Материалы научно-практической конференции

Москва, 17 мая 2018 г.

Материалы I Всероссийских Бородинских чтений, посвященных личности и творчеству русского писателя, публициста, редактора журнала «Москва» Л.И. Бородина. Благодарим за предоставление материалов Елену Леонидовну Бородину.

АРИСТОКРАТ ДУХА. О ЛЕОНИДЕ БОРОДИНЕ

Этот человек сам написал о себе, назвал книгу «Без выбора», и тем отсек иные подходы к своей биографии. Одни сочтут название неточным, другие – свяжут со склонностью автора к фатализму. Действительно, трудно поверить, чтобы кто-нибудь выбрал себе аресты, тюрьмы, этапы, мытарства, а Бородину выпало их на одиннадцать лет. Но стройный подтянутый человек, которого видишь в книге на фотографиях, не похож на тех, кто бросается словами. «По самому большому счету я прожил легко и светло», – настаивает Бородин и опять вызывает недоумение: да это же все равно, что сказать: «Я любил ее за то, что она разбила мне жизнь».

Какой-нибудь психиатр усмотрел бы в подобных признаниях склонность к саморазрушению, предположил бы: натура Бородина устроена так, чтобы видеть свое счастье в своем же несчастье. И, скорее всего, не ошибся бы, если «несчастье» воспринимать исключительно в бытовом значении, забыв о «чисто русской тяге к чрезвычайности» (Б. Пастернак). Да и сам Бородин замечает: «К сожалению, «героизация» сознания не только мобилизует личность, но и деморализует, точнее, может особым образом повлиять на личность в тех сферах бытия, каковые объявляются вторичными». Так это или нет, но жить без героики скучно. Невыносимо. Помните у Николая Гумилева: «И пока к пустоте или раю / Необорный не бросит меня, / Я еще один раз отпылаю / Упоительной жизнью огня».

 Он был главным редактором журнала «Москва», когда в нем появились мои повести и рассказы. Для меня это значило много. В мире, разделенном на своих и чужих, может быть, очень много. Несмотря на это я не стала выражать благодарность Бородину. И при следующей, второй, публикации поступила так же. Словно передоверила свое отношение телепатическим силам, для которых у людей особого склада – с переразвитыми чувствами, каким, скорее всего, был Бородин, самое тонкое дистанционное восприятие. В третий раз, при очередной публикации, все же решилась, но, подойдя к двери приемной, уткнулась в фотографию в траурной рамке. По моему впечатлению в самый раз было обратиться в соляной столб. Но нет, всего-то застыла на месте, да слово «необратимо» вспыхнуло в голове.

 Вернувшись домой, я раскрыла взятый в редакции свежий номер журнала и снова обнаружила ту самую фотографию, уже с подписью «Вечная память, 1938–2011.

Леонид Иванович Бородин, в добротном пригнанном пиджаке, при галстуке и белоснежной сорочке, легкий, подтянутый, аккуратный, был застигнут фотографической вспышкой где-то там, в трансцендентном пространстве. Слегка повернувшись, он глядел в сторону, мимо пустяков и мелочей жизни, прикрыв рот рукой и как бы держа его на замке. В этом жесте, в этой сжатой руке с артистическим тонким запястьем над отутюженной белой манжетой, весь начеку, он ушел в один напряженный взгляд с налетом легкой опаски. Вид руки, ее устойчивое положение, корпус плеча говорили о многолетней укорененной привычке, не допуская и мысли о случайности позы. Личный жизненный опыт, годы затворничества, пересылок, скитаний вылепили эту фигуру без всякой двусмысленности. В своем облике он был очень конкретен, хотя уже давно имел отношение к мифу как общественный деятель и литератор. То была чистая работа природы, воплотившей общий смысл непростого характера. И слово «необратимость» опять зависло в мозгу.

И вот я шла по Новому Арбату в редакцию журнала «Москва» на вечер его памяти. За неделю до этого на 25 ноября обещали снег и начало зимы. Но ничего подобного не случилось. Наоборот, было не по сезону тепло. Прохожие не то чтобы радовались, но как-то слишком заметно тянулись к маленьким удовольствиям вроде пива, мороженого и тут же покупались на них. Воскресная праздность одолевала и посетителей злачных мест. За чистым стеклом они смотрелись как заклинатели какого-то вечного кайфа – то приникали к своим соломинкам, словно вытягивали из бокала эликсир бесконечного счастья, то откидывались на спинку стула и вбирали счастье из воздуха. Кто поблизости не дремал – так это зазывалы музея эротики. Бойкие подростки цепочкой стояли поперек дороги и лезли под руки со своими цветистыми приглашениями.

Выручил темный проход между домами, ступеньки вниз, а за ними – тихий Серебряный переулок. Под боком нахальной настырности он угрюмо стоял, храня верность былому Арбату. Разве что впереди диким цветом резал глаза недавно отстроенный под старину особняк да озабоченной дамочке не терпелось узнать, где музей композитора Скрябина.

– Меня занимает тема – Скрябин и Пастернак, – сказала она. – Я читала, что Пастернак – ученик Скрябина.

– О Пастернаке теперь только ленивый не пишет. Почему-то вокруг других – тишина… Но ничего… Тишина – тоже текст. Непроявленный.

– Как это понять?

– А так и понять, что случайное претендует на вечность.

– Это Пастернак – случайное?

– Ну, конечно, нет. Он-то в порядке, а вечность покинула мир. А то, что осталось, злободневное, активированное, орет и, кроме себя, ничего не слышит.

– А чем вы занимаетесь? – неожиданно спросила она.

– На расстроенном инструменте виртуозно играл только один Софроницкий. Знаете такого? Лучший исполнитель Скрябина. А вот и музей.

Собеседница поняла меня правильно и, поблагодарив, освободила душу для дороги к Леониду Бородину, к тому «спасибо», которое непроявленным зависло во мне. Вот и Бородин в своей книге пишет:

«…подойти к человеку, прожившему жизнь – да еще какую! – подойти и сказать, положим: «Привет, Саша, спичку не дашь?» – ну, не мог я обучиться этому зэковско-пролетарскому панибратству, не мог – и все!» И далее (если с просьбой обращались к нему): «доставал, глядя в сторону, протягивал без слов, и, коли разговор завяжется – хорошо, нет – не надо». Где-то в середине между этими строками: «И ни в коем случае никаких «спасибо»!

Такие фразы остаются в памяти, ищут единомыслия. И оно откликается словами другого, уже помянутого выше известного узника (О. Уайльда): «…тюремная жизнь позволяет увидеть людей в истинном свете. И это может обратить человека в камень. Тех, кто живет за пределами тюрьмы, мельтешение жизни вводит в обман. Они сами втягиваются в ее круговорот и вносят в этот обман свою лепту. Только мы, находящиеся в неподвижности, умеем видеть и понимать». Мне достаточно было этих двух мнений, чтобы притормозить свой порыв благодарности. Кто знал, что ему не суждено сбыться? Впрочем, для сокровенного границы не меряны. Поговорка: «сказанное слово – серебряное, несказанное – золотое» предполагает возможность третьего, более надежного, варианта – слова, закрепленного на бумаге. Под знаком бородинской «Баллады об альбиносах»:

Смотри, я высох от проклятий,

Измен, предательств и доносов!

Так не жалей своих объятий!

Мой брат из рода альбиносов!

Цени же, друг, счастливый случай,

Нам путь назад – что путь на плаху!

Пойдем же, брат, тайгой дремучей,

Чем дальше в лес, тем меньше страху! 

Валерия ШУБИНА,

член Союза писателей России

(г. Москва)

ПРАВОТА ОБРЕЧЕННЫХ

(ЛЕОНИД БОРОДИН «БЕЗ ВЫБОРА».

АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ)

Сегодня можно утверждать, что изучение причин распада СССР без анализа этого произведения Леонида Бородина не то, чтобы невозможно, но, в известной мере, ущербно. Автобиографическое повествование «Без выбора» свидетельствует о «брожении умов» в государстве, идеологически, казалось бы, защищенном, во второй половине XX века. Оно дает наиболее полную, живую картину подпольного движения несогласных с внутренней и внешней политикой КПСС, ведущей страну к неизбежному, по их мнению, кризису государственности, опирающейся только на красные ценности.

Исключенный из университета в 1956 году за участие в нелегальной студенческой студии, Леонид Бородин принадлежал к тому крылу молодых интеллектуалов, которые стремились не раскачивать, не уничтожать государство, но уберечь страну от предстоящих бедствий. Идея христианизации власти привлекала тех, кто напряженно искал пути избавления Родины от потрясений, которые уже тогда ими предвиделись, – и на которые были обречены все народы СССР, пока еще внешне монолитного. Однако это был, по суждению Бородина, «…наклонный тупик перед пропастью. Туда медленно и неотвратимо сползает коммунистический бронепоезд, таща за собой в мертвой хватке сцеплений российскую государственность – тысячелетний исторический багаж, захваченный фанатами марксистского хилиазма».

Мог ли красный режим впустить в себя это крыло инакомыслящих, дабы наметить новый путь развития страны, создать совместно иную идеологическую платформу? Ведь конечные цели коммунистов и подпольных социал-христиан того времени полностью совпадали – «Жила бы страна родная…». Ответим: нет, не мог. Тело господствующего режима опознало эти клетки «спасителей Отечества», как чуждые и опасные, то есть – подлежащие уничтожению либо изоляции. Почему? Именно потому, что это протестное движение отвергало марксистско-ленинское учение полностью, на чем собственно и держался режим. Оно готовило, по сути, русскую перестройку, несовместимую с надвигающейся горбачевской. Да, это была ранняя попытка опережения либеральных реформ – попытка создания антигорбачевской перестройки, как мы сказали бы теперь. Арест Леонида Бородина, как и многих его сподвижников, скоро стал неизбежным.

Спустя время, уже незадолго до его смерти, мне приходилось слышать от Леонида Ивановича спокойное утверждение: «Что заслужил, то и получил». Однако оттенков раскаяния в его словах не обнаруживалось. Возможно, потому, что теоретический опыт перевода России на иной путь развития был ими, социал-христианами той поры, все же наработан, а значит, будущие поколения благодаря этому получили, так или иначе, возможность обращаться к нему в своих исканиях и надеждах на лучшее устройство народной жизни.

Чем же должна была заместиться марксистско-ленинская, отвергаемая ими, платформа, на которой пока еще держалось красное государство? Спасительной для страны представлялась программа социал-христианского преобразования, разработанная подпольным Союзом Игоря Огурцова, философа и лидера антикоммунистического подполья в СССР. В этой организации («Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа») состоял с ноября 1968-го Леонид Бородин, на то время – молодой директор школы в Лужском районе. Повествование «Без выбора» дает возможность ознакомиться с программой ВСХСОНа в общих, но основных чертах. Приведем некоторые из них. Базовой идеологической ценностью обновленного государства должно было стать Православие вместе с другими традиционными религиями страны. Новую государственность следовало отстраивать путем христианизации экономики, христианизации политики, христианизации культуры. Предусматривалось «замирение с Западом, однако без распахивания границ».

Далее мы увидим явную, на мой взгляд, попытку усовершенствования теории русского социализма. На этот раз из нее исключалось всякое анархическое начало, характерное для разработок земской идеи в эмигрантских кругах второй половины XIX века. Подпольный Союз И. Огурцова предполагал строительство переходного варианта от советской империи к российской, уклоняясь как от капитализма, так и от коммунизма. Союз стремился вывести Россию на свой, третий путь, отказываясь от соблазнов левого и правого толка.

По программе ВСХСОНа, земля должна «…принадлежать всему народу в качестве общенациональной собственности, не подлежащей продаже или иным видам отчуждения. Граждане, общины и государство могут пользоваться ею только на правах ограниченного держания». По новому Закону граждане имели бы право получать землю в индивидуальное пользование и «…вести хозяйство самостоятельно или в свободном объединении с другими хозяевами и с правом свободно распоряжаться продуктами своего труда». Предусматривалась передача по наследству основного семейного надела семьи. И лишь государству отводилось «исключительное право на эксплуатацию недр, лесов и вод, имеющих общенациональное значение».

Никакой персонализации не могли подлежать «…энергетическая, горнодобывающая, военная промышленность, а также железнодорожный, морской и воздушный транспорт общенародного значения. Право на их эксплуатацию и управление должно принадлежать государству». А само государство получило бы возможность «…выступать в качестве предпринимателя в обычных промыслах только в том случае, если инициатива граждан недостаточна для создания предприятий, важных для народа». Оно могло бы «вмешиваться в управление предприятиями, которым предоставляет финансовую помощь».

Общинное самоуправление контролировалось бы Верховным Собором – духовным авторитетом народа, имея право вето, которое он мог наложить на любой закон или действие, не соответствующее основным принципам социал-христианского строя, чтобы предупредить злоупотребление политической властью. Утверждалось: политическая власть «не должна быть монополией лица, сословия, класса или партии, а должна гармонически распределяться среди народа в фонде общинного самоуправления в административных единицах», при участии народа «в высшем законодательстве страны через свободно избираемых депутатов».

Законодательная власть по этой программе осуществлялась бы «Народным собранием и Главой государства». А сам Глава должен был избираться Верховным Собором и утверждаться голосованием населения, он был бы подотчетен Народному собранию... Наиболее подробно о Программе ВСХСОНа говорится у Л. Бородина в главе «Страна готова – мы не готовы», а также вся она – обширно и детально разработанная, попадается в Интернете. Я же привожу именно эти, опорные установки готовившегося переустройства страны, чтобы показать: ВСХСОН не был устремлен к попытке реставрации монархии. Он разрабатывал для страны вариант совершенно самостоятельного, русского пути, не подверженного глобалистским тенденциям, которыми была заражена общемировая цивилизация.

Когда же этой идее государственного переустройства Леонидом Бородиным были принесены все личные жертвы – с двумя отсидками в лагерях, с сильнейшими надломами судьбы, – то его зрелая оценка деятельности ВСХСОНа становится более сдержанной. В повествовании «Без выбора» он говорит о частичном «утопизме» огурцовской идеи, однако утверждает: до понимания важности главных ее принципов «…сегодня «не доросла» ни одна из ныне функционирующих партий. И речь ведь идет не о теократии, но всего лишь о необходимости соотнесения важнейших аспектов общественного и государственного бытия с ориентирами, и только с ориентирами, каковые по сей день никем, кроме марксистов, не оспорены, по крайней мере в той части, в которой они, эти важнейшие принципы, являются концептуальной базой сохранения человеческого рода на уровне коллективной исторической личности».

Почему в современности опыт ВСХСОНа нам полагается исследовать заново и рассмотреть его с новых позиций? Потому, что тридцать постперестроечных лет уже доказали губительность устоявшейся рыночной системы для российской земли и российского народа. Олигархату сверхвыгодно продавать качественную российскую сельхозпродукцию за рубеж, заменяя ее ввозом дешевых суррогатов питания для отравляемого населения. И с этим ничего не поделать – слишком большой навар получает олигархат при таком круговороте продуктов: все здоровое, российское, живоносное за рубеж – дешевые заменители в Россию, для рядовых людей, обрекаемых тем самым на деградацию, на болезни и вымирание от расфасованных пищевых иностранных отбросов.

Именно замещение внутри страны местного, полезного продукта на бросовое, привозное приносит колоссальные барыши – такова схема обогащения олигархата. Она осуществляется по всей России неукоснительно. В рыбной промышленности свежий улов идет на прилавки других стран – народам России ввозится обледеневшая дрянь, выращенная в сточных канавах Китая, Вьетнама, Таиланда. В лесной промышленности: выметаются из России великие леса – вместо них ввозится пластик, синтетика, примитивный электронный ширпотреб… Зато теперь оболваненные народы России получили радостную возможность лицезреть роскошные спортивные шоу и футбольные матчи – сидеть на трибунах с шариками чупа-чупсов во ртах и хлопать в ладоши.

Аплодируют. Наевшись пальмового масла, напившись порошкового молока, начитавшись псевдорусской литературы, завалившей все книжные прилавки. И защитников от этих напастей у народа в стране – нет и не предвидится. Народные депутаты, обязанные защищать интеллектуальное и физическое здоровье населения страны, делать этого не будут, поскольку их зарплаты похожи на взятки от Правительства – надстройки олигархата. И, чтобы удержаться на своих щедро оплачиваемых постах, они либо служат интересам олигархов, продвигая и утверждая антинародные законы, либо слетают со своих мест. Иллюзий на этот счет в России теперь ни у кого не осталось. А потому идеи ВСХСОНа снова востребованы в народной России, поскольку они должны были надежно оградить население от обнищания, от наглого оболванивания, от варварской эксплуатации природных богатств, от опустошения земель. И эти идеи поныне опасны для верхов – тем, что не позволяют обходиться с гражданами России, как с туземными дурачками.

Теперь пересмотр пути дальнейшего развития страны становится неизбежным, поскольку это – главный вопрос ее выживания. Именно такая задача стоит перед новыми поколениями, то есть – перед всеми нами, в той же самой остроте, в какой она стояла перед поколением писателя Л. Бородина. Российская земля может и должна кормить своих людей, а не служить чудовищному обогащению тех, чьи интересы чужды народам России и крайне опасны в их воплощении. Иными же они в принципе быть не могут – законы рынка, ориентированного на прибыль, неумолимы. Они именно таковы.

Поиск решений для заблаговременного переустройства страны был обусловлен в шестидесятых, семидесятых годах прошлого века пониманием, что «…коммунистический режим был приговорен к саморазрушению с обвальными для России последствиями», однако вольным мыслителям, желавшим одного – служить Родине самозабвенно и преданно, легальных средств для «служения» Советская власть той поры не могла предоставить. Скорее – она боялась их, «слишком умных», а пуще того – опасалась перемен в государственном механизме, где предпочтение отдавалось людям совсем иных качеств. «Перестройка впоследствии показала, какие стервятники накопились в комсомольских и партийных кабинетах и их «предбанниках»«, свидетельствует Л. Бородин в своем повествовании. В этих «предбанниках» взращивался будущий олигархат и его политические наемники…

Да, «стервятники» партийным функционерам казались и ближе, и понятней, чем эти – изучавшие философские труды великих предшественников с вполне определенной целью: понять, куда должна вести столбовая дорога в развитии Отечества, дабы не потерялось ничего ценного из исторического ее опыта. Эту подготовку к служению Родине мы видим в эпизодах юности Бородина – они описаны с улыбкой самоиронии. «Я оставался убежденным комсомольцем – сыном партийных родителей – и после школы пошел не в университет, а в милицию, в школу милиции – такой способ выполнения гражданского долга виделся мне наиболее достойным и соответствующим запасам моей энергии. Никто не пригласил меня в КГБ. Туда я пошел бы еще с большей радостью». Но само качество этой энергии не подходило системе, которой с середняками было куда проще и спокойней.

Патриотическое чутье советской социалистической системы ослабевало – она путалась в критериях опознавания «свой – чужой». Открыто поругивая шестидесятников, система, скрытно и мощно, подавляла совсем других, а именно – «почвенников». В результате этой тайной ее работы все вокруг знали Е. Евтушенко и А. Вознесенского, устроившихся в жизни весьма неплохо. И она же, система, замалчивала, вгоняла в нищету и безвестность великих русских поэтов Н. Рубцова и Н. Тряпкина – в собственной стране это были только «поэты русской резервации». (Определение могучего русского поэта Ю. Кузнецова)… Нет, не органы госбезопасности перевоспитали шестидесятников, а шестидесятники перевоспитали эти самые органы, которые и обеспечили затем стране роковой либеральный крен, разваливший СССР и доедающий теперь Россию – с ее многовековыми сибирскими лесами, уничтожаемыми под корень, с ее нефтью, уходящей в другие страны, с ее запасами газа, недоступного для большинства российских сел и деревень, с талантливым ее народом, скитающимся в поисках заработка, хотя бы и унизительно скудного...

Читая Бородина, мы видим, что безоглядное упование на поддержку Церкви, на союз с ней, которым жили подпольные социал-христиане при коммунистах, оправдывало себя не вполне, как, впрочем, и сейчас. Почему-то именно священство, приближенное к телевизионному процессу, легко хоронит теперь прекрасную нашу русскую литературу, созданную за последние полвека. Утверждениями в популярных православных беседах, будто достойных произведений в ней нет, живое нарекается мертвым. А что создавалось в этот период и создается там, в глубине притесненных литературных процессов, любопытствуют не многие, да и то – крайне поверхностно.

Меж тем, достойная русская литература не только есть – она все это время одолевала, как и теперь, свой мученический путь, перечеркивать который нам негоже. Заключенные в два малотиражных издания (журналы «Москва», «Наш современник»), выдающиеся по духу русские произведения с огромным трудом пробивались к свету, приговоренные почти к полной безвестности. Но именно они в более любознательном будущем составят славу Отечественной словесности, попранной на полвека, но не уничтоженной – ни партийной номенклатурой, ни господствующей ныне постсоветской номенклатурой, неверно именуемой ныне политической «элитой» страны.

Повторюсь: страной все это время руководит постноменклатура, антагонистичная российской элите. А современная элита – это замечательные наши ученые, оставшиеся без работы, и весь слой творческих и самых образованных людей, выброшенных, выметенных из сфер влияния на судьбу Родины именно ею: постноменклатурой. Правящая верхушка действует как антиэлита, враждебная стране и народу, поскольку иных форм правления, кроме рыночного грабежа, не знает. Исключение в ней составляют лишь единицы, не способные изменить картину в целом.

Современная литература, создаваемая настоящей российской элитой, выметена из круга чтения – точно так же, как и сама элита. Потому не столь широко, как должно, прочитаны современностью и произведения писателя Бородина – народника по сути. А молодым Бородиным все время будто доказывалось народу, еще советскому: «я свой», «я не барин», «я как все» – хотя и книгочей, и мыслитель, и воспитания полустаринного, да все это сущие пустяки… Это оно, старательное непризнание за собой никаких особых достоинств, сводит, как правило, образованнейшего, потомственного русского интеллигента в пролетарскую среду, в самые уголовные и полу-уголовные низы – «Иди к униженным, иди к обиженным, им нужен ты…» Хотя такое истолкование его биографии самого Бородина, возможно, удивило бы.

Меня же при чтении повествования «Без выбора» озадачивало другое: какое ничтожно малое значение он придавал влиянию внешних сил в приближающемся разломе СССР, полагая, что дело прежде всего – в нас самих: «Мы недостаточно хорошо служим Родине». И так же будто не особо интересна была ему тема стукачества. Мы, обучаясь в Литературном институте с 1980-го по 1986-й год, были, осторожно и сразу, предупреждены старшими товарищами из преподавательского состава, что на каждом курсе у нас посиживают по два студента, которые «стучат» по службе. У Бородина же в повествовании описаны тайные сходки той организации, которая готовится «дорасти до состояния подпольной армии, способной совершить максимально бескровный переворот» – и при этом не прослеживается никаких опасений, что за ними приглядывает кто-то из «как бы своих». Что это? Благородное опасение не оклеветать ненароком безвинного – или побочные «неприятности» им не брались в расчет? Или же просто не попадалась в руки редкая книга А. Спиридовича «Записки жандарма», в которой описаны царским генералом непременные внедрения в тайные структуры, кружки, организации людей из охранки? Все эти методы предреволюционной жандармерии перекочевали затем в послереволюционную эпоху и действовали, конечно же, там, где готовилось создание целой подпольной армии ВСХСОНа… Порою кажется, что у Бородина работало чувство безоглядности, свойственное для человека, шагнувшего в рукопашную однажды и навсегда. Когда уже не до того, кто там и чем занимается рядом… Конечно, близкие люди его, талантливого и образованного, остерегали, и остерегали дальние, и предупрежден он был в Норильске бывшим попом из рабочих: «Блюдите, како опасно ходите!», однако – что с того… «Бывшие «полицаи» составляли такой мощный отряд «стукачей-следопытов», что в иных и нужды не было», – пишет Бородин. Он явно относится к доносам, как к неизбежности.

Из лагерного опыта Леонида Бородина имеет огромную ценность его характеристика групп и направлений политической борьбы с режимом второй половины XX века, а также отношения спецслужб к ним. Уверяю вас, по сей день они – все те же. Самому непримиримому гнету подвергалось и подвергается исключительно русское направление. К чему это приводило, привело и приводит, мы уже хорошо видим. Русский мир более, чем за полвека, разрушен и вытоптан спецслужбами дочерна – он имеет вид разоренных наших сел и деревень. Да, рыночная идеология-шоу изредка оглашает «как бы русскую идею», но что происходит под видом воссоединения русских сил? Если в правящем центре России вместо Русского мира зияет дыра, то к чему пришивать окраинное? К пустоте? Или, может быть, к разоренным селам и деревням, к остановившимся градообразующим заводам и фабрикам?

Но ни один из подкупленных верхами глашатаев братской взаимопомощи никогда не укажет публично на необходимость создания Русского мира – во всей России, и прежде всего – в самих органах управления страной. А самые благородные устремления истинных патриотов используются там – подальше от Москвы, где идет самоуничтожение нации для обогащения антинародного центра. Этот центр создает и намерен создавать впредь кровавое ожерелье России. Центростремительный и центробежный приоритеты в государственном устройстве поменяны местами. Истинному собиранию русских сил способствует лишь процветание самой России, к ней, добровольно и мирно, притягиваются республики бывшего СССР. Но центробежные приоритеты в политике государства, разбрасывая народные силы по сторонам света, рвут страну, обессиливая ее.

Как вербуют оплачиваемых псевдопатриотов, служащих сомнительным целям, мы – догадываемся, а Леонид Бородин это знал доподлинно. В классификации личностей им дается, в частности, такой, весьма любопытный, тип «проказника». В силу тех или иных причин «…оказавшиеся в конфликте с властной структурой, «проказники», пошалив, не рассказывали (…), чем обычно заканчивались их шалости. А заканчивались они всегда одинаково — «собеседованием», после которого вчерашний «проказник» писал откровенно заказной роман… или поэму, или статью, или холст, или пьесу…».

И ничего не изменилось с той поры. Только методы охранки стали технически более изощренными. Защитники народа тщательней отслеживаются. У таких включается «экономическая удавка» – внезапно взвинчиваются начисления платежей до непомерных высот. У них начинает лихорадить Интернет. Да и здоровье у особо талантливых и деятельных принимается вдруг истаивать, как истаивало оно у предшественников – у В. Шукшина, В. Клыкова, П. Паламарчука и многих, многих других. Не стоит заблуждаться: если творческий цвет русского патриотизма не был угоден режиму красному, то системному либерализму он не угоден точно так же. Но, может быть, это длится и длится все один, один и тот же антинародный, антирусский режим, уверяющий ныне, будто идеологии уже нет никакой? И не он ли господствовал в дореволюционной, монархической России с онемеченным троном, когда жизнь русского солдата не стоила ломаного гроша?.. И вот уже мы, читая Бородина, ломаем голову: как в этих тисках должен осуществляться «творческий потенциал к самосохранению» страны?

Свое повествование «Без выбора» Л. Бородин назвал попыткой «определения причин той трагедии, что произошла со страной». А напутствие нам оставлено следующее: «Ненависть – предметна. Любовь – перспективна. Такое вот не слишком логическое и совсем уж не философское суждение не только позволяет сохранять умеренный оптимизм относительно дальнейшей судьбы России, но и способно мобилизовать смятенное сознание как на поиск спасительных путей, так и на положительную социальную активность».

Вера Григорьевна Галактионова,

прозаик, публицист, член Союза писателей России

(г. Москва)

ЛЕОНИД БОРОДИН: ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ НА ФОНЕ ЭПОХИ

16 февраля 1969 года Юлий Даниэль, находившийся в лагере, в письме на волю сообщает о вновь прибывших – Вячеславе Платонове и Леониде Бородине – и высказывает неожиданное предположение о них: «А вообще – кажется, «кваском припахивают»»[1]. Почти через 30 лет Александр Даниэль так пояснил слова своего отца: «Т.е. склонные к «квасному патриотизму», Л. Бородин и В. Платонов попали в лагерь за участие в подпольной организации ВСХСОН <...>. Идейной базой этой организации было православие; однако в программе ВСХСОН присутствовали также элементы идеологии, которая впоследствии получит название «национал-патриотической»« (Там же).

Последняя часть высказывания при всей своей туманности со­держит явный отрицательный – «с душком» – заряд: в восприятии «левых» национал-патриотизм в разной степени ассоциируется с национал-социализмом, фашизмом. К Л. Бородину и ВСХСОНу это не имеет никакого отношения. Не случайно доказательство своей правоты А. Даниэль не приводит. Их нет и быть не может. Симптоматично, что и либерал Н. Митрохин вынужден был признать следующее: «Программа ВСХСОН действительно отличается от документов других подпольных организаций русских националистов отсутствием лозунгов, призывающих к уничтожению инородцев или ограничению их прав»[2].

Но все же далее Н. Митрохин пытается доказать, что реальные взгляды ВСХСОНовцев отличались от программы организации, а некоторым членам ее был присущ антисемитизм. При этом автор книги использует более чем странную методу: взгляды ВСХСОНовцев 60-х годов иллюстрируются их высказываниями и поступками более позднего времени. Применительно к Бородину это выглядит так: «Активист ВСХСОН Л. Бородин продолжил традицию самиздата русских националистов, издавая журнал «Московский сборник», а в 1990-е годы как главный редактор националистического журнала «Москва», с 1968 года находившегося под контролем «русской партии»«.

Во-первых, Н. Митрохин, как и А. Даниэль, не к месту, но сознательно употребляет слово «националист» и слова, производные от него. Бородина и ВСХСОНовцев вообще точнее было бы называть «патриотами» или «русистами». С последним вариантом соглашается и сам Леонид Иванович в беседе с Владимиром Бондаренко с символичным названием «Считаю себя русистом...»[3].

Во-вторых, «Московский сборник» продолжил не традицию русских националистов 60-х годов XX века, а линию журнала К. Победоносцева с аналогичным названием. Эту преемственность Л. Бородин неоднократно подчеркивал.

В-третьих, современный православный журнал «Москва» Л. Бородина называть националистическим, не видеть разницу между ним и «Москвой» 60-70-х годов М. Алексеева, подводить под эти издания «русскую партию» как общий знаменатель – это значит расписываться в непрофессионализме или откровенном шулерстве...

Когда «левые» употребляют слова «квасной патриот», «националист», то можно с уверенностью сказать, что рано или поздно всплывет, как своеобразный их синоним или обязательная рифма, слово «антисемит». В сюжете с Бородиным это происходит так.

В письме от 12 июня 1969 года Юлий Даниэль, говоря о Ронкине, замечает: «Надо сказать, что он вообще был взвинчен до дальше некуда; ему довелось быть в одном помещении с Леней Бородиным, и бурные откровения последнего довели Бена почти до утраты членораздельной речи». Здесь прерву цитату и поясню.

Александр Гинзбург, которому не разрешили свидание, объявил голодовку. Ее поддержали, в том числе, Ронкин и Бородин. Их беседа привела к результату, зафиксированному Юлием Даниэлем. Как предполагает его сын, во время данной беседы Леонид Иванович подробно познакомил Валерия Ефимовича («Бена») с программой ВСХСОН. «Собеседника Бородина, – считает Александр Даниэль, – могло, например, шокировать предложение сделать православие фундаментом, государственной идеологией или ввести в высший православный орган значительное число представителей православного духовенства, обладающих правом вето».

В интерпретации самого Бородина сущность программы их организации сводилась к следующему: христианизация экономики, христианизация политики, христианизация культуры («Москва», 1994, № 2). Позже появилось уточнение писателя, с которым трудно не согласиться: «...До понимания важности трех вышеназванных принципов сегодня «не доросла» ни одна из ныне функционирующих партий»[4]. Ситуация не изменилась и по сей день...

О неизменности и последовательности позиции Бородина сви­детельствуют его высказывания двух последних десятилетий, высказывания, вырастающие из программы ВСХСОН, так вольно трактуемой «левыми» и в 60-70-е годы XX века, и в нынешнем столетии. Например, ведя речь о необходимости сильной русской государственности, Бородин называет Православие «единственным несомненным ориентиром в отстраивании Нового Государственного Дома». И далее, думаю, не случайно проговаривается, уточняется следующее: «В том и счастливая специфика православного мира – он не агрессивен по отношению к иным способам Богопонимания и в то же время исключительно устойчив относительно конформистских тенденций, столь характерных для иных ветвей христианства» («Москва», 2001, № 1).

Собственно теократическая часть программы ВСХСОН и сегодня звучит, думаю, актуально, воспринимается сверхпродуктивно как система идей, которые необходимо реализовать в государственно-политическом устройстве страны: «Верховный Собор – духовный авторитет народа, не имея административных функций и законодательной инициативы, должен располагать правом вето, которое он может наложить на любой закон или действие, которые не соответствуют основным принципам социал-христианского строя, чтобы предупредить злоупотребление политической властью».

Понятно, что реакция «левых» – «устроителей» и разрушителей России разных мастей – на подобные идеи принципиально не меняется. Игоря Огурцова, написавшего программу ВСХСОН и отсидевшего за свои взгляды 20 лет, Н. Митрохин в выше упоминаемой книге называет фигурой «никчемной в политическом и интеллектуальном отношении». Мысли Бородина о программе организации, высказанные во время голодовки, воспринимались, по свидетельству А. Даниэля, «довольно экзотично» марксистом Ронкиным и «равнодушным к идеологии» Ю. Даниэлем как «интеллектуальный выверт».

И в этом контексте в комментариях А. Даниэля возникает еврейская тема. Совершенно неожиданно предлагается следующее: «Ср. гораздо более спокойное отношение Ю.Д. (Юлия Даниэля. – Ю.П.) в «Свободной охоте» к «идейному антииудаизму» Бородина <...>; неприязнь к еврейству для него – явление достаточно традиционное и, если она не переносится на личные отношения, вполне терпимое». Приведу некоторые соображения-возражения.

Во-первых, косвенно происходит отождествление иудаизма с еврейством, что всегда уязвимо: между ними возможны разные отношения, но только не совпадение. Между иудаизмом и еврейским народом всегда существует «зазор». Об этом справедливо писали многие авторы – от Льва Карсавина до Вадима Кожинова.

Во-вторых, взгляды Бородина как идейного антииудаиста, думаю, определяются неточно. Главным критерием при оценке любого человека и явления для Леонида Ивановича и всех ВСХСОНовцев было отношение к христианству. Это проявилось и в самой программе, и в практической деятельности организации. Бородин в книге «Без выбора» обращает внимание на то, чего не замечали или по-разному извращали Ронкин, Даниэль и их единомышленники: «Существеннейшим моментом нашего идеологического состояния было понимание социалистической идеи в целом как идеи не просто антихристианской, но именно антихристовой. Построение Царства Божьего на земле, царства всеобщей справедливости, где всяк равен всякому во всех аспектах бытия, – именно это обещано антихристом. Цена этому осуществлению – Конец Света, то есть всеобщая гибель». Показателен и другой пример: в ВСХСОН были не приняты еврей и двое русских из-за их отрицательного отношения к христианству.

И наконец, позиция Ю. Даниэля, которую с пониманием комментирует его сын, – это позиция эгоцентрической личности, отпавшей или отпадающей от национального организма (неприязнь к народу терпима, если она не распространяется на отдельного представителя его). На таком фоне более достойной, национально полноценной, несмотря на «перебор», видится позиция Дины Рубиной. Например, она резко отреагировала на слова Марии Арбатовой об Израиле как «неудавшемся проекте»: «Израиль, может быть, и «проект», но только Проект Господа Бога, который, думаю, вряд ли станет советоваться с Арбатовой по поводу своих планов на будущее этого мира. Хотя, конечно, забавно: человек впервые приехал в Израиль на пять дней из страны, занимающей после Ирака второе место в мире по убийству своих журналистов, из страны с крайне низкой продолжительностью жизни, полутора миллионами бездомных детей, переполненными детскими домами и приемниками, детской вокзальной проституцией и прочими, прочими «достижениями цивилизации», – приехал в страну, занимающую первое место в мире по количеству компьютеров на душу детского населения, и – да не стану я сейчас перечислять все «первые места», которых успел добиться Израиль за короткий отрезок своей государственности, страницы не хватит» («Русская Германия», 25 марта 2007 года).

Конечно, к этому высказыванию требуется подробнейший комментарий о причинах процветания Израиля и катастрофического положения России, что в рамках данной статьи сделать невозможно. Сейчас же только уточню: в лидеры по названным и неназванным «достижениям цивилизации» Россия вышла в определенное время, когда ее интеллектуально, культурно, финансово, государственно-политически стали «окормлять» преимущественно соплеменники Дины Рубиной и Марии Арбатовой...

О Даниэле в своих мемуарах Бородин говорит очень мало, гораздо меньше, чем о подельнике Юлия Марковича Андрее Синявском, но принципиально иначе. Ключевой является следующая характеристика: «В лагере Даниэль был солдатом, а по моим личным категориям – это высшая оценка поведения человека в неволе». Естественно, нет никаких оснований не верить Бородину, но одно качество Даниэля, и не только его, Леонид Иванович, думаю, не разглядел.

По отношению к русскому народу и России Бородин делит евреев-диссидентов на две группы: 60-х и 70-х годов. Вторую группу отличала русофобия, примеры которой писатель приводит. Но, видимо, можно говорить и о латентной русофобии первой группы.

Вот как Бородин определяет в мемуарах взгляды организации Хахаева-Ронкина и ей идеологически подобных: «Молодые, «марксистски подкованные» еврейские юноши, как правило, возглавлявшие группы марксистского толка, безусловно, сочувствовали сионистскому движению, но все же тогда, в начале шестидесятых, сионизм рассматривали как частное явление, в известном смысле даже отвлекающее умы от головной линии – идеи прогресса – марксистского преобразования всемирной социальности. Советский вариант социализма виделся им подпорченным, а то и грубо искаженным спецификой русской истории и русским менталитетом». В последнем предложении Бородиным сформулирована одна из любимых идей русофобов всех времен, которая, имея разную идеологическую окраску, остается неизменной по своей сути.

Из многочисленных примеров русофобии, приводимых в книге Л. Бородина, скажу о двух, наиболее созвучных теме статьи. В эмиграции А. Синявский вместе со своим журналом впрягся в антирусскую кампанию. В статье о Бородине он, в частности, утверждал, что Леонид Иванович «слишком «нажимает» на русское, а где слишком русское, там ищи антисемитизм». Перекликается с этой мыслью и цитата из «Памятки русскому еврею»: «Если где-то и кем-то с нажимом произносится слово Россия, то понимать это следует в единственном смысле – будь готов бить жидов».

С высказываниями, в которых Бородин видит проявление антирусскости, идейно рифмуются, на мой взгляд, и осторожные заявления Ю. Даниэля о квасном духе, идейном антииудаизме... Это явления одного ряда. Но в случае с Даниэлем, и не только с ним, приведенные оценки не доведены до логического конца. Одним из косвенных подтверждений сказанному, думаю, является следующий факт. Взгляды друга Ю. Даниэля Александра Воронеля, еврейского националиста, редактора самиздатовского журнала «Евреи в СССР», а затем израильского журнала «22», Семен Липкин прокомментировал недвусмысленно: «Шурик! Да ведь вы же говорите мысли Геббельса»[5].

Такая специфическая – «геббельсовская» – составляющая определяет отношение диссидентов к России и русским. Об этом писали многие, Леонид Бородин в том числе. Он на закате перестройки утверждал: мужество Владимира Осипова проявилось не только в противостоянии антирусской советской власти, но и в открытом неприятии антирусской позиции диссидентов. «Оппозиционное мышление того времени покоилось на одном непременном ките – на проклятии России как исторического явления». (Стоит добавить: именно это объединяло власть с якобы борцами против нее и «левыми» вообще. А все современные мифы о «русском ордене» в ЦК КПСС, о связи власти с «русской партией» – сказки для легковерных, незнаек, дураков...) Из приведенных Бородиным высказываний, авторы которых не называются, но угадываются, процитирую одно: «Русские – это татаро-византийские недоделки...». В своих комментариях к расхожим «шедеврам» русофобской мысли Леонид Бородин справедливо заключает: «В такой вот интеллектуальной обстановке заявить русскую тему в качестве позитива означало исключить себя из состава «порядочных людей», стать объектом гнусных намеков и быть навсегда исключенным из интеллигенции...» («Ли­тературная Россия», 1990, № 7).

О принципиально разном отношении власти к «левым» и «правым» «узникам совести» наглядно свидетельствует послелагерная судьба Ю. Даниэля и Л. Бородина. По словам сына Даниэля, Юлий Маркович «первые два-три года <...> жил в Калуге. Ему была п р е д о с т а в л е н а (разрядка моя. – Ю.П.) комната в малогабаритной коммунальной квартире и работа в патентном бюро на н е п о н я т н о й (разрядка моя. – Ю.П.) должности, именуемой «инженер-переводчик». (Ничего он там, конечно, не делал – просто отбывал часы.) <...> Года через два-три, пренебрегая правилами паспортного режима, он стал все чаще и на все более долгий срок приезжать в Москву, а когда истек срок снятия судимости, вернулся туда окончательно. Препятствий ему не чинили».

В отличие от Даниэля, которому после окончания срока заключения власть поторопилась предоставить государственное жилье и платила деньги за ничегонеделание, Бородин в течение трех месяцев не мог устроиться ни на какую работу. Да и потом – с женой и ребенком – практически нищенствовал... (Подробности смотрите в книге «Без выбора».)

Закономерно, что национальная тема и весь комплекс вопросов, с нею связанных, нашли художественное воплощение в творчестве Л. Бородина, прежде всего в повестях «Правила игры», «Расставание».

«Правила игры» («Кубань», 1990, № 7,8) – одно из самых автобиографичных произведений писателя, что стало неоспоримым после публикации мемуаров Бородина «Без выбора». Мимоходом скажу о двух «сюжетах», имеющих прямое отношение к теме разговора.

Писатель Венцович из повести во многом напоминает Андрея Синявского из мемуаров Бородина. Поступки и авторские характеристики обоих, жизненные ситуации и т.д. неоднократно совпадают до мелочей, иногда на все сто процентов. Вот какими предстают Венцович и Синявский: «потребители человеков», упорно посещающие политические занятия, «хмыри», сторонящиеся голодовок и любых акций протеста, евреефилы и русофобы... История с Рафаиловичем (в частности, пожелание Бородина «синявцам» «дозреть и до обрезания») в повести не отразилась.

О марксистах (главным идеологом которых в «Правилах игры» является Валерий Осинский, а в жизни – Валерий Ронкин) в повести мимоходом сказано, что они «Маркса делили на раннего и позднего, то же учиняли и с Лениным». Такой подход к Ленину был характерен не только для марксистов, не только для «левых» (что естественно), но и для некоторых идеологов «русской партии». Когда я писал об этом на примере работ Вадима Кожинова («Литературная Россия», 2007, № 49), я не помнил процитированных слов из повести Бородина, не помнил и ответ Юрия Плотникова Осинскому: «Дерьмо по сортам не различают». Такова позиция самого Бородина, что проявилось в его статьях и мемуарах, и с нею я, естественно, согласен.

По сути, вне работ авторов, писавших о «Правилах игры», осталась национальная тема. Она напрямую связана с главным героем повести Юрием Плотниковым. Он, политзаключенный, попадает в «антисемиты» неожиданно и в то же время вполне традиционно. Плотников, не задумываясь о мотивах голодовок, всегда их поддерживал. Но за месяц до окончания срока он впервые не только поинтересовался у Осинского о причинах готовящейся акции, но и выразил свое отношение к ней.

Основной смысл монолога Плотникова, перебиваемого репликами Осинского, сводится к следующему: «...Если пошел против государства, если попался, то неси крест и не хныкай. Если решил, что это государство – дерьмо, так чего же жалобы строчить?» Эта мысль лейтмотивом проходит через прозу, публицистику и мемуары Л. Бородина. В повести не столько данное высказывание, сколько его эмоциональное обрамление, не встречающееся в публицистике писателя, вызывает реакцию Осинского, которая стала прелюдией ко многим событиям произведения.

На слова Плотникова: «Я просто хочу сказать, что как-то это все не по-русски», – Осинский отреагировал так: «Продолжай, договаривай. Не по-русски! А по-каковски? По-жидовски, да?».

Так Юрий становится без вины виноватым, становится антисемитом не только для Осинского, но и всех политзаключенных, хотя его слова к еврейству собеседника никакого отношения не имели. Допускаю, что нечто подобное могло произойти у самого Бородина в беседе с Ронкиным, после которой последний почти потерял дар речи, или во время общения с Александром Гинзбургом... Но суть, конечно, не в том, был или не был такой эпизод в жизни Леонида Бородина. Главное, что писатель точно воссоздал механизм одного из вариантов рождения мифа об антисемитизме.

Показательно в поведении Осинского и другое: он обрадовался произошедшему. Таким, как Осинский, нужны антисемиты (реальные или мифические – не имеет значения), ибо они убеждены: каждый русский в глубине души евреененавистник. В связи с данной проблемой в книге «Без выбора» Бородин свидетельствует: «Я до двадцати пяти лет прожил в Сибири, в этой своеобразной Америке – тоже вроде бы «плавильный котел». Ни о каком антисемитизме и понятия не имел. Прибыв в столицы, я прежде наткнулся на русофобство и только потом на ему ответную реакцию...».

Одним из таких сеятелей антисемитизма в «Правилах игры» является писатель Венцович. Он подчеркивает свое русское дворянское происхождение, как будто сие имеет какое-либо значение. Духовно (и это главное) Венцович – не русский, выродок. Данный человеческий тип, широко представленный в литературе, искусстве, философии, науке, политике XX века, сегодня уже преобладает среди «простых» россиян...

Мысли Венцовича (евреи – избранный народ, значительно превосходящий по своим талантам все другие народы; евреи – нерв истории, они «всегда в активе нового», и нужно иметь мужество доверить им «устройство общечеловеческих проблем»; еврейская идея равенства и свободы была изгажена на русской почве и превращена в свою противоположность и т.д.) – это общие места из работ самых разных авторов: еврейских, русскоязычных, иных. Данные идеи, думаю, в комментариях не нуждаются и в силу своей очевидной неправоты, и потому, что такие комментарии имеются в большом количестве.

Куда интереснее – в смысле сложнее – комплекс идей, озвученный антиподом Венцовича Моисеевым. Он, пытающийся просветить Плотникова, как правило, называется антисемитом. Не пугаясь сей страшилки, попробуем оценить взгляды героя объективно.

Думаю, во многом прав Моисеев в оценке международного сообщества: десять михоэлсов для этого сообщества оказались значительнее десяти миллионов русских крестьян, чью трагедию, гибель «прогрессивное человечество» не заметило. Подобная ситуация, напомню, повторится и на уровне политзаключенных в 60-70-е годы. Александр Солженицын в «Наших плюралистах» одним из первых указал на то, что мировое сообщество не заметило огромные сроки «правых» (И. Огурцова, Е. Вагина, Л. Бородина и т.д.) и выступило единым фронтом в защиту диссидентов-евреев...

Видимо, Моисеев прав, когда утверждает, что ссора Плотникова с евреями – более рискованный поступок, чем выступление против власти, ибо в первом случае тебя обязательно «смешают с дерьмом»... Примеры, подтверждающие сказанное, хорошо известны.

Безусловно, прав Моисеев и в том, что каждый народ «имеет право на свою историю, плохую или хорошую, но свою...».

Другие оценки героя, думаю, неточны, в первую очередь, потому, что все русские и все евреи у него на одно лицо. Если бы Моисеев выделил хотя бы еще евреев – патриотов России и русских выродков – ненавистников России, то историческая картина была бы иной, и в общем, и в частностях.

Самое же взрывоопасное суждение Моисеева, на мой взгляд, следующее: «Ты (Плотников. – Ю.П.) им нужен как вспомогательный материал. А Панченко – это таран, его головой они дверь прошибать будут. То, что сейчас здесь происходит, это игра, тренировка. А вот когда все раскачается до нужной кондиции, таких, как Панченко, они выпустят вперед… прикрываясь его рязанской мордой...». Этот сценарий, озвученный в повести, впервые опубликованной в 1978 году, оказался провидческим, реализованным на рубеже 80-90-х годов XX века. Вспомните «рязанскую морду» Бориса Ельцина и его еврейское окружение...

Юрий Плотников далек от вопросов, «вываливаемых» на него Венцовичем и Моисеевым. Он живет в другой системе координат, которая выстроилась после встречи со стариком, отсидевшим за веру более 30 лет. Именно верующий человек высказывает мысли, помогающие Плотникову многое понять и определить свои «правила игры». Ключевыми являются следующие слова старика: «Будет совесть чиста, будешь и свободным даже под ярмом». Опять замечу, что подобная встреча была в лагере у самого Леонида Бородина, и слова старика реального и старика из повести практически совпадают.

В послесловии к «Третьей правде» Эдуард Кузнецов (бывший по­литзаключенный, солагерник Бородина), в частности, написал о Плотникове: «Он из тех редких людей, кто своими силами выдирается из идеологических и мифологических банальностей. Но выдирается в некое «чистое поле», чтобы там – без подсказок и оглядок – выстроить свое здание вопросов-ответов и начертить на его стенах свои правила игры».

К сказанному необходимо добавить следующее. В отношении «чистого поля», как явствует из сказанного, Эдуард Кузнецов, думаю, перегнул палку... Леонид же Бородин, в отличие от своего героя, знает, каким должно быть и это здание, и эти правила. В очерке «Полюс верности» («Грани», 1991, № 159), тематически и идейно примыкающем к «Правилам игры», Бородин, том числе, рассказывает, какое значение для него имела встреча с надзирателем Иваном Хлебодаровым. Она, можно сказать, сыграла в жизни Леонида Ивановича такую же роль, какую мужик Марей в судьбе Федора Михайловича Достоевского. По словам Бородина, Хлебодаров помог сохранить ему чувство кровного и духовного родства с собственным народом. И что не менее важно, как утверждает писатель, «сознавать при том, что я сам не противопоставлен судьбой этому народу, не выделен из него собственными качествами и заслугами, но лишь отмечен о б я з а н н о с т ь ю (здесь и далее разрядка моя. – Ю.П.) <...> соотносить личный поиск истины с ее идеальным образом, который несомненно присутствует в народном сознании, который я должен и о б я з а н понять, а не к о н с т р у и р о в а т ь его из социальной конъюнктуры...».

Думаю, эта во всех отношениях точная и обязательная для любого русского писателя формула жизнеспособна до тех пор, пока существует народ как таковой...

«Третья правда», пожалуй, – самое известное произведение Л. Бородина. Часть критиков называет Селиванова носителем «третьей правды» в этой повести. Думается, закономерно, что сам герой ведет родословную своей «правды» с гражданской войны: «Батя-то мой и от красных и от белых отмахался и меня уберег. Пущай они бьются промеж собой, а наша правда – третья». Казалось бы, есть все основания отнести Селиванова к выразителям идеалов третьей – крестьянской – силы, которая в гражданскую воевала, когда вынудят. Воевала и против «белых», и – еще чаще – против «красных».

И для Селиванова «белая» правда предпочтительнее «красной», потому что она «никак не касалась его самого, на жизнь не замахивалась, пролетела гордым словом где-то много выше его головы». В этом случае главным критерием в оценке событий является личная выгода, «я» героя. А на традиционный для русской литературы вопрос, как соотносится это «я» с народным «мы», Селиванов отвечает сам в беседе с Оболенским. На реплику «белого» офицера «народ <...> он не сам по себе» Андриан отреагировал так: «А я все равно сам по себе». Здесь, думается, речь идет не только о «самости» по отношению к «красным» и «белым», но и по отношению к народу вообще. Поэтому, в конце концов, «третья правда» Селиванова – правда Юрия Живаго, правда самоценной личности.

Естественно, что и вопрос о сопротивлении злу силою решается героем следующим образом: «Пусть моя правда нечистая! Я тоже имею право войну объявлять! И каждый имеет, если жизни нету. Убиец тот, кто жизни лишает, чтоб чужое иметь! А я за свое!». Итак, в отличие от Романа Гуля (Р. Гуль «Ледяной поход»), изначально осознающего грех убийства, который все же нужно взять на себя ради России, в отличие от Григория Мелехова (М. Шолохов «Тихий Дон»), убивающего на фронтах мировой и гражданской войн и страдающего от этого, Андриан Селиванов, защищая свое, разрешает себе кровь по совести. «Свое» или периодически возникающее «наше» соотносится не с соборной правдой, а с правдой природного человека, с дохристианской правдой.

Одно из ключевых слов, чаще других произносимое героем, выражающее его идеал – это воля. Однако воля в понимании Андриана есть не традиционная безбрежная свобода, а свобода, введенная в рамки законов природной жизни. В тайге Селиванов находит или просто приписывает ей то, чего недостает ему в обществе и в людях.

Во-первых, это постоянство, предсказуемость. Во-вторых, наличие закона, не позволяющего перешагнуть грань, за которой начинается убийство себе подобных. Сравнивая зверей с людьми, Селиванов, как и лирический герой «Кобыльих кораблей» С. Есенина, отдает предпочтение зверям из-за их меньшей жестокости. В-третьих, в отличие от мира людей, где закон и человек существуют сами по себе, и каждый стремится установить свой закон, в природе, среди зверей, главенствует неизменный, непреодолимый закон «нутра». Закон для всех.

В силу названных причин только в тайге Селиванов реализует себя как личность, обретает «право вольного голоса и свободы».

Л. Бородин, всерьез изучавший творчество Н. Бердяева и русскую «религиозную философию» вообще, Л. Бородин, автор, в частности, блестящего эссе «Сотворение смысла, или Страсти по Бердяеву» («Москва», 1993, № 8), в характеристике Селиванова не случайно сводит понятия «воля» и «свобода», традиционно антиномичные в русском мире.

Через критику общества раскрывается смысл жизненной философии Селиванова. Право жить «самому по себе», «по своему пониманию и прихоти», по своей воле он отстаивает по-разному: от хитрости до вооруженного сопротивления власти. Некоторые высказывания Андриана, его теория о «людишках», которых убивать легко, и «человеках», которых убивать страшно, а также действия героя вроде бы дают основания поставить Селиванова в один ряд с Родионом Раскольниковым и другими приверженцами разрешения крови по совести. Однако в глубине души Селиванова – и это понимает Рябинин только перед смертью – живет образ Божий. Отсюда и его оправдание, оговорки в разговоре с Иваном, и собственный приговор: «Убиец я».

Убивает Андриан, в отличие от Юрия Живаго, по идейным соображениям. Чехардак для него – это символ земли, не завоеванной «нынешней властью». Не часто, но последовательно Селиванов позиционирует себя как противник советской власти. Одна выходка в местном КГБ уже в конце повести чего стоит, ее на нетрезвость героя не спишешь. Естественно, что не может понять Андриан мужиков-»хомутников» и Рябинина, трижды бежавшего из лагеря и вновь туда попадавшего из-за нежелания взять на себя кровь.

Однако тоска, подтачивающая «природную правду» Селиванова, свидетельствует о несовершенстве, ущербности ее. Тоска по праведно-человеческому сводит Андриана с Иваном, что лишь после смерти Рябинина понимает Селиванов. Это тоска по идеалу – еще одно доказательство внутреннего здоровья героя (пусть и подорванного, с различными наслоениями грязи, греха), свидетельство наличия в нем того «золота народной души», о котором писал Ф.Достоевский и которое он научился видеть в падших каторжанах, народе, человеке вообще.

Еще одна – не менее важная причина тоски – потребность Селиванова в отцовстве. Об этом всего лишь дважды мимоходом говорит Л. Бородин, но говорит так проникновенно, что становится очевидным, насколько отцовство важно для Андриана. В запоздалой отцовско-дочерней любви Оболенских Селиванов находит ту правду, которая сильнее смерти.

Показательно, что политические страсти в повести побеждаются, в конце концов, родительским началом. Именно Селиванов открывает Людмиле Оболенской иную перспективу – «детей рожать». То есть одна из главных составляющих «третьей правды» – правда материнства-отцовства. Эту правду через духовное отцовство обретает, в конце концов, и Селиванов.

Итак, бездетной по сути «третьей правде» героев «Доктора Живаго» противостоит «абсолютная правда» духовного отца Селиванова и реальной матери Людмилы Оболенской. При этом, как явствует из всего творчества Л. Бородина, он придает особое значение личности женской. Писатель следует давней традиции русской литературы, согласно которой человека при человеческом – высоком, духовном – начале в вечности удерживает не столько «гений мужчины», сколько «гений женщины». О сути этого «гения» Л. Бородин высказывается вполне определенно в эссе «Женщина и «скорбный ангел»: «Женщина же, собой продолжающая жизнь, может ли быть не призвана к иному – к духовному сопротивлению Смерти, к отвращению к Смерти, к страданию при виде ее?! Разве не этими свойствами ее природы она всегда ближе к Богу, чем мужчина?

Да не осудят меня ортодоксы, рискну сказать, что всякая женщина, впервые взявшая в руки только что родившегося ребенка, одним мгновением, возможно, секундой времени, то есть еще до всякой мысли о нем, – бывает равноприродна Божьей Матери» («Москва», 1994, № 3).

Отцовско-материнская правда героев «Третьей правды» и в целом динамика растворения «я» индивида в другом, как правило, не замечается. Стало традицией делать акцент, зацикливаться на «самости» героев писателя как на некой правде свободной личности либо говорить о христианской правде Ивана Рябинина. И при этом не замечается другое, о чем сам Бородин сказал вполне определенно в интервью: «По большому счету правда одна. И когда я писал эту повесть, слова «третья правда» у меня стояли в кавычках, это потом уже в издательстве их сняли. Да, Селиванов не находит правды, и правда Рябинина тоже неполна <...>. Тут скорее важны поиски правды, неуверенность в правде господствующей, попытка отойти от нее». Отталкиваясь от многочисленных суждений писателя, следует уточнить главное: правда одна – Божья. И можно без преувеличения сказать, что все творчество Бородина направлено к постижению этой Правды.

Однако подавляющая часть конструктивных идей, которые Бородин высказал в своих многочисленных статьях, книге «Без выбора», художественно воплотил в прозе, осталась якобы или реально незамеченной и либералами (теми, для кого от взглядов писателя «припахивает кваском»), и профессиональными политиками всех мастей, и большинством «патриотов». В качестве примера приведу две мысли Бородина, сознательно беру разномасштабные, разнокачественные.

В статье «Когда придет дерзкий...» («Москва», 1996, № 11) Леонид Иванович с пониманием всей сложности и масштабности проблем, стоящих перед страной, утверждает, что возрождение державы является «делом не менее тяжелым, чем, положим, победа в прошлой Отечественной войне». В связи с этим формулируются самые разные задачи, которые звучат актуально и сегодня. Вот некоторые из них: «Державная идея перво-наперво должна объявить пьянство скрытой формой национального предательства»; «...Активное государственное попечение над территориями так называемого ближнего зарубежья с преобладающим русским населением; денонсация хотя бы и в одностороннем порядке Беловежских соглашений; долговременная программа воссоединения волюнтаристски отторгнутых территорий всеми средствами, каковыми способна располагать вновь ставшая великой Русская держава».

В другой статье «Плохо строим или плохо построили?» («Москва», 2008, № 2) Бородин, развивая тему державности, высказывает мысли, которые, уверен, удивят многих: «Ожидать нам медленного, будем надеяться, умеренного, но безусловного ужесточения режима – такова единственно возможная логика поведения строящегося государства. Других вариантов просто не существует. <...> Усиление фискальных и карательных «контор» – непременно».

Не первый раз писатель озвучивает подобные идеи, поэтому не отреагировать на них невозможно.

В уже упоминавшейся публикации «Мужество» («Литературная Россия», 1990, № 7) Леонид Иванович так говорит о процессе над русским патриотом Владимиром Осиповым в 70-е годы XX века: «Не суд, и не судилище даже, а уголовная расправа. <...> Судили за любовь к Родине. За то, что посмел любить ее, замордованную, не по рецептам блокнота агитатора, а по зову души, по высшему и благороднейшему человеческому инстинкту». За то же самое судили самого Бородина и других...

Сегодня же Леонид Иванович не просто предсказывает ужесточение режима, но и оправдывает его. Оправдывает, в том числе, репрессии против тех, кто мыслит «не по блокноту» нынешней власти, «блокноту» «Единой России». Так, в конце 2007-го года в журнале «Москва» состоялся «круглый стол», тему которого Леонид Бородин сформулировал так «Правомерность привлечения писателя к уголовной ответственности за его писания» («Москва», 2007, № 11). Владимир Бондаренко, на мой взгляд, точно ответил на данный вопрос: «Какой бы текст писатель ни написал, государство имеет право запретить, но посадить, уничтожить писателя государство не имеет права». Полемизируя с критиком, Бородин так определил свою позицию: «В отличие от Владимира Бондаренко я глубоко уверен, что государство имеет право, какое бы оно ни было – советское, антисоветское, коммунистическое, капиталистическое, – если оно видит опасность, имеет право преследовать, потому что прежде было Слово». (Нечто подобное уже звучало в «Правилах игры», «Расставании», «Без выбора».)

Совершенно точно оценивая Стомахина и ему подобных сеятелей национальной розни, издания, пропагандирующие наркоманию и секс, Бородин совсем не говорит о тех русских патриотах, которых, как и в советские времена, судят за все ту же любовь к России. Изменилась только статья, теперь она 282-я. Судят Юрия Петухова и многих других. Но сегодня Леонид Бородин не с теми, кто выступает против позорных «судилищ» (см.: «Литературная газета», 2007, № 45; «Завтра», 2007, № 34)...

Боюсь, что при аргументированном и молчаливом согласии с подобными процессами мы построим сильное государство, в котором русским вновь будет уготована судьба американских индейцев. Только теперь – лет через пятьдесят – уже не найдутся поэты, которые с гневом, как Станислав Куняев, или болью, как Юрий Кузнецов, напишут: «Для тебя территория, а для меня – // Это родина, сукин ты сын»; «Молчите, Тряпкин и Рубцов, // Поэты русской резервации». Не будет самих русских писателей, то есть таких, которые, как Леонид Бородин, смогут выпеть душой «Год чуда и печали», «Лютик – цветок желтый»... Будут только ерофеевоподобные бумагопачкатели, круглосуточная пошлость на радио и телевидении (галкопугачевщина, моисеевщина, познершвыдковщина, шуткокавээновщина) и общечеловеки, изрыгающие через слово мат...

Я не хочу, чтобы мои дети и внуки жили в такой России, ибо это будет уже не Россия...

Стихотворение Бородина «Патриотизм, когда лишь фраза...» («День», 1991, № 16), посвященное Игорю Шафаревичу, заканчивается словами, в которых выражен пафос жизни Леонида Ивановича:

И впредь юродствовать не смей,

Когда заслуженно наказан

Любовью к Родине своей.

Леонид Бородин, «наказанный» любовью к Родине является для меня «лютиком – цветком желтым», олицетворением идеала человека...

Юрий Павлов,

д.филол.н., профессор, критик и публицист, член Союза писателей России, зав. кафедрой публицистики и журналистского мастерства КубГУ, главный редактор журнала «Родная Кубань»

(г. Краснодар)