Поэт и война

Поэт живет. В окно с утра глядит,

молчит, стихи читает, ставит чайник…

А он давно, давно уже убит

под Иловайском пулей неслучайной.

Бесплотен он, ему не постареть,

в глазах — бензин безумия сияет…

Он уезжал туда, чтоб умереть.

И умер. Но живет. Вот так бывает.

Душа его осталась на войне,

где ясно все: дорога от порога,

а сердце — женщине, а жизнь — родной стране,

честь — никому, а душу — только Богу.

Вернулся он в наш вроде мирный мир,

а тут лютей война чем в Диком Поле.

Здесь каждый третий друг твой — дезертир,

брат брата продает в ярмо неволи.

Ты думал: верная подруга — предала.

Ты думал: государство не оставит,

а у него таких нас — несть числа,

оно еще догонит и добавит.

И что ни день — то свист подлейших слов,

и что ни час — то нож летит из мрака…

Слетает позолота с куполов,

когда бесовский полк идет в атаку.

Но в чьем обличье вновь ни грянет смерть —

одесской девки или ушлого кавказца,

не поколеблется твоей защиты

твердь.

Тебя, Поэт, убить им не удастся.

*   *   *

а вдруг это не я убита под донецком

в овраге у куста роса на волосах

и кофточка моя и рюкзачок простецкий

и мой нательный крест и стрелки на часах

стоят на пять ноль пять как раз сверкнуло солнце

когда снаряд влетел в отцовскую «газель»

что ж не прикрыли нас герои оборонцы

что ж дали помереть среди родных земель

да вон они лежат вповалку кто как падал

с простреленной главой с распоротым нутром

а с краю я тычком с пригожим парнем рядом

иваном василем георгием петром

и это я добыть семье воды и хлеба

не смогшая опять в халупе ледяной

лишь об одном молю безжалостное Небо

пускай они умрут в единый миг со мной

и это тоже я весь покалечен катом

стою под минный вой на проклятом мосту

а смерть в лицо орет давай отборным матом

меняй скорее жизнь на лучшую на ту

и старики чей мир опять войной разорван

погибшие в боях отцы и сыновья

и матери в слезах и дочери по моргам

все эти люди я

все эти люди я

*  *  *

И сошлись однажды наши да враги,

призывает каждый: «Боже, помоги!»

Все несут иконы, крестятся пучком,

все кладут поклоны, падают ничком...

Магазин заряжен, через грудь калаш,

наши в камуфляже, вражий камуфляж.

Если глянуть с неба — как одна семья!

Что вам: мало хлеба, люди-братовья,

нету в реках рыбы, зверя нет в лесах,

овоща в садыбах, солнца в небесах?!

Не сыскали слова, чтобы мир сберечь —

чи скiнчилась мова, аль иссякла речь?

Голубые очи, светлые чубы —

и никто не хочет утром лечь в гробы,

серые, зеленые, в ранней седине —

словно спепеленные в проклятом огне,

черные да карие, волосы как смоль —

всем одно мытарить, всем едина боль.

Завтра снова битва, затишь недолга.

Слышится молитва в лагере врага,

наши в храмах тоже, наших не сломать...

Вот кому Ты, Боже, будешь помогать?

за вадима негатурова

спасибо Господи что не причасна я

к возне писательской вокруг посмертной боли

того кто заживо на куликовом поле

сожжен под злобный гогот воронья

не осуждай твердят пошли-ка вон

я обличаю всех кто варит бизнес

на том огне что погубил отчизну

и все горит горит со всех сторон

а вам бы только подрубить бабла

да пожюрить да пропихнуть бабенок

да в жэзээл скорее тиснуть томик

сжигали сволочи и вы из их числа

души-то нет у вас она и не болит

по трупам прете перегнив в вине и блуде

очистки человечьи вы не люди

когда ж вас огнь всевышний попалит

*  *  *

в запретной зоне памяти моей

где мин полно

но нет оград и знаков

и только остромордая собака

легко находит

тропку средь камней

где так поют иуды соловьи

что сердце ломит

нестерпимой мукой

и стукнет в грудь

сирень условным стуком

и растекутся венами ручьи

я упаду

кисть подвернув к ребру

и перекроет вдох отеком квинке

отпустит боль

и я опять умру

рванувшись вверх

как на отпущенной резинке

Кто скажет Россия!

Кто скажет: «Россия!» — пусть станет один

посредине

осенней России в сияющий утренний час

меж Богом и тем, что его окружает сейчас,

меж прошлым и тем, что пребудет с душою отныне.

Кто скажет: «Россия!» — пусть глянет на спелое поле,

где к правому краю ромашковый коврик прибит,

где ветер прохладными пальцами рожь теребит:

то к сердцу прижмет, то отпустит волною на волю...

Кто скажет: «Россия!» — пусть ступит ногами босыми

в студеную воду старинной живучей реки,

где рыба роится, пуская со дна пузырьки,

а в омутах вертятся листья ольхи и осины.

Кто скажет: «Россия!» — пусть в небо посмотрит ей прямо:

на синей холстине там вышит журавль крестом.

ни тучи, ни тени, ни блика в пространстве пустом —

чиста осиянная высь поднебесного храма!

Кто скажет: «Россия!» — пусть воздух вдохнет

всею грудью:

он хвоей хмельной и березовой коркой горчит.

И в горле — нет, в сердце — вдруг грустный журавль закричит,

И дух перехватит!

И лучшего в жизни

не будет.

*  *  *

Погладь меня, Господи, по голове.

На это уйдет минута, ну две...

И под утешительной Отчей Рукой

пусть хоть на чуть-чуть

обрету я покой!

Вращается сердце на острой игле.

Ночь. Боль. Вот лекарство стоит на столе.

Жестокой обиды зверек жестяной

живет во мне, жрет меня, властвует мной!

О челюсти лисьи сомнений и муть

мечтаний о мести: убить и уснуть!

Уже не утишить молитвой меня,

уже не залить ледяного огня.

По лезвию мысли упрямо скользя

быть страшной хочу,

если страстной нельзя!

Как Лик на иконе конически строг.

Суд высказан.

Очи глядят на порог.

Такой приговор разве выдержит кто?!

Иду в коридор, надеваю пальто.

Не видь меня, Боже,

 не слышь меня, сын,

будь славен Один

и будь счастлив один!

Я вздрогну

и выдерну

ключ из замка —

на голову

тихо

ложится

Р У К А.

Конец Великого поста

(икона «Вертоград заключенный» Никиты Павловца)

Вдруг — весна.

Тепло, туман,

дождь опарный льет…

Иеромонах Роман

горестно поет.

С ним и я своим грехам

строго воздаю,

и рыдаю, как Адам:

«Раю мой, раю!»

Я рисую, чуть дыша,

чудный детский Лик —

Он с блаженством малыша

к Матери приник.

Золотых деревьев ряд,

птицы да трава…

Губы сами говорят

тихие слова:

«Господи, Исусе мой,

Крине чистоты,

Поле снежное зимой,

Алые цветы!

Спасе, Радосте сердец,

Мира теплота,

Жизни праведной венец,

Славо пресвята!..»

Рисочки на ризах всех

тоненько черчу,

Вертоград в простой красе

заключить хочу.

Боже, дерзость мне прости:

тщусь, забывши страх,

Лик нетленный нанести

на древесный прах!..

Наталья Лясковская,

поэт

(г. Москва)