Церкви. Без них я был бы одним из самых скверных людей по множеству своих недостатков».

Его детство было очень трудным. Отец оставил их. У того, по словам Отца Сергия, были киевские корни. Мама же, дочь священника, ушедшего от службы на официальных, «сергианских», приходах, была, по сути, поражённой в правах. Дед, на которого внук оказался внешне похож, служил во времена обновленчества иереем нашей «тихоновской» Церкви в соборе Углича у свщмч. Серафима (Самойловича), который в двадцать пятом году управлял всей русской Церковью. Декларацию двадцать седьмого года владыка Серафим не признал и - мало того! - сделался одним из столпов антисергианства. При ликвидации властями «Углицкого раскола» дед, происходивший из старинной священнической династии, уходившей корнями чуть не в шестнадцатое столетие, и сам рукоположенный ещё в конце девятнадцатого века, не пошёл служить в «сталинскую церковь». Он уехал и поселился в деревне под Рыбинском, где в те времена оседало много катакомбников.

С началом войны вместо уничтожающих «безбожных пятилеток» постепенно стала вырисовываться поблажка в «религиозном вопросе». Появилась возможность кое-где открывать приходы. Крестьяне большой деревни Девницы, что лежит между Угличем, Большим Селом, Мышкиным и Рыбинском на ярославщине, захотели открыть храм, но священника не было. Они узнали, где живёт твердый в вере иерей из Углича, и отправились на подводе звать его к себе. А тот не захотел, отказывался несколько раз. Но время было такое, что давало относительную надежду на исправление допущенного экклесиологического отхода от Православия. Да и прихожан с их горячей верой жалко и страшно без таинств оставлять! Многие в годы войны вернулись из катакомб к открытому служению. Война перевернула основы быта, и деваться в то время было особо некуда (пример – путь архим. Лаврентия Черниговского, возвращение митр. Вениамина). Так вот и дед оказался в итоге в распечатанном храме соборянского сельца Флоровское.

Начав службы, он в письме дочери велел привезти и оставить у него Серёжу – те давно уже по-настоящему голодали. Мальчика необходимо было выкармливать. Отец Сергий обязан Флорам и деду продолжением своей жизни и никогда об этом не забывал! А в параллель этому у него началась настоящая церковная жизнь. Дед взял его воспитание и образование в свои руки. Внук учился в школе и заодно стал пономарить, овладевать церковным пением и чтением. Прислуживал в алтаре…

Мирским воспитанием дед занялся тоже. Контролировал чтение. А Серёжу в какой-то период так потянуло в деревню на гулянки к сверстникам, что он буквально изводил себя унынием, едва не отчаяньем. Однажды дед отслужил с ним молебен и вдруг предложил внуку пойти «проветриться» в Девницы. Сережа по темноте побежал туда чуть не вприпрыжку! Но очень скоро вернулся разочарованный. Не нашёл с колхозными ребятами и девчонками, пионерами и комсомольцами, никакого общего языка и взаимопонимания. Влез, посрамлённый в своём хотении, в окошко и затих, думая, что старый спит. А тот тихо наблюдал и именно этого ожидал. И потом завел с внуком очень серьёзный разговор о смысле христианской жизни как стремлении к спасению и стяжанию вечной жизни во Христе по дарам Святого Духа и об обманчивых телесных надеждах и устремлениях. С тех пор тот на гулянки не бегал – добровольно не бегал!  И после этого случая на всю жизнь приохотился к чтению классической художественной литературы. Особенно – к стихам. Но и приключенческую, романтическую беллетристику он тоже поглощал очень охотно. Именно тогда отец Сергий заложил в себе основу любви к литературе, что будет ярко затем проявляться в его долгих пастырских беседах о нашей жизни. И они станут притягивать к нему многих литераторов, художников, артистов своей духовной наполненностью и одновременно человечностью и часто, толково украшаться строчками из произведений, стихами.

Помню, как в подготовке к Великому посту отец Сергий в храме вдруг прочёл стихи Пушкина «Отцы пустынники и жены непорочны». И сказал, что поэт проделал жизненный путь, характерный для любого человека. По молодой глупости он отходит от Церкви и даже веры, поддаётся соблазнам и духу времени, сочиняет скабрезные стишки с оскорблением Божией Матери. Потом жизнь усложняется, приходится перебарывать жизненные тяготы и размышлять над собой, искать помощи Высшей силы. Приходит глубокое раскаяние. Многое прикровенное начинает раскрываться пробуждающемуся духовному зрению, накапливается даже мудрость. Ты возвращаешься к Богу уже с новым, испытанным знанием и приносишь Ему чудесный и драгоценный плод покаяния. А рождено это замечательное стихотворение под спасительным действием молитвы преподобного Ефрема Сирина, которую мы все должны знать и читать перед сном. Поэтому, молитва гораздо первее для нас, созданий Божиих. Она изначальна. И вот какие плоды по любви и вере она способна приносить душе нелицемерно молящегося поэта и всем нам…

В сорок третьем году Серёжу Вишневского в армию, на фронт не взяли. Причина – дистрофия. Это истощение потом осталось на всю жизнь, но сгладилось и обернулось бытовой робостью, стеснительностью и напряжённым, углублённым нервным переживанием действительности. Отсюда появилась обострённость и чуткость батюшки даже к мелким, казалось бы, явлениям, за которыми он углядывал нечто большее. Помню, спешили мы в Ярославле на вокзал, по дороге встретили парочку молодых: он и она. У девчонки вид был простодушный и доверчивый, она жадно слушала дружка. Отец Сергий бросил взгляд и вдруг тихо воскликнул: «Да он же растерзает её»! И стал молиться о них. Я присмотрелся и тогда увидел его дурной взгляд к ней… Вот так окружающее постоянно приводило его к молитве. Он жил по завету св. Антония Великого: «Щадите друг друга, да пощадит вас Бог». Для него молитва действительно была единственным действенным орудием, данным нам Богом во спасение.

В сорок шестом году дед подготовил и снарядил внука поступать в московскую семинарию. И отправил его с вещмешком за плечами в долгое-долгое «земное плавание». Через год старый священник скончался. Похоронен рядом с алтарной стеной. Храм вновь закрыт. Флоровское пустело и разрушалось.  

2

Обольщения тех лет возможной переменой отношения власти к вере и Церкви проходили быстро. В семинарии среди верующих ребят открыто готовили и другие кадры: не столько к священнодействиям, сколько к занятию административных постов. Эти продвиженцы «авангарда трудящихся масс» ещё сорок лет останутся преданными «родным партии и правительству», а потом…

Серёжа Вишневский учился в одной группе с юношей Михаилом. У того было прозвище «комсомолец Донбасса», по которому он запомнился всем и на которое откликался. Впоследствии комсомолец стал митрополитом Филаретом (Денисенко): сначала председателем хозяйственного управления РПЦ МП, (ключевая аппаратная должность), а затем экзархом в УССР. От другого бывшего семинариста с особым статусом - тогдашнего юноши, в голодные нищие годы обеспеченного, но доброго - а впоследствии патриарха Алексия II (Ридигера), Филарет получил томос на автономию экзархата. Алексий II, уже отстегнув в свободное плавание Эстонскую епархию,  работал над рассечением поместного церковного организма в виду подготовлявшегося распадения государства. Об этом рассечении он рассказывал-отчитывался в зарубежной печати в известной беседе с крупным канадским масоном (украинского происхождения) Поспеловским спустя небольшое время после интронизации (у нас её перевела и оперативно опубликовала «Лит. Россия» времён Эрнста Сафонова).

После получения томоса бывший комсомолец Денисенко объявил церковную незалежность, а себя – «патриархом Киевским». И быстренько перекрасился в русоненавистника. Увлёк в свою «лжеименную церковь» треть клира УПЦ МП - по примеру Денницы-Сатаны, утянувшего за собой такую же часть ангелов, обратившихся бесами. Так, что трудами высоких административных работников-заботников мы имеем сегодня там  то, что имеем. Это о них в девяностом году высказался в частной беседе за чаем один престарелый пресвитер, также семинарист тех давних лет: «Вы спрашиваете, что за люди пришли у нас к управлению? – это страшные люди»…

Вот в такой потенциально разномастной компании оказался в те поры семинарист Серёжа Вишневский. Держался среди окружающих скромно, зато учился с отличием. А после семинарии поступил в Духовную академию и тоже с отличием закончил её защитой кандидатской. Его определили в сотрудники отдела внешних церковных сношений. И вот тут возникло первое серьёзное испытание, которое пришлось открыто перебарывать. Оно же потянуло за собой целый хвост последствий.

Молодого иерея поставили встречать, сопровождать и обеспечивать досуг иностранных гостей по «церковной линии». Он принимал их в аэропорту, вез и размещал в гостинице, организовывал экскурсии, рассказывал о жизни РПЦ МП и отвечал через переводчика на вопросы. А ещё, он должен был водить их по ресторанам, пить, есть и гулять с ними, как с лучшими друзьями. Но беда – его хрупкий нервный организм большие порции алкоголя не принимал. Так, что задушевных бесед не получалось. Поэтому оказывалось нечего описывать в отчетах для начальственных кабинетов ОВЦС.

Недолго мучился о. Сергий этими обязанностями – подал заявление на увольнение. Аргументировал это так: «Я священнослужитель Божий и должен в храме службы совершать». Действительно, перед глазами его всё время стояли образы тех сельских, проникновенных и неспешных, служб, проникнутых «светом тихим»! И так к ним тянуло!!! «Ревность по Бозе снедала» его…

Отца Сергия уволили на московские приходы. Началось новое испытание. Его бесконечно перемещали с одного прихода на другой, не давали остановиться ни в одном храме. Очень долго не давали никаких отличий, что держало в самом низу карьерной лестницы клира, вдобавок к недолгому сроку рукоположения. Как только он где-то освоится, приглядится к прихожанам, а те – к нему, грядет новое перемещение. Так его «смиряли»; и он смирился. Ждал утешения только от богослужений и молитв и в них видел своё спасение и награду. Он служил, как лишенный плоти! Весь уходил душой ввысь и будто оттуда звучал его голос-тенор. А перед глазами молящихся оставался его плотский образ…

Он прослужил почти во всех действующих церквях Москвы. Иногда высказывал: «Вот бы хорошо во всех храмах русских послужить»! И он мог бы, впрочем, получить и подобный «опыт смирения». Некоторым иерархам не нравились его проповеди. Митрополит Питирим (Нечаев) у себя в храме Воскресения Словущего, что на Успенском Вражке (переименованном то в Брюсовский пер., то в ул. Неждановой) постоянно одергивал отца Сергия. Ну, не нравились речи священника, не вписывались в представление о достодолжном! Иерарх этот известен был тем, что возглавлял Издательский совет МП, готовил православных журналистов. А позднее обучил «достодолжному» своего любимца о. Артемия Владимирова. Желающим понять эти вкусы стоит обратиться к выступлениям о. Артемия.

Кто знает? – может, и могли бы без вины виноватого служителя погнать тогда по русским городам и весям. Но не случилось – приходы в Москве пока ещё для него оставались. Это потом, спустя тридцать лет, отец Сергий сам оставит Москву ради сельских служб.

Самым тяжёлым временем для него стал период хрущевской «борьбы с религией». Средств на жизнь и так едва хватало, а тут стали закрывать храмы, сокращать штатные единицы. Многих боязливых верующих отпугнули, да и некоторых из духовенства тоже соблазнили отречением. Молодому священнику казалось – конец жизни наступает! А что делать, как поступать в таких обстоятельствах и чем жить? Он остался без службы и не чаял уже в церковь вернуться. А двое сыновей-младенцев растут! Их надо выхаживать, кормить. За них Богу ответ держать придётся! Они уже подрядились с женой Алей (Александрой) дворниками трудится. Надеяться супругам не на кого. Он – один на земле как перст! А у неё с семьей расхождение. Аля была дочерью довольно крупного номенклатурного работника. И когда она вопреки его воле обвенчалась с начинающим «попом», ей отказали от дома. Единственно, мать иногда тайно подбрасывала помощи – скромно, по своим силам.

Отца Сергия поддержал приснопамятный протоиерей о. Иоанн Кедров. Он был долголетним настоятелем церкви Воскресения в Сокольниках. Сам же её и выстроил по народной подписке в начале века при Царе, когда возглавлял церковный строительный комитет. Этот храм старые москвичи так и называли «кедровским».

О. Иоанн взял тогда на свой кошт молодого священника, помогал, чем мог, и сохранил его для священнослужения. Отец Сергий бесконечно почитал его - благодетеля, посланного Богом.

Прах о. Иоанна покоится в крипте Знаменского храма, где настоятелем впоследствии оказался отец Сергий. Так вот, настоятель каждый раз перед началом службы спускался в крипту, становился на колени перед склепом о. Иоанна, молился о нём и о даровании себе сил для службы.  А ведь он был уже маститым и награжденным правом ношения митры.

Ещё хотели его наградить в том настоятельстве вторым наперсным крестом. Но отец Сергий вместо этого просил даровать ему служение Литургии с открытыми царскими вратами. Но встретил отказ. «Это по гордыне моей прещение», - вспоминал.

3

Шесть лет настоятельства в Знаменской церкви – вершина московского служения, благодатное время для него, для клира и прихожан. Эта радость навсегда осталась в сердцах тех, кто знал тогда отца Сергия.

Он всегда служил с душевным подъёмом, радостно и энергично. Службы превращались в настоящий праздник Веры! Хор пел обыденно и внятно, не растягивая и не щеголяя партесами-ариями. Чинопоследования насытились обычно опускаемыми псалмами и стихами, но не стали длиннее. Люди съезжались к воскресным Литургиям со всех концов Москвы. Проповеди и пастырские беседы после них тоже насытились и стали растягиваться на полчаса, на сорок минут. Беседы сделались необходимыми. Это было с одной стороны глубокое, с примерами из святых отцов, изъяснение того, что читалось за службой. С другой – рассказ о тех исторических временах и отношениях в них, откуда брались к изложению события и приводились примеры. И завершало беседу обращение к реалиям нашей жизни, быта, нашего типичного поведения и реакций и их искажения по сравнению с заповеданным. Случалось порой, что отец Сергий, выведенный из равновесного состояния постоянным грохотом входных дверей и перешёптываниями народа, завершал беседу наставлением: если мы хотим, наконец, научиться исполнять главную заповедь Христову о любви к Богу и ближним, так надо начинать с самого малого – не болтать во время проповеди и не грохотать дверями! И это помогало.

А вот – ещё пример. Великим постом на некоторые дни выпадает память  Великих Вселенских соборов. Настоятель подробно разъяснял суть принимаемых членов Символа веры и соборных решений и прещений по ересям. И призывал твердо выучить и запомнить эти положения, держаться их. «Помните! Даже если высшие иерархи, прикрываясь именем Церкви, будут пытаться ввести что-то противное решениям Вселенских соборов, вы должны остаться им верными! Потому, что христианство – религия любви к истине»…

Часто приходивший на службы профессор-искусствовед Николай Николаевич Третьяков (из младшей линии Третьяковых) так оценил эти беседы и проповеди: «Настоящий православный университет»! А ведь этот человек был далеко не «младенцем» в вопросах веры. Во времена «перестройки» он первым в Москве организовал в институте изобразительных искусств им. Сурикова вечера-встречи с маститыми священнослужителями, профессурой Духовной академии, православными писателями. Ну, а заслуженный художник Игорь Тихонов пристально всматривался, стараясь запомнить для своих работ образ в те времена худого аскетического священника и восклицал уже на дворе: «Я не могу! Это же человек шестнадцатого века»! Также, постоянными прихожанами были выдающаяся актриса и будущая монахиня Екатерина Васильева и актер Евгений Стеблов с семьёй. А мой хороший приятель, театральный актер и режиссёр Александр Ерохин, так прикипел душой к службам, что стал бывать подряд на них на всех. Перед этим они с труппой наделали шуму в Москве замечательной постановкой по рассказам Фёдора Абрамова, что давалась в здании ВООПИК на Яузском бульваре. Так вот, он забросил все свои постановочные заботы к жестокой обиде актеров и уговорил настоятеля и старосту взять его пономарить. И с тех пор стал церковнослужителем.

Отец Сергий всегда обращался к людям без каких-либо ораторских приемов, без «высокоумной» многозначительности. По слову св. Амвросия Оптинского: «Где просто – там ангелов со сто; где мудрено – там ни одного»… Он адресовался прямо к сердцам слушающих, как родитель – к взрослым любимым детям. И всегда встречал ответное неравнодушие и любовь. Характернейшим и постоянным эпизодом той знаменской жизни было следующее: когда после крестоцелования и общего благословения отец настоятель спускался с солеи и шёл в церковный дом, его тут же окружало множество ожидающего народа. Начинались вопросы, уточнения, просьбы советов. И ни один из вопрошающих не оставался неокормленным. Под это продолжение беседы он по полчаса добирался до входной двери. А на улице, по дороге к дому, продолжалось то же самое, но уже с меньшим числом прихожан. В перерывах между службами у него буквально не оставалось времени перекусить и отдохнуть. Можно сказать, он почти не расставался с церковным народом, и с лица его не сходило просветлённое и какое-то улыбчивое состояние покоя.

С восемьдесят шестого года на восемьдесят седьмой мне довелось на собственном опыте узнать действенность богослужения и молитв отца Сергия. Моя жена заболела неизлечимой болезнью. Срок жизни ей отмеряли несколькими годами. Я по обету поехал на могилку преподобного батюшки Амвросия Оптинского, место которой нашел и обозначил боголюбивый местный краевед-учитель (монастырь только должны были восстанавливать). Набрал освященной воды из его колодца. Был и в Шамордине с молитвами (в соборе стояли трактора). А отец Сергий вынимал за Литургией частицы за мою жену и сугубо молился. И всегда  передавал мне Богородичную или заздравную просфору. Её долгий курс лечения  в больнице начинался с употребления натощак частицы просфоры или артоса и запивания их водой из колодца преп. Амвросия. Болезнь ушла безвозвратно, как её не было. А жена, на удивление врачей, после родила через небольшой срок одного за другим трёх детей.

И в те же времена, насыщенные стремленьем на пропускать его службы и поездками в Обнинск, случилось вдруг короткое сонное видение, уничтожившее какое-то вкрадчивое во мне сомнение в возможности воскресения всех от века почивших на Страшном Суде Христовом. Я увидел голое необьятное поле под ниспускающимся к нему белейшим переливчатым светом: явно неземным, живым и упругим, чей легкий гул-голос представился отдалённым унисонным пением. И вот почва под его напряжением начала во всю ширь открываться, обнажая кости. Кости быстро обволакивались под этим светом плотью, и вставали люди. Они стояли бесчисленным количеством, подняв лица и вглядываясь вверх навстечу истекающему свету...      

Знаменский приход вырос в один из крупнейших в столице. Съезжались многие художники, литераторы, артисты и кинематографисты, люди театра, студенты и преподаватели художественных институтов. Из-за такого наплыва однажды у отца Сергия вдруг возникла искушающая мысль: провести в приходе какой-нибудь опрос, чтобы ему полней и сознательней готовиться к проповеди. Он, целиком погружённый в богослужение, совсем забыл, что на дворе - советская власть, пусть и провозгласившая «перестройку». И этот опрос наверняка родит подозрительность. Слава Богу, ему это в клире растолковали, и он согласился. У него было правило: ничего серьёзного без совещания со своими иереями не совершать.

В стране начинали постепенно открываться храмы, монастыри. Нужно было практически готовить молодых иереев для самостоятельного служения. В клире появился о. Владимир Ригин, ставший наиболее близким по духу батюшке. Тот стремился поделиться с ним всем своим знанием и умением, полученном у Бога. Вскоре о. Владимир начнёт служить молебны у бревенчатой часовенки иконы Божией Матери Державной, что они сложили на месте бывшего Храма Христа Спасителя после закрытия бассейна. Повели молебны о его восстановлении. Они хотели поступить так, как в царскую старину вел дело о. Иоанн Кедров, возобновлявший древнюю христианскую традицию - народной подпиской собирать деньги у добровольных жертвователей, чтобы храмы поднимались в чистоте и стояли вековечно.

Они собрали уже больше миллиона тех советских, дороже доллара, рублей. Но их общинку начинателей дела прикрыли. А расчетный счёт переписал на себя соответственный отдел МП (при Алексии II). Лужков и мэрия присвоили прозрачный почин общины. Искоренили даже память о ней. Администрация продолжила сбор средств у московских частных компаний и предпринимателей уже принудительно. Недостающие средства влили из бюджета. Патриархия набрала команду восстановителей бывшего храма-памятника. А строила армейская войсковая часть. Так появилось в Москве то, что называют Храмом Христа Спасителя.

Отца Владимира в последний раз я встретил ещё у часовенки перед её разбором, передал поклон от отца Сергия. И видал его мельком в одном из храмов старой Москвы. Потом жизнь моя повернулась так, что упустил из внимания жизнь и дела этого священника. А не так давно нашёл сообщение о том, что он давным-давно уехал в Дивеево и там же, как писали, скончал свои земные дни. Да упокоит Господь душу священника Своего в месте добре!..

Итак, вернёмся к Знаменскому храму. Конечно же, интеллигенция и студенческая молодёжь составляла только часть прихода. А костяком его были, как это повелось во всём двадцатом веке, «белые платочки» - простые православные женщины, верные хранительницы святоотеческого предания. Их прежде часто именовали «современными мироносицами».

Но был  ещё один разряд, который явно выделялся - это люди с нервными и психическими осложнениями.  Были и просто больные, и те, кого называют бесноватыми. Дело в том, что в храме находилась особо почитаемая икона-мощевик св. мч. Трифона. Её в начале девятнадцатого века привез в дар России митрополит Петр Негош, правитель не покорённой турками Черногории, глава её Церкви и знаменитый поэт. А св. Трифон-мученик знаменит своей помощью одержимым бесами. И очень много людей собиралось тогда в церкви перед иконой. Говели, исповедовались и причащались. Но часто у чаши их начинало ломать, многие кликушествовали. Для прихожан это было испытанием – прежде всего для самолюбия, таящегося чувства превосходства, снобизма, брезгливости и злости, по которым душа сама часто подпадает такому же воздействию.

Отец Сергий был всегда начеку с подобными причастниками. Мгновенно отступал вглубь солеи с чашей, а протодиакон перегораживал подход и внимательно следил за руками подходящего. И вот такая картина тоже была постоянной. Батюшка всегда помогал этим людям советами, наставлениями и молитвами. Но за отчитывание никогда не брался и о праве на него по начальству не просил.

И ещё была одна совершенно исключительная прихожанка, о которой невозможно не сказать – это последняя московская Христа ради юродивая. Она, достаточно пожилого возраста, выбрала Знаменский храм исключительно из-за отца Сергия. После его отъезда во Флоровское она исчезла и уже нигде не появлялась…

Женщина приезжала на метро и всю службу выстаивала в притворе. Одевалась всегда в синий рабочий халат, наброшенный на какую-то заношенную кофтёнку. Голову с округлым полным лицом покрывал тонкий шерстяной платок ржаво-коричневого цвета. Сама – крупная и довольно высокая. На груди под халатом она придерживала совсем маленького размерами карлика – мужчину в возрасте и почти облысевшего. К ногам её в бесформенных бахилах были привязаны длинными шнурами два поржавевших корыта, куда она собирала с земли мусор, обертки, окурки и прочее. Так и ходила, волоча их за собой и показывая всему люду. Многогранный смысл этого, я думаю, действительно православным понятен без объяснений... А перед тем, когда нужно было подниматься в притвор, где она простаивала всю службу, отвязывала корыта и оставляла их у двери. Вонь от них стояла удушающая.

Юродивая время от времени готовилась к причастию и тогда заходила в храм. Её появление издали давало знать о себе едким душком. Однажды в беседе у отца Сергия дома я спросил о ней. Он помолчал, потупившись, и потом высказал: «Это святая. Она благоухает. Я перед ней робею как маленький мальчик».

Однажды она причащалась, а я стоял очень близко к солее. Она шла с карликом на руках, тоже готовым принять Святые Дары. Люди сторонятся, открывают путь. Она проходит совсем рядом и – о, Боже! – меня обдаёт тонким лёгким дыханием настоящего росного ладана!!!  И я вижу, как отец Сергий с каким-то просветлевшим и построжевшим лицом, погружает лжицу в чашу…

В последний раз я встретил её в метро, после отъезда отца Сергия. Столкнулся с ней поздно вечером в каком-то – уже не помню – переходе одной из центральных станций. Она устало брела, тянула за собой корыта. Карлика за пазухой не было. Отчего-то мне стало грустно до слез. Минуя её, я поклонился. Она приподняла голову, коротко исподлобья взглянула. И никогда не забуду её пронзительно чистого и наполненного приязнью к человеку взгляда синих, как молодых, глаз и округлого тепло-светлого лица с выбившейся полуседой прядкой!

4

Наступил восемьдесят девятый год. Отец Сергий стал прихварывать, похудел ещё. Кожа на лице сделалась синевато-серой. Вдобавок, пришлось операцию делать, связанную с желчным пузырем. И он стал предчувствовать приближение конца своего жизненного пути.

Дело в том, что предыдущий юбилейный год тысячелетия Крещения Руси оказался непростым: частые вызовы на епархиальные собрания и совещания, необходимость участвовать на соборных торжествах и во встречах с государственными и церковными делегациями, приём у себя в храме и службы с греками и польскими православными, и тому подобное. Да и со старшим сыном переживания открылись – нелады у того в супружеской жизни. Всё это при напряжённом ритме сказывалось на его здоровье.

К этому прибавилось то, что святейший Пимен после этого года сильно сдал, почти перестал выходить из кельи-квартиры. Управление расшаталось,  и это тоже добавляло нервотрёпки. По московской епархии гуляли сплетни: Пимен-де передал управление какой-то попадье, и она проводит на высшие должности своих ставленников. Теперь она управляет в МП, и всё духовенство, якобы, неосознанно ходит под нею. Необходимо дать отпор и т.д… Патриархийная почва под ногами заколебалась. Из этого последнего всё больше становилось ясным, что известная группа иерархов-«птенцов гнезда Никодимова» намеревается взять власть. Что и случилось через год…

В те же самые времена у отца Сергия состоялась поездка в Париж. Кто-то из недавно избранных «перестроечных» депутатов Москвы, несколько раз побывавших на службе, стал предлагать ему войти в делегацию в рамках дружественных связей с Францией. Тогда модно и даже обязательно было приглашать священнослужителей, сажать их в президиумы и пр. Батюшка обычно повторял: «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых…», - но в этот раз не устоял. Ведь, он с детства столько читал про Париж и на всю жизнь запомнил те названия улиц, мостов и садов «столицы мира»! Да и новая смена людей во власти давала возможность надеяться на перемены в отношениях.

Документы  скоро были оформлены, и он поехал… Конечно, Париж ему понравился горячо. А вывеска жизни, внешняя её сторона, была высоко презентабельна! Но зацепило больше другое впечатление, и он сам об этом рассказывал. Там в зале на вечерах-беседах с муниципальными депутатами католики попросили его выступить. Отец Сергий посмотрел по календарю, о чём будет евангельское и апостольское чтение грядущего дня. Оказалось – о страшном Суде. Католические пастыри предупредили, что об этом говорить не надо, у них это не принято. Батюшка успокоил: он скажет мягко и от обратного… Действительно, воспитание людей не способствовало такому чтению, а жизнь в «столице мира» шла настолько комфортная, что даже подозревать о каком-то конце света было явным сумасшествием!

Отец Сергий выступил успокоительно, от обратного:

- Какая у вас замечательная жизнь! Всё есть во благо для проведения дней человеку. Даже христианство есть! Хочу пожелать вам, чтобы эта замечательная жизнь послужила вам для укрепления веры. Правда, не знаю, как можно сочетать одно с другим. Может быть, ваши служители объяснить смогут. Но о чём нам говорит Евангелие и святые апостолы? О том, что надо стараться жить так, чтобы при необходимости выбирать одно из двух следовало бы всё же выбрать жизнь вечную во Христе Господе.

Этой «речью от обратного» он крепко напугал французов. Зато привез замечательную книгу издания Имка-Пресс об отцах Алексии и Сергии Мечёвых. И уже скоро я читал её. Вообще, батюшка часто давал мне книги для саморазвития: самиздатовский «Отец Арсений», книгу о. Павла Флоренского о монашествующих Гефсиманского скита Св.-Троицкой Сергиевой Лавры, ксерокопию брюссельского издания о схимонахе Силуане Афонском, работы архим. Константина (Зайцева) и другие. А святоотеческие репринтные издания уже стали появляться в книжной лавке ВООПИК.

Итак, отец Сергий всё чаще стал пребывать в размышлениях о смерти. Перед этим он даже землю себе купил на Пятницком кладбище, недалеко от храма. И потянуло его однажды поехать во Флоры на могилку деда, отдать последний поклон…

Съездил, поправил его могилу у алтаря. Но потом стало туда тянуть ещё и ещё. Он те места своей родиной ощущал. И при той разрухе там оказалось много всего, что он бы мог улучшить и починить.

В течение лета и осени он не раз там бывал. Благо, недалеко: ночью на поезде, в шесть утра – автобус из Углича, через час – пересадка на второй; а там уже через пятнадцать минут – Девницы. И от них по другую сторону шоссе – больше часа пешком по разбитой грунтовке во Флоровское, что лежит посреди нескончаемых болот. Впрочем, это и не грунтовка туда вела – просто колея для тракторов и грузовиков на полевых работах.

Отцу Сергию сделалось обидно и совестно оттого, что брошены Флоры на разрушение и погибель. Последние три семьи местных уехали в Рыбинск, и даже летом редко кто-нибудь из хозяев показывался ненадолго. Крепкие стены храма облупились во многих местах до кирпичей.  В самом храме – грязь, остатки какого-то сгнившего сельхозимущества, ржавые железки для тракторов. Купола, покрытые некогда медной чешуёй-черепицей, осыпались. Торчали скрещёнными лентами остовы пятиглавия, всё ещё увенчанные покосившимися крестами. Только купол высоченной колокольни оставался прежним, вздымал крест над лесом и был виден с шоссе. Эта колокольня строилась с умыслом: на площадке её верхнего третьего яруса открывался панорамный вид на всю заболоченную округу, на весь лес, насколько хватало взгляда. И в одной точке далеко-далеко на северо-востоке можно было разглядеть такой же вздымающийся крест собора города Рыбинска.

Стал отец Сергий размышлять: как бы здесь порядок возможный навести, да уговорить какого-нибудь молодого иерея взять на себя службы? А он бы помогал всем, чем только мог и обеспечивал необходимым. С теми мыслями и взялся батюшка за дело. Нашел ключ от замка у бывшего кладовщика в Девницах, распахнул ветру двери. Сделал из березовых веток метлу, вымел мусор, выкинул остатки хранимого. Потом осмотрел иконостасы с осыпавшимися образами и алтари – храм-то двухэтажный! Освятил малым освящением стены.

В другой приезд, в Ярославле у епископа, изложил свою мысль и встретил понимание. Приехали они посуху во Флоровское. Освятил владыка главный престол нижнего храма (были ещё два придела: по одному наверху и внизу). И принялся батюшка по Девницам ходить и с людьми разговаривать об открытии храма, убеждать и подписи собирать у членов будущей «двадцатки». Заодно, служил молебны и литии на кладбище. Обновил на могиле деда крест.

Документы подготовили осенью. Он вновь приехал за ними и приболел. Пришлось на праздник остаться. Но не вытерпел и отслужил вечером чин Воздвижения Честнаго Животворящаго Креста Господня: один-одинёшенек при закатном солнце в распахнутых дверях. Вспомнил, пережил живо в ощущениях своё детство с дедом здесь. Найдённый для служения здесь ставленник не очень подходил, тревожил некоторыми сторонами своей натуры. И о. Сергий вдруг понял: незачем кого-то искать служить, надо самому перебираться сюда - в этом, видимо, его стезя.

Он вернулся из Флоровского и вскоре у себя дома обо всём этом мне рассказал. Показал документы и спросил: возьму ли я на себя труд зарегистрировать общину в Совете по делам религий? Не может же он сам пойти с просьбой открыть для него приход! Я, конечно, согласился, но без сердечного спокойствия. И он следом отслужил молебен. В домашнем иконостасе отец Сергий чаще всего молился у двух Богородичных икон: Споручницы грешных и Взыскании погибших.

В здании Совета по делам религий СССР на улице братьев Весниных посетителей и служащих почти не было. Шло какое-то совещание и просителей отправляли восвояси. Чиновник, мужчина лет пятидесяти в светло-коричневом костюме при галстуке, так и ответил мне: приезжайте в другой раз. Я спросил, когда и как можно пройти регистрацию быстрее? Он:

-  Поглядите расписание. У вас какой вопрос? Регистрация общины? В Москве?

- Нет. Ярославская область, Большесельский район.

- Ну-ка, ну-ка! Покажите бумаги…

Я протянул ему документы. Он посмотрел, потом взглянул на меня внимательно, вернул и с чувством высказал:

- Во Флоровском слева от церкви мой отец похоронен. Открывайтесь быстрей. Я сейчас всё устрою.

Он снял трубку телефона, поговорил коротко, и, возвращая бумаги, почти приказал:

- Езжайте в Совет по делам религий РСФСР. Вас ждут в комнате…(назвал номер), - и дружески пожал на прощание руку.

Здание совета РСФСР находилось у метро Бауманская, прямо в виду Богоявленского собора в Елохове. Я нашёл нужную мне комнату, заглянул. Внутри находился всего один молодой человек. Увидел меня, пригласил войти. Я представился и сказал о звонке. Протянул документы. Он оглядел их и вдруг говорит:

- Подписей мало. Трех еще не хватает.

– Что же делать? Это безнадёжно? – я расстроился, представил, как батюшке опять придётся отправляться туда в самое неподходящее время года.

– Что с ними делать? – тот покосился на входную дверь и с полным доверием высказал. – А взять и дописать.

– Разве, можно?

– Зачем же вам канитель разводить, когда это голая проформа. Никто их не проверяет. Всё равно, вы легко же найдёте и больше трех человек при необходимости. Здесь нет никакого обмана. Но надо облегчить это дело, - и он, улыбнувшись, протянул мне ручку. – Вот – похожая… Меня Дмитрий зовут. Я пойду за дверь в коридор, послежу, пока вы писать будете. У нас обед сейчас. Начальник наш, майор КГБ, в кафе пошёл. Он нам вздохнуть свободно не даёт. Надоел до смерти! А я в душе уже сам верующим становлюсь. Меня сюда из райкома комсомола направили, - и он, худенький, светловолосый и немного припадающий на ногу, вышел из комнаты, пока я придумывал фамилии, исходя из списка, и записывал изменённым почерком.

 После он взял бумаги, куда-то ушёл и вскоре вернулся с проставленными на них визами, штампом и печатью.

Вскоре я передавал их отцу Сергию и пересказывал, как всё это получилось. Батюшка серьёзно выслушал и просил описать подробнее внешность этого Димы. А потом сделал заключение:

- Похоже, это нам святой Димитрий-царевич Угличский чудотворец своими молитвами помог! Там же в храме нашем есть придел, ему посвященный.

Отец Сергий твердо верил в то, что Бог ведёт беседу с человеком посредством параллелей в знаках и действиях. Нужно быть внимательными, чувствовать и осмыслять их. Вот, по вере этой ему и давалось…

Ну, а дальше оставалось уладить дело о его переводе. Состоялся ряд неприятных встреч с секретарём протопресвитером о. Матфеем, начальником над всем клиром. Не хотели сначала отпускать батюшку, но после откладывания «в долгий ящик» и его настойчивости пошли навстречу. А будущим настоятелем к Знамению определили отца Феодора, племянника этого самого протопресвитера, которого тогда же прислали, и он принимал храм и хозяйство.

И пошли по Москве слухи об отце Сергии, что бежит он, мол, от трудов праведных, бросает паству на произвол. А те из клира московского, кто моложе, открыто смеялись и считали его дурачком: бросает такую жизнь и достаток! И ради чего? Ради болота и нищеты!.. Подобное советско-патриархийное злоязычие процветает до сих пор, и исчезать не думает. Церковноначалие весьма прислушивается к этим доносам-сплетням и поощряет их.

Батюшка пытался объяснять: здесь храмов и духовенства много. А там - на десятки верст ни одного! И люди живут как духовные беспризорники! Их-то кто пожалеет?! А московские, те, кому нужда будет, туда за советом приехать смогут. Но его тогда никто не услышал, и так остался он во мнениях сословия «дурачком и дезертиром».

В конце концов, всё было согласовано и оставалось дожидаться благоприятного времени для переезда.     

5

Мы тронулись с началом летнего тепла. Ехала также кума Галина, двоюродная сестра известной актрисы и будущей монахини Ольги Гобзевой. Галя – самая верная прихожанка отца Сергия, настоящий «белый платочек»! Она со временем построит избёнку и поселится во Флоровском. На её трудах будет держаться весь быт батюшки (мать попадья долго время жила наездами), огород, чтение и прислуживание в храме и весь в нем порядок.

В пять часов утра начинавшегося чудесно-летнего дня мы приехали в Углич. Дожидаясь нескорого автобуса, вышли в город. Отец Сергий повел нас к Волге. Показал терем, у которого был зарезан святой царевич. Затем обошли и полюбовались старинными церквями, в те времена ещё закрытыми. Батюшка указал на собор, где в двадцатые годы служил дед... Он, обосновавшись во Флоровском, станет часто приезжать в Углич и раскроет в архивах много материалов минувшей, но такой живой в судьбах человеческих эпохи. После обработки, станет их публиковать в журналах «Москва» и «Наш современник». А сам вступит в общество ВООПИК, чтобы обеспечить доступ в архивы. Всё, о чём я рассказывал в начале работы и расскажу ниже, подтверждено архивными розысками.

Неожиданно долго мы добирались на автобусах. Точнее – долго ждали пересадку в Новом Селе. Один рейс не пришёл. Остановка находилась у громадного местного собора – по крайней мере, церковь именно так выглядела. Но была изнутри, да и снаружи, разрушена. Одни стены краснокирпичные стояли. И всё в ней загажено донельзя! Господи, до какого состояния доведены добродушные и отзывчивые ярославские крестьяне, и до чего опуститься могут! – думалось тогда. И мне становилось жалко отца Сергия. Сколько трудов придётся положить, чтобы стронуть с места этот воз, и хватит ли сил? Эти предчувствия вполне потом оправдаются…

Наконец, добрались до Девниц, выходящих задами к светло-серебряной полноводной реке Юхоти, притоку Волги в целую её, по ширине, половину. Напротив этой большой деревни с колхозным правлением и молочной фермой, с шоссе, ведущего к славному городку Мышкину, справа сходил разбитый тракторами съезд. А потом, после поворота к лесу, глазам открывалась поблёскивающая частыми лужицами и утрамбованная шлаком грунтовка, что проходила мимо недалёких выселок в пять домов. За ними шлак кончался, и шла обычная колея.

По этой дороге мы двигались не спеша, обходя просыхающую грязь и лужи. И всё было бы великолепно, даже долгий путь: солнышко в нежной голубой выси, нависающий слева перелесок, неглубокие поля напротив, уводящие к заболоченным лесам с пасущимися царственными журавлями, - всё, если б не постоянные атаки паутов и слепней. Пришлось вооружаться против них берёзовыми ветками.

Растянувшаяся эта дорога всегда нелегка. Да ещё отец Сергий взял за правило брать с собой камень-булыжник и нести его до половины пути, где он присмотрел место для будущего столпа-часовенки. Мы всё время носили с собой эти камни, и скоро собралась там целая пирамида.

Сразу за выселками открывался родниковый ручей. Мы умылись, передохнули. А после шли и придумывали свои названия этим участкам дороги. Так, ручей стал «ручьём первого омовения». Следующий за ним самый трудный и долгий участок дороги с разъезженной вязкой глиной получил имя «Под бременем греха». После шёл долгий, с нависшими купами дерев над головой, поворот ближе к шоссе - я уже не помню, как его обозначили. И вот внезапно открывалась широкая луговина с богатой, но невысокой травой. На её оконечности у старых деревьев – двухэтажный красавец-храм с «мачтой»-колокольней, несколько изб, огибающих его «буквой Г» и кладбище с левой стороны. И всё это – в голубом обрамлении зелени под золотистым светом. «Прибежище прохлады» - так мы назвали этот ландшафт. Здравствуй, Флоровское…

Потекли радостные и тихие дни. Мы наладили две косы, и я взялся окашивать храм, избы и сплошь заросшее крапивой и полынью с чернобыльником кладбище. Вырубал не к месту пробившийся кустарник или нижние ветки деревьев. Сносили и складывали в кучу мусор, который потом сожгли. Поправили перекошенные звенья оград, обмели могилы. Флоровское начинало принимать более-менее обжитой вид. И в храме всё вычистили и вымыли, подкрасили кое-где стены и царские врата, очистили от пыли и мусора иконостасы, а к иконным доскам кое-где прикололи репродукции из настенных календарей. Через пару дней приехали мастера по уговору с батюшкой чинить купола. Это дело тоже сдвинулось, но растянулось.

Изба его деда сильно осела на правый бок – бревно нижнего венца сгнило. Мощная печь этого дома для священников, изукрашенная ещё до революции бело-голубыми изразцами, рассыпалась, и её останки грудой валялись на крашеных суриком досках пола. Пришлось эту кучу вытаскивать. Первое время мы спали в этой избе, соорудив кое-как на покатом полу общую постель. Потом уезжавшая в Рыбинск хозяйка оставит нам для пользования свой дом. А там придут из Девниц два плотника, приготовят новый венец, поднимут на домкратах дом, укрепят фундамент и всё выправят. Печник же сложит новую печь. А отец Сергий очень быстро истратит всё, что скапливал на книжке целые десятилетия.

К празднику Пресвятой Троицы в храме можно было начинать службы.

Незадолго до этого я помогал отцу Сергию в верхнем летнем храме готовить престол придела во имя иконы Божией Матери Тихвинской. Вечером под опускающимся медно-красным солнцем батюшка вычитывал молитвы чина и омывал его дерево вином с растворённой смирной в большой водосвятной чаше, которую я держал перед ним. И в полной тишине при трубных кликах журавлей за речкой у храма он забивал камнем четырехгранные гвозди в углы престола под молитвенное чтение о Распятии и Кресте, а после заливал их головки растопленным воском. И как они звучали, эти молитвы в той оглушающей, нереальной тишине надвигающихся сумерек под звуки ударов камня! Это было действительное прочувствование и переживание, как будто ты душой у  Голгофы, у Креста Господня! И в этом был вечный смысл тех минут.

На литургию приехали из Девниц на грузовике местные – пожилые женщины с чьей-то внучкой-подростком. Троим из них удалось привезти с собой мужей. Но те были глубоко похмельны, стояли-мучились и, то и дело почему-то, озирались. К причастию, конечно, никто готов не был: «да не в суд или в осуждение будет»…

Служба прошла, к сожалению, почти без пения. И я, и Галина были не в ладах с музыкальным слухом. В будущем таковой же окажется матушка. Но она считала себя знатоком и чуть не певицей. Это слушать было очень больно, и впоследствии отец Сергий приспособит для распевов магнитофон с записью непосредственно со служб. Ну, а тогда мы сбивались, умолкали, и батюшка подхватывал из алтаря. Мы к нему присоединялись, он умолкал, и так – до следующего сбоя. Но всё равно эта первая Литургия среди почти райских кущ была прекрасна! Отец Сергий был вдохновенен! А перед молебном попросил Галю нарвать букет садовых колокольчиков, процветавших целой зарослью у церкви. И окроплял ими вместо иссопа своих новых прихожан.

Увы, это подействовало незначительно. Они исчезли со служб на долгие времена: и дорога сюда тяжёлая, и будни пожирали душу, и навыка воцерковлённости не было. Появлялись изредка по крайней необходимости – при какой-нибудь трудности или беде. Отец Сергий сам стал появляться в Девницах, беседовал, пытаясь приучить людей бывать в храме, а кого-то немощного соборовал, исповедовал, причащал. Я часто сопровождал, нес его объёмный портфель с принадлежностями. А он неумолкаемо пел в дороге стихиры, тропари с кондаками, да ирмоса со стихами песен канонов. И часто рассказывал мне много интересного об этих местах.

Высокий красавец-храм, будто стремящийся на всех парусах за пределы видимого корабль, был построен среди ярославских болот по особенному дворцовому проекту во второй половине восемнадцатого века. И был построен по особому случаю. С правой стороны от его алтаря высится старинная сосна. А на её ветвях всё в том же восемнадцатом веке явилась икона Божией Матери Тихвинская, и явилась по исключительному событию.

Здесь была когда-то вотчина Шереметевых – огромная волость, начинавшаяся от Углича. Их семейство опекало дочь Петра I Елизавету в годину немецкого лихолетья-бироновщины. Принцесса, ей подходило уже к шестнадцати годам, часто жила у Шереметевых. И раз собрались они по ягоду. В этих болотистых местах обилие морошки и брусники. Взялись собирать, разбрелись широко со своими людьми, а потом каким-то образом упустили Елизавету из виду. Она потерялась. Звали-звали, да так и не нашли. Отрядили всю дворню и крестьян местных на поиски. Нет её - как нет! Смерклось, незаметно ночь подобралась. И все поисковики сами в нетях оказались. Встали на молитву… Скоро среди деревьев мелькнул белый свет, а потом разгорелся высоким ровным сиянием. Блуждающие с разных сторон стали выходить на этот свет. И увидели стоящую, сияющую на ветвях сосны икону. А среди этих поисковых партий также вышла к ней будущая Императрица Всероссийская Елизавета Петровна.

Перед иконой отслужили благодарственный молебен. Затем решили в Девницах строить храм. Сложили обыденно (за один день) часовню и перенесли туда икону. Утром её на прежнем месте не оказалось. Нашли образ на той самой сосне. Второй раз перенесли икону, и снова на утро обнаружили её на дереве в будущих Флорах. Вот тогда всё поняли и решили строить храм здесь, на месте обретения. Так появился этот красавец-храм дворцово-усадебных статей. Под куполом верхнего храма неповреждённо сохранилась первоначальная роспись, явно исполненная рукой столичных мастеров: Пресвятая Троица увенчивает короной Божию Матерь. Она стоит в пурпуре, справа на руке – Богомладенец, в ладонях держава и скипетр. Над Её головой Архангел Гавриил держит корону. То есть, это иконография Божией Матери Державной, но данная в момент события. Этот канон и восходить к тому елизаветинскому времени, когда русская знать вернула своё право решать судьбу государства.

Удивительно, как сохранилась сквозь века способность храма притягивать на свой остров, к своему «маяку» странников. Постоянно кто-то из блуждающих выбирался сюда, многим указана была правильная дорога. Помню один особенно показательный случай. Очень далеко отсюда, под селом Охотиным, что на Волге напротив Мышкина, пошла за ягодой старая крестьянка. И как-то незаметно в этом сборе потеряла дорогу. Почти двое суток блуждала она по болотам, полностью выбилась из сил и готова была уже помирать, когда вдруг увидела среди верхушек деревьев крест. Выбралась она к нам, легла на траву и заплакала. Около суток отдыхала, спала, отъедалась, прежде чем мы её отпустили и проводили до шоссе к автобусу. По её словам, она проблуждала по болотам вёрст около тридцати.

А второй случай, что запомнился, был смешным. Как-то из того же Охотина привез мой крёстный-священник желанного друга Виктора Зенкова, художника-постановщика студии «Мосфильм», что был на выборе натуры. А с ним – его старого знакомца Дмитрия, физика-ядерщика, который решил город Мышкин посмотреть. И тут они услыхали про отца Сергия, приехали поприветствовать. Ну, приехали, расположились в нашей второй избе (батюшка был занят вычитыванием правила), выставили две чекушки водки. Я собрал на стол. Сидим. Вдруг видим в окошко, как на луговину выходят двое, идут к домам. Виктор смотрел-смотрел и воскликнул: «Да это же Юрий Кублановский»! Вышли на улицу, спрашиваем – точно, он! Поздоровались, представились. Оказывает, он только что вернулся из эмиграции, из Парижа. Из Москвы поехал на свою родину в Рыбинск. Остановился у друга. А тот рассказывает историю с возвращением во Флоры отца Сергия, редкостного протоиерея-бессребреника. Оказывается, молва широко пошла! Юрий тут же требует друга проводить его сюда. И вот они здесь. Вошли все вместе в дом. Юрий тоже достал из сумки бутылку водки. Ставит на стол к чекушкам. А Виктор смеётся и говорит: «Да, стоило, конечно же, приезжать из Парижа, чтобы встретиться и выпить за возвращение в былинной ярославской глуши!»…  

6

И продолжались во Флоровском ровные тихие времена. Дни отсчитывались от службы до службы, а они совершались по воскресеньям, в дни великих двунадесятых и просто крупных почитаемых праздников. О новом приходе я уже сказал: он сложился из немногих пожилых женщин с несколькими их внучками и нечасто, в протрезвлённом виде, приходящими мужьями. Зато местные из Девниц охотно исполняли за небольшие деньги заказы. Никаких спонсоров на восстановлении и в помине не было. Да и отец Сергий к хозяйству-«бизнесу» абсолютно неспособен. Он был чистым образцом служителя алтаря.

Его матушка Аля в Москве пыталась кого-нибудь заинтересовать восстановлением храма. Получала иногда деньги весьма незначительные и разовые. Но в будущем та самая молва этими обстоятельствами тоже заинтересуется, станет передавать их в приукрашенном виде. И это вызовет печальные последствия, когда тишь да гладь флоровские-старосветские начнут взрываться редкими, но тяжелыми событиями.

Первым последствием, можно сказать – безобидным, стало порицание поведения матушки-попадьи известным в епархии игуменом. Он подвизался в пятнадцати километрах ближе к Угличу, на приходе. Вёл аскетическую жизнь, устроил избу-скит для трех монахинь рядом с церковным домом и называл бытование отца Сергия во Флорах «духовным рассеянием и пребыванием под пятой жены». Этот игумен был того направления в МП, которое усматривает в получении паспорта (ИНН – само-собой) смертный грех подпадения власти антихриста, готовность принять его. И в этом надо тщательно каяться на исповеди, отмаливать и отслуживать.

Кстати сказать: отец Сергий оказался в епархии вторым священником «по чести» - церковному местничеству, сроку рукоположения и наградам. То есть, он занимал второе ближнее место в служении с епископом, подавал возгласы, совершал молитвы и т.д. А спустя три года после того, как по требованию клира сместят архиепископа Платона и поставят вдового протоиерея-монаха Михея (уникальнейший для МП случай), он станет первым. И уже тогда его утвердят одним из духовников епархии.

Но вернёмся, всё же, к приходу батюшки во Флорах. Количеством он был совсем невелик, да зато с продовольствием чем могли - помогали. То банку трехлитровую молока привезут с фермы, то сметаны подкинут или творога, овощей с огорода. А на зиму доставляли в подпол на хранение картошки, свеклы, морковки и капусты. Из Москвы тоже гостинцев привозили. И оттого к концу лета отец Сергий стал выглядеть куда лучше! Ушла с лица синевато-серая окраска, сменилась розовеющей. И само лицо немного округлилось, глаза живей глядели. Боли внутренние тоже отпустили.

Вообще-то, он к еде был равнодушен. По примеру старинных подвижников мог в первое, суп, щи или борщ, наложить второго: каши, картошки, макарон. И всё это съедал малыми порциями без всякого аппетита, по необходимости. А любимым лакомством, ещё с детства, было вишнёвое варенье. Его он себе разрешал, тоже понемногу, а уходил лакомиться куда-нибудь в угол с глаз долой, чтобы никого не соблазнять.  

В то время он придумал себе название «Старожил здешних мест». Мы с ним много гуляли. То поведёт по берегу торфяной речки Койки и за неё, к малой деревеньке. То - в Девницы через лес по гати. Путь был в три раза туда короче, но гать прогнила. Никто её не обновлял, а частые дожди и заболоченность сделали путь невозможным.

Он много рассказывал о здешних местах. Показывал фундамент бывшей земской школы и двух домов при ней, что находились когда-то во Флоровском, с той стороны колеи. До революции жизнь здесь была куда более наполненная. Такой её теперь не восстановить – народа нет, вывели его за семьдесят лет. А по шоссе начинали уже гулять компании узбеков, дорожных рабочих. Но батюшка почему-то неспокойно ожидал близящегося нашествия китайцев, о возможности которого когда-то читал в религиозно-философской книжке начала века.

И отец Сергий уже переставал чувствовать свою приближающуюся кончину. А жили мы, можно сказать, на кладбище. За окнами в двадцати метрах начинались кресты. И его заботы о живых – едва существующем приходе – сменились заботами о покойниках. Но ведь у Бога мёртвых нет, все живы! Просто, покойники этой временной земной жизни требуют к себе, к своей участи  более усердных молитв. Поэтому, отец Сергий переписал в синодик их имена с крестов-памятников и вычитывал за каждой Литургией, служил на могилах литии. Каждый вечер на кладбище поимённо молился о душах «преставльшихся рабов Божиих». Это было его личное правило, которое он добавил к общему.

Год неприметно сменялся годом, пока не настали «времена злые». Говоря по православному – «полувремя Апокалипсиса» вступило в свой завершающий этап. Сначала рассыпали государство, а потом «птенцы гнезда Никодимова» взялись за очередную революционную «модернизацию» с целью подменить содержание в РПЦ МП.

Первый этап разрушения в СССР легализованной "сергианской" части Российской Греко-Кафолической Церкви восточного обряда, как именовалась она до революции, завершился на исходе войны (ВОВ) оформлением РПЦ МП с патриаршеством. Но в те времена было много людей в числе клира и мирян с опытом Единой Церкви дореволюционной. К ним надо прибавить выпущенных лагерных сидельцев, зарубежников, а также монахов и священников катакомбных, присоединившихся во времена войны, когда и выбирать-то не из чего бывало. И ещё жил дух Православия в богослужебном строе и в душах людских.

Второй этап разрушения и подмены открылся во времена действий митрополита Никодима, «сына рязанского коммуниста» как сам себя называл. Он стал ключевой фигурой в хрущевские времена церковного погрома и «стыдливого» принятия экуменизма и прокатоличества. Этот «волк в овечьей шкуре» нахиротонисал епископов-«мальчишек»: Ридигера (Алексия), Пояркова (Ювеналия), Вахромеева (Филарета), Гундяева (Кирилла) и ещё многих. Это была его экуменическая ново-обновленческая рать. Задача – изгонять остатки православного духа, но сохранять покуда букву «обрядничества». В семидесятом году этой рати не удалось провести Никодима на патриаршество – шла борьба в ЦК КПСС и победила линия консервативная. Патриархом стал Пимен, человек с богатым досергианским опытом жизни в Церкви. Но упущенных былых рубежей в церковной позиции  при любой политической линии было уже не вернуть. Можно попытаться уберечь остатки Православия до времен неведомых, более благоприятных. Вот в этом заключалась вся позиция Пимена. И этому всячески противостояли «птенцы гнезда Никодимова». Оттого и вызывал Пимен в них по отношению к себе нетерпимость. А РПЦ МП всё долгое время  его патриаршества вот так и балансировала до прихода Ридигера и ползучей сдачи всех православных «рудиментов», когда начался третий заключительный этап. Нынешний Гундяев лишь завершает путь антихристианской подмены и скрепления её в одно антитело с католиками, лютеранами, монофизитами. Создаётся единая для всех религия-исповедание «Великой Блудницы-Вавилона».

Помню, как во Флоровское матушка привезла из Москвы переносной телевизор. Наладили над домом антенну, и центральные каналы стало более-менее сносно смотреть. В девяносто первом году к концу августа батюшка смотрел новости. И показали парад московского духовенства на Красной площади, который приказал устроить Алексий II (Ридигер) в честь победы над «путчем». Отец Сергий смотрел-смотрел, потом отошёл к иконам и положил земной поклон: «Благодарю Тебя, Боже мой, за то, что вывел меня оттуда!»

И здесь я отступлю, расскажу об одном событии со мной, тесно связанным и с отцом Сергием. Это случилось в предлетье девяностого года прошлого века. С утра выпал жаркий солнечный день, но потом натянуло высокую и довольно плотную дымку облаков. Стало вдобавок душно. Я был дома, один, читал какую-то книгу. Около двух часов пополудни глаза сами стали закрываться. Я заснул. И привиделась мне совсем неожиданная картина.

Я стою среди большой толпы народу на какой-то площади. Люди плотно обступили её по периметру. Их одежды и внешности я не различаю, но твердо знаю, что это всё – православные. А освещено всё пространство передо мной не солнцем, а каким-то довольно холодным и разреженным белесо-голубоватым светом. В этом свете в центре площади стоят три фигуры. Я взглянул и сразу узнал митрополитов Питирима (Нечаева) и Владимира (Сабодана). Они – в полном архиерейском облачении, как на службе. А третьего, стоящего между ними, узнать было невозможно. Архиерейские одежды угадывались, но саму внешность закрывал темный морок. И вдруг я понимаю: не могу сказать, что слышал голос, но в мысли это как бы само проникло, - идут выборы патриарха. Вот темная фигура поднимает руки для благословения. Масса народа сдвигается к ней со всех сторон.

Вдруг свет становится темней и гуще. На площади плотной коркой лежит сухой снег. Питирим остаётся рядом с темной фигурой, а Владимир уходит с площади. На голове его – митра, но сам он в тулупе и валенках. Мы, человек пять-шесть, подходим к нему под благословение Богородичной панагией. Перед нами – беломраморная, с изящной балюстрадой дворцовая лестница, ведущая в холодное небо. Мы начинаем подниматься, тоже одетые в тулупы и валенки. Владимир уходит от нас, а мы поодиночке, тяжело и трудно поднимаемся на её первый пролёт. И нарастает холод.

От этого холода я проснулся. Прислушался к себе. Наоборот, было жарко, но на душе – тревожно. И эта тревога не отпускала. Я не так давно прочитал тогда в книжке Нилуса письмо батюшки Амвросия Оптинского о сновидениях. Для меня ясно было, что сон-зрение. Недаром, я, спустя почти тридцать лет, помню его, будто увидел только что… Я встал, умылся холодной водой, включил радио, чтобы услышать прогноз погоды. И вот в трехчасовом выпуске новостей сообщают, что скончался святейший патриарх Пимен! Это было первое ошеломляющее подтверждение…

 Из Флоров вернулся на несколько дней отец Сергий. Я тут же поехал к нему домой и передал увиденное. Он выслушал молча, сосредоточенно. Высказал: « Что ж, подождём. Время покажет». И время, действительно, показало. На выборах предстоятеля МП конкурентами Алексию (Ридигеру) оказались именно Питирим и Владимир, получивший почти столько же голосов.  Потом он стал управляющим ХОЗУ – вторая должность тогда в аппарате МП. Он жил в Свято-Даниловом монастыре и встал поперёк горла либерало-экуменичествующим архиереям, монахам и причту. Но его, митрополита Ростовского и Новочеркасского, искренне любили «белые платочки» и весь простой церковный народ. Затем развернулась история с Филаретом Денисенкой и попыткой отделения от МП южнорусских приходов. Синод поставил Владимира экзархом и он покинул Москву, уехал в Киев, в Печоры, этот третий земной жребий Пресвятой Богородицы.

Благодаря именно его тяжелейшим трудам и молитвам, стоянию против бесконечных провокаций и предательств до сих пор ещё существует не просто УПЦ МП, а общерусское православное исповедание Христа!.. Помню, с какой злорадной радостью проводили Владимира из Москвы «прогрессивноверущие» должностные лица «церковной вертикали» от самого верха и донизу.  Так будет понятней, почему Алексий не любил посещать Киевский экзархат и всячески уклонялся от поездок.

Но сон, его смысл и содержание, далеко ещё не исчерпались -  мы, всё больше поодиночке, пытаемся подниматься и оберегать Веру с большим трудом и печалями. Господи Иисусе Христе, не остави нас!..

Я написал об этом сне с одной целью: ярче оттенить то чувство отца Сергия, когда он увидел выведенных Алексием на Красную площадь священников с поддержкой «реформаторских сил». И – тот его поклон с благодарением Богу за то, что Он вывел батюшку оттуда. Именно в этом проявилась его исповедническая позиция.

Со временем батюшка заскучает по благолепным столичным службам. Станет иногда наезжать в Москву на престольные праздники некоторых храмов, где служил. И даже тогда повторялась всё та же прежняя картина – повстречает прихожан, заговориться с ними и по полчаса не может покинуть церкви.

Однажды, в день св. Параскевы Сербской, которой посвящен придел в Троицкой церкви на Пятницом кладбище, попал он во второй раз за несколько месяцев на патриаршию службу. Тот внимательно смотрел-смотрел на священника и произнес: «Что-то вы часто приезжать стали». Застенчивый отец Сергий не знал, как ему быстрей скрыться по окончании Литургии. Но уйти ему не дали. Заставили принять участие в попойке, которую святейший устроил в церковном доме. Он славен был этим ещё со своей ленинградской кафедры, где устраивал пьяные пиры для вожаков области и города. В этом соблазнительном для всей РПЦ МП «начинании» его сильно тянуло в сторону своих «религиозных старших братьев», как назвал он в своей пресловутой речи иудеев.

Отца Сергия, слабого на вино, заставили пить в том застолье далеко не символически. По дороге домой в трамвае он забыл камилавку в коробке – она нашлась потом в депо. А его любимый серовато-бежевый подрясник, оставленный на вешалке в алтаре, унес молодой протодиакон святейшего. На следующее утро о том ему сказала алтарница. И пришлось ему шить новый. Да уж, воистину «крепка советская власть»!

Время шло и шло, суля уже мало радостного. Та молва об отце Сергии и его "достатках" привела в одну из ночей грабителей. Вломились двое, отыскали батюшку, ударили по виску, содрав кожу. Он упал. Подняли, усадили за стул. Начали допрашивать, где ценности, деньги? Когда осмотрелись, поняли – денег-ценностей здесь на самом деле нет. Забрали несколько икон, и среди них ту, что написала для нижнего храма моя жена – св. мчч. Флора и Лавра. Но и в тогдашней обстановке старый священник смог повести с ними христианскую беседу и вызвал относительное смягчение сердец. Даже напоил их чаем. Те уезжали в задумчивости, притихшие. Но иконы, всё ж таки, забрали… Для отца Сергия это переживание-испытание станет в будущем очень тяжелым для здоровья. И нервной системы – в том числе.

Ещё девять раз за последующие годы будут наведываться грабители. Но дом они оставят в покое. Станут тихо взламывать по ночам двери храма. Унесут все иконы, писанные на дереве. Приезжавший на вызов следователь объяснил: по всей области орудует банда, состоящая из мелких мобильных групп, а управляется из Ярославля. Награбленное сбывается перекупщикам и часто уходит заграницу. Да уж, «почтили вниманием» и нашу икону!

В дальнейшем я стал появляться во Флоровском реже: дети росли, зарабатывать стало трудней. Да и ночевать было порой негде: посетители довольно часто наезжали из Москвы и оставались на несколько дней, а то и недель. С ними я старался встречаться реже. Эти люди, как правило, приезжали по своей надобности, лишь прикрытой вопросами веры. В МП шло с девяностого года «изменение кадровой политики»: в иерархию и клир ускоренно проводили «нужных людей» для полного изгнания остатков православности по духу, а не по букве-обряду. Последней, наоборот, придавали характер помпезности. «Никодимовщина» рассматривает МП как идеологический инструмент и одновременно источник доходов. Преимущественно принимали к священнослужению людей вот с такими интересами, а те притягивали к себе подобных мирян. И у отца Сергия стали появляться почти постоянно посетители с искаженными ориентирами.

Он сначала уклонялся от них. Помню, как он попросил замкнуть на себя одного «пришельца», который прибыл за растолкованием ему Православного учения с целью сравнить его с буддизмом. Это был достаточно тяжёлый случай, но мне удалось его спровадить из Флоров. Также с трудом я увозил от него на Толгу двух московских дам с «экстрасенсорными способностями». Они, зажав его с двух сторон на лавке за столом, показывали кучку фотографий и объясняли, что такое «волосы Вероники»…

В монастыре  накануне праздника в честь чудотворной иконы Толгской мать-игумения Варвара поставила их чистить морковь для трапезы, а меня взял с собой на прогулку и беседу архимандрит и долголетний лагерный сиделец о. Павел Груздев. После рассказов о наставнике детства, подавшем ему пример монашеского пути, Патриархе (тогдашнем архиепископе Ярославском) Тихоне и его наставлений  вдруг освободилась комната-келийка для ночлега. До этого мест не было и я приготовился ночевать где-нибудь под яблонькой. А рано утром неожиданно приехал отец Сергий - вдруг ещё затемно к нему завернул на самосвале знакомый шофёр из Девниц с вопросом, не нужно ли батюшке в Ярославль. И вот мы молились за первой Литургией в возвращенном соборе монастыря. Служил отец Павел, громко-призывно возносил молитвы и прошения под высокий свод в небеса Богу. Ещё только светало и мы зажгли свечи, чтобы хоть немного осветить огромный собор с облупленными до кирпича стенами. И сами устремлялись душой подняться в молитве за пастырем туда, как можно повыше. Так и стояли всю Литургию со свечами в руках. И в этой службе отца Павла было что-то неотмирно-возвышенное.

Во Флорах стали появляться люди с карьерными целями – испросить рекомендацию для вступления в клир. В Ярославской епархии тогда многие чудили, пока владыка депутатствовал в областном совете (думе) вместе со своими присными. Чего только не было! В пригороде Ярославля под крест на куполе патриоты-клирики свастику приварили. В Ростове Великом священноинок только что восстановленного Спасо-Яковлевского монастыря в подпитии с цыганским табором ушёл, навроде пушкинского Алеко. Иереи футбольный турнир устраивали. Другие, к спорту прохладные, на электрогитарах рок исполняли. А один открыто любовницу завел. Но это были ещё цветочки. Ягодки появились уже ближе к нашим дням. И не только в епархии – повсюду в МП, с массированным угощением ими всего общества.

«Никодимовское» неообновленчество создало два идеологических крыла, которые отношения к Православию не имеют, но облекаются в его одежды и пытаются паразитировать на нём. Они работают под внешним управлением на удушение России и на окончательное извращение, искоренение Православия.

Первое – буржуазный модернизм, спекулирующий всяческой «реформацией окостенелого» Православия. Здесь среди активистов есть и были Кочетковы и Мени с Якуниными, и Борисовы, Кураевы и Митрофановы и пр-пр. Покрывает нынче всё это собой митр. Илларион (Алфеев).

Второе крыло – сергианский консерватизм, который сейчас выступает «православным сталинизмом» со своими «святыми Великой Победы». К нему примыкают культы Грозного, Распутина, культ «царебожничества» – не одного Сталина. Вырабатывалось всё это в идеологических лабораториях спецслужб под контролем президентской администрации. Так называемые мультатулиевский проект с «учением старца Гурьянова», «Русская народная линия», телеканал «Царьград», электронное СМИ «Свободная пресса» и весь «Изборский клуб» со своими изданиями кормятся из рук администрации.

А ещё для равновесия с протестанствующими, учинили культ «старчества». Так сказать – идею в массы! Паства, приручённая вот такой «мозгомойкой», безвылазно живёт в параллельном «чудесатом» мире. Там постоянно происходит море исцелений преимущественно от сергианских «святых», какого и в лучшую эпоху Торжества Православия никогда не бывало. Там у них задремавшие миряне восхищаются до такого уровня небеси, куда и святые апостолы не восхищались. Там духовидчество, пророчество и телепортация! Там не только иконы - бронзовые бюсты, сами стены и своды беспрерывно мироточат и кресты на спиленных деревьях и пнях вселенским пламенем горят!

Но надо помнить: эти два крыла – неразрывные, однокоренные явления одной сути, последних шагов апостасии-отступления от Учения Христова перед годиной антихриста. Надеюсь, что некоторые, сохранившие ещё здравый рассудок и не потерявшие любви к Богу, скоро будут оттуда «спасаться как из огня».

Вот из таких недр в последние годы жизни отца Сергия, епархиального духовника,  появился и вращался вокруг него некий священник из Рыбинска. Имя его называть не стану – не в его имени дело. А в том, что этот человек, «православный сталинист», ходит в постоянных авторах Русской народной линии и «борется за чистоту веры». А у батюшки в то время уже глубокой старости шла потеря памяти и ещё некоторые неврологические осложнения. Случались и детские капризы. Вот, он взял и украсил себя перед объективом неведомо откуда взятыми значками-«орденами»! И он доверял этому иерею. Особенно – вероисповедным призывам. А тот, где только мог, упоминал о старом священнике, прикрывался его именем и мнением и придавал тем больше весу словам своим. Постепенно отец Сергий стал повторять за ним такие сентенции, которых в жизни не произносил! Да и не мог произнести, потому что считал и веровал совершенно иначе всю свою сознательную жизнь.

Вот он, пример, как надо беречь старость! Вот пример, как надобно слушать святого апостола и вникать: «Блюдите, как опасно ходите»…

Время подвести итог. Это была история о том, как церковноначалие РПЦ МП, создававшее долгими десятилетиями вот такой «воздух», вот такой «менталитет»,  боролось, ограничивало вероисповедный порыв жизни одного из своих священников, и как оно, в конце концов, одолело его. Но ведь отец Сергий служил не церковноначалию. Он служил Богу и людям Его. И Бог Сам рассудит его по Своему великому милосердию и справедливости. Аминь.           

     Великий пост и Страстная седмица,  2017