- Уважаемый Федор Федорович, Вы были автором первой статьи об А.И. Солженицыне, напечатанной в советском издании после официального снятия запрета. Как случилось, что именно Вы стали своего рода «первопроходником»?

- Статья, о которой идет речь[1], – была напечатана в еженедельнике «Литературная Россия» 7 июля 1989 г. с редакционной врезкой, где приводилось коммюнике о заседании секретариата правления Союза писателей СССР. Правление постановило об отмене исключения А.И. Солженицына из Союза писателей и о необходимости публикации его произведений в Советском Союзе. Параллельно такое же официальное сообщение о решении правления СП было напечатано в «Литературной газете». Эти два официальных сообщения знаменовали конец эпохи и начало новой. Напомню, что Солженицын был исключен из Союза советских писателей в 1969 г.; к тому моменту он уже обладал мировой славой, но в СССР из его произведений были опубликованы лишь несколько рассказов, а на западе – два романа («В круге первом», сокращенная и смягченная версия, и «Раковый корпус»); в 1970 г. Солженицыну была присуждена Нобелевская премия по литературе; в декабре 1973 г. он опубликовал заграницей написанный им ранее, но таимый «Архипелаг ГУЛАГ», после чего в феврале 1974 г. Солженицын был арестован, обвинен в «измене родине», указом Президиума Верховного Совета СССР лишен советского гражданства и принудительно выслан из СССР. На заседании руководства Союза писателей руководители Союза (некоторые из которых были ключевыми фигурами в травле Солженицына, как Сергей Михалков) взяли все прежние слова назад и признали, что Солженицын – великий русский писатель. После этой даты началась массовая публикация произведений Солженицына в литературных журналах («Новый мир», «Наш современник», «Нева» и другие). Начался «год Солженицына». (Как потом стало известно, решению руководства Союза писателей предшествовало решение советского политического руководства, которое, однако, не хотело делать открытых шагов само, поэтому спустило все на Союз писателей. А.И. Солженицын по-прежнему оставался лишенным советского гражданства и не реабилитированным по обвинению в измене родине. Решения о возврате ему гражданства и отмене всех обвинений состоялись существенно позже).

Напомню, что в 1989 г. «Литературная газета» была органом Союза писателей СССР, а меньшая по формату и по известности «Литературная Россия» – органом Союза писателей РСФСР, как бы «малого» союза. (Яркая иллюстрация роли России и русских в советской системе!) Публикуя, в отличие от «ЛитГазеты», не только официальное коммюнике Союза писателей, но сразу и обзорную статью о творчестве Солженицына, «ЛитРоссия» смогла в тот момент как бы «обскакать» своего вечного и более сильного конкурента. Для них это было важно. Разумеется, само по себе это было некое наложение случайностей. Однако, как именно это произошло, стоит рассказать, потому что те времена быстро уходят в прошлое, вещи забываются, а для истории они интересны.

Прежде всего стоит напомнить о том времени. Итак, действие происходит в 1989 г.; полезно отступить еще раньше, в год 1988. Пик перестройки, советская власть пока в полной силе, и никто еще не знает, что через три года она рухнет. Продолжается поддерживаемая сверху антисталинская кампания (невзирая на «противодействие консерваторов», о котором все говорят). Печать расколота на два лагеря, странного состава: один условно «либерально-демократический», а другой «охранительный». На самом деле, это прообразы будущего разделения, но опять-таки, этого никто еще знает. Борьба идет через литературные издания, и символами времени являются романы «Дети Арбата» и «Белые одежды» (особенно первый). Копья скрещивают вокруг них. Общество «Мемориал» борется за увековечивание памяти жертв сталинских репрессий. (Само название апеллирует к решению – невыполненному – XXII съезда КПСС поставить памятник всем жертвам «культа личности» Сталина). При этом цензура никуда не делась. Что четко запрещено – прямая критика социализма (косвенную можно) и любая критика Ленина. Очень характерно, что «прогрессивный лагерь» именно эти запреты, в общем-то, и не стремится нарушать. Все валится на Сталина и сталинизм, вспоминается история с убийством Кирова, «Огонек» печатает главы из нового романа Рыбакова, и т.д. и т.п. Поперек течения публично пошли только Олег Волков, который на очередном заседании «Мемориала» к шоку организаторов заявил, что «дело не в сталинщине, а в ленинщине», и Владимир Солоухин, опубликовавший текст «Почему я не подписал то письмо». (Речь шла о первом обращении «Мемориала»). Волкова прогрессивная печать постаралась замолчать, а Солоухина подвергли дикой травле как «сталиниста». С другой стороны, «консервативный» лагерь, сейчас смешно вспомнить, а может, и не так смешно, держался за коммунистические устои и советский патриотизм, а их, так сказать, «русская составляющая» проявлялась в основном в антиеврейских выпадах и намеках. Соответственно, в глазах «общества» это были презренные коммунисты и антисемиты. И условные «патриоты» вполне этому соответствовали, как ни печально. Что же до Солженицына, его имя было полностью исключено из любого упоминания. Его как бы не было. Запрет был полный. Странным образом в этом были едины и коммунистическая власть, и прогрессивная общественность, сплотившаяся вокруг «Мемориала», журнала «Огонек» и т.п. Можно по пальцам перечесть исключения, информация о которых каким-то образом доходила (например, через «вражеские голоса»). Одним было якобы какое-то обращение, или предложение обращения, к Солженицыну при создании общества «Мемориал». Другим исключением были проскочившие в какой-то телевизионной передаче слова Виктора Астафьева по поводу русского кладбища во Франции, что он не хотел бы, чтобы, как мы сейчас навещаем могилу Бунина, когда-нибудь в будущем пришлось бы заграницей навещать могилу Солженицына, если случится так, что он умрет в изгнании. Это произвело определенный резонанс в интеллигентных кругах. Астафьев сам тогда подвергался травле как «фашист» (помню, как один известный математик мне тогда говорил, что Астафьев – «очень опасный человек»). И вот на таком фоне прозвучало его заявление о Солженицыне. Еще одной ласточкой было сообщение, переданное по западному радио и потом несколько раз опровергавшееся и повторявшееся, что недавно тогда назначенный новый главный редактор журнала «Новый мир» Сергей Залыгин, находясь с визитом почему-то в Дании, на вопрос какого-то датского журналиста, «не собирается ли он печатать Солженицына», загадочно ответил, что «не исключено, совсем не исключено». Слова Залыгина произвели локальную мировую сенсацию и несколько раз за день опровергались и подтверждались. По наиболее развернутой версии Залыгин якобы говорил, что «Новый мир» собирается напечатать «Раковый корпус», на который у журнала был заключен договор еще при Твардовском, а «не исключено, совсем не исключено» относилось к вопросу об возможной публикации «Архипелага ГУЛАГа». Это все происходило до лета 1988 г.

Летом же 1988 г. произошла настоящая сенсация. Еженедельник «Книжное обозрение» напечатал статью Елены Чуковской «Вернуть Солженицыну гражданство СССР!» Сейчас даже трудно представить, какая это была бомба. Подумайте: Солженицын обвинен в измене родине и выслан из СССР всего за 14 лет до этого. Его высылку сопровождала невероятная пропагандистская кампания. Имя Солженицына подверглось поношению, которого не удостаивался до этого никто из врагов советской власти, разве что Троцкий при Сталине. Саму его фамилию было невозможно произнести вслух. За «Архипелаг ГУЛАГ», найденный при обыске, сажали. (Не за любую «антисоветскую литературу» сажали, но именно за «Архипелаг» сажали). От невинного слова «архипелаг» люди вздрагивали (я слышал, что в школы была спущена инструкция на уроках географии говорить «группа островов» вместо «архипелаг»), а аббревиатура ГУЛАГ, превращенная Солженицыным в художественный символ и имя собственное, сама по себе стала нелегальной. В начале того же 1988 года, я помню, как буквально не верил своим глазам, прочитавши это запретное слово впервые на серой журнальной странице «Нового мира» (а не листке самиздата или заграничного издания) – в опубликованном наконец на родине романе Пастернака (тоже была сенсация!). И вот в такой атмосфере – как? как это стало возможно? – появляется статья Елены Чуковской. И в следующем же номере – шквал откликов читателей. Запрет на имя Солженицына был таким образом прорван, – но не снят официально; и замалчивание продолжалось. Я думаю, что действовали совокупно и советская цензура и неприятие Солженицына (потом ставшее очевидным) в «прогрессивном», тогда доминировавшем, лагере. Как сейчас известно, а тогда можно было только догадываться, шла закулисная борьба за полное снятие запрета и за публикацию произведений Солженицына. Власти упирались: стало известно, что «Новый мир» хотел уже открыто объявить о планах публикации Солженицына в 1989 году в анонсе на журнальной обложке, как это обычно делалось, но было наложено табу сверху, непосредственно от секретаря ЦК по идеологии Вадима Медведева, и обложку пришлось сдирать с уже готовой части тиража. Позиция самого А. И. Солженицына была такая: так как он был официально осужден за «Архипелаг ГУЛАГ», только с «Архипелага» и могла начаться публикация его книг на родине. (Это было четко им заявлено). Интересно посмотреть на развернувшуюся в связи с этим борьбу. Она показывает поляризацию внутри тогдашних власти и общества. В некоторой другой форме подобная поляризация по поводу Солженицына существует и сейчас. Коммунистическая власть тогда хотела обмануть (как всегда); понимая, что удержать полный запрет на Солженицына не удастся, они хотели обойтись какими-то «малыми формами», например, вернуться к идее напечатать «Раковый корпус» и перепечатать уже публиковавшиеся прежде в СССР рассказы. А «Архипелаг» и все остальное оставить под запретом. И тем более избежать общественной реабилитации Солженицына, и ни в коем случае не давать ему самому слова, условно говоря. Поэтому они пытались вообще избежать контактов с ним. Они хотели действовать так, как будто бы Солженицына самого уже нету в живых. Парадоксальным образом в этом желании «обойти» Александра Исаевича Солженицына с властью соединились обе общественные группировки: антисталинисты-»либералы» и «патриоты». (Не могу не использовать кавычек). При этом тогда – здесь разница с уже нашим временем – обе группы весьма наивно надеялись использовать имя и творчество Солженицына в своих партийных целях. Я пишу с иронией, но эта ирония горькая. В обеих группах были и честные люди, и партийные интриганы, и ведь сама вражда либералов и патриотов без кавычек, т.е., желающих увеличения свободы и желающих добра родине неужели же так предопределена? Это наше несчастье. Как бы то ни было, ярким знаком разделения стало полуофициальное, не санкционированное, но и не запрещенное, празднование 70-летия Солженицына в декабре 1988 г. в Москве. Праздновали, если можно так сказать, «по куриям». Состоялось три общественных вечера. Не помню точно помещений (одно, кажется, «Дом кино»). На одном были «либералы». На другом «патриоты» – авторы «Нашего современника». Там, в частности, выступали Валентин Распутин и Игорь Шафаревич. Сам Куняев тогда еще не клеймил Солженицына теми словами, которыми он его клеймит сейчас, а хотел его печатать. Наконец, третий вечер был более камерным; там были люди, наиболее лично близкие А.И.; имена некоторых из них мы сейчас знаем из списка его тайных помощников-»невидимок». Вот эти три отдельных вечера по поводу юбилея Солженицына в 1988 г. очень характерны.

Тем временем с публикацией произведений Солженицына продолжался тупик. Власть не хотела печатать «Архипелаг» и вообще идти честным путем, т.е., общественно-гражданской реабилитации А.И.С. и позволения издательствам и журналам нормальных переговоров с автором. Можно только гадать, но где-то в недрах ЦК, видимо, возникла идея пиратской публикации, т.е., незаконной, без информирования автора и вопреки его воле. Опять-таки, как сейчас говорят про разные «башни Кремля», так и тогда зашли с двух разных сторон. Либерально-прогрессивный «Огонек» вдруг перепечатал знаменитый рассказ «Матренин двор» (кажется, это было осенью 1988 г)., снабдив его длиннющим предисловием Бенедикта Сарнова. Сарнов был тогда ведущим критиком и публицистом прогрессивного лагеря. Смысл предисловия был – вот мы напечатали Солженицына (один пиратски перепечатанный рассказ после запрета в двадцать лет!), поэтому теперь можно и нужно Солженицына критиковать. Что Сарнов в своем тексте сразу и сделал. Критика эта была неинтересна и недобросовестна. Это была модель будущих стандартных нападок из либерального лагеря на А.И.С., с которыми современный читатель наверняка знаком. (Много лет спустя Сарнов написал целую книгу о Солженицыне в таком же духе. Но его книга все-таки интереснее из-за собранного им конкретного материала). Заход же с другой стороны был более фундаментальный.

Издательство «Советская Россия», которое тогда ассоциировалось с условным «патриотическим лагерем», стало готовить к печати пиратский сборник избранной прозы Солженицына, куда предполагалось включить роман «Раковый корпус» и ранее печатавшиеся в СССР рассказы («Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор» и другие). Как они, видимо, думали, юридической зацепкой для такого издания могло послужить то, что рассказы уже когда-то были опубликованы, а «Раковый корпус» хотя в СССР и не был опубликован, но на него был заключен договор с редакцией «Нового мира», он уже даже один раз набирался; и в определенном смысле эта вещь ближе всего в прошлом подходила к советской легальности. (По воспоминаниям А.И.С. в «Бодался теленок с дубом», публикация «Ракового корпуса» в СССР была предложена ему осенью 1973 г. через Н. А. Решетовскую – но непонятно от чьего в точности имени – в обмен на отказ от готовившейся, как уже знали советские власти, заграничной публикации «Архипелага ГУЛАГа». Это подтверждается воспоминаниями самой Решетовской. Но соглашение не состоялось). Сборник предполагался под редакцией Владимира Бондаренко и с его же предисловием. Сейчас Владимир Бондаренко широко известен как главный редактор газеты «День литературы», а в то время он тоже уже был достаточно известен как ведущий критик из «патриотического лагеря» (полярного к «Огоньку»; вот как противоположности тогда сошлись!). Относительно молодой, Бондаренко примыкал тогда к группе других молодых в «патриотическом лагере», которые больше склонялись к некоммунистической версии патриотизма, но сохраняли организационные связи и с «красной», условно говоря, группировкой. Я думаю, этим объясняется роль именно Бондаренко в тогдашней истории.

Дальше мы переходим к собственно детективной части. Еженедельная газета Союза писателей РСФСР «Литературная Россия» в то время была одним из изданий «патриотов». (В то время, как «Литературка» была «либерально-прогрессивной»). Главным редактором ее стал Эрнст Иванович Сафонов, который в 60-е годы был секретарем рязанской писательской организации. Читателям Солженицына это имя известно: в 1969 г. Э.И. Сафонов не поддался на партийное давление и отказался проводить собрание по исключению Солженицына. (А.И.С. был член рязанской организации СП, и требовалось процедуру исключения провести демократически как бы снизу). Собрание провели без него (он лег в больницу), а непослушание ему попомнили. Так или иначе, Сафонов на посту главного редактора «ЛитРоссии» старался сделать ее боевой интересной газетой, печатал материалы из русской белой эмиграции и видимо склонялся к некоммунистическому флангу «патриотического лагеря». И вот именно в «Литературной России» в мае 1989 г. вдруг появляется статья В.Г. Бондаренко о Солженицыне, под тяжеловесно-претенциозным названием[2]. Это был следующий шаг после «Огонька» и Сарнова. Но главное было даже не сама статья, которая была довольно примитивна, с фактическими ошибками и грубым приспособлением имени Солженицына к текущим партийным нуждам, а предпосланный ей редакционный анонс: что статья Бондаренко – будущее предисловие к готовимому «Советской Россией» сборнику солженицынской прозы! Я был поражен. Позиция Солженицына была известна (прежде всего – «Архипелаг»!). Публикация такого сборника выглядела явным противоречием. Кроме того, было сомнительно, чтобы А.И.С. согласился представать перед читателями под навязчивым конвоем «авторов предисловия» – будь то Сарнов или Бондаренко. Разумеется, я не мог знать точно, что анонсированный сборник – пиратский. Но все к тому сходилось. Я сел и написал письмо Э.И. Сафонову. Я напомнил ему, что читателям Солженицына имя Сафонова известно; что у него есть хорошая репутация: он в тяжелое время не побоялся и не стал против совести участвовать в солженицынском исключении; зачем же ему сейчас марать свое имя участием в очевидном дурном деле – против воли А.И.С. пиратски издавать его книги. Работая над письмом, я увлекся и начавши с критических замечаний о топорной статье Бондаренко, написал сам своего рода обзорный очерк о Солженицыне. Таким образом письмо вышло длинное, многостраничное. Сейчас трудно сказать, на что я рассчитывал, отправляя в редакцию этот текст. О публикации я меньше всего думал. Мне казалось важным убедить Сафонова.

Тем временем (о чем я, конечно, не знал) борьба за снятие запрета с Солженицына, шедшая беззвучно на уровне Горбачева и его команды, которых атаковал прежде всего Залыгин как главный редактор «Нового мира», но, естественно, не в одиночку, подошла к развязке. Был придуман вариант: «Пусть, мол, писатели сами решают» (а партия ни при чем). Мое письмо по совпадению попало к Э.И. Сафонову и другим членам редакции «ЛитРоссии» именно тогда, когда малый круг людей уже знал, что вот-вот будет объявлено о снятии запрета с произведений Солженицына. Пиратские публикации таким поворотом теряли свой первоначальный смысл. Те, кто был причастен к их подготовке, попадали в глупое положение. С другой стороны, редакция «ЛитРоссии» – и это парадокс советских литературных редакций – душой была вполне на стороне Солженицына. Как это совмещалось, я не знаю. Им теперь хотелось срочно пустить в газету материал о Солженицыне. Речь шла о днях: коммюнике Союза писателей ожидалось в ближайший четверг или среду, накануне выхода газеты. А другого готового материала, помимо моего текста, посланного Эрнсту Сафонову, у них не было. И некому было написать.

Сейчас это звучит невероятно, но тогда ведь основные книги Солженицына были недоступны. Было физически мало людей, владевших элементарной информацией о творчестве А.И.С. Книг Солженицына в редакции «Литературной России» не было! А где же, в самом деле, они их могли взять, когда писатель был на родине запрещен?! (Как потом мне сказали, только у самого Э.И. Сафонова лежало под замком в сейфе парижское издание «Бодался теленок с дубом». Он его никому в редакции не давал). Мне же очень повезло: у меня давно было нелегально привезенное из-за границы полное собрание сочинений[3] А.И.С. (по «Август Четырнадцатого» включительно) и отдельно изданные два тома «Октября Шестнадцатого». (И еще «Теленок» и сборник статей «Из-под глыб», среди другой «антисоветской литературы»). К тому моменту я перечитал по многу раз практически все произведения Солженицына. («Красное Колесо» – кроме «Марта» и «Апреля». «Апрель Семнадцатого», может, и не был еще опубликован).. Они оказали на меня тогда сильнейшее влияние. Мир творчества Солженицына стал моим миром. Я продумывал отдельные мысли и художественные детали, искал и сохранял, что мог узнать дополнительно о героях А.И.С. и о нем самом. Можно смело сказать, что я «владел материалом» профессионально. Думаю, что на тот момент – лучше любого (тогдашнего) профессионального литературоведа[4].

Но я забежал вперед. Нужно досказать детективную историю. После отправки письма Сафонову (это был самый конец мая или начало июня 1989 г). я уехал из Москвы. Я был в Звенигороде, недалеко. И вот мне внезапно сообщает отец, что меня разыскивали из редакции и срочно просили связаться. Оказалось, что звонил Юрий Борисович Юшкин, один из членов редколлегии[5]. Он оставил телефон, и я ему тут же позвонил сам. Разговор мне запомнился очень хорошо, как и последующие разговоры уже в редакции. По телефону Ю.Б.Ю. сказал, что они хотят напечатать мою «статью под видом письма» (как он выразился), но, конечно, целиком не получится, нужно сократить, примерно вдвое, «но не беспокойтесь, мы все сделаем» и т.п. В частности, он пытался убедить меня, что сборник солженицынской прозы в «Советской России», с которого все и началось, никакой не пиратский, «Солженицын разрешил его; конечно, разрешил», «Шафаревич говорит, что Солженицын разрешил»[6] и т.д. и т.п. Само самой, «критику Бондаренко нужно убрать», «да, у Бондаренко есть ошибки, но не нужно про это писать», «оставим просто обзор творчества Солженицына, а критическую часть уберем». Мне пришлось вежливо отклонить идею, что они «сами все сделают». Договорились, что я подготовлю сокращенную версию и привезу им в редакцию через день. (Причина спешки объяснилась только потом). Я срочно приехал в Москву, полночи перерабатывал текст, переписывал его на машинке, и придумал, так сказать, хитрый план. Я знал, что в «Новом мире» работает Вадим Михайлович Борисов, который был официальный литературный представитель А.И. Солженицына в Москве. На самом деле, он тогда был единственный человек в Москве, который мог ответственно сказать, законно ли предполагаемое издание в «Советской России», или же оно пиратское. По дороге в редакцию «Литературной России» на Цветном бульваре я пошел в «Новый мир», на Страстной бульвар, и сказал, что мне срочно нужно видеть В.М. Борисова по важному делу. (Разумеется, я не был с ним до этого знаком, и вообще никого не знал в редакции). Услыхав о «важном деле», предмет которого я не раскрыл сразу, Вадим Михайлович отреагировал как полагается опытному конспиратору: он провел меня в особую, совершенно глухую комнату со сводчатым потолком, затворил наглухо дверь и сказал: «Здесь можете говорить». Я объяснил дело. Реакция была такая: да, сборник пиратский; «своей статьей вы нам оказываете важную услугу»; «говорите только с Эрнстом Сафоновым», Сафонов – порядочный человек, и «вы его сможете убедить». Что касается моего текста (он быстро прочитал оба варианта, исходный и сокращенный), он сказал: «А зачем вообще сокращать? Пусть печатают целиком! Не соглашайтесь ни на какие сокращения. Если что, припугните их! Скажите, что если они не согласны напечатать статью целиком, то ее напечатает «Литературка»«. Борисов объяснил мне изменившуюся ситуацию: что запрет Солженицына снят, об этом вот-вот должно быть объявлено, и «Новый мир» уже готовит главы из «Архипелага ГУЛАГа». Именно поэтому редакция «ЛитРоссии» так себя держит, им очень нужна сейчас публикация о Солженицыне, и не нужно поддаваться ни на какие уговоры что-то выбросить из статьи. «Пусть печатают как есть. Она нам нужна именно в таком виде!» В.М.Б. еще сказал: «Из вашего текста видно, что вы читали полное собрание сочинений А.И.; у вас оно есть?» Узнав, что у меня имеется «конспиративное издание» карманного формата, сказал: «Ничего, постараемся достать вам крупноформатную версию»[7].

Вдохновленный Борисовым, я отправился на Цветной бульвар. Как там происходили переговоры (сначала с Ю.Б. Юшкиным, а затем на заседании редколлегии во главе с Э.И. Сафоновым), я опущу. Это заслуживает отдельного рассказа, притом юмористического. За моей спиной были В.М. Борисов и в каком-то смысле сам А.И.С., поэтому борьба была веселой. Честно говоря, я до сих пор не понимаю в чем заключался для «ЛитРоссии» смысл этой борьбы. Они пытались мою статью урезать, в особенности убрать критику по адресу Бондаренко, указание на пиратский характер сборника и разные другие места, которые им не нравились. Зачем они это делали, непонятно. Но советы Борисова отлично сработали. В итоге решение состоялось: статья шла в печать целиком, на две полосы, требовалась лишь минимальная редакционная правка, которую мы и провели вдвоем с Ю.Б.Ю. в течение следующих двух часов. И статья вышла, как и было сказано, – вместе с извещением о «писательской реабилитации» Солженицына и снятии запрета с его произведений, и действительно была первой публикацией. «Литературная Газета» не успела дать никакого своего материала помимо официального извещения, а «ЛитРоссия» таким образом обошла конкурентов. (Что касается статьи Бондаренко, предполагавшейся в качестве предисловия к сборнику, и самого сборника в «Советской России», то их судьба была такова: предисловие не состоялось; вместо этого Бондаренко расширил свою статью и перепечатал ее в «Нашем современнике», под тем же названием; сам же сборник в итоге вышел позднее, без всякого предисловия, насколько я понимаю, уже не как пиратский, а законный, с разрешения Солженицына[8], как и многочисленные другие издания, в соответствии с его волей, – уже после публикации в СССР «Архипелага ГУЛАГа»).

- Вы упомянули, что обладали почти полным собранием сочинений Солженицына – почти уникальный случай для того времени! А когда Вы сами открыли для себя работы А.И., и какое влияние они оказали на Ваше мировоззрение и, м.б., жизненный путь?

- Имя Солженицына я слышал еще в детстве, но никакого доступа к его произведениям и к достоверной информации о нем я не имел. От родителей слышал про потрясшую всех когда-то повесть «Один день Ивана Денисовича», но дома ее не было. Школьником запомнил внезапную газетную кампанию против Сахарова и Солженицына (объединенных вместе), а потом отдельную – против Солженицына, в связи с публикацией на западе «Архипелага ГУЛАГа». Помню разговоры взрослых с упоминанием власовцев. (Газетная кампания утверждала, что Солженицын пишет про власовцев. Была придумана кличка: «литературный власовец»). Я не знал, кто такой Власов, и спросил. Мне не очень охотно сказали. Видно, что обсуждать эту тему взрослые не хотели. Впервые я прочитал Солженицына уже студентом-первокурсником, в 1980 году. Это был «Архипелаг ГУЛАГ» (первый том). После всего, что я слышал об авторе и об этой книге, казалось невероятным увидеть набранные типографским шрифтом имя автора и название произведения. Я читал, затаив дыхание. «Я посвящаю эту книгу всем тем, кто не дожил, чтобы обо всем рассказать...» «В этой книге нет вымышленных лиц, ни вымышленных событий...» «...еще живого тритона» «...я годами воздерживался от печатания этой уже готовой книги: долг перед еще живыми перевешивал долг перед умершими...»

«Архипелаг ГУЛАГ» (сначала только первый том; позже я прочел другие два тома) произвел на меня ошеломительное впечатление. Самыми сильными, невероятными по художественному воздействию были для меня в особенности первые главы: про арест на фронте («желаю вам счастья, капитан!» «у нас быстро оправляются!.. – у вас это где? – в контрразведке СМЕРШ! – а у нас медленно! – где это у вас? В Красной Армии!»), затем про первую камеру – первую любовь; про «потоки» («история нашей канализации»); про Соловки и Беломорканал; про концлагеря, которые, оказывается, были при Ленине, а не при Сталине (не надо путать со сталинскими ИТЛ).

Я считаю, что «Архипелаг ГУЛАГ» – это великая книга. Может, одна из самых великих книг, когда-либо написанных. Ее сила в том, что она дала именно художественный образ изнанки советской истории, того, что происходило за углом улицы, где шагали пионеры и встречали челюскинцев. Чисто фактическая информация о советской лагерной системе была известна (разумеется, неполная, и не в СССР) и до Солженицына и независимо от Солженицына. Сейчас гораздо больше фактов стало известно, чем были доступны самому Солженицыну при написании «Архипелага». Но только Солженицын создал художественный образ этого параллельного мира, созданного революцией, родившегося при розовых лучах Авроры, этой страны, «географией разодранной в архипелаг, но психологией связанной в континент».

Но этого мало. Значение «Архипелага» выше советской истории и политики. Солженицын пошел много дальше. Я считаю, что главное в «Архипелаге» – это история человеческой души, проходящей через испытания. Там есть особая глава: «Душа и колючая проволока», но я говорю не только о ней. В «Архипелаге» мы видим историю души автора и беспощадные его самоукоры и саморазоблачения («немец, несущий чемодан» в первой главе; «и я мог стать таким» – в главе про голубые погоны). Ничтожества, которые поносят сейчас имя Солженицына, повторяя один другого, ибо ничего нового им сказать нечего, в качестве материала используют то дурное, о котором с раскаянием рассказывал он сам. (Это как цитировать самоосуждающие обороты христианских подвижников из покаянных молитв и делать торжествующие выводы об их порочности). Но там не только автор. Перед нами целая галерея героев, и история их душ. Я уверен, что эта сторона «Архипелага ГУЛАГа» даже важнее разоблачения коммунистической истребительной системы, как бы для нас такое разоблачение ни было важным. Пройдет время, политические реалии изменятся, их актуальность пропадет, но вот история души за колючей проволокой, рассказанная Солженицыным, останется вечно.

Что касается меня лично, то после «Архипелага» я был настолько потрясен, что не считал возможным жить, как раньше. Для меня встал вопрос, как вообще продолжать жить. (Не в смысле, что я думал о самоубийстве, но я чувствовал, что уже не смогу жить прежней жизнью). Конечно, такое состояние постепенно прошло, но мой взгляд на мир изменился полностью.

Позднее я читал другие произведения Солженицына. Я уже упоминал, что в итоге прочитал (и перечитывал по многу раз) почти все художественные и публицистические произведения А.И. Некоторые в разных вариантах (например, первую версию «Августа Четырнадцатого» и окончательный вариант в двух томах). Исключением, если говорить о 1989 г., были драматургические произведения (которые сам А.И.С. оценивал как самые слабые из своих вещей, но я позволю себе с этой оценкой не согласиться). У меня не было пьес, и я их тогда не читал. Потом прочитал все, конечно. Для меня проза Солженицына – источник высокого художественного наслаждения. Я могу читать его с любого места, что часто и делаю. Более того, по моему личному ощущению, книги Солженицына на редкость жизнеутверждающие. Это звучит парадоксально, не правда ли? Мне лично чтение Солженицына дает силу и возвращает веру в победу. Очень трудно сказать, какие из книг Солженицына я люблю больше. Творчество Солженицына развивалось, и его произведения разные. Вы видите развитие стиля, манеры. Ранние вещи, как «В круге первом», – более легкое чтение (не в смысле легковесности). Видно, что этот роман написан молодым человеком. Там даже юношеское чувствуется. (Хотя А.И.С. было около сорока лет, когда он над ним работал). В «Красное Колесо» нужно вчитаться. Это более тяжелая работа, чем чтение «Архипелага» или «Круга». (Идиоты, которые называют «Красное Колесо» художественно неудачным, ничего не понимают. Это просто более сложная литература). Однако все произведения Солженицына, от ранних до самых поздних («двучастных рассказов») объединяет редкая музыкальность прозы – обратите внимание, как текст нестандартно разбивается на абзацы; это своего рода белый стих, Солженицына нужно читать вслух; общность приемов (рассказ о герое через внутренний монолог, где плавно переходит речь автора в речь героя); общность тем (например: русское инженерство!); общность идеи («узлы» – от обсуждений Сологдина и Нержина «на дровах» до их реализации в «Красном Колесе»).

- Возвращаясь к публикации статьи. В конечном итоге, она вышла в полном виде, или же цензура все-таки успела что-то «пригладить»?

- В редакции «ЛитРоссии» сидел в особой комнате их цензор (сотрудник Главлита). Я его не видел, но Юшкин ходил показывал ему текст. Пока я работал над текстом в редакции сам, я не дал испортить ничего. Правка была только обычная редакторская, т.е., стилевые поправки, уточнение каких-то фраз. Но уже без меня и когда я не мог ничего сделать, уже статья была уже набрана, было несколько мест (очень немного), «пощипанных» цензурой. Я помню одно: у меня было написано «КГБ захватил архив Солженицына»; в печатном тексте я увидел: «КГБ изъял архив Солженицына». Что, конечно, меняет стилистику. «Изъял» звучит как нечто законное. Нельзя было плохо говорить о КГБ! Они бы обиделись. Было и другое, но я не помню. (Не могу сверить, у меня нет сейчас текста под рукой). Кроме того, редакция своей властью поставила мне название, которого у меня не было. Я умышленно хотел назвать статью максимально сухо: «К публикации прозы Александра Солженицына». Потому что видел ее в основном не как полемическую, а как информационную, как обзор для читателя. Но редакция без моего ведома поставила заглавие «В поисках истины», а «к публикации прозы» пошло уже подзаголовком. (Кто, имеется в виду, там «истину ищет»? Автор? Герой, т.е., сам А.И.С.? Не знаю. Просто бессмысленный штамп. Меня эта редакционная бесцеремонность очень раздосадовала).

- Ваша статья была весьма «широкоформатной», скажем так. Помимо полемического аспекта, она раскрывала многие грани творчества А.И., в т.ч. те, на которые мало кто обращал внимание, мало кто знал…

- Из нестандартных вещей – не обзорных, а более оригинальных, – у меня в той статье было несколько находок.

Я обратил внимание на прототип Ольды Андозерской в «Красном Колесе». Это выдающаяся женщина историк-медиевист О.А. Добиаш-Рождественская. О ней тогда появилась маленькая публикация в одном из литературных журналов (без всякой связи с Солженицыным), и у меня сразу возникло сопоставление ее с героиней «Колеса». Сейчас, кажется, это общепринято, но тогда, вероятно, я был первым, кто на это указал. Позднее я понял, что существует и еще другой прототип. Это Ольга Ладыженская, уникальная женщина, знаменитый математик, крупнейший деятель ленинградской математической школы, академик, специалист по дифференциальным уравнениям с частными производными. Ладыженская – одна из трехсот свидетелей «Архипелага». Кстати, ошибка думать, что герои художественных произведений, у которых известны прототипы, как, например, у большинства действующих лиц «В круге первом», – просто «списаны с натуры». Это слишком наивный взгляд! Точные прототипы среди родственников Толстого есть и у многих героев «Войны и мира», но роман не превращается этим в семейные мемуары[9].

Также я заметил, на уровне имен («Иван» и «Алеша» в диалогах) перекличку Солженицына с Достоевским; также и «вопросики карамазовские», из разговора Нержина с Сологдиным. Это тоже, мне кажется, вошло в общепринятое. (Сопоставление, впрочем, достаточно на поверхности).

- Александр Исаевич прочел Вашу статью? Как он оценил ее?

Да, А.И. прочитал статью, и она ему понравилась. Сначала он не знал, кто автор и всю рассказанную выше предысторию. Он думал, что автор – профессиональный литературовед. А.И. сам мне это потом сказал. Развитие было такое. В.М. Борисов отправлялся к Солженицыну в Вермонт и предложил мне написать письмо для А.И., а он его передаст. Я засомневался: мне было неловко; я считал, что Солженицын занят, зачем претендовать на его время. Но В.М. меня переубедил. Он сказал, что, наоборот, для А.И. очень важны письма читателей; а в данном случае я нестандартный читатель, и А.И. на самом деле ценит отклики на свои произведения. В особенности для него важны отклики на «Красное Колесо» (так как оно, в отличие от ранних вещей, существенно менее прочитано читателями на родине). Словом, он меня убедил, я написал Солженицыну письмо, и Борисов отвез его в Вермонт. Это было тем же летом 1989 г. Когда он вернулся, он мне позвонил и сказал, что у него для меня кое-что есть. Снова было «свидание под сводами», в тайной комнате «Нового мира». Борисов привез мне ответ Солженицына. Короткий текст, на небольшом листочке, быстрым мелким почерком, шариковой ручкой. Очень дружески, при этом очень сжато, ничего лишнего. Там была похвала моей статье и слова про то, что «очень профессионально». Я задавал ему ряд вопросов; А.И. сжато на все ответил. Пример вопроса и ответа, которые я нахожу важным. Я спросил: что он думает о «масонской теории» (т.е. роли масонов в революции). В «Красном Колесе» о масонах есть только несколько косвенных упоминаний. Солженицын ответил так (под рукой текста нет, цитирую не дословно, но близко к тексту; за смысл ручаюсь): «Безусловно, масоны были и действовали; я специально это линию не разрабатывал, потому что и без них все объясняется гораздо проще и общей». Мне кажется, очень близкая к этому фраза есть у А.И. в какой-то публикации, касающейся Февральской революции и «Красного Колеса».

- После возвращения Солженицына в Россию Вам приходилось встречаться с ним? Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом.

А.И.С. вернулся в Россию в 1994 г. Он вернулся триумфально, на белом коне. (Предсказавший это в пародийной форме Войнович сам себя выпорол, как унтер-офицерская вдова). Хотя власти сделали все, чтобы покрыть информационной блокадой поездку Солженицына с Дальнего Востока. Заодно с ельцинскими властями действовало западное радио (в те годы я еще имел привычку его слушать). После пары репортажей было приказано набрать воды в рот.

Так вот, когда Солженицын приехал, у него, видимо, был намеченный план, куда он поедет и с кем он собирается встречаться. Я уверен, что при его математическом складе ума у него просто был список. Т.е., думаю, что после той истории со статьей и обмена письмами, у него каким-то пунктом среди многих других пунктов, была намечена встреча в том числе со мной. (Честно сказать, более широко говоря, я восхищаюсь его волей и потрясающей способностью к организации. Многие совершенно этого не понимают, и солженицынский образ действий, его железная организованность, планирование жизненных шагов, вызывали раздражение, если не неприязнь). Это было летом 1995 г. Я был в командировке, и когда я вернулся, мне отец сказал: «Тебе звонил Солженицын». Очень интересно. Выяснилось, что А.И. позвонил, представился, попросил меня, узнав же, что я в отъезде, не захотел ничего передавать, ни оставлять телефона, но: «Нет-нет, спасибо, я сам позвоню». И действительно, в некий момент он позвонил. Потом мы встречались – в помещении его Фонда, который располагался в Козицком переулке, на задворках Тверской. До высылки в 1974 г. это была квартира, где он жил, и откуда его арестовали. После возвращения московские власти передали эту квартиру под нужды Фонда Солженицына («Русского общественного фонда»), и он использовал ее для деловых встреч. О встрече с ним нужно рассказывать отдельно, слишком яркое впечатление. А.И. потом еще один или пару раз мне звонил, и мы разговаривали по телефону. (В это время я собирался уезжать заграницу. А.И. звонил, чтобы узнать, как у меня дела, и уехал ли я уже или еще нет).

Из моих впечатлений от общения с ним: невероятная энергия, быстрота, очень молодой голос (ему было под восемьдесят), моментальное соображение, целеустремленность. Интерес к собеседнику – не любому, видимо, а который ему был нужен и запланирован. (Это отмечала в свое время Лидия Чуковская). Все время встречи держал в руках блокнот и интересное для себя записывал. Он не просто встречался с людьми, он работал: думал, собирал материал, анализировал. У него не было времени на случайные, ненужные разговоры. Время – то, что Солженицын ценил больше всего с детства.

- Солженицына больше знают и обсуждают у нас, как публициста. Его гражданская позиция отчасти заслонила его собственно литературное творчество. В чем на Ваш взгляд особенность Солженицына-писателя? Что наиболее отличает, наиболее характерно для его произведений?

- Я уже отчасти говорил об этом выше. Не буду повторяться. Скажу только, что Солженицын прежде всего писатель-художник. Если бы не его талант, он не стал бы всемирно знаменит. На одной теме, на политической злободневности далеко не уедешь. Если бы «Иван Денисович» и первые напечатанные рассказы Солженицына не были блестящими по таланту художественными произведениями, а политическими однодневками, они прошумели бы и быстро забылись. Но именно писательский талант принес Солженицыну мировую славу, а с ней у него появилась возможность уже высказываться как публицисту, напрямую по общественным проблемам. Сам он оценивал высказывание публицистическое, как нечто низшего уровня сравнительно с художественным творчеством. (Нужно уточнить терминологию. Часто люди путают. Например, «Архипелаг ГУЛАГ», невзирая на его документальность и прямую связь с историей и политикой, – не публицистика. Это художественная вещь. Публицистика же – статьи, выступления, интервью). Потому что художественное пространство – многомерное, а в статье или интервью – вынужденно происходит проекция на двумерную плоскость. Теряется глубина. Тем не менее, Солженицын создал важные произведения и в жанре публицистики: статьи в сборнике «Из-под глыб», Гарвардская речь, «Как нам обустроить Россию?», «Размышления о Февральской революции». Другие его публицистические работы более на злобу дня: «Наши плюралисты», например. Интересно, что в 1989-1990 годы, в «патриотическом лагере» очень хотели использовать вырванные из контекста публицистические работы Солженицына в своих партийных целях. Эта была «вторая серия» пиратских заходов. Дело в том, что А.И.С. считал, что должен вернуться на родину своими художественными книгами, и не давал разрешения печатать публицистику. Но были попытки эту волю Солженицына обойти.

Но если речь о гражданской позиции, – то она не сводится к выступлениям в качестве публициста. Сам факт, что Солженицын написал «Архипелаг ГУЛАГ» и «Красное Колесо», – это выражение гражданской позиции. Как писатель он сделал то, что считал гражданским долгом. Скажем иначе: зов души («с юности Нержин слышал этот уносимый ветром немой набат...»). Этим он отличается от Набокова, и в этом он мягко но упрекнул Набокова, – в уходе от тем, продиктованных нашей трагической историей. (При признании высокого таланта Набокова, «того, что называется гением»).

- В наши дни творчество Солженицына изучают в школах. На Ваш взгляд, с каких именно произведений писателя правильно было бы начинать знакомство с ним нашего юношества? Все-таки в школьном возрасте не все может быть воспринято, понято. И важно, чтобы первое знакомство пробуждало интерес к его продолжению.

- Трудный вопрос. Как и для всей нашей классики. Противоречие: «обязательное изучение» классики в школе, если не повезет, может отвратить детей и от Онегина, и от Ивана Денисовича. Но что же делать? При всех издержках, обязательная программа по литературе должна быть, она создает единую культурную ткань, проявляющуюся пусть даже в анекдотах о Герасиме и Муму. Что же выбрать у Солженицына? Все? Невозможно. Наверное, рассказы: что-то из ранних и что-то из поздних («Абрикосовое варенье», «Настенька» или «Молодняк»), и все-таки «Архипелаг ГУЛАГ». Пусть выжимка, пусть сокращенная версия. А «Август Четырнадцатого», «Раковый корпус» и «В круге первом», и другие романы пусть останутся для внеклассного чтения.

- Сегодня вокруг фигуры Александра Исаевича идут самые ожесточенные споры. А точнее, идет самая ожесточенная посмертная борьба с ним. Не так давно зайдя на ютуб, я обнаружила там огромное количество передач и видеороликов, клеймящих Солженицына, повторяющих одни и те же советские штампы… Причем и авторы, и их аудитория буквально захлебываются от ненависти. Сюда надо добавить такого же рода книги, которые, кажется, только для того и пишутся, авторами, чтобы заявить о себе за счет пинания великого человека… И популярные в соцсетях картинки из серии «предатель Солженицын»… Ощущение целой кампании. Почему такой вал ненависти вызывает имя Солженицына? Ведь были и другие ученые, мыслители, писатели, кто так или иначе писал и говорил о тех же самых фактах, что и Александр Исаевич.

- Целый букет причин. В первую очередь невежество. Повторяют клевету, созданную еще советской пропагандой. Как правило, эти люди сами ничего не читали. (Или, стандартный вариант: «пытался читать, не смог одолеть»). Видели только ролики в интернете и их пересказывают. Или читали какую-нибудь гадость вроде Бушина (или еще советские поделки: «ЦРУ против СССР»).

Зависть. Ущербность – это в первую очередь относится к братьям-писателям. Как ни грустно признать, Солженицыну банально завидуют. Ведь нужно признать: Солженицын был на редкость одарен Создателем. Попросту говоря, его интеллектуальный уровень и уровень таланта на порядок превышают уровень тех, кто о нем строчит разоблачительные книги. Потому и строчат. Это относится и к Сарнову, и к Войновичу, и к Бушину, и кто там еще? Увы, неприятно, но нужно еще признать, что некоторых писателей сам Солженицын в свое время перехвалил. Не помню, писал ли А.И. что-то именно о Крупине, но он дал всем «деревенщикам» завышенную характеристику. Не все и не во всем они до нее дотягивали. Крупин, очевидно, хоть и имеет некоторый талант, но «не тянет»; и вот его разъедает зависть. Он вновь и вновь возвращается к А.И.С., уже покойному, и ищет, как бы его лягнуть. Солженицын-де и не православный (не такой, как коммунист Крупин), и гордыня-де у него, и развалил-де он державу нашу, и т.д. и т.п. Недавно я читал записи каких-то выступлений Василия Белова о Солженицыне. А он ведь гораздо крупнее как писатель, чем Крупин. Но и Белов, оказалось, такое нес, что стыдно даже цитировать. Из уважения к памяти Белова лучше бы они это не перепечатывали. Вот трое из «деревенщиков», Можаев, Астафьев, Распутин, – оказались совсем другого теста. Борис Можаев был просто близкий друг А.И. Но и Виктор Астафьев и Валентин Распутин не поддались этой гадкой линии. Тут и проверка уровня. Александр Зиновьев был очень талантливый человек (не как писатель, разумеется; книги его однообразны). Он сказал поверхностную фразу про «целили в коммунизм...» Но это же ерунда. Правильно ему было отвечено: кто куда целил, туда и попал. Дикий, необъяснимый всплеск ненависти к Солженицыну я недавно встретил у кумира нашей самой утонченной академической интеллигенции Вячеслава («Комы») Иванова. Он-то вроде и известный, и талантом был не обижен. Почему? (А может, все-таки с талантом что-то не так? Не знаю).

Но вы говорите о кампании против А.И.С. Интересный вопрос. Может быть. Но тогда нужно искать, кто ее организует. Я не знаю. Гипотезы очевидной нету.

- Если ненависть коммунистов понятна, то ненависть той части нашей общественности, которая относит себя к православным патриотам, вызывает у меня неизменное недоумение. Им-то чем Александр Исаевич «не угодил»?

- Ну, об этом я уже говорил. Печально констатировать, но общий интеллектуальный уровень очень упал. Среди «православно-патриотической общественности» в моде товарищ Сталин (не реальный, а как они себе его воображают), и даже до Ильича уже кто-то докатился. Ну как тут можно хорошо относиться к Солженицыну? Он им как бельмо на глазу.

- Каково значение А.И. Солженицына и его наследие для нашей страны? Насколько актуальны сегодня его идеи?

- Об этом нужно не одну статью писать. Двумя словами не обойдешься. Но пусть хоть два слова. В двадцатом веке наш народ пережил катастрофу. Что-то по внешним причинам, что-то по внутренним. Однако нужно выкарабкиваться. Это относится и к обществу в целом, и к каждому в отдельности. На мой взгляд, самое главное, – стать вновь русскими. Восстановить себя из советского состояния и вернуться, подняться в русских. Солженицын показал это направление «вверх» в своих книгах. Но кроме того, он нам дал самого себя как пример. (Солженицын сам прошел этот процесс: восстановления в себе русского). За ним нам нужно пойти. Тогда у России будет прекрасное будущее[10]. Вот то, что можно сказать в двух словах.

Беседовала Елена Семенова

Декабрь 2017 г.