Действующие лица

Виктор Викентьевич Лохвицкий – ученый, 70 лет.

Леонид Лохвицкий – его сын, педагог, 44 года.

Лиза Лохвицкая – его дочь, врач, 36 лет.

Анна Лохвицкая – его дочь, 40 лет.

Эдуард – муж Анны, политик, 43 года.

Алексей Стратонов – командир ополчения, 40 лет.

Женька – сын Лизы, 18 лет.

Кристина – дочь Эдуарда от первого брака, 17 лет.

Глеб – майдановец, 18 лет.

Командир подразделения – подчиненный Алексея

Ополченец

Раненый

1-й мародер

2-й мародер

Беженка

Старуха

1-я тень

2-я тень

Ополченцы

Беженцы

Акт 1.

Сцена 1.

Дом Лохвицких. Гостиная. Виктор Викентьевич читает газету, сидя в кресле-качалке. На диване, поджав под себя ноги, сидит Кристина, сосредоточенно давя кнопки планшета. Входят Анна и Леонид.

АННА: Ленечка, наконец-то! Ты сегодня очень поздно.

ЛЕОНИД (на ходу вальяжным движением сбрасывая плащ): Я, Аня, к ОГА ходил.

АННА (удивленно): Ты?!

ЛЕОНИД: Чему ты удивляешься? Ты же знаешь, что я с детства любопытен. Всегда нравилось наблюдать жизнь…

КРИСТИНА: Жизнь не наблюдать надо, а жить ею.

АННА (строго): Помолчи!

ЛЕОНИД: Нет уж, увольте! Жить в наше время дорого и нервно, наблюдать – гораздо дешевле во всех смыслах! (разваливается в кресле и зевает)

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Для того, чтобы просто наблюдать, нужно иметь железные нервы. (Отшвыривает газету) Разве ты не видишь, к чему все идет? К какой пропасти?! Скоро это кресло загорится под тобой, и ты уже не сможешь раскинуться в нем, изображая из себя черт знает что!

ЛЕОНИД (становясь серьезным): Я, быть может, лучше вас всех понимаю, к чему идет. И именно поэтому не хочу в этом участвовать. А, вот, люди, которых я сегодня видел, полны каких-то пьянящих надежд. Их глаза блестят! Их речи пылки и прекрасны! Они вдруг осознали себя… людьми, которые имеют права, которым есть за что сражаться.

АННА: И что тебе не нравится?

ЛЕОНИД: Ты знаешь, Аня, я эгоист и единоличник. Я не люблю массовых экстазов, не люблю горячности…

КРИСТИНА: И вообще ничего не любите, кроме себя…

АННА: Следи за языком!

ЛЕОНИД: Оставь ребенка в покое. Она, в сущности, права. Первое, что я сегодня вижу, это то, что экзальтация масс с обеих сторон лишит меня, в конце концов, моей уютной кафедры, моего уютного кресла… И всего нашего уютного мирка, который мы так глупо не ценим, считая… нищим, отсталым, скучным…

АННА: Ты жуткий циник!

ЛЕОНИД: И то верно. Только, дорогая сестренка, когда наш дом начнет гореть, ты первая начнешь ломать руки в горе по своему утраченному мирку. Нет, вру… Первым начнет твой муж.

АННА: Эдуард сейчас…!

ЛЕОНИД: …стоит на одной из трибун и несет, как всегда, околесицу. Несет, впрочем, талантливо. Задорно и в нужной струе – так, как понравится сейчас публике.

АННА: Ты не смеешь так говорить! Он сейчас сражается за наше будущее!

ЛЕОНИД: Несомненно! За ваше будущее он сражается, это ты верно сказала. Кажется, он и в Четвертом году за него сражался? В Киеве? Шарфик у него был такой хороший, оранжевого цвета…

АННА: Каждый может ошибиться!

ЛЕОНИД: Да-да! Безусловно! Рассчитывать, что новые хозяева не забудут и дадут теплое местечко, но не рассчитать, что у них слишком много… как бы это назвать… друзей!.. чтобы мест хватило на всех – это трагическая ошибка!

АННА: Не смей так говорить о моем муже!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Прекратите оба! Леня, что ты видел там, кроме Эдуарда?

ЛЕОНИД: Кроме? А что, вы разве не смотрите телевизор?

АННА: Он сломался. Мастер придет завтра.

КРИСТИНА: Там от ОГА пришлых погнали…

АННА: Давно пора!

ЛЕОНИД: В Твиттере прочла?

КРИСТИНА: ВКонтакте!

ЛЕОНИД (поднимая указательный палец): Вот! Вот, он вечный двигатель будущего! Еще репортеры не успели расчехлить свои камеры, еще весь мир пребывает в неведении, еще само событие не успело произойти, а Соцсети уже знают! И направляют! И устраивают революции! Лайки и репосты – новейшее оружие современной войны! Жаль только, что они не умеют главного – умиротворять тех, в ком разожгли пламя ненависти…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Так что там было?

ЛЕОНИД: Ничего особенного. Наши молодцы отшлепали пришлых сосунков, пояснив им, что нехорошо лезть со своим майданом в чужие города, и послали их до дому, до хаты. Вот и все. Теперь ОГА в руках восставшего народа, который спешно укрепляет ее, надеясь дать отпор т.н. представителям власти.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: На Украине больше нет власти!

ЛЕОНИД: И то верно. Прекрасное это время, когда нет власти! Каждый может называться ею и править, пока его не раздавит другая власть. В Киеве правят бал самозванцы, дерущиеся между собой. У нас дело пока лучше – все-таки заметны лидеры, выдвинутые народом. Но… Заметны и те, кого для этого народа выдвинули совсем другие люди… И они тоже непременно начнут жрать друг друга – это закон природы. А пока у всех митинговый задор, все чего-то требуют, все пытаются установить свои порядки, а в итоге выходит совершенный беспорядок, гуляйполе в масштабе целой страны… Ах, да! Среди прочих знакомых все лиц видел сегодня Глебчика! Тети Катиного внука. Помните его? Кристина, ты должна помнить!

Кристина недовольно поводит плечом, не отрываясь от планшета.

АННА: Разумеется, мы помним Глеба. Но разве же он не в Киеве с родителями?

ЛЕОНИД: Да нет, здесь. Ему сегодня как раз тумаков и надавали среди прочих. Как щенка, выволокли из администрации и поучили. Но грех, в сущности, ему и остальным жаловаться на наши манеры. Их товарищи в Киеве наших бы так дубьем и цепями отходили, что калеками бы оставили. А то и прибили, пожалуй. А тут – вполне по-отечески насовали. Все на своих ногах убрались.

АННА: Хорошо, что тетя Катя не дожила, чтобы внука среди бандеровцев увидеть… Что же выходит и родители его…

ЛЕОНИД: А что ты хочешь? Я намедни с одноклассником своим Севой переписывался… Папа, ты помнишь Севу?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Способный был парень.

ЛЕОНИД: Да-да, ты мне его вечно в пример приводил! Вот от этого способного парня я вчера узнал, что я – клятый москаль! Хорошо, что в фэйсбуке общались, а то он бы, пожалуй, с кулаками на меня полез. А так, дружелюбный взаимный отфренд… А с Глебчика что взять? Обычный малолетний дурак с обильно унавоженными мозгами.

КРИСТИНА: Хорошо обзывать других дураками, сидя в кресле и плюя на всех! Он, может, тоже человеком себя почувствовал, с правами! Тоже жить хочет иначе!

ЛЕОНИД: Пусть подрастет сперва и ума наберется, прежде чем человеком себя ощущать и свои права другим в обязанности навьючивать. А жить мы станем иначе, когда такие балбесы прежде прав начнут понимать свои обязанности!

КРИСТИНА: А у вас-то что за обязанности?! Вы-то?! Вы-то что в жизни делаете?! Наблюдатель! Да ну вас!

Кристина выбегает из комнаты, на пороге сталкиваясь с входящей Лизой.

Сцена 2.

Те же и Лиза.

ЛИЗА (ставя на пол тяжелые сумки): Как в дом не войдешь, тут все скандал… Что опять-то случилось?

АННА: Девчонка совсем распустилась! Никакой благодарности! Никакого воспитания!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ (качая головой): И никакого уважения к старшим… Чертополох и только… Тут уж не воспитаешь.

ЛИЗА: А вы пробовали ее воспитывать? Хотя бы говорить с ней по-человечески? Благодарность! За что ей быть благодарной, Аня? За то, что твой муж бросил ее мать, а после ее смерти не отправил ее в приют?

ЛЕОНИД: Он бы и отправил. Да Эдичка же в политики метит. А брошенный ребенок – минус нехилый процент потенциальных избирателей!

АННА: Все-таки Кристина права! Ты… Что ты такое, чтобы так оскорблять моего мужа?!

ЛЕОНИД: Кажется, сегодняшний день закончится битием уже меня.

ЛИЗА: Оставил бы ты в покое Эдуарда. Да и других… Всех нас есть, в чем укорить. Лучше скажи, Женьку не видел? Боюсь за него… Телефон у него отключен.

ЛЕОНИД: Забыл зарядить, как всегда, лоботряс. А то и потерял. Не знаешь, что ли, сына своего?

ЛИЗА: Знать бы хоть, где он…

ЛЕОНИД: Да наверняка у ОГА со своей ватагой.

ЛИЗА: Это-то и страшно. Ну, как стычка какая… Я тут по телевизору видела, как ребят наших били – цепями, арматурой… Одному голову проломили…

ЛЕОНИД: Успокойся, сегодня не их день. А завтра наверняка объявится твой Женька. Подхарчиться-то надо молодому организму.

ЭДУАРД (входя): Подхарчиться и я бы непрочь! (целуя жену) Что, Лиза, у нас на ужин?

ЛИЗА (усмехнувшись): Овсянка и компот… Эдик, а ты Женьку моего не видел?

ЭДУАРД (разводя руками): Увы! Ах, какой день сегодня был! Какой день! Поворотный я бы сказал день! Ныне мы еще не де-юре, но уже де-факто! Мы сами теперь! И не позволим нам диктовать! И нас услышат!..

Лиза тихо уходит вместе с сумками.

ЛЕОНИД: Лично я уже наслушался. Пойду покурю.

Уходит также.

ЭДУАРД: Иногда мне начинает казаться, что он сочувствует майдану…

АННА: Ты ошибаешься. Мой брат сочувствует только себе. Ну, рассказывай же! Мы с папой целый день без новостей…

Сцена 3.

Двор возле дома Лохвицких. Кристина сидит на качелях, чуть покачиваясь. Раздается птичий посвист. Кристина резко оборачивается. Из-за кустов выныривает Глеб.

ГЛЕБ: Привет, Мышь! Хорошо, что смогла выйти!

КРИСТИНА: Кто бы меня там держал… (с беспокойством приглядываясь к Глебу) Ты как? Тебя не сильно ранили?

ГЛЕБ: Фигня, до свадьбы заживет. Вата бешенная… Хотят в своем долбанном болоте жить, в навозной куче… А кто помешает, тех ненавидят!

КРИСТИНА: А может быть, это и есть свобода выбора? Почему бы не жить всем, как хочется?

ГЛЕБ: Ты не понимаешь! Если позволить быдлу жить, как ему хочется, оно не даст жить нормальным людям! И добро бы оно знало, как ему хочется! Так нет! Тупо повторяет, что ему из «рашки» скажут!

КРИСТИНА: Выходит, мы здесь все быдло, а ты один человек?

ГЛЕБ: Нет! Ты тоже человек!

КРИСТИНА: И на том спасибо. Ты знаешь, какие у меня отношения с родными…

ГЛЕБ: Снобы!

КРИСТИНА: Может быть… Но они не «тупо» повторяют, что им кто-то говорит. Ленечку повторять что-либо ни одна живая сила не заставит. Да и деда тоже. А они с первого дня майдан проклинали. И власть, и майдан.

ГЛЕБ: Ишь ты! И власть, и майдан! А какого ж рожна им надо?

КРИСТИНА: Дед говорит, что нужен третий путь. Я, правда, не знаю, что это за путь…

ГЛЕБ: Да он и сам не знает! Он же «совок»!

КРИСТИНА: Неправда! Он чмо, конечно, но «совок» всегда ругает!

ГЛЕБ: Я смотрю, они и тебя в свое болото затащили! Уже защищаешь их!

КРИСТИНА: Я никого не защищаю! Я понять хочу! Понять! Тебя… Их… Что происходит вообще! Вы обзываете нас «ватой», «быдлом», «совками»… Вас здесь «фашистами», «бандерами» и «майдаунами» ругают…

ГЛЕБ: По-твоему, я фашист?!

КРИСТИНА: А по-твоему, я быдло?! В конце концов, ведь здесь люди жили мирно. Они не приезжали ни в Киев, ни дальше, чтобы диктовать, как жить. Даже ничего не требовали! Вы сменили власть – ну, хорошо… Но зачем вы приехали сюда и стали наводить здесь новый порядок? Кого вы этим хотели убедить в своей правоте? Не лучше ли было сперва заняться устройством нормальной жизни для всех людей? Это было бы куда лучшей агитацией, чем кричалки и биты!

ГЛЕБ: Вот, если бы мы вовремя с этими битами и чем поувесистей в Крым приехали, то там бы сейчас полосатая тряпка не болталась!

КРИСТИНА: Если бы вы не привели новую власть и не кричали бы на каждом углу про москалей и гиляку, то для этого бы и бит не понадобилось!

ГЛЕБ: Смотрю, совсем тебя твои родственнички обработали!

КРИСТИНА: Неправда! Только что я спорила с ними, защищая тебя! А, вот, кто обработал тебя?! Мы не виделись два года! Два года с тех пор, как не стало тети Кати! И, вот, встретились… И ты даже не смотришь на меня. А весь горишь ненавистью! Зря я ждала тебя…

ГЛЕБ: Не зря! (хватая Кристину за плечи) Я за тобой приехал! Слышишь? За тобой! Поедем со мной, Мышь! Будем вместе за новую жизнь бороться!

КРИСТИНА (вырываясь): Чтобы бороться, нужно знать за что. А я не знаю, за что вы боретесь. Я вижу только, как с каждым днем становится все больше злобы… Нет, я не хочу так!

ГЛЕБ: То есть предпочитаешь остаться в этом болоте?

КРИСТИНА: Предпочитаю дождаться, когда ты станешь прежним! А сейчас я тебя не знаю…

ЖЕНЬКА (появляясь из-за угла): Зато я знаю! (вразвалку подходя к Глебу): Ну, что, сало уронили? Давай скачи отсюда, пока цел! Мало отгреб сегодня? Добавить?

ГЛЕБ (засучивая рукава): Ну, это кто кому! Без группы поддержки ты зараз на земле будешь!

КРИСТИНА: Прекратите немедленно оба! Вы же были друзьями!

ЖЕНЬКА: Были да сплыли. Кто ж знал, что дружок-то на гиляку меня вешать заявится!

ГЛЕБ: Да кому ты сдался, придурок! (бьет Женьку под скулу)

ЖЕНЬКА (уворачиваясь и целясь противнику в живот): Получи, фашист, гранату!

КРИСТИНА (пытаясь по очереди оттащить обоих дерущихся): Хватит! Хватит же!

Внезапно чья-то сильная рука расшвыривает в разные стороны противников. Между ними возникает АЛЕКСЕЙ в камуфляже и с рюкзаком на плече.

Сцена 4.

Те же и Алексей.

АЛЕКСЕЙ: Что, разве не слышите, о чем вас просят? Хватит!

ГЛЕБ (сплевывая и утирая кровь с разбитых губ): Еще один сепаратюга.

АЛЕКСЕЙ: За «сепаратюгу» тебя, щенка, следовало бы выпороть, но да с тебя на сегодня будет. (протягивает Глебу руку, чтобы помочь подняться)

ГЛЕБ (поднимаясь сам): Да пошел ты…

АЛЕКСЕЙ: Невежливо обращаться на «ты» к людям много старше тебя. Впрочем, о чем я. Жечь безоружных «беркутят» было еще более невежливо…

ГЛЕБ: Я никого не жег!

АЛЕКСЕЙ: Возможно. Ты всего-навсего заправлял бутылки, подавал булыжники, чтобы проломить чью-нибудь голову. И уж конечно не беспокоясь, что у того, кому ее проломят, останутся вдовы, родители, дети-сироты…

ГЛЕБ: Ага! А дубинками безоружных людей колошматить – куда как вежливо!

АЛЕКСЕЙ: Невежливо. Но необходимо. Во всяком случае, когда в этом состоит твой долг.

ГЛЕБ: Сразу видать «вежливого человека»! Давно с Крыма, дядя?

АЛЕКСЕЙ: Не бывал, увы! Прямиком из Москвы теперь.

ГЛЕБ: Еще лучше! В ГРУ, поди, служишь?

АЛЕКСЕЙ (смеясь): Не поверишь, машины мыл и чинил в автомастерской!

ГЛЕБ: Еще скажешь, что здесь родился и вырос, да?

АЛЕКСЕЙ: И родился, и вырос. И «мать моя здесь похоронена в детские годы мои»… И отец тоже.

ГЛЕБ: Ищи дурака твоим басням верить!

ЖЕНЬКА (растирая ушибленную руку): Зря не веришь. Это дядя Леша Стратонов. Не признал, что ли? Совсем вам там в Киеве всякую память отшибло…

ГЛЕБ: Все значит заодно!

АЛЕКСЕЙ: Все, дружок, все! И какой вывод?

ГЛЕБ: Да пошли вы! (разворачивается и идет прочь)

АЛЕКСЕЙ (вслед): Правильный вывод, между прочим! Если бы ваше правительство к нему пришло, то многих бед избежали бы…

КРИСТИНА: Глеб, постой! Глеб! (бежит следом за Глебом, но Алексей удерживает ее)

АЛЕКСЕЙ: Ты ничего ему сейчас не объяснишь и не докажешь.

КРИСТИНА (вырываясь): Да кто вы такой?!

АЛЕКСЕЙ: Кажется, меня уже представили. Алексей Стратонов. А ты, я полагаю, Кристина?

КРИСТИНА: Допустим…

АЛЕКСЕЙ: Ну, значит, будем знакомы. А за этим (кивает в сторону, куда ушел Глеб) не бегай. Если душа у него чистая, то можно надеяться, что мозги рано или поздно на место встанут. И тогда он сам к тебе вернется. А пока его Идея морочит. Страшный фантом, гасящий сознание и заставляющий убивать других и погибать самим.

ЖЕНЬКА: А у вас разве нет Идеи?

АЛЕКСЕЙ (улыбаясь): Нет, я человек безыдейный. У меня есть только Родина, совесть и свобода. И мне очень не хочется, чтобы кто-то пытался заграбастать их грязными и окровавленными руками. (взглянув на часы) Однако, довольно разговоры разговаривать. Времени у меня лишь до утра, а потому жду приглашения в дом, с которым меня связывают не буду уточнять сколько лет дружбы!

ЖЕНЬКА: Идем, конечно! Мать вам будет страшно рада!

Все трое уходят.

Сцена 5.

Лиза хлопочет у плиты. Из гостиной слышны голоса остальных домочадцев. Раздается звонок в дверь. Затем второй, третий.

ЛИЗА: Да что ж такое! Даже дверь в этом доме открыть некому… (вытирает руки о передник и идет открывать)

Лиза открывает дверь. На пороге Алексей, позади которого – Женька и Кристина.

ЛИЗА (отступая на шаг): Алеша!

АЛЕКСЕЙ (улыбаясь): Хотел бы сказать «чуть свет уж на ногах», но вечерний час к тому не располагает. Простишь за внезапное вторжение?

ЛИЗА: Да проходи же! Проходи скорей! (оборачиваясь к гостиной) Папа! Леня! Аня! Алеша приехал!

Женька аккуратно проскальзывает за спиной Алексея, надеясь укрыться от взгляда матери. Но та замечает его.

ЛИЗА: Боже мой! Женька! Да что ж это с тобой поделалось?

ЖЕНЬКА: Ничего, мать, ничего!

ЛИЗА: Да какое же «ничего»? Иди, иди я промою…

Лиза с Женькой уходят, а Алексей заходит в гостиную.

Сцена 6.

Гостиная. Виктор Викентьевич устремляется навстречу Алексею, обнимает его.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Вот, гость, которому я неизменно рад!

ЛЕОНИД (пожимая Алексею руку): И я также.

АЛЕКСЕЙ: Рад и я всегда быть вашим гостем. (кивает стоящей у окна Анне) Здравствуй, Аня!

АННА: Здравствуй, Алеша!

ЭДУАРД: Рад видеть тебя в наших рядах!

ЛЕОНИД (с усмешкой): В ваших?

ЭДУАРД: Давно приехал?

АЛЕКСЕЙ: Не так давно, как мне бы хотелось.

ЭДУАРД: Уже записался в какое-нибудь подразделение? Ты знаешь, у нас…

АЛЕКСЕЙ (садясь за стол): Я знаю.

ЭДУАРД: Ты был сегодня у ОГА? Участвовал?

АЛЕКСЕЙ: К счастью, нет.

ЭДУАРД: Отчего же, «к счастью»?

АЛЕКСЕЙ: Оттого, что не люблю участвовать в бардаке.

ЭДУАРД: Объяснись! Ты, что ли, считаешь, что не нужно было брать под контроль администрацию и вышвыривать прочь этих «онижедетей»?

АЛЕКСЕЙ: Вышвыривать – нужно. Брать под контроль – тоже. А бить стекла и ломать, что под руку попалось – нет.

ЭДУАРД: Ну, это же естественно…

АЛЕКСЕЙ: Нет, это неестественно. Зачем брать под контроль административное учреждение? Чтобы наводить порядок. А порядок не начинается с погрома. Стекла – они что, украинские были? Киевские? Так зачем же их бить? Вы новое государство строите или праздник непослушания празднуете?

ЭДУАРД (раздраженно): Вот, тебя не было, чтобы нас научить, как и что строить! Государство! Мы не строим государства. Мы лишь хотим, чтобы наш голос услышали!

АЛЕКСЕЙ: Кто?

ЭДУАРД: Киев! Чтобы с нами считались, чтобы нас уважали!

АЛЕКСЕЙ: Я не знаю такого сегмента отношений, как Киев. Если говорить о политике, то есть сегмент под названием Вашингтон. Есть, если угодно, Москва. Но не Киев. Если говорить об обществе, то люди – это не Киев, не Львов и не Сумы. К ним обращаться надо. Но для того, чтобы некоторые из них услышали нас сквозь непрестанную барабанную дробь пропаганды…

ЭДУАРД: Нужно грамотно организовать свою пропаганду!

АЛЕКСЕЙ: Нет. Нужно всего-навсего грамотно организовать свою жизнь. Нашу жизнь. Чтобы здесь у нас было то, за что многие наивные боролись там, но чего там нет, и никогда не будет. Человеческое достоинство, справедливость, правда… Государство для людей, а не для нелюдей! Вот, если мы сможем дать такой пример, то нас… услышат! А битые стекла никого не убедят.

ЛЕОНИД: Ты, Алеша, неисправимый мечтатель… Кто тебе позволит строить это идеальное общество? Уже пытались до тебя, но как-то «не сраслось».

АЛЕКСЕЙ: А я не собираюсь ни у кого спрашивать разрешения. Нужно не спрашивать, не болтать, а делать.

ЛЕОНИД: Для того, чтобы делать – нужны люди. Заметь себе, честные, деятельные, самоотверженные. Много ли ты таких встречал? Нынче всем больше до брюха, а не до духа…

АЛЕКСЕЙ: Война это поправит.

АННА: Война? Алеша, ты это серьезно?

АЛЕКСЕЙ: Более чем.

ЭДУАРД: Мы вовсе не собираемся устраивать войну. Да и Киев не пойдет на это!

ЛЕОНИД (тихо): Идиот…

АЛЕКСЕЙ: Ты опоздал. Война уже началась. И остановить ее уже невозможно. И от Киева здесь зависит столь же мало, сколь от нас. Они лишь ничтожные исполнители… Вассалы, которые не замедлят исполнить любую прихоть сюзерена, платя чужой кровью за свои наворованные «бабки». А мы будем обороняться. Потому что народ уже проснулся, разгорячился и готов защищать свое право… Ты ведь сам призывал к этому, разве нет?

ЭДУАРД: Ты, стало быть, воевать приехал? Всерьез и надолго?

АЛЕКСЕЙ: Нет, что ты. Я приехал могилку матери навестить да поудить рыбку.

ЭДУАРД: Я тебя разочарую, Алеша. Войны не будет.

АЛЕКСЕЙ: Вот как?

ЭДУАРД: Нам сейчас нужно просто потянуть время. Да, отдельные эксцессы могут иметь место. Да, мы должны иметь свою самооборону, чтобы продемонстрировать свою готовность идти до конца. Но это не война. Мы затянем время и будем давить на Киев с помощью Москвы. А там как-нибудь сторгуемся, выторгуем себе необходимую нам автономию, да и дело с концом!

Алексей некоторое время задумчиво смотрит на Эдуарда.

АЛЕКСЕЙ: Не путай народно-освободительную борьбу со своим магазином. С кем и чем ты собрался торговать? С убийцами кровью убитых? Нет, Эдичка, кровь – это не предмет купли-продажи! И война – не базар! И люди жертвуют жизнями не за то, чтобы где-то там кто-то о чем-то сторговался, а за то, чтобы жить в другой стране! Я не географию, не название имею ввиду, а саму суть! Ты думаешь, что парни, берущие сейчас в руки автоматы, собираются сражаться за какие-то там «права», прописанные шулерами в «филькиной грамоте»? Или за перемену Киева на Москву? Нет! Не так! Мы хотим, чтобы жизнь после войны стала иной! Мы сражаемся не против каких-то там имяреков, а против клептократии, удушающей все живое! За миритократию – то бишь власть достойных! Сильных, честных, разумных и способных, а не серых, бездарных и вороватых!

ЭДУАРД: Это лишь недостижимый идеал, которого нигде никогда не было и не будет!

АЛЕКСЕЙ: Любая борьба вдохновляется идеалом.

ЛЕОНИД: Которым потом торгуют оптом и в розницу торгаши…

АЛЕКСЕЙ: А вы предпочитаете бороться за лишнюю коврижку к завтраку?

ЛЕОНИД: Я вообще предпочитаю ни с кем не бороться. Уж больно затратное занятие. А, вот, Эдичка за свою коврижку поборется! Еще как!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: А я… согласен с Алексеем.

АННА: Вот как?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: «Воины жизни, сражайтесь твердо и не уставайте верить в победу. Победу одерживает тот, чей глаз неустанно смотрит на нее. Кто думает о поражении, тот победу теряет из виду и больше не находит ее!» Это не я сказал. Святитель сербский Николай.

АЛЕКСЕЙ: Прекрасное напутствие. Я запомню его.

ЭДУАРД: Победа может быть разной!

АЛЕКСЕЙ: Ничуть. Победа всегда одна. Торжество правды и порядка. Торжество народа. Все прочее – суррогаты и ложь.

ЭДУАРД: Одна… Ну да, слышали. «Мы за ценой не постоим»?

АЛЕКСЕЙ: Напротив. Цена весьма важна. Победы, достигаемые уничтожением своего народа, это не победы. И мы не имеем права воевать так, как это было семьдесят лет назад. Наши силы и без того истощены до предела за последний век… Сберечь, сберечь силы – вот, наша задача! Сберечь жизни… Солдат, мирных людей – всех. Из них каждая – драгоценна. И эти жизни не средство для затяжки времени и не предмет для торга!

ЭДУАРД: Вот, такие фанатики и ввергают общество в бессмысленные войны!

АЛЕКСЕЙ: Нет, в бессмысленные войны человечество ввергают весьма хладнокровные и рассудительные люди, для которых эти бойни имеют весьма конкретный смысл, выражаемый в денежном эквиваленте. А мы лишь хотим сломать эту человеконенавистническую машину, пока она не испепелила всю землю своей жадностью.

ЛЕОНИД: Только-то? Эх, Алеша, боюсь, ты не отрок Давид, и Голиаф тебе не по зубам.

АЛЕКСЕЙ: На все Божья воля. Но скажите лучше, что хотите вы? Сторговаться и остаться субъектом страны 404?

ЭДУАРД: Я реалист, Алеша. Митинговые лозунги – это одно, а политика – другое. Мы останемся частью Украины, нравится нам это или нет, но на правах автономии.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: В твоей реальности, зять, есть одна существенная прореха, которая делает ее всю совершенной иллюзией.

ЭДУАРД: Что же это за прореха?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Украина никогда не была и не будет государством.

ЭДУАРД: Слишком категорично.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Это всего лишь исторический факт. Что представляла собой Украина, если отбросить ненаучную фантастику о вырывших Черное море древних украх?

ЛЕОНИД: Сечь…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Сечь. Разнузданная вольница, метавшаяся от поляков к России. Сейчас поляков заменили Штаты – только и всего. Поймите, украинская государственность сама по себе противоестественна. Эта нелепая идея, этот вирус был выращен в пробирке Австро-Венгрии в 19-м веке и начал постепенно отравлять сперва запад Украины, а затем и центр ее. Химеру украинства разоблачали лучшие наши умы: Мончаловский, Стороженко, Яворский (галичанин по рождению!), Меньшиков, Кулиш… Кулиш был настоящим казакофилом, малороссом, патриотом Украины! Но в отличие от пьяницы Шевченко этот мудрейший человек прекрасно понимал, что именно Московская Русь сохранила духовное наследие погибшей Руси Киевской и только Империя обеспечила процветание и самоуважение украинского народа. В своем стихотворении «Национальный идеал» он, между прочим, писал:

Уставши з попелів козацької руїни,

Кликнімо до синів слов’янської родини:

Топімо ж у Дніпрі ненависть братню дику,

Спорудьмо втрьох одну імперію велику,

І духом трьох братів освячений диктатор,

Нехай дає нам лад свободи імператор.

Великий Гоголь осуждал самостийные устремления Шевченко, понимая всю опасность этого вируса. Российская Империя, кстати, не осознала вполне этой угрозы. И свой съезд украинские самостийники в начале 20-го века проводили не где-нибудь, а в Москве!

ЛЕОНИД: Уже тогда кабак был…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Да, уже тогда. (подходит к книжному шкафу, не переставая говорить) И один из наших светлейших умов Лев Тихомиров обличил это безумное попущение, назвав величайшими преступниками против России тех, кто старается разъединить нашу единую русскую нацию в пользу нации сочиненной. (снимает с полки книгу и, раскрыв заложенную страницу, читает) «Это деяние, подрывающее творческую способность всех ветвей Русского народа. Допускать такое могут только люди бедные чувством, политическим разумом и любовью к культуре. В этом понижении мы и упрекаем тех русских, которые равнодушно допускают сочинение «украинской национальности». Особой украинской нации от этого не возникнет, но русская нация может быть ослаблена, подорвана, ее развитие может быть приостановлено. Вот в чем виноваты пред Россией те, которые занимаются игрушками «украинства» и допускают их радушный прием. И потому-то духовное падение Москвы ни в чем, даже в юдофильстве, не сказывается постыднее, чем в радушном приюте у стены Кремля организуемых поляками «украинских секций»». (захлопывая книгу) Так он писал! Но не услышали, как повелось у нас! А дальше покатилась гражданская война… Петлюра, большевики, Махно… Разнузданные вольницы, проливающие реки крови и творящие всевозможные бесчинства. А товарищи большевики сделали все, чтобы узаконить вирус из австро-венгерской пробирки. Они же всеми силами развивали национальные самосознания всех племен, гася его лишь в одном – русском народе, объявленного «поработителем». Товарищ Сталин на одном из съездов так и говорил: что тех, кто не хочет украинизироваться, тех надо заставить. И заставляли, и взращивали! А в Отечественную столкнулись с УПА, в которой вирус уже достиг своего полного развития. И старым лагерникам, встречавшим эту публику, уже ясно было, что процесс необратим, что раскол неизбежен… И, вот, пришли к нему без малого четверть века назад. И как пришли! Русские исконно области – подарили в кормление Галичине! Донбасс – это не Новороссия даже! Луганск и Донецк исторически входили в Таганрогский округ Области Всевеликого Войска Донского. Лишь произволом товарища Ленина и его наследников наши земли оказались прирезаны Украине, а после оставлены ей при пьяном сговоре… И все эти годы Россия палец о палец не ударила, чтобы обуздать гидру, чтобы найти вакцину. Наоборот! Опять-таки вся эта самостийщина проводила свои мероприятия в Москве, а российские послы обращались здесь к русским людям «шановии панове». Но даже за эти годы государства не состоялось. Даже несмотря на то, сколько плодородных земель и природных ископаемых ему осталось! Образовалось гуляйполе с ежегодными майданами, пытающееся получить «гроши» и с запада, и с востока и перехитрить всех. Перехитрили в итоге себя. Украина распадется – это неизбежно. Но этому будет предшествовать страшная кровопролитная война, которая, прав Алексей, уже началась. И ты, Эдуард, напрасно думаешь, что Киев остановится. Они уже не могут остановиться. У них тормозная система отказала. И скоро вместо «онижедетей» на нас хлынут вооруженные полчища…

ЖЕНЬКА (входя в комнату и усаживаясь к столу): И обретут здесь братскую могилу! Уж мы им покажем! Заскачут они у нас!

ЛЕОНИД (давая племяннику легкий подзатыльник): Смотри, как бы самому скакать не пришлось… Алексей, ты умный человек. Ты всерьез считаешь, что мы должны воевать?

АЛЕКСЕЙ: Да. Потому что народ остается народом до тех пор, пока готов сражаться и умирать за свою честь и за свою свободу. В противном случае он становится навозом для произрастания народов иных.

ЛЕОНИД: Прости, но я не могу разделить твоего воинственного пыла. Давайте посмотрим на ситуацию трезво. Если Киев пойдет на Донбасс войной, то у него будет целая армия, не ограниченная в призыве новобранцев. У него будет оружие…

ЖЕНЬКА: Ржавое!

ЛЕОНИД: Ржавое. Но оно будет. И надо думать, что кураторы пришлют дополнительное – поновее и помощнее. Что мы можем противопоставить этому? Нашу честь? Нашу отвагу? Наши благородные мечты? И сколько-то автоматов и гранатометов с ограниченным числом боеприпасов? Нас просто раздавят, Алеша!

АЛЕКСЕЙ: Я надеюсь, что Россия не оставит нас без помощи.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Надеешься на «вежливых людей»?

АЛЕКСЕЙ: Хотя бы на оружие. С остальным как-нибудь разберемся сами.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Сами… Это правильно. Мой отец, когда я был еще мальчишкой, говорил мне: «Если вступаешь в драку с большими парнями, то будь готов дать отпор сам, не ожидая, что на выручку придет старший брат».

ЛЕОНИД: Чистое безумие… Я уже сказал, что будет в этом случае.

АЛЕКСЕЙ: Предпочитаешь покорно склонить голову и позволить этой нечисти здесь заправлять?

ЛЕОНИД: Предпочитаю худой мир доброй ссоре.

АЛЕКСЕЙ: Это трусость!

ЛЕОНИД: Это реализм.

ЛИЗА (входя): А мне кажется, что реализм может быть разный. Реализм земли и реализм неба. Христос взошел на Голгофу во имя народа. Разве не безумие? Сонмы святых шли на муки во имя Божьей Правды. Еще совсем недавно шли. Меньше века назад. Разве не безумие? Воины шли в бой против многократно сильнейшего противника во имя своей Родины, своего народа, своей чести. Разве не безумие? Но благодаря этому безумию, еще живет этот мир. Что было бы, если бы все стали такими мудрыми, как ты, Леня? Никто не подал бы руки падающему, не затупился за убиваемого, не защитил поругаемую святыню, не вступил в борьбу против злобы и лжи… Леня, представь себе, на что бы стал похож наш мир! Ведь равнодушие страшнее физической смерти! И ведь оно все равно не спасет! Как не спасло премудрого пескаря в известной сказке. Как не спасло многих надеявшихся схорониться в Гражданскую войну. Наши пути отмеряны, всем нам раньше или позже предстоит встреча с Господом Богом. Так, может, стоит следовать реализму небесному, Им завещанному, а не реализму пыли и праха, которые сегодня есть, а завтра нет?

АЛЕКСЕЙ: Отлично сказано!

ЭДУАРД (пожимая плечами, негромко): Экзальтация какая-то…

ЛЕОНИД: Не скажу, что вы двое меня убедили. Ты знаешь, Лиза, я не очень-то верю в небесные реализмы… (покосившись на Эдуарда) Но от реализма зеленого бакса испытываю тошноту. А потому готов уважать ваше безумство храбрых.

ЛИЗА: Я, вообще-то, пришла сказать, что, пока вы спорите, ужин уже стынет.

ЖЕНЬКА: О! Это дело! (спешит мимо матери на кухню)

Остальные также тянутся вслед за Женькой.

Сцена 8.

Гостиная вечер. Полумрак. Алексей сидит на диване, опустив голову. Входит Анна. Алексей резко поднимает голову.

АЛЕКСЕЙ: Спасибо, что пришла.

АННА: Что ты хотел, Алеша?

АЛЕКСЕЙ (качнув головой): Ничего… Просто увидеть тебя не в «мельканье лиц».

АННА: Зачем? Я думала, ты уже забыл…

АЛЕКСЕЙ: Моя память никогда не была короткой. Не знаю уж, хорошо это или худо. Для меня скорее второе. Завтра я уеду и, возможно, мы больше не увидимся. Обещаю, что мой призрак также не будет тебя тревожить. Но напоследок мне все-таки хочется понять, почему?

АННА: Что «почему»?

АЛЕКСЕЙ: В мельканье лиц одно лицо

Мне не дает давно покоя.

Угомонит ли смерть свинцом

Мой гордый дух в разгаре боя,

Загонит ли судьба на край

Земли, наденет ли оковы,

Покину ад, отвергну рай,

Чтоб этот взор увидеть снова.

АННА: Хватит…

АЛЕКСЕЙ: Я знал, что ты помнишь эти строки.

АННА: Зачем ворошить прошлое. Судьба сложилась так, как сложилась, и тут уже ничего не изменишь!

АЛЕКСЕЙ: А ты бы хотела изменить?

АННА: Ничего нельзя было изменить уже тогда!

АЛЕКСЕЙ: Все можно было изменить! Человек сам выбирает свою судьбу! И ты выбрала… Покой и достаток…

АННА: Да. С Эдуардом мне спокойно. Я знаю, что наши дети вырастут в достатке и стабильности, что бы ни случилось.

АЛЕКСЕЙ: Даже если для этого твоему мужу придется пойти по трупам…

АННА: Мой муж, Алеша, обо мне заботится, а ты…

АЛЕКСЕЙ: А я?

АННА: Стихи и песни хороши для романтических свиданий. И мне было хорошо с тобой. Как ни с кем и никогда! Это правда. Но жизнь длиннее, чем эти свидания… И в ней нужно жить, думать о завтрашнем дне не только своем, но своих детей. А не мечтать о том, чего никогда не будет! Если бы ты мог измениться…

АЛЕКСЕЙ: Тогда бы это был не я.

АННА: Тогда не говори о любви. Чего ты хотел? Рая в шалаше? Так, вот, в шалаше рая не построишь! Он неминуемо обратится в ад…

АЛЕКСЕЙ: Рай, Аня, не подается, как горячий кофе в постель. Чтобы его получить, нужно с этой постели подняться и положить очень много пота и крови. А, самое главное, сердца.

АННА: Я не раскаиваюсь в своем выборе. Я замужняя женщина, мать двоих детей, мой муж – уважаемый человек… Сколько он успел за эти десять лет!

АЛЕКСЕЙ: Поддержать три власти, если я не сбился со счета.

АННА: А ты?! Что делал ты все эти годы?! Господи… ты мог бы быть кем угодно! С твоим умом, твоим талантом! А ты?!

АЛЕКСЕЙ: А я… Добрых три десятка городов сменил и дюжину профессий…

АННА: Работал на автомойке, как я слышала!

АЛЕКСЕЙ: А еще маляром-штукатуром… Электриком… Сторожем… Шахтером тоже, кстати, успел. Хотя и недолго.

АННА: Хватит! Стыдно слушать…

АЛЕКСЕЙ: В самом деле? Чем тебе шахтеры не угодили?

АННА: Да разве все это было для тебя? Это же… для простых людей, которые ни к чему большому не способны… Но ты!...

АЛЕКСЕЙ: А я и есть простой человек. Такой же, как и все. Один из моего народа. И не нужно смотреть на нас свысока. Да, шахтеры, строители – люди простые. Университетов не заканчивали, умных книжек за редким исключением не читали. Да, вот, только они люди, Аня! И души в них живые! И совесть для них не пустой звук. А иной из этих простых людей куда как более здраво судит, чем наши бессовестные разумники. В Киеве небось публика интеллигентная! Высокодуховная, как они себя рекомендуют! И что? Что устроила эта публика? Всемирное позорище… Превратили страну в копеечную проститутку с трассы и гордятся этим! А наша тутошняя «интеллигенция» вроде мужа твоего? До сих пор думают, что они, как обычно, поторгуются, сговорятся и шабаш! А паренек простой, из шахты света белого не видящий, глянув на это все, сразу просек: быть войне!

АННА: Я думала, ты умнее…

АЛЕКСЕЙ: А я, прости, дурак. Ну, так дураков на Руси любят. И им, говорят, везет.

АННА: Что-то тебе не больно свезло… Обидно мне за тебя, Алеша…

АЛЕКСЕЙ: Значит, не достаточно придурковат, раз не больно. А обижаться за меня не стоит. Я всю свою жизнь был свободен и ни от кого не зависел, а это дорогого стоит. И жизнь свою я сам выбрал, а это тоже важно.

АННА: И меня потерять – ты тоже сам выбрал?

АЛЕКСЕЙ: А я тебя не терял, Аня. Ты всегда со мной. В моем сердце, в моих стихах… Во снах… Это ты меня потеряла. И это твой выбор.

АННА: У меня не было выбора. Ты не оставил.

АЛЕКСЕЙ: Выбор есть всегда. Стихи и душу на хлеб не намажешь, это правда. Но тогда, десять лет назад, твои глаза сияли, твое лицо светилось улыбкой. А сейчас в твоих глазах осень, а в уголках губ залегли морщины…

АННА: Я стала старше.

АЛЕКСЕЙ: Не ты. Твоя душа. Запертая в клетку с фальшивой позолотой… Мне жаль тебя… Ту, которую я помню…

АННА (раздраженно): Ты получил ответ на свое «почему»?

АЛЕКСЕЙ: Я его знал…

АННА: Что-то еще?

АЛЕКСЕЙ: Да. Я хочу, чтобы ты знала, что для меня ничего не изменилось. И если однажды ты решишься изменить свою жизнь, то нет ничего невозможного.

АННА: Я не хочу менять свою жизнь, Алеша! И я тоже хочу, чтобы ты это понял! Спокойной ночи! (уходит)

АЛЕКСЕЙ (негромко): А менять… все-таки придется… Нам всем… (поднимается и уходит в другую сторону)

Сцена 9.

Кухня. Лиза моет посуду. Входит Алексей.

АЛЕКСЕЙ: Все-таки есть что-то незыблемое. Ты в хлопотах, и весь остальной дом, изображающий бар на курорте! (подает ей тарелки) Давай помогу.

ЛИЗА: Не нужно. Ты же гость!

АЛЕКСЕЙ: Хороший гость всегда поможет хозяйке. И потом здесь, кажется, все гости…

ЛИЗА: Аня занята с детьми, Леня…

АЛЕКСЕЙ: Вот, только не надо оправдывать чужого свинства! Ни в чем не надо и никогда! Ты работаешь в больнице целыми днями, у тебя сын, а ты, как рабыня, тащишь на себе весь дом.

ЛИЗА: Женька уже взрослый.

АЛЕКСЕЙ: Когда он был ребенком, все было так же. Думаешь, я не помню, как ты одна надрывалась, когда умирала твоя мать? Никто к ней не подходил. Ни Леня, ни Аня, ни твой отец…

ЛИЗА: Я врач, поэтому…

АЛЕКСЕЙ: Поэтому никто не мог подежурить возле больной, кроме тебя? Сейчас уже ночь. Утром тебе в больницу. В город. Полтора часа пути. И вместо того, чтобы спать, ты вкалываешь на кухне…

ЛИЗА: Ты поссорился с Аней, верно?

АЛЕКСЕЙ (передавая ей последние чашки и садясь на подоконник): Слышала?

ЛИЗА: Нет. Просто догадалась…

АЛЕКСЕЙ: Ты всегда обо всем догадывалась, маленькая сестра.

ЛИЗА: Это несложно… Маленькая сестра столько раз прибегала к озеру вместо старшей, чтобы сказать тебе, что она не придет…

АЛЕКСЕЙ: А потом сидела рядом и пыталась развлечь меня какой-нибудь забавной беседой…

ЛИЗА: Это плохо выходило. Ты отвечал невпопад, и лицо у тебя было совсем, как сейчас…

АЛЕКСЕЙ: В самом деле?

ЛИЗА (убирая посуду и садясь на стул напротив Алексея): Да…

АЛЕКСЕЙ: Я закурю, можно?

ЛИЗА: Кури. Я ведь всегда тебе разрешала…

АЛЕКСЕЙ (закуривая): Десять лет я здесь не был… В этом доме… Не видел всех вас… А словно не уезжал. Только Женька большой стал.

ЛИЗА: И у Ани уже двое детей. Правда, ты их не видел. Аня рано их укладывает…

АЛЕКСЕЙ: Она изменилась… И не выглядит счастливой…

ЛИЗА: Счастье – вообще, предмет мало кому доступный. А с таким человеком, как Эдуард, вряд ли можно быть счастливой.

АЛЕКСЕЙ: Но он же заботиться о ней, разве нет?

ЛИЗА: Заботится. Как о своей машине. Своем костюме. Любой своей вещи.

АЛЕКСЕЙ: Гнилой человек… Твой брат большой циник и хороняка, но… не гнилой. А этот…

ЛИЗА: Ленечка его терпеть не может. И это взаимно.

АЛЕКСЕЙ: Чудесно, хоть в чем-то мы совпали с твоим братом!

ЛИЗА: Я думаю, вы в большем совпадаете… Ленечка меньший циник, чем старается казаться, уверяю тебя.

АЛЕКСЕЙ: Ладно, оставим твою родню. Поговорим, наконец, о тебе. Как ты живешь, маленькая сестра?

ЛИЗА (пожимая плечами): Просто живу. Очень-очень просто. Больница, сын, дом. На пустые мысли времени не остается… Кстати, в нашей больнице заведующий нашего отделения тоже думает, что война неизбежна. Он организует мобильный медицинский отряд для оказания помощи раненым, в том числе и в боевых условиях. Я, наверное, запишусь.

АЛЕКСЕЙ: Ваш доктор мудрый человек. Медики скоро очень понадобятся…

ЛИЗА: Чем все это кончится, как ты думаешь?

АЛЕКСЕЙ: Нашей победой, разумеется!

ЛИЗА: Воин жизни, верящей в победу… И какова она – эта победа?

АЛЕКСЕЙ: Новороссия обретет свободу и войдет в состав России. Нынешняя война станет толчком к пробуждению русского самосознания, к пробуждению человека вообще, его самостояния! Мы научимся быть самостоятельными, защищать наши права, строить свою жизнь. И это повлечет за собой коренные изменения во всем обществе, уже в самой России. Новороссия станет отправной точкой для строительства новой России. Прообразом будущей России! Где люди вспомнят свои корни и будут уважать самих себя, и их будут уважать вне зависимости от достатка и положения. Вот, наша цель! И рано или поздно мы ее достигнем!

ЛИЗА: Это мечты поэта или политическая стратегия?

АЛЕКСЕЙ: Это мечты, которые перековываются в стратегию. В основе любой позитивной стратегии должна лежать большая высокая идея-мечта. В противном случае это будет лишь коммерческий план. А коммерческий план хорош для какого-нибудь ЗАО или ОАО, но не для государства.

ЛИЗА: Я думаю, у тебя бы получилось. Вот только…

АЛЕКСЕЙ: Что?

ЛИЗА: Страшно мне. За Женьку… За тебя… За папу… За этого мальчика Глеба.

АЛЕКСЕЙ: Мне жаль таких, как Глеб. Их в общем-то правильный порыв покончить с беспределом ушлые ребята направили в нужное русло, развернули от настоящих врагов на себе подобных – на нас. Заставили свергать одних воров и мерзавцев во имя торжества других. А теперь во имя этого же торжества заставят убивать – вчерашних друзей и родных… Вот, когда бы удалось достучаться до них, сменить этот вектор! Вот, тогда бы совсем другой расклад получился.

ЛИЗА: Ты считаешь это возможным?

АЛЕКСЕЙ: Не знаю. Хочу верить, что возможно. И знаю, что нужно пытаться. Иначе мы будем обречены топить друг друга в крови на радость наших общих врагов, которым не нужны ни мы, ни они, а нужна именно бойня, в которой русские убивали бы русских… Бойня вместо совместного устроения народного государства, которого кукловоды так боятся.

ЛИЗА: Это и страшно.

АЛЕКСЕЙ: Ничего. С нами Бог и Правда, а значит мы все равно победим! (пауза) Ладно, Лиза, у тебя уж глаза слипаются. Да и мне вставать на рассвете. (поднимается с подоконника) Простимся сейчас.

ЛИЗА (вставая): Храни тебя Бог, Алешенька!

АЛЕКСЕЙ (обнимая ее): Береги себя, маленькая сестра! До встречи!

ЛИЗА: До встречи, Алеша! (уходит)

АЛЕКСЕЙ (подходя к окну и опираясь о него ладонью): Вся жизнь кругами по воде…

Осколки непрожитых былей…

Борьба бессмысленный идей,

И бой извечный неба с пылью…

Налиты кровью облака,

Гудят отчаянно набаты.

А жизнь беспечна и легка,

Пьяна от водки и разврата…

Идут безумные торги.

Играет дьявол головами.

Вновь братья – кровные враги,

Пути исчерчены крестами.

Крестами близких и друзей,

Которых публика не вспомнит.

Ей мил паяц и лицедей,

А Человек сердец не тронет.

И мой поднимется там крест.

Судьба отмерена до дюйма…

Но что ж… Была бы только честь…

Летите прочь, ночные думы!

Я выбрал смерть, как Гумилев.

Почти божественное право!

Ты слышишь, Боже? Я готов!

Подай лишь сил солдатам Правды!

А кто любил, пускай простит

И вместо слез продолжит битву.

Настанет день, и озарит

Все свет исполненной молитвы…

Акт 2.

Сцена 1.

Дом Лохвицких. Гостиная. Работает телевизор. Виктор Викентьевич сидит перед ним, ломая пальцы.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Тактика выжженной земли… Их кураторы не знают иной, и они тоже… Они уничтожат все, если их не остановить…

ЛИЗА (входя, взволнованно): Проспала… Папа, ну, что? Что ТАМ?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ (выключая телевизор): Там – ад. А здесь… Публичный дом… Все играют в «политику», а люди гибнут.

ЛИЗА (садясь рядом): Эдичка до сих пор верит в возможность договориться. Даже после Одессы верит…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Мой зять идиот, как это ни печально… Впрочем, он всего лишь выражает надежды своего патрона, чьи активы он охраняет с преданностью и рвением бульдога. Они думают, что Гражданская война – это то же, что драка крупных феодалов, магнатов. Собрали вассалов и холопов, подрались немножко, затем переделили все, договорились и отослали холопов по домам. Вот, только про народ они забыли – с одной стороны. И про тех, кто стоит за самими магнатами – с другой. Марионетки, которые изображают из себя вождей и хозяев… Ничтожества…

ЛИЗА: Как страшно все… Знаешь, папа, я за всю жизнь не просыпалась в таком страхе, не включала телевизор с такой дрожью в руках…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Это пока лишь цветочки. Я бы даже сказал, бутоны. Скоро весь этот ад придет сюда.

ЛИЗА: После Одессы мне казалось, что ничего более жуткого просто не может быть. Откуда все это взялось? Такая невообразимая жестокость? Одни изуверы убивают невинных людей, а другие выкладывают фотографии убитых, глумятся над ними и славят убийц. Глумятся даже над убитыми детьми и их матерями… Личинки колорада, самки колорада… Это пишут даже женщины! Даже матери! По-моему, это даже страшнее самого преступления… Не вмещается в голове!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Когда большевики пришли в Киев, то сперва подвергли его бомбардировкам, а затем произвели массовые аресты «бывших людей». Большую их часть согнали в городской парк, и там расправились над ними с большой жестокостью. Над телами глумились… Потом в этот сад стали приходить родные, ищущие своих мертвецов. Убийцы смеялись над ними, указывали полумертвым женам на смертный оскал того или иного покойника: «Не твой ли милый тебе улыбается?!» Сейчас с развитием техники принять участие в подобной «забаве» стало можно дистанционно – всем психопатами и выродкам. И это становится жуткой нормой жизни… Стало ли жестокости больше? Не думаю. Зверства большевиков, фашистов, бандеровцев ничем не отличались от зверств нынешних тербатов, правосеков и прочей бесовщины. Вот, только не было прежде такого страшного оружия, как сейчас. И не было интернета, чтобы каждый отморозок мог посмаковать чужие муки…

ЛИЗА: Мечтатели прошлого думали, что человечество, благодаря достижениям цивилизации, станет более гуманным. А оно все больше звереет…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Оно идет, как ему предсказано. В объятия Зверя… Наш мудрец Аксаков говорит, что совлекший себя образ Божий неминуемо возалчет о Зверином. Большая часть человечества этот образ давно совлекла. А свято место пусто не бывает. И если в душе человеческой престол не занят Богом, его займет антипод. Что мы видим. А достижения цивилизации ничего не дадут человечеству, если человеческое сердце будет зло и лживо… Только модернизированные дубинки, чтобы лупить друг друга.

Входит потрясенная Анна, а следом Кристина.

Сцена 2.

Те же и Анна.

ЛИЗА: Что-то случилось?

АННА: Мне сейчас позвонил Максим… Тетя Соня погибла…

Виктор Викентьевич крестится.

ЛИЗА: Как?!

АННА: Вчера обстреляли Луганск. Погибло несколько человек, и среди них – наша тетя Соня… Подъезд, в котором она жила, разрушен.

КРИСТИНА: Как это… нелепо…

ЛИЗА: Что «нелепо»?

КРИСТИНА: Она же поддерживала майдан. Последнее время даже не хотела с нами общаться, ругала сепаратистами… Собиралась уехать в Чернигов к подруге… И вдруг погибла.

ЛИЗА: Бомбам все равно, кого убивать.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Дом разнесло. Вода струями хлещет

Наружу из водопроводных труб.

На мостовую вывалены вещи,

Разбитый дом похож на вскрытый труп.

А на вещах - старуха с мертвым взглядом

И юноша, старухи не свежей.

Они едва ли не впервые рядом

Сидят, жильцы различных этажей!

Теперь вся жизнь их, шедшая украдкой,

Открыта людям. Виден каждый грех...

Как ни суди, а бомба - демократка:

Одной бедой она равняет всех!

ЛИЗА: Да уж… Бомба – демократка…

КРИСТИНА: Чьи это стихи?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Дмитрия Кедрина. Написаны более 70 лет назад…

КРИСТИНА: Он погиб?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Да, в 45-м году.

КРИСТИНА: В бою?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Нет, уже в мирное время. Его сбросили с поезда. По-видимому, сотрудники известного ведомства. Преступление до сих пор считается нераскрытым. (кивая на шкаф) Там у меня на полке книжица с его стихами. Возьми, почитай. Это величайший поэт ХХ века.

ЛИЗА: И любимый Женькин поэт. Никогда не могли его заставить серьезно читать, но эту книжицу я у него часто видела… Вот, еще наказание… Вторую ночь не ночует дома… Где он, спрашивается?

ЖЕНЬКА (входя): Я здесь.

Сцена 3.

Те же и Женька, одетый в камуфляж с георгиевским шевроном на рукаве.

ЛИЗА (поднося руку к груди и устремляясь навстречу сыну): Женя… Что это… Как…

ЖЕНЬКА: Не волнуйся мама, я записался в ополчение. Вот, зашел проститься…

ЛИЗА: Проститься?

ЖЕНЬКА: Мы уезжаем. Сперва пройдем краткий курс боевой подготовки, а потом…

ЛИЗА (выдыхает): …на фронт…

ЖЕНЬКА: На фронт.

АННА: Ты с ума сошел! Какой фронт?! Тебе едва исполнилось восемнадцать! Ты еще мальчишка!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Прекрати, Аня. Твой дед и сотни тысяч таких мальчишек в 41-м также уходили.

АННА: Тогда было другое время!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Времена одинаковы всегда. А, вот, мальчишки измельчали. Многие мажоры уже деру задали и в беженцы записались. Я рад, что мой внук не из их числа.

АННА: И это вместо того, чтобы остановить его! Из 10 мальчишек ушедших в 41-м сколько вернулось?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Мой отец вернулся. И мой внук вернется.

АННА (обращаясь к Лизе): Ну, а ты? Ты что молчишь? Или тоже рада?!

ЛИЗА: Я… не могу быть рада, но на месте моего сына я поступила бы также…

АННА (разводя руками): Вы все сумасшедшие! Женечка, ну, скажи мне, пожалуйста, тебе это зачем? У тебя вся жизнь впереди! Зачем лезть под пули?!

ЖЕНЬКА: Дед тут стихи читал, я слышал. Ну, так я тоже прочту. Из той же книжки, чтоб понятнее было, зачем.

Над проселочной дорогой

Пролетали самолеты...

Мальчуган лежит у стога,

Точно птенчик желторотый.

Не успел малыш на крыльях

Разглядеть кресты паучьи.

Дали очередь - и взмыли

Вражьи летчики за тучи...

Все равно от нашей мести

Не уйдет бандит крылатый!

Он погибнет, даже если

В щель забьется от расплаты.

В полдень, в жаркую погоду

Он воды испить захочет,

Но в источнике не воду -

Кровь увидит вражий летчик.

Слыша, как в печи горячей

Завывает зимний ветер,

Он решит, что это плачут

Им расстрелянные дети.

А когда, придя сторонкой,

Сядет смерть к нему на ложе, -

На убитого ребенка

Будет эта смерть похожа!

АННА: А в простоте можно на простой вопрос ответить?

ЖЕНЬКА: Можно. Вчера в новостях показали убитую девочку. Ей было три года. Она просто шла по улице с матерью, когда начался обстрел… Осколок пронзил ее насквозь. У нее тоже была впереди вся жизнь. Но ее убили. Так, вот, я не хочу сидеть на диване и вести интернет-войны, когда твари убивают детей. Пальцами по «клаве» путь женщины и инвалиды стучат, а для пальцев мужчины найдется оружие более серьезное! Иначе я просто не смог бы считать себя человеком…

АННА: Считать себя человеком! Такое чувство, словно Алешу слышу!

ЖЕНЬКА: Если повезет, у него служить буду…

Анна разводит руками и уходит.

ЛИЗА: Не сердись на нее, она просто переживает… Ты… все правильно делаешь, Женя. И, как бы мне ни было сейчас тяжело, я горжусь тобой. Об одном прошу: не позволяй ненависти захватить себя. Помни, что среди тех, кто сражается по другую сторону, тоже есть люди. Есть даже те, кого мы знали и любили еще совсем недавно. Что бы ни было, мы всегда должны оставаться людьми. Иначе незаметно для себя превратимся в тех, против кого сражаемся.

ЖЕНЬКА: Я постараюсь, мама. И я вернусь! (обнимает мать)

Лиза крестит сына, чуть слышно сквозь слезы шепча молитву. Подходит Виктор Викентьевич, также обнимает Женьку.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Храни тебя Бог, внук. Если бы ты поступил иначе, мне было бы стыдно. Так же, как теперь стыдно за моего сына и моего зятя.

ЖЕНЬКА (весело): Дед, я не подведу!

Женька подходит к Кристине.

ЖЕНЬКА: Ну, до свидания, Мышь. Хоть мы с тобой всю дорогу и собачились, но я тебя все равно люблю, как сестру.

Кристина порывисто обнимает Женьку.

КРИСТИНА: Береги себя! Мы тебя все будем ждать!

Женька целует ее в щеку, полушутя отдает честь всем присутствующим.

ЖЕНЬКА: Берегите и вы себя! Я буду вам звонить, когда смогу.

Женька уходит.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ (погладив по плечу поникшую Лизу): Он вернется, Лиза. Непременно вернется.

Виктор Викентьевич уходит.

Сцена 4.

Те же.

КРИСТИНА (опускаясь на поручень кресла): Что же, выходит, Женька с Глебом теперь друг в друга стрелять станут?

ЛИЗА (вздрогнув): Будем надеяться, что их пути не пересекутся там… (оборачиваясь к Кристине) Ты любишь его?

КРИСТИНА: Кого?

ЛИЗА: Глеба.

КРИСТИНА: Не знаю… Наверное… (пауза) Два года я мечтала, что он приедет и увезет меня. А когда он приехал, я не смогла с ним уехать. Потому что он стал другим…

ЛИЗА: Тебе так плохо у нас?

КРИСТИНА: А что же хорошего? На меня же здесь всем наплевать! Виктор Викентьевич лишь изредка удостаивает меня рекомендаций каких-нибудь книг…

ЛИЗА: Которых ты принципиально не берешь в руки…

КРИСТИНА: Потому что мне противно! Когда мне на них свысока указывают! Мол, вон, поучись, малограмотная!

ЛИЗА: Ты не должна обижаться на папу. Он всегда таким был. Когда мы задавали ему какие-то вопросы в детстве, он снимал с полки книгу и давал нам. Говорил, что ему никто ничего не разжевывал, но он узнавал сам – из книг. И, благодаря им, стал крупным ученым…

КРИСТИНА: С людьми разговаривать надо, а не носом их тыкать: прочти, посмотри… Вы сами-то читали?

ЛИЗА: Мы с Аней от случая к случаю, а Леня исправно. Поэтому-то и преподает теперь в институте, и диссертацию защитил.

КРИСТИНА: И от жизни бежит больше, чем другой от смерти. Все вашего брата утомляет, всего он боится… Даже женщин!

ЛИЗА: У всех свои недостатки…

КРИСТИНА: Недостатки… Я здесь для всех, как урод какой-то, приживалка… Анна меня только что терпит. Отцу вообще наплевать…

ЛИЗА: Да, мы, наверное, не были для тебя идеальной семьей. Но идеального в жизни вообще очень мало…

КРИСТИНА: Конечно! Вы человека любите, а он только на вашу сестру глядит…

ЛИЗА (подходя к Кристине и садясь рядом): О чем это ты?

КРИСТИНА: Сами знаете…

ЛИЗА: Ты слышала наш разговор с Алексеем?

Кристина опускает голову.

ЛИЗА: Подслушивать нехорошо. Ты не знала?

КРИСТИНА: Случайно получилось…

ЛИЗА: И из чего ты сделала вывод, что я его люблю?

КРИСТИНА: По лицу поняла…

ЛИЗА: Врешь…

КРИСТИНА: Фотографию его у вас видела…

ЛИЗА: Тоже случайно?

Кристина молчит.

ЛИЗА: На будущее… Если ты что-то захочешь узнать об отношениях в этом доме, можешь просто меня спросить. Договорились?

КРИСТИНА: Извините…

ЛИЗА: Извиняю. Что ж, ты права, так все и есть. Он всю жизнь любит Аню, а я всю жизнь люблю его… Когда они начали встречаться, я еще училась в школе. Он меня и всерьез-то не принимал. «Маленькая сестра» и только. А я в подушку ревела и мечтала…

КРИСТИНА: А Женька?

ЛИЗА: Что Женька? Ах… Ты, верно, хочешь спросить об его отце… Что ж, это не та страница моей жизни, которой я могла бы гордиться. Но, благодаря ей, у меня есть Женька, и этим она полностью оправдана.

КРИСТИНА: А у меня ничего нет. И никого! И, кажется, ничего уже не будет…

ЛИЗА: Непременно будет. Тебе лишь семнадцать. У тебя еще вся жизнь впереди. Я, кстати, хотела поговорить с тобой. Что ты собираешься делать после сдачи экзаменов? Я слышала, как ты ругалась с отцом из-за университета.

КРИСТИНА: К черту университет! Тошнит уже от этого… Работать пойду, чтобы уже самой как-то жить.

ЛИЗА: Куда?

КРИСТИНА (пожимая плечами): Может, официанткой…

ЛИЗА: Не лучшая профессия для молодой девушки. К тому же ресторанов скоро сильно поубавится.

КРИСТИНА: Есть предложения?

ЛИЗА: Нам в больнице не хватает рабочих рук. Ты могла бы у нас поработать. А там… можно закончить медицинские курсы, выучиться на врача, если захочешь. Я бы помогла тебе.

КРИСТИНА: Скучно это…

ЛИЗА: Скучно, да. Но ты всегда сможешь оставить эту работу. Пойми, война набирает обороты. Нам с каждым днем доставляют все больше раненых. Нам важны каждые руки. А в тех городах, что сейчас на передовой, медиков почти не осталось. Они бегут оттуда. В ближайшее время я поеду туда с грузом медикаментов…

КРИСТИНА: Не боитесь?

ЛИЗА: Боюсь. Но так надо. Люди гибнут. И людям нужна наша помощь.

КРИСТИНА: Странно… Оказывается, вы умеете убеждать, настаивать…

ЛИЗА: Зависит от ситуации.

КРИСТИНА: В другое время вы бы меня не убедили. Но после всего, что я видела и слышала за последние недели… Я согласна.

ЛИЗА (пожимая руку Кристины): Вот и славно!

За сценой слышен голос Эдуарда: «Аня! Аня!»

ЛИЗА: Кажется, что-то случилось…

Сцена 5.

Комната Анны и Эдуарда. Анна расчесывает волосы перед зеркалом. Эдуард входит и плотно затворяет дверь.

ЭДУАРД: Где дети?

АННА: Ушли гулять с Настей и Андрюшей.

ЭДУАРД: Весьма кстати!

АННА: Что-то случилось!

ЭДУАРД: Случилось! Из-за фанатиков рушатся все планы!

АННА (оборачиваясь к мужу): О чем ты?

ЭДУАРД: О том, что из-за того, что в дело вмешались такие ненормальные, как ваш друг семьи, война набирает обороты, и мы уже ни о чем не можем договориться! Потому что фанатикам на наши договоры начхать!

АННА: Разве на той стороне нет фанатиков?

ЭДУАРД: И на той! И на этой! И в итоге полный ералаш… Мы же даже сплавили в Киев нашего местного буяна, чтобы не мешался… Так теперь он на свободе! Выменяли его на каких-то украинских идиотов с большими звездами, умудрившихся вляпаться в плен к безоружным мужикам!

АННА: Я не понимаю… Что значит «сплавили в Киев»?

ЭДУАРД (садясь на кровать): Тебе и не нужно понимать! Политика требует холодного расчета, а не скачек с шашкой наголо! А что теперь?!

АННА: Разве Россия нам не поможет?

ЭДУАРД: На кой ляд России приобретение в виде гиппер-Чечни?! России нужен был договор! Понимаешь? Умные люди на разных уровнях проводили консультации, чтобы все по-умному поделить… В смысле я хотел сказать урегулировать конфликт! Так нет же! Буянам подавай совесть! Подавай справедливость! Мы живем в мире, где правят финансы, и именно на этом уровне должно все решаться без вмешательства толп и их контуженных идеалами вождей!

АННА: Кажется, ты куда больший циник, чем мой брат…

ЭДУАРД: Твой брат не циник, а неудачник и лентяй, единственное удовольствие которого вечно говорить поперек и жалить всех своим поганым языком!

АННА: Я попросила бы тебя! Все-таки речь о моем брате!

ЭДУАРД: Брате! Свате! Какая, черт возьми, разница?! Короче. Я вместе с несколькими коллегами должен на время отбыть в Москву для консультаций.

АННА: А я? А дети?

ЭДУАРД: Аня, что за вопрос? Я же сказал, что уезжаю по делам. И вернусь сразу, как их улажу! А там будем решать, куда грести…

АННА: Ты на Тальберга похож…

ЭДУАРД: Кто это?

АННА: Персонаж «Дней Турбиных»…

ЭДУАРД: К черту литературу! (откидываясь на кровать) Всегда, с самого детства ненавидел фанатиков и идеалистов… Самые опасные люди. Любое дело могут испортить! Ведь все так хорошо складывалось… А теперь сколько сил понадобится, чтобы вернуть все на круги своя! (поднимается) Короче. Уложи мои вещи. А я пойду выпью чего-нибудь…

АННА: Ты что же, уезжаешь прямо сейчас?!

ЭДУАРД: Я не хочу, чтобы твои родные выражались при мне на мой счет. Они ведь непременно истолкуют мой отъезд превратно!

АННА: А как я его истолкую, тебя не волнует?

ЭДУАРД: А как ты можешь его истолковать? Я уезжаю в командировку! Не первый раз! На твоем счету остается круглая сумма, наличность также остается тебе.

АННА: Тебе кажется нормальным все измерять в деньгах?

ЭДУАРД: Такое время, Аня. И не нужно на меня так смотреть! Я не из тех людей, которые бросают своих детей, ты должна бы это знать. Я вернусь, как только смогу. В крайнем случае вызову в Москву вас. Давай же, собери мой чемодан.

Эдуард уходит.

АННА (с досадой швыряя в угол расческу): Подлец… Какой подлец… Если бы не дети… Но теперь поздно, поздно. Для всего поздно. Неужели все, действительно, могло быть иначе, и я сама исковеркала себе жизнь? Нет-нет, ничего не могло быть иначе. А значит, надо собирать чемодан…

Сцена 6.

Передовая. Кабинет Алексея. Алексей стоит у стола, склонившись над картой. Рядом – три ополченца – командира подразделений. В углу на стуле сидит Лиза.

АЛЕКСЕЙ: Вот этот пункт держать, во что бы то ни стало. Ясно? Во что бы то ни стало! Если они его займут, то мы окажемся в полном окружении. Постарайтесь также держать мост… Олег, задача ясна?

1-Й КОМАНДИР: Так точно!

АЛЕКСЕЙ: И в чем твоя главная задача?

1-Й КОМАНДИР: Держать мост любой ценой!

АЛЕКСЕЙ: Ответ неверен. Твоя главная задача сохранить жизни своих бойцов и по возможности свою. А лишь затем – мост. Ваши жизни, жизни личного состава – вот, главная ценность! Поэтому когда укры идут на блокпосты, не надо кидаться грудью на амбразуру! Уходите в укрытия. В город они все равно лезть не рискнут. Ну сожгут блокпост, ну, сделают на фоне него победное сэлфи… Да и уйдут с тем! Камни и железо – ничто. Они восстановимы. А вот, жизни бойцов – все. Берегите их. Приказ всем ясен?

КОМАНДИРЫ (хором): Так точно!

АЛЕКСЕЙ: Свободны.

Командиры уходят.

ЛИЗА: Надо же… Ты прямо настоящий генерал…

АЛЕКСЕЙ: Ага, без армии…

ЛИЗА: Тебе нужно было в военные идти…

АЛЕКСЕЙ: В украинскую армию? Под начало разных сукиных сынов, на которых я досыта насмотрелся за время «срочки»? Нет уж, благодарю. Воевать за правое дело – это одно, а шаркать по паркетам – тошно. Но ты права… Впервые чувствую себя на своем месте. Не знаю только, надолго ли…

ЛИЗА: Я слышала об окружении…

АЛЕКСЕЙ: Окружение, да… Но хуже другое. Хуже то, что за все время, что мы здесь отбиваемся на все стороны света, ни одна сволочь не оказала нам помощи. Зато шлют временами исключительной ценности указания и советы, которые мы, конечно, используем по назначению. В центрах сидит сволочь. Которой наша борьба глубоко до… лампочки! А мы, как зуб в носу… По-хорошему, все эти милейшие политики вроде твоего свояка должны висеть на одном суку с их киевскими коллегами. В сущности, они занимаются одним делом. Предательством народа!

ЛИЗА: Ты, как всегда, категоричен.

АЛЕКСЕЙ: Но я прав. Беда в том, что, пока мы здесь истекаем кровью, они узурпируют власть и продают нас за нашей спиной. А мы не можем им препятствовать, потому что это означало бы войну на два фронта!

ЛИЗА: Эдуард уехал в Москву для каких-то консультаций…

АЛЕКСЕЙ: Сбежал, значит. Умный человек! Хорошо бы они все сбежали и больше не показывались здесь… Они и не имеют права возвращаться! Потому что, если говорить о мужчинах, право жить в отвоеванной стране имеют только те, кто проливал за нее кровь! Остальные могут искать себе другую… Где можно вдоволь жрать и совокупляться… А мы их назад не примем… (пауза) Если конечно, останемся живы. И они это знают. Поэтому очень не хотят, чтобы мы выжили. Но мы выживем! И заставим считаться с собой!

ЛИЗА: Все, действительно, так плохо?

АЛЕКСЕЙ (нервно): Нет, все еще хуже… Знаешь, здесь все верили в то, что Россия поможет. С какой радостью везде вывешивали российские флаги! А теперь… А теперь начинают проклинать. Потому что когда здесь каждый день хоронят убитых женщин, стариков и детей, Москва отмечает очередной праздник, Москва веселится, Москва проводит парады… Парады! На кой черт это бряцание оружием, если оно не защищает русских людей?! Государство, которое отказывается защищать свой народ, это уже не государство, потому что защита своего народа и каждого своего человека является его главной задачей. Защищать народ, а не продавать газ и нефть! Москва обещала защиту, Москва прогуляла свои танки до границы… А потом увела их, сказав что учения закончены. А мы остались. Под «градами», «смерчами» и «ураганами» с древними «калашами» и рпг… Стыдно людям в глаза смотреть, Лиза.

ЛИЗА: Чего же стыдится тебе?

АЛЕКСЕЙ: Твари долбят беззащитный «мирняк». Мы, ополчение, встали на его защиту. А в итоге не можем защитить! Да, мы не виноваты, что оказались с голыми руками против танков и артиллерии. Но разве родным убитых от этого легче?

ЛИЗА: Что же будет теперь?

АЛЕКСЕЙ: Борьба до победного конца, что же еще. И до тыловых крыс мы еще доберемся…

ЛИЗА: Я бы хотела остаться здесь. Я знаю, что в городе почти не осталось врачей, а я…

АЛЕКСЕЙ (резко): Нет!

ЛИЗА: Почему «нет»?

АЛЕКСЕЙ: Потому что – нет! Я очень благодарен тебе, что ты прорвалась сюда. За то, что привезла медикаменты – они нам необходимы. Но теперь ты уедешь, пока мышеловка еще не захлопнулась. (поднимает руку, предупреждая возражения) Уедешь вместе с ранеными, которых необходимо вывезти из города. Их жизни будут в твоих руках. И все! Это не обсуждается. Здесь война, и мои приказы обсуждению не подлежат. Все ясно?

ЛИЗА (с печальной усмешкой): Так точно…

АЛЕКСЕЙ: За сына не волнуйся. Обещаю тебе его вернуть живым. Парень настоящий герой!

ЛИЗА: Спасибо, Алеша, я рада это слышать. Но не обещай ничего. Наши жизни в руках Божьих. А то, как ты бережешь своих солдат, я знаю. Береги и себя, как их. (поднимается) А теперь я пойду. Прослежу за погрузкой раненых.

АЛЕКСЕЙ (подходя к ней и пожимая ее руки): И тебе спасибо, Лиза. Я не прощаюсь, мы еще увидимся сегодня. Я приду проводить наших бойцов и тебя.

Лиза уходит.

Алексей возвращается к столу и опускается во вращающееся кресло.

АЛЕКСЕЙ: Еще хуже… (прикрыв глаза) Гораздо хуже… Чертова «бутылка»… Ну, ничего-ничего, и из «бутылки» выберемся безо всяких Алладинов… И тогда поквитаемся с вами, господа тыловые «стратеги»… Всех бы вас собрать да сюда в подвалы… Чтобы вы в них, под обстрелами, без воды и еды рассуждали бы о «большой политике»… Но что же будет с людьми? Как быть с ними…

Алексей поднимается и ходит по кабинету.

АЛЕКСЕЙ (полупроговаривая, полунапевая сквозь зубы): Вы не встречайте нас весело,

Мы не с победою прибыли.

Не говорите нам песнями,

Из нас бойцов сколько выбыло.

Ветки ива развесила,

Все равно нам не весело,

Нынче рано проснулась земля.

Только не предавай меня.

Родина, не предавай меня!

Наша жизнь, как на лезвии.

В горле стоим кому-то мы.

Землю пахать полезнее,

Но надо стрелять, хоть и муторно.

Сколько там наворочено?!

Не прикроешься строчками.

И опять нас во всем винят.

Только не предавай меня.

Родина, не предавай меня!

Вот и звоны плывут колокольные

Над полями, березами грустными.

Почему мы не птицы вольные?

Разве наша вина, что мы русские?!

Ты нас досыта кормила сказками,

Не сыны тебе ближе, а пасынки.

Из огня идем в полымя.

Только не предавай меня.

Родина, не придавай меня!

Вы все хотели жить смолоду.

Вы все хотели быть вечными.

И вот войной перемолоты,

А в церквах стали свечками.

Вот так и живем походами

Под небесными сводами.

Без тебя не прожить ни дня.

Только не предавай меня.

Родина, не предавай меня![1]

Акт 3.

Сцена 1.

Дом Лохвицких. Гостиная. Пол усыпан кусками штукатурки и стекла. Возле раскрытого настежь книжного шкафа валяются книги. Возле него на стремянке стоит Леня и расставляет книги, подаваемые ему Виктором Викентьевичем. Лиза и Кристина метут пол. Анна сидит на диване, закутавшись в дорогую шаль и глядя перед собой невидящим взором.

АННА: Мой муж подлец…

ЛЕОНИД: Чрезвычайное открытие! Как ты догадалась?

АННА: Заткнись… Ты немногим лучше его.

ЛЕОНИД: Клевета! В отличие от него я честно ежедневно подвергаюсь угрозе нелепой смерти под очередным обстрелом.

КРИСТИНА: Шли бы в ополчение. Может, она не столь нелепой была бы.

ЛЕОНИД (театрально кланяясь с лестницы): Спасибо тебе, добрая душа!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Вы можете вести себя достойно? Армия отступила, мы теперь на передовой. Нас, действительно, во всякий день могут стереть с лица земли! А вы все грызете друг друга…

ЛЕОНИД: Надо ж хоть чем-то отвлечься!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Прекрати!

ЛИЗА: Стекла нужно будет новые ставить…

ЛЕОНИД: Думаешь, стоит? Опять вышибут.

ЛИЗА: А ты считаешь, надо жить с окнами заколоченными досками?

ЛЕОНИД: Я считаю, что нужно что-нибудь изобрести, чтобы защитить новые стекла.

ЛИЗА: Есть идеи?

ЛЕОНИД: Есть. Не забывай, я все-таки кое-чему учился и кое-что в вопросах строительства и тому подобного понимаю.

ЛИЗА: Ну, что ж, сделай одолжение, займись этим!

ЛЕОНИД: Займусь, займусь…

ЛИЗА: Который теперь час?

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Полдень.

ЛИЗА: Господи Боже, в два гуманитарку привезут, нужно успеть получить…

АННА (воздевая руки): Гу-ма-ни-тарка… Этот подлец оставил мне карточку и денежный счет… А они заблокировали все счета! И эту карточку можно теперь спокойно выбросить на помойку. Наличные кончились…

ЛЕОНИД (раскрыв очередную поданную книгу): «Не дай Бог проснуться в Москве в 18-м году!» Цветаева!

АННА: Не дай Бог проснуться на Донбассе в 14-м… Да и в 15-м лучше не станет… Как я его ненавижу. Он еще смеет звонить и успокаивать… Убила бы собственными руками.

ЛЕОНИД: Он прислал тебе помощь и деньги по своим каналам!

АННА: Низкий ему за это поклон! (поднимается и ходит взад-вперед) Что я здесь делаю? Зачем я здесь?

ЛЕОНИД: Я тоже не понимаю, зачем ты здесь, когда дети у Насти и не смогут вернуться раньше завтрашнего дня, когда я приведу в порядок наши окна.

АННА: Действительно, лучше я уйду к ним! По крайней мере, у Насти никто не упражняется в остроумии.

Анна уходит.

ЛИЗА: Зря ты разозлил ее. Ей и так плохо.

ЛЕОНИД: Серьезно? А кому-то здесь хорошо?

ЛИЗА: Это не повод делать хуже тому, кто рядом.

ЛЕОНИД: Всегда добрая и за всех заступающаяся Лиза! (ставит последнюю книгу и спускается с лестницы) Если они сожгут библиотеку, это будет катастрофа!

КРИСТИНА: А если они сожгут дом, это не будет катастрофой?

ЛЕОНИД (потрепав по щеке Кристину, дернувшуюся в сторону): Кажется, вирус остроумия поразил не только меня.

ЛИЗА: Это нервное, говорю тебе, как врач… Боже, ведь пора идти за гуманитаркой!

ЛЕОНИД: Я сам схожу. Заодно поищу, кто бы нам помог со стеклами.

ЛИЗА: Спасибо.

Леонид уходит. Виктор Викентьевич закрывает разбитый шкаф и тяжело опускается в кресло-качалку.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Столько лет я изучал события Гражданской войны и никак не мог подумать, что доживу до того, чтобы на своей шкуре испытать все то, о чем читал и писал. Да, это катастрофа… Моя – Бог с ней. Я прожил жизнь… Но это катастрофа всего народа, России. Интересно, многие ли понимают это.

КРИСТИНА (возясь у телевизора): Ящик накрылся…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Тем лучше. По крайней мере, не увидим больше лоснящейся физиономии моего зятя и ему подобных горлопанов, что кочуют с канала на канал и несут первосортную ахинею. Их похабное перемирие уже стоило нам уйму жертв и стратегический проигрыш. Но им мало! Они все еще думают что можно все вернуть назад и мирно заниматься распилом. А нельзя! Между западом и востоком отныне преграда куда более страшная, чем изобретаемые ими стены – кровь… Целая река крови, которая с каждым днем становится все шире и глубже. Для того чтобы преодолеть ее понадобятся десятилетия, а то и века. А они говорят о мире… Мир достигается лишь победой одной из сторон и капитуляцией другой. И сейчас они под видом мира пытаются провести капитуляцию… Нашу… Навроде Брестского «мира». Вот, только даже если это им удастся, кровь опять потребует крови, и война разгорится вновь.

ЛИЗА: Если никто не против, я пойду вздремну. У меня сегодня ночная смена.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Иди в мою комнату – там уцелели стекла.

Лиза целует отца и уходит.

КРИСТИНА: Вам бы тоже не следовало сидеть здесь. Такой сквозняк…

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Сквозняк, да… Но это не страшно. Сейчас многое из того, что казалось страшным прежде, перестало быть таковым. Жизнь изменилась, и наша психология приспосабливается к этим переменам. Подай-ка мне книгу, что цитировал Леня.

Кристина подает ему том Цветаевой.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Нет, оставь себе. Прочти. Это как раз об этом… О выживании в условиях, в которых по мирным обывательским понятиям невозможно выжить.

Кристина покорно берет книгу и уходит.

КРИСТИНА (шепотом): Опять «прочти»! Только это и слышишь всю дорогу… Можно подумать, у меня есть время.

Сцена 2.

Госпиталь. Лиза сидит у постели раненого.

РАНЕНЫЙ: Лучше бы насмерть убило… Просил же добить… Пожалели, в госпиталь повезли…

ЛИЗА: Напрасно вы так. Очень много боли на свете, но всякая раньше или позже проходит, кроме разве что душевной. Вы нужны вашей жене, вашей семьей…

РАНЕНЫЙ: Не говорите о жене, Елизавета Викторовна. Именно ради нее лучше бы было, чтобы меня убило. Она молодая, она бы снова вышла замуж! А теперь? Зачем ей безрукий калека, который ничего не может?!

ЛИЗА: Мне кажется, что это ей решать. Она вас любит. А вы говорите, что для нее было бы лучше, чтобы вас не было… Уверена, ее бы очень возмутили такие слова.

РАНЕНЫЙ: Ее и возмутили… Но это сейчас. Сейчас она полна самопожертвования, ей меня жаль. Пройдет время, и она поймет, что невыносимо жить с инвалидом. Это же не жизнь! Жизнь сиделки без всякой надежды… У вас есть муж, Елизавета Викторовна?

ЛИЗА: Нет… Но есть человек, которого я люблю уже много лет. И я вам могу сказать, что я бы была с ним всегда. И самым страшным для меня было бы, если бы его не стало.

РАНЕНЫЙ: А для него было бы страшно остаться немощным калекой на шее любимой женщины.

ЛИЗА: Я не спорю, ваше положение очень тяжелое. Но вспомните Отечественную войну. Юная девушка Зина Туснолобова осталась без обеих рук и ног. Что может быть ужаснее? Но она выжила. Ее жених остался с нею. Они поженились, произвели на свет и вырастили двух замечательных детей. Она работала на радио и… несмотря ни на что была счастлива! Потому что была любима и любила сама. А Василий Петров? Человек без обеих рук добился возвращения на фронт! Мы знаем только подвиг Маресьева, а ведь сколько их было – таких героев. Кстати, Петров жил в Киеве. Там и похоронен. Киевские власти выбросили на улицу все его вещи и сделали там музей Голды Мейер…

РАНЕНЫЙ: Что ж, он недавно умер?

ЛИЗА: Да нет, это еще при Кучме было.

РАНЕНЫЙ: Вот, сволота…

ЛИЗА: Поймите, никогда нельзя отчаиваться. Жизнь очень жестока. Но мы должны уметь держать удар. Бороться. Особенно, когда есть ради кого. Вы должны ради вашей жены бороться. Один боец потерял в Чечне руку и обе ноги. И что же? Женат, растит троих детей, работает инструктором в одном из силовых ведомств. А ведь стоило ему отчаяться, и все! И он бы пропал, и жена бы его осталась несчастна.

РАНЕНЫЙ: Хорошо вы говорите, Елизавета Викторовна… Умеете вы всегда слово найти…

ЛИЗА: Завтра придет ваша жена. Постарайтесь не огорчать ее. Ей очень-очень тяжело сейчас. И станет гораздо легче, если вместо отчаявшегося, зовущего смерть мужа она увидит мужа, готового бороться за свое и ее счастье. А теперь спите. Обезболивающие должны уже действовать, и час очень поздний.

РАНЕНЫЙ: Спасибо, доктор. Доброй вам ночи.

ЛИЗА: И вам.

Лиза уходит.

Сцена 3.

Кабинет Лизы. За ее столом над книгой сидит Кристина.

ЛИЗА: Что читаешь?

КРИСТИНА: Цветаеву… Ваш отец велел прочесть.

ЛИЗА: И ты послушалась?

КРИСТИНА: Да не спалось… Вот, решила полистать. Мне стихи ее в школе нравились про любовь.

ЛИЗА: А это?

КРИСТИНА (читает): «А еще знаете, другое удовольствие: ночью проснулся — разговор. Черт этот — еще с каким-то. Крестьяне поезд взорвать хотят, слежка идет… Три деревни точно… Ну и гнездо, Марина Ивановна! Да ведь это ж — Хитровка! Я волосы на себе рву, что вас здесь с ними одну оставил! Вы же ничего не понимаете: они все будут расстреляны!

Я: — Повешены. У меня даже в книжке записано.

Он: — И не повешены, а расстреляны. Советскими же. Тут ревизии ждут. Левит на Каплана донес, а на Левита — Каплан донес. И вот, кто кого. Такая пойдет разборка! Ведь здесь главный ссыпной пункт — понимаете?»

Вот это – определенно нравится! Что-то напоминает.

ЛИЗА: Нынешнюю Украину. Да-да, очень похоже.

КРИСТИНА: Такие мерзкие все…

ЛИЗА: Было бы время, я и сама бы «Вольный проезд» перечла. Актуально… Однако же, твое дежурство уже началось.

КРИСТИНА (зевая): Ага. (кладет книгу и выходит из кабинета)

Лиза садится на ее место, кладет руки на стол и, склонив на них голову, засыпает.

Сцена 4.

То же. Входит Алексей. Подойдя к спящей Лизе, осторожно трогает ее за плечо.

ЛИЗА (просыпаясь): Алеша?!

АЛЕКСЕЙ (чуть улыбнувшись): Прости за поздний визит. Проведывал одного из наших бойцов, узнал, что ты сегодня в ночную, и решил повидать. Давно не виделись, Лиза.

ЛИЗА: Отчего же ты не зашел к нам? Папа был бы так рад тебе!

АЛЕКСЕЙ: Боюсь, кое-кто рад бы мне не был. Да и я не хочу… бередить… Не время.

Алексей садится на стул напротив Лизы.

АЛЕКСЕЙ: Выглядишь уставшей.

ЛИЗА: Есть отчего…

АЛЕКСЕЙ: Да…

ЛИЗА: В нашем дворе сегодня мина взорвалась. У нас окна повылетали…

АЛЕКСЕЙ: Проклятое перемирие! Мы стоим, как привязанные, а они лупят по нам без всякого стеснения! У нас три старика умерли от голода. Я распорядился всем нуждающимся помогать с нашего склада, но он не резиновый! Наши медики лечат «мирняк», потому что обычные врачи уехали… Вчера хоронили мальчонку, убитого при обстреле. Мать нас проклинала… И укров, и нас… Я ее понимаю. Честное слово, лучше десять котлов, чем одни такие похороны.

ЛИЗА: Я за эти месяцы кое-что тоже поняла…

АЛЕКСЕЙ: Что же?

ЛИЗА: Самый страшный враг на войне – это не противник, с которым ведешь бой, не фашизм или иная идеология. Самый страшный враг – смерть. Смерть, которая похищает тех, кто нам дорог, а мы ничего не можем сделать, ничем не можем ей помешать…

АЛЕКСЕЙ: Я бы добавил к этому еще одного врага. Предательство, которое связывает нам руки. Во времена Чеченских войн была такая хорошая песня:

Если будет приказ назад,

И завертится вспять земля,

Мы своих повернем солдат,

Чтоб увидеть глаза Кремля.

Потому что на свете есть,

Кроме курева и вина,

Офицерская наша честь

И одна за спиной страна!

Наш вопрос простой: дайте дошагать!

Не кричите стой, чтобы снова вспять!

Мы прогнали грусть, смерть потрогали,

Чтоб не рвали Русь орды погани.

Вот, у нас сейчас то же положение. Впору разворачиваться и идти в глаза Кремля смотреть.

ЛИЗА: Что ты хочешь в них увидеть?

АЛЕКСЕЙ: Не знаю… В них и увидеть-то ничего нельзя. Вот, взгляни на тех, кто у нас теперь здесь власть изображает, на тех, кто в московских студиях за нас вещают, узурпируя и подменяя наш голос. У них у всех глаза мутные. Время бессовестных и мутноглазых… За столько месяцев войны мы ничего не смогли изменить даже на территории наших республик. Порядок вещей все тот же. Воровство, кумовство, бардак и беспредел. Законов нет, народ безмолвствует. А разве за это проливается кровь? Люди, сами люди должны отвергнуть этот порядок. Из всех грехов и преступлений большевиков, одно из самых страшных – это угашение в людях чувства ответственности за себя, за свою семью, за свою землю. Они привыкли, чтобы за них все решали, и не привыкли решать и действовать сами. А сейчас пришло время действовать самим! Брать устроение жизни в свои руки, не делегируя эту обязанность очередным мутноглазым! Самостоятельно и сообща наводить порядок – действительно народный! И если этого не произойдет, то вся народность так и останется у нас одной лишь буквой в названиях республик.

ЛИЗА: Я слышала, что у себя ты именно таким устройством и занимаешься. И небезуспешно?

АЛЕКСЕЙ: Не я, мы… Наши люди. Вот, только, кажется, именно за это меня и убьют.

ЛИЗА: Что ты говоришь! Ты же один из лучших командиров! Тебе верят, тебя уважают и любят столько людей!

АЛЕКСЕЙ: Это как раз вторая причина. Лиза, волк не может жить в шакальей стае. Или он порвет шакалов, или они, навалившись, порвут его. На меня сезон охоты открыт уже давно. Флажки уже расставлены…

ЛИЗА: Но ведь это – безумие!

АЛЕКСЕЙ: А что теперь у нас не безумие? Нет, Лиза, это не безумие. Это, как сказал бы муж твой сестры, здравый смысл и мудрость. От фанатиков надо избавляться, чтобы они не путали карты в играх умных людей. А я только тем и занимаюсь, что путаю их крапленые карты. И буду этим заниматься! (ударяет ладонью по столу) Пока жив.

ЛИЗА: О чем ты говоришь? Если ты знаешь, что за тобой охотятся, ты должен подумать о своей безопасности, о защите!

АЛЕКСЕЙ: В Библии, если не ошибаюсь, сказано, что ни один волос не упадет с нашей головы, без вышней воли. Своей пули не избежит никто. Но встречать свою пулю должно лицом к лицу. Вне зависимости, с какой стороны она прилетает. Если меня убьют, что ж, значит так тому и быть. Меня они могут убить, могут убить и многих других, но они уже никогда не убьют нашей идеи. Мы дали хороший пример, Лиза. Посеяли доброе семя. И дай срок, оно принесет плоды. И Новороссия непременно будет! Не республики, а Новороссия! С нами или без нас, она будет! Несмотря на все предательства, она будет! А мы должны исполнить свой долг до конца и только. (пауза) Ладно, оставим это. Не самая отрадная тема для наших редких встреч. Что твоя сестра?

ЛИЗА: Проклинает Эдуарда за то, что оставил ее вместе с детьми в этом аду и не спешит забрать к себе в Москву.

АЛЕКСЕЙ: Заберет, куда он денется… Как Виктор Викентьевич?

ЛИЗА: Держится. Правда, сердце подводит, но он не подает виду, крепится.

АЛЕКСЕЙ: Всегда уважал твоего отца. Передавай ему мое самое крепкое рукопожатие. И вот это передай (подает Лизе небольшую папку).

ЛИЗА: Что это?

АЛЕКСЕЙ: Материалы к истории конфликта. Я думаю, твоему отцу, как историку, они будут интересны. Может быть, он даже найдет им должное применение.

ЛИЗА: Я передам. Не хочешь ли чаю? Я сейчас заварю.

АЛЕКСЕЙ: Не стоит. (пауза) А что, Лиза, может, оставим дня на два наши обязанности и махнем в обитель нашего босоного детства? Вы-то бабкину хату давно продали, а наша развалюха там еще стоит… Давно я там не был. Да и у родителей на могилах… Все собирался, собирался, а было недосуг…

ЛИЗА: Зачем же ты меня зовешь? Я ведь лишь «маленькая сестра»…

АЛЕКСЕЙ: Ты – друг, Лиза. Впрочем, прости, если обидел.

ЛИЗА: Что ж тут обидного. Но я в любом случае не могу поехать. Не могу оставить раненых… И дом нужно ремонтировать…

АЛЕКСЕЙ (поднимает руку, останавливая): Не продолжай. Я все понимаю. Я тоже утром должен быть совсем в другом месте. Просто накатил дух своеволия и ностальгии… (смотрит на часы) Мне уже и пора, кстати. Дорога неблизкая, а встреча у меня важная. Опоздать нельзя.

Алексей поднимается. Лиза встает следом.

АЛЕКСЕЙ (крепко обнимая ее): Прощай, «маленькая сестра»!

ЛИЗА: Береги себя, Алеша! Ты нам всем очень нужен!

Алексей уходит. Лиза крестит его вслед, бессильно опускается на кушетку и закрывает глаза.

Сцена 5.

То же. Лиза спит на кушетке. Словно в тумане появляется Алексей и две тени.

АЛЕКСЕЙ: Что-то пошло не так! -

Бьется в виске отчаянно.

Чей это хохот?

ПЕРВАЯ ТЕНЬ: Чудак!

Верить иудам и каинам!

АЛЕКСЕЙ: Бог нам открыл все пути!

Шаг оставался до цели!

ВТОРАЯ ТЕНЬ: Что нам до Бога? Прости!

Цель мы иную имели!

АЛЕКСЕЙ: Что же такая за цель?

Снова - февральское бесиво?!

Глотки продажных емель

Кличут кровавое месиво...

ВТОРАЯ ТЕНЬ: Ваших сердец огнем

Новый пожар раздуем!

Бейся о стену лбом -

Все-то, дружок, впустую!

ПЕРВАЯ ТЕНЬ: Что замолчал, Дон Кихот?

Лопасти скоростью адской

Крутятся наоборот,

Мир погребая славянский.

ВТОРАЯ ТЕНЬ: Вас мы засыплем золой,

Самых опасных и рьяных,

Свергнем чахоточный строй

Праведным гневом профанов.

ПЕРВАЯ ТЕНЬ: То-то веселье пойдет!

Ваши наивные бредни,

Ваши мечты, сумасброд -

Наших плевел удобренье.

АЛЕКСЕЙ: План ваш проклятый хитер!

Только не станем в нем пешками!

ВТОРАЯ ТЕНЬ: Меч твой еще остер?

Ну же! Давай! Не мешкай!

АЛЕКСЕЙ: Не затупился меч.

И идеал - не химера.

Будет и русская речь,

Будет и русская вера.

Вам наших мечт не понять,

Как не понять нашей силы.

Будем мы в правде стоять,

Ибо жизнь наша - Россия.

Вы и живые - лишь прах.

Мы и погибшие - живы.

Подлая ваша игра,

Каждая карта фальшива...

Но не пристало играть

Нам за столом с шулерами,

И хоть мала наша рать,

С нами Спасителя знамя.

ПЕРВАЯ ТЕНЬ: Жалкий, наивный чудак!

Ты ничего не сможешь!

Прочен и вечен мрак,

Сотканный ловкой ложью.

Будут слепцы слепцов

В нем поднимать на колья,

Чтобы в конце концов

Той же изведать доли.

Будут друг друга рвать,

Нашей указке внемля.

Мы же, придя усмирять,

Вашу разделим землю.

Наша верна игра!

Стой и смотри, безумный!

- Праздновать прежде утра

Рано триумф подлунный!

АЛЕКСЕЙ (отступая от надвигающихся теней): Бред ли горячечный, сон...

Стая чиширский усмешек...

Что-то мычит в унисон

Стадо услужливых пешек...

Боже, какой-то мрак!

Вновь погребальные звоны!

Что-то пошло не так! -

Бьется в виске исступленно.

Дьявольский пир гудит -

Горькое наше похмелье.

Нежить костями хрустит

Тех, что вчера отпели.

Господи, научи!

Не промедли с ответом!

В этой безумной ночи

Путь укажи к рассвету!

Сцена 6.

То же. Лиза одна спит на кушетке. Входит Леонид.

ЛЕОНИД (тряся ее за плечо): Лиза, проснись. Дурные вести!

ЛИЗА (резко садясь): Что-то с Алешей?!

ЛЕОНИД: Как ты узнала?

ЛИЗА: Сон… Я видела сон… Его убили, да?! Ну же, говори! Убили?!

ЛЕОНИД: Убили, Лиза… Расстреляли на дороге отсюда. Засада…

ЛИЗА (сдавливая руками голову): Это я виновата!

ЛЕОНИД; Причем здесь ты?

ЛИЗА: Он предлагал поехать с ним… Хотел навестить могилу матери…

ЛЕОНИД: А ты?

ЛИЗА: А я подумала, зачем же он меня зовет, коли я для него так… Просто так… Я же не Аня. Вспомнила зачем-то, как искала встреч с ним, напрашивалась… И не поехала, понимаешь?! Чтобы не обманывать саму себя… А если бы поехала, он был бы жив!

ЛЕОНИД: Его бы просто убили в другой раз. Или вас бы убили вместе.

ЛИЗА: И так было бы лучше…

Леонид садится рядом с сестрой и обнимает ее.

ЛЕОНИД: Не говори глупости. А Женька? А отец? А твои раненые? Ты всем нам нужна!

ЛИЗА: Он тоже был нужен нам всем… А теперь его нет. А мы ничего не сделали, чтобы этого не допустить. Смерть снова победила…

ЛЕОНИД: Я тебя не узнаю! Ну, мне безбожнику так говорить простительно. Но ты-то! А как же жизнь вечная, лучшая?

ЛИЗА: Об этом хорошо говорить другим… Алеше сейчас хорошо, я знаю. Но нам – плохо. Наше сиротство в этом мире с каждым днем становится все страшнее. Аня уже знает?

ЛЕОНИД: Да. Плачет. Но у нее это скоро пройдет. Люди, слишком любящие себя, обычно легко переживают чужое горе.

ЛИЗА: А ты сам?

ЛЕОНИД (вставая): Сам я, Лиза, уезжаю сегодня. Военкором решил стать. Солдат из меня некудышний, а военкор, пожалуй, получится.

ЛИЗА: Ты же говорил, что не желаешь в этой войне участвовать?

ЛЕОНИД: Беда в том, что в ней уже участвуем мы все, включая грудных младенцев. И вообще… В каждом русском человеке есть место сентиментальности и романтизму, толкающим его на глупейшие поступки. А я все же русский человек.

ЛИЗА: Опять пытаешься отшутиться?

ЛЕОНИД: Могу и серьезно ответить. Я не могу дольше смотреть, как за меня гибнут другие. Смерть Алеши стала для меня последней каплей.

ЛИЗА: Я всегда знала, что ты лишь притворяешься циником. Ты сказал отцу?

ЛЕОНИД: Я никому ничего не говорил. Не хочу никаких высоких напутствий, объятий и прочей полагающейся в таких случаях ерунды. Скажешь дома все сама. И можете вместе предаться рассуждениям о том, какой я на проверку оказался романтик и дурак, как непременно назовет меня Аня. В мое отсутствие я вам это дозволяю!

ЛИЗА: Сохрани все-таки толику цинизма, чтобы не лезть на рожон.

ЛЕОНИД (театрально прикладывая руку к сердцу): Торжественно клянусь и обещаю! (потрепав сестру по плечу) До встречи, Лиза! Держись!

Леонид уходит. Лиза затворяет за ним дверь и оседает на пол, прижавшись к стене спиной.

ЛИЗА (стиснув руками голову, дрожащим голосом): Нет, нет, нет… Так не должно было быть… Не должно…

КРИСТИНА (вбегая и тотчас захлопывая за собой дверь): Лиза! Неужели это правда?!

Лиза молча смотрит на Кристину.

КРИСТИНА: Значит, правда… (опускается рядом с Лизой) Не могу поверить… Он же несколько часов назад был здесь… Говорил, шутил… Как же это страшно… А если… Глеб?.. Женька?.. (прижимает руку ко рту) Простите! Глупость сморозила…

Лиза прижимает Кристину к себе. Пауза.

ЛИЗА (дрожащим голосом): Мама, плачешь?.. Плачь, родная.

Брат убит?.. Безусый? Знаю...

Тихий мальчик синеокий

Где-то там... в степях далеких?..

Твой единый?.. Знаю, мама...

Знать, судьба... Россия, мама,

Просит жертв. Нельзя закрыться,

Отвернуть лицо от милой —

Нужно биться; Смело биться

За нее с чужою силой...

Вспомни, мама, — за Россию

Девятнадцать своих весен

В разоренную стихию

Брат в бою с улыбкой бросил!..

КРИСТИНА: С ними же ничего не случится, правда?

ЛИЗА: Я не знаю, девочка… Я больше ничего не знаю… Кроме одного, мы не имеем права… думать о том, что… О чем невозможно думать… Не имеем права быть слабыми… Вот, закончится война, тогда отплачемся. Обо всех… А сейчас нельзя, нельзя… (глотает слезы)

Не забудут павших в битвах

В нашу русскую разруху –

Будут в песнях и молитвах

Славу петь стальному духу...

Имена их в душу навек

Будут врезаны живыми,

Русь их подвиги прославит,

Русь гордиться будет ими...

Плачь от радости, родная;

Плачь от счастья, что наш милый,

Край родной оберегая,

Пал в бою с чужою силой...[2]

ГОЛОС ИЗ-ЗА ДВЕРИ: Елизавета Викторовна! Там Нечипоренко вас зовет!

ЛИЗА: Иду! Уже иду…

Акт 4.

Сцена 1.

Передовая. Ополченцы и медики проводят эвакуацию мирных жителей и раненых. Слышны залпы артиллерии. Среди медиков – Лиза и Кристина. Среди ополченцев – Женька.

ЖЕНЬКА (Лизе): Быстрее, мама, быстрее! Слышишь этот гул? Сейчас они опять начнут работать по нам!

КРИСТИНА: Транспорта не хватает. Людей слишком много…

ЛИЗА: Ничего, утромбуемся. Здоровых мужчин не брать. Только женщин, детей, стариков и раненых.

СТАРУХА (сквозь слезы): Да уж нас не берите. Мы свое отжили. Все одно помирать. Спасайте детей!

КРИСТИНА: Там у женщин некоторых истерика…

ЛИЗА: Ты сама, главное, не показывай волнение. Мы вывезем всех. И помощь тоже будет оказана всем.

Мимо идут женщины с закутанными в одеяла детьми и немногочисленной поклажей. Несут раненых. Двое ополченцев ведут под руки старика.

ЛИЗА (Кристине): Запомни эту картину, девочка. Когда-нибудь будешь рассказывать детям и внукам о великом исходе… И том, что такое «страшно», и как мало оно соотносится с тем, что кажется таковым людям, этого не видевшим и не пережившим.

Раздается грохот.

ОПОЧЕНЕЦ: В укрытие!!! Сейчас накроют!

Люди разбегаются, прячась в наспех вырытых укрытиях.

ЛИЗА: Быстро! Уносите в укрытие раненых! Кристина, быстро уходи!

Еще один взрыв. Нескольких человек валит с ног. Лиза хватает на руки ребенка, руки матери которого заняты младенцем, бегом относит его в укрытие, куда прячется и мать.

ЖЕНЬКА (уводя двух стариков): Мама, прячься живо!

ЛИЗА: Сейчас!

БЕЖЕНКА (опустившись на колени): Не могу! Не могу больше! Пусть уже убьет, наконец!

ЛИЗА (хватая ее за руку): Что вы говорите?! Немедленно в укрытие! Как только закончится обстрел, мы уедем! (почти силой уводит беженку в укрытие и возвращается)

Мимо проносят раненого, рядом с которым суетиться Кристина.

ЛИЗА: Кристина, уходи сейчас же!

КРИСТИНА: А вы?!

ЛИЗА: Я должна проконтролировать, чтобы никого не осталось! Иди же!

Кристина убегает вслед за носилками. Лиза видит растерявшуюся старуху.

ЛИЗА: Бабушка, идемте скорее в укрытие!

Лиза быстро отводит старуху к укрытию и передает спешащему навстречу ополченцу.

ОПОЛЧЕНЕЦ: Доктор, идемте с нами!

ЛИЗА: Сейчас! Только проверю, не осталось ли кого-то еще…

Ополченец и старуха уходят.

ЛИЗА: Кажется, все…

Лиза оборачивается, чтобы уйти. В этот момент раздается взрыв. Лиза вздрагивает и падает на землю.

КРИСТИНА (выбегая из укрытия и бросаясь к ней): Лиза!

ЛИЗА: Уходи, Кристина! Уходи!

Кристина склоняется над ней.

ОПОЛЧЕНЕЦ (также выбираясь из укрытия): Доктор, вы ранены?!

ЛИЗА: Нет… Я… убита… Уходите оба. Вы мне уже не поможете…

ЖЕНЬКА (бросаясь к матери): Мама! (наклоняется к ней, приподнимает ее голову) Сейчас, мам, сейчас… Где болит, а? Мам, ты не умирай только! Слышишь?! Мама! Ответь!

ЛИЗА (проводя рукой по лицу): Мой бедный, храбрый мальчик…

КРИСТИНА (сквозь слезы): Нет! Этого не может быть! Мы отвезем вас в больницу!

ЖЕНЬКА: Тебя вылечат, мама!

ЛИЗА: Оставьте оба… Уходите… Я врач и знаю, что говорю. Надо же как просто все… Как просто… Когда обстрел закончится, вывезите всех. Непременно, всех! Я обещала, что мы никого не оставим…

ОПОЛЧЕНЕЦ (дрогнувшим голосом): Я сам прослежу за этим. Даю слово.

ЛИЗА (проводит по волосам склонившейся над ней Кристины): Не плачь, девочка. Позаботься о папе и о Женьке. Больше некому теперь… Больше некому…

КРИСТИНА (плача): Я обещаю, Лиза! Я вам обещаю. Я позабочусь… И как только кончится война, поступлю в медицинский… Я сделаю, как вы хотели! Только не умирайте, пожалуйста! Лиза! Лиза!

ЖЕНЬКА: Мама! Нет! Нет! Не смей умирать! Мама! Ты не должна!..

ОПОЛЧЕНЕЦ: Она не слышит вас. Унесем ее скорее. Сейчас будет очередная волна…

Женька с криком ударяет кулаками о землю и плачет. Кристина, рыдая, обнимает его за плечи.

КРИСТИНА: Идем, Женечка, идем! Она так хотела! Идем!

Ополченец поднимает Лизу на руки и направляется к укрытию. Женька резко вскакивает, сам берет мать на руки и, целуя ее, уносит. Кристина и ополченец уходят следом.

Сцена 2.

Дом Лохвицких. Гостиная. Коптит печь-буржуйка. Окна закрыты ставнями. На стене – большой портрет Лизы с траурной лентой. Тепло одетый и укрытый пледом Виктор Викентьевич сидит перед ним в своем кресле. Кристина прибирается.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Сегодня сорок дней. Сорок дней, как ее нет… Кажется, это было вчера. Без нее наш дом опустел. Она была его душой, а теперь душу вынули. А мы ведь даже не понимали этого… Мы были слишком заняты, чтобы что-то понимать о тех, кто был рядом, чтобы их услышать. Она одна только и умела слышать всех. Это был ее дар - слушать, слышать, понимать…

КРИСТИНА: Она была такая молодая… На похоронах всем казалось, что Женька ее брат.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Он очень повзрослел, изменился… Дети войны всегда взрослеют быстрее.

Входит Анна.

АННА: У меня прекрасная новость! Через несколько часов приедут друзья Эдуарда, чтобы забрать нас отсюда и вывезти в Россию. Он все-таки сдержал слово! Мы наконец-то уедем!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Я рад за тебя, Аня.

АННА: Только за меня?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: И за детей разумеется.

АННА: А за себя?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Я никуда не поеду.

АННА: То есть как?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Я не оставлю свой дом.

АННА: Прошу тебя, папа! Не говори ерунды! Как ты собираешь остаться здесь один? Ведь ты просто погибнешь!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Ничего. Тысячи стариков выживают так. В одиночестве. Я не лучше их.

АННА: Выживают? Они умирают, папа! От лишений!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: И я не лучше их. Со своей земли и из своего дома я не побегу. Здесь я родился. Здесь прожил всю жизнь. Здесь родились все вы. Здесь похоронены мои родители, жена, дочь. И я тоже хочу умереть здесь и быть похороненным с ними рядом.

АННА: Родился! Попочка, когда ты здесь родился, на этом месте была халупа!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Да. И я всю жизнь превращал ее в дом, где было бы место всем.

АННА: Вместо того, чтобы продать ее и купить квартиру в городе!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: У твоего мужа была квартира в городе. Но почему-то вы оба предпочитали жить здесь.

АННА: Мне было жаль оставлять всех вас…

КРИСТИНА: Бесплатное обслуживание вам было жаль оставлять!

АННА: А ты молчи! Ты здесь никто!

КРИСТИНА: Не здесь! А для тебя и отца! А для Лизы я не была никем!

АННА: Ладно, прости. Не будем ссориться. Нам нужно собирать вещи. Папа…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Я все сказал. Я не покину этот дом.

АННА: Но ведь это не навсегда! Мы вернемся!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Нет, Аня. Если я уеду, то уже не вернусь. Мое место здесь. И я отсюда не двинусь. И, если даст Бог, дождусь здесь и Леню, и Женю, и тебя… И всех уцелевших.

АННА: Если бы я могла увезти тебя силой…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Слава Богу, я пока не столь немощен, чтобы со мной можно было так обойтись.

АННА: Воля твоя… Ты не оставил мне выбора. Но не говори потом, что мы тебя бросили! Кристина, идем собираться. У нас мало времени! Нужно собрать детей…

Сцена 2.

Комната Анны. Кристина и Анна покуют чемоданы. Раздается звонок в дверь.

АННА: Неужели это они? Так скоро?

КРИСТИНА: Я открою.

Кристина уходит и через некоторое время возвращается взволнованная.

АННА: Это они?

КРИСТИНА: Нет… Там сообщили, что Леонид пропал…

АННА: То есть как это пропал?

КРИСТИНА: Машина свернула не туда, напоролась на укропский блокпост. Кажется, он попал в плен…

АННА: Боже… Как невовремя! Папа!

Кристина зажимает Анне рот.

КРИСТИНА: Вы с ума сошли? У деда и так сердце больное! Он ничего не должен знать!

АННА: Может, ты и права… Будем надеяться, что все обойдется. Из плена ведь возвращаются.

Снова звонят в дверь.

АННА: Ну уж это точно они! Иди открой, а я одену детей! Слава Богу! Слава Богу! Конец кошмару! Завтра я буду в Москве и забуду все это, как страшный сон!

Кристина уходит.

Сцена 3.

Гостиная. Виктор Викентьевич сидит в своем кресле.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Вот, и дожили… Если бы кто-нибудь сказал мне, что свои последние дни я проведу в положении одинокого всеми оставленного старика, я бы не поверил. Теперь со мной остались лишь тени. Тени тех, кого я любил. И кто, я знаю, где-то там любит меня. Не самое плохое общество. А еще мои книги… И эти стены… Мои дети не знают значения слова «Дом». Я не сумел научить их этому. Внуки – тем более. Они не знают, что у дома есть душа. Может быть, Лиза знала или догадывалась. Только она. Наверное, я все же заслужил свое одиночество. Я был слишком отстранен от всех, кому был нужен. Я любил мою жену, но, когда она умирала, избегал лишний раз видеть ее. Все считали это моей жестокостью, эгоизмом. А мне было страшно… Страшно видеть, как она уходит. И хотелось, чтобы в памяти моей она оставалась еще живой, еще полной сил… Эгоизм, трусость… И гордость. Меня всегда хватало на долгие мудрые наставления, но не хватало на малость – на то, чтобы сказать, что люблю их. Аню, Леню, Лизу… Они тоже выросли такими – слишком гордыми, чтобы сказать такие простые слова. Все кроме Лизы. Она любила всех. И не стыдилась этого. Что ж, за все надо платить… И, вот, на исходе дней я окружен тенями. Все верно. Все так и должно быть.

КРИСТИНА (выходя из темноты): Может быть, вы разрешите мне рассеять общество теней своим присутствием?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ (обернувшись): Разве вы не уехали? Я слышал, как отъезжала машина.

КРИСТИНА: Они уехали, а я – нет.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Почему ты осталась? Разве ты не хочешь вырваться из этого ада? В Москве у меня была бы совсем другая жизнь!

КРИСТИНА: В которой я вновь стала бы никем… Нет уж, довольно. Довольно я была никем. Лишь в этот год я стала собой, и я не хочу возвращаться назад. Моему отцу я не нужна. А здесь… Я нужна в больнице, где почти не осталось медиков, но все еще так много больных. И… мне кажется, я нужна вам…

Пауза.

Виктор Викентьевич манит Кристину рукой. Та подходит и опускается на пол возле его кресла.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Ты никогда не слышала от меня ни одного доброго слова.

КРИСТИНА: Меня это всегда очень обижало. Но и от меня никто не слышал здесь ничего, кроме злых и язвительных выпадов, пререканий…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: В тебе говорила обида. Справедливая. В твои годы это естественно и простительно. А в мои нужно было быть мудрее и внимательнее к живым людям. А я был внимателен к теням нашего прошлого, коим посвящал больше времени, чем собственным детям. Прости, я не сознавал, что причиняю тебе боль.

КРИСТИНА: Знаете, о чем я часто мечтала?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: О чем же?

КРИСТИНА: Я мечтала, чтобы у меня был дед… Своего отца я не люблю, как и он меня. И, вот, я думала, что, если бы мой дед был жив, то наверняка бы уж он-то любил меня! И понимал… И я бы приходила к нему со всеми моими бедами, радостями, вопросами, все бы рассказывала. А он – понимал…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: С некоторых пор ты напоминаешь мне Лизу.

КРИСТИНА: Я кое-что обещала ей перед смертью…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Ты была с ней в самые тяжелые для нее дни, до последней минуты. В отличие от Ани она привязалась к тебе, как к дочери. Я буду рад заменить тебе деда, хотя и не могу обещать, что это будет дед твоей детской мечты. (гладит Кристину по голове) Ничего-ничего. Скоро весна, станет легче. А там, глядишь, Леня вернется… И Женя…

КРИСТИНА: Только Лиза уже не вернется…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: «Не будем говорить «их нет», но с благодарностию «были»«. Так Жуковский писал.

КРИСТИНА: У меня так не выходит… У меня все затмевает «их нет»…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Я тебя понимаю. Но мы должны быть сильными и учиться в Василия Андреевича…

Сцена 4.

Комнаты Анны. Кристина спит на ее кровати. Раздается птичий свист. Кристина просыпается и прислушивается. Свист раздается вновь. Кристина, полностью одета, вскакивает, отбросив одеяло, и спешно открывает окно.

КРИСТИНА: Глеб!

В окне появляется Глеб и с помощь Кристины влезает в комнату.

КРИСТИНА: Тише! Дед спит!

ГЛЕБ: А остальные?

КРИСТИНА: Лиза погибла. Леонид у вас в плену. Женька на фронте. Аня и Эдуард в Москве.

ГЛЕБ: А ты почему не уехала с ними?

КРИСТИНА: Я обещала Лизе перед смертью заботиться о деде. И больницу не могу оставить.

ГЛЕБ: Ты изменилась.

КРИСТИНА: Что ты здесь делаешь?

ГЛЕБ: Не бойся, я теперь человек мирный.

КРИСТИНА: Вот как? Что же с тобой случилось?

ГЛЕБ (садясь на кровать): Долгая история, Мышь… Наш отряд стоял неподалеку от дороги на большую землю. Наша артиллерия по ней регулярно долбила, чтобы никто по ней ни из России, ни в Россию не ездил.

КРИСТИНА: По ней мирные люли от ваших обстрелов бежали!

ГЛЕБ: Да не понимал я тогда ничего! В общем, в тот день опять эту дорогу накрыли. А мы потом подошли посмотреть, что там. А там… Там машина стоит разбитая, а в ней мужик мертвый, его жена и сын малолетний… Он, видать, просто семью вывозил… Ни оружия при них не было, ничего. А мать еще успела дочурку лет трех собой накрыть. Девчушка жива осталась, но раненая. Я ее писк из-под тела матери услышал, вытащил. Вот, тут меня переклинило. От глаз ее, от ее ужаса. И от лица брата ее убитого… Так тошно стало, что сказать не могу. Я же, когда о жертвах среди мирных слышал-читал, все думал – пропаганда колорадская. А тут своими глазами увидел! Мальчонку мертвого, мать… И девчушка в крови вся на руках у меня пищит. Я себя убийцей почувствовал. Хуже убийцы. Чикатилло каким-то, выродком. В общем, девчушку я с собой взял. А врача при нас нет. Да и командир наш рукой машет: «Все одно помрет!» Дождался я ночи. Вижу – совсем плоха моя девчушка. А наши у костра сидят, жрут, пьют. И плевать они хотели! Решил я к вашим идти. Думаю, отдам девчушку, а сам в плен сдамся. По темноте пошел. А твари эти, представляешь, углядели! И давай мне вслед лупить! Попали… На одну ногу до сих пор припадаю. Ну, свалился я: думаю, все, конец. А тут с другой стороны ваши огонь открыли – припугнули наших. Так я до ополченских позиций и дополз. «Делайте, - говорю, - со мной, что хотите: только девчушке помогите!» Ее сразу в госпиталь повезли. И меня тоже. Лечить стали… Допросили, само собой, но и только. Наши с пленными совсем иначе обходились. В общем, пока я в больнице лежал, много всего передумать успел. Понял, каким козлом был… А еще понял, что никогда больше не хочу ни в кого стрелять. Ополченцы мне предлагали в их ряды вступить. Да я отказался. Опять же хромой я теперь. К своим мне теперь нельзя – или зашибут, или снова автомат в руки и вперед. Вот, пришел сюда… Как дальше быть, не знаю.

КРИСТИНА: Деду тебе пока лучше не показываться. Он тебя преступником считает. А за то, что в ополчение не вступил, объявит дезертиром. Документы есть у тебя?

ГЛЕБ: Есть. Республиканские выдали.

КРИСТИНА: Тогда я попытаюсь найти для тебя место в больнице. У нас ведь тяжелые больные. А им толком помочь некому. Мужчин-медиков вовсе не осталось, несколько девочек да пара пожилых докторш… А жить можешь в доме своей бабки. Переднюю его часть разворотило, но пара комнат с печкой целы. А хозяева давно уехали.

ГЛЕБ: Спасибо тебе, Мышь! Ты у меня теперь единственный родной человек! (обнимает ее)

КРИСТИНА: Я так рада, что ты вернулся! Ты! Прежний! Я все эти месяцы не переставала тебя ждать!

ГЛЕБ: А я рад, что ты дождалась. Хотя… Может быть, лучше было бы, чтобы ты сейчас была в Москве.

КРИСТИНА: Почему?

ГЛЕБ: Потому что там бы ты была в безопасности. А что здесь? То обстрелы, то мародеры разбойничают – наши ли, ваши ли – уже и не разберешь. Но теперь я тебя охранять буду. Всегда!

Глеб целует Кристину, и они на несколько мгновений замирают в этом поцелуе.

Сцена 5.

Гостиная. Кристина возится у печи. Виктор Викентьевич читает книгу.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ (читает): «Эта ликвидационная эпоха, несмотря на необыкновенность замыслов своих, по существу не была творческой. Она лишь подводила итоги тысячелетней работы человеческого самоутверждения по всем областям жизни, всюду изгоняя Божественный закон и всюду поставляя высшим законом человеческое желание и рассуждение. Народы погружались в бедность и необеспеченность, беспрерывно переходя от полукрепостного состояния к состоянию дикого произвола, в течение которого каждый, смотря по силе и удаче, захватывал себе кусок пожирнее так же легко, как вслед за тем терял его. Такая жизнь раздражала всех тем сильнее, что стремление к чувственным благам наполняло все сердца, составляло главное содержание человеческих пожеланий. Страшные гражданские войны, переходящие часто в международные, довершали общее разорение. Утомленные и разочарованные народы готовы были отдаться кому угодно, лишь бы их вырвали из такой невыносимой жизни». (откладывая книгу) Воистину Тихомиров велик! Предсказал все в точности! Вот, Кристина, в какую эпоху мы живем! Предапокалиптическую, ликвидационную. И ополчение наше ничто иное, как прообраз того последнего войска Правды, в котором неважны уже будут ни партии, ни кровь, ни даже религиозная принадлежность, а одно только – с Антиподом ты или против него.

КРИСТИНА: Мне казалось, что все происходящее куда прозаичнее. Все из-за «бабла» ведь в конечном итоге.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Это не в конечном, а как раз в самом поверхностном, видимом. Материальное намертво связано с духовным. Чтобы явился Великий Устроитель, должна быть подготовлена почва. Мир должен быть ввергнут в хаос, а финансы, власть сосредоточены в одних руках. Это и происходит. Одна за другой уничтожаются и ввергаются в кровавое месиво независимые государства. В них даже не пытаются наводить порядок. Такой цели не стоит. А цель превратить эти некогда цветущие края в сплошную зону нестабильности и взять под контроль их богатства. Теперь, наращивая темпы, добираются и до России, используя несчастную Украину лишь в качестве топора…

КРИСТИНА: И что же, неужели ничего нельзя сделать?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Это уже судьбы Божии. Нам их знать не дано. Впрочем, мы могли бы остановить, замедлить это наступление, если бы были стойки в правде. А что мы? Рулевые заняты лишь интересами корпораций, своего кошелька. А людям в массе своей важно лишь мирное небо над головой… Донбасс поднимался за свободу и справедливость, за народовластие, совесть. А в итоге позволили оттеснить или убить стоявших в правде и установить те же порядки, против которых боролись. Сделали в сущности то же, что и майданщики, сменившие одного олигарха на другого под лозунги о борьбе с коррупцией. Это ведь не кто-то сделал. Мы сами. Допустили… Смирились… Не нашли в себе сил отстаивать правду… Это естественно, конечно. Потому что люди в массе своей не готовы к подобному стоянию, подвигу, жертве. Они просто хотят жить. Осуждать это невозможно. Но… в этом наша погибель. Подвижников слишком мало. И они сразу оказываются на виду. Они поднимают головы, и уравнительный меч тотчас сносит их…

Раздается резкий стук в дверь. Грубый голос снаружи: «Открывайте, или высадим дверь!»

КРИСТИНА: Кто это?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Не знаю… Спрячься на чердаке.

КРИСТИНА: Нет, я вас не оставлю.

Стук в дверь становятся все сильнее.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Делай, что говорю. Я открою, иначе они точно высадят дверь.

Кристина уходит. Виктор Викентьевич идет открывать.

Сцена 6.

То же. Виктор Викентьевич, пятясь, возвращается в гостиную. На него надвигаются двое вооруженных мародеров.

1-Й МАРОДЕР: Старик, ты один? Славно! Не будешь нам мешать, калечить не будем.

2-й мародер начинает рыскать по дому, переворачивая все вверх дном и забирая ценное. 1-й мародер держит под прицелом Виктор Викентьевича.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Мерзавцы!

1-Й МАРОДЕР: Что ты там вякнул?! (ударяет его прикладом) Я тебе покажу мерзавцев, старая сволочь!

Виктор Викентьевич падает на пол. 1-й мародер ударяет его ногой.

1-Й МАРОДЕР: Зашибу, падлюка!

КРИСТИНА (вбегая): Не трогайте его! Он же старый и больной человек!

1-Й МАРОДЕР: И то верно! Зачем нам эту старую заваль трогать, когда тут такая краля? (хватает Кристину и прижимает к себе) Братку, глянь, что тут!

2-Й МАРОДЕР: Удачно зашли. Я вторым на очереди буду!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ (хрипло): Отпустите ее!

2-Й МАРОДЕР (ударяя его): Заткнись!

КРИСТИНА: Помогите!

1-Й МАРОДЕР (зажимая ей рот и таща к дивану): Ну-ну, не ерепенься! Что, никогда не пробовала? Ну, так тем лучше! Научим! Мы учителя хорошие! Тебе понравится!

2-й мародер с гоготом идет за первым. Они заваливают отбивающуюся Кристину на диван, рвут на ней одежду.

В этот момент в комнату врывается Глеб с пистолетом в руках и стреляет в воздух.

ГЛЕБ: А ну, отвалили от нее немедленно, ублюдки! Или зараз положу обоих!

Мародеры неохотно оставляют Кристину.

1-Й МАРОДЕР: Ну, все, хлопчик, ты нежилец!

ГЛЕБ: Ты тем более. Я дал слово никогда больше не стрелять в людей, но Бог знает, с каким бы удовольствием я его сейчас нарушил! Бросьте вещи и валите, пока я этого не сделал! Ну!

Мародеры бросают награбленное и уходят, шепча сквозь зубы угрозы. Глеб следует за ними, не опуская пистолета.

2-Й МАРОДЕР (оборачиваясь от двери): Мы еще сюда вернемся!

ГЛЕБ: Поговори мне еще, гнида! (толкает его в спину и выходит следом)

Кристина вскакивает на ноги и бросается к Виктору Викентьевичу.

КРИСТИНА: Виктор Викентьевич! Вы как?! Вы живы?!

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ (слабо): Жив… Жив… Ты не должна была выходить…

КРИСТИНА: Они бы вас убили! (помогая Виктору Викентьевичу подняться и усаживая его в кресло)

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Невелика беда. (прикладывает руку к груди)

КРИСТИНА: Что сердце? Сейчас!

Кристина бросается в соседнюю комнату и через секунду возвращается с таблеткой и стаканом воды.

КРИСТИНА (подавая их Виктору Викентьевичу): Выпейте скорее, отпустит.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ (выпив таблетку): Спасибо, мне уже легче…

ГЛЕБ (возвращаясь): Убрались. (Кристине) Как ты?

КРИСТИНА (бросаясь ему на шею): Со мной все хорошо! Но если бы не ты!.. Если бы не ты!.. (плачет)

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Ну, вот. Наконец-то изволил показаться. А я все ждал, ждал…

КРИСТИНА (оборачиваясь): Вы что же, знали, что он вернулся?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Девочка моя, я же не слепой и не идиот. Я видел, как ты к нему бегаешь.

КРИСТИНА: Что же молчали?

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Что же ты не рассказывала?

КРИСТИНА: Я боялась, что вы рассердитесь.

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: А я не хотел быть излишне любопытным. (протягивает Глебу руку) Спасибо тебе, Глеб! Без тебя мы бы и впрямь пропали.

ГЛЕБ (пожимая его руку): Я стыдился показаться вам на глаза, Виктор Викентьевич. Я очень виноват перед всеми вами. Я…

ВИКТОР ВИКЕНТЬВИЧ: Не продолжай. Ты желанный гость в этом доме, и я хочу, чтобы отныне ты оставался здесь. Комнат свободных, сам видишь, довольно. Отказа не приму.

ГЛЕБ (улыбнувшись): Спасибо! Я только рад… (косясь на Кристину)

КРИСТИНА: А откуда у тебя пистолет? Ведь ты сказал, что не хочешь стрелять в людей.

ГЛЕБ (пряча пистолет в карман): Не хочу. Но когда кругом столько шакалов и гиен, нужно быть готовым защитить себя, тех, кого любишь, и тех, кто не может защитить себя сам.

Сцена 7.

Гостиная. Празднично накрытый стол. За столом Виктор Викентьевич, Кристина и Глеб.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Настоящий праздничный ужин! Картошка в мундире, рыбные консервы, черняшка… Даже какое-то суфле на десерт! Что еще надо для жизни…

ГЛЕБ (смеясь): Шампанского!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Чего нет, того нет! Ничего, (приподнимая кружку) чаем почокаемся. С сахаром!

КРИСТИНА (вносит суповницу и ставит на стол): Все! Как говорится, кушать подано!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Ба! Даже суп!

КРИСТИНА: Скорее похлебка. Но, по-моему, ничего, съедобная. Гулять - так гулять!

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Правильно. Помолвка в жизни не так часто бывает. Если везет, то лишь однажды. Мне в этом смысле повезло. Мы с моей Галочкой познакомились еще студентами в Крыму. Было лето, солнце, белый песок, море… И Галочка словно сливалась со всем этим, была частью этого. Я не знаю, вероятно, были женщины красивее, но для меня никого прекраснее Галочки не было. Так было всегда… Наверное, те первые годы нашей совместной жизни были самыми лучшими для нас обоих. Ваш совместный путь начинается на совсем ином фоне, но я верю, что вы будете счастливы. Этому дому уже давно не хватает счастья. И вы возвращаете его в эти стены.

Глеб обнимает и целует Кристину. Виктор Викентьевич с улыбкой смотрит на них.

КРИСТИНА: А я верю, что эти стены помогут нашему счастью.

Кристина разливает по тарелкам суп. Глеб хватает картофелину и запихивает ее в рот.

КРИСТИНА (грозя ему половником): Не стыдно? Нас подождать не можешь?

ГЛЕБ: Прости, с утра не жр… голодный в общем.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Девочка моя, налей нам немного чаю. Прежде чем мы приступим к нашей прекрасной трапезе, я хотел бы сказать небольшой тост.

Кристина послушно наполняет кружки. Виктор Викентьевич встает.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Нас сегодня только трое за этим столом. И я хочу выпить за тех, кого нет с нами. И за то, чтобы те, кого мы ждем, вернулись. Те же, кто ушел в иной мир, всегда с нами. В наших сердцах, в нашей памяти. Да, нас сейчас лишь трое, но все, и живые, и мертвые, о ком думаем теперь мы, и кто думает, помнит о нас, также здесь, в этой комнате.

На заднем плане друг за другом появляются Лиза, Леонид, Алексей, Женька. Они замирают на равном расстоянии друг от друга вдоль комнаты.

Виктор Викентьевич, Глеб и Кристина чокаются и пьют чай, затем еще несколько мгновений стоят неподвижно, словно думая каждый о своем.

ВИКТОР ВИКЕНТЬЕВИЧ: Мы живем в грозное время, дети. И, чтобы выжить в нем, мы все, (слышите?) все должны стать Добровольцами. Каждый на своем месте. Воины на передовой, другие – в тылу, где работы, требующей самоотверженного и жертвенного служения, тоже непочатый край. Мы все должны служить. Не за страх, а за совесть. Насколько достанет наших сил. Линии фронта нет теперь. Кругом нас – наш фронт. Русский фронт. И мы его солдаты, служба которых бессрочна, как замечательно точно написал об этом наш убитый в Одессе поэт Негатуров.

У двуглавых орлов окантованы золотом перья…

Для двуглавых орлов неизменен имперский статут…

Между злом и добром, на границе Духовной Империи

Добровольцы-Солдаты безсрочную службу несут.

АЛЕКСЕЙ: Впереди, в темноте, - злое воинство черной материи,

В полумгле пограничной - шпионы, иуды, ворье…

Умываются потом кровавым Солдаты Империи,

Шаг за шагом в боях расширяя границы ее.

ЛЕОНИД: ХуторскИе народцы путь жизненный сытостью меряют;

Жаждет славы позер; торгашу - лишь в процентах резон…

Эти страсти скуднЫ для Солдата Духовной Империи:

Тесен хутор ему; мир барыг и позеров смешон!

ЛИЗА: Деньги, слава и власть добровольцу отнюдь не критерии,

Страх - не стимул ему, а чины - не мерило ему,

Но святая награда Солдату Духовной Империи -

- Поступь Божьих побед - дивный свет, прожигающий тьму.

АЛЕКСЕЙ: Ни опричникам грозным - дзержинским, скуратовым, бериям,

Ни царям, ни генсекам, ни лидерам скотских эпох

Не дается никак власть над сердцем Солдата Империи,

У солдатского сердца один государь - только Бог.

ЖЕНЬКА: Строй бойцов невелик, но зато не редеет с потерями -

- Все у Господа живы! И каждый, кто в Вечность уйдет,

Остается и там Вечным Воином Вечной Империи,

Путь к победам земным освящая с Небесных Высот.

ЛИЗА: А на грешной земле, твердо в принцип имперский уверовав,

В строй становятся те, чьи сердца - драгоценный кристалл.

И не знают порой добровольцы-Солдаты Империи,

Что на ратную службу их сам Вседержитель призвал.

АЛЕКСЕЙ: Строго спросится с них - ведь избранники Божьи тепЕрь они!

Будет сила дана им - прямая Небесная связь!

И простится им многое - честным Солдатам Империи -

- И войны неизбежная кровь, и окопная грязь…

 Елена Семёнова,

писатель, редактор журнала «Голос Эпохи»,

исполнительный секретарь РПО им. Императора Александра III

г. Москва