«...У меня в жизни было очень много людей, за которых я бы день и ночь молился. Они погибли в годы репрессий самым страшным образом: в ссылках, в тюрьмах. Замечательные, потрясающие люди, которые ничего, кроме добра никому не делали... Бабушка моя спасала людей, а после - десять лет отсидела. Дедушка погиб во Владимирской тюрьме. Я всем лучшим, что во мне есть, обязан им.
Нет области, нет великого открытия, которое не было бы исцарапано когтями этой стаи бандитов: товарища Ленина и товарища Сталина...»

Алексей Владимирович Баталов - Народный артист СССР

Вспоминая былое, Алексей Владимирович Баталов подчеркивает, что каждый представитель его поколения - рожденных в 1928 году и немного раньше, - навсегда отмечен огненным клеймом войны. «Для одних это лагерный номер на руке или оккупация, для других — голод или сиротство, для третьих — потеря близких...» Все это Алексей стал понимать уже после четырнадцати... Именно в это время его детство разделилось на две части. Первая половина его детства была счастливой и безоблачной, переплетенной фантазиями, чудесами и сказками... В роли Арины Родионовны оказывались самые неожиданные люди, например - Михаил Михайлович Зощенко или Юрий Карлович Олеша... Иначе и быть не могло, ведь ему сужено было родиться в актерской семье, дышать творческой атмосферой, общаться с теми грандиозными, величайшими личностями, которые составляет теперь «Серебряный век» Русской культуры.

Несмотря на все перенесенные им жизненные испытания, тяготы его можно назвать счастливейшим из счастливых... Наверное, многие могли бы позавидовать ему. Подумать только... В его шестиметровой комнатушке ютилась великая Анна Ахматова, была ему наставником и другом. Алеша собственноручно смастерил для музы топчан, т.к. диван не помещался. Позже, свой первый автомобиль, купленный за ее гонорар, он назвал - Аннушка. С него рисовали портрет дяди Степы (героя книги Сергея Михалкова)... Он встретил свою «половинку» – волшебную, прекрасную наездницу - циркачку Гитану и у них появилась изумительная, такая же талантливая и мужественная дочь - Мария...

Первые годы земного бытия Алеша буквально жил во МХАТе. Сидя на ступеньках своего жилища, сквозь огромные ворота в задней стене театра он мог видеть как на сцене меняются декорации. У малыша даже было свое серьезное послушание, которое не осилил бы никто из взрослых – разгонять котов из- под сцены перед началом спектакля...

Алексей Владимирович Баталов: «Помню, мне было четыре или пять. Вместе с родителями я жил в маленькой темной комнатушке в доме, крыльцо которого выходило прямо во внутренний двор МХАТа. Летом станки выносили на площадку под открытым небом, и тогда все эти сценические чудовища оказывались точно против наших дверей. В погожие дни актеры всех рангов проводили здесь свое свободное время. Многие из них забегали к нам в комнату выпить в перерыве чашку чая или поболтать. Весь клан Баталовых в сборе, и они все тут: папа (тогда Аталов), мама (Ольшевская), тетя Леля (Андровская), дядя Коля (Баталов), тетя Муся (Щербинина), тетя Зина (Баталова), дядя Витя (Станицын). И они все на этом дворе не потому, что семья, а потому, что, как и множество других, актеры этого театра. Театр — это нечто большее, чем любое одно его проявление, даже великое и бессмертное. Театр — это Шекспир, но еще и Гоцци, и Мольер, и Еврипид, и Эдуардо Де Филиппо... Театр легко вместил все их наследие и вместит еще бесконечно многое, не менее впечатляющее и прекрасное...»

С такими же мыслями, семнадцати лет от роду, из Владимира в Москву приехала его мама - Нина Антоновна Ольшевская. В столице девушку ждала несказанная удача, после окончания студии при Художественном театре ее приняли в труппу МХАТа. Педагогом, руководившим ее курсом, был сам Станиславский!

Нина Антоновна была необыкновенным Божьим созданием: красива, добра, умна, талантлива, трудолюбива, скромна... Потомок польских аристократов и древнего дворянского рода Нарбековых, что берет начало от выехавшего из Большой Орды к великому князю Василию Васильевичу Темному и крестившегося мурзы Багрима. Старший сын его, Дмитрий Нарбеков, был родоначальником Нарбековых и Державиных.

Прелестная крестница Михаила Фрунзе не могла предположить, насколько драматично в будущем сложится ее собственная жизнь, а так же судьбы родных ей людей. Не могла предвидеть знакомства и крепкой дружбы с одной из наиболее значимых фигур Русской литературы XX века…

Примерно через год после появления в Москве актриса вышла замуж за коллегу по цеху, актера Владимира Петровича Баталова. В двадцать лет, в 1928 году, родила своего первенца — Алексея. Однако, их брак с Баталовым был недолгим, с 1933 года вторым ее супругом стал писатель Виктор Ефимович Ардов. Изобретательный, резвый ребенок, любивший петь, танцевать и играть в индейцев покорил сердце писателя, они навсегда стали друзьями. «Народный артист нашей квартиры» - так пророчески Ардов прозвал Баталова.

Алексей Владимирович Баталов: «Мне едва исполнилось три года, когда мама, актриса МХАТа Нина Ольшевская разошлась с отцом и вышла замуж за писателя Виктора Ефимовича Ардова, которого я называл «папа Витя». Ардов был человеком феноменальной доброты, наш дом был открыт для людей. Поэтому и Ахматова у нас жила: могла поселиться у любого из своих московских друзей и поклонников (а их было много), а останавливалась у нас. Она жила в той маленькой комнате, что считалась моей: шесть квадратных метров, меньше двух шагов вправо и влево. Когда я ложился, то доставал ногами до противоположной стены.

Именно семья подарила мне все, чего я достиг в дальнейшем. Подумать только, к нам в дом приходили люди, которые теперь составляют гордость и славу нашей истории и культуры. Даже одно только перечисление их имен невероятно: Фаина Раневская, Николай Эрдман, Михаил Зощенко... Борис Пастернак в нашей столовой читал главы из романа «Доктор Живаго». Как правило, все они были бедны материально, но компенсировали это духовным богатством. Мои представления сложились в окружении, в каком я вырос. Я думаю, туда сосновую палку поставить - и она зацвела бы. Потому что это совершенно невероятный круг людей: Андровская, Станицын, Баталов, мой дядя... У мамы все подружки — актрисы, самая давняя - Вероника Полонская. Та, из-за которой Маяковский застрелился. А на его столе остался «План разговора с женщиной, на которой я хочу жениться». План на листке бумаги - что сказать Норочке, и все по пунктам, чтобы она немедленно вышла за него замуж. Стол письменный стоял лицом к окну, а дверь — прямо напротив, диван, шкаф, больше ничего. Она уже уходила, шла на репетицию, надевала ботики, когда Маяковский выстрелил, бросилась назад и увидела, что он упал головой к двери. Она прибежала к маме в одном ботике — второй не успела надеть — и все рассказала...»

В первое время после женитьбы молодожены и Алешенька обитали в крошечной комнатушке коммунальной квартиры на улице под названием Садовники. А в 1934 году Виктору Ефремовичу удалось приобрести квартиру в писательском кооперативном доме... По адресу: Москва. Нащокинский переулок, д. 5.

Михаил Викторович Ардов (писатель, публицист, единоутробный брат Алексея Баталова): «За новое жилище надо было внести довольно большую сумму, и деньги эти достались родителям самым неожиданным образом. В те годы среди писательской и актерской братии были весьма распространены карточные игры, и ставки бывали довольно высокие. Так вот, незадолго до того, как надо было вносить пай за квартиру в Нащокинском, моя мать играла в карты, если не ошибаюсь, в покер. Ей очень везло, а тем партнером, который все время проигрывал, был не кто иной, как сам Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Так что та квартира была куплена, так сказать, на деньги Шостаковича».

Затем был знаменитый дом на Ордынке.

Большая Ордынка, дом - 17, квартира – 13. Адрес этот и все те, кому он был известен, накрепко вошли в историю... Здесь останавливались и подолгу жили яркие представители элиты Русского общества: И. А. Бродский, А. И. Солженицын, М. М. Зощенко, Б. Л. Пастернак, М. И. Цветаева, А. А. Тарковский, Ф. Г. Раневская и другие... В этом благодатном пространстве легко и непринужденно чувствовал себя и именитый писатель и никому не известный студент. Здесь вечно, как свои собственные, решались чужие проблемы: кого-то устраивали на работу, кого-то кормили. Эта квартира была безразмерной, казалось не имеет границ и стен... В ней могло уместиться сколько угодно народу. Бывало, в день подогревали чай до восьмидесяти раз. В самом деле не площадь жилища была столь обширной, а необъятными и любящими сердцами обладали хозяева гостеприимного дома.

За передвижениями по Большой Ордынке, а особенно за домом номер семнадцать велось неусыпное наблюдение. Органы НКВД неустанно блюли всех «неблагонадежных» граждан этого дома. С их помощью, немалое число постояльцев и их посетителей из Ордынки вскоре перемещались в другие точки Земного шара - на Лубянку, а после по другим адресам. Каким-то чудом, подобной миграции избежали Ардов и Ольшевская. Хотя, на Виктора Ардова постоянно «клепал» доносы первый муж его жены. Об этом Нина Ольшевская узнала, встретившись с секретарем Союза писателей - Александром Фадеевым. Доносчик врал, что Ардов беспробудно пьет, а все, кто был знаком Ардовым знали, о том, он и капли спиртного в рот не берет. Сочинялись и прочие небылицы.

Алексей Владимирович Баталов: «Я из самой неблагонадежной по советским меркам семьи. Бывало, под окнами во дворе стоял человек, наблюдавший за собранием людей в квартире. Люди эти - Пастернак, Ахматова, Раневская. Все были или отсидевшие, или проклятые и гонимые. Как теперь выяснилось, они составляют Серебряный век... В тех, кто мало-мальски отличался, мгновенно вцеплялись своими когтями живодеры - коварные, омерзительные убийцы, которые все делали исподтишка...

Вообразите себе: после войны Сталин вычищал Москву от инвалидов, которые передвигались на колясочках, на дощечках... Дабы не портили вид города-победителя. Он - убийца и с самого начала был двуличным животным. Выиграл войну никакой не Сталин! Выиграли русские люди, которые, включая и моего дядю, пошли добровольцами умирать и своими телами заткнули эту войну. До сегодняшнего дня количество погибших продолжают скрывать. Но цифры-то вырастают на миллионы! Потому что раньше в числе погибших не числились без вести пропавшие. Если бы этот кретин поверил информации разведчиков о начале войны, то не погибли бы сотни тысяч стоявших на границе... Сталин даже не в крови, он весь из крови погибших!

- Вас преследовал КГБ?

- Они не отвязывались. У нас же собирались «неблагонадежные». Виктор Ефимович Ардов был неблагонадежным. Мамина мама вернулась из тюрьмы (10 лет полностью отсидела). Лидия Андреевна Русланова прямо из тюрьмы совсем седая к нам пришла. Гебисты следили, стояли под окнами. Сообщали, когда к нам приехала Ахматова, когда уехала...»

Михаил Викторович Ардов: «В год моего рождения, 1937, во Владимире были арестованы родители нашей матери: бабке Нине Васильевне не могли простить того, что до революции она возглавляла местную организацию эсеров, — такое большевики никогда не забывали. Дед Антон Александрович был болен чахоткой. На одном из допросов он прокричал следователю свое любимое «ко псам!». Тот вскочил со своего места, свалил деда ударом кулака и стал топтать его ногами... Через несколько дней Антон Александрович скончался в тюремной больнице. А бабка Нина Васильевна получила десять лет лагерей...

Я полагаю, именно эти трагические события и стали главной причиной того, что Ахматова и мама в такой степени сблизились, стали подругами. Их беды были равнозначны: у Анны Андреевны в лагере был сын, а у Нины Антоновны там находилась мать. Я никогда не говорил об этом ни с той, ни с другой, но у меня есть доказательства справедливости моего мнения. В предисловии к своим «Запискам об Анне Ахматовой» Лидия Чуковская приводит такое свидетельство: «В те годы Анна Андреевна жила, завороженная застенком, требующая от себя и других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его и нету».

Алексей Владимирович Баталов: «С возрастом передо мной стала открываться реальность. Есть фотография, на которой я стою вместе с мамой и Анной Андреевной. Обе кажутся очень счастливыми. Но теперь я знаю, что в это время уже был расстрелян Гумилев, во второй раз арестовали сына Анны Андреевны. Уже посажены мой дед и бабушка, которая провела в лагерях более 20 лет лишь за то, что была дворянкой.

Но бабушки и деда уже не было, они уже ушли… Дед был врач во Владимире, кавалерист… Ему полагалась лошадь, чтобы он мог тут же сесть на коня и поскакать, если где что случилось. И бабка в больнице работала. Их, конечно, первыми забрали. Он не выдержал, самолюбивый, с польской кровью. Умер прямо во Владимирской тюрьме. А бабка десять лет отсидела, полный срок. Умерла у нас дома, слава Богу. Уже после войны.

Бабушка - мамина мама – дворянка, ее фамилия — Нарбекова. Я узнал об этом совершенно случайно. Есть книжка про Державина, ее написал преподаватель факультета журналистики МГУ - Александр Васильевич Западов. Из этой книжки выясняется, что мы по прямой линии - Нарбековы, а Державины — наши родственники. По этой нашей линии родословие известно от Царя Василия Васильевича. Нарбеки из перешедших на сторону русских князей татар...

Дед – поляк, он замечательный был музыкант, но не мог заниматься музыкой профессионально, т.к. польский дворянин не может быть музыкантом. По линии мамы род очень старый. А папа вот все испортил (улыбается). Вернее мама… Эти случайные выборы женские... Помните – «Пошехонская старина», так вот это имение Салтыкова – Щедрина. Деревня Заозерье, там Баталовых полная деревня. «Ботало» на шею вешают корове, чтоб дура не потерялась в лесу».

Михаил Викторович Ардов: «Наша мать, Нина Антоновна Ольшевская, родилась во Владимире 31 июля/13 августа 1908 года. Ее отец, Антон Александрович, был сыном главного лесничего Владимирской губернии. А женою этого моего прадеда была польская аристократка — урожденная графиня Понятовская. В семейном предании сохранилась романтическая история. Сам прадед Ольшевский был дворянином незнатного рода, и родители прабабки противились их браку. Тогда молодые уехали из родных мест, обвенчались без родительского благословения и поселились достаточно далеко от Польши — во Владимире. Мама вспоминала, как в раннем детстве ее и младшего брата Анатолия на католическое Рождество водили поздравлять дедушку и бабушку...

Мой дед, Антон Александрович, был личностью весьма своеобразной. Смолоду он собирался стать врачом, но с медицинского факультета его исключили за то, что во время пения российского гимна «Боже, Царя храни» он не встал, как все прочие студенты, а продолжал сидеть. Эта «революционная выходка» стоила ему профессии — стать целителем людей ему не позволили, и он поневоле стал ветеринаром. Дед был невысокого роста, с правильными чертами лица. Характер у него был своеобразный: при удивительной доброте необычайная горячность и вспыльчивость — он то и дело выкрикивал свое «ко псам!».

Однажды его пригласили поохотиться на вальдшнепов. Там, стоя на опушке леса, он подвергся нападению целой тучи комаров, и, не выдержав укусов, горе–охотник стал разгонять насекомых выстрелами из ружья! Моя бабка со стороны матери, Нина (Антонина) Васильевна, была довольно известным во Владимире зубным врачом. Родом она из дворянской семьи Нарбековых, у нее были две сестры и брат Николай Васильевич. Как это бывало в тогдашней интеллигентской среде, все они были враждебно настроены по отношению к власти и даже формально являлись членами партии эсеров (социалистов–революционеров). Притом Нина Васильевна возглавляла местную ячейку своей партии. Впоследствии, уже при большевицком режиме, это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе моей бабки и ее брата».

Во граде Владимире был у Нарбековых великолепный дом с прекрасным садом, расположенный на главной улице, совсем неподалеку от знаменитых соборов — Дмитриевского и Успенского. Нина Антоновна говорила, что на Божественные Литургии их с братом водили именно туда. Эти детские безмятежные воспоминания для Ольшевской были омрачены тягостными воспоминаниями дальнейшей участи ее родных, поэтому во Владимир она не ездила. Но душа ее старшего сына Алексея рвалась на родную вотчину, ведь он тоже был рожден в столице Великого княжества Владимирского.

Алексей Владимирович Баталов: «Начиная с семидесятого года я часто уезжал в полузаброшенное сельцо Акиншино во Владимирской губернии. Там необычайно красиво — сосновый лес, изумительно чистая речка Тара и, главное, безлюдие. Осенью, если не ошибаюсь, семьдесят второго года мы поехали туда вдвоем с матерью.

Жили мы с нею расчудесно. Она была заядлым грибником и буквально не выходила из леса. Я, помнится, пытался ее останавливать, говорил:

— Хватит, пора домой!.. У тебя уже полная корзина.

Но уговоры действовали слабо, она была готова бродить по лесу дотемна. Мать сразу же подружилась с моей норовистой соседкой — старухой Петровной...

В семи верстах от моего Акиншина находится поселок Мстера, он известен своими ремеслами, в частности иконописью и вышивкой. И вдруг мама вспомнила, что, когда она в первый раз выходила замуж, ее подвенечное платье заказывали именно во Мстере.

Наша с мамой идиллическая деревенская жизнь кончилась неожиданно: 14 октября, на день Покрова Божией Матери, началась снежная буря. В течение суток все вокруг завалило сугробами, и я понял, что маму надо увозить в Москву. Ей, бедняге, пришлось идти полтора километра по снежной целине к той деревне, где была автомобильная дорога... В конце концов мы с ней, кое–как добрели, обогрелись в избе у моих знакомых.

И вот тут возникла некая проблема. В Акиншино мы с ней добирались через городок Вязники, мама никак не хотела сойти с поезда во Владимире: с городом ее детства и юности у нее были связаны воспоминания о страшной судьбе родителей и других близких людей, которых унес тридцать седьмой год. Но из–за снежной бури мы с ней были вынуждены ехать на автомобиле именно во Владимир, в Вязники пути не было. В ожидании поезда мы зашли в ресторан при вокзале. Это место мама хорошо знала, дом их был расположен поблизости, а мой дед Антон Александрович почти всякий день посещал это заведение — он в свое время крепко выпивал. Так вот, она сказала, что даже картины в ресторанном зале висели все те же и на тех же самых местах. (Увы, впоследствии невысокое и уютное здание городского вокзала во Владимире было уничтожено, и теперь там стоит нечто огромное, безвкусное и претенциозное.)»

Творения рук человеческих не так долговечны, как память сердца. Если бы можно было по сердцу, словно по книге прочесть былые чувства, переживания, события, увидеть и ощутить усилия воли и тот человеческий труд, подкрепленный Божественной благодатью, который творит чудеса, влияя на наше настоящее и будущее… Тогда не нужны нам были бы никакие слова…
Великая Отечественная застала Нину Ольшевскую с тремя детьми, Михаил был еще грудным… Чтобы выжить семье, женщине пришлось много скитаться, трудиться, не покладая рук: добывать на пропитание, создавать театр и много чего еще…

Михаил Викторович Ардов: «Мои собственные вполне сознательные воспоминания о матери относятся ко времени войны, к эвакуации. Собственно говоря, к городку Бугульме, где мы прожили года два, до самого возвращения в Москву. Там мама держалась молодцом, хотя по своему воспитанию и всей довоенной жизни она была белоручкой. А тут все приходилось делать самой: и стирать, и стряпать. Я до сих пор вспоминаю пироги с картошкой, которые она пекла нам в Бугульме, они казались неземным лакомством...
Мало того, она сумела организовать там театр, найти среди прочих эвакуированных достаточное количество увлеченных сценой людей...»

Алексей Владимирович Баталов: «Когда началась война, нас у мамы было трое: грудной Мишка, четырехлетний брат Борис и я. В эвакуации я впервые столкнулся с реальной жизнью. Мы ехали в товарном вагоне до Свердловска, жили в лагере для писательских детей. Потом были Чистополь, Казань, Свердловск, Уфа, Бугульма. Мама переезжала из города в город, услышав, что где-то там жить дешевле. Я работал, помогал водовозу, научился запрягать лошадь. Первую зарплату получил, когда нас послали убирать огурцы. И если я представляю себе горе и радость, то только потому, что видел настоящее горе и настоящее счастье.

В Бугульме собрали коллектив, который выступал в госпиталях. И так образовался театр, который существует по сегодняшний день. Первое собрание труппы, состоявшей из эвакуированных, артистов, происходило в нашей комнатушке, где в керосиновой лампе без стекла помигивал огонек. Я работал помощником рабочего сцены. Впервые как актер я вышел на сцену с подносом и с репликой: «Кушать подано». Это было в спектакле по Островскому.

И вот именно война, эвакуация, судьба, забросившая нас в Бугульму и подарившая мне театр, которым руководила мама, эти изнуренные постоянным напряжением, случайно собравшиеся по обе стороны рампы люди, эти мучительно рождавшиеся спектакли открыли передо мной ту тайную дверь, за которой, точно синяя птица, скрывается вечная сипла всякого театра.

Когда промерзший зал изо дня в день стала заполонять темная, медлительная, далеко не праздничная толпа зрителей с суровыми усталыми лицами, когда оказалось, что и им, опирающимся на костыли, в гипсе и бинтах, видавшим огонь и смерть, зачем-то нужно приходить сюда зимними вечерами и, сдерживая рвущийся из простуженной груди кашель, покорно следить за тем, что совершается на бедной, бог знает чем убранной сцене, а главное, когда сам имеешь хоть какое-то отношение к этому колдовскому единению людей, просто невозможно не уверовать в могущество и высокое человеческое назначение театра. Здесь все было настолько подлинно, зримо и значительно, что вскоре то первое детство потеряло всякую связь с реальностью, какое бы то ни было влияние и превратилось в подобие сладостного сна, где, пожалуй, только вкусная еда да тепло и уют родного дома настойчиво напоминали о прошлой жизни».

Михаил Викторович Ардов: «В Москву мы вернулись в мае сорок четвертого. Здесь на маму обрушились новые беды. Прежде всего она поехала в далекий Бузулук и привезла оттуда смертельно больную свою мать, Нину Васильевну. Ее, как тогда выражались, «сактировали» из лагеря по причине запущенного рака желудка. Притом ее невозможно было прописать в Москве, ибо такому «врагу народа», каким она считалась, положено было подыхать где–нибудь неподалеку от зоны, а не в «столице нашей Родины». Тут пришла на помощь мамина подруга, жена Л.В. Никулина — Е. И. Рогожина. У нее было давнее знакомство с самим Абакумовым, кажется, они учились в одной школе. Взяв паспорт моей бабки, она через несколько дней вернула его, и там уже стоял штамп о прописке... Царствие Небесное Екатерине Ивановне! Она любила и умела делать добро! Благодаря ей, наша бабушка Нина Васильевна перед своей кончиной была окружена заботой и вниманием...

Еще одна беда, которая постигла маму в конце войны, — смерть нашего маленького брата. Его назвали Женей, он прожил на свете всего несколько недель...»

После войны на Ордынке еще некоторое время продолжалось относительное благоденствие. Был даже приобретен трофейный автомобильчик, небольшой «опель–адмирал». Алексей от него буквально не отходил, на этой машине он и выучился вождению. В нем всегда наблюдалась огромная тяга к подобной технике. Как-то признался, что мог бы быть шофером. Техника была послушна его рукам. Однажды, уже будучи отцом, так намудрил, соорудив некое устройство, что выглядело, будто маленькая Наденька самостоятельно управляет автомобилем.

Михаил Викторович Ардов: «После войны отец сочинял монологи и сценки для Райкина. А в сорок шестом году, вышло постановление ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград», был опубликован погромный доклад Жданова. Это страшное событие коснулось нашей семьи двояко. Во–первых, Анна Ахматова на несколько последующих лет стала фигурой одиозной, а сын ее, Л.Н. Гумилев, был арестован и получил длительный лагерный срок; а во–вторых, появился негласный запрет на публикацию произведений Виктора Ардова; хотя его имя не фигурировало ни в постановлении, ни в докладе, но то, что там говорилось о творчестве Зощенко, автоматически распространялось на всех сатириков и юмористов.

Отца отказывались печатать даже в «Крокодиле», а ведь Ардов был одним из основателей журнала и до войны некоторое время исполнял там обязанности главного редактора».

С этого времени вплоть до хрущевской «оттепели» Ардову было очень трудно кормить семью. Он был вынужден писать репертуар для артистов эстрады и цирка, но и там действовала жесточайшая, бессмысленная цензура. А кроме того, отцу разрешалось выступать с чтением своих рассказов, но лишь в глухой провинции или в маленьких залах на окраинах Москвы...
Был продан рояль, с довоенных времен стоявший в большой комнате. Потом его участь разделили все более или менее ценные книги, в том числе Полное собрание сочинений Льва Толстого...

Михаил Викторович Ардов: «Да, моей матери катастрофически не везло на той театральной помойке, где прошла значительная часть ее жизни! Но — благодарение Богу! — у нее были не только сценические способности, она была носительницей редкостного дара — умения совершенно искренне любить людей. Я во всю свою жизнь не видел более доброжелательного человека, чем она. Если ее мужа, Виктора Ардова, который тоже был добрым человеком, многие недолюбливали и даже враждовали с ним, то я не видел ни одного человека, который бы отрицательно относился к моей матери (исключение составляли только ее непосредственные театральные начальники).

Все, с кем ее сталкивала жизнь, казались моей матери умными, талантливыми, да к тому же и красивыми... Под конец ее жизни мы с братом Борисом иногда подтрунивали над ней, спрашивая о каком–нибудь заведомо непривлекательном человеке:

— Мама, а N. N. — красивый?

Она тут же включалась в игру и с улыбкой отвечала:

— Красивый.

Подлинная ученица Станиславского, она была предана театру самозабвенно, а ее прямые начальники весьма беспардонно этим пользовались. В течение десятилетий мама была эдаким режиссером «на подхвате». Изредка ей поручались даже и самостоятельные постановки, но каких–то уж совсем ничтожных пьес, которые разыгрывали третьесортные актеры на так называемой малой сцене. А она–то всю жизнь мечтала поставить «Горе от ума».

Сколько я помню, мама ездила в свой театр по два раза в день, утром и вечером, и ужасно уставала. Притом зарплата у нее была нищенская, поскольку она была актрисой «без звания». А на режиссерскую должность ее так никогда и не назначили».

Имя Нины Ольшевской, или просто Нины, встречается великое множество раз в издании «Записные книжки Анны Ахматовой». 5 января 1965 года, когда Нина Ольшевская все еще находилась в больнице после инсульта, Анна Ахматова пишей ей письмо: «Нина, я люблю Вас, и мне без Вас плохо жить на свете. Целую Вас. Ваша Анна».

Нина была одной из самых близких, искренних подруг поэтессы. Двух прекрасных, хрупких и в одночастье - мужественных женщин, сумевших найти силы, мудрость и волю к борьбе за жизнь. Помимо общности судеб, творческих воззрений, их единила и спасала вера в Господа. Незадолго до своего отшествия ко Отцу Небесному, Анна Андреевна подписала для Ольшевской свой новый сборник «Бег времени»: «Моей Нине, которая все обо мне знает, с любовью Ахматова. 1 марта 1966, Москва».

А в одном из блокнотов Анны Андреевны описан план нерожденной книги «Пестрые заметки». Среди прочих современников, о которых Анна Андреевна намеревалась написать, есть и имя Нины Ольшевской, глава посвященная ей называется: «И все–таки победительница». И приписка: «Концовка Н. Ольшевской».

Алексей Владимирович Баталов: «Возможно, планета постепенно становится «большой деревней», но, к сожалению, более мирной ее это не делает. Сегодня все думают только о том, как бы заработать. В погоне за наживой дошло до того, что купить автомат стало проще простого. И в таких условиях патриотизм — это то, что может нас уберечь. И спасти в случае, не дай Бог, внешней агрессии. Суворов говорил: «Воевать надо не числом, а умением». История неоднократно подтверждала правоту его слов. Сталин не обладал талантом полководца. С самого начала войны стало ясно — сие животное ничего не смыслит в воинском искусстве. Дорогу к победе он проложил телами патриотов. Буквально. Не будь в советском народе столь мощного чувства патриотизма, ни числом, ни умением победы нам было бы не одержать.

Сейчас это чувство в обществе практически сошло на нет. И это пугает. Воспитывать патриотизм в новом поколении — наша общая задача. За это ответственны и школа, и родители, и телевидение, и кино... Патриотизм — вещь хрупкая. Мы вмиг разрушили его в начале 90-х, не понимая, что потребуются десятилетия и века, чтобы это качество вновь выросло.
Сейчас завертелось-закружилось: доллар во главе всего. Но сказать, что эпоха Сталина-сатрапа или этот вонючий этап борьбы «за зори коммунизма» имели свои «прелести», тоже не могу. Больше всего меня огорчает нынешнее служение деньгам. Это самое сильное искушение, люди на глазах ломаются… Раньше, идя зимой по деревне, вы могли постучаться в любой дом и вас на ночь пустили бы. А сегодня родную бабушку внук выбрасывает из квартиры. И при этом он вам со знанием дела объяснит, как это выгодно: тут 6 метров выгадает, там 200 долларов и т. п. Детей рожают, чтобы после развода побольше слупить с богатого мужа. Все это - самое нерусское и самое омерзительное, что есть. А самое дорогое для меня - это русская культура, милосердие, которые в России всегда были и остаются, между прочим, и сегодня. Просто очень тяжелое сейчас время... Я, к сожалению, вообще не помню времен, когда так уж все здесь было хорошо.

Нет в России такого времени: вот наконец мы пожили! Ссылки, братоубийственная Гражданская война, голод, НЭП, репрессии, коммунизм и соцреализм, когда и Чехов, и Достоевский не годились, Великая Отечественная война... Может быть, эти страдания даются нашему народу, дабы он не забывался и понял свои ошибки?.. Испытания посылаются свыше, и Бог смотрит, как люди их выдерживают».

Использованная литература:

Книга Алексея Баталова «Судьба и Ремесло»

https://royallib.com/read/batalov_aleksey/sudba_i_remeslo.html#819200

Книга Михаила Ардова «Вокруг Ордынки»

http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1999/5/ardov.html

http://www.spb.aif.ru/culture/event/130332

http://www.aif.ru/culture/person/aleksey_batalov_mne_sovestno_snimatsya_aby_kak

https://www.kazan.kp.ru/daily/24197.3/402738/