…Мне сразу понравилась идея экспедиции, организованной Фондом Андрея Первозванного и Центром национальной славы России: в память 90-летия завершения Гражданской войны вместе с потомками белых эмигрантов пройти по пути исхода Русской эскадры, но в обратном направлении – из Бизерты в Севастополь. Поэтому на предложение поучаствовать в этой акции без раздумий согласился. Как раз перед этим довелось увидеть документальный фильм о последней эмигрантке из Бизерты Анастасии Ширинской, и я понимал, насколько он будет полезен и интересен.

ВЕНЕЦИЯ – БИЗЕРТА

…Он стоял у борта, опираясь на полированный планшир, смотрел в синюю даль Средиземного моря, и по лицу его совсем не видно было, что он волнуется. Но он волновался – вот-вот из-за горизонта должна была появиться полоска земли, той самой земли, на которую его, годовалого едва живого малыша (врачи уверяли: умрет), девяносто лет назад внесли родители после долгого плаванья через несколько морей на потрепанном транспорте «Поти». Берег Африки, Тунис, Бизерта…

Вбитый клином в самую макушку «африканского черепа» Тунис стал последним прибежищем Русской эскадры и полутора сотен тысяч ушедших с ней русских людей – казаков, офицеров и моряков, гимназистов и ученых, врачей, учителей; стариков, женщин и детей. Сюда «к краю земли» подходил теперь, девяносто лет спустя наш быстроходный комфортабельный лайнер с романтичным названием «Эгейский Одиссей», неся на своем борту среди прочих участников похода несколько десятков потомков «белых» из первой волны эмиграции и примерно столько же «красных» из России. И только он один – Ростислав Всеволодович Дон – последний живой участник того трагического Исхода. Конечно, он не помнит ни эвакуации, ни того перехода, ни Бизерты. Но это и не важно; он своего рода – символ, и наш Морской поход – символ. Символ возвращения к реальной истории, и возвращения тех, кто долгие годы мечтал вернуться на Родину, но так и не дожил до этого дня. Он – дожил…

Да, конечно, сегодня большая часть разумных, трезвых людей понимает, что «Гражданская война – это война, в которой при любом исходе проигрывает один и тот же народ. То есть, нет и не может быть в ней ни по-настоящему победивших, ни окончательно проигравших. Как определить правого и неправого, победившего и проигравшего в той нелепой драке «брат на брата и сын на отца»… Рано или поздно приходит понимание – победивших не было. Проиграли и те, кого прогоняли, и те, кто прогонял…» Но что мы знаем о Гражданской войне? По какой информации судим о тех одновременно и героических, и трагических временах? По толстовскому «Бегу», по Бабелю, по «Приключениям неуловимых», по советским учебникам истории? На каком основании мы причисляем всех «красных» к правым, а всех «белых» к виноватым?

У России оказалось две истории. Одна написана «красными», для которых ушедшие в двадцатом «за кордон» лютые враги, другая «белыми», которые потеряли Отечество из-за пришедшего править Русью Хама. Можно ли две эти непримиримые истории примирить? Есть ли другая, третья - достоверная, реальная, «неполитизорованная» история? Вот с выяснения этого и началась работа на борту «Одиссея» сразу после выхода лайнера из порта Венеции, где впервые встретились все участники похода - соотечественники из России, Европы, США, Канады и даже Австралии. Изучали документы, рассказывали о судьбах русской эмиграции на чужбине, прослеживали истории семей, расколотых революцией и Гражданской войной и разбросанных по свету.

К сожалению, для обычного российского обывателя Гражданская война до сих пор – настоящее белое пятно. Ни-че-го мы не знаем об этом. В голове «советского человека» нет ничего, кроме банальных штампов, построенных зачастую на откровенных фальсификациях. Когда во время дискуссий и «круглых столов» зачитывались документы тех лет, демонстрировались документальные кинокадры и старые фото, в зале порой повисала невероятно говорящая тишина. Не может быть! Но – было. Вот они, копии реальных документов, подписанных Лениным, Троцким, Фрунзе… Вот они - живые письма, заявления, приказы, ярче любой беллетристики передающие дух и суть того времени…

Из походного дневника.

14 июля; 11:15 - борт судна «Aеgean Odyssey» («Эгейский Одиссей»).

13:00 – шлюпочная тревога (конечно, учебная); взрослые дяди и тети, среди которых граф, с пяток князей, епископ и несколько священников саном пониже, собравшиеся сюда со всего мира, щеголяют в оранжевых нагрудничках, улыбаются, свистят в свистки и зажигают сигнальные фонарики. С наибольшей серьезностью к событию отнеслась маленькая дочка священника из Греции. Мероприятием все остались довольны – и пассажиры, и команда, и капитан, Офицеру, проводившему инструктаж, даже похлопали, а кто-то крикнул «Бис!»…

16:30 – ознакомительная встреча с организаторами и участниками похода. Все говорили о том, кто и зачем отправился в это плаванье. Алексей Павлович Григорьев (общество Галлиполийцев): «Для большинства зарубежных участников – это паломничество в те места, где жили и умирали их предки, многие из потомков никогда не были там – в Бизерте, Галлиполи, на Лемносе. Будем молиться, и открывать заново русскую историю…» Михаил Ильич Якушев, первый вице-президент Фонда: «Акция носит беспрецедентный характер… Русский мир сжимается, как шагреневая кожа, при этом часть русского мира вне России…»

Молебен перед началом Морского похода служил Епископ Женевский и Западноевропейский Михаил.

17:30 – торжественное открытие похода. Добрый знак: лайнер все задерживался и задерживался с выходом (неполадки в системе очистки воды), но когда началась церемония, и в демонстрировавшемся видеофильме зазвонил колокол с корабля «Алмаз», участвовавшего в Цусимском сражении, а затем и в исходе Русской эскадры из Севастополя, «Одиссей» плавно отчалил от пристани и отправился в путь под этот колокольный звон…

Александр Александрович Трубецкой (председатель Общества памяти Императорской гвардии): «Недаром говорил Серафим Саровский, что Господь помилует Россию и путем великих страданий приведет к великой славе…»

Вячеслав Алексеевич Никонов, известный российский политолог: «До 1917 года каждый 7-й житель планеты жил в Российской империи. Сейчас лишь каждый 50-й житель планеты живет в Российской федерации. Причем людей, говорящих по-русски в России меньше половины ее населения».

Ростислав Всеволодович Дон (родился в Севастополе в 1919 году, отец – русский морской офицер): «Люди, вынужденные покинуть тогда родину, потеряли не только гражданство, но и возможность жить по-русски…»

Я слушал выступающих, и меньше всего хотел бы, чтобы «все перевернулось». Чтобы «красные» стали виноватыми, а «белые» - правыми. Кажется, что такой примитивный, идеологически модный прием - самое неправильное, самое вредное из того, что можно сейчас сделать. Но все же еще неправильнее, еще вреднее оставить «все как есть». Забыть не узнав.

Не все, не все поначалу складывалось так умильно-примирительно в первые дни похода, как, может быть ожидали некоторые из участников. В первый же вечер трещина прошла по «населению» лайнера. Должен был состояться музыкальный вечер «Рахманинов и Плевицкая – два имени, две судьбы». Но Плевицкая для эмигрантов – враг, советский шпион. И сначала Трубецкой, а потом и другие сказали, что на такой вечер принципиально не пойдут. Программа вечера была изменена, но «зарубежные друзья» об этом, очевидно, не знали и устроили «альтернативный вечер»: в другом зале пели (очень душевно) старые русские и белогвардейские песни.

Из походного дневника

15 июля. Утро тихое и солнечное, Адриатическое море спокойно, можно даже сказать, безмятежно.

7:30 – утренняя молитва, потом – завтрак (все предпочитают занять столик на открытой палубе), потом работа - круглые столы, беседы, встречи, интервью…

По бортовому радио передали очень полезную для настоящих романтиков информацию: от Венеции за остаток вчерашнего дня и ночь ушли на 196 миль, до Туниса осталось 776 миль, до берега (правда, не сказали до какого) - 51 миля, глубина под килем «Одиссея» 240 м., что, конечно, вдохновляет и радует, температура окружающего пространства + 26 гр.

9:30 – круглый стол в зале «Амбассадор. Многие высказывания не требуют никаких комментариев.

Князь Трубецкой: «Эмигрантские общества хранят, как могут документы, чтобы они не попали на какие-нибудь сотсби….

Не стоит романтизировать диссидентов, потому, что многие из них были не только против всего советского, но и против всего русского…

Отец мне говорил: ты родился во Франции, она дала тебе приют, дает тебе образование, это твоя Родина; но Россия – твое Отечество…

Мы не все можем забыть и простить. Нам тяжело знать, что в России до сих пор существует мавзолей, города и улицы, названные в честь людей, которые повинны в гражданской войне и духовном разделении России…

Ленин говорил, что ему наплевать на Россию, что ему важно, чтобы произошла мировая революция…»

Дмитрий Михайлович Шаховской (вице-председатель Союза дворян) о самосознании: «Вы все любите соленые огурцы. Я тоже. Но вкус огурца зависит не только от огурца, но и от рассола. Пребывание в рассоле любой политической системы не может пройти бесследно. И у нас с вами разные рассолы – Запад и СССР. А нужен новый рассол, который объединил бы нас…

Раньше четвероюродное родство считалось близким, а сейчас это далекое родство…»

Послушали очень интересный доклад о нансеновском паспорте. «Человек состоит из тела, души и паспорта»…

Во второй части встречи народ несколько разгорячился. Особенно после того, как Никонов процитировал советский учебник истории: «Был свергнут кровавый царский режим…» Не так-то просто примириться даже спустя 90 лет…

15:30 – зал «Амбассадор»: разговор о русской церкви за рубежом, о жизни русской эмиграции на примере одной конкретной семьи, рассказ о «Русском Красном кресте». Кстати. Когда говорят о том, что в РФ исполняется такой-то юбилей со времени создания того-то, то, как правило, лукавят. Вот и «Красный крест» в России основала не советская власть, он действовал еще с 19 века; так же как и русская армия возникла, конечно, не 23 февраля.

БИЗЕРТА (Тунис)

Для справки. Бизерта – приморский город Туниса, находившийся в 20-ые гг. XX века под мандатом Франции. Именно туда после окончания Гражданской войны было решено направить Русскую эскадру - корабли бывшего Черноморского флота России под командованием адмирала М.А. Кедрова.

«Здесь совсем не тунисский пейзаж. Прибрежные скалы, склоны потухшего вулкана, буйство красок, разреженный морской воздух. Это не хорошо знакомые российским туристам Сус и Хаммамет. Это – Бизерта. – москвичка Галли Монастырева, внучка капитана 2 ранга, командира подводной лодки «Утка» о Бизерте – последнем пристанище Русский эскадры - может рассказывать часами, ведь с этим уголком Северной Африки связаны самые яркие события в жизни ее предков. - В прошлом настоящая пиратская бухта, где хозяйничали финикийцы. Потом – один из крупнейших портов Средиземноморья. Здесь климат, как на Французской Ривьере, только туристов здесь почти нет. Русских тем более…»

Русские здесь действительно гости редкие, а вот русская история Бизерты (и Туниса вообще) весьма насыщена. Именно сюда в двадцатом году прошлого столетия пришла Русская эскадра с беженцами - 30 кораблей, транспортные суда и 3 подводных лодки, и именно здесь эскадра и закончила свою жизнь.

До сих пор в народе бытует запущенная большевиками «истина»: в двадцатом из страны сбежали баре, графья да князья – белоручки. Эти «белоручки» работали на рудниках и железной дороге, строили в Тунисе дороги, водопроводы, «поднимали» медицину, образование. Бабушка Галли Монастыревой, жена капитана Монастырева Людмила Сергеевна всю жизнь проработала главным врачом тунисского городка Табарка, Анастасия Ширинская, единственная беженка, дождавшаяся «нового» российского гражданства всю жизнь учила французских и тунисских детей, многие из которых заняли впоследствии очень высокие государственные посты и всю жизнь с благодарностью вспоминали русскую «мадам учительницу».

Первые четыре года эмиграции моряки и беженцы жили своей колонией; это был настоящий русский городок на воде – год за годом поднимались и спускались с заходом солнца Андреевские флаги, моряки несли вахту, работали в ремонтных мастерских на «Кронштадте», учились, учили детей (корпус для гардемаринов на крейсере «Генерал Корнилов» и школа для девочек на «Георгии Победоносце»), ходили на церковные службы, по воскресеньям в городском саду играл оркестр «Генерала Корнилова», здесь даже издавался журнал по истории русского флота «Морской сборник» (этот журнал печатался в корабельной литографии, и рассылался в 17 стран, включая Советскую Россию»).

Четыре года они готовились к возвращению на родину, надеялись, что так или иначе понадобятся ей. Потом Франция признала Советскую Россию и всем стало ясно, что вернуться домой приведется не скоро… А может быть, и совсем не удастся.

- Когда в 1934 году навсегда был спущен Андреевский флаг, в течение часа застрелились 40 офицеров, - Галли сообщает этот факт и объясняет, будто тут нужны какие-то объяснения, - они посчитали, что без русского флота, без возвращения на родину жизнь бессмысленна…

А я подумал: не в те ли времена понятие чести ушло из русского обихода. Российского чиновника ловят на откровенном воровстве, а он даже не краснеет, по вине какого-нибудь начальника гибнут люди, а ему хоть бы что, большого политика, так сказать государственного мужа уличают в откровенном вранье, а он и не думает подавать в отставку…

Из походного дневника

17 июля; вечер. Рассаживаясь по автобусам, неунывающие журналисты непринужденно шутили: «Встретимся на кладбище!» Однако на самом кладбище настроение изменилось. Печально… На краю Африки горстка плохо ухоженных русских могил. «Матрос команды эскадр. брон. «Цесаревич» Федор Никитин скончался 23янв. 1907 г. Мир праху твоему». Таких, «доисходных» могилок мало. Рядом стела всем покоящимся здесь русским морякам и братская могила… Короткая торжественная часть с участием мэра Бизерты, потом панихида. Чужая южная ночь, собака лает за кладбищенским забором, арабский певец из невидимого, но громкого репродуктора замысловато и сладко-заунывно выводит томительные рулады, летучие мыши мелькают в свете фонарей среди надгробий и ветвей огромных эвкалиптов, а на крохотном участке русской части кладбища зажглись свечи, послышались слова русской молитвы, развернулся Андреевский флаг… И вот вместе с дымком свечей и кадила вознеслась в черное африканское небо печальная, но светлая православная молитва…

Все это, конечно, останется в памяти навсегда, странной, яркой мозаикой: православные кресты среди незнакомых деревьев и цветов, простая, еще без надгробья могила Анастасии Ширинской и всплакнувшая над ней Галли Монастырева, и проникновенный голос владыки Михаила в стройном хоре других русских голосов… А потом возвращение по узким, извилистым улицам Бизерты в порт, поздний ужин в виду ярко освещенной набережной Бизерты, огни вдоль берега и непременный минарет…

«Вайн рэд, сэр?» - филиппинская команда улыбчива и расторопна. Да, вина, пожалуйста. За вас, матросы и офицеры, и статские люди, за то, чтобы африканская земля все же была вам пухом, за то, чтобы русские люди приезжали сюда, на краешек Африки, дотрагивались до ваших могил, молились и не забывали о вас…

Бизертинская бухта плавилась в огнях набережной черной йодистой водой, рядком стояли растрепанные пальмы, в стороне чернели прибрежные камни. Здесь еще до второй мировой можно было увидеть догнивающие русские подлодки, на одной из которых служил дед Галли – Нестор Монастырев.

«Наши дети уже не делят русских на красных и белых, - убеждает меня Галли. - Да и как? У моих детей один дедушка белый, другой – красный. Так что же, один дедушка хороший, а другой плохой? А оба оставили след в истории…»

Если бы так просто. Еще очень много людей и в России и на Западе – делят…

Загадка братьев Беренс

Родные братья. Оба родились в Грузии, старший Евгений – в Тифлисе, младший Михаил – в Кутаиси. Оба с детства бредили морем, оба закончили Морской кадетский корпус, оба участвовали в русско-японской войне; Евгений – старшим штурманом крейсера «Варяг», Михаил - младшим штурманским офицером на эскадренном броненосце «Севастополь». У обоих складывалась успешная морская карьера. Они любили друг друга и по-братски радовались успехам…

Но… в семнадцатом Евгений встал на сторону красных. С ноября 1917 по апрель 1919 – начальник Морского генерального штаба, член Высшего военного совета, потом - командующий Морскими Силами Республики. Член советской делегации при заключении Тартуского мирного договора с Финляндией, участвовал в качестве военно-морского эксперта в работе советской делегации на Генуэзской Лозаннской и Рижской конференциях. С 1924 военно-морской атташе СССР в Великобритании, а с 1925 и во Франции.

А Михаил после революции, остался верен присяге и был уволен от службы без права получения пенсии. В марте 1919 г. выехал из Петрограда в Финляндию, затем — на Дальний Восток, присоединился к адмиралу А. В. Колчаку, командовал силами Приморской земской управы (Владивосток). В 1920 г. и.о. командующего морскими силами на Тихом океане, в ночь на 31 января 1920 г. возглавил уход группы вспомогательных судов с гардемаринами Морского училища и беженцами из Владивостока в Цуругу. Затем отплыл на пароходе в Крым, и стал одним из организаторов перехода Русской эскадры в Тунис, где с 1920 по 1924 гг. командовал этой эскадрой.

Гражданская война развела их, с кровью разодрав братские узы, казалось бы навсегда. Но судьба странные выделывает порой коленца. Когда Франция признала Советскую республику и зашла речь о возвращении России остатков царского флота, забрать этот флот, которым командовал младший Михаил Беренс, советская власть поручила… старшему Евгению Беренсу.

Узнав, кто едет на переговоры о передаче кораблей, Михаил из Безерты уехал и в переговорах участвовать отказался. Евгений Беренс пробыл в Тунисе несколько дней и отбыл в Россию, так и не увидев родного брата… Типичная история поколения Гражданской: идеология выше братских уз. Слушая эту историю, листая дневники и воспоминания, я все никак не мог отвязаться от одной мысли: что бы они сказали, оказавшись в России теперь, девяносто лет спустя? Кстати, история братьев именно сейчас девяносто лет спустя обрела новый, почти детективный поворот.

Когда внимательнейшим образом были изучены дневники, мемуары и письма, версия о том, что высокопоставленные братья не встречались, оказалась под вопросом.

Ясно, что рабочее время братьев Беренс в то время было расписано по часам. Особенно график визита «советского» брата - Евгения. И вот изучая материалы тех дней, историки обнаружили непонятный «провал» - в один из дней братья словно бы пропали для своего окружения. Несколько часов «их нигде не было». Вывод? Братья встречались! Оба они понимали, что открытая частная встреча может навредить и тому и другому; в большей степени, конечно Евгению, именно поэтому Михаил и «сыграл» показной демарш с отъездом из Бизерты на время визита старшего брата. К тому же это было выгодно всем – и белым, и красным. Вот, мол, какова идеологическая непримиримость! Но они оставались родными братьями, к тому, же образованными, умными и интеллигентными людьми, они не могли не встретиться. И они встретились.

Встретились, чтобы расстаться теперь уже навсегда. Евгений умер в 1928 году в Москве и похоронен на Новодевичьем кладбище. Михаил дожил до 1943 года, очень «болел» за борющуюся с фашистами Россию; ныне покоится на кладбище Боржель в Тунисе.

Анастасия

Вообще судьба русских на чужбине складывалась по-разному. Кто-то, в конце концов, принял иностранное гражданство – «ради детей», кто-то так и жил до конца своих дней неприкаянным «человеком без паспорта». Вернее, не принявшие чужого подданства жили по так называемому «Нансеновскому паспарту», который делал его владельца почти в любой стране человеком второго сорта… Но были и редчайшие, удивительные исключения, самое яркое из которых - Анастасия Александровна Ширинская. Она не только не приняла чужого подданства, но и дождалась времени, когда (спустя почти 90 лет) снова стала гражданкой России!

Ей предлагали еще советский паспорт во время Перестройки. Она отказалась. Ей предлагали российский паспорт с советским гербом, она отказалась. И только когда на обложке паспорта появился двуглавый орел, она получила, наконец, российское гражданство, вернуть которое мечтала всю свою долгую жизнь. «Я ждала русского гражданства. Советское не хотела, ждала, когда паспорт будет с двуглавым орлом - и я дождалась с орлом. Такая я упрямая старуха, - говорила Анастасия Ширинская незадолго до смерти. - Время замкнулось - я снова увидела над русскими кораблями андреевские флаги…»

В Бизерте ее до сих пор называют «мадам учительница», таксисту на улице стоит лишь сказать два слова - «Настасья Ширински», - и они отвезут к маленькому домику в колониальном стиле на рю Пьер Кюри. От денег откажутся - что вы, я у нее пять лет брал уроки математики. Ширинская в таких случаях смеялась: «в Тунисе две достопримечательности - я и развалины Карфагена». Среди ее бывших учеников ныне немало высокопоставленных особ – и французов, и тунисцев…

Она часто повторяла слова отца, морского офицера, командира миноносца «Жаркий»: «Мы унесли с собой русский дух. Теперь Россия - здесь». Эти слова так отчетливо перекликаются со знаменитой фразой Шмелева: «Этим людям пришлось уйти, но они унесли в себе свою Родину»…

В 1920-м, когда она оказалась в Африке - во французской колонии, - ей было 8 лет…

Когда русских в Бизерте почти не осталось, русское кладбище пришло в запустенье, службы в церкви прекратились, и местные власти хотели отобрать и кладбищенскую землю, и церковь. Но «упрямая старуха» практически в одиночку сражалась за эти остатки русского в Тунисе и – победила. Пораженные ее настойчивостью, тронутые тем, сколько сил она отдает образованию тунисцев, власти «сдались»: «Если будет хоть один прихожанин, русская церковь закрыта не будет». Один-то прихожанин был – она сама. А однажды, узнав о бедственном положении церкви, 1000 долларов для ее восстановления выделил… Ясир Арафат (его жена – православная палестинка).

- Может, это и высокопарно прозвучит, но она – образец гражданского подвига. – Галли Монастырева хорошо знала Анастасию Александровну Ширинскую, дружила с ней. - Ее именем в Тунисе назвали площадь – редчайший случай. Я как-то спросила ее, нет ли обиды на Россию? Ведь столько лет в изгнании… Она спокойно ответила: «Да, мне часто говорят, вы от этой страны пострадали, почему же вы любите ее? Я не от страны пострадала, а от людей, которые заставили страдать страну».

Не, нет, подавляющее большинство потомков тех, из «первой волны», четко разделяют понятия «страна» и «власть»: власть может быть разной, а Родина – одна…

Из походного дневника.

После корпения над бумагами, долгих бесед и обсуждений хорошо выйти ненадолго на палубу под свежий средиземноморский ветерок. Парус ли покажется на горизонте, заблестят попутным курсом дельфиньи спины или ленивая черепаха как большой зеленоватый таз покажет панцирь у борта – все радует глаз. Тихо и спокойно, и все же нет-нет да и подумаешь, как шли тут осенней порой переполненные корабли, набитые потерянными, усталыми, ждущими неизвестно чего и неизвестно на что надеющимися людьми.

16:30 - круглый стол. Дочь эмигрантов первой волны Марианна Дмитриевна Парфенова рассказала о жизни эмиграции на примере конкретной (своей) семьи. Старушка Парфенова как заправский мореман сыпала названиями и типами боевых кораблей, именами и званиями морских офицеров, комментируя замечательную подборку фотографий из семейного архива. «Моя мама рассказывала (о жизни в лагере): весело было – всего несколько барышень и много молодых офицеров…»

Потом долгая беседа с вице-президентом Фонда культуры Еленой Николаевной Чавчавадзе. «Тема военной эмиграции была в советское время абсолютным табу. Если о культурной эмиграции хоть что-то говорилось, то военная эмиграция замалчивалась…» Основная ее идея: все – и красные и белые, и военные и штатские оказались заложниками большой бессовестной политики, направленной на то, чтобы вывести Россию из строя как державу, с которой приходилось считаться. Говорили о Врагнеле, о Деникине, о Колчаке, о Несторе Махно, а главное – о роли «мировой закулисы» в то время.

18 июля; 8:00 – снова пересекли (третий или четвертый раз?) часовой пояс. После завтрака сразу в «Амбассадор» - лекции, встречи, интервью… На диктофоне уже несколько часов записей, а впереди еще столько… Замечательный доклад Николая Андреевича Черкашина «Русские моряки на Мальте», героическая история тральщика «Китобой» просто просится на страницы романа… Рассказ о русской военной песне Георгия Владимировича Вилинбахова. Обстоятельная беседа с кандидатом исторических наук, старшим научным сотрудником МГУ Ириной Васильевной Щеблыгиной. «Главная заслуга эмигрантской интеллигенции в том, что ей удалось сохранить в изгнании отечественные культурные традиции. Им (главным образом последнему секретарю Л.Н.Толстова Булгакову) удалось не только сохранить, но и вернуть, когда появилась возможность, в лоно русской культуры значительный пласт литературы и искусства, оказавшийся отрезанным от страны на долгие годы».

Смотрели острый, пронзительный документальный фильм о священнике о.Михаиле из скита на границе Украины, Молдавии и России. Сам человек далеко не здоровый, он взял на воспитание 32 больных ребенка. Фильм – проверка человечества «на вшивость». «Что остается попавшим в беду? Только петь и смеяться, чтобы не орать от боли». Такие фильмы нужно показывать на специальных уроках в школах… Вместо уроков по сексуальному просвещению…

МАЛЬТА

18:00 – Валетта (республика Мальта). Остров появился из морской дымки словно огромный айсберг, неведомо как проникший в теплые воды средиземноморья. Но чем ближе подходили мы к берегу, тем сильнее обрывистый высокий крутой берег напоминал борт огромного длинного корабля со стремительными и грозными очертаниями; англичане не напрасно называли его своим средиземноморским дредноутом, и российские правители не зря строили свою «мальтийскую политику» всеми доступными способами…

19:00 – вход в порт. Совсем не трудно представить себе, как вот сюда, под эти каменные форты, в узкую бухту вошел 90 лет назад российский усталый потрепанный тральщик «Китобой» с развевающемся на свежем морском бризе Андреевским флагом. Может быть, стоял он где-то здесь, где встали под стенами цитадели и мы…

Практически никаких паспортных формальностей. Встреча руководителей Морского похода с главой администрации Президента Мальты г-ном Черчем. Христианское кладбище Та Браксия, заупокойная молитва на «русской части».

«Китобой»

Напишу когда-нибудь, Бог даст, роман про парней с «Китобоя». И мне не важно, белыми они были или красными. Они были мужественными, они были русскими и были настоящими моряками российского флота.

Это маленькое китобойное суденышко было построен в 1915 году в Норвегии, куплено Россией и переоборудовано в военный тральщик для службы на Балтике. Суденышко по меркам военно-морского флота было действительно «малышом»: всего 310 тонн водоизмещения, 12 узлов хода, тридцать метров в длину, вооружение – две 75-миллиметровые пушки да один пулемет.

В сутолоке начинавшейся гражданской войны «Китобой» воевал то под красным знаменем, то под Андреевским, то уходило под защиту английского флота, который, впрочем, никого ни от кого не защитил. Судьба большинства членов первой команды тральщика печальна: кто расстрелян, кто погиб при странных обстоятельствах, кто исчез… Первый капитан «Китобоя» Николай Моисеев попал в руки ЧК, и вскоре был найден его труп с погонами, прибитыми гвоздями (по числу звездочек) к плечам. В момент гибели ему было чуть за тридцать. Его сослуживец мичман Сперанский тоже не ушел от расправы, произошла которая, правда, значительно позже – в 1945 году он был насильственно репатриирован из Чехословакии, арестован и умер в Казанской тюрьме.

Одиссея «Китобоя»

Когда стало ясно, что Балтика неумолимо становится «красной», а «Китобой» вот-вот может попасть в руки красных или эстонцев, одинаково недолюбливавших и красных и белых, новый капитан, лейтенант Оскар Ферсман решил увести корабль в Архангельск, где белые, казалось, закрепились прочно и надолго.

Однако, узнав об этом, рядовые матросы покинули «Китобой», решив, что поход этот слишком рискован. Так получилось, что весь экипаж тральщика был составлен из флотских офицеров. Для них это суденышко воплощало в себе весь Российский флот, которому они присягали, и в котором мечтали прослужить всю жизнь…

«Китобой» был готов отправиться в поход, но вот незадача: угольная яма судна была безнадежно пуста. Достать уголь было практически невозможно. И тогда повезло купить воз… дров. Дрова были сырые, обледенелые, но все же это была хоть какая-то возможность уйти.

«Около полудня 15 февраля, - вспоминал потом мичман Боголюбов, - обманув внимание эстонских часовых, «Китобой» отдал швартовы и вышел на полузамерзший Ревельский рейд, приготовив к бою две свои 75-мм пушки и подав к ним весь свой боевой запас, состоявший из 30 снарядов».

Им пришлось идти через непротраленные минные заграждения, каждую минуту ожидая скрежета мины по борту и оглушительного взрыва. Но «Бог не без милости, моряк не без удачи» - минные поля удалось пройти благополучно. Это был тяжелый переход, офицеры-кочегары кидали в ненасытную глотку топки тяжелые, обледенелые поленья, и машина с трудом развивала четырехузловой ход. В Либаве судно попытались захватить латвийские власти, но наудачу разжившись углем у английских моряков, «Китобой» вновь ушел в море через нашпигованную немецкими минами проливную зону.

На внешний рейд Копенгагена тральщик вышел 27 февраля. В это время там стояла бригада крейсеров английского флота под флагом контр-адмирала сэра Кована – три легких крейсера и пять эскадренных миноносцев. Англичане посчитали, что в данных условиях «Китобой» - их законный приз. Британское адмиралтейство потребовало от Ферсмана, чтобы андреевский флаг был спущен, команда тральщика заменена на английскую, а судно отправилось в Англию. Русские же моряки могут остаться на борту в качестве пассажиров.

В ответ на эти требования командир «Китобоя» Ферсман не только не спустил флаг, а дал экипажу команду «к бою!» и приказал расчехлить пушки.

Получив ответ русского тральщика, и увидев, что тот действительно готов вступить в явно безнадежную, смертельную для него схватку, адмирал Кован на катере лично прибыл на «Китобой». Он подошел к лейтенанту Ферсману, пожал ему руку и сказал: «Я хотел бы, чтобы каждый британский морской офицер в подобном положении поступил бы так же доблестно, как это сделали вы!»

В конце концов, британцы отказались от притязаний на русский тральщик; «Китобой» был снабжен углем и мог отправиться дальше. Но вот куда? Архангельском овладели красные, и идти туда уже не было смысла. Вернуться в Питер? Добровольно сдать судно англичанам? Команда принимает смелое решение идти в Севастополь, на соединение с Белым флотом. Идти в такой дальний зимний поход на маленьком суденышке, совершенно не приспособленном для дальних рейсов, да еще без карт, через забитые минами моря – это можно было назвать игрой со смертью, игрой в «русскую рулетку».

Но они пошли. Немцы, не желавшие осложнять отношения с советским правительством, запретили русским идти Кильским каналом и «Китобою» пришлось обогнуть Ютландский полуостров, пройти сквозь немецкие и английские минные поля. Потом был Ла-Манш, который в то время считался «каналом смерти» для немецких подлодок из-за тех же мин…

Когда частые поломки заставили «Китобой» зайти в порт Бизерты, экипаж и предположить не мог, что вскоре именно это место станет последним прибежищем остатков императорского флота, что именно тут годы спустя с мачт русских кораблей в последний раз будут спущены бело-синие андреевские флаги.

В первые дни октября 1920 года на «Китобое» вышла из строя «донка» - насос для питания паровых котлов. Рядом была единственная гавань – мальтийская Валетта. Мальта – средиземноморский «дредноут» Великобритании – был запретным местом для русских кораблей. Однако и тут экипаж «Китобоя» пошел на отчаянный шаг: несмотря на запрет и возможную суровую реакцию англичан, вошел в гавань. То ли от неожиданного «нахальства» русских, то ли из уважения к их одиссее, англичане смолчали, и дали мальтийским судоремонтникам возможность помочь русскому экипажу.

Потом – греческий Пирей, турецкий Константинополь и, наконец, 12 ноября 1920 года – Севастополь. Экипаж «Китобоя» шел в Крым сражаться, а попал в разгар эвакуации Белой армии…

И вот истрепанному штормами и дальним переходом, с вымотавшимся экипажем суденышку без всякой передышки вновь предстояло выйти в море. Экипаж тральщика деятельно включился в эвакуационную суматоху и вскоре со 150-ю пассажирами на борту и во главе еще двух тральщиков «Китобой» взял курс на Константинополь. В пути ему пришлось взять на буксир еще и потерявший ход эскадренный миноносец «Звонкий».

Из Константинополя Ферсман повел свою маленькую флотилию в Бизерту, где, наконец, и закончилась его почти годовая одиссея.

«Тогда, в 1920 году, тральщик «Китобой» был последним русским кораблем, на котором развевался Андреевский флаг в европейских водах Атлантики, - пишет в своем очерке о смелом кораблике и его экипаже капитан Николай Черкашин. – Спустя 76 лет синекрестное белое полотнище принес сюда российский атомный авианосец «Адмирал флота Советского Союза Николай Кузнецов»…

***

Командир «Китобоя» Оскар Ферсман перебрался из Бизерты в Копенгаген, где помнили его героизм и уважали, как настоящего русского офицера; после второй мировой он отправился в Аргентину, повидаться с братом, там, в Аргентине, и умер, там и покоится прах отважного моряка.

А «Китобой» был продан итальянцам, в качестве трудяги - портового буксира - плавал под именем «Италия» в бухте Генуи. А окончил свою жизнь вновь на войне: когда в 1943 году его могли захватить немцы, экипаж, чтобы не допустить этого, затопил суденышко в море…

МАЛЬТА – ПИРЕЙ (Греция)

Из походного дневника.

19 июля; 8:00 – Мальта далеко позади, впереди Греция и порт Пирей. Средиземное море спокойно, никакой качки, солнце.

9:30 – обстоятельнейшая беседа с первым вице-президентом Фонда Андрея Первозванного М.И.Якушевым. «Иногда в некоторых современных событиях чувствуешь преемственность истории: храм Александра Невского в Иерусалиме «преградил» путь к Гробу Господню немецкой церкви, как в свое время сам Александр преградил путь немцам на Русь… Служба в Бизерте – историческое событие; она была совместной. Жестковатую порой позицию эмигрантской части «экипажа» нашего корабля нужно понять: они должны высказаться за своих предков, которые такой возможности не дождались…»

Круглый стол-дискуссия «Проблема единства русской истории. К 1150-летию русской государственности (862 – 2012)». Елена Георгиевна Пономарева: «Телега русской истории имеет треугольные колеса…»

Вячеслав Никонов о 1150-летии русской государственности: «Это событие объединит в себе несколько значительных дат: 1150-летие Руси, 400-летие окончания Смутного времени и 200-летие Отечественной войны 1812 года… Не нужно стесняться своей истории, какие бы мерзости в ней порой ни творились; я не знаю страны, в истории которой в разные периоды истории не творились бы мерзости… Конечная цель – восстановление некогда единой нации, в силу ряда причин, разделенной на три ветви, на три государства...

Прочел лично в одном украинском учебнике истории: «русские – это украинцы, которые ушли на север и там одичали, смешавшись с финно-угорами и татаро-монголами…»

Из забавного: «У меня был учебник «История СССР с древних времен до наших дней»; «Первые почетные граждане Израиля – Сталин, Берия и Молотов…».

Формулировка в очерк «Русские, живущие в России и русские, живущие в рассеянии».

Отец Филипп (в ходе разговора о том, что в России масса памятников людям, ненавидевшим Россию, улиц Советских, им.Ленина и т.д.): «Иуда на иконах Тайной вечери присутствует (правда без нимба) – это правильное отношение к реалиям истории…

Мы одна нация, живущая в трех государствах…»

Князь Шаховской: «У России нет границ, у нее есть только рубежи…»

15:00 – новые встречи. Доклад И.Жалниной-Василькиоти «Русские некрополи в Элладе (Афины, Пирей, Салоники, острова)»: «Спасибо Владимиру Ивановичу Якунину за то, что он не купил какой-нибудь футбольный или баскетбольный клуб, а занимается восстановлением исторической правды…

Ольга Константиновна Романова – Екатерина II для Греции…

За кровь, пролитую русскими на землях Эллады греки отплатили беспамятством…

В Греции не тронуты некрополи ни одного государства (даже могилы фашистов), а русский пантеон разрушен…

Если памятники исчезают, исчезает и память…»

Обстоятельнейшее интервью с Епископом Женевским и Западноевропейским Михаилом* (владыка Михаил из донских казаков): «У нас одно прошлое…

В СССР храмы превращали в гаражи, а в эмиграции гаражи превращали в храмы…

Без нас Господь нас не спасает; доля ответственности очень велика…

Самый страшный грех – отказ от любви…

Тяжесть греха в том, что грех человек вершит с удовольствием…»

22:00 – спектакль театра на Таганке «Я Высоцкий Владимир» по книге Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет». На сцене двое – Любовь Чиркова, Валерий Черняев - и гитара. Временами очень даже не плохо, хотя некоторые баллады привычнее слушать в другом исполнении и другой интерпретации; и все же… Интересно, а как к этому походу отнесся бы Владимир Высоцкий?

Как-то незаметно наше путешествие перевалил за середину. Позади переход по Средиземному и Критскому морям; замечательный вечер «Балалайка – душа России», на котором с неожиданной стороны показали себя князь Александр Трубецкой и вице-президент Фонда Михаил Якушев, наяривавшие на балалайках не хуже профессиональных исполнителей; князь так разошелся, что порвал струну.

Потом - Пирей, лития на Русском морском кладбище, часовня, обложенная надгробьями с разоренных русских могил (печальная история беспамятства греков, во времена «черных полковников» отобравших большую часть земли у русского кладбища).

ПИРЕЙ - ЛЕМНОС

Лемнос встретил нас жарой и мелким плеском прибоя о перегретые камни мола. Небольшой греческий остров жил своей повседневной жизнью, а в это полуденное время улицы портового городка Мудроса были пусты. И все же нас ждали. Все, кто знал, что лайнер с романтическим именем «Эгейский Одиссей» привез большую группу русских из России и русских же эмигрантов со всех концов так называемого Запада, пришли на пристань. Ведь ровно 90 лет назад здесь вот так же по пути из Севастополя в Бизерту высаживался русский «десант», только были это измученные дальним переходом бойцы Белой армии, матросы Русской эскадры и множество беженцев – старики, женщины, дети…Девяносто лет назад…

Пожилая женщина одиноко стояла чуть в стороне от пестрой толпички встречающих, и я сам не знаю, с чего взял, что она – дочь русского эмигранта. Но – угадал…

- Мой отец - Василий Елисеевич Дыко - был поручиком Белой армии, вместе с Русской эскадрой уходил из Крыма, потом Галиполи, Салоники… - чувствуется, что ей, Татьяне Васильевне Дыко, давно уже хочется поделиться хоть с кем-нибудь из России о том, что узнала от отца, рассказать, как она любит Россию. – Ему было двадцать семь лет, когда он ушел с Русской эскадрой, и он всю жизнь мечтал вернуться на родину, мечтал, что настанут времена, когда не буде раскола Церкви, когда будут забыты распри, ведь все мы – русские…

И поверьте, не было в этих словах никакой излишней патетики, только радость от того, что происходило, да грусть, что происходит это так поздно, для ее отца и многих, многих других – безвозвратно поздно.

- У него любовь к России была чисто русская. Рассказывал очень много о России, и всю жизнь страдал, что оторвался от Родины. Но другого выхода не было…

- У вас хороший язык – вы хорошо говорите по-русски, - делаю я искренний комплимент собеседнице. - У вас был интерес к России? Все-таки вы ее не знали…

- О, всегда, всегда! Я с малолетства интересовалась Россией. У меня ведь и мама была русская. Жила в Салониках в так называемом русском лагере, там жили все русские, попавшие в Салоники, где была и церковь своя, русская, и библиотека. Так что мне все это передалось – и любовь к России, и язык, конечно.

- А папа что-нибудь рассказывал вам про первые годы эмиграции, про Галиполи?

- Рассказывал о том, как было трудно. Армия Врангеля была распущена, военным предоставлено было жить, как могут, денег не было, языка не было, но они не падали духом. Папа, как и многие тогда, работал топографом – это работа такая, которая не требует знания языка. Потом он работал в Болгарии, а когда в Болгарии работа окончилась, отправился в Грецию - знакомые вызвали их в Грецию. И их в Греции прозвали «болгарскими мальчиками», потому что они приехали из Болгарии. И вот тут пошли свадьбы. Русские девушки с греками не встречались, но тут появились «болгарские мальчики», и… Так и моя мать вышла замуж за моего отца.

- Татьяна Васильевна, вам родители рассказывали, откуда они родом?

- Конечно, мой отец из-под Минска, а мать из Харькова.

- А в России-то вам удалось побывать?

- Я много раз была в России. Я как туристка всегда езжу. Увы, со стороны матери все родственники потеряны – не знаю их, а вот со стороны отца родственников нашла.

- Правда?!

- Да, я езжу к ним, к племяннице, она дочь двоюродной сестры, примерно моего возраста. Живет на юго-западе Москвы.

- С тех времен остались у вас дневники, фотографии, письма?

- Остались. Отец даже написал биографию одного своего погибшего друга. Еще биография моего отца. Это у меня хранится, читаю время от времени.

- Столько времени русские не интересовались историей Исхода, эмиграции, - решаюсь я, наконец, задать «неудобный» вопрос. - Не интересовались могилами русских в том числе, и здесь на Лемносе, и в Галиполи. У вас нет обиды, нет ощущения, что эта часть нашей истории так долго никому была не нужна?

- Честно говоря, чувство обиды было, а сейчас – чувство радости, что все возвратилось на свои места.

- А вы надеялись, что придут, в конце концов, русские к этим могилам? – здесь на Лемносе огромное казачье кладбище, которое до недавнего времени было заброшено, и практически потеряно, а вот теперь потихоньку восстанавливается и приводится в порядок.

- До перестройки надежды не было, честно сказать. А после перестройки появилась надежда, и вот я дожила до такого.

- Между эмигрантами и русскими людьми в России, в силу идеологии, застарелых политических штампов есть еще какая-то трещина. У вас есть ощущение, что сейчас эта трещина зарастет, что не будет различий между русскими в России и русскими за рубежом?

- Есть надежда большая, но пока этого не произошло. Все-таки есть разница между нами – русскими и русскими, живущими в России. Не знаю, даже в чем она, но есть. Может быть в том, что русские в России – не знают хорошо нашей истории эмиграции, а мы – не жили в Советском Союзе, так что не перенесли всего, что вы перенесли, у кого-то к чему-то иммунитет выработался… Да, это естественно, что какая-то разница все-таки есть. Но знаете, меня с детства учили любить Россию; учили, что пусть я родилась в Греции, все равно мое Отечество – Россия, и я люблю свою Россию. Доходило до того, что мои друзья-греки даже обижались на меня, почему я чувствую себя русской, а не гречанкой, хотя родилась и выросла в Греции. Я им отвечаю: моя Родина – Греция, но мое Отечество – Россия!

- Сейчас мы дискутируем, разговариваем, ищем точки соприкосновения. Намечаем общие дела и события. И один из эмигрантов сказал фразу, которая меня, пожалуй, покоробила. Он сказал, что в Советской России не видел никаких успехов, никаких достижений. А вы считаете, что Россия чего-то добилась в советские годы?

- Считаю, что если и добилась, то такой ценой, что не стоило добиваться…

- Я имею в виду не только Отечественную войну или коллективизацию. Но мы и в космос полетели первыми в свое время.

- О, да, этим я гордилась в свое время. И во время Второй мировой – я была совсем маленькой – но помню, как все русские, среди которых я жила, конечно, болели за Россию. Желали победы именно Советскому Союзу, а не немцам.

- А были такие, которые желали победы немцам? Наша пропаганда утверждала, что таких немало.

- Были и такие. Я лично знала одного-двух. Я специально не занималась этим вопросом, так что лично знала не больше одного-двух.

- То есть большинство желали победы России, несмотря на то, что она – Советская.

- Да-да, именно так. Они – русские, любят Россию, не смотря ни на что.

Хотелось говорить и говорить с этой пожилой элегантной женщиной, слушать ее и стараться понять: как это было здесь, каково оно быть русским вне России. Но пора было ехать на казачье кладбище. Владыка Михаил – епископ Женевский и Западноевропейский уже облачился в соответствующие одежды для литии перед могилами русских солдат, казаков и беженцев на Союзническом кладбище. Осталось только несколько мгновений, чтобы успеть сделать «фото на память»…

Потом по дороге на кладбище директор Института стратегических исследований, один из подвижников, восстанавливающих историческую память, в том числе и здесь, на Лемносе, Леонид Петрович Решетников рассказал о своей первой поездке в эти края: «Привезли нас на место, где должно быть кладбище, мы отыскали единственное надгробье, и стали петь что-то церковное. Поем и плачем, оборачиваемся, а два грека, которые нас сюда привезли – тоже плачут. И один говорит: «А мы все ждали, когда же русские вспомнят о своих…» Эти слова всю душу перевернули, и мы решили, что кладбище нужно во что бы то ни стало восстановить…»

Из походного дневника

Плаванье плаваньем, а работа по расписанию! 9:30 – встречи в «Амбассадоре». Записей в памяти диктофона все прибавляется и прибавляется.

Леонид Петрович Решетников, бывший разведчик, балканист, член попечительского совета Новоспасского мужского монастыря. Исчерпыавющая информация о Лемносе.

Дмитрий Лиссет, потомок родов Левшиных, Грабе, Голенищевых-Кутузовых. Так, между прочим, фраза: «А это - тетя Марина Шереметьева…» Русский язык вполне сносный, но Дима слегка стесняется его: «Простите мой русский язык – стараюсь, как могу…» Иногда милые несообразности: «Это, более или менее изумительно…»

Рассказ о молитве «за царя», сочиненной 14-летней девочкой Грабе. Увы, и царю она не помогла, и сама она скончалась на Лемносе…

Яркие ироничные и самоироничные речи посла Петра Владимировича Стегния о «случайных находках» в недрах русского, а потом советского посольства в Стамбуле, о чае отличившимся дипломатам из серебряного чайника Кутузова.

И никакой чопорности, никакой сословной разделенности, официоза. Подходи, спрашивай, начинай беседу – тебе ответят, расскажут, поспорят. И все без спешки и ограничений.

Забытые могилы

…Побережье Лемноса, синее небо и палящее солнце, белые пляжи и необыкновенная бирюза моря. Отдохнуть здесь хорошо бы. Недельки две… По голой, рыжей долине бродят в просторном загоне голенастые страусы. Кроме этой фермы вокруг на километры ничего – только голые холмы. На одном из них часовня с православным крестом. Вокруг – та же выгоревшая пустошь. Но если подняться к часовне, увидишь неровные ряды едва выступающих из поросшей жесткой травой земли могил. Эти могилы едва-едва не исчезли из памяти и истории, заросшие буйной колючкой, ведь в советские времена история соотечественников «из белых» мало кого интересовала, а тем более волновала…

«Можно говорить как о чуде, о том, что трое прихожан нашего монастыря заинтересовались лемносскими событиями, - писал Архиепископ Костромской и Галичский Алексий в предисловии к книге Леонида Петровича Решетникова «Русский Лемнос». – Они обнаружили на этом греческом острове два заброшенных русских кладбища времен гражданской войны. В те далекие годы через Лемнос прошли свой крестный путь свыше 30 тысяч наших соотечественников – офицеры, солдаты, казаки… члены их семей, гражданские беженцы. В крайне тяжелых условиях русские люди не просто выживали на далеком от Родины острове – они сохраняли достоинство, мужественно перенося все невзгоды и лишения…»

Я бродил среди русских могил под палящим солнцем и вспоминал рассказы Решетникова о том, каково здесь, на этом голом острове под промозглым морским ветром зимой.

Юркие ящерицы шныряли между обломков камней на могилах, на большинстве из которых не осталось целых, а то и вообще каких бы то ни было плит. На тех, что остались еще кое-как читаются выбитые надписи. Тут, на Лемносе, судя по документам - 82 детские могилы. Всего несколько сохранившихся плит было найдено первыми исследователями этого кладбища и как пишет Решетников, «работа в архивах показала, что Господь сохранил как своего рода опознавательный знак кладбища 5 – 6 исключительно детских могил»…

Если слегка напрячь воображение, вместо фермы с экзотическими страусами вполне можно представить себе казачий палаточный городок, тем более что, несмотря на девять десятков пролетевших лет, следы от армейских палаток все еще отчетливо «читаются» в долине. Потеряв Родину, эти русские к удивлению греков не сдавались: открывали палаточные церкви, школы, детские сады, мастерские, учебные курсы…

Здесь бок о бок, поддерживая друг друга, жили люди разных сословий, объединенных одной мечтой, вернуться на Родину. Но не в Советскую Россию. Когда французами, «курировавшими» казачьи части, была организована кампания по возвращению беженцев в Россию, она встретила жесткое сопротивление. Невыносимые условия жизни, созданные тогда для беженцев, вынудили согласиться на возвращение около восьми с половиной тысяч человек. (Правда, довольно большое число согласившихся поначалу, видимо предчувствуя, что их ждет передумали, но и их насильно погрузили на корабли, отправлявшиеся в Одессу.) Возвращавшиеся надеялись, что советская власть отнесется к ним снисходительно, но… Уже в первые же дни после прибытия чекисты выявили среди прибывших около 300 «врагов трудового народа» и расстреляли; а большая часть остальных бесследно сгинула в 20 – 30 годы.

Оставшиеся на Лемносе мечтали перебраться с пустынного бесприютного зимами острова в какую-нибудь славянскую страну – в Болгарию или Югославию. И в конце концов Лемнос опустел, лишь русские могилы остались напоминанием этой страницы русской истории. Впрочем, напоминание это, не востребованное долгие девяносто лет, едва не ушло в небытие.

Последние донские казаки, уходя с острова, пели «самодельную» песню:

Ты, Лемнос, наша каторга,

Заграничная тюрьма.

Ты голодная, холодная,

И пустынна и мрачна.

На твоих твердынях каменных

Меж ущелий, между скал

По французскому велению

Дух казачий угасал.

Но сильна душа казачья,

Как столетняя сосна,

И французскому желанию

Не поклонится она…

ГАЛИПОЛИ-КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Из походного дневника

9:00 – работа. Несколько докладов подряд – один интереснее другого. Познакомился с князем Шаховским, рассказал ему о том, что в его родовом имении близ Сарова на Нижегородчине ныне Дом престарелых. «Это хорошо, - сказал князь, - что престарелым помогает государство, и я рад, что имение используется на благо людей. Но плохо, что стариков в России бросают родные…» Разговорились, поневоле перешли «на политику» и заспорили: он считает, что история не повторяется, я пытался доказать обратное; оба приводили одну и ту же параллель – 1917 и 1990 гг. В конце концов на некоторых тезисах сошлись – и князь признал, что несколько ключевых моментов практически идентичны. И главное – просматривается очень большая боязнь Европы и США сильной России. Может быть, именно это и становилось подспудной, но ключевой причиной всех наших смут…

22 июля 5:40 – подъем; день предстоит длинный. Вошли в Дарданеллы. 7:00 – причалили в порту Чанаккале на азиатском берегу Турции. Автобусами добрались до паромов и на пароме переправились на европейский берег. Потом на автобусах отправились в г.Гелиболу (прежнее название Галлиполи), где и прошла церемония поминовения 342 русских, умерших здесь во время пребывания российского корпуса генерала А.П.Кутепова в 1920 – 1921 годах. Официальная церемония, панихида, музей… Небольшая (хотя как посмотреть!) сенсация: один из участников похода писатель из Владимира Валерий Латынин совершенно неожиданно нашел среди фамилий на мемориальных досках фамилию своего предка-казака, судьба которого после гражданской войны была неизвестна…

После обеда в портовом ресторанчике (с очень неторопливыми официантами), погуляли по городку. У набережной в небольшой живописной бухточке стоит масса небольших рыболовецких суденышек. Два рыбака на лодке подошли и бросили якорь, видно возвратились с рыбалки. Женщины ходят по-разному и в европейской (довольно открытой) одежде и в закрытых платьях и хиджабах. Во всех лавках сувениры в виде троянского коня (Троя с ее шлимановскими раскопками совсем недалеко, но времени на поездку туда нет). Жарко, но жару смягчает легкий бриз с моря…

23 июля 00:10 – за бортом красивая ночь – берег весь расцвечен огнями, словно драгоценными каменьями, на небе роскошный Млечный путь. С палубы уходить не хочется. Идем Мраморным морем…

7:00 – подъем. Босфор. «Одиссей» причаливает к пирсу в порту Стамбула, бывшего Константинополя. Рядом чалится огромный лайнер (в три раза больше «Одиссея») палуб в двенадцать; возвышается, нависает над нами белой горой. Завтракаю, а прямо за бортом, на склоне горы сразу несколько минаретов. А на мысу огромный турецкий флаг (флаги здесь на любом мало-мальски видном месте; и на госучреждениях и на частных домах; вот так воспитывается патриотизм, не то, что у нас)…

9:00 – свободное время. Поездка-прогулка по Стамбулу (кто-то гулял по Стамбулу, а я лично по Константинополю). Вот старое деревянное здание, в котором квартировали русские офицеры в двадцатых (у нас такое здание давно бы снесли), вот суперсовременная высотка из стекла и металла, а вот - конечная станция знаменитого «Восточного экспресса» - зданьице в стиле рококо и паровозик начала 20 века пере ним. Утверждают, что здесь бывала Агата Кристи, и именно здесь ей пришел в голову замысел «Убийства в «Восточном экспрессе»… Очень впечатлила экскурсия в храм Святой Софии (сейчас существует, как музей). В храме масса всяческих «чудес». Одно из: если в определенном месте храма медленно идти по определенной линии и внимательно смотреть на лик Иисуса на фреске, то в какой-то момент Спаситель может улыбнуться идущему. Кому-то из нашей группы улыбнулся, кому-то – нет. Мне улыбнулся… Кажется…

15:00 – переезд (почти часовой) в Буюк-Дере, в летнюю резиденцию Посла России в Турции; торжественный прием – фуршет, концерт, речи. А потом открытие мемориальной доски в честь Исхода и нашего Морского похода: «В память 90-летия исхода частей Русской Добровольной армии, эскадры Русского флота и верных Сынов России из Крыма в 1920 году и в ознаменование Морского похода их потомков совместно с гражданами России и Украины по маршруту исторической памяти Бизерта – Мальта - Пирей – Лемнос – Гелиболу (Галлиполи) – Стамбул (Константинополь) – Севастополь 14 – 25 июля 2010 года».

На обратном пути пробки, как в Москве. Город разбросан по холмам. Много муравейников из мелких домишек с красными черепичными крышами (вспоминается пригород Белграда).

СТАМБУЛ – СЕВАСТОПОЛЬ

Плаванье тянулось долго, а последние деньки прилетели как на крыльях. «Отдать швартовы!». Босфор. За бортом огни Стамбула, на фоне густеющего вечерней синевой неба ракеты минаретов с полумесяцами, яхты с разноцветными гротами и стакселями, ажурное освещение гигантского моста через пролив, звон трамваев по набережной, шум порта и вдруг - громкий заунывный крик муэдзина «Уаллах уакбаааар…»

Из походного дневника.

24 июля 8:00 – синее Черное море; покачивает. Последний день морской части пути. Завтра – Севастополь.

9:30 – за работу. Документы «севастопольского периода» Исхода вгоняют в печаль.

Истории рядовых казаков, заполнявших чекистские анкеты и надеявшихся на обещанную амнистию. Держу в руках копии этих анкет. «Как приняли революцию?» «С радостью!» в наивной надежде отвечает один; «Не знаю, был в деревне» - с простодушием отвечает другой. «Как относитесь к Врангелю?» спрашивает анкета. «Плохо!» бесхитростно старается подольститься к новой власти казак из глухой станицы, уже радуясь, что скоро окажется дома и будет работать на земле. Анкет десятки, сотни. На всех размашисто -»Расстрелять!» Они еще не понимали, и до самого последнего мига, до возгласа «Пли!» не поняли, что все это – пустая проформа. Воевал, не воевал – не имеет значения: казак – расстрелять! Дворянин – расстрелять! Офицер – расстрелять! Священник – расстрелять! История сына писателя Ивана Шмелева в этом смысле очень показательна.

Судьба Шмелевых

Февральскую революцию известный русский писатель Иван Шмелев принял с энтузиазмом, но не принял Октября. Кроме понимания «несвоевременности», Шмелев угадал в наступающих событиях грозовые тучи для России, увидев в первых же деяниях новой власти серьезные прегрешения против нравственности. Вместе с семьей в 1918 году Шмелев уехал в Крым.

Единственный сын писателя Сергей был призван на службу в 1915 году и служил в Туркестане подпоручиком артиллерии. Там он заболел желтухой, а после отравления газом с пораженными легкими был уволен с военной службы. Больным он и приехал в Крым к родителям. Сергей с красными не воевал, оружия в руках не держал; он хоть и был мобилизован в Добровольческую армию, но как инвалид (к тому времени у него развился туберкулез) в боях участия не принимал. Когда Крым заняли красные, Сергея, добровольно явившегося «на регистрацию», подручные Бела Куна арестовали.

Напрасно знаменитый писатель обращался в разные инстанции, писал «пролетарскому писателю» Горькому, Вересаеву, Серафимовичу, пытался что-то объяснить, доказать. Эти письма оставят равнодушным, пожалуй, только маньяка. Он спрашивал: за что?! Он молил о помощи Луначарского: «Без сына, единственного, я погибну. Я не могу, не хочу жить… У меня взяли сердце. Я могу только плакать бессильно. Помогите, или я погибну. Прошу Вас, криком своим кричу – помогите вернуть сына. Он чистый, прямой, он мой единственный, не повинен ни в чем». Ответа на это письмо от декабря 1920 года, когда Сергей был еще жив, не последовало, хотя Луначарский велел «разобраться на месте». Шмелев пишет ему вновь: «У меня остается только крик в груди, слезы немые и горькое сознание неправды».

Но… работала неумолимая машина, система, которая равнодушно перемалывала человеческие судьбы железными челюстями. Член Коллегии ВЧК Лацис инструктировал чекистов просто: «Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора».

В январе 1921 года сын писателя был расстрелян в Феодосии без суда и следствия. Уже в Берлине, в конце 1922 года, Шмелев, не зная об этом, написал Ивану Бунину: «1/4 % остается надежды, что наш мальчик каким-нибудь чудом спасся». Но вскоре писатель узнал от человека, сидевшего в Виленских казармах с его сыном, о его смерти…

Думается мне, нормального человека, вникающего в сложные перипетии тех лет, не может не мучить вопрос: ради чего? Ради чего одни русские люди убивали других русских людей? Бессмысленная прихоть истории, слепая судьба или все же тонко спланированная и хорошо организованная акция?

Из походного дневника.

Ирина Сомова, внучка фрейлины двора ее величества – банальное, но от этого еще более беспросветное: «Русский народ – и тех и других, и белых и в еще большей степени красных – жестоко обманули. Пострадали все, не выиграл никто…»

Может быть точно так же обманывали и в восемьдесят пятом, и в девяностые… А сейчас?..

25 июля 4:30 – подъем; «Одиссей» входит в Севастополь; через десяток минут встает у пирса, морская часть похода закончена… Рядом военный корабль, бухту пересекают разнокалиберные катера; прохладно, из-за другого берега бухты восходит солнце.

6:30 - выгрузка и долгое стояние в очереди перед таможней; князь Чавчавадзе, раздраженно двигая к «таможенному окошечку» ногой чемодан, бурчит: «Россия!». И хотя на самом деле таможня украинская, никто не возразил…

7:45 – торжества на Графской пристани; отправляемся в Херсонес… Вдоль берега по заливу мощным парадом идут военные корабли, потом донеслись залпы салютов – сегодня День военно-морского флота…

Я стоял у самой кромки воды, слушал крики чаек и плеск волны в парапет, и пытался представить себе тот последний для тысяч русских людей день на Родине…

Исход

Уйти или остаться? – этот вопрос мучительно решала для себя огромная людская масса практически всех сословий русского общества, а отнюдь не только «князья да графья, да их социал-прислужники», как это потом вдалбливалось советской историей.

Один из лучших поэтов русского зарубежья, донской казак-офицер Николай Туроверов, не единожды раненый в боях, всего в четырех простых безыскусных строфах нарисовал безысходный трагизм тех дней:

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы все время мимо

В своего стрелял коня,

А он плыл изнемогая,

За высокою кормой,

Все не веря, все не зная,

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою.

Конь все плыл, теряя силы,

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо –

Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

Не забуду никогда.

Поневоле всплывает в памяти сцена эвакуации из замечательного старого фильма «Служили два товарища». Не это ли стихотворение навеяло сценаристу эпизод, в котором уплывающий на чужбину герой Владимира Высоцкого белый офицер стреляет не в коня, правда. А в самого себя…

Крымская трагедия

Но как ни трагична была судьба уходивших, судьба оставшихся была в сто крат трагичнее.

История этого большого обмана, на который пошли большевики, чтобы уничтожить как можно больше офицеров, известна. Было выдвинуто «Обращение командования фронта к Врангелю с предложением прекратить сопротивление», подписанное Фрунзе, и воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», подписанное героем Первой мировой Брусиловым с обещанием амнистии добровольно сдавшимся. Вслед за ним появился подписанный Лениным декрет «О бывших офицерах», освобождавший офицеров от ответственности «за те деяния, которые они совершили в составе белогвардейских армий». Потом было выпущено обращение-манифест к врангелевцам, подписанное Лениным, Калининым и Брусиловым, в котором тоже гарантировалась безопасность офицерам в случае их перехода на сторону красных. И, наконец, в уже занятом красными Крыму был издан приказ: «всем бывшим военнослужащим царской и Белой армий необходимо зарегистрироваться — фамилия, звание, адрес. За уклонение от регистрации — расстрел». Не было только уведомления, что расстреляны будут и те, кто пришел регистрироваться…

Авторитет Брусилова, доверие к нему стоило жизни тысячам…

По указанию Ленина в Крым «для наведения порядка» были направлены с практически неограниченными полномочиями два «железных большевика», фанатично преданных советской власти - Розалия Землячка, которая стала секретарем Крымского обкома большевистской партии, и венгерский коминтерновец Бела Кун, назначенный особоуполномоченным по Крыму. Торжествующие победители пригласили в председатели Реввоенсовета Советской Республики Крым Льва Троцкого, но тот ответил: «Я тогда приеду в Крым, когда на его территории не останется ни одного белогвардейца».

Можно было бы еще хоть как-то понять поголовное истребление офицерства. Но истребляли не только белогвардейцев. Характеризуя состав погибших, видный большевик, член коллегии Народного комиссариата по делам национальностей М. Х. Султан-Галиев (впоследствии репрессирован) докладывал в Москву: «…среди расстрелянных попадало очень много рабочих элементов и лиц, оставшихся от Врангеля с искренним и твердым решением честно служить Советской власти. Особенно большую неразборчивость в этом отношении проявили чрезвычайные органы на местах. Почти нет семейства, где бы кто-нибудь не пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого — брат, у третьего — сын и т. д.» Данные Султан-Галиева подтверждаются материалами следственного дела № 707/403 о преступлениях членов коллегии Керченской ЧК: «…из числа расстрелянных 51—52% рабочих тяжелого труда и из числа содержащихся под стражей в комиссии рабочих 77%».
В первую очередь гибла, разумеется, «белая косточка», включая стариков, детей и женщин. На «Дело» арестованной медсестры Трубецкой, которая всю Первую мировую войну проработала во фронтовых госпиталях, председатель «чрезвычайной тройки» Э. Удрис наложил все ту же короткую резолюцию «расстрелять». Она относилась не только к самой несчастной медсестре, но и ко всем 16-ти ее сослуживцам по лазарету. Наталью Николаевну Трубецкую расстреляли чуть ли не в день ее 40-летия, 16 декабря. А в ближайшие дни под пулю палача пошли акушерка И.Л. Булгакова 53-х лет, сестра милосердия Красного Креста Л.И. Васильева 23-х лет, неграмотная санитарка Е.А. Фомина 50-ти лет, санитары инвалиды-фронтовики И.М. Саушкин 24-х лет, И.Т. Игнатенко 43-х лет, Г.Я. Янис 29-ти лет, писарь Ф.Г. Денежный 28-ми лет, сторож Н.В. Огнев 29-ти лет и все остальные…

Был нанесен сильнейший удар и по культуре Крыма. По мнению поэта и художника Максимилиана Волошина, из каждых трех крымских интеллигентов погибло двое.

Пламенные революционеры

Розалия Самойловна Самойлова (урожденная Залкинд), известная как Землячка, была дочерью купца 1-й гильдии, училась в Киевской женской гимназии и Парижском университете. В 1896 г. вступила в РСДРП, после 1903 г. - во фракции большевиков. С 1901 г. агент «Искры» в Одессе. В 1903 кооптирована в ЦК партии. В революции она чувствовала возможность личной свободы, свободы своему необузданному характеру.

Именно Землячка заявила о пленных белых: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море».

Лучшую характеристику Залкинд-Землячке дал Александр Солженицын, назвавший ее «фурией красного террора». Уничтожение пленных носило кошмарные формы, приговоренных грузили на баржи и топили в море. На всякий случай привязывали камень к ногам, и долго еще потом сквозь чистую морскую воду были видны рядами стоящие мертвецы. Говорят, что устав от бумажной работы, Розалия любила посидеть за пулеметом…
Очевидцы вспоминали: «Окраины города Симферополя были полны зловония от разлагающихся трупов расстрелянных, которых даже не закапывали в землю. Ямы за Воронцовским садом и оранжереи в имении Крымтаева были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанных землей, а курсанты кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать камнями золотые зубы изо рта казненных, причем эта охота давала всегда большую добычу».

Еще одно документальное свидетельство: «При нас откопали труп девушки лет 17-ти. Совершенно нагая, лежала эта девушка, почти ребенок, перед нами. Голова ее изувечена до неузнаваемости, все тело было в ранах и кровоподтеках. А руки! Эти руки носили следы дикого зверства. С них до локтя была снята кожа и белела пристегнутая каким-то изувером бумажка. На ней было написано: «Буржуазная перчатка»... Изувеченные трупы родные пытались опознать хотя бы по зубам - но золотые зубы и мосты были вырваны чекистами... на лбу жертв мужчин были вырезаны офицерские значки, на груди портупея, на плечах погоны».

Один из активных участников крымских «зачисток» писал тогда: «Землячка совсем озверела, не может спокойно позавтракать, не расстреляв десяток – другой белых офицеров…» Не уступал «фурии террора» в кровожадности и венгерский «товарищ» Бела Кун. Сын трансильванского еврея и венгерской кальвинистки в двадцатом был назначен членом Реввоенсовета Южного фронта и вместе с Землячкой был наиболее активным организатором и участником расстрелов тех белых офицеров, которые, поверив красным, остались в Крыму.

Правда, если Землячка умерла своей смертью и даже замурована в кремлевскую стену, то Куна судьба сурово наказала: в 1937 году он был арестован, на допросах подвергался жестоким пыткам, «во всем признался» и 29 августа 1938 года приговорен к расстрелу. Вспоминал ли он, корчась в руках чекистов, как сам пытал в двадцатом пришедших к нему «амнистированных» офицеров?..

Впрочем, кроме этой «сладкой парочки» хватало и других «ударников» расстрела. В Одессе была широко известна палач Вера Гребеннюкова (Дора). Она вырывала волосы, отрубала конечности, отрезала уши, выворачивала скулы и так далее. В течение двух с половиной месяцев ее службы в ЧК ею одной было расстреляно более 700 человек.

В Севастополе зверствовала Надежда Островская. Эта сухенькая учительница с ничтожным лицом, писавшая о себе, что у нее «душа сжимается, как мимоза, от всякого резкого прикосновения», была главным персонажем ЧК в Севастополе, когда расстреливали и топили в Черном море офицеров, привязывая груз к телам…

Из походного дневника.

26 июля 0:30 – борт рейса Севастополь – Москва. Длинный-длинный день позади. Колонны древнего города в Херсонесе, прохладные волны Черного моря во время короткого купания, митинг и освящение памятника святителю Николаю Чудотворцу, последние беседы с «западными» русскими, фото «на память», обмен «координатами», длинная дорога в аэропорт, таможня…

…Самолет словно завис на высоте десяти километров где-то над границей суверенных Украины и России. Нужно бы поспать – скоро сутки, как на ногах, но в голову лезут и лезут обрывки мыслей. Отправился я в поход по морям и странам, а словно побывал в другом времени. Вдруг поймал себя на мысли, что отчего-то ощущения схожи с тем, что чувствовал я, возвращаясь из своих первых командировок в Чечню. Хочется скорее домой, хочется уйти от избытка впечатлений, а они не отпускают. Копаясь в себе, вдруг понял, что ощущаю себя обманутым. Обман и в том, что мне с детства втолковывали о тех временах, и в том, о чем не говорили. На «Красных дьяволятах» учили ненавидеть одних и восхищаться другими. Так же как сейчас пытаются обмануть, утверждая, что «все были хороши!» Удобная конечно позиция… И все тот же вопрос: зачем? И все тот же ответ: зачем бы ни было, проиграли все…

Приглушенно гудят двигатели, приглушен свет в салоне, в иллюминаторе холодно сияют вечные звезды. Правые, виноватые, красные, белые … Им все равно…