Лики погибшей Империи

1.

Старинные фото хранят не напрасно

Улыбки и взгляды из давности той,

Где милые дамы волшебно–прекрасны,

И время не властно над их красотой.

Пленительность черт

И богатство нарядов –

Лишь дым для поэтов минувших веков:

Божественный свет от улыбок и взглядов

Вливался в созвучья бессмертных стихов.

2.

Не сплетутся для девичьих душ венки

Из живых северянинских роз...

Гимназистки, смолянки, бестужевки,

Где ваш мир белых кружев и кос?

Где вы – тонкие, чистые, скромные,

С тихим светом задумчивых глаз?

Только книги да снимки альбомные

Нам оставили память о вас.

Только снова к былому, нездешнему

Вы зовете из давних веков,

Только в песенке старой по–прежнему

Вы сбиваете снег с каблучков.

3.

Кровью снег оросили,

Повзрослев навсегда,

Дети Царской России,

Что ушли в никуда –

На века, безвозвратно,

В серый мрак пустоты.

Но приходят обратно

Их былые черты,

Оживая на фото,

Пробуждаясь в душе...

Может статься, кого–то

Мы встречаем уже.

И не кадр фото–пленки

Нас собой поразит, –

Взгляд обычной девчонки

Прежний мир отразит.

Смута

1.

Черных «Максимов» стальное убранство,

Хищная тень на разбитом полу...

Где оно ныне, толстовское чванство,

Модное «непротивление злу»?

Тут невозможно самим разобраться,

В тьме революций безумие есть.

Но потому и приходится драться,

Что остаются присяга и честь.

Впрочем, довольно высокого штиля!

К черту слова, надоели они.

Те, кто убиты, уже заплатили

По векселям вековой болтовни.

Жажда томит, и так хочется хлеба,

Синего неба, пасхального дня.

Светлые лики Бориса и Глеба

Скорбно глядят из завесы огня.

2.

Не гневный взор Марины Мнишек

Сверкнул, как вражеский булат,

Когда расстреливать мальчишек

Вели из княжеских палат, –

То стекла узкие звенели

От пуль, нацеленных в окно,

Где спины юнкерских шинелей

Смешались в серое пятно.

Их положили залпом гулким,

И через трупы напрямик

По площадям и переулкам

Шагнул огромный большевик.

Явился он затвором клацать

И в мир закладывать тротил.

...А Блок писал свои «Двенадцать»,

А Горький с Лениным шутил.

Либерал

Он вальяжен, не скуп на слова,

Знает в женщинах толк и в вине.

Он за честную власть, за права

И еще – за порядок в стране.

Век назад он страну проиграл,

Проболтал и свалил за кордон.

А обманутый им генерал

С юнкерами уехал на Дон, –

Там в холодной степи умирал,

На шрапнели идя в полный рост.

Вспоминая его, либерал

Поднимал в сером Лондоне тост.

Поменялась эпоха давно,

Улетело столетие прочь.

Пригубив дорогое вино,

Либерал повторяет точь–в–точь

Те же мысли и те же дела,

Что–то руша, кого–то виня…

Над Россией столетняя мгла

Все бездушнее день ото дня.

И почуял уже либерал,

Как во мгле пробуждается зверь.

…Век назад он страну проиграл,

Проиграет ее и теперь.

Не случайно, скрываясь во мрак,

Избавителем родины став,

На него выпускает собак

Остроглазый чекист–волкодав.

В нетерпении шавки скулят,

Рвутся в драку и пеной плюют.

Либерала тоскующий взгляд

В сером Лондоне ищет приют…

Господин кадет

Господину кадету шинель велика

И винтовку нести нелегко,

У него от ранения ноет рука,

А до дневки еще далеко.

Но затеял в России кровавый балет

Оголтелый немецкий шпион.

Господину кадету четырнадцать лет,

И шпионов не жалует он.

Впереди – ничего, только тяжесть свинца,

Ужас ночи и боль поутру.

На глазах у него расстреляли отца,

Растерзали девчонку сестру.

Нынче неба просветы темны от ворон,

Плачь в Ростове и стоны в Москве, –

Оттого у кадета трехцветный шеврон

На шинельном пустом рукаве.

И не знает кадет, что циничен и быстр,

Подогретый негласною мздой,

В новом веке замыслит столичный министр

Помирить его с красной звездой,

Чтобы стали однажды и этот и тот –

И кадет, и садист из Чека –

Виноваты за страшный Ледовый поход,

Протянувшийся через века,

Чтоб обнялись они, и кадет и чекист,

И явили собой монумент...

Так замыслит однажды столичный министр

В некий важный, недобрый момент.

Мира ласковый свет кроет лютую суть,

Если бесы готовят улов.

И усталый кадет смотрит в красную муть

Из завесы расстрельных стволов.

Скоро бой за станицу, где силою всей

Ощетинилось вечное зло.

В небе милые лица погибших друзей,

Словно свечи, сгорают светло...

Ангел

В небе – звезды, как алмазы,

В мире – сумрак ледяной.

«Ангел мой зеленоглазый,

Почему ты не со мной?

Неужели в этой стуже

 Мне тебя напрасно ждать?

Ангел милый, ты мне нужен,

Только вот не угадать:

Где ты ныне, с кем ты ныне,

Что вернет мне образ твой?

Без тебя я, как в пустыне –

Черной, снежной, роковой...

Знать, навеки в жизни зыбкой

Душу ты мою взяла

Взглядом, голосом, улыбкой,

Взмахом белого крыла!»

Так твердил в жару бредовом,

Ротой брошенный один

В отступлении под Гдовом,

Подпоручик Кабардин.

Не узнали, не успели

Или просто не смогли...

Но ушли. И еле–еле

Он поднялся от земли.

Прошептал слова молитвы,

Услыхав далекий вой, –

Умирать на поле битвы,

Это русским не впервой!

Застонал, перекрестился...

И почудилось ему,

Будто ангел опустился

Сквозь редеющую тьму.

* * *

Мне приснилось вчера,

Как в степи, за Ростовом,

В злую полночь, в далеком году,

Жгут костер юнкера,

И под снежным покровом

Спит станица, не чуя беду.

Я, как будто, средь них,

Я такой же безусый.

Блеск кокарды, винтовки затвор...

Вот курносый затих,

А другой, светло–русый,

Начинает ночной разговор.

Он, смеясь, говорит

О знакомой смолянке,

Чья любовь – неприступный редут,

И как страшны на вид

Неуклюжие танки,

Что весною окажутся тут.

– Ну уж, брат, это слишком!

– Не веришь? Я знаю,

Нам их дарят как дружеский жест.

...Тихо спорят мальчишки,

А где–то по краю

Режет степь комиссарский разъезд.

Недопитый глоток,

Недопетая песня,

Недосказанных слов череда.

Жребий мой не жесток,

Мне не лечь с ними вместе,

Почерневшим от крови и льда.

Только сон повторится,

И в призрачном свете

Вновь собьются в степи у огня:

Оболенский, Голицын...

А кто этот третий?

Почему он похож на меня?