Прежде, чем начать свое изложение, позволю себе в качестве вступления небольшую аллегорию. Представьте себе, что вы садитесь на корабль, чтобы отправиться в дальнее плавание. У вас есть цель доплыть до новых берегов. Вы открываете карту и, проложив курс, начинаете свое путешествие в океане. Однако через некоторое время становится очевидным, что вы сбились с курса и движетесь теперь в неизвестном направлении. Виной всему оказались неверные карты, которые кто-то грубо исправил, начертив их по-своему.

А теперь посмотрите на ту же ситуацию, при условии, что океан – это окружающий нас мир, корабль – это народ, а карта, согласно которой он прокладывает свой курс – это его история.

Народ не знающий своей настоящей истории, как мне кажется, никогда не найдет своего пути в будущем и, примкнув однажды к чужим берегам, окончательно исчезнет, смешавшись с другим народами. Скажите, вы не боитесь, что народ этот - мы?

В послереволюционные годы в России появилось на свет уже не одно поколение, не знающее истинной истории своего государства. Точнее зная лишь ту, что была грубо искажена и переписана в угоду политическим интересам правящей диктатуры. Огромный пласт отечественной истории практически зарыт в глубокие недра. Оставшееся же на поверхности, перекрашено или попросту запятнано. Речь в данном случае идет об истории Первой мировой войны и Белом освободительном движении. Целая плеяда замечательных военноначальников, героев, истинных патриотов своего отечества оказалась оклеветанной и преданной фактическому забвению.

Сегодня принято говорить, что в нашем обществе, после раскола вызванного гражданской войной, наконец-то наступило примирение. И если это действительно так, то безусловно, наступило время вернуть честное имя тем, кто давно должен по праву занять свое законное место в истории Российского государства.

Процесс этот сложный, но необходимый. Тщательно скрывавшаяся правда, возвращается к нам из глубин истории по крупицам. И как мне кажется, каждый российский гражданин, имеющий такую возможность, должен донести эту правду до людей, чтобы направить, наконец, наш общий корабль правильным курсом.

Следуя именно этим убеждениям, я решил опубликовать некоторые записи моего родного дедушки, выпускника Казанского Императорского университета, ветерана Первой Мировой и ВОВ, подполковника медицинской службы, заслуженного врача Татарстана и России, Туруновского Михаила Андреевича, сделанные по его собственным воспоминаниям.

Будучи сыном полицейского чиновника (мой прадед: надворный советник Туруновский Андрей Михайлович, накануне революции являлся помощником Буинского уездного исправника) в 1911 году был принят в студенты медицинского факультета Казанского Императорского университета. Отрадно сознавать, что в то время люди действительно получали образование согласно своему призванию. Именно с этого он начинает свои воспоминания.

1913 год. Я студент 3 курса медицинского факультета Казанского Императорского университета. 3-й курс факультета, пожалуй, наиболее интересный из всех курсов. В это время медик приобщается к клинической работе, начинает работать около больного, исследует его, слушает клинические лекции, выполняет лабораторные работы по диагностике.

И естественно, как горячо поглощает тебя эта работа, когда в душе чувствуешь призвание к этого рода деятельности.

Да, это был человек, всю свою жизнь необыкновенно преданный своему делу. Он был из тех врачей, для которых клятва Гиппократа была по-настоящему священной. И тому были свидетелями его многочисленные и неподдельно признательные пациенты, благодарные отзывы которых в адрес своего дедушки, я часто слышал, будучи еще совсем маленьким мальчиком. Он был одним из тех, для кого совесть, справедливость, честь были неотъемлемой частью их бытия. Поэтому я оставляю за собой право, безусловно, верить его историческим свидетельствам.

Итак, возвращаясь к воспоминаниям. Вот как он описывает период Первой мировой войны.

Моя врачебная деятельность началась 15 мая 1915 года, когда я был призван в армию в качестве зауряд-врача и работал в должности младшего врача пехотного полка. Война требовала больших контингентов вооруженных сил. Медицинских работников в России было мало и во второй год напряженной борьбы с немцами мобилизовали на врачебную службу студентов старших курсов. Весной я сдал все положенные для перехода на последний 5 курс мед. факультета зачеты и экзамены, и был переведен на пятый курс. Но политические обстоятельства потребовали от меня начать служение Родине раньше, и я был призван на военную службу в качестве зауряд-врача в числе 30 человек добровольцев, изъявивших желание служить в действующей армии.

Военным при царской власти было большое уважение и почет. Помню, бывало, идешь по улице в военной форме, позвякивают шпоры, с боку висит сабля, на плечах погоны капитана[1]. Дворники, убиравшие улицу, прекращали пылить своими метлами и почтительно провожали тебя взглядом, чего не приходилось встречать в положении студента. Нас студентов не любили ни городовые, ни дворники. Да, и у остальной публики студенты почему-то не пользовались уважением. По призыве мы получали значительные суммы на обмундирование. Нам выдали документы на проезд в мягком вагоне до ДА (действующей армии). Одним словом нас обставили богато. По приезде в часть каждому врачу полагалась лошадь с седлом, которую выделяла часть или же отпускались деньги на покупку лошади и седла. Ухаживал за лошадью денщик, который был в полном моем распоряжении и обслуживал меня, берег мой багаж и выполнял все другие заботы обо мне. Нас, пятерых бывших студентов зачислили в 26 пехотную дивизию. По приезде в штаб 26 дивизии, мы явились к дивизионному врачу. Он принял нас очень почтительно и пригласил к ужину офицеров штаба. На другой день я, назначенный ординатором во второй дивизионный лазарет, распростился со своими товарищами и отправился к месту назначения. Второй лазарет 26 пехотной дивизии располагался в 12-15 километрах от передовой линии у небольшого фольварка. Так назывались мелкие земледельческие поселения, состоящие из нескольких домов.

Это было в Сувальской губернии (Польша), где основная масса крестьянства жила в этих маленьких поселениях. Крупных деревень там было мало. Торгово-промышленные поселения, населенные главным образом евреями, были в так называемых местечках, представляющих собой нечто вроде маленького городка, где имелись магазины, ремесленные мастерские, бани и административные учреждения. Военные обстоятельства принуждали население бросать свои фольварки и в большинстве они были необитаемы и мобилизовались армией.

Лазарет имел штат из 4-5 врачей, возглавляемый главным врачом, 10-15 фельдшеров, несколько десятков санитаров, начальника хозяйственной части, делопроизводителя и кассира. Кроме того, в каждом лазарете был священник.

Лечебные здания были расположены в больших бревенчатых хатах. Лазарет имел большой обоз на лошадиных тягах, состоящий из санитарных двуколок, обслуживаемых ездовыми.

Война в тот период была невероятно тихой. Передовая линия окопов всегда занята бойцами, целящимися в неприятельские окопы, и неприятель отвечал такими же редкими вылазками.

Временами стрельба увеличивалась внезапно, но не на долго, а потом вновь на фронте становилось покойно. К нам в лазарет обычно ночью привозили раненых из полков дивизии и по обработке этих раненых отправляли далее в тыл. В общем жизнь была скучная и ничего романтичного в ней не было. И я решил постараться перебраться в полк, где больше жизни, больше интереса. В лазарете не была организована настоящая медицинская помощь раненым, хотя были большие наборы с хирургическими инструментами и при желании можно было бы развернуть большую работу. Но ни главный врач, ни ординатор, не интересовались этим. И вся наша помощь оканчивалась в простой перевязке и отправке раненного или больного дальше в тыл. Я подал рапорт о переводе меня в 104 пехотный полк нашей дивизии, в котором служили призванные со мной два товарища: Богоявленский и Зарайский. Последний охотился перебраться в лазарет и одновременно со мной подал рапорт о переводе в лазарет и, таким образом, мы переместились. Жизнь в полку была более живой и интересной по боевой обстановке, т.к. полк располагался по передней линии, занимая своими боевыми частями передние окопы. Мы же, мед. пункт полка стояли 1-1,5 км от окопов. Мы были, таким образом, в курсе всех событий боевой жизни, богатой ежедневными приключениями. Кроме того, в полку было веселей от большого количества офицеров. Жизнь была более наполненной и интересной. Временами привычный режим нарушался и вспыхивали бои по инициативе немцев или с нашей стороны и тогда два-три дня были напряженными, но вскоре все затихало.

 Однажды наш полк сняли с позиций и отправили неподалеку по фронту к одной высотке, имевшей название «Бабья». Было приказано взять эту высоту. Началась артиллерийская подготовка. С визгом летели снаряды во вражеские окопы, рассчитывая разрушить их оборону. Но когда на довольно высокую и крутую высоту двинулась пехота, враг оказал решительное сопротивление и пулеметным огнем резал наши наступающие части. Много погибло на этой высоте и офицеров и солдат. Бились несколько дней, но успеха не имели. Затем нас отвели на отдых и переформирование под Одессу, где мы были несколько месяцев. Готовилось наступление крупного масштаба. Говорили, что будет впервые применена новая тактика при наступлении, так называемая «огневая завеса». Суть ее заключалась в том, что сильным артиллерийским огнем разрушалась передняя линия обороны противника. Далее, когда пехота шла занять первую линию, непрерывный поток снарядов должен был как завеса охранять наступающие части. Когда была взята первая линия окопов, подтягивалась артиллерия и вновь повторялась та же тактика, чтобы взять и следующую линию. Этим методом удалось на широком фронте прорвать оборону противника и углубиться в его территорию. Это было знаменитое Брусиловское наступление, в результате которого мы сумели взять громадное количество пленных. «О, russisch artileri!»[2], твердили пленные, пораженные необычной силой нашей артиллерии.

В период Брусиловского наступления я простудился, получил плеврит и меня эвакуировали в тыл. После чего меня на фронт больше не послали и оставили на службе в тыловых госпиталях, сначала в Казани, затем в Вятке и Бугульме.

За время работы на фронте я получил два военных ордена: «Станислава III степени с мечами и бантом» и «Анны III степени с мечами и бантом».

Так описаны некоторые события и порядки, царившие в русской армии.

Следующие записи посвящены революционному периоду, связанному с целенаправленным разложением российской армии большевиками, а так же моральному облику «Революционной красной армии» в период государственного переворота.

Февральскую революцию-свержение царя, начавшуюся неожиданно для широких масс русского общества, я застал в Вятке, где я отбывал воинскую повинность в качестве зауряд-врача эвакуационного госпиталя. Свержение царя – событие большой важности для всех слоев общества и ясно, что оно вызвало определенный подъем общественной политической жизни. Все толковали и предполагали разные возможности этого большого события. Но почему-то у большинства была уверенность, что все скоро войдет в нормальные рамки, что престол займет, или брат царя – Михаил или кто-либо другой из ближайших родственников дома Романовых. Предполагалась так же и возможность образования парламента для управления страной. Больших событий революционного порядка не ожидали. И когда в высших политических кругах создали временное правительство, чтобы в дальнейшем устроить учредительное собрание для выбора правительственной власти, все это воспринималось на первых порах со значительной долей спокойствия и слабой реакцией широких слоев общества. Были попытки во всех городах устроить широкие уличные демонстрации. Была такая демонстрация и в Вятке. Кучка ораторов из левых партий выступала среди масс демонстрантов, состоявших в большинстве из военных, и пыталась занимательными речами создать настроение массы. Но, в общем, демонстрация проходила импедантно, без соответственно событиям, подъема. Чувствовалась искусственность настроения. Солдатская масса шумела, орала революционные песни. Понятно, что мобилизованных на войну, оторванных от родных мест и от своих близких, переживших в большинстве ужасы войны, ежеминутно рисковавших своей жизнью их, эту обиженную судьбой массу, больше всего интересовала перемена политической власти. Ибо им грезились конец войны и отправка к себе на Родину. Левые политические партии хорошо учли настроение солдатской массы и двинули своих агитаторов в гущу мобилизованных, где имели большой успех в своей пропаганде, рассчитанной на разрушение дисциплины в войсках, неподчинение командному составу, характеризуя его как контрреволюционеров, приверженцев старого строя. Авторитет командира в войсках был низвергнут, солдатская масса всецело была на стороне левых партий. А, так как под ружьем в этот период были миллионы, то в руках левых создалась громадная сила вооруженных людей, с помощью которых можно было делать все.

Особенно привлекли солдат, конечно, лозунги большевиков, обещавших немедленный мир, изъятие земли у помещиков и передачи ее безвозмездно крестьянам. Разве могли иметь успех у солдатской массы другие лозунги политических партий. И большевики победили и меньшевиков, и социалистов-революционеров, не говоря уже о других более умеренных партиях.

Период послефевральской революции характеризуется усиленной агитацией военной массы со стороны большевиков. Выступления большевистских ораторов, можно было встретить всюду, где была солдатская масса: на вокзалах, где всегда толпились солдаты, в вагонах поездов, на рынках и тому подобное. Ораторы призывали солдат не идти на фронт, чтобы кончить таким образом войну. Солдатской массе это было на руку. Они мечтали об этом. Под влиянием большевистской агитации в армии начала падать дисциплина. Всех, кто считал нужным продолжать войну, солдатская масса считала врагами народа. Нам военным врачам приходилось работать в трудных условиях. К нам на комиссии посылались из запасных батальонов, подлежащие отправке на фронт солдаты. С большим трудом их уговаривали идти на военную комиссию, где они надеялись получить дальнейший отпуск или полное увольнение от службы. Мы были обязаны выполнять, как и до революции, свои функции. Т.е. отбирать годных к фронтовой службе. И вот, когда свидетельствуемый получал заключение о годности к фронту, он приходил просто в аффективное состояние, готовый броситься с побоями на врача, оскорбляя его порой площадной бранью. Дисциплины в частях никакой не было. Иной раз получаешь предписание отправиться в запасной батальон или команду выздоравливающих, чтобы освидетельствовать солдат и выбрать годных к фронтовой службе. Просишь фельдфебеля построить команду, но ни фельдфебель, ни офицеры не берутся за это дело, т.к. она не выполнима. Солдаты не хотят строиться. Махнут и уходят ни с чем. Докладываешь своему начальству о положении, и тем дело кончается. Никто никаких мер по поводу нарушения дисциплины не принимает. Солдатская масса была вся деорганизованна и ждала от правительства декрета об окончании войны и заключении мира.

 Начался период большевистской власти. В числе первых декретов был декрет об окончании войны и мире. Кому этот декрет не был радостным событием?! Все радовались ему. Но армия не распускалась. Повсюду были запасные батальоны и их пока не распускали, т.к. они были той силой, на которую опирались большевики и остаться без этих сил большевики боялись. И вот эта громадная армия с полным отсутствием военной дисциплины вела паразитический образ жизни. От безделья занимались хулиганством. Во многих городах солдаты бунтовали, грабили магазины, склады, заводы.

Я, будучи на военной службе в Бугульме, был свидетелем солдатского бунта. Началось с того, что в аптеку были привезены медикаменты. Квартировавшаяся рядом военная часть, решила использовать аптечный спирт, и солдаты разграбили подводу, на которой были привезены медикаменты. А затем, не довольствуясь этим, бойцы атаковали аптеку, и ища спиртного, все там разворочали, не оставив как говорят, камня на камне. Все медикаменты были выброшены, жидкости разбиты. Разграбив аптеку, бойцы бросились к магазинам и там учинили полный грабеж и уничтожение товаров. Власти не могли ничего сделать. Начальник гарнизона (командир запасного батальона) распорядился вылить все запасы спирта, хранящиеся в спиртовом заводе, в том числе и сивушное масло. Пьяная толпа бросилась набирать текущий спирт по канавам в котелки и другую посуду. На улицах водворилась полная анархия. Отдельные граждане, пытавшиеся увещевать солдат, подвергались оскорблениям и избивались. Гражданское население попряталось в домах, а по улицам ходили пьяные солдаты, и раздавалось их бесшабашное пение. Вечером все мы врачи были в квартире главного врача, когда пришел фельдфебель из нашего госпиталя и сообщил, что все больные пьяные, некоторые умерли от отравления сивушным маслом, а многие в пьяном состоянии отравления. Я был командирован главным врачом в госпиталь. Вооруженный револьвером, я с фельдфебелем отправился в госпиталь. На улицах никого не было. Все опьяневшие солдаты спали непробудным сном. В госпитале я застал несколько фельдшеров, оставшихся в трезвом состоянии и возившимися с опьяневшими ранеными и больными нашего госпиталя. Один фельдшер лежал мертвым в усыпальнице, отравившийся сивушным маслом. Назначив лечение и сделав указания фельдшерам, я отправился домой. Ночь прошла покойно для перепуганных граждан города. А утром вновь появились группы пьяных солдат, в расчете продолжить события прошедшего дня. В запасных батальонах были организованны национальные роты. И у нас была рота татар. Офицерам татарской роты удалось уговорить своих подчиненных идти и подавить мятеж. И вот рота татар во главе с командирами в строю двинулась по улицам города, арестовывая бунтующих. Быстро наступил порядок, и страсти улеглись.

Такие мятежи с разграблением магазинов и складов, в этот период были и в других городах. Солдаты бездельничали, шлялись по городу, заполняли вокзалы, кино. Кругом, и на улицах и в помещениях было громадное количество подсолнечной шелухи, которую никто не убирал, и она с каждым днем увеличивалась, устилая пол на несколько вершков.

 В казанском кремле там, где теперь располагается военное училище, была расквартирована военная часть. Солдаты со второго этажа, садясь на окна, испражнялись наружу, т.к. уборные были переполнены и их никто не убирал и соответственно каждому окну во дворе росли столбы, достигая к концу зимы высоты второго этажа. Такой порядок был в армии в первый год советской власти!

Любопытны так же заметки о состоянии гражданского общества в тот, так называемый «революционный период».

Торговля дезорганизовалась. Большинство магазинов были закрыты. Ничего, ни где купить было не возможно. Кое-как поддерживалась торговля хлебом. На улицах происходили грабежи, и вечером ходить было опасно. Все откуда-то обзавелись оружием, и с вечера по всем улицам производилась стрельба. Стреляли где нужно и не нужно. Почему-то палили из револьверов из форток прямо в воздух. Милиции нигде не было видно. Кварталы охранялись гражданами, несущими дежурство по очереди, но никто не наблюдал за дежурствами, и поэтому порядка не было, и сплошь и рядом, улицы оставались без охраны. За беспорядки винили, конечно, большевиков и симпатии к ним со стороны преобладающей массы населения не было.

Я помню грандиозную манифестацию граждан города Казани, которая состоялась на улицах Казани, когда был объявлен декрет об отделении церкви от государства. Тысячные толпы с антиправительственными лозунгами заполняли улицы Казани, выражая тем антипатию к правительственному постановлению. Конечно, пресса утверждала, что манифестация эта не охватывала все слои общества, что это продукт попов и преданной им группы верующих. Но грандиозность выступления сама говорила за то, что масса выражает свои антипатии власти. Манифестантами были все слои общества, и пожилые и молодежь, рабочие и интеллигенты, богатые и бедные. Верующие и не верующие.

В деревню постепенно возвращались демобилизованные и довольные тем, что они вновь у себя. Измученные долгой войной и переживаниями первых дней революции, они отдыхали и в силу наступившей психической реакции не принимали участия в общественной жизни. Кроме того, в тогдашних условиях деревни, демобилизованные недоверчиво, с подозрением относились к политике большевиков в деревне. Начались симптомы гражданской войны. Тогда было стремление у власти расколоть деревню на два враждующих лагеря: бедняков и кулаков. Были организованны комитеты бедняков, которые старались на средства кулаков, добыть для бедняков хорошей жизни. По указаниям комитета бедняков у зажиточных крестьян отнимался хлеб, животные и скопленное добро. В комитеты бедняков входили в большинстве лодыри и пьяницы, почувствовавшие, что при советской власти они смогут зажить по-хорошему и безнаказанно за счет других. В деревне началось недовольство мероприятиями власти. Таким образом, разруха и дезорганизация в городе на первых порах советской власти, создали отрицательное отношение к большевикам. Этому же настроению вторила и деревня. Историки революционных событий утверждают, что с первых шагов советской власти, преобладающее население было на стороне советской власти, что отрицательное отношение к большевикам было со стороны лишь небольшой прослойки буржуазии в городе и кулаков в деревне. Едва ли это соответствовало истине.

Далее следуют очень интересные свидетельства и описываются некоторые эпизоды Гражданской войны.

Я был свидетелем прихода чехословацкого корпуса в нашу область (Симбирская губерния, Буинский уезд), когда представители советской власти бежали. В нашем уезде население арестовало некоторых комиссаров и жестоко с ними расправилось. Я был в это время в одном волостном селе, где был арестован бежавший из уездного города, комиссар. Громадная толпа с диким глухим криком, произвела над ним суд. Его волочили по земле и топтали ногами. Измятого, с размозженными внутренними органами, дотащили до больницы и потом довольные сделанным, разошлись по домам. Были в этой толпе и кулаки и бедняки. Это не была кулацкая расправа, это расправа всего недовольного властью населения. В одном из селений нашего уезда общество арестовало председателя сельсовета и его членов, и живыми зарыли в могилу.

Недолго были чехи в наших районах. За время их пребывания в нашем городе организовали роту добровольцев для отпора красным на случай их попытки вернуться к власти. Ротой этой командовал молодой прапорщик Жуков. В Симбирске в это время также поднялись военные части. По распоряжению Симбирска наша рота должна была удалить красных из пределов Буинского уезда. Красные смогли так же создать военные группы, и расположившись в селе Батырево, в 40 верстах от Буинска, угрожали белым. И вот произошел бой между этими группами, окончившийся полным разгромом большевистской группы. Жуков со своей группой подошел ночью к Батыреву, расположил пулеметы на берегу реки Булы, с расчетом расстрелять, отступающих по мосту красных. И когда рота Жукова ворвалась с криками в Батырево, спавшие красные в безоглядке бежали за реку и большинство их погибло на мосту, расстрелянные пулеметами. Оказалось, что у красных преимущественно были латыши и китайцы.

В скором времени рота Жукова была вызвана в Симбирск, т.к. на него наступали красные. И Буинск остался без власти и гражданской, и военной. Так было несколько дней. За это время напуганные большевики послали аэроплан, который бросал на город бомбы. По-видимому, красные предположили наличие бывших военных сил в Буинске. Одна из бомб упала в болото около камышей и не взорвалась. Ребята разыскали ее, и один из бывших военных взялся ее разрядить и стал проделывать это в окружении толпы народа. Бомба взорвалась и одиннадцать человек получили ранения, большинство в брюшную полость, некоторые в голову. Все они в страшных мучениях умерли в ближайшие дни в больнице.

И вот, наконец, в одну их темных сентябрьских ночей, наш город вошли красные, не встретив ни какого-либо сопротивления. Рано утором я был вызван к больной в соседнюю деревню. И когда я возвращался домой, около города к нашей подводе прискакал верховой, сняв и держа наготове винтовку. Потребовав нас остановиться, он стал допрашивать меня, кто я. Мой возчик подтвердил мой ответ, что я врач и еду из деревни, куда был вызван к больной. Меня отпустили.

Приехав домой, я узнал тяжелую весть: ночью был арестован мой отец и посажен в тюрьму. Причина ареста – донос служителя уездного исполкома Терентия Колпакова, что мой отец занимался агитацией в пользу белых. Исполком был расположен в соседстве с нами. Колпаков очень часто ходил к нам как сосед и отец часто разговаривал с ним, конечно избегая политических тем, т.к. ему бывшему чиновнику полиции, было опасно касаться этих вопросов с посторонним человеком. Почему Колпаков наговорил на отца, до сих пор для нас не понятно. Может быть это было желание со стороны Колпакова показать свою преданность красным.

Ночью у отца произвели обыск, ничего предосудительного не нашли. Но комиссар Герасимов счел нужным сказать, что прощайтесь с ним, утречком мы его расстреляем. Прибежав домой, я застал мать и сестер Тоню и Веру в страшном горе. Я решил действовать через знакомых комиссаров, чтобы доказать полную невиновность отца и освободить его. На мое счастье вернулся комиссар Кочетков Афанасий Митрофанович, мой бывший товарищ по школе, хорошо знавший моего отца. Обрисовав ему дело, я просил его правильно разобраться во всем. Кочетков обещал мне сделать все от него зависящее. И спасибо ему: отца отпустили в тот же день. Едва ли получился бы такой результат, если бы не знакомство с Кочетковым. Ведь в те времена много не рассуждали.

В городе восстановилась власть большевиков. Улицы наполнились шатающимися без дела красноармейцами. К нам ежедневно заходили вооруженные винтовками солдаты и просили выписать рецепт на спирт. Опасаясь любой реакции в случае отказа новой власти, приходилось удовлетворять их просьбу. Наконец я сообщил о поведении солдат их командиру Телегину и после этого, не приятные для нас посещения солдат, прекратились.

Я утверждаю, что в это период советской власти преобладающая масса населения была враждебно настроена к большевикам. И только отдельные единицы, в большинстве лодыри и хулиганы, стояли за большевиков. Красные считались самозванцами, захватившими силой власть, тогда когда народ ожидал учредительного собрания, когда казалось бы, в пору было избрать народную власть. Красные, в тот период, чувствуя неприязнь к ним, ко всем относились грубо, называя нас буржуями. На местах в провинции властвовали в комиссариатах малограмотные, а порой и просто хулиганствующие люди. Указания и директивы центральной власти сплошь и рядом игнорировались. Всюду царило беззаконие и произвол.

Современные историки обвиняют русскую интеллигенцию в ее отрицательном отношении к большевической революции, в длительном саботировании начинаний советской власти на первых порах ее ориентации. Скажите: как могла реагировать интеллигенция в вопросе отрицания учредительного собрания, в выборе власти после падения самодержавия? Ведь большевики нейтрализовали учредительное собрание и считали необходимым силой взять политическую власть рабочими и крестьянами без всякого учредительного собрания. Такое поведение считалось в представлении интеллигенции как поведение аморальное, как захватничество.

Такова, увы, реальная картина происходящих в то время событий, описанная человеком самой гуманной профессии.

Я привел фрагменты этих записей, не для того, чтобы «очернить» память большевиков и красноармейцев. Моей целью является донести настоящую правду, не зависимо от того нравится она кому-то или нет. Только узнав эту правду, мы по настоящему сможем понять, почему и во имя чего, поднялось тогда Белое освободительное движение и какие цели оно преследовало в действительности.

В моем сознании понятия офицер и интеллигент были всегда неразрывны! Иначе, зачем носить эти золотые погоны на плечах, если ты не будешь отличаться образованностью и, что особенно важно для меня, благородством и высоким осознанием собственного долга перед Отчизной.

Честь имею.

Писатель, драматург, офицер СА Михаил Валерьевич Туруновский.