Публикация по изданию Иакова и Юрия Будановых. Мюнхен, 1975 г.

Архиепископ Аверкий (Таушев)

о книге доктора Анны Константиновны Кузнецовой-Будановой

«И у меня был край родной».

Замечательная, удивительно живо и увлекательно написанная книга, которая яркими чертами рисует жизнь в России до революции и какой эта жизнь стала после революции. Книгу эту следовало бы прочесть каждому православному русскому человеку, а особенно нужно это нашей молодежи, не знающей прежней России и часто представляющей ее в совершенно извращенном облике. Особенная ценность этой книги в том, что написана она русской женщиной-врачом, вышедшей из рабочей семьи. Это – ее личные воспоминания, охватывающие период времени приблизительно в сорок лет – от первых годов нынешнего столетия до начала войны между Германией и СССР в 1941 году. Самое происхождение автора из рабочей среды уже служит порукой беспристрастия ее повествования; никто не может обвинить ее в какой-либо предвзятости изложения фактов или ее суждений по поводу пережитого. И вот, в своей книге она рисует умилительно-трогательную картину патриархальной жизни простого малограмотного рабочего, отличавшегося глубокой религиозностью и высокими нравственными качествами, с его многодетной, в 14 человек детей, семьей, к которой она принадлежала.

Высокая ценность этой необыкновенно художественно написанной книги в том, что она действительными фактами из жизни автора решительно опровергает злостные клеветы хулителей нашей прежней России и, в частности, клевету, будто бы образование было доступно в ней только привилегированным сословиям и высшим классам общества.

Нельзя читать без слез умиления первую половину этой книги, где описывается жизнь в России до революции, и глубокую скорбь навевает на душу чтение второй половины книги, в которой ярко изображено, до какого морального и материального упадка и развала довел нашу несчастную Родину безбожный большевицкий режим, всеми силами старавшийся искоренить из души русского человека все истинно-прекрасное и святое и довести его до подлинно-скотоподобного состояния, в котором все мысли и чувства направлены только на добычу хлеба насущного, коего вдруг не стало в стране, изобиловавшей прежде хлебом и всевозможными природными богатствами.

В первой половине книги описывается проникнутый искренней православной религиозностью уклад жизни провинциального рабочего поселка Бежица при Брянском машиностроительном заводе Орловской губернии. И хотя жизнь простого народа того времени в России, по современным понятиям, не была богатой, однако, поражает ее высокий духовный и культурный уровень, жизнерадостность и трудолюбие жителей. Целый ряд ярких эпизодов знакомит читателя с бытом рабочих, с системой тогдашнего народного образования, с общественной жизнью в поселке и влиянием на нее политических факторов.

Во второй половине книги автор переносит читателя в тяжелые беспросветные годы владычества коммунистов в России: живо, путем приведения ярких жизненных эпизодов, описывается жуткий террор и страх, в котором все жили, грубость, хамство, беспризорничество, голод, варварское разрушение храмов и т.п.

Вся эта книга – подлинно живой исторически документ, дающий возможность каждому читателю сравнить жизнь, бывшую в России до революции, с тем, что стало в России после революции, и сделать, на основании приводимых в ней фактов, беспристрастную оценку и сравнение того и другого.

Автор книги – доктор медицины Анна Константиновна Кузнецова-Буданова, глубоко-верующей души человек, в минувшем 1974 году скончалась в эмиграции в г. Мюнхене, а книга ее вышла посмертным изданием.

Вечная ей память!

ПРЕДИСЛОВИЕ

Среди опубликованных воспоминаний редки воспоминания простых, «незаметных» людей, тогда как роль таких людей в жизни общества является довольно важной, иногда даже определяющей ход событий. Ведь из таких людей и слагается народ. Свидетельства таких людей представляют собою ценный исторический материал данной эпохи.

Предлагаемая вниманию читателя книга «И у меня был край родной» является таким свидетельством русской женщины-врача, вышедшей из рабочей семьи. Эти воспоминания охватывают примерно сорок лет: от первых лет XX столетия до начала войны между Германией и СССР в 1941 году.

Интересны и ценны эти воспоминания тем, что в них описывается весь уклад жизни: праздники и будни, радости и скорби провинциального рабочего поселка Бежица при Брянском машиностроительном заводе Орловской губернии.

Хотя жизнь простого народа того времени в России по современным понятиям не была богатой, скорее заметна нужда, несмотря на это, поражает ее высокий духовный и культурный уровень, захватывает жизнерадостность и трудолюбие жителей. Целый ряд ярких эпизодов из каждодневной жизни убедительно иллюстрирует вышеприведенную мысль. Читатель не только живет в семье, но он знакомится с бытом рабочих завода, с системой народного образования того времени, с общественной жизнью в поселке и влиянием на нее политических факторов (волнения 1905 года, первая мировая война, февральская революция 1917 года, октябрьский переворот и др.), а также с решением целого ряда социальных проблем в дореволюционное время.

Насколько крепок был жизненный уклад в Бежице можно судить по тому факту, что большевистская власть была установлена там только в августе месяце 1918 года, то есть через три четверти года после октябрьского переворота. Для этого нужно было оккупировать Бежицу вооруженными красногвардейскими отрядами.

Вышеизложенное содержится в первой части данной книги.

Во второй части автор переносит нас в тяжелые беспросветные годы владычества коммунистов в России. Здесь читателя поражает сила воли и целеустремленности автора (тогда молодой студентки-медички) в достижении поставленной цели – приобретения специальности врача. И здесь читатель становится участником целого ряда ярких эпизодов, так характерных для тех лет: преодоление голода, приспособление к тяжелым условиям быта, эпидемия сыпного тифа, условия занятий на медицинском факультете в Харькове, студенческая среда и др.

И, наконец, в третьей части описываются жизнь и работа врача-педиатра в советских условиях. С одной стороны, ответственная работа врача, а с другой – забота о семье, ее пропитании и сохранении в условиях террора и голода. Тут автору тоже удалось показать много интересных черт жизни и работы при советском режиме, например, как создаются обвинения во вредительстве, как честные граждане попадают во «враги народа», как над всем довлел террор и страх и как, несмотря на это, высмеивались коммунисты в целом ряде остроумных анекдотов того времени. Хорошо показал автор и целый ряд специфических социальных проблем советского государства: беспризорничество, голод, террор и др.

В заключение описывается и иллюстрируется многими удачными примерами психологическое состояние страны перед второй мировой войной. Один эпизод – приезд солдата-парашютиста домой, чтобы узнать у отца, успеет ли он и его товарищи поднять руки для сдачи в плен, будучи высаженными в тылу врага, или их сразу будут расстреливать – превосходно характеризует настроение народа и объясняет массовую сдачу в плен в первый год войны.

Одним словом, перед нами живой исторический документ российского бытия, написанный честным тружеником, вышедшим из простого народа.

Автор этого труда – доктор Анна Константиновна Кузнецова-Буданова – в 1953 году тяжело заболела и после частичного выздоровления не могла больше заниматься врачебной работой. Но будучи от природы очень активным и живым человеком, одаренным большими способностями, она не могла остаться без дела и посвятила себя описанию виденного и пережитого. В этом ее устремлении она нашла большую поддержку со стороны Мельгуновых, Прасковьи Евгеньевны и Сергея Петровича, которые после ознакомления с первыми отрывками воспоминаний не только поощряли ее к дальнейшему писанию, но и существенно помогли. Прасковья Евгеньевна взяла на себя труд проредактировать большую часть этих воспоминаний. Анна Константиновна неоднократно выражала Мельгуновым свою глубокую благодарность за поощрения и помощь в этом писательском труде. Издатели этих воспоминаний считают своим долгом и здесь упомянуть о благодарности автора Прасковье Евгеньевне и Сергею Петровичу за помощь и поддержку.

Опубликование этих воспоминаний является посмертным изданием, так как Анна Константиновна скончалась 13 апреля 1974 года.

Издатели.

1975 г.

Часть I. В Бежице.

БЕЖИЦА

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья.

А. С. Пушкин

Бежица – поселок в тридцать пять тысяч жителей при Брянском заводе – расположилась на слиянии двух рек: Болвы и Десны. Болва – лесная, извилистая. Десна – широкая, с большими разливами весною. Эти реки как бы омывали Бежицу с двух сторон. В этих местах были когда-то известные непроходимые Брянские леса. В Бежице леса уже были вырублены, осталась только одна большая «роща» из высоких, толстых сосен. В окрестностях же эти леса еще сохранились в своей первобытности.

Мне Бежица запомнилась такой, какой она была в начале этого столетия, до революции.

Выросла Бежица благодаря построенному там большому машиностроительному заводу Брянского акционерного общества. Завод выпускал паровозы, вагоны, подъемные краны, сельскохозяйственные машины, военное снаряжение и т. д. Работало на заводе от двенадцати до пятнадцати тысяч рабочих. Заводские постройки раскинулись ближе к месту слияния Болвы и Десны, поселок же протянулся широкой полосой вдоль левого северного берега Десны, на возвышенности, на запад от завода. Спуск на заливной луг поймы реки Десны был крутой. Почва в Бежице песчаная и поэтому всегда сухая. Прямые и широкие улицы тянулись от завода на запад. Пересекавшие их улицы шли к реке. Улицы – немощеные, за редким исключением. Дома в поселке были одноэтажные, деревянные, добротные срубы из цельных бревен. К дому прилегал огород и сад с фруктовыми деревьями. Ближе к заводу – заводские дома, чаще из кирпича. Дальше от завода – дома частные, построенные рабочими и заводскими служащими. Завод давал рабочим большие участки земли (до полу-десятины) в долгосрочную аренду и даже помогал строительным материалом. Леса у завода было много, была и своя лесопилка и деревообделочный цех. Дома освещались керосиновыми лампами, только в заводских зданиях, в больнице, школе и продовольственных магазинах, как заводских, так и потребительского общества, было электричество. Воду жители носили домой в ведрах на коромыслах, из простых и артезианских колодцев. На заводе же, в больнице и в некоторых заводских домах был водопровод. Почти возле каждого дома, за воротами, стояла лавочка, где вечерами соседи собирались и разговаривали обо всем, судачили возле колодца и приходившие за водой.

В Бежице рабочие жили подолгу. Был, так сказать, основной костяк, который крепко сжился с заводом. Мой отец проработал на заводе около сорока лет. Удерживал завод рабочих постоянным заработком, хорошими жилищными условиями и всем укладом жизни.

Четыре большие начальные школы с хорошими преподавателями охватывали всех детей школьного возраста. Тенистые рощи окружали школьные здания и делали их уютными. После окончания начальной школы дети имели возможность продолжать учение в двухклассном Министерском училище или в городском четырехклассном училище для мальчиков, или в ремесленном училище. Многие из девушек поступали после окончания Министерского училища в четвертый класс женской гимназии (после дополнительной подготовки). Кроме женской гимназии, была в Бежице и мужская гимназия. Обе гимназии были с правами государственной гимназии, хотя и созданы при существенной материальной поддержке завода. За учение в гимназии надо было платить, а во всех остальных школах учение было бесплатное. Для подготовки квалифицированных техников имелось ремесленное училище для мальчиков. Естественно, что завод уделял ему особое внимание. Четырехлетнее обучение в нем было бесплатное. Это училище выпускало хороших мастеров.

Наряду с учебными заведениями для детей и молодежи были и бесплатные вечерние технические курсы для рабочих.

Описание Бежицы было бы неполным, если бы мы не остановились на общественной жизни в ней. Не только интеллигенция, но и широкие круги рабочих и служащих охотно отдавали свой досуг общественной работе. В Бежице было несколько обществ. Наибольшее значение имело, пожалуй, Благотворительное общество, которое содержало детский приют для сирот, богадельню для престарелых и оказывало различную материальную помощь нуждающимся, даже вносило плату в гимназию за малообеспеченных учеников.

Для борьбы с пожарами существовало Вольно-пожарное общество, которое, кроме своей прямой задачи, вело еще и культурную работу: у общества была большая бесплатная общедоступная библиотека, духовой оркестр, любительский хор, театральная группа и большой парк для гуляний, который назывался «Роща».

Позже организовалось Общество трезвости, которое занималось чисто культурной работой: устраивало просветительные доклады, литературные суды и кино. Общество трезвости имело тоже свой парк для гуляний с летним театром для спектаклей.

Кроме этих больших обществ, действовали и другие, например, Товарищество птицеводов, которое стремилось внедрить более продуктивные породы домашней птицы, вместо простых, и в этом оно преуспевало.

Развитию общественной жизни в Бежице способствовала местная интеллигенция: учителя, врачи, инженеры и передовые рабочие. Так, Благотворительное общество возглавлял главный врач больницы доктор Михайлов, его заместителем был директор Министерского училища Смирнов, а секретарем – учитель Петропавловский.

Незадолго до первой мировой войны возникло Общество по борьбе с туберкулезом, которое энергично принялось собирать средства-пожертвования на постройку санатория для туберкулезных из среды рабочих и их семейств. Вскоре такой санаторий был построен в сосновом лесу около железнодорожной станции Жуковка Риго-Орловской железной дороги. Существенную материальную поддержку при этом оказала больничная касса Брянского завода,

Инженеры и служащие завода объединялись в клубе, который носил полузакрытый характер, но библиотека клуба была общедоступной.

В Бежице было две церкви: одна «большая» – Преображенская – стояла на краю Бежицы, в лесу, близ реки Болвы, на возвышенности, а другая – «малая» – Петра и Павла – в центре Бежицы, напротив вокзала станции Болва Риго-Орловской железной дороги.

Завод довлел над всем в Бежице. Прежде всего, он был огромен и по занимаемой им площади, и по размерам цехов, особенно электрического, который просто назывался «электрическая станция», где все блестело и поражало необыкновенной аккуратностью. Внутренность этого цеха напоминала как бы раскрытый часовой механизм больших размеров. Не менее поражал крановый цех своей величиной и игрой солнечных лучей на стеклянной крыше. А молотовой цех вблизи входных ворот поражал своим нескончаемым стуком «бух-бух» или «тук-тук». Главная контора завода была напротив «большой» церкви. В ней сосредоточился мозг завода: директор со своим заместителем, главный инженер, главный механик, главный бухгалтер, конструкторское бюро – одним словом, все управление завода, решавшее и направлявшее всю его работу.

На заводе все работы начинались и кончались точно по часам, которые и оповещались громким гудком, слышным не только в Бежице, но и далеко в округе, за несколько верст. Первый гудок – протяжный – в шесть часов утра будил рабочих. Второй – более короткий – в шесть с половиной часов означал выход из дома рабочих на завод. Третий гудок в семь часов – совсем короткий – по нему входные ворота на завод закрывались. Днем, в двенадцать часов, гудок оповещал начало обеденного перерыва для рабочих и в два часа – его окончание. И, наконец, в шесть часов вечера громко и, как мне казалось, радостно гудок возвещал конец рабочего дня. Накануне праздников и по субботам обеденного перерыва не было, так как работа кончалась в три часа. Мы так привыкли к этим гудкам, к этой «музыке» в Бежице, что нам казалось странным не слышать их, когда мы бывали где-нибудь в другом месте.

К часам работы на заводе многое приспосабливалось в жизни Бежицы. Так, к шести часам утра булочная была полна свежеиспеченных булок, баранок, калачей и хлебов разных сортов, и рабочие, идя на работу, могли по дороге купить себе нужное. Я любила смотреть, как быстро и старательно обслуживали продавцы покупателей. Также было и с баней: она была открыта для мужчин допоздна по субботам и в кануны праздников.

В церковные праздники и по воскресеньям работы на заводе не было вообще. Кроме общезаводского праздника – Ильина дня, – каждый цех имел и свой праздник – день своего небесного покровителя. В этот день в здании цеха обычно служили молебен. О каком-либо несчастье на заводе или в поселке (пожар и т. п.) тотчас оповещали громким и протяжным гудком в неурочное время, как бы взывая о помощи. Никогда и ничего не утаивалось, наоборот, общественность всегда призывалась к участию во всем.

У жителей Бежицы был свой уклад, который несколько менялся в зависимости от времени года, но во многом он был постоянен. Этот уклад как-то приспосабливался к заводу и его работе.

Поднимались отец и мать обычно рано, в пять-шесть часов, всегда раньше, чем прогудит первый гудок. Отец собирался на работу, а мать давала ему завтрак, часто молоко с хлебом, а на работу резала ему на кусочки свойское сало на хлеб, иногда наливала и бутылочку молока, осенью давала и яблоко. Отец уходил на завод раньше, чем прогудит второй гудок, так как он никогда не спешил и начинал все делать с большим запасом времени. В Бежице не было тогда других способов сообщения, кроме извозчиков, и все ходили пешком.

Проводив отца на работу, мать бралась за хозяйство. Прежде всего она шла в хлев, убирала корову, а потом доила ее. На это у нее уходило часа два. Уже после коровы она принималась за печку. У нас была, как и у всех, русская печка. Пока шла топка, готовилась еда на весь день и грелась вода и для мытья посуды, и для питья корове. Для топки печки приносилась большая охапка дров. Дрова – «швырок» примерно в аршин длины – доставлял нам, как и всем, завод. Привозил заводской возчик целый воз дров по заказу. Помню, мать бывала довольна, когда привозились дрова березовые, а не осиновые. Березовые хорошо горели, а осиновые всегда шипели, и из них выделялась жидкость.

Обед у нас был простой и неприхотливый в двенадцать часов дня. Почти каждый день одно и то же: щи разные, в зависимости от времени года: зимой из кислой капусты, летом – из щавеля, осенью – из свежей капусты; да каши, тоже разные, либо гречневая (чаще всего), либо пшенная с молоком или со шкварками от топленого сала, а то и с маслом и жареным луком (постом). На ужин доедали все оставшееся от обеда. Русская печь держала тепло до вечера. Рабочие с завода шли домой обедать, а кто далеко жил, оставался на заводе, и ему приносили в судках обед домашние. Только некоторые, как мой отец, брали с собой завтрак на работу.

В каждой семье, а у нас были вообще большие семьи, важное место занимала стирка белья. Стирали белье сами вручную. К стирке белья приготавливались заранее. Мать в намеченный день сразу же с утра начинала топить печь и нагревать щелок: в воде варилась зола в мешочке, и вода становилась мягкой и мылкой. Тогда у нас еще не было никаких стиральных порошков. Нагрев щелока несколько больших чугунов, за корыто становились мать и мои старшие сестры и стирали белье с мылом. Обыкновенно к обеду кончали стирку всего белья, а после обеда готовились уже бучить белье. Это тоже была очень большая процедура: выстиранное белье мать укладывала в нужном порядке в бук. Бук – это легкая бочка из-под цемента с дырками в дне. Поверх уложенного белья обильно накладывалась толстым слоем зола. Потом начинали специально топить печь, чтобы нагревать воду до кипения в больших чугунах и накалять бучки докрасна в углях. Бучка – это кусок стального рельса с дыркой. Кипящую в больших чугунах воду выливали на белье в буке и тут же сразу опускали на ухвате в эту кипящую в буке воду раскаленную бучку. После этого бук прикрывали заслонкой или плотным рядном. Вода в буке долго бурлила и постепенно просачивалась через все белье на землю через дырки в дне бука. Отбучив белье раза три-четыре, оставляли бук с бельем стоять до утра следующего дня. Вся вода за это время стекала из бука. Утром следующего дня белье вынимали из бука и несли на речку для выполаскивания в проточной воде, даже зимою полоскали на реке в проруби. Сушили белье на дворе или, зимою, на чердаке. После такой стирки белье становилось и чистым, и свежим, и даже ароматным. Так в то время народ хорошо и разумно, хотя и примитивными средствами, заботился о своем носильном белье.

Уделяя большое внимание стирке белья, мать не меньше заботилась и о нас всех. Раз в неделю она обязательно водила нас в баню. Две бани были заводские и работали четыре дня в неделю: по средам и четвергам – для женщин, по пятницам и субботам – для мужчин. Плата за вход была разная, в зависимости от класса. Самая простая и дешевая общая баня – три копейки за взрослого, а мы, дети – в придачу к матери бесплатно, во втором классе – пять копеек, пятачок, и в первом – пятнадцать копеек. Мы ходили обычно в общую. И как мы там мылись! Воды можно было брать сколько хочешь, и в парной можно было вволю париться на верхних полках березовыми вениками (их приносили с собой), а потом обливаться холодной водой. Жажду после бани утоляли квасом или брусничным рассолом. В бане мы не только мылись, но и все простуды излечивали в парной. Для железнодорожных рабочих и служащих была особая, бесплатная баня при станции.

У нас была заводская квартира, так как отец не хотел связывать себя никакой собственностью, вернее, он мечтал работать не на заводе, а в сельском хозяйстве. Поначалу эта квартира была хорошая и просторная. После же Столыпинской реформы наша семья уехала из Бежицы в купленное товариществом имение «Моски». Отец мечтал заняться сельским хозяйством и стал членом товарищества только что купленного имения. Из-за недостатка оборотных средств и нежелания других членов работать, отец не мог наладить, как нужно, хозяйство, и мы вернулись в Бежицу. Вот тут-то нам пришлось трудно с устройством: заводской квартиры мы не могли сразу получить, а частные нас не хотели впускать с большим семейством. Наконец-то, после долгих прошений мы получили заводскую квартиру из одной комнаты и кухни в бараке, к счастью, с двумя сараями, где мать могла опять держать корову. Помню, как обрадовалась мать даже такой скромной заводской квартире.

В Бежице каждая семья старалась обзавестись коровой. У нас же мать держала всегда молочную корову хорошей породы. Корова в нашей семье была ценнейшим подспорьем, потому что часть молока мать продавала в больницу. На вырученные от продажи молока деньги мать к праздникам делала нам обновки: покупала материю для платьев или для пальто. Шили мы все сами, сестра Лиза обшивала нас всех. Она была портниха-самоучка и шила довольно хорошо.

Коренные семьи были по большей части многодетны. Дедушки и бабушки были в почете. В нашей семье было четырнадцать человек детей. За столом не хватало мест за обедом, поэтому взрослые дети стояли во втором ряду. Ели все из одной общей миски деревянными ложками. Сваренное в щах мясо мать обыкновенно нарезала маленькими кусочками. По неписаному закону нельзя было зачерпнуть кусок мяса раньше отца. Если кто-либо из детей вел себя не так, как надо, за столом, то ли вылавливал мясо из щей, то ли был небрежен с хлебом или что-либо в этом роде, отец тотчас хлопал его по лбу своей ложкой, что означало: «Веди себя хорошо!»

Заработок отца – грамотного кладовщика – составлял перед войной тридцать пять рублей в месяц плюс наградные к Рождеству и к Пасхе. Хозяйство дома вела мать – неграмотная. В получку отец приносил и отдавал все деньги матери, а мать уже сама ухитрялась сводить концы с концами так, чтобы в доме не только всегда имелось все нужное, но даже чтобы все были одеты и обуты. Поэтому, как только отец приносил получку, мать с кем-либо из нас, детей, шла сразу же в продовольственный магазин со своими мешками и покупала прежде всего ржаную муку (пуда два) и пшеничную (пуд). Хлеб ржаной, булки и пироги мы пекли всегда сами в русской печи. Хлеб – по будням, булки – по праздникам. Тут же в бакалейном отделении покупали сахар (целую синюю голову фунтов в десять) и чай Высоцкого (мать была большая любительница чая), покупали и все остальное, необходимое. Уложив все на ручную тележку, мы везли покупки домой. Дома все купленное мать укладывала в рундук – специальный крепкий сундук, который стоял в чистом сарае, где был и погреб. В такой крепкий рундук с продуктами не могла залезть никакая мышь. Сделав покупку продуктов на весь месяц, мать спокойно могла вести хозяйство, не бегая к соседям занимать-одалживать что-либо.

Молока своего у нас было всегда вволю. По утрам мы пили обыкновенно чай с молоком, сахар вприкуску. Молоко топили в печке после того, как печь была истоплена. Почти все любили пенки в топленом молоке. Да оно и понятно: под пенкой отстаивались сливки в кувшине. Чтобы их никто не слизывал, у нас говорили, что, кто будет есть пенки с молока, у того будет ненастная свадьба.

По воскресеньям мы обязательно все ходили в церковь к обедне. По воскресеньям же у нас бывали большие базары, куда ближайшие крестьяне привозили продавать свои продукты и товары: овощи, фрукты, сушеные грибы и свои изделия – холсты, лапти, веники и т. д. Как я помню, мы тоже старались использовать все дары природы.

Так спокойно и равномерно проходила жизнь. Казалось, что ничто не могло ее всколыхнуть. У каждого были свои обязанности, и все исполняли их добросовестно.