Сущность Царства - сверхнациональна.

 Наций и государств может быть сколь

 угодно много, Царство - только одно.

 Константин Великий

Шел в комнату, попал в другую.

 «Горе от ума»

 Весной 1894 года в аудитории №31 санкт-петербургского императорского университета состоялось тайное профессорское собрание. В нем участвовало семнадцать ныне совершенно неизвестных профессорских персон. Проблема обсуждалась острая и волнующая разнообразное ученое общество. Профессоры обсуждали вопрос: можно ли подавать руку профессору Дмитрию Ивановичу Менделееву или пришла пора подвергнуть его остракизму, высказав ему всеобщее профессорское негодование…

 Второсортная, по словам Ивана Солоневича, но либеральная интеллигенция стремилась к революции, а русский гений Менделеев выступил с поддержкой Императора Александра Третьего и самодержавия в качестве исконно русской государственной формы. И вот эта ныне полностью безымянная профессорская второсортная масса пыталась устроить суд над великим российским ученым…

Уместно, конечно, вспомнить поговорку «Не в свои сани не садись», но именно к этому стремилось так называемое «прогрессивное русское общество», и к началу двадцатого века непреодолимой доныне бедой стало для России то, что оно в чужие сани все-таки нахально и бесцеремонно село.

Севшие в чужие сани личности были опасны для Отечества не только неумением управлять, опасность увеличивалась их личными амбициями и подпольными планами, которые они вынашивали десятилетиями в ущерб нашему будущему.

 «Жаль, что на Красной площади рядом с мавзолеем Ульянова, -иронизировал Солоневич, -не стоит памятник неизвестному профессору».

 Почему же, впрочем, неизвестному? Это был бы по праву памятник профессору Павлу Николаевичу Милюкову.

 Собственно говоря, профессором Павел Николаевич в России стать не успел из-за постоянных революционных выходок, поощрения террора и других антигосударственных деяний, это звание ему присвоили в Болгарии. Но по всем внешним признакам и апломбу именно Милюков считался в обществе символом профессорского достоинства.

 В самом деле: он был незаурядным историком, ему покровительствовал «сам» Василий Осипович Ключевский. Милюков знал десятки иностранных языков, прекрасно разбирался в классической музыке и прилично играл на скрипке, был запойным книголюбом и в личном мужестве ему не откажешь, все так, но…

 Милюков был неверующим в Бога, не православным, а значит и сомнительным русским, человеком, нередко лгущим в своих речах, и при этом он всегда считал себя «лучшим».

 Лучшим лидером партии.

 Лучшим политиком.

 Лучшим знатоком международных отношений.

 Лучшим министром иностранных дел.

 И даже лучшим Председателем Совета Министров России, хотя премьером ему стать было не суждено, другие, «лучшие», обогнали профессора.

 «Мы сильно интриговали против Столыпина, и он нас не щадил», - обмолвился Павел Николаевич уже в эмиграции. Не мог он понять, что Столыпин не интриговал, а служил Отечеству и с его именем связаны годы позитивного развития, годы экономического и духовного подъема России.

 Милюковщина - это как гангрена, медленно ползущая от ступни к жизненно важным центрам тела и гнилью своей отравляющая все на своем пути. А Милюков не в себе, а всюду видел признаки болезни, которые отважно вызывался лечить. Но методы лечения, предлагаемые профессором, были гораздо опаснее тех недостатков и проблем Императорской России…

 Были ли слабыми царские премьер-министры Штюрмер и Горемыкин, с которыми сравнивал себя Милюков и безответственно считал себя «лучшим»? Или их слабость являлась следствием гражданского неповиновения, подпольной, откровенной вражды и саботажа, с которой относилась милюковщина к любому правительственному предложению и решению? Сегодня хорошо известно, что Милюков в своей речи 1 ноября 1916 года оклеветал тогдашнего премьера Бориса Владимировича Штюрмера, ложно обвинил его во взяточничестве. А когда Штюрмер после мартовского переворота сидел в сырой холодной камере Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, переносил издевательство, поношения и побои, Милюков в кресле министра иностранных дел не испытывал никаких угрызений совести. Моральные нормы были совершенно не присущи новоявленному министру. Тяжело больной Штюрмер умер и в агонии его смертного часа к нему не допустили жену, близких… Милюковствующие ведь изображали из себя железных революционеров, ведущих миллионы к светлому будущему. Судьба какого-то несчастного больного оклеветанного ими старика, верно служившего Отечеству, их не интересовала. Карьерные они были сволочи. По мысли академика Александра Михайловича Панченко, «они начинали борьбой со злом в России, а закончили борьбой с Россией как с носительницей зла».

 Вот несколько эпизодов из биографии нашего героя.

 Первый проект подпольной организации освободительного характера был составлен Милюковым в 1900 году.

 В дни русско-японской войны Павел Николаевич выступает за поражение России, потому что, полагает он, «Петербург стал очень самоуверенным и ему полезно будет поражение»…

 В годы террора профессор ни разу не выступил против безумного пролития крови. В Париже Милюков участвует в совещании всех антисамодержавных сил, кого там только не было - включая и провокатора Азефа! Ленин вызывает Милюкова для знакомства в Лондон, где профессор нередко читал лекции о России - конечно, в основном о ее пороках, и подводил итог: «мне аплодировали!» - не задумываясь, что аплодировали разрушению России. «И даже Ленин, - вспоминал Милюков, - «сам» Ленин присматривался ко мне как к возможному временному (скорее «кратковременному») попутчику - по пути от «буржуазной» революции к социалистической. По его вызову я виделся с ним в 1903 году в Лондоне в его убогой келье». Милюков был на 11 лет старше Ульянова, но «по его вызову» Милюков прибыл в Лондон. Как торопился Павел Николаевич!

 Черви, конечно, созревают раньше, чем поспевают яблоки…

 Наш профессор постоянно вынужден был лавировать между «левыми» и «правыми» - путь к власти был наполнен выкрутасами и Милюкову необходимо было раскланиваться во все стороны, что он исправно и делал. Поэтому Павел Николаевич, возможно, как интеллигент, каждый раз вздрагивая, но одобрял террор: по его мнению террористы шли по пути прогресса в российской общественной жизни! «Если члены нашей группы, -утверждал Милюков, -настолько щекотливо относятся к физическим средствам борьбы, то я боюсь, что наши планы партии окажутся бесплодными. Несомненно, вы все в душе радуетесь известным актам физического насилия, которые всеми заранее ожидаются и историческое значение которых громадно».

 «Известные акты физического насилия» - это в устах Милюкова покушения и убийства лучших царских министров: Сипягина, Дурново, Плеве, Столыпина и многих-многих других.

 После октябрьского Манифеста Государя Милюков заявляет: «Борьба продолжается!» и на предложение занять место в правительстве во главе с Витте или Столыпиным Павел Николаевич отвечает гордым отказом. Он ведь «лучше знает», «лучше умеет»…

 В июле 1906 года Государь Император принимал в Царском Селе «милюковствующих». после чего написал в записке Столыпину:

«Принял Львова, Гучкова. Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, то есть, государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в Совет Министров. Надо искать ближе. Нечего падать духом. Николай».

 Император в данном случае как в воду глядел: в 1917 году львовы, гучковы, милюковы станут министрами и в кратчайший срок свалят Россию в бездну. Мудрый Иван Алексеевич Бунин будет потом вопрошать: как, куда в такой краткий миг исчезла Россия? Свора милюковствующих набежала и повалили, они ведь избрали это своей специальностью: валить!

 Правительство Столыпина - валить!

 Правительство Коковцова - валить!

 Правительство Горемыкина - в жесточайшую тяжелейшую войну! -валить!

 Правительство Штюрмера - накануне долгожданной решающей победы! - оплевать, оболгать и валить!

 Никогда Милюкову не приходила в голову простая и патриотическая мысль: обнаружились слабости правительства-подставить плечо и помочь! Нет, его девиз: слабого подтолкни и свали, и потопчи ногами, и обвини во взятках, и в симпатиях к Германии, как Бориса Владимировича Штюрмера, что было откровенной ложью!

 Милюков основательно опошлил и скомпрометировал начала российского парламентаризма. Будучи лидером партии конституционных демократов (кадетов) в эпоху 1-й Государственной Думы, в которой кадеты имели численное большинство, он объявил, что монархия больше не имеет творческого созидательного потенциала. Действительность опровергла это утверждение: 1907-1913 годы оказались и расцветом русского капитализма, и духовным подъемом. Вместо того, чтобы принять участие в этом подъеме, Милюков и его партия предпочли затормозить его и активно вставлять палки в российские колеса. Как футуролог, Милюков оказался удивительно бездарен. Каждый его прогноз оказывался ошибочным. Часто он не видел дальше своего носа, но настойчиво выдвигался в пророки. Навязанная им Думе оппозиционность по отношению к большинству решений Императорского правительства фактически ликвидировала позитивную роль парламента в жизни империи, имевшей в период бурного роста экономики и образования немало проблем. Милюковщина фактически блокировала любую возможность сотрудничества законодательной и исполнительной власти в России.

 Очевидных социальных успехов Милюков признавать не желал. Он так и не увидел в России эффективного местного самоуправления; независимого гласного суда; академической научной школы; уникального высшего образования на уровне лучших мировых стандартов; постоянного экономического роста; крепкого русского рубля, ставшего одной из мировых валют; подъема культуры, искусства - российского лидерства во многих искусствах; передового рабочего законодательства, в котором Россия опередила европейские промышленные державы. Павел Николаевич словно ослеп и предпочитал быть лидером того течения в русском обществе, которое можно сравнить с болезнью - потаенной, трудно определимой, почти всегда неисцелимой и крайне заразной до сих пор и разрушительной. Вместе с Милюковым к этой болезни до 1917 года был близок и российский гений Владимир Иванович Вернадский. Вернадский входил в ЦК кадетской партии, во Временном правительстве занимал пост товарища министра просвещения. Но Вернадский потому и гений, в том числе, что сумел к концу 1917 года прекрасно разобраться в обстановке и отвергнуть лицемерие, аморальность и тщету милюковствующих, ведущих Россию в цепкие лапы дьявола.

 «Ясно, что безудержная демократия, - записывает в дневнике Владимир Иванович 10 ноября 1917 года, - стремление к которой являлось целью моей жизни, должна получит поправки». Проходит еще три месяца «новой жизни» и Вернадский пишет: «…нигилизм, порицание и пренебрежение к государственным устоям и государственному идеалу привели нас и к разрушившему Россию социализму, и к его разности - большевизму. Старые боги - Чернышевский, все прогрессивное русское движение 1860-1910 годов должно быть сброшено».

 Вернадский видит выход, спасение только в одном: если народ соберется в церкви и вокруг православной церкви, потому что только там мы сможем быть единым народом, способным выстоять в борьбе с нашими врагами. Но для милюковствующих церковь всегда была пустым звуком…

 Остановимся на трех звездных часах Павла Николаевича в его долгой жизни. Он и сам считал их такими. Хотя… Судите сами.

 После октябрьского Манифеста Государя Милюкова и компанию пригласили поработать в правительстве. Они отказались: казалось бы, именно этого они добивались, и вот пришло время показать способности свои на государственном поприще, открылась та дверь, в которую они так настойчиво стучались - убежденные, что они - «лучшие»! Но ни один из кадетов, включая и Милюкова, не был готов перейти от критической позы к позитивной работе. Речи по развалу власти были им ближе, чем сама работа во власти. Милюков назвал этот период «банкетной кампанией» и писал о нем так: «Что за праздник смелых либералов! Что за радость - выйти перед длинным белым столом и, немного уже пьяному, говорить против власти, ничего не боясь, и почтить своим тостом отважных революционеров, принесших России такую свободу! «Как видите, «этот звездный час» прошел у Павла Николаевича в радости и упоении от безудержной свободы…

 Ко второму звездному часу Милюков тщательно и долго готовился. Осенью 1916 года он в составе думской делегации ездил в Скандинавию. В Швеции, сохранявшей дружественный Германии нейтралитет и охотно снабжавшей воюющую с Россией страну железной рудой, российский депутат почерпнул из газет провокационную информацию о предательстве и измене Ее Величества Российской Императрицы Александры Федоровны, о сепаратном мире с Германией, к которому будто бы стремился премьер с немецкой фамилией Штюрмер и прочие лживые сведения.

 И вот, потрясая вырезками и пронемецких шведских газет, Милюков произнес в Думе 1 ноября 1916 года свою наглую речь с рефреном «это глупость или измена?». Все обвинения были абсолютно лживы, провокационны, речь была грязная и подлая, но Павел Николаевич всю свою долгую жизнь ею гордился и считал, что с этой речи началась русская революция: хороша же революция, замешанная на такой лжи и грязи! В эмиграции Милюков раскрыл истинную причину своей наглости: надо было спешить, Россия стояла накануне большой победы в Первой мировой войне, после которой авторитет Государя настолько поднялся бы, что им, милюковствующим, уже никоим образом нельзя было бы захватить в России власть. Так вот кому мы обязаны, что упали в пропасть, что Россия вместо великой победы испытала полный крах…

 Конечно, не один Милюков старался не допустить Государя и Россию к победе, свою роль сыграли и враги, и друзья с островов туманного Альбиона. Весь кошмар, ужас и обыденщина тех дней, которые до сих пор зовут не предательскими, а революционными, заключается в том, что милюковы и компания воспользовались тем, что истинные сыны Отечества сидели тогда в окопах, были на фронтах Первой мировой войны, где все свои силы духа и воинское умение отдавали ради победы России, что несло Отечеству славу, величие, подъем материальный и духовный, и неизбежное укрепление Самодержавной Монархии, потенциал которой еще был велик и которая еще долго могла бы послужить во имя процветания и просвещения России. Понятно, что и милюковым, и керенским, и ульяновым, и свердловым с троцкими это было не нужно, это пугало их, и они в полном сознании своей мерзости воткнули бандитский нож в спину тем, с обреченными глазами, в окопах, на фронте…

 Милюков уже в эмиграции в письме генералу Денисову сообщал:

 «Полной разрухи мы не хотели, хотя и знали, что на войне переворот отразится неблагоприятно… Мы предполагали, что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета, что временную разруху в Армии мы остановим быстро и, если не своими руками, то руками союзников, добьемся победы над Германией, заплатив за свержение Царя лишь временной отсрочкой победы. Надо сознаться, что некоторые даже из нашей партии указывали на возможность того, что потом произошло, да и мы сами не без некоторой тревоги следили за ходом организации рабочих масс и пропаганды в Армии. Что ж делать, - ошиблись в 1905 году в одну сторону, теперь ошиблись опять, но в другую. Тогда недооценили крайне правых, теперь не предусмотрели ловкости и бессовестности социалистов. Результат вы видите сами».

 Все же необъяснима аморальность этого человека: Россия разгромлена, умирает от голода, от кровопролитной гражданской войны, а у него - «они всего лишь ошиблись, ну, недооценили…» И никакого не то что покаяния, но хотя бы ощущения чудовищной своей вины перед Россией и ее несчастными гражданами…

 И вот буря, которую они вымаливали на сектантских радениях, ради которой в своих думских и подпольных кружках интенсивно вредили естественному ходу событий, грянула - «упали в кровь и в прах, разбились древние скрижали…»

 Они уничтожили Монархию в России, отрешили от власти Помазанника Божия.

 Совместными усилиями.

 Интеллигентов, вроде Милюкова.

 Масонов, вроде Керенского.

 Генералов, вроде Алексеева и Рузского.

 Долларов американского еврейского банкира Якова Шиффа.

 Марок императора Вильгельма и германского Генштаба.

 Фунтов английского посла Бьюкенена и Ллойд Джорджа.

 Россия остановлена в одном шаге от величайшей победы в своей истории.

 Пришло время третьего «звездного часа» Павла Николаевича Милюкова. Он получает долгожданный пост министра иностранных дел Временного правительства. С каждым «звездным часом» у Милюкова наступает и очередное ослепление: ему кажется, что это он управляет событиями, по его рекомендациям формируется Временное правительство, это он предлагает в премьеры князя Львова, в глубине души будучи убежден, что лучшим премьером был бы, конечно, он, Павел Николаевич Милюков. Никогда самооценка у нашего героя ни на сантиметр не спускалась с тех Гималаев, на которые он вознес себя сам!

 «Я - тот Милюков, который 1 ноября разоблачил интригу и измену бывшего царского министра Штюрмера! Я - тот Милюков, который восставал против сепаратного мира!» - с гордостью утверждал он в краткий период своего «министерства».

 Очень трудно найти в истории человека, который в такой степени гордился бы своей ложью!

 О деятельности Милюкова в роли министра по сути своей нечего сказать. Он попытался продолжить прежнюю царскую политику в отношении черноморских проливов, верности союзникам по Антанте в победном завершении войны, но в своем ослеплении не увидел невозможности продолжения войны армией, переставшей быть Императорской, не осознал, что во Временном правительстве он является самым «временным», неким фантомом, которым управляют братья-масоны, вышедшие из подполья. Личная катастрофа Павла Николаевича разразилась уже в мае 1917 года, он подал в отставку вместе с военным министром Гучковым. В эмиграции Милюков как-то сказал Гучкову: «В одном только я Вас, Александр Иванович, виню: что Вы тогда не арестовали нас всех, министров, вместо того, чтобы подавать в отставку». Видимо, ощутил в какой-то миг Павел Николаевич, что сел он в марте 1917 года не в свои сани… Впрочем, такой же химерой был и военный министр Гучков.

 Из министерской деятельности Милюкова вспомним обмен поздравительными телеграммами с банкиром Яковом Шиффом, крайним ненавистником России и Самодержавия ее. Шифф давал советы убить Императора и всю Его Семью, финансировал так называемую «русскую революцию», позднее щедро наделял долларами Троцкого и большевиков. В марте 1917 года Яков Шифф прислал поздравление Милюкову в связи с назначением на пост министра иностранных дел. Новоявленный министр ответил банкиру телеграммой, которую 10 апреля того же года опубликовала газета «Нью-Йорк Таймс»: «Мы едины с Вами в нашей ненависти и антипатии к старому режиму, ныне свергнутому, позвольте сохранить наше единство и в деле осуществления новых идей равенства, свободы и согласия между народами, участвуя в мировой борьбе против средневековья, милитаризма и самодержавной власти, опиравшейся на Божественное право. Примите нашу живейшую благодарность за Ваши поздравления, которые свидетельствуют о перемене, произведенной благодетельным переворотом во взаимоотношениях наших двух стран».

 В этой пошлой унизительной для достоинства России телеграмме (министра великой державы пишет какому-то нью-йоркскому толстосуму!) весьма показательны два мотива. Во-первых, Милюков «ничтоже сумнящеся» заявляет о единстве с очевидным врагом России - единстве в ненависти и антипатии к Самодержавной Императорский России. Тем самым он еще до большевиков из школы академика Покровского чернит тысячелетнюю историю России. Во-вторых, отмечает, что Самодержавная власть опиралась на Божественное право! Какое же право может быть весомее для русского православного человека!

 Милюков промучился и продержался в министрах всего два месяца. На свалку истории его отправила та самая милюковщина, которой он так страстно поклонялся. Лишенные корней интеллигенты, масоны, либералы перестали нуждаться в поучениях Павла Николаевича: его использовали для крушения державы и выбросили. Он потом с горечью удивлялся, что ему пришлось во Временном правительстве поддерживать решения, принятые без его участия, подписывать резолюции, созданные неизвестными ему личностями и коллективами.

 Милюков и милюковщина были прологом, сценой, а за кулисами сидел Керенский, в затылок которому дышал Ульянов-Ленин. Профессор до конца своей жизни вспоминал о своей причастности к «торжеству революции», но никогда не задумывался: зачем же было огород городить, если «торжество революции» уничтожило Божественное право, принесло России разрушение морали, религии, нескончаемую гражданскую войну, позор и долгое «погружение во тьму»?

 После октябрьского переворота Милюков в очередной раз попытается «сменить знамена» и стать идеологом Белого движения, но только скомпрометирует его. Он готов даже изменить союзникам по Антанте и договориться о спасении России от большевизма с помощью кайзеровской Германии. Далее, уже в эмиграции, бывший лидер думского Прогрессивного блока призвал к отказу от борьбы с большевиками. В период крестьянских восстаний, насильственной коллективизации, голода ему померещилась «эволюция сталинского режима». Потом Павел Николаевич восславил и самого Сталина в качестве русского государственного деятеля. После этого ему осталось только умереть, что и случилось в 19143 году.

 В самом конце Второй мировой войны в боях в Северной Италии погиб 18-летний сын немецкого писателя и философа Эрнста Юнгера. Когда отцу принесли дневник сына, в тетради была всего одна фраза: «Дальше всех заходит тот, кто не знает, куда идти».

 Вся долгая жизнь Милюкова укладывается в этот афоризм.

 Надо ли было ему заходить, забегать, забредать дальше всех?

 Может быть, прежде чем произносить речи, призывать к «торжеству революции», организовывать партии и пытаться кого-то вести за собой Павлу Николаевичу Милюкову следовало бы поразмышлять: куда идти?

 И зачем?..

 СПб. Осень 2018