(Под редакцией Владимира Смысловского)

Глава 6

И. Владимиров. Долой орла!

И вот апрель 1917 года. Февральская революция. Царь Николай II отрекся от престола. В кадетском корпусе идут горячие разговоры, споры. Наш воспитатель, оказалось, был либерально настроен, и отречение царя от престола его очень устраивало. А у нас, мальчишек, была смута.

Так вдруг из призыва - «за Веру, Царя и Отечество» вычеркнулось слово - «Царь». Но когда мы побывали в очередную субботу дома, то вернувшись, настроение среди нас было другое и очень разное. Мнение родителей, естественно, определяло и наш взгляд на революцию.

Так как в моей семье мужчин не было, а женщины жалели царя-батюшку, то и я тогда склонился к монархизму. Мою маму возмущали студенты и народ, шагающий по улицам Москвы с красными флагами, с пением «Смело товарищи в ногу». А меня эти демонстрации как-то особенно волновали. В моей двенадцатилетней голове был ералаш. Прислушивался к разным слухам и разговорам.

Появился на горизонте Керенский и Временное правительство. Что творилось в верхах и вообще в политической жизни страны, я представлял себе довольно смутно. Чувствовал только, что семье нашей будет хуже. Прошла весна, прошло отпускное лето, вернулись мы в стены нашего корпуса и поняли, что никакого единства мнений в нашем классе не было. И все было непонятно и тревожно. Пришел октябрь, и мы узнаем, что власть берут какие-то большевики. Керенский бежал за границу. А здание нашего корпуса было превращено в крепость.

Все входы в него были забаррикадированы. Наши офицеры, старшие кадеты были вооружены, и корпус был на осадном положении. Большевики поставили пушки против нашего здания и били по нему снарядами прямой наводкой, которые, между прочим, достигали цели только тогда, когда попадали в окна, ибо трехаршинные стены Головинского дворца были непробиваемы. Никаких занятий, конечно, не было. Находились мы во внутренних комнатах здания и только прислушивались к тому, что происходит. Обсуждали всевозможные варианты. И все это нам казалось романтично. Эта осада продолжалась неделю. А дальше, как говорили, наши руководители получили сведения о том, что юнкерские училища в Москве капитулировали. Кремль в руках большевиков, и открыли все двери. Опасность миновала, но кадетов из помещения не выпускали, пока наши родители не привезли нам штатское одеяние и в сопровождении взрослых мы разошлись по домам. Это было сделано властями потому, что было бы небезопасно появиться нам на улице в кадетской форме. У народа на улицах, а особенно у моряков настроение было довольно агрессивно, и они могли с нами расправиться «по-свойски». За мной приехала моя старшая сестра Таня, и мы с ней проследовали пешком из Лефортово до Пречистенки.

   После того, как утихли уличные бои, и спустя некоторое время жизнь в Москве вроде стабилизировалась.  Нас пригласили учиться в кадетский корпус, который был уже переименован в военную гимназию, на новом основании совместного обучения. Наш корпус слили с Елизаветинским женским институтом. И мы начали учиться и жить вместе с девочками. Но из этого мероприятия ничего путного не получилось, и нас распустили по домам. А жизнь революционной Росси неумолимо шла. Об этом написано много исторических книг, и не мне об этом писать.

   А семья наша подвергалась суровым испытаниям. Мы начали сильно голодать и холодать, ибо центральное отопление не работало, и мы отапливали одну комнату маленькой железной печкой, так называемой - буржуйкой, и всей семьей жили в этой комнате. Дров, конечно, тоже не было и главным добытчиком топлива были я с младшим братишкой - Андрюшей. Мы с ним, украдкой ломали деревянные заборы и доставляли их домой.

   Не помню точно, когда из плена вернулся отец домой (1918 год - прим. В. Смысловского). Война была закончена, и он устроился на какую-то работу, а по воскресеньям ходил на Смоленский рынок /по прозвищу «Смолега»/ и продавал все фамильные ценности: фарфор, хрусталь и прочее. Возвращался он с мешком продуктов, и в этот день мы шикарно обедали. Но хорошенького понемножку. Вскоре отец и мать были арестованы и посажены в концентрационный лагерь, который помещался в Андроньевском монастыре. Как говорили тогда, их посадили в качестве заложников[1]. А дело было в том, что мой старший брат вернулся с фронта, сначала даже успешно работал на каком-то конном заводе, а потом он исчез. Как говорили в семье, он сбежал за границу, ибо не рассчитывал, что его, бывшего гвардейского офицера, оставят в живых. Видимо, у него были основания так полагать, тем более, что история подтвердила подобное.

Несправедливость с детства для меня была невыносима. Не могу простить кому-то за отца и за его четырех братьев. Все они беспрекословно приняли Октябрьскую революцию. Все они честно и добросовестно начали работать на молодую, еще не окрепшую республику. Старший Евгений продолжал свою изобретательскую работу на военную промышленность. Но во избежание разглашения государственной тайны, его поместили в дом на Лубянке /ВЧК/. Предоставили ему изолированную комнату с удобствами, доставили туда его личную пишущую машинку и необходимую литературу. И он работал, но в одиночке. В результате такая тюрьма оказалась для него роковой. Он заболел - инсульт и его, уже инвалида, отдали семье. И вскоре бесславно умер.[2]

    Второй брат, Павел, преподавал в военном училище на Знаменке (Александровское училище - прим. В. Смысловского), где теперь реввоенсовет, но умер от туберкулеза.

   Третий - Михаил, не успел никого разгневать и умер от сыпного тифа на посту начальника высшей артиллерийской школы[3] на Пречистенке /бывший Александро-Мариинский институт/ и был похоронен с воинскими почестями под артиллерийский салют.

   А младший - Всеволод, который большую роль сыграл в моей жизни, работал в секретном отделе ВСНХ в качестве инженера-технолога. Получал высшую зарплату, так называемый - партмаксимум, не будучи партийным, работал довольно долго и успешно. Но в результате «Сталинской разверстке» был ликвидирован[4].

Глава 7

И вот эта дружная, честная семья родных отца в катастрофическую минуту приютила меня с двумя младшими братьями. Поселились мы у них в доме в Большом Афанасьевском переулке на Арбате. Старшая сестра Таня тогда работала в какой-то канцелярии и с младшей сестрой Верой остались жить на Пречистенке. Таня усиленно стала хлопотать об освобождении родителей. И через два месяца ей удалось вызволить мать из лагеря. А отец продолжал еще сидеть в Андроньевском монастыре. Я навещал его и возил ему на саночках продукты питания. Мать, выйдя на свободу, поступила работать в какое-то учреждение, куда устроил ее муж моей двоюродной сестры Ольги. Он занимал тогда какой-то видный пост. А мы, братья, продолжали жить и воспитываться под руководством дяди Всеволода. Нас определили в советскую школу. Осенью 1920 года я поступил в 6-й класс 9-ой школы МОНО. Она называлась опытно-показательной и помещалась в Староконюшенном переулке на Арбате, в помещении Медвединской гимназии.

Учиться мне было легко, т.к. контингент учеников был разношерстный, то программа была облегченной. Языки, например, в 6-м классе начинали только с азбуки, а у меня была уже относительно солидная подготовка, и я на этом основании имел большое преимущество. Моим классным руководителем была преподавательница немецкого языка и я у нее был первым учеником, ибо изъяснялся с ней на немецком языке /тогда я его еще помнил/. А в то время /время военного коммунизма/ театры и почта были бесплатны и билеты распределялись по учреждениям и учебным заведениям. Таким образом, за время учения в школе мне удалось пересмотреть все оперы в Большом театре и многие драматические спектакли, т.к. моя добрая немка давала мне билеты в первую очередь, тем более, что занятия у нас были в вечернее время, и я, как хороший ученик, мог иногда на них не присутствовать.

На всю жизнь я запомнил мое посещение драматического театра. Это был театр, так называемый «бывший Корш». Шла пьеса «Сам у себя под стражей». Еще до открытия занавеса, во время музыкальной увертюры, я был охвачен необыкновенным волнением, и предчувствие чего-то таинственного вызвало у меня радостные слезы. Я переполненный душевным счастьем, просмотрел спектакль. И с той поры мечта о театре реально вошла в мою жизнь и созрела в душе моей с каждым посещением театра. В школе я вступил в драматический кружок, которым руководил в то время артист Малого театра Владимир Федорович Лебедев. Я очень увлеченно занимался в кружке и уж конечно, часто посещал спектакли Малого театра. Тогда для меня Малый театр был идеалом, тем более, что видел на этой сцене таких великих актеров как Ермолова, Давыдов, Правдин, Лешковская, и многих других замечательных актеров.

   Нежно вспоминаю наш школьный кружок, с которого в результате подались в актеры: Слава Плятт, Вася Марков, Олег Смирнов, Вероника Полонская.

   Вспоминаю удивительное совпадение: мой дядя Всеволод, заметив у меня способности к живописи еще в школьные годы, определил меня к художнику Озерову на частные уроки, и оказалось, что у него тоже брали уроки рисования Слава Плятт и Вася Марков. А в школе мы оформляли все наши спектакли. Через некоторое время мой дядюшка понял, что Озеров учит меня рисовать законченные картинки, а не учит мастерству, и определил меня в студию знаменитого графика Кардовского Дмитрия Николаевича. Помещалась эта студия на чердаке на Тверской улице. Это были серьезные занятия. Ежедневно мы рисовали с натуры три часа обнаженную фигуру или женскую или мужскую и два часа портрет. Из этой студии вышли многие знаменитые художники, как ныне здравствующий академик Шмаринов, Ефанов, Корин и другие.

Но художник из меня не получился, и даже не потому, что не хватало способностей, а потому, что заболев еще в детстве театром, я уже был не в состоянии отказаться от мечты. Мой дядюшка, конечно, не знал о моих сокровенных мечтаниях и потому все время как-то пытался направить мое развитие по линии живописи. Он носил написанную мной икону «Нерукотворного Спаса» к художнику Нестерову, в то время еще живущему. И тот определил, что у мальчика есть способности, но это не бог и что надо учиться.

Глава 8

И я учился. Учился в студии, учился в школе на уроках рисования, которые проходили у нас хоть и странно, но любопытно.

   Наш преподаватель рисования человек был необычный. Во-первых, он помимо своей специальности еще и был увлечен музыкой. Он преклонялся перед Чайковским и даже писал музыку, подражая ему. Он иногда проигрывал нам свои произведения. Мы, конечно, рисовали натюрморты, но на дом получали задания нарисовать композицию на какой-нибудь страшный рассказ, который он нам рассказывал на уроке. Помню, как однажды я отличился. Наш Василий Аполосович /так звали педагога/ пришел в восторг от моей картинки, показывал всему классу и утверждал, что она действует эмоционально, что даже мурашки по коже бегают. Он тоже рекомендовал мне после школы идти во ВХУТЕМАС /так называлось высшее учебное заведение по живописи/ бывшее «Строгановское училище».

Вспоминая мои школьные годы, я теперь ясно понимаю, что рос во мне типичный дилетант. Увлечение театром и живописью было основными, но кроме этого я был сильно не равнодушен к музыке и вместе с моим другом - Леней Соковниным /пианистом/ посещал симфонические фортепьянные концерты в консерватории.

Я серьезно увлекался астрономией и штудировал труды Фламариона. И уж конечно писал стихи и даже прозу. Дядюшка серьезно относился к моему образованию и руководил моими домашними занятиями по всем предметам. Математику я штудировал дома по двухтомнику Маракуева, отчего этот предмет я знал лучше нашего школьного преподавателя. По заданию дядюшки я писал домашние сочинения на вольную тему. Он был мною доволен, а каждое воскресенье он будил меня очень рано, поил меня очень вкусным кофе и мы с ним шли в церковь, где оба пели на клиросе. А это верно потому, что дома я любил взять однотомник Пушкина и на импровизированную мелодию пел его стихи. Временами даже мечталось петь в опере. У меня, действительно был какой-то вокал. В школьном хоре я даже был запевалой.

Музыку всегда любил очень и завидовал музыкантам. Вступил в школьный оркестр народных инструментов. Пытался играть на контрабасе, но в результате, разочаровался. В одиночестве подходил к школьному роялю и пытался чего-то импровизировать. Кидало меня в отрочестве по искусствам. Хотелось все! Играть, петь, рисовать, писать и даже сольно танцевать.

Тем временем продолжалась гражданская война. Москва жила впроголодь до появления НЭПа. Отец вышел на свободу и был приглашен преподавать в высшей стрелковой школе, которая базировалась в Кремле. Читая лекции по математике, физике, географии и военному делу. Получал он продуктовый паёк, чем поддерживал нашу жизнь. Жил он отдельно от нас, но в этом же доме в Большом Афанасьевском переулке. Мне нравилось с ним общаться и беседовать на многие, многие научные и философские темы. Его эрудиция восхищала меня. А впоследствии, когда подошло время моего окончательного решения выбрать путь театра, он довольно активно мне этого не рекомендовал, аргументируя тем, что в нашей семье и фамилии все были математики, и никогда не было актеров. И, мол, гены неизбежно возьмут свое.

Это был единственный пункт, который я не принял у него в наших беседах. Кто знает, возможно, он был и прав, возможно, мои математические способности сделали бы меня деятелем подобно Ландау. С другой стороны, актер все же из меня, хоть и не выдающийся, но получился. А на театре нужны не только Станиславские, а порой и Смысловские.

 Мой двоюродный дядюшка, наш домашний врач, хирург - Стеблин-Каминский, дядя Гриша, будучи любителем театра, однажды затеял сделать домашний спектакль под названием «Я сейчас учусь». Мне он поручил заглавную роль. Спектакль получился смешной, все остались довольны, а дядюшка больше всех. Связь с этим дядюшкой я потом поддерживал до его смерти.

 Он первый предложил мне попробовать выпить рюмку водки. И с той поры я не избегаю подобного застолья и даже «защитил» своеобразную диссертацию: создал популярную среди друзей «Смысловку».

Школьный годы! Милые школьные годы! Школьные друзья. Встречи. Разговоры. Споры. Всевозможные увлечения. Театр. Живопись. Музыка. Новости техники. Как я был счастлив, когда впервые в жизни услышал голос из эфира, посредством построенного лично моими руками детекторного приемника! А девушки? Сколько их было, которые волновали мою мечту. Особо заполнилась на всю жизнь - это Люся Могильгельницкая. Не могу не остановиться на этой романтической страничке моей отроческой жизни. Мы с моим братом Андрюшей были увлечены церковными службами с участием популярного протодиакона Прокимнова. Он обладал великолепным голосом, был удивительно музыкален и служил в церкви «Большого Вознесения» Эта церковь по сию пору стоит у Никитских ворот и охраняется государством, ибо в ней венчался Пушкин.

И вот во время неоднократных посещений этой церкви, мы увидели там двух девушек, которые нам безумно понравились. Они тоже были частыми посетителями таких служб. Мы начали атаковать их своими взглядами, а по окончании службы провожали их до дому на некотором расстоянии сзади них. Я был влюблен в Люсю с карими глазками, Андрюша - в Валю Маевскую. Завязалось знакомство. Много, много раз совершали мы путь от церкви до Хлебного переулка. И счастье было так близко, так возможно, но... в один огорчительный день, девушки наши со своими родителями покинули Москву.

А школьные годы продолжали свое движение в жизнь. Когда сейчас возвращаешь свою память в невозвратимые дни, дни, когда постепенно расставался со своим отрочеством и переходил в увлекательный, много познаваемый отрезок жизни - юность, то понимаешь, что все это время было решающим и крайне необходимым для моего формирования. Когда еще не нес на своих плечах ряд обязанностей, забот, предъявляемых повседневной жизнью, и лишь жадно впитывал в себя окружающий мир. Впервые познавал тогда литературу, непосредственно наслаждался ее красотой. Впервые слушал музыку! Разную музыку! Когда нарождалась моя любовь к тому  или иному жанру, к тому или иному композитору. Посещал Третьяковскую галерею, музей западной живописи, музей изящных искусств, я обогащался великими произведениями живописи. И в душе моей определились идеалы. Пушкин, Толстой, Достоевский, Рахманинов, Чайковский, Бетховен, Врубель, Серов.

Глава 9

Братья и сестры Смысловские: Кирилл, Андрей, Вера, Татьяна и сам Игорь Алексеевич

Весной 1924 года я окончил школу. Все мои сверстники устремились в ВУЗы. Не хотел и я отставать от них и незамедлительно подал свои документы в Университет на физико-математический факультет. Но в душе мечту свою не гасил. Надо было найти оправдание для моего дальнейшего пути. А в то время людям, подобно моему социальному происхождению, попасть в Университет было делом маловероятным, ибо детей бывших дворян принимали в количестве двух процентов. Ну и для какой-то незначительной реабилитации нашего сословия отец мой, который в это время уже работал в качестве инженера-электрика в так называемом учреждении «Каширстрой», устроил меня работать в качестве ученика электромонтера. Работали мы в здании Московского Университета по электрооборудованию аудиторий и кабинетов.

Так началась моя трудовая жизнь. Небольшую зарплату, которую получал, я с гордостью отдавал на хозяйство своей тетушке. Шли дни. Днем работал, вечером готовился к экзаменам, а по ночам общался со своей мечтой. Наступили экзамены. Как сейчас помню, я совсем не волновался, не боялся, видимо по тому, что был хорошо подготовлен /особенно по математике/ и не страшился неудачного исхода. С блеском я сдал экзамены по всем предметам с оценкой «Весьма удовлетворительно» /это была высшая оценка, ибо в то время цифровых оценок не ставили/. Даже по политграмоте я не сробел и вышел с честью. Помню, как экзаменатор гонял меня по всему учебнику «Стачки». Тогда это была единственная литература, ибо никакой «Истории партии» и политэкономии еще не существовало.

И, видя, что я отвечаю на все его вопросы довольно хорошо, он задал мне последний вопрос: «Что сказал Ленин на первом съезде партии о крестьянстве?» На что я ответил, через небольшую паузу: «К сожалению, В.И. Ленин не присутствовал на первом съезде партии».

Тогда он тоже улыбнулся, сказал «Спасибо» и поставил высшую оценку. В результате в списке достойных учиться в Университете меня не оказалось.

В глубине души я был доволен таким исходом и спустя некоторое время я принимал предложение работать в мастерской наглядных пособий в качестве электромонтажника. Там я начал прилично зарабатывать, мой дядюшка продолжал беспокоиться за мои живописные способности, и устроил меня на вечерние платные курсы прикладного искусства.

В это время НЭП уже был в полном разгаре. Открылись частные предприятия, магазины, и жить стало лучше, жить стало хорошо. Жить стало интересно. Все искусства расцвели свободно, разнообразно. В живописи появились всевозможные течения, всевозможные «измы». Рождались новые театры. В Москве открылось множество театральных студий, каждой из которых руководил какой-нибудь мастер. Витрины магазинов украшались интересной рекламой. По этой части я и подвизался с моим товарищем по школе - Федей Тарасовым. Это было добавочным заработком.

В кинотеатрах крутили множество заграничных фильмов с участием мировых звезд. Из окон ресторанов неслись звуки новейших фокстротов и танго. В залах консерватории регулярно давали концерты классической и современной музыки. Вспоминаю великолепных пианистов Игумнова, Нейгауза, Льва Оборина, Эгон Петри /не помню его национальности/, скрипача Сибора, дирижера Абендрота и многих других.

А сколько интересных вечеров в здании Политехнического музея. Вечера поэтов. Любил я посещать лекции путешественницы Корсини с цветными диапозитивами. Время было содержательным и не только для меня. Хотелось везде быть, все видеть и много знать!

Итак, с утра работал в мастерской, а вечером посещал курсы прикладного искусства. Народу там было много, но удивительно дружная компания. В основном все взрослые и интеллигентные люди. Мы часто скидывались по два рубля и устраивали у кого-нибудь на дому очень милые посиделки. Стол был добротный, вплоть до черной икры. Завязывались дружеские отношения, даже романы. Вначале я подружился с Ниной Леонтович. Бывал  у нее дома, ибо ее отец, бывший генерал и был знаком с моим дядюшкой. Помню вечер у него дома. Собралась молодежь, среди которой была шестнадцатилетняя Верочка Дулова. Тогда она кончала консерваторию по классу арфы. И вот, по просьбе присутствующих, она выступила и что-то чудесно играла. И сама она была очень мила. А в наши дни теперь это народная артистка республики - Вера Дулова. Потом у меня завязалась тесная дружба с Алешей Симуковым, Ефимом Гольдберг и Верой Шульмастер, а с ней дружба перешла в роман.

После окончания курсов, мы трое продолжали дружить. Вместе продолжали заниматься живописью у братьев моего школьного товарища - Феди Тарасова. Вася и Коля Тарасовы были профессиональными художниками и помогали нам в овладении рисунком. Мои отношения с Верой начали постепенно изменяться. Во-первых, потому что она очень не советовала мне осуществить мою мечту о театре, а во вторых я заметил, что Коля Тарасов не на шутку влюбился в нее, а посему я тихо-тихо ретировался. Дружба средь нас троих продолжалась, но пути по жизни пошли разные. Алеша и Ефим подались в литературу, а я в театр, только Вера не меняла своей профессии художника и вышла замуж за Колю Тарасова. Ефим стал великолепным прозаиком под псевдонимом - Ефим Дорош. А Алеша - драматургом. Ефим был самым младшим из нас, а вот ушел из жизни первым. С Верой и Алешей мы встречаемся и всегда вспоминаем добром нашу юность.

Глава 10

В дальнейшем моя семейная жизнь видоизменилась. По просьбе матери, да и по своему скрытому желанию, я переехал на постоянное жительство к матери. В это время сестра моя Вера, до сей поры жившая с матерью, вышла замуж и переехала к мужу и маме, конечно, было одиноко. И таким образом я встал на самостоятельный образ жизни. Теперь меня никто не мог остановить, одернуть, упрекнуть в моем выборе дальнейшего пути.

Курсы я закончил, но продолжал работать в мастерской и начал подготовку к поступлению в театральную школу. Готовился, как теперь понимаю, неправильно. Но некому тогда было мне помочь и научить, как теперь помогают молодежи. А может, нет худа без добра, и кривая вывезла?

Подал заявление в Московский Театральный техникум им. Луначарского. Помещался он на Сретенке. Директором его была интереснейшая и весьма эрудированная личность - Федор Алексеевич Фортунатов, бывший преподаватель психологии в бывшей частной женской гимназии Брюхоненко. Как выяснилось позже, у него училась моя старшая сестра Таня.

Вот час настал и я перед лицом экзаменационной комиссии во главе с Фортунатовым. Волновался я смертельно. Коленки дрожали, и я инстинктивно их ухватывал руками. Этот жест вызвал в комиссии доброжелательный смешок, а затем последовал спокойный, я бы сказал, доброжелательный, вопрос Фортунатова:

«Уважаемый Игорь Смысловский, что вы хотели бы нам почитать?» «Апухтин. Сумашедший»... Коленки не унимались. Почему коленки? - подумал я, - лучше бы билось сердце! А ну смелей - сказал я себе и взглянул прямо на Фортунатова.

Он был внимателен!... И я начал: - Садитесь! /пауза/ Я вам рад /пауза/, откиньте всякий страх и можете держать себя свободно.

Это неожиданное сиюминутное решение адресовать все Фортунатову меня спасло. И я продолжал уже спокойно, входя в образ сумасшедшего.

 Затем я прочитал Пушкина - «Гусар», и понял, что прочел плохо, по-школьному, и спросил: «Можно я еще прочту басню?»

«Пожалуйста», - улыбнувшись, сказал Фортунатов. И тут в организме моем произошел переворот. Пан или пропал - зазвенело в моей голове! Крылов! Кот и повар! - самоуверенно объявил я.

Это единственное, что было подготовлено. Самостоятельное и довольно свежее решение. Начал я со смеха, без слов, а затем продолжал со смехом от первого лица, рассказывая только что виденный мной эпизод. Басня, видимо, произвела положительное впечатление. Я был принят на испытательный семестр.

В этом техникуме был следующий распорядок: на испытательный семестр было принято сорок семь человек. Четыре месяца с нами занимались педагоги отрывками и этюдами по импровизации. После чего был просмотр и на первый курс приняли шестнадцать человек. И началась моя актерская биография!

Систему Станиславского читал Фортунатов, а преподавателями по мастерству были Киселев - актер театра Сатиры, а впоследствии долгие годы чтец по радио во многих передачах, и Жаке, очень интересный человек французского происхождения, брат знаменитого в то время гомеопата. Позже Марочка работала под его режиссурой в передвижном театре. И, наконец, Андрей Андреевич Ефремов. Он был у нас руководителем курса. Красавец мужчина, дочь его сейчас работает в городе Калинине /теперь Тверь / в качестве главного режиссера. Говорят талантливая. Несколько лет назад министерство рекомендовало ее к нам в театр им. Гоголя, но Голубовский не пустил ее. А с ее папой у меня в бытность техникума как-то состоялся диалог:

  - Смысловский, вы кем работаете? Электромонтажником по наглядным пособиям? Мой Вам совет, не менять этой профессии, ибо не вижу для Вас благоприятных перспектив в театре.

- Спасибо, - сказал я, - подумаю о Вашем совете.

А через много лет я встретился с ним на квартире у Симукова /я уже имел звание заслуженного/ и испытал минуты тщеславного удовлетворения. В техникуме же, после этого разговора, мне было очень неприятно с ним работать, и, как говориться, закусив губу, я продолжал постигать искусство Мельпомены.

В техникуме по субботам и воскресеньям силами студентов давали публичные спектакли. Первое мое участие было в качестве осветителя, а первая роль - буфетчика Петрушки в спектакле «Горе от ума».

Но на стороне, благодаря инициативе некоторых студентов, мы давали платные спектакли в клубах. Из нашего техникума вышли такие актеры как: Маша Миронова, Андрей Абрикосов, Николай Дорохин, Михаил Сидоркин и другие. И мы с Володей Попрыкиным тоже не из последних.

Начало воспоминаний И.А. Смысловского было опубликовано в предыдущем номере журнала. Продолжение следует…