* * *

25 сентября

в Петербурге открыли мемориальную доску кровавому чекисту Урицкому.

Покуда, трудясь и калечась,

О пенсиях стонет народ,

Шевелится красная нечисть,

И высохший лысый урод

Все тянется из мавзолея,

Чтоб кровушки нашей попить,

Чтоб снова, от власти шалея,

Советскую кашу лепить.

Он встанет, когда-нибудь встанет,

Злодеи подолгу не спят,

И красное время настанет

Для шустрых идейных ребят.

Пока же отпетая сволочь

Урицкого славит доской:

«Будь здрав, Моисей Соломоныч,

В коптильне своей бесовскóй!

А мы тебя помним, товарищ,

И заново учим детей, –

По-ленински каши не сваришь,

Без массовых лютых смертей!

За эту кровавую кашу

Мы бросим в кромешную тьму

И веру, и родину нашу,

И небо, и Землю саму...».

Черный кот

 «Вчера котов душили–душили,

 душили–душили, душили–душили...»

 П.П.Шариков

В потемках улица пуста,

Но в это верится с трудом

Потомку черного кота,

Которого не любит дом.

Автомобиля гулкий бас

Малыш запомнил навсегда.

Увы, маркиз де Карабас,

Пришли суровые года!

Мрачнеет небо от ворон,

А улицы – от «воронков»,

И Людоед, взойдя на трон,

Изводит внутренних врагов.

Хоть землепашец, хоть маркиз –

Любого вмиг распотрошат,

А где послышится «кис–кис»,

Туда охранники спешат.

Пока напыщенных скотов

Считают лучшими в стране,

Жизнь неудобна для котов,

Для черных – тягостна вдвойне.

Но ты не бойся и поверь,

Сжимаясь в маленький комок, –

Я помогу тебе теперь,

Как ты когда–то мне помог.

Не жаль в остатки молока

Кусочек хлеба покрошить.

И человека, и зверька

Сегодня могут придушить.

В твоих глазах застыл вопрос:

«За что мы все под колесом?!»

– Наш Людоед, партийный босс,

Когда–то был дворовым псом...

Крысы

 Хамелеонам

 новейшего времени

Разум крысиный – надежный щит

В самую злую ночь:

Там, где разбитый корабль трещит,

Крыса сбегает прочь.

Если же море штормит вокруг,

Смыться надежды нет,

То непременно и как–то вдруг

Крыса меняет цвет.

Вот и не крыса она, смотри:

Полуживая тля,

Даже не видимая внутри

Общего корабля.

Серая, красная – все равно,

Где и кому служить:

Крысе известно давным–давно,

Как наплаву прожить.

Стихнет гроза, отгремят шторма,

Вспыхнет звезды рубин, –

Сколько нетонущего дерьма

Выплывет из глубин,

Вновь перекрасится, а затем

Сгрудится у руля...

Крыса – вне наций и вне систем

Общего корабля.

Крыса на власть обрела патент:

В новые дни и встарь

Крыса – диктатор и президент,

Маршал и секретарь.

Крыса – министр всевозможных дел,

Тускло глядящий вниз.

Всяк, кто случайно ее задел,

Станет едой для крыс.

Но лишь повеет крутой норд–ост

Бурей издалека,

Крыса, дрожа, прикрывает хвост

Полами пиджака,

Смотрит опасливо и косит

Глазом в простор ночной,

Новая шкура ее висит

Рядышком, за спиной.

Цирк

Растекаясь огнем живым,

Куролесит ночной Арбат.

А под куполом цирковым

На трапеции акробат,

Отработав опасный трюк,

Ловит ленту в момент прыжка

Или ловким движеньем рук

Тянет голубя из мешка.

Смейся зритель, забыв печаль!

Это заповедь смутных лет:

Кто оступится невзначай,

Тем обратно дороги нет.

И с арены глядит в упор

Суть манежная без прикрас, –

Акробат, как седой сапер,

Ошибается только раз.

Ну а если сорвется вдруг,

Станет пятнышком на земле.

А подумать, так все вокруг

Только цирк и парад–алле!

Все мы – клоуны, трюкачи,

Дрессировщики–храбрецы...

Засыпает Арбат в ночи,

Напряженно горят венцы

У кровавых кремлевских звезд,

И, деля миллион на сто,

Главный клоун, суров и прост,

Строит новое Шапито.

Так и этак, со всех сторон

Мыслит путь он в кольце химер:

То ли выпустить, как Нерон,

Лютых ящеров и пантер,

То ли публику обмануть

Доброй маскою на лице?!

...И не может никак уснуть

Старый клоун в пустом дворце.

Пятая колонна

Для либералов я чужой,

Для «патриотов» тоже,

И век мой тянется баржой,

Путь пройденный итожа.

Среди партийной суеты

Мне не сновать синхронно:

Где флаги кровью налиты,

Я – пятая колонна.

Не оголтелый демократ

И не бунтарь отпетый,

Я Государю был бы рад,

Да Государя нету.

И не предвидится пока

Ни скипетра, ни трона.

Увы, исчезла на века

Имперская корона.

Мне с теми, кто поет о ней,

Петь хором неохота, –

При ложном пафосе сильней

И злей фальшивит нота.

Я белым был, но этот цвет

Уж не вернуть обратно:

Ни белых нет,

Ни красных нет,

Лишь розовые пятна.

Я пятен не терплю любых

В калейдоскопах властных,

Ни розовых, ни голубых,

Ни бело–сине–красных.

Пусть за позицию мою

Грозят поставить к стенке,

Я все равно на ней стою,

Как гренадер в шеренге.

Когда идет последний бой,

В последнем из сражений

Достойней быть самим собой

Вне партий и движений.

Сейчас выражение «пятая колонна» равносильно «врагам народа» из лексикона 1930–х годов и употребляется для обозначения внутренних врагов государства. Да и появилось это выражение тогда же – в самом конце «тридцатых». Мне очень симпатичен генерал Франко, тем более – в ситуации Гражданской войны в Испании. Испанская «пятая колонна» – это патриоты своей страны, насмерть схлестнувшиеся с безбожным коммунистическим интернационалом. У нас же «пятой колонной» именуют людей из либеральной оппозиции. Но тут есть определенная подмена понятий. Кем–кем, а уж либералами сторонники Франко никогда не были, и их «пятая колонна» была предельно антилиберальной по духу и смыслу. Ну а что касается моей личной гражданской позиции, то я ее достаточно точно выразил в стихах.

Пиночет

Пусть грозен, как мачете,

Анархии колосс,

Я пью за Пиночета

Нектар чилийских лоз.

Вокруг – друзей не густо,

Лишь красная шпана.

Но вспомним, Аугусто,

Иные времена,

Когда назло всем планам,

Всем картам на руках,

Альенде с Корваланом

Остались в дураках.

Средь гибельного бреда

От выстрелов в упор

Дымился Ла Монеда,

И потому с тех пор

Творцом смертей ужасных

Диктатора клеймят:

Реакция для красных –

Как самый страшный яд.

Но, чтобы стало пусто

«Вождям» народных масс,

Я выпью, Аугусто,

За хунту и за Вас!

От полного кошмара

Закрыли Вы страну,

И новый Че Гевара

Не развязал войну.

Уже за то спасибо,

Правитель и солдат,

Что выбор «либо – либо»

Решился как диктат

Не пролетарской банды,

Не крови и беды,

А воинской команды,

Смыкающей ряды.

Мачете – клинок с широким выпуклым лезвием, распространенный в странах Южной Америки.

Разговор

Ночь угрюма и темна,

Но бутыль еще полна,

Так давай же, старина,

Без остатку!

Как ведется на Руси,

Прежде выпей, закуси,

А потом уж режь, коси,

Правду–матку.

В этой чертовой ночи

Мы друг другу палачи,

Не излечат и врачи

Нашей хвори.

Раскрутив водоворот,

Бесы хлынули в народ,

И уже потерян брод

В гиблом море.

Слева мутная волна,

Справа лютая война,

Под ногами глубина

Лжи и страха.

И теперь узнай–поди,

Что там светит впереди,

То ли звезды на груди,

То ли плаха?

Ведь ни Запад, ни Восток

Нас не вытянут, браток.

Запрудили наш поток

Грязь и тина.

А кто завтра схватит власть,

Кто при власти будет красть,

Кто какую примет масть –

Все едино!

...В храмах звонницы молчат,

В небе вороны кричат,

Наплывает душный чад

Пеленою.

Посредине пустыря –

Два граненых стопаря,

Да кровавая заря

Над страною.

 октябрь 1993 г.

Двойники

 «Как будто бы все живое

 Сразу ушло с земли

 В тот миг, когда эти двое

 На перекресток вошли...»

 Иван Елагин

Спорить до одури – дело напрасное,

Да ведь и сам я в слепящем пылу,

Мир разделяя на белое–красное,

Нервы порой превращаю в золу.

Кажется, многое понято, видано,

Правда ясна – и довольно того.

Но вот однажды, совсем неожиданно,

Я повстречал двойника своего.

Бил он наотмашь кручеными фразами,

Брызгал слюной ядовито и зло,

Гневно смеялся и грязью замазывал

Давней эпохи больное чело.

Он сознавал в себе лютого гения,

Напоминая гримасой лица

Нечто кабанье, и в эти мгновения

Я ненавидел его до конца.

Так мне хотелось мозги поросячие

Резко тряхнуть поворотом ствола,

Чтобы вошли девять граммов горячие

В лоб его медный – была не была!

Только потом, по прошествии времени,

Я убедился, обиду храня:

Мы одного людоедского племени,

И не исправить его и меня.

Если навек мы судьбою поставлены

Друг против друга, как пешек ряды,

Если давно наши мысли расплавлены

В жарком горниле всеобщей беды.

Нет нам покоя. Средь города шумного,

Блеска реклам и людской толкотни

Мечется взгляд человека безумного,

С треском сгорают безумные дни.

И, словно память далекая, детская,

Вдруг поднимается с вязкого дна

Русско–японская, русско–немецкая,

Русско... не знаю, какая война! –

Та, что скрестила, как две перекладины,

Ржавые тени избитых клинков.

Не залечить нам кровавые ссадины

И не уйти от своих двойников.