Хорошо известен тот факт, что Б.Пастернак приезжал в Париж в середине 30-х годов минувшего века в составе делегации на Всемирный писательский конгресс защиты мира и не осмелился увидеться со своей матерью, которая проживала в то время во французской столице в качестве эмигрантки из России. Хлопочущие «о мире во всем мире» советские люди ревностно следили за чистотой своих рядов и настаивали на отречении детей от своих родителей (или наоборот), а также от своих сестер и братьев, если те, от кого публично отрекались, по каким-то характеристикам не соответствовали требованиям, предъявляемым партией к строителям нового мира. Пионеры отважно сигнализировали о своих близких родственниках, которые не спешили отдавать все зерно, выращенное на своей земле, в закрома социалистической родины, а укрывали его в специально оборудованных схронах, дабы многодетная семья не умерла с голода долгой зимой. Комсомольцы на бессчетных собраниях насмехались над своими дедами и бабками, закосневшими в религиозных предрассудках и продолжающими упорно молиться перед иконами, несмотря на то, что храмы к тому времени уже повсеместно закрыли, а священников угнали по этапу туда, откуда не возвращаются. Миллионы людей стыдились своего происхождения, потому что имели несчастье родиться в семьях лавочников, зажиточных крестьян, царских чиновников, дворян, заводчиков, промысловиков. Миллионы людей, стиснутые обстоятельствами, как железными клещами, доживали свой срок и не смели и словом обмолвиться своим внукам и внучкам о том, чем занимались, кому служили до «Великого Октября», дабы внуки и внучки случайно не проболтались кому-то об этом и не испортили себе «биографию». Миллионы людей тщательно скрывали свои родственные связи с теми, кто некогда состоял в монархических организациях и православных союзах, кто принимал активное участие в «белом» движении в пору гражданской междоусобицы, а затем уехал за границу. Родственные связи с «бывшими» никак не поддерживались, но, тем не менее, всегда можно было найти формальный повод в наличии этих пагубных связей или хотя бы возможность восстановления этих связей, и тогда мрачная тень подозрений о причастности к империалистической агентурной сети несмываемым пятном ложилась на самую безупречную репутацию советского человека.

 Б. Пастернак, в качестве поэта №1 молодого социалистического государства (столь почетное звание ему присвоили партия и правительство), не мог не знать, что за ним пристально наблюдают в Париже «компетентные органы». Благоразумно избежав встречи с пожилой женщиной, продолжением плоти которой являлся, поэт, столь ценимый советской властью, выдержал проверку на прочность и ничем не опорочил себя в глазах власть предержащих, угнездившихся в московском кремле. Б.Пастернак находился в расцвете лет, на пике своей карьеры. Он активно участвовал в создании Союза писателей СССР, регулярно публиковал свои сочинения в массовых изданиях, заседал в разного рода президиумах, правлениях на многоразличных слетах и конференциях: являлся «боевым штыком идеологического фронта», если прибегнуть к специфической лексике тех напряженных лет. Естественно, Б.Пастернак пользовался широким набором льгот, поощрений и преференций, которые советские власти предоставляли своим проверенным людям, и «поэт №1» намеревался и в дальнейшем пользоваться всеми этими льготами, поощрениями и преференциями по завершении Всемирного писательского конгресса. Ведь в Париж он приехал, как официальное лицо, т.е. – находился в служебной командировке, а эмигрантские круги являлись частью «проклятого прошлого», с которым советская власть покончила в заново отстроенном государстве, раз и навсегда.

 Б.Пастернак не был продолжателем традиций русской поэзии, заложенной в первой половине XIX в. блистательным триумвиратом (Пушкиным, Тютчевым, Лермонтовым), не считал себя и иудеем, хотя родился в еврейской семье. Он был ревностным адептом псевдо-церкви, в которую оформилось новообразованное советское государство, и могущество которой стремительно росло, подпитываясь плотью и кровью репрессированных людей, погибающих на каторжных работах. Он был встроен в государственный механизм в качестве «шестеренки», которую приводили в движение исторические решения партийных съездов, публичные выступления Сталина и ближайших сподвижников вождя. И, двигаясь в заданном властями направлении, Б.Пастернак сам приводил в движение другие «шестеренки», с которыми контактировал в ходе своей общественной и литературной деятельности.

 В середине 30-х годов XX в. в Советском Союзе происходило замещение «ленинской гвардии» на сталинскую номенклатуру, более пригодную для решения задач индустриализации и повышения уровня обороноспособности страны. Период поругания русского общества, ниспровержения его столпов и устоев завершился ниспровержением самих осквернителей и поругателей. Советское государство поспешно очищалось от многих деятелей Коминтерна, от командиров, сделавших себе стремительную карьеру в годы гражданской войны, от первоначальных чекистов, старательно выполовших все «старорежимные элементы». Кроме того, тщательно уничтожались различные сектанты, упорствующие в своих заблуждениях и все рудиментарные проявления сословного и национального сознания. Кроме кулаков и нэпманов, в расход пошли все так называемые «крестьянские поэты», а также офицеры, которые старались поддерживать между собой связи, сложившиеся еще в царских полках. Создавалась новая историческая общность, существующая в новой топонимике, со своими символами и праздниками, ритуалами и капищами.

 Миллионы репрессированных, погибающих от голода и непосильного труда, миллионы «лишенцев», влачащих жалкое существование на обочинах дороги к «светлому будущему», миллионы тех, кто старался не вспоминать о своем прошлом и своих родителях, а также о родственниках, уехавших за границу, составляли маргинальные группы советского общества, пребывающие в плотной тени. Но были и другие миллионы – тех, кто состоял в комсомоле или носил в нагрудном кармане заветный партийный билет, тех, кто числился в армии воинственных безбожников, в передовиках производства, кто занимал посты районного, городского, областного, республиканского или союзного уровней, кто был представлен к наградам и к почетным званиям. Все эти миллионы советских людей искренне верили в то, что строят принципиально новое общество. Они беззаветно, самозабвенно, совершенно бескорыстно отдавали все свои силы, энергию, жар своих пылких сердец всемерному укреплению первого в мире государства рабочих и крестьян. Именно под сенью этого уникального в истории человечества государства последующим поколениям советских людей предстояло жить в изобилии и гармонии, упразднив все перегородки и средостения: сословные, национальные, религиозные, культурные, доселе разводящие людей в тесные и затхлые отсеки беспросветной нищеты или в анклавы праздности и паразитического образа жизни. Скоро, очень скоро в «стране советов» не будет ни преступников, ни дармоедов: каждый человек сполна сможет проявить все свои способности и каждому справедливо воздастся по его трудовому вкладу в драгоценную копилку общественного благополучия.

 Все эти радужные упования легко накладывались на мечтательность, присущую славянской душе испокон веков. Несмотря на неослабевающий террор, на тяжелейшие бытовые условия, миллионы советских людей, особенно молодежь, постоянно пребывали в состоянии радостного возбуждения, которое в праздничные дни доходило до безудержного ликования. Именно молодежь, и в первую очередь, та ее часть, которая не была обременена родственными узами и которая прошла многостадийную идеологическую обработку, служила властям прочной опорой, и с неистощимым оптимизмом смотрела в будущее: строила смелые планы полета человека в космос, или превращения Сибири и среднеазиатских пустынь в цветущие сады, увлекалась чтением стихов революционных поэтов, а также изобретательством новых механизмов и приборов.

Эти парни и девчата с открытыми лицами, смешливые и улыбчивые, приветствовали любые проявления взаимовыручки и не стяжательства, и стремились к жизни в духе коллективизма. Любая обособленность, а, уж тем более, отъединенность от коллектива, советской молодежью категорически не приветствовалась. Искреннее стремление людей «нового покроя» только-только входящих во взрослую жизнь, быть равными среди равных, вполне органично вписывалось в бытие коммунальных квартир, студенческих и фабричных общежитий. Армейские казармы и многоместные больничные палаты, дощатые постройки пионерских лагерей, как и наспех сколоченные бараки рабочих поселков изначально предполагали сверхплотную концентрацию людей, исключающую многоколенную, многочисленную семью с иерархической подчиненностью младших старшим. Значительную долю наиболее сознательной молодежи составляли воспитанники детских домов, школ-интернатов, колоний для малолетних преступников. Миллионы сирот появились в годы гражданской войны, и с тех пор «сиротский прилив» не слабел вследствие последующих голодоморов, раскулачиваний, расказачиваний и прочих крутых мер советской власти. У этих сирот ровным счетом ничего не было своего, многие даже забыли собственные имена, которые получили при рождении или при крещении от своих природных или крестных родителей. Они сызмальства обретали навыки выживать сообща, группой, стаей, отрядом, классом, приучались вырабатывать коллективные решения и беспрекословно подчиняться командам своего вожака или строгого воспитателя-наставника. Отсеченные от всех традиций, от сословно-религиозных предрассудков, одетые во все казенное и накормленные только казенным, эти сироты со временем становились подлинными янычарами XX в., готовыми устранить любое препятствие и сокрушить любую преграду, если на то поступит соответствующий приказ начальника. Эти янычары являлись детищем и гордостью советской власти, на несколько порядков увеличив социальную базу марксистского режима, по сравнению с тем непростым временем, когда немногочисленная партия большевиков дерзко осуществила в обеих русских столицах военный переворот и затем распространила свою жестокую власть на территории всей огромной страны.

 Середина 30-х годов ушедшего века примечательна еще и тем, что в эти годы завершилась смена общественного восприятия творческой личности. В прежние эпохи во главу угла ставилось авторство художественного произведения, и создатель шедевра претендовал на звание гения. А в бурное межвоенное время (период между двумя мировыми войнами), которое ознаменовалось возникновением тоталитарных систем, настаивавших на четком разделении людей («наш» - «не наш»), творческих личностей, выражавших симпатии людоедским политическим режимам, практически не осталось. И благодаря усилиям шустрых литературоведов, критиков, филологов, журналистов, партаппаратчиков начиналось создание «живых портретов» из заурядных графоманов, поддерживающих в своих произведениях «линию партии». Изящная словесность (или беллетристика) трансформировалась в неуклюжую прозу, лирика - в набор лозунгов. А вместо творческих личностей появился легион литрабов (сокращенный вариант словосочетания «литературный работник»), деятельность которых оценивается с многих сторон, так сказать, в целокупности. Если поэтами рождаются, то литрабами становятся. Если «искру Божью» в человеке можно угасить, то назначить человека поэтом весьма затруднительно. А вот назначить того или иного любителя плетения словес литрабом и даже ответственным литрабом, вполне можно.

 Процесс угашения творческих личностей и создания легиона литрабов начался уже в годы Гражданской войны, когда в столицах заполыхали костры из книг «вредных» писателей. Фигура каждого писателя, мыслителя, будучи даже прославленного во всем мире в качестве «светильника разума» или «гордости всего рода человеческого», тщательно осматривалась и оценивалась на предмет ее пригодности для грядущего нового мира. Для того, чтобы включить того или иного автора-современника в корпус литрабов, учитывались социальное происхождение автора, его религиозные и политические пристрастия, занимаемые должности, степень общественной активности, партийная принадлежность, высказывания в СМИ и даже - в частной переписке.

 Гений, в качестве насельника башни из слоновой кости, как редкостный и драгоценный уникум блистательной аристократической культуры, безвозвратно уходил в прошлое на всем европейском пространстве. В те годы в подобных «башнях» доживали свои последние дни Рильке, Волошин, Пуччини. В фашистской Италии и нацистской Германии также будут тщательно фильтровать творческие личности на «годных» и «не годных», на «народных» и «не народных», а в либерально-демократических странах на гуманистов и экстремистов (приверженцев деструктивных тоталитарных идеологий). Но в авангарде этого пагубного процесса шла советизированная Россия. На волнах невиданной доселе политической активности социальных низов возникали совсем иные люди, с иным психическим укладом и составом чувств - более чуткие к требованиям «текущего момента» и к ожиданиям новоявленных вождей, но не способные услышать музыку высших сфер и плохо видящие процессы, идущие под покровом реальности. Высоты творческих дерзаний, глубины противоречивой человеческой жизни для генерации литрабов были практически неведомы: объемное мировосприятие сменилось видением лишь плоских плакатов и восхвалением одномерного человека в качестве апофеоза эволюционного развития живой материи.

 Чтобы стать «поэтом №1» в эгалитарном обществе, где отсутствует иерархическое деление пишущих людей на графоманов, одаренных, талантливых, гениальных, но наличествует размежевание на «сознательных» и «не сознательных», на «передовых» и «отсталых», необходимы исключительное тщеславие, помноженное на старательность. Прежде чем стать «премьер-поэтом», Б.Пастернак очень старался: он неустанно декламировал свои стихи перед сотнями и тысячами изможденных от недоедания и тяжелого труда строителей, заводских рабочих, колхозников. Он издал сборник своих произведений: обложка его книги носила цвет шинели офицера НКВД, разумеется, с обязательной красной звездой. И в этой книге ни одной строчки не было посвящено бесчеловечным условиям крестьян, ставших колхозниками или миллионам погибших от каторжного труда невольников, которые возводили гиганты советской индустрии и были низведены до положения бессловесной тягловой силы. Но в ней присутствовали революционный напор, энергия созидательных перемен и предвосхищение ослепительных вершин грядущего мира, укутанных дымкой расплывчатых метафор.

 Создание шедевра требует от автора аскетической сосредоточенности, всецелой концентрации душевных сил на воплощении смелого замысла. Автор ищет тишины и уединения. Так и великие реки обычно зарождаются в укромных местах. Еще автор нуждается во вдохновении, которое, по сути, является благословением небес, необходимым попутным ветром в опасном плавании по неведомых пространствам фантазий, предчувствий, смутных воспоминаний, интуитивных догадок. Однако в Советском Союзе «литраб» не может быть сам по себе, потому что находится на службе у государства, которое и создало цепь «творческих союзов». Всего лишь состоять в таком «союзе» нельзя и просто подозрительно для властей: необходимо занимать активную политическую позицию, систематически встречаться с трудовыми коллективами, выполнять партийные поручения, участвовать в общественно значимых событиях, откликаться на эти события в прессе.

Взирая из XXI в. на голодно-кровавые, кумачово-багряные 30-е годы века минувшего, мы можем бурно негодовать или брезгливо морщиться от царившей в стране вакханалии насилия. Совсем иначе эту вакханалию воспринимали тогда советские люди, увлеченные строительством нового мира. Ведь для того, чтобы попасть в то заветное «прекрасное далеко», стране необходимо было очиститься от всех наносов истории, от всех попутчиков, перерожденцев, не говоря уже о «старорежимных элементах» и откровенных вредителях.

 Еще Маяковский пытался себя под Лениным «чистить», и вовсе не потому пытался, что имел «рыльце в пушку», а потому, что его поведение хулигана и разрушителя уже плохо вписывалось в канву тогдашней, быстро меняющейся действительности. После самоубийства «певца революции» в стране прошло немало больших и малых «стирок». На «чистую воду» выводили спецов, пытавшихся сложиться в политическую группировку. На хорошо организованных судилищах требовали чистосердечных признаний от чекистов, которые прежде выказывали чудеса старательности при страшных «перегибах». Чистили и ряды партфункционеров от уклонистов, ревизионистов, фракционистов и оппортунистов, а те, кто выбивались в первые ряды общества, внезапно оказывались в крайне незавидном положении: о них старались и не вспоминать.

 Маховик ротации задвинул и «премьер-поэта» Б.Пастернака, переведя его в разряд переводчиков и дачников. Будучи приближенным к высшему партийному и государственному руководству, Пастернак ни слова сожаления не произнес о печальной участи П.Флоренского или Н.Клюева, потому что прекрасно знал о разделении общества на «наших» и «не наших». Но когда он стал хлопотать о судьбе Мандельштама и Тухачевского, казалось бы, о людях проверенных революционными бурями и всеми годами строительства социалистического общества, то и сам попал в опалу. Ведь он пытался оспорить решение властей, которые не могут ошибаться, будучи ведомыми научными (непогрешимыми) истинами марксизма.

 В прежние эпохи «чистый человек» традиционно ассоциировался со священством и монашеством, которых так и называли – клир. Представители клира были обязаны придерживаться благочестивого, добродетельного образа жизни и всемерно подчинять свое тварное существование служению религиозно-этическому идеалу, обретая на путях этого служения свойства праведности, а то и святости. В рассматриваемый же нами период жизни страны, степень чистоты человека определялась степенью его преданности партийному курсу и лично т. Сталину. Раб Божий, как традиционный насельник Русской земли, беспощадно уничтожался, а его заменял раб государства, как системы насилия. Чистый советский человек ничего не имел своего: ни своего мнения, ни своего имущества, ни своей родословной. Его с младых ногтей готовили к тому, чтобы он мог незамедлительно погибнуть, если того потребует выполнение задачи, поставленной вышестоящим руководством. Все, что советский человек получал для своей жизнедеятельности, приходило от государства, и все, что он делал, адресовалось исключительно государству.

 Душу ребенка можно сравнить с чистым листом бумаги. Проходя в Советском Союзе различные стадии обучения, душа ребенка густо покрывалась наставлениями и заветами «классиков» марксизма. Чтобы эти высказывания легче впитывались юным сознанием, существовала целая когорта детских писателей, которые рассказывали незамысловатые истории о милиционерах и моряках, о летчиках и кавалеристах, а еще о том, что такое «хорошо», и что такое «плохо». Детские писатели очень высоко ценились властями, потому что замещали своими произведениями байки и сказки дедушек и бабушек – людей из «проклятого прошлого». Детские писатели учили детей тому, как жить в современном советском обществе. Это были воспитатели масс трудящихся, формовщики подрастающего поколения, отсеченного от «преданий старины далекой».

 Союз писателей (СП) создавался, как боевой отряд идеологического фронта, как производственная кузница по выплавке образов строителей коммунизма. Прежде чем вступить в ряды такого союза, человек пишущий заручался рекомендациями своих более опытных товарищей по «литературному цеху», а также присягал на верность принципам, изложенным Лениным в статье «О партийной организации и партийной литературе». Игнорирование этих требований автоматически накладывало мрачную тень недоверия на автора литературного произведения, которое, в свою очередь, уже не имело шансов быть опубликованным.

 М.Булгаков в своем знаменитом романе «Мастер и Маргарита» запечатлел превращение литературного сообщества в собрание людей, живущих по законам фарса. Но в этом фельетонном фарсе звучали и трагические ноты. Изоляция творческой личности в дурдоме и триумф литрабов означали лишь то, что Слово перестало быть в России носителем сокровенного знания, живоносным лучом, проникающим в потаенные уголки души читателя, а приравнивалось к штыку, или к плевку, или к пинку – стало инструментом запугивания, оболванивания и оглупления.

 Вместо сосуда правды слово стало вместилищем лжи, инструментом глумления, средством издевательства. В главной партийной газете не содержалось ни слова правды, ее страницы буквально источали смрад и серу. В любом изложении на ее страницах событий и фактов содержался яд бессовестной пропаганды. Вдыхая дым из труб только что отстроенных индустриальных гигантов, советские люди ощущали себя на острие технического прогресса. Но кроме заводского дыма они постоянно вдыхали и кожей впитывали радиоактивную пыль марксизма, миазмы человеконенавистнической идеологии, понуждающие к постоянной борьбе с бессчетными внешними и внутренними врагами государства. Советских людей неустанно заставляли читать газеты и журналы, в которых каждая заметка и каждое словосочетание прошло фильтр строгой цензуры. В пухлых советских романах правда сердца заменялась правдоподобием в описании деталей быта, а сюжетные линии выстраивались в соответствии с «курсом партии». И эти романы, выходящие массовым тиражом, также обязаны были читать советские люди и даже обсуждать на многоразличных собраниях, демонстрируя свою преданность существующему политическому режиму. Те, кто не был шибко грамотным, обязаны были читать лозунги-агитки, которыми пестрели улицы и площади городов, а также фасады сельских клубов. И еще советские люди были обязаны внимательно слушать радиопередачи.

 Это может показаться неправдоподобным, но миллионы строителей коммунизма старательно штудировали «Капитал» К.Маркса, написанный маловразумительным слогом «под Гегеля». Изучение сочинений основоположника псевдо церкви являлось обязательным для студентов вузов и техникумов, для партийных и комсомольских работников, для политруков и журналистов, для ответственных бюрократов и дипломатов. А наиболее продвинутые марксисты (их тогда называли «идейно подкованными») даже пытались изъясняться таким же «штилем» на квазинаучных симпозиумах и семинарах. Бурный поток романов и повестей, кинодокументалистики и художественных фильмов, театральных и радиопостановок методично укреплял у трудящихся масс презрение к праведному образу жизни, к аристократическому благородству, к предпринимательской инициативе и смекалке, но прославлял любые проявления жертвенного служения советскому государству и лично т. Сталину.

 Если прогуляться в наши дни по кладбищам старинных русских городов, то нетрудно заметить полное отсутствие захоронений, произведенных ранее 20-х годов XX столетия. На территориях восстанавливаемых монастырей, а также на участках, примыкающих к возрождаемым храмам, порой извлекают могильные плиты и другие фрагменты надгробий, которые выглядят артефактами давно минувших эпох. А самих могил нет. Прах многочисленных усопших давно выброшен на свалки, превращен в строительный мусор, закатан под асфальт или бетон. Многие старинные погосты стали парками и скверами с непременными чайными, закусочными, танцплощадками и тирами для стрельбы – чтобы жизнь советских людей казалась веселей. Прах великих московских и нижегородских князей также был вытряхнут из нутра кафедральных соборов.

 Старинные кладбища, а также погосты в церковных оградах или под защитой монастырских стен уничтожались потому, что представляли собой скопища крестов: деревянных, мраморных, чугунных, гранитных. Великое множество людей некогда тщательно готовилось к последнему месту своего пребывания в этом бренном мире. Те люди исповедовались, причащались, соборовались, отпевались, упокаивались рядом с могилами своих близких и родственников: они уходили в мир иной с твердой верою, что воспрянут из праха в самом расцвете лет, восстанут из этих могил в день второго пришествия Спасителя, а дождались лишь прихода осквернителей могил и хулителей самой памяти деяний тех поколений, которые на протяжении тысячи лет обустраивали Русскую землю.

 Исторический опыт крупных европейских стран, созданных великими нациями, подсказывает нам, что революции взрывают буднично размеренную жизнь тогда, когда страна находится на подъеме - в экономике, науках, искусствах. Социальные низы начинают играть возрастающую роль в различных сферах жизнедеятельности общества и, соответственно, пытаются притязать на доминирование в этих сферах. Создается взрывоопасная ситуация, когда достаточно любого повода, чтобы «низы» поднялись на борьбу против «верхов». Власть выборная смело противопоставляет себя власти наследственной и побеждает последнюю. Но по истечении примерно двух десятков лет после социального катаклизма, который неизбежно сопровождается вспышками самого отвратительного насилия и прочими безобразиями, происходит частичная реставрация институтов бывшей, свергнутой формы правления. В чертоги власти возвращаются родственники казненных монархов, а аристократы - в свои замки и родовые имения. «Возвращенцы» развивают активную детальность в политике, в научных изысканиях, в искусствах, в благотворительных и прочих филантропических организациях, щедро пополняя сокровищницу национального достояния своими шедеврами и свершениями.

 В России процессы реставрации практически отсутствовали. В 30-е годы разве что вспомнили о том, что век тому назад убили на дуэли Пушкина, естественно, причислили поэта к галерее борцов с самодержавием. Еще извлекли из небытия полководца Суворова и флотоводца Ушакова, как наглядные примеры для командиров Красной армии победоносных действий: ведь шла полномасштабная подготовка к новой мировой войне. А во всем прочем советское государство прилагало колоссальные усилия на то, что показать и доказать всем: завоевания «Великого Октября» носят необратимый характер. И поэтому не стоит искать аналогий в Великобритании или во Франции, но есть резон внимательнее присмотреться к турецкой действительности, и, в частности, к Стамбулу, который стал так называться как раз в описываемую нами эпоху, а в предыдущие полторы тысячи лет именовался Константинополем.

 Этот город на протяжении восьми веков являлся столицей всего греко-христианского (универсального) мира: из той столицы на Русскую землю и пришел свет православия. Именно образ этого великого города в качестве Второго Рима лег в основу многовековой стратегии русского народа, который отстраивал Третий Рим. Теперь в Стамбуле не высится ни одного православного храма. Знаменитую Софию (православный храм, воздвигнутый в честь божественной мудрости) переделали в мечеть вскоре после завоевания Константинополя турками-османами в середине XV в. Схожая судьба постигла и церковь св. Ирины, которая стоит неподалеку от Софии. Ныне оба эти храма превращены в музеи и стали туристическими достопримечательностями. А купола всех прочих православных церквей снесены. Сохранились разве что крипты этих древних церквей. И греков в Стамбуле практически нет. Остатки их общин изгнали из города в середине XX в. Конечно, не сохранилось ни одной из могил византийских басилевсов, а на месте величественного императорского дворца высятся всего лишь жалкие торговые палатки. Константинопольский патриарх ютится в крайне запущенном квартале Фенер, где проживает турецкая беднота: улицы в том квартале грязные, а дома обшарпанные. Могил знаменитых патриархов также не сыскать, а захоронения патриархов, почивших в новейшую историю, находятся на одном из отдаленных островов в Мраморном море, вдали от города. Короче говоря, на протяжении пяти с половиной веков после того, как Константинополь был захвачен иноверцами, шло последовательное, методичное вытеснение или уничтожение всего православного, исконного для этого великого города. И никаких признаков реставраций там не наблюдалось.

 Дело в том, что религиозные, мировоззренческие перевороты, к тому же осуществляемые другим этносом, носят более радикальный характер, нежели перевороты социально-политические, имеющие место в историческом русле одного и того же народа. В этом нетрудно убедиться в том же Стамбуле. В историческом центре города сохранились так называемые «цистерны» - подземные водохранилища, которые созданы в раннем средневековье для нужд быстро растущей столицы Византийской империи. Так вот, на постройку самой крупной такой цистерны, для поддержания каменных сводов пошло более трех сотен великолепных колонн, взятых из разрушенных христианами языческих храмов. На отдельных колоннах до сих пор сохранились изображения языческих божеств. Античность была загнана христианами глубоко под землю. А начиная со второй половины XV в. победоносные мусульмане загнали православные церкви в подвалы (крипты), чтобы над городом могли горделиво выситься только мечети. Серп ислама скосил все кресты, а православные храмы, лишившись в своем подавляющем большинстве своих куполов, превратились в приземистые постройки.

 Носители другой религии, утвердившейся в городе, не могли равнодушно взирать на остатки или останки религии, которая переживала свои триумфы на данной территории в предшествующие эпохи. Поэтому магометане так старательно и последовательно стирали все приметы и признаки триумфов христианства в Константинополе. И следует признать, что их усилия и старания оказались не напрасными. В современном Стамбуле чтут и всячески охраняют места захоронений дервишей и шейхов, султанов, а также выдающихся мусульманских зодчих, воздвигших на константинопольских холмах грандиозные мечети – всех тех людей, которые закопали глубоко в землю приметы существования прошлой религии и жизнедеятельности другого народа. И действующая власть, уже давно не монархическая, тщательно следит за тем, чтобы прошлое великого православного города не проросло сквозь плотно выложенную брусчатку настоящего Стамбула.

 И, все же, мировоззренческие реставрации происходят, но не столь прямолинейно, как политические. Порой они веками и тысячелетиями ждут благоприятного момента, чтобы заявить о себе в полный голос или показать свой жестокий оскал. Несмотря на то, что античность была полностью разрушена христианами и глубоко упрятана под землю правителями Византии, она вновь проступила на поверхности жизни уже в северных городах Италии, причем проступила в то самое время, когда христианская столица (Константинополь) содрогалась под ударами завоевателей-магометан. Итальянцы, а вслед за ними и другие европейские народы, православным иконам противопоставили живописные полотна. Если на иконах изображались лишь лики и кисти рук, а остальная плоть полностью отсутствовала, то на полотнах европейских художников тела библейских пророков и христианских апостолов, персонажей античных мифов буквально пульсировали и светились от переизбытка жизненных сил. Развитие скульптуры позволило европейцам перекинуть мост в давние времена основательно забытой культуры античности и осознать значимость той культуры в качестве сокровенного побудительного мотива к творчеству и поиску новых выразительных средств. Картины и скульптуры до сих пор играют важную роль в культуре европейцев. Ныне этим произведениям искусства отданы лучшие дворцы, а шедевры практически бесценны и являются неразменными национальными достояниями.

 На исходе XIX в. дали о себе знать и другие древние божества, надолго придавленные величественными христианскими храмами. Из глубоких подземелий и узких горных расщелин выбрались древние архетипы, напомнив людям о своей бессмертной природе. А в XX в. роль и значимость этих божеств и архетипов проявилась в целом ряде политических систем, среди которых советская система правления заняла, пожалуй, самое заметное место. Данное вступление понадобилось, чтобы показать: октябрьский военный переворот 1917 г. по своим последствиям мало похож на политические катаклизмы, имевшие место в других крупных европейских странах во второй половине II тысячелетия н.э., а больше напоминает радикальный мировоззренческий переворот, религиозный, в своей сущности. Этот переворот и последующие за ним события, заложили основу для системных изменений в стране, касающихся таких фундаментальных институтов, как семья, церковь, общество, личность правителя. Само слово утратило значимость божественного глагола и стало инструментом манипулирования сознания, сжимая объемный, русский мир до плоскости. Раб Божий превратился в раба идеологической системы, а свобода морального выбора трансформировалась в жесткую необходимость беспрекословного выполнения команд начальника. Попутно следует заметить еще одно немаловажное обстоятельство. Практически никто из советских историков не называют события, произошедшие в России в 1917 году русской революцией, но все охотно прибегают для их характеристик к названиям месяцев. Первый ее этап называется «февральской революцией» или просто «февралем», а второй этап – «октябрьской революцией» или «октябрем». «Февраль» также именуется «буржуазной революцией», а «октябрь» - «пролетарской».

 Если события, имевшие место в Англии в середине XVII в., закрепились в исторических хрониках, как «английская революция», а социальный переворот во Франции, разразившийся на исходе XVIII в.. как «французская революция», то завоевание турками Константинополя никто не именует словом «революция», как и гибель античного мира под волнами нашествий варваров. Пытаясь понять истоки зарождения тоталитарного правления в советской России, а также причины крушения этой системы, поневоле обнаруживаешь массу несоответствий с революционным ходом событий, пережитых другими великими европейскими нациями, и находишь немало схожих последствий, какие возникают при завоевании той или иной страны чужеземцами, ведомыми принципиально другим религиозным сознанием. По истечении целого века, прошедшего после того, как обе русские столицы оказались под властью большевиков, приходится вновь и вновь разбираться в нагромождении несоответствий и несуразностей, созданных пропагандистами и лжеучеными. Тем более, что влияние этих несуразностей и несоответствий до сих пор сказывается на самочувствии общества, уставшего от бесплодных усилий строительства химерического нового мира.

 Октябрьский переворот 1917 г., повлекший за собой невиданно-неслыханные жертвоприношения, понуждает нас пристальнее всмотреться в облик зачинщиков и вершителей зла, чтобы понять: Что это за люди? Откуда свалилась такая напасть на Россию? Это эссе о палачах, убивавших достойнейших людей, о растлителях молодежи, об оккупантах с пентаграммами на лбу, оставивших след своих сапог в душах миллионов людей. Автор сосредотачивает свое внимание на феномене марксизма, его истоках и сущности, на психологии разрушителей русского общества.

 Данное эссе представляет собой попытку рассмотрения диалектики энтропии, ее притягательности для отдельных людей и социальных групп. А подлинные герои, кто решительно вставали на борьбу с агрессивным злом, кто не утратили достоинства и самоуважения за годы торжества мракобесия, будут упоминаться лишь мимоходом, от случая к случаю. Честь и хвала тем немногим столь замечательным героям! Но по истечении века после октябрьского переворота пришла пора назвать многие вещи и события своими именами и дать оценку действиям и поступкам тех, кто кичливо именовал себя «преобразователями мира».

Юрий Покровский,

писатель, финалист премии «Русский букер – 2015»

(г. Н. Новгород)