Сергей Семанов представляет тип национал-большевика, ориентирующегося на опыт Советского Союза в большей степени, нежели на опыт Российской Империи или западных демократий.

Родившийся в 1934 г., С.Н. Семанов с 1969 г. заведовал редакцией серией ЖЗЛ пронационалистического издательства «Молодая гвардия», с 1976 по 1981 г. главный редактор журнала «Человек и закон» с тиражом в 6,5 млн. экз.

В посмертно изданной книге «Русский клуб. Почему не победят евреи» М.: Алгоритм, 2012 (ранние издания – «Русско-еврейские разборки»), С.Н. Семанов рассказывает о своей деятельности в рамках так называемой «Русской партии», стремившейся расширить русское наполнение советской культуры, придать коммунистической партии уклон патриотических настроений в сторону от марксистского интернационализма и коммунистического космополитизма.

Сугубо положительное значение в названной книге имеет описание борьбы Русской партии с еврейским крылом КПСС и ортодоксальным ленинизмом, всегда безусловно враждебным к проявлениям русского национализма, остававшемуся потому на положении преследуемого, вынужденного осторожно выражаться и маскировать свои идеи щитами правоверного коммунизма.

С.Н. Семанов относится к тому направлению советского национализма, которое, находясь в некоторой оппозиции к коммунистической партии, поддерживало советский строй как гарант существования огромного государства, в отличие от массы еврейских диссидентов, стремившихся покинуть СССР ради США, Израиля, сказочных капиталистический демократий, и желающих их водворения у нас же.

Семанов приводит такой характерный показатель еврейского влияния на руководство СССР как наличие еврейских жен при Сталине у Рыкова, Бухарина, Молотова, Ворошилова, Калинина. При устранении Троцкого Каганович остался столпом большевизма, главным соправителем Сталина, массово сносившим в Москве храмы в «контрреволюционные» будто бы 30-е, о чем Семанов уже не сообщает, т.к. настоящий Каганович не вписывается в его концепцию.

Юдофил П.А. Николаев, который преподавал С.Ю. Куняеву в 1950-х, чл.-корр. РАН, в 2005 г. оставил такое воспоминание: «известно, что в 1920-1930-е годы люди, желавшие идти во власть, стремились жениться на еврейках», – и сам поступил точно так, затем всегда защищая еврейскую партию в литературных баталиях [С.Ю. Куняев «Русский дом» М.: Институт русской цивилизации, 2013, с.573].

При Брежневе на еврейках были женаты Суслов, Пономарев и сам Брежнев. Евреями были: преследовавший Семанова Андропов и советники Брежнева А. Агентов, Г. Арбатов, А. Бовин, Г. Замятин, Н. Иноземцев.

Как и везде, в СССР утвердилось уникальное положение евреев, когда они возглавляют диаметрально противоположенные идеи: иудаизм и раннее христианство, главные банкиры капитализма с начала его утверждения и вожди социализма. Евреи стояли во главе СССР и США.

В 1990-е отчетливым сталинистом зарекомендовал себя близкий к Семанову Лобанов, подающий Сталина мудрым государственником в специальном апологетическом сборнике. И это после статьи «Освобождение» о страшном 1933 г., появившейся ко времени смерти Брежнева, по материалам мемуарно-художественных книг другого представителя «русской партии» М.Н. Алексеева, которыми потом не преминул воспользоваться антисоветчик Конквест в «Жатве скорби». Михаил Лобанов называет те же имена Арбатова, Бовина, Иноземцева, а также Шахназарова, Черняева, Бурлацкого в окружении Брежнева и Андропова – западниками-космополитами, агентами влияния США, давящими почвеннические статьи Лобанова и всю «русскую партию» [М.П. Лобанов «Твердыня духа» М.: Институт русской цивилизации, 2010, с.459].

Часто упоминаемый Семановым Вадим Кожинов, используемый всеми сталинистами, сам таковым не являлся, он боролся с либеральными подтасовками, дискредитирующими обоснованную критику советского режима. Выпуск «Загадки 37 года» Кожинова под наименованием «Правда сталинских репрессий» входит в явное противоречие с содержанием книги. Впрочем, чего ждать от издательства, которое постоянно переделывает названия книг под сталинистские запросы. Чего стоит только выход «Измены маршалов» Великанова – книги, являющейся биографией единственного маршала – Блюхера, в которой к тому же доказывается небывалость измены.

В СССР 1960-х существовало особое идейное направление – традиционный православный русский монархизм, представленный в творческой среде И.С. Глазуновым и В.А. Солоухиным. Противоречия между их книгами со взаимными обвинениями в предательстве и близости к ненавистной обоим советской системе рассматриваются как увлекательный детектив. Владимир Солоухин сообщает о работе на КГБ главного героя романа «Последняя ступень», прототипом которого был Глазунов, но сам не верит этому рассказу и оставляет оговорку: «нет, тут что-то не так…».

В мемуарах Илья Глазунов отмахивался от других обвинений – диссидента Андрея Амальрика, о создании националистического клуба «Родина» КГБ: «мне к клевете не привыкать». Наряду с этим Глазунов не преминул сообщить о помощи Микояна Солоухину в приобретении газика [И.С. Глазунов «Россия распятая» М.: Голос-пресс, 2008, Т.II, Кн.2, с.255, 262].

С.Н. Семанов в «Русском клубе» вспоминает про годы 1965-70, когда те действовали совместно и положили начало возрождению национализма: «первыми приметными выступлениями в «Молодой гвардии» стали заметки И. Глазунова и В. Солоухина. Они имели широкий успех, но тут же получили осуждающий отзыв со стороны кругов либеральных. Впрочем, эти яркие публикации носили оборонительный характер: нехорошо, мол, недооценивать русскую культуру и ее памятники» (с.41). В другой статье Семанов называет те же работы Солоухина и Глазунова критическими: подняты темы «о разрушении русской культуры в коминтерновские времена, о забвении великих имен и свершений русской истории» (с.51).

Можно представить, в каком загоне находилась русская культура, если столь осторожные работы, как «Письма из Русского музея» Солоухина (1966), защищающие национальное искусство от модернизма и авангардизма советских Малевичей, вызвали ярость еврейского самиздата. Даже ограниченный тисками ленинизма русский национализм моментально воспринимался прибежищем негодяев и погромщиков. Вина за такое восприятие не падает исключительно на воспитательный эффект советской дискредитации монархистов, поскольку либералы и евреи судили так и при Российской Империи.

Семанов приводит суждения Г. Померанца (1967-68): «привычный национализм дает Солоухину и Глазунову, Кожинову и Палиевскому удобную позицию, с которой можно уклоняться от нравственного выбора, сохраняя обманчивую окраску порядочного человека, и делать независимые жесты без риска неприятностей. Ибо кому следует ясно, что это всего лишь неофициальная разведка официального погрома» («Русский клуб», с.33).

В 1970 г. в эмиграции также высказали отрицательное отношение к «Черным доскам» В.А. Солоухина (1969), поскольку некоторые неосведомленные о его внутреннем мире зарубежные читатели посчитали его атеистом, отбирающим у народа последние святыни [В. Кобылин «Анатомия измены» СПб.: Царское Дело, 2011, с.373].

Владимир Солоухин потом осуждал авантюристов, нашедших в его книге способ обогащения, они наживались на антикварной ценности икон, игнорируя их духовное значение. Следуя примеру Ильи Глазунова, давшего идею для книги, писатель возвращал иконам их первоначальную красоту, напротив, спасая невостребованные потемневшие бесценные «доски» от уничтожения и забвения. Еврейским критикам в СССР не нравилось именно это.

Союзными с «Молодой гвардией» являлись журналы «Москва» и «Наш современник». Более полный перечень изданий приводится в «Русской партии» Н.А. Митрохина.

В либеральном журнале «Новый мир», о силе внушения которого тоскуют современные журналисты, оказывающиеся вечером «в клозете», с обличениями выступили «по преимуществу еврейские авторы» («Русский клуб», с.52).

Можно убедиться в том же по материалам еврейского самиздата. В ленинградском журнале «Сумма» за 1979, №1, Н. Гордон обосновывает «низкий уровень культуры» у второй волны эмиграции: «общий любимец – Глазунов». В другом еврейском журнале «Синтаксис», Париж, 1979, №4, ругал Глазунова И.Н. Голомшток. Этот искусствовед в СССР пропагандировал Пикассо, затем эмигрировал в Британию и продался тамошней книжной и радиопропаганде. Голомшток утверждал, будто советские покровители используют Глазунова в интересах борьбы с диссидентами, возвращая сталинские лозунги. Картинам Глазунова приписывалась проникнутость «ненавистью ко всему чужеземному и шовинистическим чадом» [«Сумма» за свободную мысль. СПб.: Звезда, 2002, с.60-61, 593-595].

Всюду пылающая еврейская злоба к национально ориентированной литературе и живописи лишний раз убеждала Владимира Солоухина в правоте откровений Ильи Глазунова о тайне времени стремления евреев к мировому господству. В «России распятой» Глазунов менее откровенно излагает свои представления о «тайне времени», сравнительно с «Последней ступенью», но продолжает называть ее борьбой с силами зла (тайной беззакония).

Прямо пользуясь воспоминаниями Глазунова, Семанов приводит его рассказ, как некий приятель посоветовал позвонить Андропову, и в результате звонка между ними состоялась встреча, после которой летом 1978 г. открылась выставка картин Глазунова в Манеже – центральном выставочном зале Москвы. В записке, датированной 1976-м годом, неизменный противник русского национализма Андропов находил «изъяны» в творчестве Глазунова и склонность «к откровенно антисемитским настроениям» [С.Н. Семанов «Председатель КГБ Юрий Андропов» М.: Алгоритм, 2008, с.74, 165].

М.В. Назаров в отклике на выставку в Манеже замечал: «трудно себе представить, чтобы подобное мероприятие было разрешено без вмешательства каких-то влиятельных сил правящего слоя, намеревавшихся таким образом не только прозондировать почву, но и продемонстрировать свою правоту столь же влиятельным оппонентам из другого лагеря в правящем слое, которые сумели оказать открытию выставки весьма сильное сопротивление» [«Посев», 1978, №10].

Художник Илья Глазунов предстает в своих книгах, как и в картинах, подлинным деятелем русской культуры и выразителем национального духа. Его монархизм есть логическое завершение полноты возвращения к традициям Российской Империи и непризнания ленинского, сталинского, хрущевского, брежневского и всякого иного социализма, наряду с демократиями. «Демократия характеризуется вымиранием демоса-народа», – формулирует И.С. Глазунов.

Именно из-за этой последовательности Глазунов и выведенный им на орбиту монархизма Солоухин стоят вне Русского клуба Семанова, редко им приводятся в воспоминаниях. Семанов признается в самостоятельном выходе к национализму, на ощупь, во тьме коммунистической пропаганды. Глазунов и Солоухин основывались на мыслителях, культурном наследии и политических идеалах Российской Империи, Белого Движения, Русского Зарубежья.

Итоговые статьи Семанова носят более евразийский, сменовеховский, национал-большевицкий характер. Те же настроения он разделял в эпоху СССР. Сталинизм Семанова закрывал для него преемственность с черносотенцами и белоэмигрантами, которая обнаруживается у других деятелей русской оппозиции к коммунистической власти и западническому диссидентству. Логично в связи с тем признание Семанова в непричастности к антикоммунизму [М.В. Назаров «Вождю Третьего Рима» М.: Русская идея, 2005, с.346-359].

Отъявленный советский идеолог, А.А. Проханов обращал внимание на первоначальное влияние Глазунова на себя, Кожинова, Солоухина, Куняева и последующий разрыв с ним всех: «Нет ни одного серьезного деятеля в современном русском движении, который бы не был окормлен на том или ином этапе Ильей Глазуновым» [В.Г. Бондаренко «Русский вызов» М.: Институт русской цивилизации, 2011, с.123].

Кожинова отличает отсутствие откровенно занятой позиции, частичный, недосказанный монархизм, остававшийся неполным из-за советского патриотизма, неразмежеванного с русским. В отличие от Солоухина и Глазунова, критически подходивших к ходу и последствиям Великой Отечественной войны, Кожинов безоговорочно склонился перед нею – пересилило влияние советских мыслителей и поэтов. Характерно замечаемое отношение Кожинова к М.М. Бахтину и А.Ф. Лосеву как к самым великим русским философам ХХ века, при отвержении решающего значения для России наследия Ивана Ильина: «вся политическая линия Ильина: Россия 1917 года не имеет права на существование… Розанов и Леонтьев – глубже Ильина» (1995) [«Вадим Кожинов. Сто рассказов о великом русском» М.: Алгоритм, 2012, с.118, 133].

При всех талантах Розанова, он за годы жизни слишком метался между консерватизмом и либерализмом, христианством и язычеством, антисемитизмом и юдофилией, чтобы оказаться глубже – он не создал разработанной системы – не углублялся, а писал бесконечные статьи и маленькие мысли. Именно непоследовательная противоречивость Розанова и ошибочная формулировка Леонтьева о христианском социализме делала их предпочтительнее для оправдания СССР в евразийстве Кожинова.

Авторы «Ста рассказов» чаще всего упоминают о влиянии Розанова на поворот к национализму в СССР. Как ни полезен и талантлив Розанов, строить на нем мировоззрение чревато той непоследовательностью, позволяющей Б. Сарнову, при ненависти к антисемитизму Розанова, упиваться его же антирусскими и антиправославными суждениями. Ничто так часто не цитирует еврей Сарнов из необъятного наследия Розанова, как «свинью-матушку». Нужно использовать Розанова, но с правильной балансировкой другими носителями русской идеи.

Сарнов же все подбивает под еврейскую идеологию, не видя разницы между Россией и СССР согласно поэту Х. Бялику: «Свинья триста лет лежала на одном боку, а сейчас она перевернулась на другой бок» (Б.М. Сарнов «Виктор Шкловский до пожара Рима» // «Литература», 1996, №21). Еврейский «классик» Бялик, родом из Одессы, проповедовал: «рассыпьтесь в народах, и все в проклятом их доме отравите удушьем угара». Воспитанные на таких поэтах еврейские литераторы, естественно, полны ненависти и презрения к России.

С.Н. Семанов оторван от явно выраженных традиций, оказавшись поблизости к Розанову по неопределенности. Он провозглашает «очищающий новый социализм – русский, народный!» («Русский клуб», с.477). Прошлому он думает противополагать какие-то утопические новые формы социализма, чем повторяет ленинский соблазн победы небывалых народных Советов.

Как и Лобанова, из-за ненависти к «троцкистской банде», более всего Семанова прельстил сталинский террор. Посчитав устранение евреев из политического руководства показателем русского реванша Сталина, Семанов преклонился перед сталинским могуществом и победами, грубо осуждая Императора Николая II за слабую волю и окружение: «сегодня некоторые неглубокие люди, поддерживаемые заведомыми провокаторами, пытаются представить его чуть ли не гением» («Русский клуб», с.7).

Собственные книги С.Н. Семанова о Брусилове, «Тихом Доне» Шолохова (еще один безусловный кумир Семанова), адмирале Макарове и Кронштадском мятеже обескураживают поверхностной безыдейностью, ознакомительной простотой, советской апологетикой.

Возьмем для примера его статью поздних перестроечных времен, когда он продолжает воспевать «подвиг» генерала Брусилова, свершение которого заключается в выборе пребывания в советской Москве. Подвиг совершил не бездействующий и прислуживающий красным Брусилов, а пробившийся с риском для жизни на Дон Краснов. Семанов не приметил такого подвига, зато повторил выдумку: «престарелый и небогатый Деникин отдал свои скромные средства в пользу сражающейся Красной Армии». Объясните мне, все любители сравнений Краснова с Деникиным, каким образом Деникин, находясь в оккупированной Франции и существуя на пенсию от нацистов, мог отдать какие-то средства Красной Армии?

Столь же слепо, наощупь, подходит историк Семанов к конфликту Краснова с Деникиным: «Краснов писал в совсем ином стиле, нежели Деникин, – раскованно, с вниманием к подробностям, порой даже велеречиво (он был опытным беллетристом, еще до мировой войны издал несколько [!] литературных произведений среднего [!] уровня, имевших, однако, некоторый [!] читательский успех). Он возражал Деникину и свою точку зрения отстаивал не без остроумия даже. О связях с кайзеровской Германией говорил как о вынужденной мере», «Краснов тут хитрит, скрывает всю правду. Как выяснилось позже, связи Донского атамана и его присных с германским генеральным штабом шли куда дальше и глубже. И не случайно Краснов «со товарищи» верой и правдой служили немцам вплоть до сорок пятого года…» [С.Н. Семанов «Горькие уроки истории» // «От первого лица» М.: Патриот, 1990, с.5, 9].

Никаких связей с «генеральным штабом» Краснов не имел с 1918 г. и вплоть до 1945 г. Но право же, не случайно, Краснов в 1943 г. согласился сотрудничать с министерством восточных территорий для спасения тысяч беженцев от голода и бездомности, взялся вызволять казаков из плена, из числа остарбайтеров, обратил весь свой авторитет для смягчения нацистской расовой политики в отношении подвластной им части русских. А Деникин, лишь бы только кто ни назвал его германофилом и прислужником Хитлера, решил ни слова не замолвить за погибающих в нацистской оккупации, не то что создавать организационные структуры для помощи им, как делал Краснов.

Куда более сильным писателем, чем Семанов, видится С.Ю. Куняев, представитель той же борьбы национально настроенных советских деятелей культуры с проеврейским кланом. Его статьи углубляют представление о том, какие русско-еврейские баталии велись в советские времена и продолжаются среди поэтов, литературоведов, историков. Закономерным видится, например, выступление Куняева против культа Высоцкого, фанатики которого ставили его выше классической русской культуры и достойных последователей ее, часто даже не зная о их существовании. Такие же одержимцы в 1990 г. обещали вычеркнуть из памяти Илью Глазунова за упорное нежелание писать портрет Высоцкого.

Читая С.Ю. Куняева, можно постепенно увериться, как советская литература, в отличии от русской дореволюционной, в большей степени оказывается литературой еврейской. В этом не было бы ничего плохого, поскольку некоторые крещены и обрусены еще в Империи, но в СССР они славили чекистов, вождей и революцию (почти все), и еврейское преобладание в значительной степени мешало проявиться русскому национализму, и едва проклюнувшись, он оказывался в загоне.

В самом деле, еврейского происхождения: Корней Чуковский, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Виктор Шкловский, Илья Эренбург, Самуил Маршак, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий, Маргарита Алигер, Илья Сельвинский, Михаил Кольцов, Михаил Светлов, Наум Коржавин, Юрий Тынянов, Павел Антокольский, Евгений Долматовский, Илья Ильф, Анатолий Алексин, Лев Квитко, Лазарь Лагин, Лев Кассиль, Владимир Войнович, Александр Галич, Даниил Гранин, Георгий Владимов, Василий Аксенов, Василий Гроссман, Анатолий Рыбаков, Юлиан Семенов, Юрий Трифонов, Агния Барто, Иосиф Бродский, Виктор Драгунский, Давид Самойлов, Борис Пильняк, Борис Слуцкий, А. и Б. Стругацкие.

Список, разумеется, далеко не полный. В основном, представители этого перечня фигурируют в сборнике статей «Книга о русском еврействе. 1917 –1967» Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1968.

В Российской Империи из крупных писателей и поэтов можно назвать несчастного Надсона, а «литературные жидки – вроде Айзмана, Муйжеля, Юшкевича», перечисляемые монархистами в 1910 г., явно не тянут на первую величину. Захватанная евреями, по словам Розанова, литература – тогда была научно-популярной, публицистической, но пока еще далеко не высокохудожественной. Революция все изменила, выбросив во внешнюю или внутреннюю эмиграцию лучших писателей. Из оставшихся в СССР, бесспорно антисемитски настроены, и понятно почему, были Александр Блок, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Сергей Есенин, Михаил Пришвин. Усилиями С.Н. Семанова, в их компанию попадает Михаил Шолохов.

Захваливаемый Сарновым в числе своих соплеменников, Б. Хазанов очень точно выразил, как евреи захватили в СССР не только политику, но и науку с искусством, возвысившись над прошлым как полосы надгробий: «заполнив вакуум, образовавшийся после исчезновения [уничтожения, порабощения] старой русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией» [С.Ю. Куняев «Поэзия. Судьба. Россия» М.: Наш современник, 2001, Кн.1, с.190].

Детский писатель Анатолий Алексин в книге воспоминаний «Перелистывая годы» (1998) тоже предпочитает рассказывать, чаще всего, про окружавших его прежде евреев и антисемитов – ведь он эмигрировал в Израиль. В прошлом несравнимо куда более явно, нежели Крапивин, пропагандирующий коммунистическое строительство, он теперь так сводит счеты за репрессированного в 1937 г. отца: «Боже, какой же у Юрия Левитана был голос, если величайший [!] антисемит Сталин в годы войны позволил этому голосу стать голосом всей державы». Отец А.Г. Алексина – так раз из евреев, захвативших через революцию литературу: будучи главным редактором журнала «Спутник коммунизма», он напрямую общался с самим Лениным. А отец жены А.Г. Алексина, родом из еврейских банкиров, стал крупным инженером наркомата путей сообщений СССР (расстрелян в 1938 г.).

И без того ведя неравный литературоведческий бой, С.Ю. Куняев постепенно впал в слишком большую зависимость от своих противников, всюду стараясь их отбрить, солидаризируясь со старой «русской партией». В результате он ввязывается в заведомо ненужный и неудачный поединок по поводу стихов о Сталине О.Э. Мандельштама. Бенедикт Сарнов в книге «Заложник вечности» (2005), зажимая национальный вопрос, все равно побеждает Куняева с помощью Оруэлла, передавая приемы подчинения любого инакомыслящего тоталитарной системе.

Оправдывать сталинские преступления «величием» вождя партии и народным энтузиазмом значит впадать в полное уподобление защитникам нацизма, использующим точно те же оправдания Хитлера. Что показывает бессилие доводов защиты.

В остальном, будучи постоянным оппонентом Кожинова, Куняева и всей «русской партии», Б.М. Сарнов всегда оказывается на стороне евреев и еврействующих прислужников, позиционируясь отрицателем русских достоинств, как враг (вражок, вражонок, вражоночек). Непримиримость вражды видна во всех его книгах, сборниках статей, где неоправданно перехваливаются одни евреи, а если вдруг речь заходит не про евреев, то непременно об антисемитах.

В книге «Перестаньте удивляться» (1998), высмеивая советское прошлое, Сарнов отождествляет его нелепости с самой Россией, повторяя, что описываемые анекдотические случаи могут произойти только в России. Существование иностранной юмористики и подробное знакомство с нею способно разоблачить несостоятельность сатирического замаха на исключительность.

Неизменность литературных схваток при еврейском делении на своих и чужих есть показатель неизбежности схваток политических, ибо в политике евреи точно так группируются, продвигая, подобно Сарнову, Алексину, Рабиновичу только еврейские таланты, и воюя со всем имеющимся пылом с русской идеологией. В свою очередь, русские, встречая организованные еврейские попытки уничтожить русскую идеологию, обязаны всячески этому противиться, ибо нация без своей идеологии – нация рабов у тех, кто способен навязать свои идеи.

В биографии Ильи Эренбурга, где также все действующие лица делятся на евреев и антисемитов, приводятся интересные выдержки из дневниковых записей сталинских министров о мнении вождя на декабрь 1952 г.: «евреи – пятая колонна американского империализма», «евреи заправляют в Америке, а отсюда антисоветская политика США» [Я.И. Рабинович «Илья Эренбург» М.: Алгоритм, 2011].

Действительный космополитизм евреев подтверждается массовым их выездом из СССР и РФ. К примеру, специализирующийся на антимонархических сочинениях историк Генрих Иоффе эмигрировал в Канаду. Для космополитизма, разумеется, не обязательно этнически быть евреем, достаточно перенять их идеологию. Денационализировавшийся, сначала славивший Ленина, Сталина и всех генсеков, стойко боровшийся с русской партией, Евгений Евтушенко, прозванный Вадимом Кожиновым лакеем мирового еврейства, переехал жить в США.

Беда в том, что Сталин, выяснив характер управления США евреями, враждебность их русскому национализму, космополитическое предпочтение себя Отечеству, принял преувеличенно жестокие и неуклюже неуместные меры борьбы с еврейством. Подобно тому, выяснив преобладающую роль заговора во всех революциях, он стал подозревать конспирацию всюду, где она отсутствовала. Сталин постоянно делал даже из верных посылок неправильные выводы, умея управлять только путем расправ.

Объединить в одну Империю Россию и Советский Союз добросовестно не получится. Быть может, Петра I со Сталиным, по примеру Солоневича, но не Николая I и Николая II с советскими вождями, пионерами и концлагерями. Характерно, что только в 1990 г. стало возможно обозначить пропасть между Третьим отделением А.Х. Бенкендорфа и НКВД Л.П. Берии – в пользу Империи [Д. Рац «Отрицательно-добрый человек» // «Факел» М.: Политиздат, 1990].

Эта первая реабилитация шефа жандармов написана с безупречным обоснованием и чрезвычайно осторожно, т.к. пока позволено ругать культ одной усатой личности, Троцкого же вновь вознесли к Ленину. Еще через 20 лет, как будто, «все позволено», но творцы писательских биографий, шагнув из советской борозды в траншеи либерализма, заладили сравнивать Пушкина с Пастернаком, Сталина с Николаем I, дескать, «поэт и царь», 1830-е и 1930-е так похожи, дурная повторяемость истории.

Нет уж, 1930-е были другие. Отец Натана Яков Эйдельман, который в 1910 г. дал пощечину своему учителю-монархисту, сделал революционную карьеру, вплоть до статьи в «Литературной газете» за 1937 г.: «высшая мораль революции в том, чтобы враги народа, подло предающие его интересы, были начисто уничтожены» [С.Ю. Куняев «Возвращенцы» М.: Алгоритм, 2006, с.181].

Натан Эйдельман, сразу после того, как накинулся на антисемитизм Виктора Астафьева, нашел новую угрозу для советского еврейства – не мог допустить, дабы еще кто посмел покуситься на дело революционной пропаганды. Беспомощный протест Эйдельмана против Раца, ставший последней его статьей, в том же альманахе «Факел», очень символичен, подобно тому, как все значение Самодержавной идеи выразил безымянный учитель, преграждавший путь к будущим революционным истреблениям.

Делом Бейлиса, чертой оседлости, погромами и другими волшебными заклинаниями Империю в тюрьму народов не превратить, и непрекращающуюся борьбу между русским и советским не замазать, а только подчеркнуть, выявить, возгласить. По крайней мере, работы Сарнова показывают произошедшие сдвиги с тех времен, когда патологическая ненависть к Самодержавию и национализму в Советском Союзе доходила до исступленного безумия: «сейчас уже никто не посмеет сказать, что Николаю Второму (и даже Колчаку или Краснову) мы отомстили за смерть Пушкина» [Б. Сарнов «Если бы Пушкин жил в наше время» М.: Аграф, 1998, с.38, 59].

В специальной книге «Жрецы и жертвы холокоста» (2011) главный редактор журнала «Наш современник» С.Ю. Куняев показывает, как евреи последовательностью подтасовок доводили и без того огромное число настоящих жертв войны до 6 млн., и самыми могущественными информационными силами создали из холокоста верховную религию, в которой нельзя сомневаться под угрозой остракизма, цензурных запретов, штрафа и тюрьмы.

На идеологическую экспансию евреев следует отвечать ударами идей, т.к. пушками их все равно не одолеть, а только усугубить ситуацию. Ослепленный антисемитизмом, Семанов не желал видеть или признавать преобладающего числа русских жертв в сталинских чистках, которые он воспринимает как направленные только против евреев. Поскольку в коллективизации и индустриализации Сталин проводил план Троцкого, Бухарина и других своих отстраненных конкурентов, то должно быть ясно, что устранение евреев требовалось Сталину для собственного укрепления и соответствовало русским интересам не более, чем преследование евреев Хитлером.

Сталинистская мифология Семанова, спихивающая все вины коммунизма на Троцкого и евреев, характерно отличает ограниченность его суждений от решительного монархизма книг Глазунова и Солоухина. Только последняя «Чаша» Солоухина страдает преувеличениями реставрационных процессов при позднем Сталине, по-видимому, из-за массового сталинистского окружения и малочисленности идейно выдержанных монархистов. Культ Сталина поддерживался поклонением 1945-му году, а монархическое возрождение в 1990-е едва успело начаться, заслоненное демократическим бумом. Станислав Куняев называет монархистами позднего СССР Святослава Рыбаса, Олега Михайлова, Виктора Лихоносова, Павла Горелова

Видимое сближение В.А. Солоухина с представителями Русского Зарубежья, донесшими национальную идею незасоренной сталинизмом, оказалось недостаточным. Советская обстановка влияла на проявление напрасных надежд на Б.Н. Ельцина.

За 1990 г. видеозапись общения с публикой Ильи Глазунова показывает его неверие в партии и смелое обращение: только от вас зависит, будет ли прекращено Смутное время Перестройки выбором Царя. Художник напрямую рассказывал слушателям о спасительном и священном характере Царской власти. Показательно дружное осуждение советской интеллигенцией личности Глазунова и его творчества в беседе с ведущим передачи: в один голос твердили об оторванности от жизни, своей неприязни к нему, его одиночестве, упрямстве, незнании истории, плакатности гениальных, всюду признанных картин (Илья Глазунов и Урмас Отт в программе «Встреча»).

Зафиксированное отторжение от русскости Глазунова основного потока настроений, сползающего от большевизма к западничеству, весьма закономерно. Как и выпады в адрес Глазунова из лагеря сталинистов теперешнего «Нашего современника». Куняеву и Лобанову пришлись не по нраву и сияющие одежды полков Белой Гвардии – посвященные ей строки успели появиться в СССР [В.А. Солоухин «Стихотворения» М.: Советский писатель, 1990, с.358].

Останавливаться на критике Белого Движения нужно, как делают В.В. Кожинов или С.В. Фомин, для недопущения чрезмерного раздувания одного из положительных проявлений русского национализма. Белая идея контрреволюционной борьбы имела максимальную актуальность в годы советской власти. После ее падения она теряет первенствующее значение, т.к. теперь основную угрозу для России представляет не коммунизм, а демократия и западничество, следовательно, основной положительный пример для русских представляет монархический опыт. Белое Движение не носило безусловно антидемократического характера и не имеет тех достижений в области государственного и социального устройства, какие имеет Монархия, с ее несравнимо более богатым опытом и качественным превосходством.

Временный антисоветский оптимизм Солоухина сочетался с неточностями деленинизационной работы «При свете дня» (1992). Ее перехлесты также отмечал Кожинов, как компрометирующие соседствующую правду. Красноярские историки часто указывают на фактические неточности следующей работы Солоухина «Соленое озеро» (1994) о Гражданской войне в Хакассии, с героями-монархистами и новыми напоминаниями о достоинствах Российской Империи. В 1995-м удалось опубликовать написанную 20-ю годами ранее «Последнюю ступень», не принятую «Нашим современником» Куняева и «Москвой» более близкого ему по монархическим убеждениям главного редактора Леонида Бородина, просившего автора смягчить драматическую развязку романа. В последнем интервью В.А. Солоухин говорил о неизменности своих монархических убеждений – демократический опыт укреплял в них.

И.С. Глазунов в «России распятой» также не всегда может быть точен. Главы о Пушкине старадают некритическим пересказом эмигрантских антимасонских гипотез Б. Башилова и В.Ф. Иванова, требующих доказательств и зачастую невероятных. Тем не менее, отдельные их ошибки не отменяют принципиальной правоты националистического устремления мысли Ильи Глазунова. Свою эпоху Солоухин и Глазунов знают лучше отдаленной истории и представляют максимальную ценность как деятели современного искусства.

Сергей Семанов бранит сумасбродность Хрущева, отмечает консервативность Брежнева, русофобию Андропова, разрушительный характер перестройки и реформ. Весьма по нраву ему китайский коммунистический опыт.

С таким багажом национализм Семанова – это советский патриотизм, приправленный голословными декларациями Православия и основывающийся на приоритете природных русских достоинств, будто бы неуничтожимых, не изменяемых непоправимо советским влиянием. Нынешняя культурная поврежденность признается, но положительной программы действий Семанов не дает. Мало говорят о его собственной культурности призывы всех разогнать и грубые отзывы по адресу лиц, пользующихся незаслуженной, по его мнению, славой.

Опасность советской идеологии прорывается в признании Семанова: будь он подростком, «сколотил бы себе крепкую команду и дальше «брал» бы владельцев «мерседесов», приносил бы деньги маме, приносил другим, помогал», т.е. наводил бы «справедливость», создав «банду». «Я бы не стал колоться, когда рядом стоит «мерседес»… Чтобы я это стерпел? Ни за что!» («Русский клуб», с.472, 477).

Какое уж тут Православие с прописной буквы. В русле советской идеологии никуда не деться от ленинской формулы «грабь награбленное», С.Н. Семанов очень последователен. Ему тут и террористический опыт другой социалистической партии пригодился: «У эсеров, кстати, был лозунг: «в борьбе обретешь ты право свое» «. Называя революцию формой общественного умопомешательства, Семанов демонстрирует собственную одурманенность идеологией экспроприаторов, всегда направленной на уничтожение традиционной русской культуры, политической и религиозной (народники лишь за консервацию общинности в социальной сфере).

С.Г. Кара-Мурза, чьи советско-русские взгляды во многом совпадают с Семановым, до клятвы в готовности создать банду, насколько мне известно, не опускался. Но его восхваление даровых квартир, дешевых авиабилетов и чувства социального равенства в «Манипуляции» и «Совке» – все тот же материалистический плен.

А.И. Солженицын по этому поводу в 1950-е замечал: «Да в любом хорошем свинарнике есть и равенство, и сытость! Вы нам – нравственное общество дайте!» («В круге первом»).

И что положительного предлагает Семанов с 1930-х по 80-е? «Не было расслоения общества. Общими были интересы. Люди рождались, жили и умирали примерно одинаково» – министры как рабочие.

Да. Точно. Узнаем свинарник любой антиутопии. Для того, чтобы видеть в этой одинаковости не серую безликость и пустоголовую бездумность, надо быть одержимым бессмертными принципами 1789 г. Чем достигается одинаковость: запретом неприятной правды о революции, промывкой мозгов с детских садов, где висят портреты Ленина и говорят о его гениальности, со школы, где принятие в пионеры означает обязательность принесения клятвы «бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия».

Позарез нужна одинаковость искаженных исторических знаний о России: только обезобразив ее до уродства, можно воспитать чувство гордости за Советский Союз. Только выбросив из национальной культуры врагов революции, можно утвердить ее правоту. Только воспитав атеиста, можно быть уверенным в его верности идеалам коммунизма.

Какой националист способен принять за идеал такой свинарник? Только замкнутый на советской культуре, ведущий свою родословную из террора 30-х, расчистившего ему дорогу наверх. Националист, из карьеристической осторожности раньше кропающий цитатки из Ильичей, или безразличный к политической культуре – «футбол, рыбалка» – умиляется Семанов общностью благородных интересов председателя советского правительства и простого рабочего.

Отслуживший солдат мог поступить в любой ВУЗ. «Теперь тот несчастный парень лишен всего», – жалуется Семанов.

Похоже, все для Семанова – значит лезть по головам. Стратификация общества существует всегда, и всем выбиться наверх невозможно. Социальное расслоение функционально нужно самому обществу, его невозможно уничтожить – это элементарные истины социологии. На сей счет могут существовать лишь разного рода иллюзии: о всех угнетающем дворянстве или о неограниченных возможностях при демократии (ее пустоголовые адепты то и дело отвергают Монархию из-за невозможности в ней стать президентом).

Все мечтатели о президентском кресле не садятся в него независимо от того, прилагают к тому старания, или нет. Тот единственный, кто продавливает кресло годами, получает его для обслуживания интересов назначившей его финансовой и партийной элиты. Аналогичная партийная элита в СССР требовала образцового выслуживания. «За блага в виде специальных пайков, в виде званий Героев Социалистического Труда надо платить. Надо служить верой и правдой, жертвуя своим именем, своим званием писателя». Так и было до настоящего националистического чувства, до встречи с монархистом: «Вместо послушного, нерассуждающего безмозглого и слепого, слепо повинующегося, подстриженного под общую гребенку, талдычащего общие слова и лозунги советского робота, вместо обкатанной детальки в бездушном государственном механизме ты превратился в живого человека, в единицу и личность» [В.А. Солоухин «Последняя ступень» М.: Русскiй мiръ, 2007, с.21, 410].

Вот почему Иван Ильин определял национализм как важную часть «Пути духовного обновления». Для националиста немыслимо предпочитать рабство перед коммунистической, фашистской, демократической или иной партией, или рабство перед олигархией банков и корпораций. Националист выберет подчинение служивому сословию вследствие его государственных заслуг и умений. Критика разумного сословного принципа не может предложить более достойный тип неравенства, она лишь замалчивает его для общественного успокоения и самодовольства.

Про систему привилегий, решающую силу личных знакомств, организованную преступность в СССР знали всегда. Приведем формулу из романа В.П. Крапивина за характерный 1981 год:

«Можно купить в магазине дубленку? Нельзя. А люди в дубленках на каждом шагу. Можно купить хорошую книгу? Фиг. А познакомься с директором магазина», – объясняет молодой бандит, оправдывающий свою деятельность той самой несправедливостью, какой Семанов – грабеж владельцев мерседесов.

Часто ссылающийся на положительное нравственное и образовательное воздействие дореволюционных изданий с «ятями» на своих героев, В.П. Крапивин дал лучшее в детской литературе СССР, но был и остался одиноким романтиком, огороженным самыми чудовищными поучениями: «девушка из дворянской семьи» отказалась «от семейного счастья и выбрала опасный путь революционерки-подпольщицы», «организовала покушение на жизнь «императора всея Руси» Александра II и вместе со своими товарищами по партии «Народная воля» готовила бомбы для его убийства». Проповедь террора и свободы выворачивает наизнанку уроки нравственности: «все зло заключается в существенных экономических отношениях» [В.Н. Фигнер «В борьбе» Повесть, 2-е изд. Л.: Детская литература, 1980, с.3, 45].

Примеров в книге Крапивина набрано множество, как специально для Семанова под несчастного современного парня: «Тихо-мирно брал взяточки у поступающих в институт. А один раз взял да промахнулся – не сумел устроить оболтуса. У того родители расшумелись, дошло до прокуратуры». Таков хвалимый Семановым брежневский золотой век.

Там же про растаскивание всеми добра с каждого предприятия, о чем знали все в СССР. И чем современный криминал лучше? Все одинаково по принципу. В массе художественных произведений того времени своевременно и точно описан образ жизни в СССР, чтобы современный национал-большевизм не дурил головы несчастным «лишенным всего» всхлипываниями о невозвратном свинарнике.

Дополняя романы, тянет сослаться на то, как в гениальном расследовании гибели группы Дятлова «Смерть, идущая по следу» Алексей Ракитин дал избавляющую от иллюзий о сверхдержавном величии сталинского наследства картину того, что собой представлял Советский Союз к 1959 г. http://murders.ru/Dyatloff_group_1.html

Заслуживает внимания и группа современных экономистов, ученых и членов КПРФ, мало что смыслящих в сословном строе и монархическом режиме, но замечательно охарактеризовавших известный и симпатичный им СССР в главе «Поражения социализма». Тот Госплан, на который молились герои «Битвы в пути» Г.Е. Николаевой (1957): «Яви свое могущество!», – оказался не в состоянии с должным успехом воспользоваться тем, для чего, собственно, уничтожали класс капиталистов – перераспределить «прибавочный продукт. Он стал главным растратчиком ресурсов», ушедших вместо карманов капиталистов на гонку вооружений. Плановая система для приоритетной тяжелой промышленности требовала утверждения всех программ, условий, цен, в московских кабинетах и постоянного присутствия контролирующих комиссий на заводах. Необходимость подстраивать производство под постоянно повышаемые плановые показатели ломала естественный характер развития производства и вынуждала идти на подтасовки нормативов продукции. Склады завалены неликвидным товаром.

«Производство, работая ради производства, перерабатывает огромное количество материалов и электроэнергии. Деньги в производственной сфере превратились в пустую формальность, а в сфере потребления фактически превратились в талоны, по которым население может получить товары первой необходимости, потому что прилавки магазинов пусты. Структура производительных сил не вяжется уже со здравым смыслом. Система из стадии идиотизма переходит в стадию развитого идиотизма» [«Заблудились в эпохе» Новосибирск, 2003, с.89-93].

Разумеется, вследствие этого развивается особая привилегированная сеть обслуживания элиты, черный рынок и повальная криминализация. 90-е воплотили старую советскую практику: «это не воровство, а равномерная дележка» (В.П. Крапивин).

Точно такой по смыслу девиз П.Н. Краснов приписал увлекающемуся горьковскими коммунистами-босяками представителю младшего поколения, в котором в конце XIX столетия «росло далекое будущее России», – «Мы, новые люди, не признаем воровства. Правильное распределение достатков» [П.Н. Краснов «Опавшие листья» Екатеринбург: Посылторг, 1995, с.11, 366].

В.Р. Соловьев находит главную причину распространения криминальных методов в той же коммунистической формуле: «надо делиться». П.Н. Краснов достаточно объясняет ошибочность мнения телеведущего, будто «главная проблема коррупции в России заключается не в слове «коррупция», а в слове «Россия». Для нас это образ жизни» [В.Р. Соловьев «Империя коррупции» М.: Эксмо, 2012, с.258].

Отнимать и делить нужно тем, кто не видит в жизни более никакого смысла, кто не имеет религиозных и национальных идеалов. Опасна денационализация. Настоящие русские доказали свои достоинства, когда отправились умирать за Россию против коммунистической интернационализации, значение чего не следует забывать критикам белогвардейцев вроде Р.М. Абинякина, увлекающимся психическими повреждениями самомнения и садизма, какими чревата любая война. Белые поставили русскую идею выше своей жизни: «Они честью не торгуют. Их честное имя за валюту не купишь. Их спекуляцией не соблазнишь! И честь они предпочитают жизни!» [П.Н. Краснов «Понять – простить» М.: Интелвак, 2000, с.187].

Достаточно посмотреть любой популярный, «народный» советский фильм, чтобы поразиться повальной одержимости шматьем. Причины будущего падения СССР так и бьют в глаза. Коммунизм обещал материалистический рай на земле. Соответственно, у воспитанных на коммунизме граждан возникает ложное ощущение его реальности не по уму, а по встреченной одежке, там, за рубежом. Н.С. Хрущев отразил мнение всего коммунистического общества, когда ляпнул: у них коммунизма больше чем у нас.

 В 1969 г. озабоченный еврейским благополучием диссидент передавал надежду американцев на культурно-бытовую диффузию Запада, джаз и мини-юбки (А.А. Амальрик «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года»). Возникший в СССР всеохватный культ западной материальной культуры, одежды, техники, закономерно перерастал на все ее области, в искусство, не минуя политическую культуру.

Опыт СССР определенно доказал необходимость отказа от социализма – т.е. от плановой системы, провальность которой заранее доказывали монархисты Российской Империи. Однако, требуется сохранение государственной узды над капитализмом. Такой уздой может быть только Монархия, поскольку в любой демократии капитал правит страной и является источником власти, контролирующим ее, а не наоборот. С.Н. Семанов, пропагандирующий пустословный новый социализм или прежний «развитой идиотизм», так и не сумел пройти все ступени осознания русской идеи, какие осилил В.А. Солоухин полвека назад, отвергнув социализм и демократию.

Бескомпромиссные противники советского строя приводили всегда одни главные доводы. В 13 лет «шок от прочитанных в подшивках старой «Нивы» подробностей об убийстве царского семейства на всю жизнь отвратил меня от утвердившегося у нас режима» (Л. Самутин «Я был власовцем»). Инок Ипполит рассказывал про своего отца: «Имея злобу на коммунистов, высказывал сожаление о судьбе царственных мучеников» («Николай II: Венец земной и небесный»).

Как все советские люди, Семанов отмахивается «слабостью» убитого Императора, непризнанием самого Царского достоинства ввиду отречения. Насильственный его характер отрицается и настойчиво пропагандируется добровольность (эта ошибка не изжита даже Солоухиным). Дурное знание истории последнего царствования видно у Семанова по вождистскому культу П.А. Столыпина, предпочтению святости Царя Николая II мужицкой грубости Александра III, приписыванию ему слов о бессмысленных мечтаниях, относящихся к 1895 г.

Для людей, преданных традиционным русским устоям, частичные сталинские реставраторские потуги будут неприятны, как «народность» эсеров или спекуляции язычников на «родноверии». Коммунисты или неонацисты одинаково стремятся присвоить чуждую им по внутренним принципам русскую принадлежность. Им всем это нужно для укоренения в общественном сознании и его дальнейшего захвата.

Большевизм смог утвердиться в России только благодаря последовательному уничтожению русской политической и экономической культуры и ее носителей, постепенной выбраковки – белогвардейцев, священнослужителей, казаков. Новая советская культура, переработавшая марксизм под русские условия, на что так часто ссылаются национал-большевики, совмещается с куда более значительной переделкой русских под ленинизм.

Любой несогласный с ленинской доктриной испытывал в СССР постоянное недовольство необходимостью публичной лжи или молчаливого с ней согласия. О невыносимом чувстве осознания лжи пишут не только власовцы: «неизбежность постоянного притворства, невозможность быть самим собой, открыто жить со своими собственными симпатиями и антипатиями – еще больше озлобляла душу» (Самутин). Ровно об этом писала в дневниках Ольга Берггольц. С.В. Житомирская в мемуарах «Просто жизнь» передает мнение узников, считавших лагеря единственной свободной зоной в СССР, дарующей избавление от цепей советской идеологии, образа жизни, лицемерия и лицедейства. Эмигрантский поэт Георгий Иванов выразил ту же мысль:

«И лишь на Колыме и Соловках

Россия та, что будет жить в веках».

Надо только не забыть, что тюремная культура съедает настоящую, никак не являясь консервантом для вековечной жизни. По несопоставимости числа заключенных в СССР и в Российской Империи, советская культура в значительной степени получила криминальный налет, широко отраженный в литературе, языке, кинематографе, на эстраде.

Не пройдя все ступени Солоухина, С.Н. Семанов вполне осознал «тайну времени». Очень полезные наблюдения сделаны Семановым при рассмотрении справочных изданий как формы идейной борьбы через проталкивание евреями соплеменников, воздание им преувеличенных оценок, при игнорировании или осуждении национально ориентированных писателей, тем более, если они замечены в антиеврейских суждениях, даже единичных, как В.П. Астафьев.

Современный тип авторитарной демократии в РФ лучше всего доказывает недостаточность одной только национальной сильной власти, на которую уповал Семанов, не имея иных определенно выраженных убеждений.

В настоящее время политические предпочтения в РФ делятся на три основные группы: ориентирующиеся на американскую демократию или другие западные ее разновидности, считающие демократию в РФ «ненастоящей». Эта протестная группа главным образом деструктивна, т.к. намерена либо сломать существующий порядок для замены его точно таким (не отдавая себе отчета), или планирует просто смену одних публичных правителей на других при тех же демократических принципах.

Вторая часть требует возвращения советских порядков в обновленном виде. Ее опасность рассмотрена на примере С.Н. Семанова.

Третья часть предпочтений определяется как русский традиционализм, и здесь, подобно КПСС в прошлом, нынешняя партия власти старается подать себя за отца нации. Путин и его партия постоянно делают заявления налево и направо, дабы убедить всех в существовании настоящей демократии, даже лучшей чем американская или иракская. С другой стороны, основным идейным столпом режима является культ 9 мая и его защита – отождествление себя с победителями 1945 г. и советским строем. Для русского национализма нам предлагается стабильность режима под видом консервативности и культ президента – гаранта «стабильности» (лозунг точно по Хаксли). Цитирование Ивана Ильина и хвала Феликсу Дзержинскому дискредитирует правящую партию в глазах убежденных сторонников правой и левой идеологии, хотя самые неразборчивые их представители способны годами грызть брошенные им идеологические кости, не замечая подобного подкармливания противных сторон.

В результате, никто не в восторге от партии власти. За три дня до сентябрьских выборов 2013 г. я участвовал в работе фокус-группы, подобранной по заказу единороссов, где за кандидатов правящей партии из 11 человек нашелся 1, и тот сомневающийся. Минимум 6 – за независимого от федеральных партий местного патриотического кандидата, который и победил, хотя и не со столь разгромным перевесом (при рекордно низкой явке 18%).

Налицо распространенное осознание демократии как всеобщего обмана и последующее уклонение от выборов. Если голосуют, то не за партию, а за соответствие какой-то из 3-х основных идей или за личность, но не за программы и призывы. Очень явно проявляется сильное недоверие Москве, видение противоборства ее интересов с местными.

Партия власти ничьи взгляды полностью не отражает, однако, одновременно, каждый готов с ней мириться, т.к. она декларирует часть их правды. При отсутствии лучшей альтернативы, все готовы мириться с фальсификациями парламентских выборов, а, многие – действительно отдавать Путину большинство голосов в 2012 г. Согласился же неотступный критик демократии И.С. Глазунов, жалующийся в книгах на невнимание властей к себе, стать доверенным лицом Путина на последних президентских выборах.

Думая, будто без разницы, какова политическая система, лишь бы правили русские, а не евреи (крупнейшими олигархами в РФ по-прежнему остаются евреи), Семанов и все советские националисты упускают принципиальность противоречий между левыми и правыми идеями и опасность их совмещения.

Крайне удачно разделение между правыми и левыми идеями излагает Юлиус Эвола в книге «Люди и руины». Итальянский идеолог ставит слева все основные принципы 1789 г.: свобода, равенство, гуманизм, атеизм, материализм, демократизм, потребительство, эвдемонизм. Справа контрреволюционная составляющая: традиция, религия, идея, честь, мужество, элитарность, профессионализм, национализм.

У Эволы в «Критике фашизма: Взгляд справа» дается характеристика партии Хитлера, распространяющаяся на современные мечтания советских патриотов о социализме с русским лицом: нельзя вырвать социализм из обозначенного левого ряда и сочетать его с блоками правой идеи: «Воплотив в жизнь «национальный социализм» (с неизбежным отказом ото всех высших ценностей и иерархий, с ним совместимых), кончили бы социализмом без эпитетов, потому что на наклонной плоскости нельзя затормозить на полпути» [Ю. Эвола «Люди и руины» М.: АСТ, 2007, с.330].

И.Л. Солоневич во введении к «Народной монархии» объявлял, что народно-монархическое движение не правое и не левое, т.к. за сильного Царя и за свободы, интересы народа, а не сословия. Замечание отражает реальную путаницу левых и правых идей в «Народной монархии» и статьях Ивана Солоневича, а именно – отражает сугубо левую мысль, будто сословный принцип существует для народной эксплуатации и вредит интересам народа.

Неизбежность стратификации общества – основной факт социологии. Нигде не может существовать общество с реализованным равенством. Объяснения неравенству два – соответствующие левой и правой идеологии. Функционалистский подход можно назвать правым: неравенство является «бессознательно созданным средством, с помощью которого общество гарантирует, что наиболее важные позиции сознательно заполняются наиболее квалифицированными людьми» (К. Дэвис). Альтернативный левый взгляд рассматривает неравенство результатом борьбы за власть и ограниченные ресурсы [«Социология. Хрестоматия» М.: Академический проект, 2004, с.411-413].

Солоневич принимает левый взгляд, не считая сословность за выражение ценностной системы общества и требование профессионализма. Логика левого отношения к неравенству оправдывает классовую и партийную борьбу, требует ее. Вот почему Солоневич во всех работах занят поношением дворянства, оправданием пугачевской и любой иной борьбы крестьян за власть.

Генерал Краснов разделял традиционный монархический правый взгляд. Вопрос о неравенстве один из ключевых в разборе всего революционного процесса, поэтому с него начинается первая часть книги «Генерал Краснов. Как стать генералом», где говорится о положительном значении заслуженного неравенства, по сравнению со вступлением в партию.

Сословное представительство согласно монархической соборной системе совершенно лишает капиталистов политической силы, оставляя им сугубо экономическую сферу деятельности.

Монархизм отвергает многопартийность – борьбу за власть. Монархизм отвергает и устранение борьбы через однопартийность. Неравенство будет существовать всегда. Остается выбирать, какой будет структура неравенства: многопартийная олигархическая, однопартийная социалистическая, или беспартийная – сословная. Осуждать бюрократию, гнать капиталистов и не предлагать альтернативной элиты недопустимо.

Декабрь 2013

Станислав Зверев,

историк, публицист,

г. Красноярск