Национализм и гуманизм есть вечные состязающиеся идеи, как монархический и демократический принцип, как идея Бога Создателя и идея вечной самосущной природы. На последнем историческом этапе наблюдается склонность к группировке этих вечных идей в цельные мировоззренченские блоки. Программная формула русского монархизма – Православие, Самодержавие, Народность – есть антипод революционного девиза Свобода, Равенство и Братство. В переложении на терминологическую плоскость рассматриваемых вечных принципов революционный идеал стремится к восприятию Свободы как атеизма – как полного своеволия, независимости от Божественных принципов, от ответственности перед Богом. Равенство в политической сфере означает демократическую выборность, где каждый человек уравнен к единице голоса и тем только и в состоянии на деле отринуть неравенство. Братство в таком случае означает преобладание гуманистических, всечеловеческих ценностей и понятий, что ведет к водворению интернационализма, космополитизма, глобализма и мондиализма.

Видимая материальная победа революционных принципов Атеизма, Демократии и Гуманизма не может совершенно уничтожить вечные идеи Бога, Монархии и Национализма. Убеждение в самозарождении и саморазвитии Мира есть недоказуемая вера, настолько же обоснованная, насколько и невероятная – потому-то обе идеи остаются вечными. Поскольку фундаментальные основы вечных идей совершенно различны, между ними не может вестись аргументированный спор – для этого нужна общая платформа.

Когда монархисты говорят, что демократия основана на лжи, им отвечают: ваша опора на религию есть опора на ложь. При таком столкновении невозможен аргументированный спор, требующий каких-то общепризнанных основ. Налицо непримиримое отличие идейных опор. Поэтому-то, когда мы наблюдаем намеренную полноту отрицания и тщательное опровержение альтернативной вечной идеи, то сталкиваемся с подтасовками, кому-то очень выгодными. Повсеместная победа демократии показатель не ее исключительной правоты, а чьей-то корыстной заинтересованности в ней. Точно так и атеизм будет популярен всегда своей манящей свободой и бесспорной выгодностью над нравственными ограничениями.

Гуманизм заявляет, что его мораль есть собрание лучших человеческих предписаний для совместной благополучной жизни, но за ним кроется только минимальное требование соблюдения внешних приличий для комфортного сосуществования. Внутренних сдерживающих сил гуманизм не дает. Превознося человечность, он требует быть собой и заботиться как о высшей ценности – о себе (человеке) и людях (человечестве). Абстрактная забота о всеобщем благе ничего не значит. А устройство человеческой психики всегда ставит важнее всего эгоистические требования личности. В.С. Соловьев вывел для гуманистического атеизма забавную формулу: «человек произошел от обезьяны и поэтому все должны любить друг друга». Красивые гуманистические манифесты говорят о том же, но на деле такая логика работать не может, ибо в лозунге внутренней логики нет. Человеческое самосуществование, самоцентризм возводят человека на трон повелителя Мира, который смилостивится к другим людям только из величественного снисхождения, или из опасности быть с такого трона скинутым.

 «Гипертрофия же чувства свободы может переходить в страстное желание могущества. Сильнейшим противодействием этому служит любовь» [Л.А. Тихомиров «Религиозно-философские основы истории» М.: ФИВ, 2012, с.48]. «Чувство свободы заглушает остальные чувства человека, особенно любовь», – вывел Лев Тихомиров в главе об автономности человека и его удалении от Бога, т.е., собственно говоря, о гуманизме. Принципиальное отличие от уз любви, по ее сути, неограниченной свободы, определяет существо гуманизма. Национализм исходит из источника свободы с ее положительными и отрицательными потенциалами, самоограничивая себя высшими принципами и творческими обязательствами. С момента использования положительного потенциала происходит отказ от опасностей свободы в ее бескрайнем своеволии.

Поэтому антипод гуманизма – национализм – должен находиться в гармоничном сочетании с вечными идеями Бога и Монархии. В противном случае, при сочетании с парой Атеизм – Свобода он обращается в нацизм, утверждая неограниченное могущество вместо любви. А в сочетании с демократизмом национализм оборачивается сепаратизмом, заботящимся не о творчестве и единении, а о разделении и вражде.

Расизм же по своей интернациональной сути оказывается куда ближе к гуманизму, а вовсе не к национализму, как принято повторять в демократическом информационном поле. Расизм – ступень общечеловеческого объединения в рамках одной расы, принадлежность к которой он ставит выше нации и религии. Реального расового единения нет, точно как не может быть и общечеловеческого взаимодействия, и расовая политика, подобно гуманистической, может быть только завоевательной. Этот практический выплеск расизма вполне последовательно выходит из его теоретических основ, иным быть и не может. Исторически и по природе идей расизм всегда несовместим с Монархизмом и Христианством, традиционно образуя блок с язычеством и диктатурой.

Несовместимость демократии и Христианства показывают закономерности секуляризации, светскости и атеизации при переходе к демократии, углубления их в ней. Христианство отвергли из-за различия идейных основ Монархии (религиозно-нравственная идея) и демократии (материалистически-количественное преобладание). Но также традиционно наблюдается отказ не от Христианства, а от постепенно внушенных ложных стереотипов, карикатур, типа смешения понятий Царства Божия и рая, неуравновешенной акцентировки на подставление щек и рабскость, или, наоборот, на фанатические преследования. Или неуместные противопоставления научности и религиозности, которым вовсе нечего делить, т.к. религия занимается духовной областью, а не материальной. Подтасовки совмещения науки и атеизма подлинно антинаучны, т.к. невозможно научно доказать небытие Бога, оно может быть только верованием.

В бесконечную череду подмен представлений входит и урезанное цитирование «нет эллина и иудея», взятое из послания Апостола Павла: «Не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем – Христос. Итак, облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, смиренномудрие, кротость, долготерпение. Снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства» (Кол. 3:9-14).

Чудовищное демократическое толкование этого послания вытекает в отрицание деления на национальности, а также в декларирование равенства всех людей или же равенства в вере. Умопомешательство на гуманистическом равенстве не позволяет видеть очевидного: утверждения правды, прощения, дружелюбия и любви, а вовсе не равенства или человечности с отрицанием национальных отличий. Как «нет мужеска пола, ни женского» (Гал. 3:28) есть утверждение половых отличий, а не их отрицание. Для любви и добрых дел они отступают, но не для остального разнообразия жизни. Национальные и половые деления должны не заслонять идеал подражания Христу и не отрицаться, а сосуществовать.

Суть гуманизма в объявлении человека высшей ценностью – в самообожествлении. Суть национализма в снятии этой ценности лично с себя и признании высшей ценности над собой в сохранении и творческом развитии исторически данного своеобразия нации – этнической общности, объединенной духом, культурой, территорией и судьбой. Национализм находит в Монархии политический принцип, защищающий индивидуальность нации, не обожествляя ни нации, ни государства, от чего надежно уберегает Христианство.

Национализм русского монархизма обладает качествами, отличными, к примеру, от распространенного арабского национализма, хотя имеет общую природу стремления к особливости и самовыражению. Иные формы национализма складываются из существенных этнокультурных, религиозных и политических особенностей. Пресловутый арабский национализм послеколониального периода более сосредотачивался на отталкивании от прежнего господства Запада, чем на собственных традициях и органичном развитии – имел революционные черты, предопределившие многие негативные качества новых режимов.

Не должно впадать в ошибку В.С. Соловьева и отрицать национализм, основываясь на вселенскости религий. Касаясь этого, русский идеолог объяснял (1910): «Закон Божественный, нравственный, и его провозвестница – религия – нераздельно господствуют в области духа, а не в мире природы», «деление человечества на роды и виды – расы, племена и народы – есть факт вполне и исключительно естественно-исторический» [И.И. Дусинский «Геополитика России» М.: Москва, 2003, с.92, 93].

Равно дурно и обратное заблуждение неоязычников, объявляющих православие «еврейским» или «греческим» и потому «не русским». Христианство по происхождению не национально, но проявления его – национальны. Культура – внешнее видимое отражение невидимого внутреннего. Поэтому нельзя противопоставлять культуру и религию. Какова духовная жизнь нации, такова и ее культура.

Н.Н. Страхов много втолковывал гуманисту В.С. Соловьеву о национализме, что провозглашенная идея борьбы с Западом составляет «желание труда, твердой умственной работы, при которой одной невозможно рабство перед авторитетом. Проповедуется не отрицание авторитетов, а их точная и правильная критика, требующая самостоятельной работы мысли», поэтому «западники желали больше всего прогресса в наших общественных порядках, славянофилы же брали дело гораздо выше и полагали главное в умственном перевороте, в глубоком преобразовании чувств и мыслей» [Н.Н. Страхов «Борьба с Западом» М.: Институт русской цивилизации, 2010, с.346-347].

Западнический, т.е. не националистический, а гуманистический идеал, требовал заимствования идей и предполагал прогресс в демократизации порядков. Славянофилы, т.е. монархические националисты, утверждали, что западное устройство не подходит русским национальным особенностям. Они отрицали универсальную чудодейственную силу демократии. Они предрекали умирание национальной мысли и самой нации при заимствовании чужих идей и общественных устройств.

Теперь совершенно ясно, что демократия не дает ни всеобщей справедливости, ни всечеловеческого благополучия. Демократия лишь один из двух вечных принципов политического устройства, на практике имеющий огромные недостатки, усугубленные безальтернативной вседозволенностью при категорическом отказе от монархического принципа. Поэтому националисты правы, утверждая, что не заимствования внешних форм, а работа над сознанием дает максимальные возможности для оптимального устройства жизни. И что внешние формы не приживаются при несоответствии внутреннему содержанию.

Требование соответствия формы и содержания распространяется на все явления культуры – на художественные произведения, на политическое и социальное устройство. Это требование присуще всем монархистам, наряду с опротестованием перенесения к нам заграничных форм: «У всякой формы есть своя духовная подкладка, на которой она выросла; часто прельщаемся мы формой, не видя этой подкладки», «дух, вот что существенно во всяком учреждении, вот что следует охранять дороже всего от кривизны и смешения» [К.П. Победоносцев «Сочинения» СПб.: Наука, 1996, с.399].

Национализм требует не стандартизации и унификации, а развития. Высшей точкой развития Константин Леонтьев называл наибольшую степень сложности, обладающую внутренним единством. Упрощение жизни нации, ее культуры, означает истощение, распадение, расторжение – приближение к смерти. Это наблюдение распространялось на все виды искусства [К.Н. Леонтьев «Византизм и славянство» М.: АСТ, 2007, с.231-237].

Национализм целенаправленно достигает развития лучших, а не худших или средних (посредственных) национальных черт. Он не замыкается в себе, не боясь соседей, а соревнуясь с ними. Здоровый спортивный состязательный дух при этом не заставляет отказываться от своих особенностей для ухарского затмения особенностей чужих. Отличиться лучше всего можно в своем – том, чего не может быть более ни у кого и что потому является несравненным. Не требуя изоляции, национализм определяет первенствующую важность продуктов собственной мысли и форм жизни. Опираясь на них, он в состоянии заметить и как следует признать чужие достоинства.

Гуманистическая идеология, напротив, одобряет замену национальных основ ради любых понравившихся культур, не признавая деления на свое и чужое. Наряду с тем, как система Престолонаследия существует для формирования личности правителя с наилучшими качествами, национализм добивается сохранения лучших типовых черт нации, видя в воспитании «действие, посредством которого одно поколение приготовляет следующее за ним поколение к его очередной деятельности в истории народа» [А.С.Хомяков «Всемирная задача России» М.: Институт русской цивилизации, 2008, с.271].

Двигателем развития всегда является непохожесть, а не одинаковость. Постоянная последовательная поступательность, а не прыжки по бесконечному разнообразию культур с неизбежно поверхностным знакомством. Нивелировка не позволяет стать лучше, осаживает, уравнивая. Демократия, политически уравняв любых людей правом одного голоса, не останавливается на этом, идя на дальнейшую интеграцию границ, финансов, массовой культуры, моды, информационного пространства, задавливая все непохожее как опасное для себя – как альтернативную модель мышления и проживания. Совсем по типу «Последней республики» Виктора Суворова – когда СССР требовалось установить везде советский строй, чтобы гражданам некуда было бежать от него и некому стало разоблачать.

Демократы добились падения «Последней монархии» – настоящей Монархии в России, не демократической подделки под нее, и преследуют все независимые, а значит, диктаторские, режимы по схожим причинам. Но как всемирная советизация приводила и привела бы к всеобщему упадку, к тому же по-своему подводит и демократическая уравниловка однообразия.

Рассматривая мировоззрение К.Н. Леонтьева, Василий Розанов (1892) предрекал последствия победы гуманизма: «Умелости, навыки, образ жизни повсюду сближены; стала одинаковою внешность всех людей, их манеры, их платье и, в сущности, их воззрения и чувства. Границы местные никого более не сдерживают, и всякий движется свободно по произволу нужды своей или фантазии; все менее и менее сдерживает кого-либо религия, семья, любовь к отечеству, – и именно потому, что они все-таки еще сдерживают, на них более всего обращаются ненависть и проклятия современного человечества. Они падут – и человек станет абсолютно и впервые «свободен». Свободен, как атом трупа, который стал прахом» [В.В. Розанов «Эстетическое понимание истории» М.: Республика, СПб.: Росток, 2009, с.87].

Современное самоуничтожение наций Европы, отказавшихся от экономического и политического суверенитета, теряющих остатки национальных культур под наплывом американизма с Запада и иммигрантов с Востока, с полной убедительностью доказывают пророческую правоту националистов в умственной схватке с гуманизмом. Уничтожение национальных особенностей неизбежно означает смерть самой нации, как со сменой религии нация гибнет, как гибнет она и после отказа от соответствующей ей политической системы. Европейская практика мультикультурализма оказалась неспособна заменить национализм и стать альтернативой полноте глобалистского слияния. Всюду признанный и видимый провал политики мультикультурализма доказывает невозможность эффективно совмещать радикально противоположные принципы гуманизма и национализма. Более сильные тенденции перетягивают, а в Европе чрезмерный упор был сделан на толерантность и интеграцию.

Гуманистическая идеология представляет собой инструмент самоуничтожения наций, направляемый демократическими структурами. Гуманизм, обожествляющий человека и человечество, всегда лежал в основе всех революционных идеологий, в основе террора как приема переустройства мира в целях принесения всем счастья. Гуманистический счастьецентризм стремился уничтожить реальную жизнь для подмены ее воображаемым земным всеблаженством. На деле несоответствие вводимых гуманистических моделей воображаемым благам свободы и равенства вело к новым насильственным мерам приведения к счастью.

По всем типовым известным примерам Лев Тихомиров в «Борьбе века» (1895) предрек будущие террористические приемы загнания к счастью в ХХ веке: «Никаким законам этого «человечества» современный человек не думает подчиняться. Он создает «человечество», как идола, по собственному вкусу и фантазии, а когда идол не исполняет желания своего поклонника, то без церемонии разбивается вдребезги» [«Русские философы (конец XIX – середина ХХ века)» Антология. Вып.2. М.: Книжная палата, 1994, с.220].

Дело в том, что в отличие от реально существующей нации с конкретно ей принадлежащей культурой и государственностью, никакого единого человечества не существует и никогда не существовало, хотя стремление к его объединению путем насильственного подчинения предпринимались неоднократно, заканчиваясь провалом именно из-за особости различных культур, религий, мировоззрений и политических режимов. На последнем этапе мондиалистские структуры силами США ускоряют объединение человечества, осчастливливая его экспортом демократии. Ненасильственное объединение человечества невозможно по изложенным причинам.

Даже теперь человечество является только умопредставляемым понятием, не существуя в действительности, как нет железнодорожья, хотя есть железнодорожные линии и сети дорог. Или по столь же отдаленному, но справедливому сравнению Тихомирова, человечества нет, как нет волчества. Понятное дело, полноты соответствия такие сравнения не дают, но сам принцип ясен: человечество слишком разноязыко, разноустроено и отдалено, не составляя одного организма. Представления о человечестве не делают существующим его единое существование: коренной ошибкой философии всегда было восприятие возможного за реальное, мыслимого за существующее.

Сергей Булгаков, не приняв до конца монархическое и националистическое мировоззрение после отхода от марксизма, балансировал между крайними идеями, что определяло компромиссный и не очень последовательный характер многих его суждений. Так, он признавал различия этических учений у разных народов, но предполагал существование общечеловеческого закона стремления к абсолютной, т.е., общей цели (в марксистской еще статье 1896 г. о закономерности социальных явлений). В этом можно увидеть характерный пример противоречия националистического и гуманистического принципов.

Позднее, в статье о социальном идеале (1903), он объявил: «конкретная сверхклассовая или общечеловеческая политика невозможна, она есть пустое место», одновременно пытаясь утверждать общечеловеческий идеал социальной политики, отделяя воображаемые общечеловеческие цели от конкретных средств – «общечеловеческая политика есть пустой призрак» [С.Н. Булгаков «Труды по социологии и теологии» М.: Наука, 1997, Т.1, с.28, 272].

Т.е., всегда воображаемый гуманизм неприменим к жизни, а приверженность к гуманистической терминологии приводит к двойственности суждений – слово расходится с делом. Иван Ильин решал эту проблему тоже требованием одновременно идеалистической и реалистической политики, но в националистической форме. При осязаемом объекте в виде единой нации, монархическая политика способна положительно решать диалектику, в которой рассыпается практика марксизма, вслед за теорией, когда существует только классовая борьба, не совместимая с благостной человечностью социалистического хилиазма и потому не приводящая к нему.

Живучесть колониальной системы рабовладения, ограбления и эксплуатации в новых формах экономического господства «золотого миллиарда», сохранение автономных культур, национальных и расовых отличий не позволяют говорить о едином человечестве, а, следовательно, его вымышленные идеалы не в состоянии оказывать на людей убедительного морального воздействия. Гуманизм заклинает мифом о человечестве, и на верующих в человечество он может оказывать положительное влияние, но в очень ограниченных пределах, т.к. гуманистические миражи всегда заслонит собой более реальный и потому более убедительный эгоистический диктат выгоды, или же национальные влияния.

В действительности гуманизм не способен гасить межнациональные конфликты иначе, как давлением насилия, т.к. когда каждая нация защищает свои интересы, гуманизм направлен против каждого приоритета – против любой нации, враждебен каждой и потому неубедителен для живого национального чувства. Честные националистические признания взаимной ценности должны быть более конструктивны. Несомненно, что желаемое гуманистическое объединение всего человечества по размерам террора и принуждения, требуемых для успеха, опаснее любого межнационального конфликта и всех таких конфликтов.