«До неистового цветения

Оставалось лишь раз вздохнуть»

Анна Ахматова

Невзирая на раздражение, Командующий штаба фронта невольно спрятал в усах улыбку.

Вошедший в палатку, приподняв хлопающее на ветру полотнище, глядел именно что мальчишкой, а не мужчиной. Мужчины – ходят по земле. Мальчишки – только отталкиваются от нее ногами. Они летают, не связанные еще ни обязательствами, ни житейскими заботами, погруженные в роскошь размышлений о судьбах мира и прочих абстракций. Летящая эта походка исчезает довольно быстро. Но сколь же она очаровательна, мимолетная, как дискант.

Загорелый, с выгоревшими взъерошенными русыми волосами, мальчишка засветился улыбкой.

Вот ведь, устроил себе прогулку на фронт, да и счастлив.

– Ваше Высокопревосходительство! – Вошедший склонил голову, щелкнул каблуками дорожных ботинок. – Позвольте…

– Послушайте, молодой человек, – мимолетное благодушное настроение отступило. Снаружи было видно, как обустраиваются прибывшие. Разгрузкой ящиков и свертков руководили еще два штатских господина – седобородый, лет пятидесяти, и другой, десятком лет моложе. Академический, городской вид обоих диссонировал со всем окружающим – что с пейзажем, что с несомненными и изобильными деталями войны. Надо полагать, столичное светило этот, бородатый в золотом пенсне. – Не мог бы ваш Николай Иванович поторопиться, мне время дорого. У меня люди погибают, отчего мне приходится его ждать?

– Ваше Высокопревосходительство, я в полном вашем распоряжении.

– Простите? – Юденич невольно приподнял бровь. – Я верно понял, что вы и есть господин Вавилов?

– Так точно. – Еще одна улыбка, смущенная. Впрочем, смущение не чрезмерно – слишком видна привычка, что ему улыбаются в ответ. Чертовски обаятельный щенок, но все же…

– Но… Когда же вы кончили курс?

– Четыре года тому, Ваше Высопревосходительство. Ну, если считать заграничные стажировки, то два…

– Я полагал… – Юденич невольно кинул еще один взгляд в строну разгружаемой арбы. Солдаты как раз стаскивали на землю нечто, подозрительно напоминающее зачехленное оружие, а солидный господин бегал вокруг, жестами призывая к осторожности.

– Эти господа – мои ассистенты. Лабораторию мы оборудуем часа за три, Ваше Высокопревосходительство. Сегодня же приступим к исследованиям.

Да, пожалуй, что ему не девятнадцать лет, как показалось на первый взгляд, а больше. Вон, даже обручальное кольцо на пальце поблескивает – новехонькое, яркое. Летящая походка обманула, к двадцати пяти почти все начинают ступать по земле. Но все же: не слишком ли молод для подобной задачи?

Эпидемия – эпидемия ли? – грозила оборвать нить, на которую, одна за другой, нанизывались баснословные русские победы. Сарыкамыш, Эрзурум… Ни одного поражения – при почти двойном численном превосходстве противника. Еще немного – и османы будут раздавлены, возможно – навсегда. Со всем злом, что несли в течение веков христианской цивилизации. И тут… хоть волком вой.

На случай, что все же эпидемия, лазарет разместили на отшибе. Не помогло. Отрава? С осман станется.

Юденич поморщился: служивые, после смерти героя Сарыкамыша, добрейшей души солдата Щипицына, прижали местных, по их выражению, «башибузуков»: под угрозой штыков заставили троих доесть лепешку из его сидора. Испеченную из той муки, что ими же была поставлена в лагерь. Мимо! Ничего с местными не сделалось, ровным счетом ничего.

Покуда случаев еще не много. Но что будет завтра? А эти, из столицы, присылают мальчишку. Очень хочется верить, знают, что делают.

– Приступайте, – Юденич поднялся с раскладного шаткого стула, прерывая разговор. – За всем необходимым обращайтесь непосредственно в штаб, без сомнений тревожить офицеров по пустякам. Мы не можем терять ни часа.

– Так точно!

Молодой консультант стремительно покинул палатку.

Порыв ветра подхватил входной полог и забросил на крышу. Сквозь проем сделалось видным, что Вавилов, успевший добежать до коллег, тоже принялся за разгрузку арбы.

В эту ночь умер Миша Хрущев. Вечно недовольный адъютант Миша, не пропускавший дня побрюзжать, что хорошим сапогам не по нраву ступать не по паркету. Уж волосы, идеально расчесанные всегда на прямой пробор, начали потихоньку редеть и посветлели под натиском седины, а Миша все не менялся – не женился, не принял жизни всерьез.

«Скучная страна, Персияния, – приговаривал он, аккуратно кушая серебряной ложкой кулеш из походной миски. – Мазурки не танцуют. Как может человеческое существо жить там, где не танцуют мазурки? Эх, в Варшаву бы… Вот где служба, так служба…»

Миша задавил ладонью зевок.

«Какая мазурка, Хрущев? – поддел поручик Раневич. – Стареешь, брат! Эвон тебя средь бела дня разморило».

«А кого не разморит? – Миша не обиделся, зевнув второй раз. – Ты мне покажи, вместо толстозадого тюка в дюжине покрывал, женщину… Чтоб было, перед кем… ээх… фертом стоять… Тут уж увидишь, Володя, кто не задремлет… Эээхх… Черт, голова болит. Вроде не с чего… Коньяку у нас не осталось?»

«Миша!»

Николай Николаевич невольно приподнялся. Он еще продолжал не верить – странная напасть отчего-то покуда трогала лишь рядовой состав.

«Ваше Высокоблагородие… – Лицо Хрущева дернуло тиком – от глаза к краю рта. – Прошу прощения… Ногу свело…Чччерт, сильно как…»

Не думая об угрозе заразы, собравшиеся, роняя легкие стулья, кинулись на помощь: судороги были уже несомненны.

К ночи все было кончено.

Звезды сияли не по-городскому ярко. Дотлевший окурок, как гюрза, ужалил ладонь. Не обратив внимания на боль, Николай Николаевич тут же вновь раскрыл портсигар. Там, под Сарыкамышем, теряя в снегах людей одного за другим, он не испытывал подобного тупого, сосущего сердце отчаянья. Но там все было простым и ясным, там почти все зависело от воли командиров и солдат.

Невозможно спать в этом спящем, словно ничего не происходит, лагере.

Еще кто-то не спит. В одной из палаток, через оконце, с которого оказалась откинута ткань, мелькнул огонек свечи. А, это у мальчишки… Что он сумеет, Господи, что?

Минуло четверо суток, за которые мальчишка, похоже, не прилег ни разу, занятый то больными (слегло еще двое рядовых, один, вроде бы, пошел на поправку), то разговорами с солдатами и санитарами, то в полях вокруг лагеря, то в своей импровизированной лаборатории. Ел, тоже, вероятно, между делом, во всяком случае к «столу», вернее к сигналу, не выходил.

На пятый день, похоже, все-таки оголодал: выбежал к котлу первым. Но, уж конечно, как подумалось Пахомычу, орудующему черпаком, в последний раз помешивая рис, без своей миски. Ох, эти штатские. Ищи для него…

– Никому не раздавать хлеба! – крикнул консультант еще издали.

– Да полно, вашбродь, – Пахомыч, сорокалетний бывалый солдат, нахмурился. – Хороший хлеб, не отравлен. Башибузуки за милую душу едят.

– Никому не давать хлеба. – В словах столичного гостя прозвучала неожиданная властность. – Весь уничтожить, до последней лепешки. Это приказ.

Первый из недовольных рядовых еще не успел зачерпнуть каши, рассевшись на вытоптанной траве, а Вавилов был уже в палатке главнокомандующего.

 – …Следовательно, местные не виноваты, Ваше Высокопревосходительство. Отравление естественное. В местной муке – темулин. Stromatinia temulenta. Грибок на семенах «плевела опьяняющего».

– Опьяняющий плевел? – Недоуменно повторил генерал.

– Ну да, – Вавилов улыбнулся. – В Евангелии как раз о нем. А вот местные не отделяют зерен.

– Вы уверены, Николай Иванович? – Юденич не испытал облегчения. Случается иной раз, когда боишься поверить, что лихо заснуло. – Но… отчего же они сами не травятся? Местные?

– Они здесь живут. Привыкли помаленьку. – В глазах Вавилова, зеленых глазах с карими точками, промелькнули веселые искорки. – Проще говоря, у них выработалась резистентность.

– В самом деле, куда уж проще. Значит – эпидемии конец?

– Я уверен, Ваше Высокопревосходительство.

– Дай-то Господь… Ивлев, ступайте, позаботьтесь. Господин Вавилов уже пресек раздачу хлеба к завтраку, но надлежит принять все возможные меры. – Юденич обернулся к консультанту. – Вы быстро разобрались.

– Торопился, как мог.

– Наслышан о ваших подвигах. – Напряжение понемногу отпускало. Смертей больше не будет. Верней сказать – будут иные смерти – обыденные, военные, к которым не привыкать стать. – Пожалуй, вам стоит прямо сейчас пойти выспаться, коли не спали три ночи?

Впрочем, Вавилов отнюдь не глядел человеком, три ночи не спавшим: лицо свежее, как у младенца, даже румяное.

– Помилуйте, я превосходно высыпался. – Вавилов рассмеялся. – Как можно не спать? Без сна голова дурная, плохо соображает. Разве что я немного уменьшил время сна. Обычно-то я сплю четыре полных часа в сутки, ну а тут – три. Но ведь и трех часов хорошего отдыха вполне довольно.

– Четыре часа в сутки? Не маловато ли в ваши годы? – Юденич, открыв погребец, принялся вынимать один из другого серебряные стаканчики. Мелькнула непрошенная мысль – будь Миша, непременно б опять оказалось, что мартеля на донышке. Но смертей больше не будет. Миша оказался предпоследним, кажется. Если тот молодой, из второй роты, все ж выживет.

– Так ведь и без того для деятельности остается лишь двадцать часов. – Это прозвучало на полном серьезе.

 – Ваше здоровье, Николай Иванович.

– Prosit. – Вавилов с удовольствием коснулся губами заплясавшего в серебре диска, крошечного, размером с пятак. – Ох, а ведь коньяк впрямь кстати.

– Но скажите, Николай Иванович, – Юденич промедлил со стаканчиком в руке. – Отчего же эта напасть косила почти одних рядовых?

– Я думал над этим. – Вавилов, немного помолчал, машинально поигрывая цепочкой часов. – Вот в чем, я полаю, дело. У офицеров нет русской этой крестьянской привычки, добирать хлебом до ощущения полной сытости. Моя нянька, помнится, даже стакана воды не могла выпить, не заевши хлебом. Но рано или поздно…

– Да, поздно уже пошло. Увы. Николай Иванович, попрошу вас повременить с отъездом. Надо проследить, как пойдет. Удостовериться, что дополнительных исследований не потребуется.

– Я в вашем распоряжении.

…Эпидемия пошла не на убыль, скорее резко оборвалась. Солдаты безропотно хлебали варево, которое тут же почему-то получило прозванье «пустого», хотя мяса в него велено было крошить больше обыкновенного.

Лагерь готовился сняться с места. Без того времени потеряно немало. Оставалось еще, конечно, продумать новую организацию снабжения провиантом.

– Вы, я чаю, будете рады воротиться в Петроград, к спокойной научной работе? – Улыбнулся Юденич Вавилову накануне выступления.

 – Да как вам сказать… – Вид молодого ученого казался смущенным. Впрочем, это опять же было особое смущение человека, безмерно обласканного жизнью и судьбой. В старину ему б прибавили к родовому имени агномен Феликс. – По чести сказать, Ваше Высокопревосходительство, обидно возвращаться. Уж так обидно… Я бы, собственно говоря, не прочь также продвинуться немного вперед, но не с армией, а немножко в сторону…

– Куда-куда? – командующий оторопел.

– А вот, извольте видеть. – Вавилов тут же оказался у карты, пришпиленной булавками к серой парусине стенки. – Вот сюда. Затем прямиком сюда, а отсюда можно уже и назад.

– Здесь театр военных действий. Николай Иванович, я, поверьте, безмерно признателен вам за остановленную эпидемию. Но что за рискованные прогулки вас манят? Что вы там позабыли?

– Ваше Высокоблагородие… Николай Николаевич… – Голос Вавилова сделался ребячески умоляющим. – Там, видите ли, пшеничка… У меня такой нет. Как бы голубая такая… Невероятно любопытная. Это же просто немыслимо – быть так близко, и воротиться без зерен.

– Опасно, Николай Николаевич. Даже если вы обойдете локализации военных действий, ведь местные – они и в мирное время разбойники. Сейчас вовсе распоясались. Мне бы, знаете, не хотелось вместо вас возвратить в Россию отрезанную голову. Да и то если удастся ее заполучить. Бывали случаи.

Запугивание, вне сомнений, не оказало малейшего воздействия. Вид мальчишки остался безмятежен.

– Так вы дайте мне охрану, Ваше Высокопревосходительство. Вот и оставим головорезов не с головой, а с носом.

– Охрану? То есть я от действующей армии должен оторвать отряд на не имеющие к моей военной задаче цели? Для вашей этой самой сумасбродной вылазки? Я верно вас понимаю, Николай Иванович? А еще что вам нужно, помимо охраны?

Сарказм со свистом пролетел мимо цели.

– Почти ничего! Только лошадь. Коллег с оборудованием я сегодня отправляю назад. А мне довольно небольшого мешка. Несколько чистых воротничков, полагаю, и в седельной сумке уместятся. Уж поход так поход.

– Вы невозможны. Знали б вы, как метко стреляют эти курдские канальи… – Генерал всеми фибрами ощущал неизбежность капитуляции.

– Бог не выдаст, Ваше Высокопревосходительство.

– Что с вами поделать? Не могу отказать, вы, в конце концов, заслужили право на подобную прихоть. Остальное обсудите с Ивлевым. Даю карт-бланш, в пределах, разумеется, разумность которых установит он. Попрощаемся, между тем. Дела не ждут. – Голос Юденича дрогнул. Сам не зная отчего, генерал был растроган, растроган до обволакивающей душу странной боли. Такое чувство изредка рождает вид слишком победной, слишком торжествующей молодости. – Храни Господь.

На загорелом лице ярко сверкнула улыбка. Затем Вавилов уронил подбородок на грудь, прощально щелкая каблуками.

А ведь такой никогда не начнет ходить по земле, подумалось вдруг вслед. Никогда не повзрослеет. Ему летать – сколько жить.

Где-то за парусинной стеной пели о бродяге, тащившемся с сумой на плечах по диким степям Забайкалья. Кто-то громко негодовал, разыскивая подсумок. Стучали сапоги, ржали кони, кричали ослы. Лагерь снимался. Армия готовилась продолжить свое сокрушительное наступление.

Необходимые примечания

1.В результате Февральской революции Н.Н.Юденич был отправлен в отставку Александром Керенским. Блистательная кампания, результатом которой были победы, достигнутые исключительно малыми потерями, была предательски приостановлена. Возвращение Константинополя христианскому миру и контроль России над проливами были потеряны почти достигнутыми, вероятно – навсегда.

2.Академик Н.И.Вавилов, в следствие личного вмешательства в дела биологической науки И.В.Сталина-Джугашвили, был арестован, подвергался пыткам, был приговорен к расстрелу. Расстрел был заменен на пожизненное заключение. В январе 1943 года Вавилов умер в тюрьме от голодного истощения.

3.13 сотрудников Института Растениеводства (ВИР) сохранили коллекцию Вавилова во время блокады Ленинграда. Они умирали от голода среди провизии на тот момент, фактически, абсолютно безразличной властям. В частности от голода в рабочем кабинете умер хранитель риса – Д.С.Иванов. В его кабинете хранились тысячи пакетиков зерна. На рабочем месте умер А.Г.Щукин, специалист по масленичным культурам. В его пальцах обнаружили пакетик миндаля, который он описывал в надежде отправить на Большую землю. Умерла хранительница овса Л.М.Родина. Рассказать здесь обо всех подвигах «вавиловцев» не представляется возможным. Память ученых увековечена мемориальной доской.

4.Коллекция Вавилова, самая крупная в мире, насчитывает около 400 000 семян. Стоимость ее приблизительно оценивается в 8-10 триллионов долларов.

Послесловие

Многие интересные исторические события, а встреча одного из лучших русских полководцев с гениальным русским ученым, вне сомнения, относятся к таковым, иной раз западают как бы «за подкладку» истории. Выше автор дал волю воображению, ибо весь рассказ проистек из строк, примерно одинаково выглядящих во всех биографических источниках: «в 1916 году был привлечен в качестве консультанта по вопросу массового заболевания солдат русской армии в Персии. Выяснил причину заболевания, вызванного темулином в местной пшенице, решением проблемы стал запрет на использование местных продуктов. Получив у военного руководства разрешение на проведение экспедиции, двинулся вглубь Ирана, где занимался сбором злаков, в частности – семенами персидской пшеницы». Все. Подробности можно найти в профессиональных источниках, но они касаются научной части вопроса. А – исторически? Кто командовал Кавказским фронтом? Юденич. Мог ли он лично не вникнуть в столь серьезную опасность, как неожиданная и необъяснимая эпидемия? Едва ли. Едва ли командующий передоверил обсуждение проблемы с экспертом кому-либо другому. Ведь умирали – его солдаты. Могли ли они не встретиться, эти двое? Мне кажется – не могли. Скорее всего, эпизод был нарочно задвинут в тень в советское время, причем – доброжелателями. Без Юденича довольно «вин» приписывали Вавилову. Но всему приходит свой черед.