Убийство главы Петроградской ЧК Моисея Урицкого и ранение председателя совнаркома В.И. Ленина произошли в один день 30 августа 1918 года. Оба инцидента явились поистине подарком для большевистских «ястребов». Существуют версии, что покушения были спланированы и осуществлены с участием органов ВЧК, чтобы иметь предлог для тотального террора (например: Николай Коняев. Гибель Красных Моисеев. Начало террора. М., 2004).

Вот основные этапы стремительного раскручивания маховика массовых убийств:

– 2 сентября ВЦИК по инициативе председателя Я.М. Свердлова принял резолюцию о красном терроре;

– 3 сентября издан приказ о заложниках наркома НКВД РСФСР Григория Петровского, который гласил: «Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявлять в этом направлении особую инициативу»;

– 5 сентября вышло постановление Совнаркома РСФСР (заседание вел Я.М. Свердлов) о красном терроре, где предписывалось изолировать классовых врагов в концлагерях, расстреливать всех «прикосновенных к белогвардейским организациям» и публиковать их имена.

В те же дни ЦК РКП(б) и ВЧК разработали совместную инструкцию, в которой предлагалось:

«Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать. Взять заложников, устроить в районах концентрационные лагери. Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки».

Людоедские призывы тиражировала советская пресса. Тон «Красной газеты» прямо-таки кликушеский: «За смерть одного нашего борца должны поплатиться жизнью тысячи врагов. Чтобы не дрогнули они (большевики. – Авт.) при виде моря вражеской крови. И мы выпустим это море крови. Кровь за кровь. Пусть захлебнутся они в собственной крови».

Тем самым тысячам функционеров партии, чрезвычайных комиссий и трибуналов в обеих столицах и всех подконтрольных Совнаркому губерниях недвусмысленно давали понять, что с них снимают любые нравственные ограничения. И начальники на местах спешили брать под козырек. Красное колесо завертелось с бешеной скоростью.

Нижегородские чекисты подошли к пику красного террора во всеоружии. Губернская комиссия, образованная 13 марта 1918 г., включала в себя коллегию из 6 членов, отделы по борьбе с контрреволюцией, секретно-оперативный, юридический (следственный), иногородний, комендантский, хозяйственный. В аппарат ЧК входили: Я.З. Воробьев (Кац) – председатель, К.Г. Хахарев – заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией и секретарь, К.Ю. Буссе – заведующий секретно-оперативной частью, А.А. Ансон – зав. следственным отделом, Я.П. Криппен – завотделом по борьбе со спекуляцией, В.М. Мовчан – иногородним, П.И. Маркус – отделом разведки; В.А. Матушонок – комендант. Канавинской ЧК руководили Р.А. Штромберг и Н.И. Карре, Сормовской – И.П. Рыжов.

В это время красный террор в уездах возглавили: в Ардатовском – А.Т. Цыбиков, Арзамасском – А.Ф. Зиновьев, Балахнинском – поочередно Г.И. Соловьев и М.А. Зотин, Васильсурском – В.А. Зимин, затем Ф.С. Фадеев, Воскресенском – П.Ф. Ситалев, Княгининском – И.П. Лапин, П.С. Клоков, Лукояновском – М.К. Сенцов, Макарьевском – Н.Ф. Журавлев, Павловском – Л.Н. Молчанов, К.В. Русинов, Семеновском – В.И. Кочубеев, И.О. Манов, Сергачском – П.Т. Кочетов, Н. И. Михельсон.

Губернская ЧК откликнулась на директиву центра убийством 41 заложника-нижегородца. Казнь произошла в ночь на 1 сентября на Мочальном острове Волги. Наутро газета «Рабоче-крестьянский нижегородский листок» опубликовала расстрельный список, сопроводив его словами: «За каждого убитого коммуниста или за покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии», а также приказом созданного еще в августе по требованию Ленина чрезвычайного органа террора – военно-революционного комитета, вышедшим за подписью Федорова и Шелехеса и гласившем: «Патронов на буржуазию не жалеть».

Первым в обнародованном списке стояло имя настоятеля Оранского Богородицкого монастыря архимандрита Августина. За ним следовал священник нижегородской Казанской церкви Николай Васильевич Орловский. Замыкал первую тройку председатель хозяйственно-строительной комиссии по постройке завода взрывчатых веществ в Растяпине генерал-майор Михаил Михайлович Чернов.

В список попали еще трое служащих того же завода – полковник М.И. Мордвинов (пом. генерала Чернова), начальник снаряжательной мастерской Г.П. Мяздриков и помощник начальника заводской милиции прапорщик Т.С. Городецкий. Далее шли 14 царских офицеров и 12 чинов полиции и жандармерии. Собственно «буржуазию» представляли три предпринимателя из Павлова, в том числе владелец крупной фабрики металлоизделий Василий Михайлович Теребин.

В числе жертв оказался также лесничий из села Владимирского Макарьевского уезда, призванный на военную службу прапорщиком, Николай Обозов и бывший редактор правой газеты «Козьма Минин» Григорий Васильев. Все это были люди известные, уважаемые. Но в список попали и неизвестные, видимо, случайные, лица: «капиталист» Аполлинарий Михайлович Дьячков, милиционер Иван Петрович Сафронов, записанный как «с чехословацкого фронта» Василий Михайлович Топорков и не идентифицированный нами Николай Васильевич Кузнецов.

Мартиролог изобиловал опечатками и искажениями имен и фамилий. Жандармского офицера Алексея Альдоровича Крауза представили как Альзоровича и с фамилией Краузе. Трифон Семенович Городецкий стал Семеном Трофимовичем, Александр Иванович Харитин – Хиритиным, Александр Семенович Колесов – Колосовым, Николай Лукич Жилло – Жиловым, а названный штабс-капитаном Н.П. Кременецкий был в действительности сергачским полицейским исправником.

Контрреволюционер «с Чехословацкого фронта» – это, скорее всего, Василий Константинович Топориков – житель села Богородского, 28 лет, из крестьян, по профессии бондарь. Ему также переиначили фамилию («Топорков») и отчество («Михайлович»). В областном архиве есть дело производства Нижгубчека № 21109, где указано, что Топориков был арестован 16 августа по обвинению в провокаторстве. Арест произвели как раз сотрудники ЧК на Восточном фронте. На допросе задержанный признался в том, как стоя в толпе на платформе у вокзала станции Кутьма, говорил, что «порядочные люди в красную армию не идут». Свидетели – сотрудники ЧК разведчик А.И. Шилин, завхоз Герман Яковлевич Лус и комендант И.А. Педашенко к показаниям прибавили слова «…потому что комиссары заставляют красноармейцев грабить». Однако арестованный эти слова категорически отрицал. Прифронтовая комиссия постановила признать Топорикова виновным в агитации против советской власти и расстрелять, поручив исполнение приговора нижегородским чекистам.

Самую большую группу жертв составили офицеры-фронтовики. Кто они? Настоящим героем Второй Отечественной войны 1914-1918 гг. был полковник Тобольского полка Альберт Карлович Герник. На австро-германском фронте он был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени за то, как гласил Высочайший приказ о награждении, что «в бою 14 февраля 1915 г. у деревни Давия воодушевил солдат личным примером мужества и, выбив врага из деревни, преследовал его до двух верст, отбив при этом два пулемета и захватив пленных».

Его сослуживец полковник Павел Васильевич Боглачев, из крестьян Воронежской губернии, также воевал в составе Тобольского полка, имел медаль в память о войне с Японией и орден Святой Анны с мечами и бантом.

Николай Леонидович Кондратьев был штаб-офицером 37-го пехотного Екатеринбургского полка. На фронте с первого дня Великой войны, за отличия в бою Высочайшим приказом от 12 июля 1915 г. награжден Георгиевским оружием. Перед арестом, последовавшим 12 августа, проживал в доме № 4 по улице Варварской.

Среди боевых офицеров, ставших жертвами бойни, был и последний командир 241-го Седлецкого полка Александр Владимирович Десятов. Ратную службу он начал в 1899 году вольноопределяющимся Окского резервного батальона, потом окончил Казанское училище и был на Японской войне. Перед объявлением Германией войны служил в Екатеринбургском полку, одновременно вел занятия по гимнастике в мужской гимназии. В мировую войну воевал во второочередном Седлецком полку, дослужившись до полкового командира. После Брест-Литовска работал в советской управе счетоводом, арестован в ночь на 7 августа. В деле имеется коллективное обращение его сослуживцев с поручительством, что А.В. Десятов далек от политики и угрозы для советской власти не представляет.

Характерна биография 31-летнего уроженца Нижнего Новгорода Ивана Никаноровича Гребенщикова. До войны он служил в торговой фирме отца заведующим конторой, образование среднее. На военную службу поступил 18 июля 1914 г. вольноопределяющимся с зачислением в 62-й запасной батальон. В октябре Ивана Гребенщикова командируют в первую Московскую школу прапорщиков, по окончании которой в составе 479-го Кадниковского полка он убывает в действующую армию. Воюет до развала фронта, затем возвращается домой в чине подпоручика и в феврале 1918 г. демобилизуется. Дома жена и малолетняя дочь. Чекисты явились за Гребенщиковым в ночь на 15 августа. На допросе он скажет, что знакомых, кроме родственников не имеет, в партиях не состоит, на мятеж чехословаков смотрит как на авантюру, за что арестован, не знает.

Протоиерей Николай Орловский был отцом 14 детей, младшим из которых было пять, четыре и два года. Николай Васильевич являлся законоучителем в 4-классном городском училище, выполнял разнообразные общественные обязанности, в частности, состоял в патриотических организациях «Белое Знамя» и Нижегородский Георгиевский отдел «Союза Русского Народа». Старший сын Орловского Александр учился в медико-хирургической академии в Петрограде и в войну находился в действующей армии на Кавказском фронте в качестве зауряд-врача. Батюшка явился 20 августа в губЧК за разрешением на выезд из города, чтобы ехать в Васильсурск, где находился его больной тифом сын, но вместо пропуска был арестован и расстрелян как «ярый враг советской власти».

Помощнику полицмейстера Федору Рождественскому было 38 лет, женат, на иждивении трое детей и престарелая мать. Арестовали его 7 августа по пути на Ромодановский вокзал, куда он направился, имея разрешение губернского комиссара на выезд в Пензу. В полиции Федор Александрович служил добросовестно, а после увольнения в марте 1917 г. оказался на Юго-Западном фронте рядовым полевого госпиталя. Как и у многих других убитых в кампанию красного террора в его архивно-следственном деле нет процессуального решения (приговора). Отметим, что подобное обстоятельство не раз служило основанием для отказа в реабилитации или исчисления фальшивого срока содержания под стражей по дате окончания дела.

О последних часах жизни архимандрита Августина сообщает монах Алексий Воскресенский в своих записках о жизни Оранского монастыря в 1918 году.

«Переведенный в тюрьму арх. Августин, – писал о. Алексий, – вместе с содержащимся с ним монархистом, протоиереем Казанской церкви г. Нижнего Новгорода Николаем Орловским и еще кем-то из иереев, не то в день Преображения, не то в праздник Успения соборно совершил в тюремной церкви литургию. В ночь с 17 на 18 августа ст. ст. он предстал перед судом военно-революционного трибунала и на вопрос, признает ли себя виновным, ответил: «Не признаю и никогда не признаю». Этим ответом арх. Августин подписал себе смертный приговор. Решением военно-революционного трибунала он, протоиерей Орловский и еще 15 других человек, которые не знаю, были приговорены к расстрелу, а местом казни был Мочальный остров. На рассвете 18 августа все обреченные на смерть посажены были на пароход и двинулись к роковому месту. Августин стоял бодро, бесстрашно смотря на красноармейцев. Последовали три залпа, а после четвертого он пал мертвым и был красноармейцами погребен, а точнее присыпан землею с другими своими товарищами настолько небрежно, что жители слободы Старые Печеры сами должны были засыпать землею общую могилу убиенных».

Хотя опубликованный газетой список и содержал 41 фамилию, есть сомнения в том, что все они казнены той злополучной ночью. В воспоминаниях инока Алексия говорится только о 17-ти убитых на острове Мочальном. В заключении о реабилитации прапорщика Константина Люсинова (ЦАНО, Ф. 2209, оп. 3, д. 5874) сказано, что он был расстрелян 20 августа. Аналогичен случай с павловским гимназистом Сашей Самойловым: расстрелян 7 августа 1918 года, опубликовано 8 сентября. Факты указывают на то, что расстрелы начались задолго до официального декрета о красном терроре и, по-видимому, в указанный список, вместе с убитыми на Мочальном острове, для пущего эффекта включили лиц, произвольно надерганных из прежних расстрельных партий.

Доклад Я.З. Воробьева с удовлетворением констатировал: «В сфере буржуазно-мещанского населения эти массовые расстрелы вызвали почти открытый ропот, но быстрый арест громадного количества таких ропщущих столь же быстро заставил всех остальных замолчать и смириться перед свершившимся фактом». В страхе за жизнь люди покидали город, бросая дома и имущество. Очевидно, что террор был призван посеять всеобщий страх и адресовался не только и не столько реальным борцам с режимом, сколько мирным гражданам – недовольным, несогласным, кажущимся опасными.

Еженедельник ВЧК № 1 сообщил об аресте в августе «около 700 офицеров и жандармов», доклады Нижгубчека – об аресте 900 контрреволюционеров в сентябре и 226 – в октябре. К этим цифрам следует прибавить данные об арестах канавинского и сормовского чрезвычайных комиссариатов в количестве 146 чел. Итого за три месяца – 1972 человека только по отделу борьбы с контрреволюцией, а арестовывали и другие отделы (спекуляции, преступлений по должности). В последующие дни и недели волна массовых расправ прокатилась по всей губернии, которая буквально онемела от ужаса. Террор, словно круги по воде, расходился от особняка Филитера Кузнецова, где размещалась Губчека, к самым отдаленным уголкам периферии.

В Сергаче 3 сентября были подвергнуты расстрелу 6 заложников буржуазии. В их числе дворянка Ольга Ивановна Приклонская – воспитательница последнего из рода Пушкиных Николая Львовича (1904-1921). Иван Григорьевич Рыбаков попал под чекистскую раздачу, потому что был сыном полицейского урядника и офицером военного времени.

Инженер-путеец и сын местного учителя Николай Рудневский для пущей убедительности также был объявлен офицером. Не забыли про настоятеля Сергачского собора протоиерея Николая Николаевича Никольского. Ну, а чтобы расстрельный список выглядел более буржуазным и не сплошь великорусским, добавили в него мелкого торговца еврея Лейбу Фертмана. Имена убиенных наутро опубликовала уездная газета «Думы пахаря». Очевидцы рассказывали, что глава местной комячейки Михаил Санаев, лично участвовавший в расстреле, по завершении бойни прибежал в аптеку и потребовал спирту. Убитые Рыбаков и Рудневский были его сверстниками и товарищами по городскому училищу, а дворяне Приклонские в прошлом оказывали поддержку их многодетной семье, помогая Санаеву получить образование.

Растяпинская чрезвычайка отчиталась о расстреле полицейского, унтер-офицера жандармско-полицейского пункта и двух селян, названных «буржуями», Лукояновская – о двух жертвах. Самой ревностной оказалась Павловская ЧК. О расстрельном дебюте «за Ленина», с убийством местного батюшки Николая Михайловича Знаменского и какого-то разбойника Серова, павловские чекисты успели объявить уже 1 сентября, синхронно с обнародованием губЧК головного списка «41». Напомним, что постановление ВЦИК о красном терроре появится лишь два, а такой же декрет Совнаркома – четыре дня спустя.

Террор в Павлове примет поистине большевистский размах. Позднее губернский официоз будет публиковать павловские списки регулярно. В номере от 8 сентября появятся 7 новых имен – гимназиста, священника, трех торговцев и двух монархистов. Два дня спустя к ним добавят перечень еще десятка жертв, в том числе Анатолия Желтова (сына владельца кожевенной фабрики и писателя-толстовца) и бывшего уездного комиссара Временного правительства Григория Мерзлова. В список от 24 сентября попадут служащий жандармерии В.А. Шустов, урядник Е.И. Рогожин, богородский предприниматель А.И. Шмаков и два крупных местных заводчика, включая главу крупной фирмы по производству металлоизделий (первой в России наладила выпуск коньков) Ивана Ивановича Пухова.

Вошел в расстрельный список и Константин Битюрин – владелец основанного в 1882 году предприятия по выпуску ножниц, столовых ножей, а в войну – пехотных лопат. На одном лишь заводе в Ворсме у Константина Михайловича трудилось 150 рабочих.

Судя по всему, конвейер Павловской ЧК работал безостановочно, и убийства в ее застенках по самым разным поводам сделались нормой. В одной из реляций сообщалось о расстреле красноармейца 2-го советского пехотного полка Александра Петровича Левина, совершившего побег из рекрутской школы и «кражу в селе Ворсма».

Отметим, что любые обвинения в деяниях уголовного характера не должны приниматься на веру и требуют тщательной проверки, поскольку вполне могли быть прикрытием расправ, совершенных по политическим мотивам или по признаку социальной принадлежности. Обратим внимание и на подчас вопиющую несоразмерность совершаемых проступков высшей мере наказания, которую так щедро и безоглядно применяли чрезвычайки всех рангов.

На август-сентябрь приходится усиление потока арестантов, в основном заложников, шедшего в Нижний Новгород из уездов. В списке заключенных Семеновской уездной тюрьмы, препровожденных в тюрьму губЧК, значились: Бабушкин А.И. – монархист, Галанин П.В. – за агитацию, Зуев Н.В. – кадет, Киселев И.И., Любимов С.М. – за выступление в печати, Масленников И.Н., Носов Ф.А., Пирожниковы А.В. и С.В., Прудовские Н.К. и П.Н., Смирнов Н.П., Шляпников И.И. – заложник буржуазии, Сачек М.С. – полицейский пристав, Успенский В.И. – полицейский чиновник, Поливанов В.В., Девель Н.В., Гутьяр С.Д. – земские начальники, Албул А.А., Рабынин А.Я., Усевич К.И., Успенский Н.В. – «за пропаганду как бывшие офицеры». В целом можно говорить о тысячах и тысячах нижегородцев, подвергшихся ленинским репрессиям в переломный 1918 год.

Тюрьмы были переполнены, и для массы узников спешно создавали концлагерь. Решение о нем записано в протоколе ВРК № 4 от 14 августа, однако время и место его нахождения долгое время были для историков загадкой, а порой и сам факт существования ставился под вопрос из-за отсутствия документального подтверждения, мол, намерения были, но так и остались на бумаге. Чаще всего выдвигалась версия, что лагерь находился в Крестовоздвиженском монастыре. О ней, в частности, пишет в «Архипелаге ГУЛаг» П. Солженицын. Возможно, таких узилищ было несколько, но один установлен нами точно. Вот документ, обнаруженный автором в нижегородском архиве.

«РСФСР. Н.К.Ю. Нижегородский окружной народный суд. Уголовное отделение. Стол 1-й. 29 октября 1918 г. № 7574. Нижний Новгород. Начальнику милиции 3-го участка г. Нижнего Новгорода. Окружной народный суд просит сделать распоряжение о высылке двух милиционеров в концентрационный лагерь, гор. Нижний Новгород, Острожная площадь, для сопровождения в суд 1-го ноября сего года содержащегося в лагере гр. Эрастова, вызываемого в суд на означенное число в качестве свидетеля. Член суда. Пом. секретаря».

Вместе с тем, маловероятно, чтобы тюремный замок на Острожной площади мог вместить до 900 узников. Скорее всего, для временного размещения больших масс арестованных использовались разные места, и не исключено, что одним из них служил Крестовоздвиженский монастырь.

Красный террор бушевал в Нижегородской губернии всю осень и плавно перекатился в зиму. Массовые расстрелы, причем, еще с августа, производились в Арзамасе и многих волостях Арзамассского уезда. В доклад о деятельности Губчека в сентябре названа цифра в 38 расстрелянных, автор выявил по архивам не менее 70 жертв. В октябре в ходе волнений мобилизованных в Красную армию крестьян расстреливались жители Ардатовского уезда. Много рвения проявила Васильсурская ЧК: в сентябре расстреляна группа крестьян села Быковка, в ноябре, в ходе карательной акции, – около 50 жителей села Емангаши. Но самый страшный кровавый пир был устроен в Курмышском уезде (в 1922 г. перешел из Симбирской губернии в Нижегородскую). После мятежа, вспыхнувшего в Курмыше 3 сентября на почве недовольства мобилизацией и грабежами местных большевиков и подавленного с неимоверной жестокостью, в уезде был развязан беспримерный по масштабам террор. Он продлился до зимы и повлек, по советским данным, около 1000 жертв.

Формально о завершении кампании красного террора было объявлено в постановлении ВЦИК об амнистии по случаю первой годовщины Октябрьской революции. Этот декрет сопровождался кровавой зачисткой тюрем. Так, в ночь на 7 ноября в Нижнем Новгороде были расстреляны епископ Евгений (Князев), настоятель кафедрального собора протоиерей Алексей Порфирьев и мирянин, бывший член Государственного совета граф Алексей Нейдгарт. (Все трое причислены к лику святых мучеников Православной Церкви).

Нижегородские чекисты, возглавляемые бывшим боевиком Бунда и анархистом-коммунистом Яковом Воробьевым, производили расстрелы массово и фанатично, часто не считаясь с соразмерностью проступка и кары, полом, возрастом, национальной принадлежностью. В Павлове расстреляли гимназиста Сашу Самойлова, в Арзамасе – учащихся реального училища Константина Бебешина и Николая Терина (за то, что резали телеграфные провода во время Муромского восстания). В Нижнем Новгороде жертвой расправ стала портниха Александра Федоровна Столбова (торговля самогоном). В татарской деревне Семеновка Сергачского уезда в январе 1919 г. за одну ночь расстрелян 51 житель в отместку за волнения мобилизованных, повлекшие гибель трех коммунистов.

И так происходило по всей Совдепии. «Россия завоевана большевиками», констатировал незадолго до этих событий Ленин. И вот завоеванная страна погрузилась в кровавый кошмар. На последующие десятилетия он стал сильнодействующей прививкой жестокости и аморализма и для ленинской партии, и для ее «вооруженного отряда» – ВЧК.