***

Лишь остынет в сердцах новый год,

зацелован фанами,

и накроет елейным шлейфом хмельных речей,

задохнувшимся эхом в сумраке целлофановом,

перебором горячечным –

некуда горячей.

Все принцесса, пора

собирать реквизит,

горошину –

что ни сказочник, то бездомный космополит.

Время наше уходит молча,

не по-хорошему,

только камень за пазухой

екнет как,

заболит.

Заболеет забытым и богом и чертом городом

предпоследний герой,

не мал впотьмах,

не велик,

величает перинным калашный ряд – верно,

скоро там

не останется ни паломников, ни вериг.

А своих от чужих все трудней отличать

по репликам,

по разбитым туфлям, обтрепанным обшлагам,

очертаньям теней,

прикипевшим навек к поребрикам

у забитых дворцов, похожих на балаган.

Скоро скажется сказка –

тебе бы терпенья, странница,

без запаса бодяги блажь разводить сезам.

Подкидная судьба-горошина,

что с ней станется,

если с дури поверит стража твоим слезам?..

***

Что ты знаешь о жизни заснеженных тех городов,

где секундная стрелка годами стоит, как влитая,

и короткая память не стоит напрасных трудов,

и хрипят самолеты, с саднящего поля взлетая.

У остывшей земли на краю без причины не стой -

прибирает зима в ледовитом своем фетишизме

выживающих чудом в местах отдаленных

не столь.

Что ты знаешь о жизни?..

Родом из отмороженных окон -

куда нам таким?..

И тебе не понять,

постояльцу нарядных бульваров,

отчего так бледны одолевшие брод седоки

и не смотрят в глаза, отпуская своих боливаров.

Что ты знаешь о жизни, немногим длиннее стишка,

где случайным словам

в изувеченном ветром конверте

до последнего верят и крестятся исподтишка -

что ты знаешь о смерти

искрометных свечей, позабытых у пыльных икон,

где Господь раздает векселя в неизвестной валюте

и все так же один - налегке по реке босиком

отправляется в люди.

***

Просыпаясь случайно, не подойдешь к окну,

не зажмурившись -

там такое, глядь, мураками.

Не забудь меня здесь и не оставляй одну

на весу разводить несусветную тьму руками.

Мне ли мертвые сны рассаживать по плечам,

не умеющей толковать, токовать, молиться?..

Чай все крепче - шафран, бергамот, мелисса,

все едино - февраль не сахар, печаль-печаль.

Пусть не винные карты стопочкой на столе,

злое сердце уже не выдержит дележа, блин,

зги не видно до марта, а я не была сто лет

в тихом городе, где паркуются дирижабли.

Заметенные темным улицы все стройней,

голосуют в ночь то ли призраки, то ли тени.

Помню, как провожала -

видно, не долетели,

заблудившись в по пояс белой моей стране.

Не прикроет в метель стеклянная береста -

у нечитаных книг страницы дотла продрогли,

и письма не напишешь -

как буквы не переставь,

получается индивеющий иероглиф.

***

эти тени под глазами

эти медленные руки

нам не сдать зиме экзамен

нас не взяли на поруки

и не в жилу божья помощь

мало в детстве нас пороли

позывные и пароли

растеряли не упомнишь

скоро сказка станет басней

вечный вечер смотрит волком

с каждым выдохом опасней

на снегу хрустящем колком

наши горы наши горки

мы застряли в средней школе

не пойму о чем ты что ли

этот кофе слишком горький

обнимающим друг дружку

выжить бы не до блаженства

здесь мороз снимает стружку

ради жести ради жеста

ветер бьется взвыл и замер

как в предчувствии разлуки

эти тени под глазами

эти медленные руки

побелеет дом наш дачный

память снега все острее

круг вращается наждачный

все быстрее и быстрее

***

Ночь, распятая без затей,

слов горячечных одержимость –

Боже, миленький, подержи нас

до рассвета на высоте.

За блескучего льда стеной –

миллионы цветочков аленьких,

ты держи нас, держи,

как маленьких,

в этой сказочке жестяной,

где тягучая снов нуга

в небе сумеречном желейном –

рук протянутых не жалей нам,

не проснувшимся наугад.

У последней своей реки

между прошлым качай

и будущим

всех, изнеженных

снежным чудищем,

одиночеству вопреки.

***

Где саду цвесть – белеет остов,

а мы краснеем для контраста,

лазутчики из девяностых,

нас – каста.

Неприкасаемая свора,

в напрасной нежности жестоких

солдат, не вынесших фавора,

не стойких.

И высоты все ниже градус,

и будто нет звезды позорней,

чем та, что выпала на радость

в наш лепрозорий.

Лечить отпетых нет причины,

и что в сердцах не налабай ты,

мы – сто пудов – не излечимы,

нас килобайты.

В анамнезе – сто строчек в ворде

за тех, кто не успев наспамить,

за скобки вынесен – подводит

нас память.

Мы все еще on-line – на случай,

когда забыв про чад и жен их,

провайдер свыше свистнет

лучших

из прокаженных.

***

такая ночь хоть закажи оркестр

не видно нот и проще утопиться

когда бы не

с упорством летописца

считая вслух проталины окрест

банкует март

на игровом столе

вчерашних блюд большие перемены

убитый скрежет передач ременных

впрок на сто лет

с пейзажем за окном накоротке

страна моя как схима именная

спит

паводок держа на поводке

напоминая

рисунок хрупких вен один в один

не выдержавших вирусной нагрузки

переводи мой свет переводи

на русский

предательски нахлынувший бетон

а дна все нет

как будто запретили

целуя след линяющих рептилий

дрейфует обезумевший планктон

а ты плывешь в оранжевые сны

страх оставляя ниже по теченью

растаявшей палитры ботичелли

усталый кровник ряженой весны

в такую ночь без музыки ни зги

жгут летописи желтые страницы

горят колосники поля станицы

хоть ты не сгинь

Горловка. 2015.

выводя из себя, не держи меня за руки, брат.

дай ладоням запомнить податливый сумрак белесый,

перебрать поименно сугробы напрасных утрат

и смотреть, и смотреть, как метель обнимает березы.

поклониться родным, между делом сходящим с ума,

и чужих не забыть, хладнокровно шагающих рядом.

перестать зарекаться – пусть будут тюрьма и сума,

лишь бы выстоял дом, изувеченный шалым снарядом.

тише, девочка спит, что есть сил обнимавшая мать,

на покрывшейся коркой земле, обернувшейся адом.

здесь, по слухам, война – вот и некому их поднимать,

обескровленных птиц, на лету искалеченных градом.

отпусти меня к ним, безмятежно не помнящим зла,

я смогу рассказать им,

что пропасть совсем не бездонна,

что и с той стороны было видно, как нежно несла

мирно спящую дочь на слабеющих крыльях мадонна.

перемирие, брат, фейерверк завершает концерт,

лишь бы нам не забыть это пение их горловое…

песня – тот же тоннель, свет опять обещали в конце.

сколько долгих веков с непокрытой стоять головою

***

если завтра война – станет в тысячу раз холодней,

не бросай меня, тень, зажигающей свечи на льду.

для чего мне считать, сколько без вести кануло дней,

если рядом с собой в день последний тебя не найду.

если завтра в окоп, так смотри же сегодня, смотри,

как остывшие крылья поспешно мутируют в горб,

как безжалостный град выжигает сердца изнутри

и сжимается нежность своих, умножающих скорбь.

и, пока не настала пора им тебя хоронить,

а шаманящим свыше под хвост не попала вожжа –

научи их не помнить оттенков горящей брони,

обнимай что есть мочи, люби их, встречай, провожай.

ври взахлеб, что полки поведет не хмельной генерал,

а бесстрашный герой, что не всех принесут на щитах –

видит бог, что походную песню не ты выбирал

и не знаешь количества нот на последних счетах.

если завтра война –

а ведь всех нас, как пить дать, сольют,

в свете споротых звезд будет трудно подняться со льда.

пусть ты и обречен на почетный прощальный салют –

не сдавайся, солдат.

Лада Пузыревская,

поэт

(г. Новосибирск)