Памяти добровольцев

Над Россиею мгла. На полях ее воры и вороны.

Там под посвист крыла звезды пулями с неба летят.

Красным заревом зла затопило страну – на все стороны,

А разрывы в клочки рвут трехцветный спасительный стяг.

Над Россиею мгла. Нет, не вымолить утра поклонами.

Солнцу вверх не взойти, если по небу – пепел и кровь.

Лишь отсветы тепла там, в цепях, золотыми погонами

На пути волчьих стай тонкой нитью сердец и штыков.

- Добровольцы, вперед! Смято детство смертельными играми.

Это – наша земля, будет кровью омыт каждый метр.

Господа юнкера, гимназисты, студенты – вы выбрали

Добровольную смерть в восемнадцать мальчишеских лет.

Безымянных могил насыпь кони сравняют копытами

И оплакать всех вас нет у девушек силы и слез.

Но не тронута Честь. И над этой страною убитою

Вдаль летят лепестки. Цвет России сбивает мороз.

Вашей Родины нет. Там остались подлец на предателе.

Мглой застлало страну на года, на века – навсегда.

У бездушных нет душ. Только вы ваших душ не утратили

В вашу честь, господа, над полями восходит звезда.

Пусть над Вами бурлит «новой жизни» бесстыдная оргия,

И гуляет метель, по степи выстилая постель,

Но звезда та горит, словно крест от святого Георгия,

И синицы свистят, и снега прожигает капель.

Господа юнкера, гимназисты, студенты, казачество,

Будет вечен в веках только тот, кто герой, а не трус.

Ваша жертва была не напрасным, наивным ребячеством,

А молитвой святой перед Богом – за глупую Русь!

            Станция Журавлёвка

Станционный вокзал. Журавлёвка. Перрон.

То ли это весна, то ли осень.

Вдоль перрона – состав. За вагоном вагон

И на стыках вздыхают колёса.

На платформах орудия и пулемёт,

А в теплушках – шинели, шинели…

В свой недолгий, возможно – последний полёт

Добровольцы на фронт полетели.

Хоть усов ещё нет, да такая пора! –

Не насытится кровью невинной.

Согреваясь, уселись в кружок юнкера

И поют «Ты сидишь у камина…»

У мальчишек в глазах смех смешался с тоской.

Но увидев красивую форму,

Им две барышни вслед помахали рукой

И цветок полетел на платформу. 

А уже над патронами виснут бойки,

Пули ждут в предвкушенье полёта…

Равнодушно глядят на состав мужики –

Мужикам умирать неохота.

Нет, к ним в двери ещё постучит комиссар,

Слёзы жен испятнают подушки,

Так ведь то – не сейчас, и не в доме пожар:

Панычи пусть играют в игрушки! 

И такими ж глазами упёрлись волы

И жуют, и жуют своё сено.

А над станцией в небе летят журавли,

Ни ярма не приемля, ни плена, 

И курлычут вверху. А внизу, за леском,

Голоса юнкеров, замирая:

«Ты сидишь у камина и смотришь с тоской,

Как печально камин догорает…»

                                 Романс

Догорает камин мертвой мягкостью серого пепла.

Оплывает свеча, отражаясь в сыром хрустале.

Свой последний романс нам гитара усталая спела,

И последний аккорд угольками искрится в золе.

Так и жизнь догорит, хоть и прожито было так мало,

Недопета любовь и не сорваны в поле цветы,

Но допито вино, сохнет дно у пустого бокала

И горчит на губах несмываемый вкус пустоты.

Нам уже не уснуть – а к утру так нужны были б силы,

Ночь стоит часовым у притворенных плотно дверей.

Прилегла отдохнуть утомленная за день Россия.

Мы последний заслон из последних ее сыновей.

Кто же, если не мы – те, кто Родине искренне предан?

Завтра снова в седло – так не вешайте нос, лейтенант!

Дров подкиньте в камин - и последний мой тост: - За Победу!-

Там еще на столе затерялась бутылка вина.

У павших в битвах привилегий нет...

У павших в битвах привилегий нет.

Им выпало посмертно породниться

И раствориться в лучшей из планет,

Пусть лучшей – но не жить, а раствориться.

С поверхности исчезнуть навсегда

И на неё не глянуть – хоть разочек!

И вся их привилегия – беда,

Сиротство жён, их сыновей и дочек,

Оставив им в наследство боль тоски

И беззащитность в грозном стадном беге.

А лавры соберут тыловики

И будут добиваться привилегий,

Чтоб всё успеть, всё взять, всё поиметь,

А уж язык избавит от позора.

К себе героев забирает смерть,

А этим миром правят – мародёры.

               Зной

Раскалённые камни

остыть уже за ночь не могут,

В обесцвеченном небе

нет ни облачка, ни ветерка,

И бессильны молитвы

к навеки уснувшему Богу,

А планета, как мячик,

мнётся в чьих-то жестоких руках.

Вон горящие звёзды

срываются кучкою шлака

И в сожжённой траве

раскалился асфальт добела.

Небо грустью полно

и от этого хочется плакать,

Только сыплются вниз

вместо капель песок и зола.

Ну, а где-то вдали,

на другой половинке планеты,

Выполняя приказы

природы, сошедшей с ума,

Море дыбом встаёт,

и весь день, и всю ночь до рассвета

Льют на землю дожди,

заливая поля и дома.

Словно там, наверху,

кто-то злобно смеётся над нами:

Ты – гори огоньком,

ты – в воде захлебнись и остынь.

И жарой опалённые,

просим послать нам цунами,

А кому-то там снится

надёжная сухость пустынь.

Мне приснилась любовь...

Мне приснилась любовь…

Я сидел за столом

в одиночестве позднего вечера,

и выстраивал в ряд

строчки стройные слов,

на листок прилетевших доверчиво.

Но пройдя через комнату

из темноты,

черный бархат раздвинув руками,

стала светлая, милая,

нежная Ты

между мной и моими стихами.

Словно в солнечной юности

робок и глуп,

переполненный счастьем и свежестью,

твоей нежной щеки,

твоих трепетных губ

я коснулся с любовью и нежностью.

Неужели же – мне,

неужели же – Ты,

белой веткой весеннего сада?

За унылую жизнь,

за пустые мечты,

вдруг под зиму – святая награда?

Человек или ангел –

не всё ли равно!

Ясным светом глаза твои светятся.

Лишь бы всё не во сне,

лишь бы всё не в кино –

наяву довелось с тобой встретиться.

То, о чём так мечтал,

то, чего так хотел:

Ты пришла, распускаются почки…

Но раскрылись глаза.

Пусто. Сон улетел.

Ночь. Страницы. Застывшие строчки.