(К 95-летию поэта)

«Время уже осень, спешил достроить баньку до того, как пойдут первые снеги, благо вместе с вами достал в колодце воду. Спешил достроить до морозов, всю работу делал я один, а уже силенки не те. А в начале октября неожиданно из «Детгиза» получил добротную рецензию на свои стихи и надо было рваться на части - днем с топором, а ночью с пером. Одним словом, Авдоха угрохался совсем. А что касается книг, о которых мы с вами говорили, то хотелось бы познакомиться с Андреем Белым, да где его возьмешь…»

 (Из письма поэта Е. Е. Русакова от 5.11.1974)

 Белого я Евдокиму Евдокимовичу привез, в Питере это не было проблемой.

 И вдруг приходит день, когда - все побоку, и ничего нет сильнее желания сей же миг оказаться в гостях у Евдокимыча… Тяга ли далеких предков-земледельцов, закапываемая в земли дачных участков?

 Нужда ли в обыденной прелести белого снега, синего неба - лекарстве душе и нервам?

 Или дело в гусином гоготе его речей, частушек, прибауток и особых русаковских стихах, из которых некоторые многолетние члены Союза писателей «перенесли» в свои с десяток строчек, полагая, что за безвестностью Евдокимыча все спишется…

 Клаудиа Кардинале не имела чести побывать в деревне Коровкино Новгородской области. Но чего не бывает - и в конце концов мы увидим ее у Евдокима за печкой, и Евдокимыч скажет: «Баба красивая, пускай висит…». Но нам станет ясно, что Клаудиа не произвела на него особенного впечатления.

«Вот кругом мирная жизнь. А не спокойно и на душе, и в газетах. Тут мне письмо пришло с Гавайских островов. От мистера одного, видно, человек неплохой, книжки собирает - просит прислать обязательно с автографом. Я, конечно, пошлю. Что я ему напишу на книжке? Могу ли я пожить спокойно, хотя бы в старости? Умирал я в двадцать лет, был при смерти в сорок, знаю, как дорога жизнь. Я ему напишу: выходи-ка ты на дорогу и каждому своему другу скажи: пусть мои стихи почитают и лучше нас, русских, поймут, и пусть мирные слова мои от сердца моего рожденные, самодельные, скажут им, кто мы есть, русские, и чего от жизни хотим…»

 (Из письма 11 мая 1979 года)

 На малых оборотах, тихо,

 Вся бороздою исходя,

 Как патефонная пластинка

 Под плугом кружится земля.

 Но если б проиграть сначала

 Ее смогли бы для людей,

 То сколько б песен прозвучало

 И слез давно забытых дней…

 Мистеру с Гавайских островов могло бы понравиться это стихотворение, если бы Евдокимыч прочел его сам, по северному окая и поднимая голубые - голубые глаза к полуденному небу. Правда, Русаков мог бы «угостить» гостя и импровизированной частушкой про «Першинги», но для публикации она окажется неприличной…

 Образование его не школьное и не книжное. Получено им в наследство от лесов, озер, трав, где прадеды его и деды землю пахали. Наследство великое, но держит Евдокима на привязи от зари до зари, и перевязана эта нить узлами ежедневных сельских забот, за которые держится своими работящими крестьянскими руками. А стихи рождаются от прикосновения ладоней к теплому дереву, от горящей среди снега рябины и соседства берез, не банальных и не выдуманных…

 - Я пишу только ночью. Днем что? Тема пришла, но жена говорит: «Надо это справить, надо поливать, дрова колоть, сенокос подходит, не стихи нас кормят». И так ежедневно. А ночью… «Не спя ночной порой…» Есть такое у меня стихотворение: «Наброски тучей вьются, не спя ночной порой, люблю я, злясь, измучиться над каждою строкой». Запишу строку, две, что-то не хватает… оторвался от работы… бывает так незаконченным лежит… так и рвусь на части: днем с топором, а ночью с пером, но четыре книжки уже написал, пятую настругиваю…

 Тяжких лет живая память

 В хмари дыма и огня,

 Словно ящер в хмари палит

 Тридцать с лишним лет в меня.

 Хмурый месяц, кроясь мглою,

 С костылем, не молодой,

 Ковыляет вслед за мною

 В этой памяти седой.

 В сердце дух могучий, русский…

 Взгляд - каленого угля,

 Но знобит от давней грусти

 И от скрипа костыля…

 Евдоким Евдокимович ходил с большим трудом… На войну деревенского парня забрали в семнадцать лет. Провоевал он всего два дня, а шестьдесят лет потом жил и мучился. Попал под бомбежку с воздуха. Авиационная бомба разорвалась совсем рядом… Остался без памяти. Очнулся уже в госпитале и пролежал в нем больше года парализованный. Даже ложку руками не мог взять. Долго учился ходить на костылях. Домой запросился. Его с сопровождающей медицинской сестрой отправили до станции Боровичи. При пересадке Евдоким забыл, что паровоз дает гудок… И когда сестра подвела его к вагону, а гудок грянул в свою дуду, от испуга он упал, а костыли оказались под колесами поезда. Русакова вернули в госпиталь, где он пролежал еще три месяца. Домой приехал в самом конце 43 года. Инвалиду Второй мировой войны было всего 18 лет.

Вот как Евдоким Евдокимович вспоминал об этом в нашем фильме:

 - А где найти кусок хлеба? Его трудно было найти. Меня взяла к себе бабушка. Подумал: бабушка у меня не вечная, как же жить? Хожу с трудом. Стал учиться на сапожника, освоился. Сапоги старался шить для детей, отцы которых погибли на фронте. Помнил свое босоногое детство. А им надо было в школу ходить… Не все же горе переплакать, не все перетужить, хоть одну половиночку на радость надо положить… И так началась, как говорится, жизнь. И горя столько поимел, и все равно помирать не хочется. Другой раз трудно, а думаешь: умрешь - больше не вздохнешь… В детстве я слышал такую поговорку: не может быть, сказал Суворов, что Чертов мост не перейдем. И вот когда мне трудно в жизни становится, я вспоминаю эту поговорку. А потом, когда овдовел, дети опасно заболели и я тоже (вся семья Евдокима пострадала от полиомиелитных клещей - ВП), сижу со старшим сыном и сказал: «Бывает якорные цепи рвутся, но нервы рваться не должны». Эти две поговорки мне помогают…

 …Месяц спрятался за тучей,

 Затаился, как пароль,

 Ползет поземкой жгучей

 По селу живая боль.

 Даже в малой леревушке,

 Где б к окошку не приник,

 То видна вдова-старушка,

 То калека - фронтовик.

 И куда б ни кинул взора -

 Вся Россия мне родня!

 Нет такой избы, где б горя

 Не оставила война.

 Иногда ему хотелось летать, посмотреть на свою землю с самого верха. И почему-то при этом непременно надо снять обувь, будто в обуви не полетишь…

 Или это к мечте примешивался знак его босоногого детства?

 Летом я понял секрет этого постоянного сна Евдокимыча, когда он медленно поднимался к одинокой березе на горушке рядом с домом. И, постояв под небом, возвращался. К сельским заботам и стихам.

 Полетать, наверное, еще успеется…

 Но я думаю, что именно после одного из таких походов за крыльями, Евдокимыч принес свое самое любимое стихотворение:

 Где ольха да заросли крушины,

 Меж холмами узенький пролет,

 Как ядреный гребень петушиный,

 Из-за леса солнышко встает.

 А заря веселая спросонок

 В речке моет рыжую косу,

 И на нитке песни жаворонок

 Всю планету держит на весу…

 Награжден был Евдоким Евдокимович еще одним даром Божиим. И слава его по этому дару и известность были гораздо значительней, чем поэтическая. Приведу наш диалог с Евдокимычем из фильма. Возможно, внимательному читателю придет на ум, что было застолье… Да, «Маленькая» на двоих была, но строгая жена поэта Анна Дмитриевна (вторая его супруга) сказала, что заработана она была честным трудом.

 Ставили колодец…

 ЕР: Люди строят колодцы, дома, города большие… И их хотят разрушить…

 ВП: Снимаем! Зачем новый колодец понадобился?

 ЕР: Задумал построить его ради пользы мирной жизни. Люблю колодцы строить, уже пятнадцатый в районе отрыл, а в моей деревне - шестой.

 ВП: А как определил, что здесь вода есть?

 ЕР: Вода? Это по старинушке можно сказать… Воды надо всегда открыть глаза… И вот приходится открывать глаза воды…

 ВП: Надо же знать, где глаза эти прячутся…

 ЕР: Не поверишь, но я стою на земле и чувствую: здесь они, закрытые глаза воды, отойду чуток в сторону - а вот здесь их нет!

 Стихи беспокоили его, как старые раны. Евдокимыч очень любил читать свои, а когда я читал ему по памяти классику, приходил в бурный восторг и целовал меня будто я был автором их. Единогласно мы решили, что лучшими стихами в мировой поэзии являются пушкинский «Пророк» и лермонтовское «Выхожу один я на дорогу». Русаков жил на своей земле, открывал глаза воды и был «духовной жаждою томим»…

Его чаша страданий еще не наполнилась… В начале нулевых бандитами была убита любимая дочь Евдокима Евдокимовича. Эта беда решительно сократила его жизнь. Русаков умер не от старости, от тяжких переживаний… Боже мой, какой великой доброты был мой старший друг, крестьянин, пастух, плотник, инвалид войны и поэт!

 Вдову письмо от мужа греет,

 Растет - похож на деда - внук…

 Она все ждет, она все верит:

 Свиданье сменит боль разлук.

 Пахнет из печки дымом горьким,

 И кажется меж зимних стуж,

 Что в пропотевшей гимнастерке

 Домой с войны вернулся муж.

 1978-2018