МОЯ ГРАМОТА

Как я научилась читать и писать - не знаю: меня никто не учил ни буквам, ни числам, со мною никто не занимался. Но зато я часто сидела с моими старшими сестрами и братом и смотрела, как они учили уроки, и вот таким образом я незаметно научилась читать и писать. Сначала мне доставляло большое удовольствие держать в руках книгу-букварь и рассматривать в нем картинки и большие буквы. Картинки-то были мне хорошо знакомы из нашей жизни. Например, мальчик в лесу с кузовком на шее кричит «a-у», и я запоминала буквы «а» и «у». Потом, вероятно, кто-либо из сестер показал мне при случае и другие буквы, и как из букв складываются слова. Но систематических занятий со мною не было. Мои старшие сестры и брат начали ходить в школу семи лет, а мне было в то время около пяти лет. Я была очень маленького роста, в связи с чем помню такой случай: сидела я на подоконнике в кухне и читала какую-то интересную книгу с картинками. В кухню к матери пришла соседка Настя - молодая женщина - попросить что-то у матери, увидев меня, маленькую, с книгой в руках, стала подсмеиваться надо мной:

- Смотрите, Нютка делает вид, что читает! А книгу, верно, вверх ногами держит!

Меня это очень обидело, но я спокойно возразила, что по-настоящему читаю. Настя не поверила и посмотрела, правильно ли я держу книгу. Убедившись в этом, она попросила меня прочитать указанное ею слово. Я, конечно, прочитала его; она указала другое - я и это прочитала. Тогда она начала охать да ахать:

- Подумайте, Ивановна, такой клоп, а уже читать умеет!

Я расхрабрилась совсем:

- Я и по мелким буквам читать могу!

Снова Настя стала меня испытывать, и опять охи да ахи.

Будучи еще совсем маленькой, я постигла и арифметику, сначала по пальцам, а потом научилась так хорошо устно складывать и вычитать, что скоро перегнала своих сестер и брата. Так, незаметно для самой себя и для всех окружающих, я научилась читать, писать и считать.

В арифметике я была очень бойка и память имела хорошую. Бывало, мать посылает более старшую сестру Маньку в лавку купить что-либо скоро-скоро, а для верности - меня с ней:

- Ты же смотри, Маня, купи полфунта масла подсолнечного, а не конопляного, вот возьми и бутылку для него и деньги, да поскорей! - наказывала мать в последний момент.

Я иду с Манькой за руку, а она меня наставляет:

- Чтобы не забыть, пока мы добежим до лавки, ты, Нютка, повторяй «полфунта», «полфунта», «полфунта», а я буду твердить «подсолнечного», «подсолнечного».

Мне кажется это твержение напрасным, ненужным, я хорошо помню, что сказала мать, но ослушаться Маньку сейчас нельзя: она надо мной старшая.

Приходим в лавку, и Манька обращается ко мне с вопросом:

- Сколько?

Я говорю:

- Полфунта.

Тогда она протягивает продавщице бутылку и деньги и говорит:

Полфунта масла, конопляного!

Я спешу поправить ее:

- Не конопляного, а подсолнечного.

Продавщица в недоумении:

Какого же точно? - и посылает нас назад с пустой бутылкой спросить мать точно, какого масла надо купить. Мать, конечно, сердилась, ей спешно нужно было масло, а из-за дурости Маньки получалась задержка. Поэтому очень скоро мать стала посылать в лавку меня, как более толковую.

НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА

Как только мне исполнилось семь лет, мать записала меня в начальную школу, записала в Каменную, куда ходили старшие сестры и брат, и которая считалась у нас центральной.

Занятия начинались у нас по всем школам молебном 16 августа, когда было еще совсем жарко, как летом. Мать надела на меня чистенькое свежее платьице, хотя это и был будний день, сверх него - беленькую пелеринку с кружевцами, что придало мне сразу праздничный вид, и, держа меня за руку, повела в школу на молебен. Идти с матерью в первый раз в школу было совсем не страшно. В лице ее я чувствовала большую защиту, она напоминала мне дом, где все было для меня знакомо и привычно.

После молебна при перекличке вновь поступивших детей меня не оказалось в списке; выяснилось, что меня вычеркнули из списка, узнав о моем местожительстве, и перевели в районную школу той части Бежицы, где мы жили. Мать, помню, очень волновалась и хлопотала, чтобы меня оставили в центральной Каменной школе. Благодаря знакомым учителям, ее хлопоты, слава Богу, увенчались успехом: меня все-таки оставили в Каменной школе.

После преодоления этого препятствия возникли новые хлопоты: мать стала просить, чтобы меня проэкзаменовали и поместили не в приготовительный класс, как всех вновь поступающих, а в более старший. Она утверждала, что я уже хорошо продвинулась в грамоте.

- Это ничего, что моя Нюта маленькая, она хорошо продвинута в грамоте! - вся раскрасневшись говорила мать.

Вот тут-то я глубоко почувствовала защиту матери, я бы сама по своей скромности и запуганности ни за что не решилась бы на это.

Матери уступили, и меня записали на экзамен. Радостные и возбужденные возвращались мы с матерью домой, шли быстро, и мать уже не вела меня за руку, я бежала следом за ней.

В день экзамена мать опять повела меня за руку в школу, а брат Георгий все время внушал мне и даже кричал нам вдогонку:

- Самое главное, не бойся, Нюта, держись уверенно!

Пришли. Перед школой масса детей, кто на экзамен, а кто на переэкзаменовку. Стояли все перед школой и ждали, когда вызовут. Вызывали по очереди всех других детей, а меня как бы забыли. Наконец, слава Богу, выкрикнули и мою фамилию. Пошла я внутрь школы одна, без матери. В большом зале посредине - длинный-предлинный стол, покрытый зеленым сукном. Как увидела я эту торжественную обстановку, стало мне вот как страшно! Затряслись поджилки. От страха остановилась я далеко от стола, как вкопанная, шагу вперед не могу ступить. Тут проходил какой-то учитель и спросил меня, чего я так далеко от стола стою. А я еле-еле выдавила из себя:

- На экзамен.

- На экзамен, малютка? - удивленно и как бы насмешливо протянул он, взял меня за плечи и повел ближе к столу. Спросил, как меня зовут, как моя фамилия, и что я умею делать. Я сначала отвечала шепотом, а потом, как почувствовала, что учитель «не страшный», стала отвечать на его вопросы бойчее, вспомнила наставления Георгия:

- Зовут меня Нюткой, умею читать, писать и считать больше чем до ста!

- Хорошо, Нюта, прочитай мне вот это, - и спокойно заставил меня читать, и считать, и все хвалил меня.

Я совсем успокоилась и на все вопросы, казавшиеся мне легкими, отвечала быстро и уверенно. Экзамен продолжался уже довольно долго, и я успела показать свои «знания», как вдруг учитель спросил меня:

- А что ты знаешь наизусть, Нюта?

- «Грибок», - ответила я быстро.

Он попросил меня продекламировать это стихотворение. Тут начала я говорить «с выражением» стихотворение «Грибок»:

Я родился в день дождливый

С толстой ножкой, но прямой.

Надо мной земля лежала...

- рассказывала я с различными интонациями, как пробивался из-под земли боровик, как он раздвигал прошлогодние листья и осматривался кругом.

Учитель искренно хохотал надо мной, а потом, не дав докончить стихотворение, сказал:

- Ну хорошо, Нюта, довольно, молодец!

Я обрадовалась и бегом бросилась от стола к выходу, будучи в полной уверенности, что выдержала экзамен в старший класс. На улице мать спросила меня:

- Ну как?

- Хорошо, - ответила я радостно.

- В какой класс?

- Не знаю, я не спросила, наверно, во второй, - отвечала я уже не так уверенно матери.

Она была мною недовольна:

- Хорошо, хорошо! Выдержала, выдержала! - передразнила она меня. - А спросить толком, в какой класс тебя приняли, не смогла.

Пришлось ждать конца экзаменов, и только тогда мать смогла подойти к старшему учителю школы Н.И. Воскресенскому и спросить его обо мне. Оказалось, что меня из-за моего малого возраста и роста определили в «старший» первый класс.

- Вот тебе и «хорошо», вот тебе и второй класс! - подсмеивались все надо мной дома, особенно Георгий. Но я была довольна, что выдержала экзамен вообще, что он уже позади, и что все было не так страшно, как я сначала думала.

И вот стала я ходить в школу, ходила после обеда к учительнице Ольге Ивановне Воскресенской. Наш класс состоял из вновь принятых, хорошо подготовленных девочек. В классе нас было человек сорок-пятьдесят. В большинстве девочки были куда бойчее и смелее меня. Как только нам указали нашу классную комнату, почти все девочки бросились занимать первые ряды парт. Класс был большой, высокий, с большими окнами. Парты стояли в нем рядами, одна за другой. Семь парт составляли ряд. Всего в классе было три ряда. Между рядами был довольно узкий проход. За каждой партой сидело по три ученицы. Я, как более застенчивая и пугливая, очутилась за задней партой, только там, среди незнакомых мне девочек, было еще свободное место.

Резко прозвонил звонок для начала занятий. Учительница почему-то не приходила, видно, задержалась в учительской. Почти все ученицы высыпали в коридор высматривать учительницу, а когда она показалась в противоположном конце, все они, толкая друг друга, бросились к своим местам. Учительница это заметила, вошла в класс очень строгая и сразу же заявила:

- Если звонок прозвонил, вы все должны спокойно сидеть по своим местам, а не выбегать в коридор.

Сказала она это внятно, строго, и на меня эти слова произвели сильное впечатление, и я потом никогда больше не выбегала из класса после звонка, боялась даже за товарок, которые продолжали это делать.

Мои соседки по парте оказались такими же тихими и послушными девочками, как и я, и мы вскоре сблизились.

Наша учительница - Ольга Ивановна Воскресенская - была не местная жительница, она приехала в Бежицу, кажется, из Москвы. Приехала-то она ненадолго, да так и задержалась в Каменной школе; в Москве же она была в университете. Муж ее - Николай Иванович Воскресенский - был старшим учителем Каменной школы. Ольге Ивановне было лет за тридцать, держалась она с нами строго и сухо. Она не кричала на нас, но почему-то все ее боялись и в ее присутствии вели себя тихо.

С утра Ольга Ивановна занималась с нами чтением, грамматикой и арифметикой, а затем чистописанием и списыванием из книг или грамматическими упражнениями. Так потекли школьные дни. Я быстро освоилась со школой, привыкла к ней и перезнакомилась с одноклассницами.

На передних партах сидели дочки зажиточных родителей. Они ходили в школу более аккуратно одетые, в коричневых платьицах с черными передниками по образцу гимназисток. Волосы их были заплетены в косички с бантами. С нами, более бедными и тихими, они держались несколько «свысока». Особенно «задавалась» Нина Моисеева. Сидела она за одной из первых парт, приносила с собой завтрак, всегда что-либо особенно вкусное: то булку с колбасой, то слойку - и всегда не то что ела свой завтрак, а, скорее, показывала его нам, дразнила нас.

Я чаще всего приносила на завтрак кусок черного хлеба и яблоко, которые съедала незаметно и быстро на перемене. Мы не любили эту Нину и прозвали ее «задавахой».

Занятия шли своим чередом. Легкие сначала уроки становились все труднее и труднее: правила грамматики, буква «ять», а по арифметике после легких сложений и вычитаний - таблица умножения. Ну и пришлось же мне дома посидеть над ней! Учила по столбцам, сначала умножить все на два. Заучив этот столбец, переходила к другому. Заучивание становилось все легче и легче, а столбцы все меньше и меньше. Самым коротким было умножение на девять: всего две строчки. При зубрении таблицы умножения мы сочинили стихи на Ольгу Ивановну:

Два часа бьет, Ольга Ивановна идет,

За стол садится и начинает злиться:

Пятью пять - вы не знаете опять,

Пятью шесть - вы не знаете, как счесть,

Пятью семь - вы не знаете совсем,

Пятью восемь - завтра спросим!., и т. д.

Заучив эти стишки, я очень хорошо запомнила и таблицу умножения, даже и вразбивку. Считать стало гораздо легче, и считать я стала быстрее. Незаметно мы перешли к решению задач. Решать задачи стало моим любимым занятием. Труднее шло дело с буквой «ять». Списывала, списывала, пока не заучила слова так же, как и таблицу умножения в рифмованной форме, и уже теперь в диктовках никогда не делала ошибок.

Уроки я охотно делала дома сама. Считая себя теперь школьницей, то есть взрослой, я должна была работать. Приготовление уроков поощрялось всем нашим окружением, даже в букваре было такое стихотворение:

Дети в школу собирайтесь,

Петушок пропел давно,

Попроворней одевайтесь,

Смотрит солнышко в окно...

Человек и зверь, и пташка -

Все берутся за дела:

С ношей тащится букашка,

За медком летит пчела...

Рыбаки уж тянут сети,

На лугу коса звенит,

Помолясь, за книгу, дети,

Бог лениться не велит.

Мне крепко вошло в сознание, что теперь я должна уже работать - учиться, ведь учение - это работа для детей. И ученье мне казалось совсем не трудным, а даже интересным. Помню, какое приятное было чувство, когда, бывало, приготовишь на завтра все уроки, книги с заданными уроками сложишь по порядку в стопочку, тетради с выполненными заданиями - тоже в стопочку под книги, в книжную сумку. У нас, девочек, не было ранцев, а были сумки из материи (мать шила их из чего-нибудь старого). Только выучив уроки, я могла заниматься чем-либо посторонним. Улица теперь отошла, и меня даже не тянуло туда. Все мои подружки сидели по домам и тоже готовили уроки.

Дни становились короче, вечера темнее и длиннее. В классе приходилось зажигать свет. В Каменной школе было электрическое освещение. В один из таких темных вечеров Ольга Ивановна оставила нас одних, предупредив, что уходит ненадолго. Действительно, она скоро вернулась с оравой мальчишек из другого класса. Она вызвала меня на середину класса и стала объяснять:

- Вы, мальчики, тяните и щипите ее (указывая на меня) и кричите: «Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанемся с тобой ни за что на свете!» А ты (обращаясь ко мне) отвечай жалобно и испуганно: «Ах, зачем, зачем я вам, миленькие дети, отпустите погулять, развяжите сети» и т. д.

Приближалось Рождество, и Ольга Ивановна хотела, вероятно, поставить маленькую сценку, как ребята поймали птичку. Этой постановкой она хотела показать всем школьникам, как плохо ловить птичек, которые, питаясь насекомыми, тем самым помогают человеку. В Бежице мальчики часто ловили щеглов, чижиков и других птичек, сажали их в клетки, чтобы они пели там. Ребята дергали и щипали меня по-настоящему, а я просила их отпустить меня. Весь вечер прошел в репетиции. Ольга Ивановна осталась очень довольна нашей «игрой» и стала как-то мягче, несмотря на свою всегдашнюю строгость и сухость. Мне было приятно видеть ее такой оттаявшей, но я была в большом смущении и недоумении, почему Ольга Ивановна выбрала меня для роли птички, а не бойких, хорошо одетых девочек, что сидели за первыми партами. Я все ждала, что она вот-вот заменит меня кем-нибудь другим. Но спросить ее об этом я не решалась и во всем послушно подчинялась ей.

Длинные школьные вечера стали проходить теперь очень оживленно в репетициях. Мальчики совсем обнаглели и щипали меня до боли. Наконец, пришло Рождество. Наша постановка имела на детском вечере большой успех. У меня, как у пойманной птички, билось сильно сердце, и мой голос, естественно, дрожал: «чирик, чирик, чирик...»

К Рождеству нам дали «сведения», где были выставлены отметки по всем предметам. У нас была пятибальная система, и высшим баллом была «пятерка». У меня в сведениях были почти только пятерки. Этому я тоже удивлялась, ведь я всегда отвечала так тихо и пугливо на все вопросы Ольги Ивановны.

После Рождества еще долго тянулись школьные дни. Тогда я заметила, что в школе дни тянутся все-таки гораздо дольше, чем когда я бегала по улице.

Но вот и зима прошла. Зимой нас мало выпускали наружу, а весной во время перемены мы бегали во дворе школы и играли в мяч.

Вскоре после Пасхи нас распустили на летние каникулы, объявив, кого перевели во второй класс, а кого оставили в первом на второй год.

За весь учебный год в первом классе я успела выучить таблицу умножения и слова с буквой «ять», «где и как ее писать». Писали мы в первом классе в тетрадях по трем косым линейкам, а арифметику - по клеточкам. Запомнилось мне также, что я очень любила начинать писать в новой тетради.

Так закончился первый класс, и все лето я снова бегала по лесам и играла на улице, забыв про школу. Только двадцатого июля - на Ильин день - наш престольный праздник, встретив возле церкви своих одноклассниц, я с грустью вспомнила, что лето уже прошло, и что скоро надо будет опять идти в школу. Но уже шестнадцатого августа я с радостью отправилась на молебен в школу.

Шла теперь одна и не так пугливо, как в прошлом году в первый раз. Теперь все там было мне знакомо, теперь я была там своя, там было много девочек, ставших мне близкими, даже Нина Моисеева казалась хорошей и милой.

ВТОРОЙ КЛАСС

Шестнадцатого августа после молебна сделали перекличку учеников и указали каждому классу его помещение. Наш второй класс помещался в другом коридоре, ближе к учительской. Теперь я была смелее и постаралась захватить для себя место за одной из первых парт. Ведь сидеть за первой партой куда интересней: видишь всегда перед собой учительницу и всех, кого она вызывает к столу отвечать. Я захватила парту как раз перед столом учителя, а два других места за ней удержала для моих прошлогодних соседок - Пани Хрычиковой и Кати Киреевой.

После звонка в класс вошел молодой, лет двадцати пяти - двадцати семи, учитель с журналом. Он был среднего роста, широкоплечий. Он попросил нас сидеть тихо и как-то сразу взял весь класс в руки и привлек его внимание. Он начал с того, что теперь будет нашим учителем, что зовут его Тимофеем Васильевичем, что он будет заниматься с нами по всем предметам, кроме Закона Божия. Он считал, что мы, как взрослые, как второклассницы, будем вести себя хорошо. После этого он по очереди познакомился со всеми девочками.

Тимофей Васильевич показался мне строгим учителем, но добрым. С каждым днем Тимофей Васильевич нравился мне все больше и больше. Он как-то сразу сумел сродниться с нашим классом и стремился приобщить нас к тому, что знал сам. Его уроки были интересны и проходили быстро. Очень часто он приносил в класс вместе с журналом какую-либо книгу и объявлял, что если мы будем тихо сидеть, он будет нам читать интересную книгу. Мы, конечно, обещали и, действительно, сидели тихо, слушая либо про жизнь и быт арабов-бедуинов, либо еще про кого-нибудь, либо интересный рассказ. До тех пор я никогда не думала, что книги без картинок тоже могут быть интересны. Тимофей Васильевич научил нас любить книги без картинок. Чтение учителем вслух интересных книг очень скрашивало уроки.

Но как-то раз Тимофей Васильевич прервал чтение, подошел ко мне и сказал, чтобы я продолжала читать вслух вместо него. Я смутилась от такой неожиданности и дрожащим голосом принялась за чтение, но постепенно я успокоилась, и голос зазвучал ровно и плавно. С тех пор я стала часто читать вслух для всего класса интересные книги Тимофея Васильевича. После чтения, незадолго до звонка, он обращался ко всему классу с каким-нибудь вопросом по поводу только что прочитанного. Знавшие ответ поднимали руки, каждой хотелось ответить, и все старались как можно выше поднять руку. Если спрашиваемая отвечала правильно, мы опускали руки, если же неточно, - мы еще выше тянули руки вверх. Я часто поднимала руку и долго держала ее поднятой, мне все казалось, что другие девочки ответили недостаточно полно. Помню, раз после интересного рассказа, где восторжествовало добро, на вопрос Тимофея Васильевича, что показал автор в прочитанном рассказе, все девочки ответили - добро. А мне хотелось сказать что-то большее, и я все еще держала руку поднятой. Тимофей Васильевич был в недоумении и спросил меня, что я еще хочу сказать в дополнение. Я, не стесняясь, ответила, что в этом рассказе показано торжество Бога и Его любовь. Тимофей Васильевич похвалил меня за такой оригинальный ответ.

И теперь я вела себя на уроках тихонечко, после звонка сидела за партой, не выбегая в коридор. И вот однажды после уроков ко мне подошел Тимофей Васильевич и сказал, чтобы я привела к нему кого-либо из родителей. Дома я рассказала об этом, Георгий начал надо мною издеваться:

- Смотрите, какая у нас тихоня! Тихоня-тихоня, а учителя вызывают родителей в школу!

Я старалась всех уверить, что я ничего плохого не сделала, и учитель меня не бранил, когда просил привести кого-либо из дома. Но к моим словам отнеслись подозрительно. Дело в том, что в Бежице, как и везде, было принято вызывать в школу родителей, если ученик вел себя плохо. Родители обещали больше следить за своим ребенком, чтобы его не исключили из школы. Приглашение моих родителей в школу к учителю было поэтому воспринято как результат какой-то моей проказы. Георгий был в этом совершенно уверен:

- Зря учитель не будет вызывать!

На следующий день в школу за разъяснением пошла Лиза, как старшая сестра. Тимофей Васильевич встретил ее любезно и на ее вопрос, чем провинилась Нюта, сразу же поспешно объяснил, что вызвал он родителей не из-за моего плохого поведения, а чтобы попросить родителей обратить внимание на мое здоровье. Ему казалось, что я бледна, выгляжу болезненно. При этом он очень хвалил меня, как способную и хорошего поведения. Дома Лиза рассказала все матери, и мать стала чаще давать мне в школу на завтрак хлеб с салом, что у нас считалось лакомством.

А занятия в школе во втором классе шли все интереснее. Частенько теперь бывали диктовки. Вот где помогали мне выученные прежде стихотворения из слов с буквой «ять»! Писали мы во втором классе уже по двум косым линейкам. Решать замысловатые задачи было одно удовольствие. Я очень радовалась, когда ответ моего решения какой-либо трудной задачи совпадал с ответом, данным в конце задачника. Я тогда громко кричала на весь дом:

- Ура! Мой ответ совпал с ответом задачника! Задача решена правильно!

В такие минуты я чувствовала себя особенно радостно, была как бы «на десятом небе». Решение трудных задач было для меня своего рода спортом. Как-то раз я долго сидела вечером над одной задачей, все не могла найти правильного подхода, не могла найти «ключа» к ее решению. Долго я билась над ней, но все было напрасно. Был уже поздний час. Досадуя на себя, я, не решив задачи, легла спать. Я долго еще думала об этой замысловатой задаче, но сон взял свое, и я уснула. Какая же была радость, когда я во сне вдруг нашла подход к решению этой задачи! От радости я даже проснулась, сразу же в одной рубашке подбежала к тетради и скоро-скоро записала решение, увиденное во сне. Решение оказалось правильным. В тот день в класс я вошла сияющая и спокойная. Задачу эту решила из всего класса я одна!

Уроки Закона Божия были легки и интересны. Учить Ветхий Завет было интересно, как сказки! Батюшка был добрый и почти всем ставил пятерки. Дома же Георгий часто долго сидел над уроками Закона Божия, он в это время был уже в «городском училище», а там был строгий батюшка; бывало, на мой вопрос:

- Почему тебе так труден Закон Божий? - он с презрением отвечал:

- Тебе что! История Ветхого Завета? Это чепуха! Вот катехизис! Посмотрел бы я на тебя, как скоро выучила бы ты его!

В Каменной школе вошло в обычай на Рождественских каникулах ставить самими учениками какую-либо поучительную пьесу.

Так было в 1-м классе, когда ставили «Ах! попалась, птичка, стой! не уйдешь из сети, не расстанемся с тобой ни за что на свете!»

Во 2-м классе, тоже ставили пьесу (не помню название), более сложную и более красивую, где поучали к состраданию бедным и несчастным людям. И на этот раз главная роль выпала мне, и я не «играла», а как бы действительно была той маленькой несчастной девочкой, которую мачеха послала в лавку ближайшей деревни (через лесок), дала ей 20 копеек (двугривенный), завязала их в уголок платочка и наказала скоренько сбегать туда и назад. Знакомый крестьянин привез для меня сарафанчик и совсем новые, только что сплетенные лапоточки от своей маленькой дочери; все эти вещи были по мне, как будто для меня специально сделаны. Надела все на себя и стала настоящей девочкой-крестьянской Варей.

Войдя в лес, Варя увлеклась яркими цветами и начала собирать их, платочек-то и потеряла, не заметив, как и где. Долго собирала цветы и набрала целую охапку, что и в руках не вместить. Присела на траву, чтобы разобрать цветы, да и уснула крепко. Спит и видит во сне, как все цветы - ландыши, фиалки, колокольчики, ромашки и другие - танцуют и водят хороводы вокруг нее под звуки леса (нежные мелодии); но вдруг Варя проснулась, вспомнила, что ей спешно надо было сбегать в лавку, хватилась денег, завязанных в уголок платочка, и тут только поняла, что она уронила платочек с деньгами; она так испугалась этой потери и начала горько плакать и причитать, как ей теперь быть. Вдруг из-за дерева выходит ее брат - Ваня, узнав, в чем дело, он стал утешать Варю и, вытащив из кармана своих штанов платочек с завязанным в нем двугривенным, спросил Варю: «Не этот ли платочек ты потеряла?» Варя так искренне обрадовалась находке, что принялась тут же танцевать и кружиться вместе с братом.

Спектакль имел головокружительный успех. «Публика» (школьники) ревела и рукоплескала, а когда я вышла из-за сцены в зал, меня окружила толпа, и каждый хотел меня потрогать, а гости - гимназистки старших классов - просили меня потанцевать с ними: в зале играла музыка. Я удивлялась, что так привлекла к себе внимание и симпатию. Ведь я только на время превратилась в Варю. Все остальное мне было знакомо и привычно - лес, цветы, сбегать в лавочку, когда мать посылала меня спешно, а лапоточки хорошо и удобно сидели на ногах, что бывало у меня редко: обычно новые ботинки всегда сдавливали ноги до боли, а тут в лаптях было удобно и приятно.

Второй класс я тоже закончила хорошо. Опять каникулы, все школы распустили на лето. А лето снова пронеслось так быстро по лесам за ягодами, в играх на улице. Незаметно подползло и шестнадцатое августа, и я уже в последнем классе начальной школы - в третьем!

Как радостно было идти в школу на молебен шестнадцатого августа! Какое-то хорошее-хорошее чувство было внутри. Чем-то родным, близким стала для меня школа. Шли мы туда, как к себе домой. Приятно было встретить после долгой разлуки своих товарок, учителей. Так бы и бросилась к ним на шею, но этого нельзя было делать, и только наши лица расплывались в широкую улыбку при встрече. Надетые впервые с весны ботинки приятно стягивали растоптанную за лето ногу: все лето мы бегали босиком. В школу же надевали ботинки.

Анна Кузнецова-Буданова

+1974 г.