1

 «Высшее отличие человека – упорство и

 преодоление самых жестоких препятствий».

 (Людвиг ван Бетховен)

 Мы познакомились с нею случайно в середине шестидесятых годов минувшего века. Приехав в Барнаул из Новосибирска по своим делам, зашел я в местный радиокомитет, где мне пришлось работать ранее. В то время мы ютились в большой общей комнате, условно разделенной рядом столов на отдельные редакции. Позже радиокомитет перебрался на новое место. Музыкальная редакция расположилась в довольно большой комнате. Здесь и сейчас толпилось несколько человек вокруг пианино. Все они только что, как я понял, слушали игру высокой худощавой женщины почти с огненной расцветкой волос и с короткой стрижкой.

 Она все еще сидела у пианино и в чем-то пыталась убедить главного музыкального редактора. Как я понял, речь шла об этом пианино, которое разбито и пришла пора его настроить. Говорила она с явным акцентом, смягчая некоторые согласные. Председатель комитета, выглянувший из своего кабинета, кивком головы подозвал меня, и мы удалились с ним в его, как он выразился, берлогу. А ближе к вечеру я встретился с одним из успешных, на мой взгляд, баритональных теноров Сибири той поры. Этот молодой человек, Валерий Агафонов, заброшенный совершенно случайно в нашу сибирскую глубинку, служил в барнаульской филармонии и исполнял в своих концертах одну из песен на мои слова о музыканте времен Гражданской войны, оставшемся в эмиграции в Харбине. Валерий, сам внук эмигранта, просил меня добавить в эту песню еще один куплет. Я ему привез это новое четверостишие, он взялся за гитару и пропел: «А рядом русская граница//и очага родного дым.//И будешь плакать и томиться,//тоской по Родине палим»…

 Валерий проживал здесь в так называемой «Вороньей слободке», очень точно передающей образное название филармонического общежития, похожего на двухэтажный сарай, разделенный на маленькие комнатки чуть ли не фанерными перегородками. Поэтому, не так уж случайно, на пороге комнаты вдруг возникла та самая женщина, которую с утра я видел в радиокомитете:

 - Простите, месье, но я невольно оказалась свидетельницей вашего разговора. Эту песню от Валерия я уже слышала, она мне близка. Но в ней надо поменять одно слово: «томиться» – на «молиться». Так будет точнее, уж поверьте мне! - и она, еще раз извинившись, удалилась.

 Кто она? – Спросил я у Валерия.

 Валерий, прижав палец к губам, тут же громко переспросил: «Вера Августовна, Вы на репетицию собираетесь?

 - Ты же меня знаешь, я своего образа жизни не меняю, - глухо ответила она из глубины помещения.

 - А нам можно с Вами?

 - Ну, если не наскучает и будете сидеть тихо…

 - Как мыши! – пообещал Валерий и шепнул мне: «Она – пианистка от Бога, вот увидишь!

 Репетиционный зал филармонии был недалеко от общежития. По дороге в зал она шла вместе с нами, немного сутулясь, и говорила: «Я буду играть сьегодня в основном Бетховена и совсем ньемного Баха. Бах в свои последние годы ослеп, а Бетховен оглох. Но тот и другой продолжали сочьинять свою музыку. Ви этом суть интриги и моего бьюдушего концьерта… Все, мы пришли. И набьеритесь терпения, молодые люди!».

 Полутемный зал встретил нас какой-то неприветливой пустотой и равнодушной отрешенностью. Подойдя к черному роялю, она неожиданно легко подняла его тяжелую зеркальную крышку, в которой отразилась ее огненная прическа. Мы устроились в глубине зала, чтобы ни в чем ей не мешать. А она, сев за рояль и полуобернувшись к нам, попросила, чтобы мы представили себе оглохшего Бетховена, который входит в антикварную лавку, а в ней стоит его старый клавесин, который он сдал торговцу для продажи еще год назад. Покупателей так и не нашлось, а Бетховен на это очень надеялся. Чем жить полунищему музыканту? Он подходит к своему старому другу – клавесину, воплотившему когда-то вместе с ним его мелодии. Он долго смотрит на него, а потом, открыв крышку, накладывает на пожелтевшие клавиши свою могучую ладонь. А в ответ – только дребезжанье оборванных струн. Но Бетховен об этом не знает и не слышит... «Это бюдет первая часть моего концерта, над Бахом еще много поработать!»...

 Каюсь, до этого вечера я был однобоко воспитан, особенно, в музыкальном отношении. Хотя, если вспомнить, у бабушки с теткой, в доме которых я провел свое детство, стояли и пианино, и кабинетный рояль немецких мастеров. Играли на них моя тетя, двоюродная сестра и ее подруга. Репетировали по многу раз одно и то же. Мне их «Моцарты и Шуберты» до того иногда надоедали, что я пулей выскакивал во двор, где постоянным увлечением моих сверстников были «зоска» и «козны». Зоска – это кусочек длинношерстной шкурки, чуть-чуть утяжеленной свинцом. Сооружение это необходимо было постоянно удерживать в воздухе, подпинывая его внутренней и внешней сторонами стопы. Некоторые умельцы умудрялись удерживать зоску в воздухе по 200-300 раз, но можно было (если играли команда на команду) передать ее, по ходу игры, на ногу своему товарищу.

 Не менее азартным увлечением у нас в те далекие времена были и козны. Здесь тоже не обходилось без кусочка свинца, залитого в проделанное отверстие у основания бараньей кости, так называемого панка, для его утяжеления. Попасть таким панком метров с десяти по выставленным в один ряд костям-бабкам, чтоб они разлетелись в разные стороны от очерченного специально квадрата, мог далеко не каждый.

 - Это вам не Шуберта играть! – ликовал я, когда мне, хоть и редко, удавался такой бросок…

 А тут вот сижу в полутемном зале, слушаю классику, следя за полускрюченными пальцами этой необыкновенной женщины, извлекающей из рояля волшебные звуки – то мощные, то тихие, вплоть до бормотанья: наверное, так говорил Бетховен сам с собою в часы раздумий… И я ловлю себя на том, что мне трудно вот так сразу отрешиться от того, что во мне где-то все еще прячется давнишняя, откровенная любовь к джазу – к его неожиданным синкопам, придающим этой музыке динамичную выразительность, особенно с зигзагами затяжного соло на ударных инструментах… Словом, «испорченность» моя в музыкальном отношении до этого вечера казалась непреодолимой. Но тут! Но эта женщина!

 Сколько ей? Шестьдесят? И такие мощные звуки, извлекаемые из инструмента! Я слышу по-молодому бодрую игру. Она уводит куда-то в дальние дали, то возвращается к тебе и опрокидывает вдруг тебя в бездну. И оттуда, из глубины, слышится всплеск нарождающейся бури, вынимающей из тебя последние остатки сил…

 Такое со мною происходило впервые. Мне казалось, я ощущаю эти пожелтевшие от времени клавиши инструмента, на которые ложится широкая в кости, могучая длань Бетховена, и слышу в ответ глухие стуки молоточков по дребезжащим струнам… Пианистка очень умело имитировала эту расстроенность старого клавесина, нажимая на педали и заглушая аккорды.

 И во мне вдруг возникает пронзительная жалость к Бетховену: он все еще продолжает играть, он не слышит своего старого клавесина и не видит жалкой усмешки хозяина антикварной лавки… Он играет!

 А еще я представил себе ослепшего Баха в этих, почти немых, бетховенских звуках, связавших их обоих незримой нитью… Позже я прочитал, что Бах умер в 1750 году. А через 20 лет после него родился Бетховен. Почти один век! И почти одна и та же судьба… А настоящему отведены лишь краткие сроки – и то лишь в том случае, если их, Баха и Бетховена, связывает такой вдохновенный исполнитель, как эта женщина… Да, сколько ни черпай из волшебного колодца мировой музыки, а он все не убывает!

 Почти молча, дошли мы до «Вороньей слободки». Прощаясь, я прижал к сердцу ее руку и поцеловал почти сжатые пальцы… В Барнауле я пробыл еще два дня. Утром, в сильную декабрьскую метель, я купил в привокзальном киоске несколько газет. Открываю «Комсомольскую правду», - и мне сразу бросается в глаза название большого материала «ПИАНИСТКА». Я почему-то сразу понял, что это о ней, о Кармен. Так за глаза звали эту женщину в филармонии. А настоящее имя у нее, родившейся в итальянском Турине, было Вера Кармен Аделаида Лотар Шевченко, по отцу – Вера Августовна. Так ее звали в России.

 По всему чувствовалось, что автор очерка, Симон Соловейчик, более меня был подкован в музыкальном отношении. Да и о чем тут сожалеть? Сведущему, как известно, и карты в руки!... К тому же я позднее узнал, «Комсомолка» и в дальнейшем следила за судьбой своей героин и помогала ей, как могла… Мне же оставалось своими словами, что-то добавив, сделать собирательный пересказ об этой удивительной женщине для своих сибирских этюдов. Да не осудят меня, на что слабо надеюсь, предыдущие авторы!

 Хочется сказать о заголовке материала. Пантеон древней Эллады объемен. Помимо богов в нем были и другие небожители – музы, наделенные магическими силами. Одна из них – Мельпомена, первоначально значилась покровительницей г р у с т н ы х п е с е н и н а п е в о в. Ну чем не наша героиня? Тем более, что и грустного, и трагического в ее жизни было, хоть отбавляй.

 Родилась Вера Лотар-Шевченко в 1901 году. Отец – француз, профессор Сорбонны, известный математик, физик и астроном. Мать, испанка, преподавала в Сорбонне испанский и французский языки.

 Воспитанием Веры Лотар занимались мать и четыре гувернантки. Немка учила ее немецкому языку и соблюдению образцового порядка в личной жизни. Англичанка – своему языку и гимнастике, за это девочка ее не любила, потому что нужно было рано покидать постель. Француженка старалась обучить ее хорошим манерам и светским привычкам. Была еще в доме и гувернантка, ответственная за наряды. Здесь, конечно, не обходилось без споров о том, какое платье одевать именно сегодня. Испанская кровь, естественно, не терпела никакого диктата. Но после повторного – «так принято!», приходилось смириться.

 Добавим ко всему, что Вера с четырех лет обучалась музыке. Ее репетитором был очень известный французский пианист Альфред Корто. А в 14 лет она уже играла с самым знаменитым в мире оркестром под управлением Артуро Тосканини. В те же годы она объездила с концертами всю Европу и Америку, а в пятнадцать лет, с блеском закончив Парижскую консерваторию, поступила в Венскую академию музыки… Что тут можно сказать: блестящее профессиональное начало карьеры и, в какой-то мере, ущербное детство? Так оно, наверное, и было… Но, как говорится, назвался груздем – полезай в кузов!

 Между прочим, после гастролей в Америке, самая известная в мире фирма «СТЕЙНВЕЙ» предложила Вере Лотар доставлять свои рояли на любой ее концерт, даже в самые малодоступные горные районы Швейцарии. В знак благодарности за подобную рекламу, фирма презентует ей свои рояли. Это были поистине царские подарки! Дело в том, что помимо особых пород дерева, выращиваемого в одних и тех же районах, которое идет на изготовление данного инструмента, качество звука этих роялей зависит еще и от травы, где паслись овцы. Именно такая шерсть, из которой выделан особый фетр, необходима для молоточков, ударяющих по струнам… Так что, примем к сведению, где «пасутся» рояли знаменитой фирмы!

 …Как позже скажет ее друг, российский режиссер Владимир Мотыль, «она пошла за чувствами»: в кругу друзей отца, который любил все русское и детей назвал Вера и Дмитрий. она встретила русского человека, Владимира Яковлевича Шевченко. Он, сын советского дипломатического работника, служившего во Франции, был инженером-акустиком, создавал смычковые инструменты и прослыл в Европе чуть ли не «русским Страдивари». Отец вернулся на родину, а сына оставил доучиваться в Париже.

 Владимир Шевченко был разведен, остался с двумя отроками от первого брака. И все время мечтал возвратиться на родину, добиваясь разрешения в посольстве. И вот, наконец, разрешение получено. А Вера Лотар перед их отъездом получает официально приставку к своей фамилии – Шевченко… Шел 1937-ой год.

 СПОЛНА ИЗВЕДАВ…

 «Stirb oder Auf! – Умри или будь!

 (Людвиг ван Беховен)

 И вот они, как обещал муж, в первопрестольной столице России. Родители мужа живут в Мытищах. Квартира не такая уж большая, а их прибавилось сразу пятеро. Сказка тут же превратилась в беспросветную быль. С тремя сыновьями (двое пасынков), без работы в незнакомом ей городе.. Скрипки а-ля Страдивари здесь никого не интересуют. А вот ее парижские платья и шляпки берут вполцены нарасхват. К тому же, все к ним относятся подозрительно, ни одного сочувственного взгляда, даже в школе, куда определили сыновей!.. Правда, через несколько месяцев им удалось перебраться в Ленинград, в маленькую комнату при общежитии.

 Впрочем, не все так уж плохо! Ее, Веру Кармен Аделаиду Лотар, известную в Европе и в Америке пианистку, нашла не менее известная в СССР, профессор двух столичных консерваторий Мария Вениаминовна Юдина. О ней в обеих столицах ходили легенды. Маленькая, плотно сбитая, она в бешеной канонаде рояльных клавиш рвала на концертах струны у видавших виды «Блютнеров» и «Шредеров». В объявленный день образования РСФСР, пошла в церковь и крестилась. А потом всегда и везде выступала на концертах с большим серебряным крестом на груди.

 Она подружилась с известным богословом Павлом Флоренским и его семьей, который говорил о ней: «Христианство для Юдиной стало в полном смысле потребностью души и стержнем, который помог ей выстоять в самые суровые годы»…

 Все это только предстояло еще вытерпеть Кармен Аделаиде. А сейчас Юдина с присущей ей бешеной энергией, собрала «синклит» из ведущих специалистов консерватории и филармонии, добилась от них ходатайства перед Министерством культуры о присвоении Вере Лотар высшей категории для ведения концертов. И тут же Юдина идет в в райкомы и горкомы, и буквально выбивает от них внеочередное выделения квартиры для пианистки, игру которой «Бог и на том свете будет слушать»… Умела Юдина убеждать!

 Во всяком случае, только благодаря заступничеству Марии Юдиной, новоявленной пианистке из Франции удалось дать первый свой концерт в СССР. После этого яркого выступления посыпались и цветы, и новые предложения, и контракты. Вскоре семья веры Лотар-Шевченко получила квартиру…

 Сделаем тогда уж небольшое отступление в честь Юдиной, хоть она достойна и большего. И сошлемся на убеждение композитора Дмитрия Шостаковича, что т а к о н о и б ы л о!

 На третьем году войны Сталин впервые услышал в исполнении Юдиной по радио 23-й фортепианный концерт ля-мажор Вольфганга Амадея Моцарта. Что-то в этом концерте Сталина зацепило! Он позвонил на Пречистинку в радиокомитет и попросил прислать ему эту пластинку. В радиокомитете всполошились: концерт шел вживую, никакой записи не велось. Как быть? К девяти утра пластинка, затребованная вождем, должна быть у него.

 И - понеслось! Вечером кое-как нашли Юдину. Из постели «вынули»« дирижера Александра Гаука, на «воронках» свозили по ночной Москве в радиокомитет музыкантов оркестра, А те, к утру, уже валились с ног от усталости… Ровно в девять утра черный диск с записью концерта, в единственном экземпляре, был доставлен на дачу вождя.

 Говорили, что Сталин, получив пластинку, закрылся от всех на два дня, распорядившись приносить ему чай и бутерброды. И слушал, слушал, слушал… Еще говорили, что пластинку видели на проигрывателе у вождя довольно часто. Поверим и в это… А потом он распорядился о представлении пианистки Юдиной к сталинской премии и выделении ей наградной суммы в двадцать тысяч рублей. По тем временам этот щедрый дар оценивался примерно в два миллиона рублей.

 Но надо было знать и Марию Юдину! Она выдала вождю такое фортиссимо, за которое можно было сразу отправиться на лесоповал к своей бывшей подзащитной, Вере Лотар. Та уже пять лет пребывала там… Вот оно, это письмо Юдиной к Сталину: «Денно и нощно буду молиться о том, чтобы Вам были прощены чудовищные злодеяния, которые Вы совершили против Вашего народа. Отказываюсь от сталинской премии, а деньги посылаю на ремонт храма и во спасение Вашей души».

 Он ей простит эти слова, а Лаврентию Берии скажет: «У каждого большого грешника должен быть свой маленький ангел-хранитель. Эту женщину нэ трогать!»…

 За давностью времени, конечно, трудно восстанавливать прошлое пунктуально. Как говорится, темна вода во облацех! Но в то время некоторые, приближенные к Сталину, считали, что он не так уж случайно в то суровое время, посредине войны, вдруг вызвал к себе опального архиепископа Сергия Страгородского. И вскоре, как птица Феникс из пепла, официально возродилась в стране Русская Православная Церковь. 8 сентября 1943 года был избран собором русских иерархов Патриарх Московский и всея Руси Сергий Страгородский, - через 18 лет после смерти последнего патриарха Тихона… И еще: множество осужденных, свыше сорока с лишним тысяч, были отправлены на фронт… Что ж, думать о будущем следует при любых обстоятельствах. Настоящему отведены лишь краткие сроки.

 Но сдадим нашу машину времени еще чуть назад. Год с небольшим, семья Веры Лотар прожила безбедно и, можно сказать, счастливо. Но в начале войны мужа, Владимира Шевченко, арестовали. По доносу кого-то из соседей по площадке его обвинили в шпионаже - в пользу французской разведки,

 Буквально взбешенная, Кармен со всем своим испанским выхлопом, какой только был возможен, наговорила что-то там, в известной конторе, лишнего в защиту мужа – и тут же отправилась на восемь лет рубить лес, да еще на пять лет с поражением в своих гражданских правах. Сурово обошлась с нею российская Фемида!

 Муж умер в заключении, или, скорее всего, его расстреляли. Двое из трех детей, уже взрослых, погибли в блокадном Ленинграде…

 Первые два года в лагере она просто умирала. Много позже, один из советских поэтов – Сергей Куликов оставит о ней эти строки:

 «Висит судимость, мокнет телогрейка.

 Грядет мороз, а Вы без рукавиц.

 Полощет небо северная лейка,

 И стынет лед на кончиках ресниц»…

Потом она возьмет себя в руки, – в искалеченные лесоповалом руки с изувеченными пальцами. Их, еще на предварительных допросах, изуродовал некий капитан Алтухов. Смакуя каждый удар, он бил по тонким и изящным пальцам рукояткой револьвера… А я, представив себе эти изуверские пытки, думаю вот о чем.

 Сколько тысяч «следаков», подобных Алтухову, сидело в то время в служебных кабинетах огромного ведомства и, вдали от фронта, изощрялось над подсудимыми в своих действах? За искореженные ими тела и души ни в чем неповинных людей, они получали премии, государственные награды, лишние шпалы в петлицы, а потом уходили «на заслуженный отдых». И жили долго и счастливо. Главное – долго! Гораздо дольше своих жертв. И получали в конвертах премии-вспомоществования по всем пролетарским праздникам. О навороченных прибавках к пенсиям здесь умолчим…

 Из биографии немецкого композитора Роберта Шумана она знала, что тот в раннем возрасте упражнялся и на так называемой - немой клавиатуре. В Германии такую клавиатуру можно было заказать. Она представляла из себя тонкую, но прочную доску, которую удобно умещать на коленях, упражняя пальцы на вырезанных в доске клавишах… То же самое сделала и Вера Лотар. Заточкой она выскребла на нарах 88 клавиш, покрасив 36 из них в черный цвет. Это был ее лагерный рояль, ее СТЕЙНВЕЙ! Вечерами, уставшая, полуголодная, она садилась за свой инструмент и подолгу «развлекала» подруг по бараку. Те иногда клялись, что слышат ее дивное исполнение. Во всяком случае, они сидели вокруг нее и тихо вздыхали. Наверное, о самом наболевшем вздыхали. И ждали своего освобождения, смахивая слезы… У каждой была одна и та же статья – «сто шишнадцать пополам». По ней, обычно, меньше восьми лет не давали.

 …И вот они позади, эти долгие восемь лет! Она стоит на привокзальной площади Нижнего Тагила в серой лагерной телогрейке. Куда идти? Конечно же, в музыкальную школу! Больше ведь некуда. Был поздний вечер, но в окнах школы огни. Постучала. Открыли. Мешая русские и французские слова, коверкая падежи и окончания слов, объяснила, кто она и попросила сквозь слезы, разрешения подойти к роялю. Прикрыв за собой дверь, долго смотрела на коричневую боковину, боясь подойти к инструменту, на котором белели настоящие клавиши. А за дверью шептались педагоги. И она решилась!...

 В этот вечер она начала с Шопена. Сорвалась. Перешла к Моцарту, Снова сорвалась. Размяв немеющие пальцы, вернулась к Шопену, потом - к Шуману и закончила своим любимым Бахом, сыграв шесть его прелюдий из двенадцати. На память! А за дверью глотали слезы преподаватели школы… Директор школы, Мария Николаевна Машкова, первый человек, кто пригрел Веру Лотар в Нижнем Тагиле после этих страшных лет. Она поселила ее прямо в школе, взяв на работу иллюстратором. Вера Августовна сопровождала своей игрой детям ту классику, о которой говорили им педагоги. Молодому послевоенному поколению, наверное, было в то время невдомек, кого они слушали!

 На свою первую зарплату она, верная себе, возьмет напрокат кабинетный рояль. На вторую - сошьет себе настоящее черное бархатное платье до пола, специально для будущих концертов. А на третью зарплату купит почти новую каракулевую шубку

 Вечером, на пути в школу, элегантной даме в серой каракулевой шубке два субъекта, приставив нож к горлу, предложат раздеться.

 - Ни за что! – гневно воскликнет Вера Августовна, - это моя первая одежда после заключения!

 - Где тянула? А кумом кто был? – спросят те.

 В разговоре найдутся даже общие знакомые: «Ладно, ходи себе спокойно по городу, сестра! Больше никто тебя не тронет!».

 Трудно судить по одному только этому случаю. Но где бы она позже ни выступала, в том числе и в столице, первый ряд кресел в залах выкупала сама Вера Лотар. Он предназначался для тех, с кем вместе она коротала когда-то долгие дни на лесоповалах в пяти лагерях, в том числе на Сахалине. С каждым годом в этом ряду все больше оставалось пустых мест. Но те, кто приходил на концерт, прежде чем занять кресло, по традиции кланялись ей в пояс, выходившей на сцену в черном бархатном платье до пола. И каждый из этих концертов она, помедлив, заканчивала десятью тактами на басовых нотах из марша «Прощание славянки», в котором были такие слова: «Прощай, дальний край, ты нас вспоминай!»… Здесь они, не сговариваясь, давно заменили слово «отчий» на «дальний» и шептали его в басовом сопровождении своей Кармен. Ее так звали во всех пяти лагерях…

 Известно, что ей предлагали вернуться во Францию. Там еще были живы ее племянники. Но она отказывалась: «Это было бы предательством по отношению к тем русским женщинам, которые поддерживали меня в самые трудные годы – и не только в лагерях!»

 Ее еще раз поддержала Мария Юдина. Они встретились, кажется, в Свердловске, через несколько лет после освобождения Веры Августовны. Зная о ее трудной судьбе, Мария Вениаминовна Юдина вспоминала в своей статье о Вере Лотар-Шевченко: «Только истинный художник и человек высокой и сильной духовной организации смог в такой степени сохранить свою личность и восстановить длительным и упорным трудом свое мастерство».

 Что говорить? Музыка всегда спасала Веру Лотар в самых, что было, тяжелых обстоятельствах. И музыка – конечно же! - была ей опорой и защитой от одиночества. Это ведь только кажется, что человек, постоянно окруженный толпою поклонников, счастлив,.. Я всего еще только один раз, после Барнаула, встречался накоротке с Верой Августовной в Новосибирске. Если можно так сказать, она была уже благополучна, нашелся ее пасынок, старший сын ее мужа – Денис. Он продолжил дело отца. Из-под его рук выходили прекрасные скрипки, особенно альты, за которые он получил недавно международную премию… Она говорила мне об этом с доброй улыбкой. Но в глазах ее лежала печаль,- такая усталая, глубокая печаль, что мне после этой, последней с нею встречи, было еще долго зябко и неуютно.

 Именно в те дни я прочел о ней в одном из журналов такие проникновенные слова: «Сам стиль ее игры был благороден, потому лишь благороден, что была благородна она сама. Никакими ухищрениями артистической техники не могла бы она выработать к себе столько внимания слушателей, если бы в ней не было столько задушевного уже с первых аккордов, подслушанных ею у Шопена или Баха… Конечно, нельзя объяснить ее колоссальный успех одним лишь обаянием творческой личности. Было в ней что-то и другое – и в это верилось сразу! – она великий труженик, не привыкший делать что-то вполовину»…

 И Д О, И П О С Л Е…

 «Музыка побуждает соловья

 к пению, а мопса к лаю»

 (Первый учитель Веры Лотар)

 Признаться, я бы мог об этой одинокой женщине (всегда одинокой после лагерей!) что-то написать, еще более возвеличить, хотя – и я знаю! – она в этом, скорее всего, и не нуждалась… У нас, местных газетчиков и журналистов, в первые два десятилетия после образования Академгородка, было не принято лезть в чужую епархию. В «Золотой долине» хватало и своих менестрелей и вагантов, воспевающих новый город Науки и его «быстрых разумом Невтонов». Здесь была и своя газета «За науку в Сибири», надо отметить, довольно успешное издание, с добротными очерками о первопроходцах, смело превращающих теорию в практику… Но вот, прошло много лет, и я понял, что в моих сибирских этюдах, а их уже намечается к изданию в Москве четвертая книга (две изданы в Новосибирске), будет очень не хватать этюда об этой отважной и великой женщине…

 Что ж, продолжим. После появления очерка «ПИАНИСТКА», в Академгородке заинтересовались личностью Веры Августовны Лотар. Академик Лаврентьев добился для нее выделения двухкомнатной квартиры и работы в Доме культуры. Это ему удалось сделать довольно легко с помощью решения Президиума Академии Наук. Но в Москву кто-то успел, свистнул: принял, мол, на работу «зэчку» с поражением в правах…

 – Эх, мужики-ежики, в голенищах ножики! – поморщился основатель Академгородка, - не извести эту паскудность и на новом месте!

 До сих пор жива здесь легенда, как соседи, студенты и ученики физматшколы каждый день собирались на лестнице перед ее квартирой и часами слушали музыкальные пассажи из Шопена, Моцарта и Баха. Она знала об этом и специально приоткрывала свои двери… В последние шестнадцать лет к ней, действительно, пришло всесоюзное признание: она успешно гастролировала в крупнейших городах страны.

 И надо отдать должное «Комсомольской правде». Газета и ее собкор по Западной Сибири Юрий Данилин постоянно поддерживали регулярные взаимоотношения со своей подопечной. Привожу короткую сценку из его рассказа.

 «…Иногда к ней возвращалось французское легкомыслие. Как-то в предновогодний вечер Вера Августовна прикатила в корпункт «Комсомольской правды» на такси. А это двадцать пять километров от Академгородка! И прямо с порога объявляет: «Будем кутить!».

 Понимая, что такое ночь в предпраздничном городе, я предлагаю: «Давайте здесь».

 - Здесь надо работать, а не кутить. – сказала она о корпункте.

 И вот мы поймали на улице какую-то случайную, но дорогую машину, и долго ездили по городу в поисках подходящего романтического места. Вдруг – кафе «Волна».

 - Что значит «Волна», - спросила она.

 - Это море такое, брызги, вода, фейерверк! - радостно объяснил водитель, поспешив от нас отделаться.

 Мне хотелось честно признаться, что ничего хуже этого гадюшника в Новосибирске не было и нет: грязная забегаловка, синюшные лица, дым коромыслом… А она оглядывается и говорит удивленно: «Здесь нет рояля»…

 В старенькой каракулевой шубке (той самой!), которая, впрочем, смотрится на ней вполне элегантно. Она всегда умела быть заметной. Вот и пьянчужки в «Волне» вдруг приутихли и с какой-то почтительной тревогой на нее посматривают. Женщин в зале вообще мало, а такой они не видели никогда.

 Вера Августовна подходит к барной (якобы) стойке, ведет там короткие переговоры, и вот, поднимая над головой две бутылки «Посольской», обращается к посетителям:

 - Месье! Есть водка, но нужен рояль!

 От столика поднимаются два «месье», ни слова не говоря, берут бутылки и уходят в ночь.

 Навсегда! – думаю я, зная местные нравы.

 А уже минут через двадцать все прильнули к окнам и видят, как через трамвайные пути те два «месье» катят приличного вида кабинетный рояль: выменяли на водку у сторожа соседнего Дворца культуры…

 И вот в новогоднюю ночь, в промышленном районе Новосибирска, в захудалом кафе «Волна» играют Брамса! И – как играют!

 Явилась вся кухня, вышли швейцары и гардеробщики. И все, стоя, благоговейно слушают музыку. Полтора часа никто не шевельнулся. С ума сойти! Не забегаловка, а зал Дворянского собрания!.. Провожая нас, все ручку Вере Августовне целуют и машину находят, и трогательно прощаются. А я думаю: нет, оказывается, не знаю я своего города!»...

 И я вот думаю, по-хорошему проникнутый этим рассказом Данилина, как много в любом городе, да и на селе простых и душевных людей: ковырни только, сумей задеть в них струнку отзывчивости! И они ответят тебе в унисон тем же…

 Но в таком большом городе, как Новосибирск, можно напороться и на иное, что случилось с той же Верой Августовной. В Золотой долине ее приняли безоговорочно, по-семейному. Член-корреспондент Академии наук Алексей Андреевич Ляпунов, знающий французский язык, в первое время, пока она не получила квартиру, приютил ее в своей семье, приобрел для нее даже рояль.

 Но нашлись в самом городе и другие силы, прежде всего, в лице профессора консерватории Евсея Зингера, публиковавшего (и не единожды!) в местной прессе статьи о «плохой, дилетантской» игре Веры Лотар, которая «пагубно влияет на молодых учеников консерватории». Сам он, окончивший Ленинградскую консерваторию в годы войны, приехал в Новосибирск в ту пору, когда здесь открывалась кафедра игры на фортепиано, с целью обучения китайских, корейских и вьетнамских юношей.

 Самый первый выпуск азиатских пианистов состоял из одиннадцати человек. Надо надеяться, что под руководством Зингера они были ортодоксальны донельзя и обязательно преуспели в своем ученичестве, не став дилетантами… Но и такими в дальнейшем, к примеру, как известный у нас и в мире пианист Денис Мацуев, у себя на родине тоже не стали… В Новосибирске в то время славилась далеко за его пределами скрипичная школа. И это общепризнанный факт!

 Себя, кстати, Зингер считал специалистом по Франции, написав диссертацию в 1960 году - «Из истории пианизма во Франции в 19 веке». Видимо то, что Вера Лотар обучалась пианизму у одного из лучших представителей того самого века, Альфреда Корто, Зингера не интересовало… А доказывать кому-то, что того же Шопена можно играть чуть по-другому, словно слышишь звуки Эоловой арфы, проникнутые щемящей тоской, она и вовсе не собиралась… Ладно бы – «пагубная» ее игра, но причем здесь рояль «Стейнвей», закрывающийся каждый раз на замок перед концертами Веры Лотар?... По этому поводу, стеснительно улыбаясь, она как-то раз сказала Данилину: «Музыка побуждает соловья к пению, а мопса к лаю. Так говорил мой великий учитель, маэстро Корто»…

 Были, были в Новосибирске силы, противоборствующие этой необыкновенной женщине!

 - Как же? – «Зэчка» бывшая (так и говорили!), да еще конкурентка остепененным, хоть и со званиями, но не признанным, в душе обиженным… Увы, в Новосибирске, как и в Барнауле, были стерты все музыкальные записи Лотар-Шевченко. Она прожила здесь 16 лет и похоронена здесь же, в Золотой долине, 10 декабря 1982 года.

 На похоронах ее собрался буквально весь Академгородок, приехали журналисты «Комсомольской правды», сын ее из Питера и сын автора статьи «Пианистка», после которой о Вере Августовне Лотар-Шевченко узнала вся страна. Благодаря журналистам «Комсомолки» на могиле этой незабвенной женщины появился камень с надписью ее кредо: «Жизнь, в которой есть Бах - благословенна».

 Знаменитая актриса Анни Сюзанн Жирардо, появившаяся впервые в русском фильме Сергея Герасимова «Журналист», сыграла позже и в фильме Валерия Ахадова «Руфь». Он был посвящен судьбе Веры Лотар-Шевченко. Сама Жирардо заявляла в прессе: «Это один день из жизни женщины, которая подобно библейской Руфи не пожелала покидать родину убитого мужа»…

 После смерти Веры Лотар, через два года, о ней на Западно-Сибирской киностудии режиссером Валерием Клабуковым был снят 80-минутный цветной документальный фильм «Мы еще будем жить настоящей жизнью». Фильм этот как бы определил и дальнейшую – посмертную судьбу пианистки.

 А Юрий Данилин не побоялся взять на себя обременительную ношу возглавить и учредить в Новосибирске фестиваль фортепианной музыки, посвященный памяти Веры Лотар. Он должен был проводиться раз в два года. И это произошло в декабре 2006 года. Произведения из ее репертуара были исполнены прекрасными пианистами из России и Франции.

 На следующий год, в сентябре, подобный фестиваль прошел в самой Франции, в стенах родной школы Веры Лотар – в зале Корто. Французская Высшая школа музыки имени Альфреда Корто с радостью объявила о начале постоянного сотрудничества с Международным конкурсом пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко.

 … Четвертый конкурс пианистов имени Веры Лотар проходил в Екатеринбурге и Нижнем Тагиле под патронажем и при финансовой поддержке Фонда первого президента России. Увы, конкурс, видимо, навсегда покинул Новосибирск. Юрий Данилин, постоянный директор-распорядитель конкурса, так и не дал сколько-нибудь вразумительного объяснения по этому поводу…

 Его можно понять: дело тут касается, прежде всего, губернаторов областей, а они за это время менялись как перчатки. Столь же часто возникали на местах и руководители, ведавшие культурой. Ныне все они ходят в министрах, правда, рангом пожиже, чем центровые… Можно только представить себе эту чехарду высокопоставленных сменщиков! И какие с ними можно вести долгосрочные договора?

 Тот же губернатор Виктор Толоконский, объявивший себя одним из учредителей этого постоянного конкурса, переезжает вдруг на службу в Красноярск. А новому руководителю области не до подобных конкурсов: тов. Юрченко был в это время озабочен выселением областной организации союза журналистов из престижного помещения в самом центре города. Потом его, так сказать, скинули с пьедестала. Проворовался! Но и с пришедшим на смену ему Владимиром Городецким не удалось Данилину обговорить все детали проведения следующего конкурса… Как говорил ушедший недавно из жизни сатирик Михаил Задорнов, - местные «наполеончики», они всегда себе на уме, их выдает только треуголка, одетая набекрень.

 Словом, Новосибирск навсегда простился с родившимся на его земле престижным конкурсом в память пианистки Веры Лотар-Шевченко, могила которой ежегодно завалена цветами в Золотой долине Академгородка.

 Седьмой по счету Международный конкурс пианистов в ее честь состоится в Екатеринбурге, в сентябре 2018 года.

 Между прочим, недавно в Екатеринбурге нашелся диск с записью ее концерта в 1956 году. Вера Лотар играла в Большом зале Уральской консерватории 24 этюда Шопена… В отличие от остальных культуртрегеров нашей страны, уральские специалисты не размагнитили запись. Она сейчас – единственная в мире!