Галлиполи, август
Иван Лукаш,
 «Трубач поет вечернюю зорю. Я знаю, полыхает на меди багряный закат. Трубач поет, подымая трубу на все четыре стороны света. Вечерняя зоря летит короткими криками, точно птица бьет багряными крыльями. Кого кличешь ты, вечерний трубач?..»

1921 г.

Сердце стучит натужно,

Но не хочу стареть,

Просто по новой нужно

В прошлое посмотреть.

Ведь наступают сроки

Позднего бытия.

Может быть, эти строки

Станут, как дань моя

Тем, истребленным, бывшим,

Но, отгорев в былом,

Все–таки победившим

Духом, а не числом.

1.

Белый стяг с перекрестием алым

Устремлялся в далекий предел.

Крестоносец, сверкая забралом,

На балтийские волны глядел.

Буро пенилась мутная влага,

Отдавая свой цвет янтарю.

И служила баронская шпага

То гроссмейстеру, то королю.

Но однажды чужая победа

Пламя бросила в рыцарский форт,

И знамена сурового шведа

Полегли у петровских ботфорт.

И, срывая разбитые брони,

Вышли люди тевтонских кровей

Дать присягу Российской короне

За себя и своих сыновей.

2.

На морях, в генеральском ранге ли

Иль в чиновничьих сюртуках

Государям служили Врангели,

Чтоб держава жила в веках.

Погибая в боях под ядрами,

Курс заветный во льдах следя,

С эскадронами и эскадрами

В даль рассветную уходя,

Закалялись жарой и стужею,

Избегали придворной лжи,

А порой, отложив оружие,

Принимались за чертежи.

На Аляске и в Севастополе,

Средь песков и степной травы

Их руками державу штопали,

Если рвались тугие швы.

3.

Кто–то парус крепил,

Полюса штурмовал,

Опьяняясь простором

Бескрайних широт.

Кто–то злобу копил,

К топору призывал,

Мятежом и террором

Взрывая народ.

Век старел в колее,

Словно бриг на мели,

И другие пути

Ожидали страну.

А в баронской семье

Двое братьев росли,

Чтоб однажды уйти

На большую войну.

4.

И легкий ветер и металл

Подвластны были им.

Один о гвардии мечтал,

Другой считал своим

Волшебный мир дворцов, картин,

Возвышенных речей.

Среди поэзии – один,

Другой – среди мечей.

И если первому гроза

Была, как пир богов,

Второй, не целясь, бил в туза

С пятнадцати шагов.

Но равно знали общий долг

И воин, и поэт:

Ушел на запад Конный полк,

А следом – лазарет.

5.

Темнеет луг сожженною травой,

Шрапнельный дым разносит ветерком,

И ротмистр, как будто неживой,

На миг застыл с приподнятым клинком.

И целый мир повис на волоске.

Забыто все. Последняя мольба:

«Хватило б сил в стремительном броске!»

Но вот звучит сигнальная труба.

«За дело, с Богом!» Двинулись, пошли.

Поэскадронно, словно на парад.

Стучат копыта, кутаясь в пыли.

Несутся кони сквозь свинцовый град.

А в сердце рвется гибельный азарт,

И жизнь чиста, свободна и легка,

Как по ветру развернутый штандарт

Лейб–гвардии Господнего полка.

6.

Боже, вспомни о тех, кто горе

Делит с родиной пополам!

Разливается тиф, как море,

И волною ползет к тылам.

Но уж так повелел Создатель,

Чтобы, волей Его ведом,

Врангель–младший, поэт–мечтатель

Затерялся в разливе том.

Врангель–младший, душа богемы,

Где ваш голос, печаль и смех?

Этот мир покидаем все мы,

Только лучшие раньше всех.

Тяжела ты, шинель солдата,

Да не сбросить тебя никак!

И война, это дело брата,

Догорает в пылу атак.

7.

Черным крепом судьба занавешена,

Смерть шальная разит второпях,

На фронтах кавалерия спешена

И дерется в пехотных цепях.

Неотвязная песенка крутится,

Хоть под череп свинец вколоти:

Здесь дороги разводит распутица,

Там Распутин уводит с пути.

И к чему боевые коллизии,

Коль не виден победный исход?

Командиром казачьей дивизии

Врангель встретил семнадцатый год.

Врангель–старший, судьбою обласканный

В мертвой стыни дождей и снегов.

Скоро вспыхнет зловещими красками

Это имя для новых врагов.

8.

Вот теперь и вспоминай, как жили встарь,

Призывай в сердцах к Господнему суду!

Что же сделал наш несчастный Государь

В трижды проклятом семнадцатом году?!

Обратился б он к помощникам иным,

Бросив карты в непорядочной игре,

Да повесил бы Гучкова с Шульгиным

На высоком привокзальном фонаре!

Не случилось... И теперь, куда ни глянь,

Всюду наглая, прокуренная тля.

И Керенского трясущаяся длань

Крутит воротом державного руля.

Распустили, растранжирили страну,

Промотали либералы и жиды.

Остается лишь Каледин на Дону

Да корниловцев железные ряды.

9.

Меж солдат болтуны голосили,

А ему гордый разум вещал:

«Прочь из армии, прочь из России.

Ну пред кем ты ее защищал?

Пуля в спину! – лишь к этой награде

Осужден ты взбешенным скотом.

Нынче дьявол царит в Петрограде.

И не важно, что будет потом.

Уезжай...» Но манили куда-то

В глубь степей, за Кубань и Азов,

То ли голос погибшего брата,

То ли предков решительный зов.

Там уже грохотало повсюду,

Словно в пропасть обрушился мир.

Белой гвардии, русскому чуду,

Нужен был боевой командир.

10.

В той смуте не видится брода,

Но, если бушует война,

Потомку старинного рода

Дорога всего лишь одна.

И вновь боевого таланта

Зажегся живой уголек,

И чин генерал–лейтенанта

На плечи погонами лег.

А бойня все длится и длится,

И лошади гонят в карьер.

Атака! И рухнул Царицын,

Как будто на скачках барьер.

Атака! И, кажется, скоро,

Смиряя бунтующий сброд,

Блеснет золоченая шпора

У древних Кремлевских ворот.

11.

Если б они взяли Москву,

Ринувшись мечом и огнем,

Если б не во сне – наяву

Взвился русский флаг над Кремлем!

Если бы Кутепов не сдал,

Если бы прорвался Шкуро,

Если бы разящий металл

Выжег комиссарам нутро!

Чтобы до британских морей

Мчалась слава белых полков,

Чтобы на Руси лагерей

Не было во веки веков.

Чтобы лился звон в синеву,

Раскаляя синь добела.

Если б они взяли Москву,

Если б Божья воля была!

12.

Летом зной, а зимою ненастье,

Голод, тиф, леденящая мгла.

И усталые белые части

Отступили на юг от Орла.

Рассыпалась недавняя сила,

Как под ветром сухое пшено.

И Кубанская Рада бузила,

Рушил тыл неуемный Махно.

И Деникин, от боли седея,

Покидал черноморский рубеж.

Шли носители красной идеи,

Пробивая широкую брешь.

Кто теперь чашу горькую примет?

Кто задержит несущийся ком,

Кто упавшее знамя поднимет?

В ком надежда? Спасение в ком?

13.

Словно осколки имперских корон,

Брызги роняет волна.

Белая гвардия, черный барон.

Русская боль и вина.

Белая гвардия... Мертвый корнет

Павшим играет отбой.

– Ваше сиятельство, выхода нет.

Стоит ли спорить с судьбой?

– Стоит ли спорить... Наверное, да!

Вечна ли власть сатаны?

Может быть, внуки узнают тогда

Правду гражданской войны.

Может быть, правнуки все же поймут,

Подлое время кляня,

Честность порывов, трагедию смут,

Горечь минувшего дня.

14.

Отдышались, передохнули,

Подравняли ряды, а там

Даже радость побед вернули,

Отплатив по былым счетам.

Но – Россия уже другая,

Красной веры над ней коса.

И ни конница Улагая,

Ни Кутепова корпуса

В степь кубанскую не пробьются,

Не рассеют гудящий рой:

Там, где тысячи в плен сдаются,

Сотни тысяч приходят в строй.

Давит, давит число и душит,

Нарастает со всех сторон.

Знать, пора от горящей суши

Уводить корабли, барон!

15.

Профиль, очерченный резко,

Пристальный взгляд свысока,

Шашка, папаха, черкеска,

Сжатая грозно рука...

Врангель! При имени этом,

Взрезав полночную тьму,

Белым, мерцающим светом

Звезды сгорают в Крыму.

Врангель! Орущие глотки,

Слезы и яростный мат,

Да суетливые лодки

У броненосных громад.

Врангель! Проклятье и слава

Будто скрестились на нем,

Там, где кипящая лава

Крым захлестнула огнем.

16.

Натянутых струн перебору

Звенеть в роковом кураже...

Эскадра уходит к Босфору,

Эскадра уходит уже.

По душам, по мыслям, по венам

Проводит судьба острие,

И давит мучительным креном

Жестокая ноша ее.

Эскадра уходит куда–то

В безмерность часов и минут.

Сливаясь с лучами заката,

Дредноуты мощные мнут

Морские огромные мили.

Возврата уже не дано.

И мачт напряженные шпили,

Как руки идущих на дно.

17.

Пусть крапленые карты выпали

У последнего рубежа,

Остаются – Лемнос, Галлиполи

Да Бизерта, да Чаталджа.

Как подножье Креста солдатского,

Эти бухты и острова

Тем, кто вышел из пекла адского.

И какие еще права

Перед Францией и Британией?

Нет отныне долгов и прав.

Всеми преданные заранее

Для глумления и расправ,

Вы остались мечтою смелою,

Воспарив на пути земном

Верой белою,

Песней белою,

Сказкой белою,

Белым сном...

18.

По ротам приказ – подняться!

Рассвет нестерпимо ал.

Над галлиполийским плацем

Бессмертный звенит сигнал.

Тугие шеренги строя,

К винтовкам примкнув штыки,

Из праха встают герои,

Мальчишки и старики, –

Израненные, седые,

Познавшие все ветра,

И горестно–молодые,

Вчерашние юнкера.

Так вот она, Русь Святая,

Не канувшая в века!

И с шелестом, грусть сметая,

Взлетают знамен шелка.

19.

Глухо скрипнула дверь,

Донося отголоски с бульваров,

И последний парад

Вспоминается, словно в бреду.

Пред глазами теперь

Лишь сухие столбцы мемуаров,

Скорбный список утрат,

Не закрытый в двадцатом году.

И, как будто извне,

Слышен голос, знакомый до дрожи:

«С Белой гвардией слит,

Для России ты сделал, что мог.

А в гражданской войне

Победителей нету...» И все же

Прошлым сердце болит,

Да сжимаются нервы в комок.

20.

Что говорить, обстоятельства!

Черные тени у глаз.

Полноте, ваше сиятельство,

Штатский костюм не для Вас.

Снова от топота конского

Вам не уснуть до утра.

Ветви у древа баронского

Переломали ветра.

И подступает истерика,

Кружится дней карусель.

Контуром русского берега

Тонет в тумане Брюссель.

– Что там, не зарево плещется?

Может быть, снова – в седло?!

– Нет, это только мерещится.

Время еще не пришло.

21.

«...Для вас это белый ангел,

И вы за него горой,

Водил вас в атаки Врангель,

Чтоб жил Николай Второй...» –

Написано было кем–то

В неведомом далеке,

В Стамбуле или в Сорренто,

В разгуле или в тоске,

С улыбкой или с печалью –

Не знаю, не в этом суть.

Герой мой за дальней далью

Окончил свой яркий путь,

Пройдя над земным покровом

Видением грозовым.

...Но в тысячелетье новом

Он видится мне живым.