ОТ АВТОРА

Повесть «Записки военного врача» является художественным произведением, основанным на мемуарах выпускника Казанского Императорского университета, ветерана двух Мировых войн, а так же, от части, гражданской войны в России.

Это повесть о любви к женщине, и о любви к своей Родине. О чести и благородстве. О храбрости и беззаветной преданности данной, однажды, клятве. О тяжелейших испытаниях, выпавших на долю русской интеллигенции в начале двадцатого века.

Многие из оставленных им свидетельств являются уникальными, и позволяют трактовать события Октябрьского переворота 1917 года иначе, нежели это делали, ранее, идеологи и историки Советского государства.

Повествование насыщено глубокими размышлениями, а так же яркими описаниями событий, происходивших в дореволюционной России, на полях сражений Первой мировой войны, Гражданской войны, в первые годы становления Советской власти, а так же некоторыми воспоминаниями о Великой Отечественной войне.

Перемещаясь, вместе с главным героем по страницам повести, читатель прочувствует всю остроту переживаний представителя той, дореволюционной русской интеллигенции, а так же разделит с ним боль фактической утраты горячо любимого отечества.

Познает истинные причины, по которым большинство из них, оставшихся в родной стране, но уже с новым названием и политическим строем, так и не смогло принять, произошедшие в ней, революционные изменения.

ИЗ КОРИЧНЕВОЙ ТЕТРАДИ

Крепкая крестьянская телега, раскачиваясь на ухабах, медленно катилась по жирной, размокшей от дождя дороге. Усталый конь хрипел и, то и дело, недовольно встряхивал своей густой гривой.

- Но, родимый! Но! – подгонял его вожжами, сидевший в телеге молодой, высокий, немного худощавый, интеллигентного вида мужчина в офицерской шинели без погон. На вид ему было между тридцатью и сорока. Глубоко впавшие глаза выдавали его хроническую усталость или, перенесенную недавно, тяжелую болезнь.

- Потерпи, родимый! Потерпи! Уже немного осталось. Уже почти дома.

Конь разворачивал свои уши, прислушивался, словно понимая смысл того, что ему говорят. Затем резко вздрагивал всем своим телом и, утопая копытами в скользком глиноземе, с хрипом налегал на хомут.

На самой окраине города около высоких деревянных ворот конь, почуяв запах родной конюшни, остановился и громко заржал. В окне добротного рубленого дома дернулась занавеска, и вскоре за воротами раздался характерный звук. Увесистый засов двинулся с места, и тяжелые створы ворот, будто нехотя, разошлись в стороны. Хозяин дома, крепкий коренастый мужик зрелого возраста проворно подхватил коня за узды, и потянул вместе с телегой за собой во двор.

- Вижу. Устали вы, Михал Андреич, - с сочувствием обратился крестьянин к седоку, который медленно сползал с телеги на землю.

- Да, уж! Не без того, Игнатич! Не без того, - повторил мужчина в ответ дважды, - Впрочем, что говорить! Давай голубчик, лучше, скинем плуг, - предложил он, и зашел к телеге сзади.

- Да…. Не беспокойтесь, вы! Михал Андреич! Бросьте вы его. Я сам. Потом. Сам, - попытался возразить крестьянин.

- Нет, нет, братец! Давай, чтоб все по чести было, - настоял мужчина, и руками взялся за лемех, - Где взяли, туда и поставим!

Мужик покачал головой, но спорить не стал. Быстрым привычным движением он почти самостоятельно скинул тяжелый плуг на землю, и хромая на одну ногу, но очень быстро утянул его в сарай.

- Как же так? – претворяя за собой скрипучую дверь, начал причитать Игнатич, - Где ж это видано, чтоб…

Однако закончить фразу он не успел. Мужчина оборвал его, вопросом, не дослушав. Было очевидно, что ему не хотелось, чтобы собеседник договорил до конца.

- Ты мне лучше скажи! Как мне тебя за коня и плуг отблагодарить? – спросил он, вытирая руки пучком соломы.

- Вы?! Меня?! Да, что вы такое говорите, Михал Андреич! Спаситель вы наш! Да, мы по гроб жизни всей семьей об вас молиться будем неустанно! – воскликнул мужик. От удивления он сначала широко раскинул руками в стороны, а затем так же размашисто трижды перекрестился, - Кабы не нога моя, я бы сам все вспахал вам. Эх! Кабы не нога! У-у! Германец проклятый!

И мужик сердито пригрозил воображаемому неприятелю кулаком.

- Ну, ладно, ладно, Игнатич! Будет! Спасибо тебе, голубчик! Выручил! – мужчина дружелюбно похлопал крестьянина по плечу и, едва заметно улыбнулся, - Ну, тогда я пойду, пожалуй. Поздновато уже. А еще до дома добраться нужно.

Он попрощался с крестьянином и, стараясь изо всех сил держать натруженную спину прямо, вышел со двора.

У калитки своего дома мужчина оказался, когда на улицы города уже опустились густые сумерки. Несмотря на усталость, он долго и тщательно вытирал подошву сапог об кованную металлическую скобу, что была вкопана в землю при входе. Жирная черная земля никак не хотела возвращаться обратно, и все время норовила забиться под каблуки. Основательно вычистив подошву, он устало шагнул за калитку, и по дощатому настилу прошел чрез двор к входу в дом.

В дверях высокого двухэтажного деревянного сруба его уже встречала женщина средних лет, одетая в передник. Она, еле слышно, с очень недовольным видом что-то бубнила себе под нос, и слегка покачивала головой.

- Где ж это видано, чтобы врач …, - наконец произнесла она громко вслух, но договорить не успела.

- Ладно, Нюра! Ладно! Не начинай, пожалуйста! – с порога остановил ее мужчина и, зайдя в прихожую, устало, почти рухнул на крепкий деревянный табурет. Он уперся спиной в стену, откинул голову назад, и закрыл глаза.

Нюра молча, ловкими привычными движениями помогла ему снять сапоги, а затем, подставив плечо, так же ловко помогла подняться на ноги.

- Воды, пожалуйста, - обратился он к женщине усталым голосом.

- Пить? – поинтересовалась она.

- Нет. Сначала мыться. Лучше теплой, и побольше.

Обмывшись, он немедленно направился в свой кабинет, где лег на диван прямо в одежде.

- А как же ужинать? Михал Андреич? – попыталась позвать за стол Нюра, но тут же осеклась, глядя на его, бессильно упавшую на пол, руку.

- После, Нюра. После, - проваливаясь в сон, еле слышно прошептал мужчина.

Нюра тихо затворила дверь и совершенно беззвучно удалилась.

Несмотря на смертельную усталость, погрузиться в сон ему удалось не сразу. Непривычное к тяжелой физической работе тело, отвечало пронзительной ломотой в каждой мышце и суставе. Особенно сильно, с совершенно не знакомой ноющей болью, выворачивало руки.

Для человека, по роду своего занятия, не привычного к изнурительному крестьянскому труду, полдня проведенные на пашне за плугом, оказались не малым испытанием. Однако те физические страдания, что превозмогал он теперь, никак не могли сравниться с глубокими душевными потрясениями, уготованными ему судьбой накануне. И он с радостью согласился бы еще, и еще раз повторить этот день взамен, хотя бы одному из тех, что не давали теперь возможности и желания жить. Жить как прежде, в гармонии с миром и согласии с самим собой.

Погружение в сон было тяжелым и болезненным. Само ощущение надвигающегося сна, вызывало мучительные страдания и страшную головную боль. Ему хотелось как можно скорее забыться, и провалиться глубоко, глубоко. Туда. На самое дно таинственного небытия, заключенного в условные границы сущего. Но кто-то невидимый, словно издеваясь, постоянно возвращал его падающее тело наверх, и снова повторял, начатую им экзекуцию.

Вдруг, неестественно белые лучи света, словно врезались в затухающее сознание, и сквозь густую толщу мрака проступили очертания городской улицы. Лучи пронизывали ее пространство с разных сторон. Свет был ярким, но в то же время, удивительно мягким и приятным.

По тротуарам не спеша, с кавалерами под руку, прогуливались дамы в роскошных платьях. Куда-то спешили служащие присутственных мест и простые горожане. Буквально из-под ног, размахивая свежими номерами городской газеты, выныривали шустрые мальчишки газетчики. С характерным цокотом, чинно покачиваясь, по булыжной мостовой проносились пролетки.

В воздухе, словно парили, легкие дамские зонтики, а на шашках городовых и золоченых офицерских погонах искрились яркие блики.

В какой-то момент он вдруг заметил, и это показалось ему странным, что все люди и повозки движутся только в одном направлении. А именно, навстречу ему. Дойдя до перекрестка, он осмотрелся по сторонам, а затем, почему-то, свернул направо.

Свет неожиданно и быстро потускнел, а в лицо дунул резкий порыв ветра. Сквозь поднятое облако пыли стали проступать фигуры военных, которые двигались единым строем, заполняя собой почти всю улицу. От неожиданности, он слегка пошатнулся, и прижался к стене. Безупречно выправленные офицеры возглавляли ротные коробки, а фельдфебели маршировали во флангах. Следом со стуком катились скрипучие повозки обозов, уносившие с собой санитаров и сестер милосердия. Строй двигался очень слаженно и быстро. Лица мелькали друг за другом в бесконечной череде. Однако, некоторые из них на какое-то мгновение словно зависали, врезаясь в его сознание.

- Постойте, постойте! Мне кажется, я вас знаю! – хотел он крикнуть им вслед. Но набежавшая, не весть, откуда толпа провожатых, помешала ему. И вместо того, чтобы докричаться, ему пришлось протискиваться в толще людей до тех пор, пока он не очутился на перекрестке, где снова свернул направо.

Небо быстро заволокло холодными серыми облаками. Ветер усилился. Совершенно безлюдная улица оказалась заполненной разным хламом и мусором. Обрывки прокламаций, затоптанные агитплакаты, носились в завихрениях вперемешку с песком. На стенах домов свисали разодранные, кроваво красные транспаранты с надписями, которые уже не возможно было прочесть.

Он ускорил шаг, устремившись вперед, с единственным желанием поскорее покинуть это дурное место. Дойдя до следующего перекрестка, он снова свернул, и остановился в оцепенении. Черные свинцовые тучи неслись ему навстречу, едва не цепляя крыши домов. Ветер продолжал усиливаться. Теперь ему стало по-настоящему страшно, и он побежал вперед без оглядки. Внезапно полыхнул разряд молнии, и он успел разглядеть очертания креста, сверкнувшего где-то далеко, в самом конце протяженной улицы. Навалившись всем телом на, почти ураганный поток воздуха, он рванул изо всех сил, желая быстрее добраться до храма.

Купола собора нависли над ним неожиданно, словно он преодолел эту нескончаемо длинную дорогу в пару прыжков. Едва переведя дыхание, он застыл, задрав голову высоко вверх, и широко расставив руки. Его внимание было приковано к огромному колоколу, который медленно раскачивался на высоченной колокольне. Казалось, что вот-вот прозвучит первый глухой удар, который всегда заставлял его содрогнуться всем телом. Но колокол не звонил, а лишь продолжал неистово раскачиваться, грозя в любой момент сорваться с колокольни вниз.

- Почему он не звонит? – родилась вдруг тревожная мысль, - Почему он не звонит?! – лихорадочно забилась она в голове, - Страшно! Очень страшно! Почему же так страшно?! Потому что он не звонит? Да, да! Ведь он обязательно должен звонить! Этого не может быть! Он должен звонить! Почему же он не звонит?! По-че-му?! По-че-му он не зво-нит?!

Он пытался кричать, но челюсти, словно налитые свинцом, едва ворочались, издавая странные звуки. Наконец, он почувствовал, как извергающийся наружу воздух, раздирает его высохшее горло, а затем вместе с глухим мычанием, резко раскрыл глаза.

- Успокойся! Успокойся, Мишенька. Ну, что случилось? Опять сон? Опять этот сон, да?

Над постелью склонилась уже не молодая женщина, которая осторожно вытирала платком его вспотевший лоб и шею. Он ощутил неприятную влагу, отсыревшей от пота подушки, и рукой провел по измятой простыне.

- Мама?! Это ты?! - непонимающе уставился он на женщину, - Что ты тут делаешь? Ведь ты же…. Хотя, да…. Конечно…. Скажи мне, почему он не звонит? Почему…?

- Миша успокойся, пожалуйста! Что не звонит? Что? Это дурной сон, и только. Успокойся.

Голос матери звучал нежно и тихо. Михаил сначала приподнялся на локтях, а затем правой рукой обхватил свое горло.

- Что такое? Тебе дурно? – забеспокоилась мать.

- Да. Как-то нехорошо. Какая-то странная дурнота подкатила к горлу. У меня всегда… У меня всегда так бывает, когда снятся эти проклятые сны, - тяжело переводя дыхание, попытался объяснить он свое необычное состояние.

Зажженный подсвечник в руках осветил лицо пожилого мужчины, который тоже приблизился к кровати, и приложил широкую мягкую ладонь к его лбу.

- Нет. Жара, кажется, нет. Что? Опять ночные видения? – произнес мужчина спокойным уверенным голосом.

- Отец?! И ты?! Ты тоже здесь? Разве это возможно? – удивился Михаил.

Комната постепенно стала наполняться светом парафиновых свечей. И вот уже старшие сестры, Клавдия, Анна, Лиза и младшая Мария, накинув платки поверх ночных сорочек, озабоченно выстроились за спиной отца. Младший брат Василий уселся на самом краю постели. Хлопая, спросони глазками, малыш тоже наблюдал этот, внезапно разыгравшийся, театр ночных теней. Еще дальше, в глубине дверного проема, с одинокой свечой в руке, уже ждала распоряжений Нюра.

- Андрюша, нужно идти к Ивану Егоровичу, - глядя в глаза мужу, озабоченно произнесла мать Анна Петровна, не смотря на возраст, все еще статная и красивая женщина.

- Да. Пожалуй, - протянул задумчиво в ответ отец, - пожалуй, ты права. Дальше тянуть не стоит.

Отец медленно провел рукой по своей плотной окладистой бороде. Еще немного о чем-то подумал, и добавил.

- Что ж. Раз другого выхода нет, значит нужно идти к врачу. А пока всем спать, спать, - обратился он к детям, жестом возвращая всех в свои кровати.

Отец еще раз потрогал лоб Михаила, который, кажется уже начал приходить в себя. Затем ласково погладил сына по его кудрявым волосам, - Спи, Миша! Спи! Не бойся ничего. Это дурной сон. Все пройдет. Пройдет. Спи, сын! Спи!

Еще некоторое время, будто вдалеке, Михаил слышал беспокойный голос матери и, абсолютно уверенный в себе, баритон отца.

- С ним определенно что-то происходит, - продолжала взволнованная Анна Петровна, - это уже не в первый раз!

- Успокойся, Аннушка. Завтра же свезу его к Ивану Егоровичу. Ты ведь знаешь. Корсаков умница! Он непременно разберется во всем. А пока давай спать. Утро вечера мудренее. Да, и на службу теперь уже скоро вставать.

Последняя фраза отца прозвучала уже совсем еле слышно, и Михаил, наконец, ощутил покой и растворился в таком желанном небытии глубокого сна.

Череду его странных, словно возникших друг в друге, сновидений, уже под утро, прервал бесцеремонный стук в дверь, и торопливые шаги домработницы, послышавшиеся следом. Михаил нехотя приоткрыл глаза.

- Нюра! Который час? – окликнул он домработницу.

Однако женщина не откликнулась. Ее голос быстро смешался с незнакомыми мужскими голосами. Затем снова раздались торопливые шаги и осторожный стук в дверь кабинета.

- Михал Андреич! Просыпайтесь! Там пришли…

Но она снова не успела договорить.

- Нюра! Какого черта! Все знают, что я больше не практикую! Все! Проси их уйти, не медля! – тоном крайнего раздражения крикнул Михаил, и с головой накрылся колючим пледом.

Однако вскоре послышались тяжелые мужские шаги, и кто-то бесцеремонно распахнул дверь кабинета, а затем громко скомандовал.

- Вставайте, вставайте, доктор! Хватит дурака валять! Мы за вами! Одевайтесь!

Михаил откинул плед и в скудном свете раннего утра с трудом разглядел мужчину в затертой кожаной куртке, и такой же кожаной фуражке.

- Вы кто? Что вам нужно? – раздраженно повторил Михаил, - Я ведь ясно, кажется, выразился?! Сказано вам! Я больше не практикую! Нет больше врача по фамилии Московский! Нет! Исчез! Умер, если хотите! Подите прочь! Я спать хочу.

- Но, но, но! – угрожающим тоном в ответ протянул неизвестный, - Помереть вы у нас завсегда успеете! Когда мы захотим, вот тогда и помрете. А пока, хватит паясничать, доктор! Мы из ВЧК! Шутки у нас плохи. Надеюсь, слышали про нас. Поэтому быстро оделись и вышли! Ждать мы не любим!

Мужчина бегло оглядел кабинет. Затем немного задержался в дверях и, как бы подгоняя, похлопал ладонью по дверному косяку. «Инструменты можете с собой не брать» - добавил он и, наконец, вышел.

Те несколько минут, что Михаил потратил на сборы, показались ему вечностью. Мысли путались, перебивая друг друга.

- Почему не брать инструмент? Что за черт? Это что? Расстрел? За что на сей раз? Хотя за ними не станет. Им даже повод не нужен. Пустят в расход, не задумываясь. Тогда почему в такую рань? Чтобы не видели соседи? Так ведь все равно скоро узнают. Нет. Тут что-то не то…

Когда Михаил вышел из дома, на улице он увидел ожидающую пролетку с кучером, так же одетым по-военному. Михаил, молча, забрался в экипаж, и лишь затем угрюмо спросил.

- Может, хотя бы сейчас объяснитесь, для чего я вам понадобился, и куда мы вообще направляемся?

Чекист намеренно выдержал издевательскую паузу, и ответил лишь после того, как экипаж отъехал не менее ста метров от дома.

- Скоро все узнаете. Когда приедем на место. Ни нервничайте, - отрезал сотрудник в кожанке, и далее за всю дорогу не проронил ни слова, явно наслаждаясь своей игрой.

Как показалось Михаилу, ехали они очень долго. От волнения он даже не следил за дорогой. Мелкая дрожь, которая никак не унималась в его теле, доставляла ему огромные неудобства. Изо всех сил он старался остановить это предательское дребезжание внутри, возникшее не то от холода промозглого утра, не то от неудержимого, почти животного чувства страха, рвущегося теперь наружу. Причем именно последняя, из возможных причин, раздражала его больше всего. Много раз он мысленно готовился к подобной ситуации, где всегда представлял себя до конца выдержанным и стойким, и вот…

«Главное сейчас молчать», - думал он про себя всю дорогу, - «Молчать, чтобы голос не выдал этого позорного волнения. Не дать насладиться этой гадине своей победой над моим павшим духом! Не сметь! Возьмите себя в руки, доктор! Как вам не совестно! Не сметь бояться! Не сметь»!

Нахлынувшие воспоминания, об отгремевшей недавно Первой Мировой, неожиданно придали сил, и постепенно вернули, потерянное самообладание.

Когда экипаж остановился у ворот большого подворья, Михаил понял, что они прибыли на место. Из экипажа доктор выходил уже вполне спокойным, готовым к любой развязке событий.

Вместе с сотрудником ВЧК он молча вошел в дом. Уже с порога стало ясно, что прошедшая ночь здесь прошла бурно. Удушливый запах махорки смешался с вонью кислой квашеной капусты и соленых огурцов. Пустые бутыли с остатками белой мутной жидкости валялись в самых разных углах, некогда приличного дома. Разорванные портьеры и измазанные обои являли собой типичный пример надругательства над чьим-то бывшим родовым гнездом, экспроприированным теперь в пользу нового правящего класса. За добротным круглым столом, спиной к вошедшим, сидел молодой мужчина в штатском, и делал какие-то записи на ослепительно белом листе бумаги. Видимо, закончив предложение, он обернулся и, не вставая со стула, поприветствовал.

- А…! Вот и Михал Андреич наконец-то пожаловать изволили! Милости прошу! Милости прошу! – повторил он дважды с наигранно приветливой улыбкой на лице, - Что ж вы встали, голубчик? Проходите! Не стесняйтесь!

- Не припоминаю! Мы разве знакомы? – сухо парировал приветствие Михаил, но все, же подошел к столу.

- Ах, да! Разрешите представиться! Следователь Иляхин Василий Петрович, - объявил мужчина в штатском, - Не утруждайтесь, сударь. Знакомы мы с вами никогда не были, но слышать обо мне вы вполне могли. Я с папенькой вашим имел честь служить в городской управе. Правда, чина я был не высокого. Не то что ваш батюшка…, - и он осторожно покосился в сторону чекиста в кожанке, а затем понизил голос до полушепота, - А, что делать? Хоть, и времена изменились, а профессию сыщика никто, заметьте, не отменил. И вряд ли когда отменит. А другой профессии, как вы понимаете, у меня нет.

Михаил внимательно, но в целом безучастно оглядел бывшего полицейского, а затем, не дожидаясь специального приглашения, выдвинул из-за стола изрядно засаленный стул, сел на него, и обратился к следователю.

- Насколько я понимаю, именно вы сможете теперь объяснить мне цель этого странного вызова, да еще и в столь раннее время?

- Разумеется, - тут же отозвался Иляхин, - Я нарочно вызвал именно вас. Да, да! Не удивляйтесь! И уверен, что мы отлично поладим!

Следователь поднялся со стула, повернулся к чекисту в кожанке, и кивнул ему головой. Чекист сделал в ответ аналогичный жест, после чего удалился из комнаты. Иляхин же, не спеша прохаживаясь вдоль стола, приступил наконец к изложению сути.

- Итак. Сегодня ночью во дворе этого дома, а точнее в конюшне, произошел несчастный случай. Скоро вы все увидите сами, - пообещал следователь, - Дело закончилось гибелью человека, и потому нам необходимо получить медицинское заключение.

- Медэкспертиза? Вам? – не сумел скрыть своего удивления Михаил, - С каких это пор? Вы шутите?

- А что тут странного? – сделал самое невинное лицо Иляхин, - Гражданская война закончилась. Началось строительство нового, так сказать, государства. А правосудие – есть правосудие! Dura lex, sed lex! – торжественно произнес он на латыни, а затем тут же перевел, - Закон суров, но он закон!

Очевидно, не давая возможности возразить своему собеседнику, следователь жестом руки позвал за собой, - Итак пройдемте, уважаемый! Вы сейчас все увидите сами. Следуйте за мной.

Иляхин вывел Михаила сначала во двор. Лай разъяренной собаки заставил невольно содрогнуться обоих.

- Не бойтесь, доктор! Она на цепи. Проходите, проходите! – будто опомнился следователь и затем, указывая рукой вперед, пригласил пройти в конюшню.

В просторном помещении было достаточно светло, и потому Михаил без труда увидел труп мужчины, лежащий в луже крови на полу, лицом вниз. Рядом валялся окровавленный топор. Михаил приблизился к безжизненному телу и внимательно осмотрел рану. Помимо глубокого рассечения в височной области, он обратил внимание на следы побоев по всему лицу, которые обнаружил сразу, как только перевернул тело.

Михаил так же внимательно огляделся по сторонам, а подняв голову вверх, совершенно отчетливо разглядел следы разбрызганной крови на деревянной балке перекрытия.

- Скажите. Когда вы обнаружили тело, собака была на привязи? – не оборачиваясь на следователя, поинтересовался Михаил.

- Кажется, нет. А зачем это вам? – откровенно недоумевая, спросил Иляхин.

- Так, кажется или… - снова переспросил доктор, - Если вы действительно работали с моим отцом, то наверняка должны знать, что лишних деталей в следствии не бывает.

Бывший полицейский заметно сконфузился, но все же ответил утвердительно.

- Нет. Пожалуй, собака была свободна. Хозяин посадил ее на цепь позже. Уже при нас. Однако ей богу не пойму, какое это имеет отношение к несчастному случаю? Следов укуса, как мне кажется, здесь явно нет.

- Да, да. Собака его действительно не кусала, - продолжая разглядывать рану, словно в раздумии, подтвердил Михаил. Затем он выпрямился, сделал несколько непонятных движений руками в воздухе, и только потом подошел к следователю, - Итак! Что я могу констатировать? Никакого несчастного случая здесь и в помине нет!

- Вот как?! – оживился Иляхин, - И что же это, по-вашему?

- Типичное убийство!- уверенно произнес Михаил, глядя в глаза следователю.

Иляхин тут же отвел взгляд в сторону, и будто осматривая тело, склонился над трупом, а потом добавил: Обоснуйте же!

- Извольте! – согласился доктор, - Рана повлекшая смерть, несомненно, нанесена вот этим самым топором. Следы крови на нем видны хорошо. Нанести подобную рану в височную область самостоятельно, практически не возможно.

- Уверены? – слегка прищурившись, перебил следователь.

- Есть, разумеется, ничтожная вероятность падения, но не в данном случае.

- Вот как? И почему же?

- Обратите внимание на побои на лице. Очевидно, что удару топором предшествовала драка. Его били по лицу, и не единожды. Скорее всего, кулаками. Вот посмотрите.

Михаил слегка повернул голову мертвеца, демонстрируя ссадины и кровоподтеки.

- Допустим. Но я все же не понимаю, из чего следует, по-вашему, что некто ударил его топором, а не он сам, в пьяном угаре нанес себе эту рану, падая на топор? – попытался вывернуться Иляхин.

- А следует это из брызг вот на этой балке. Полюбуйтесь! – поднял руку вверх доктор, указывая на капли крови, - Такие брызги могут быть только от топора, который убийца резко поднял вверх, после нанесенного им удара.

Михаил перешагнул через лежащий труп, затем поднял руки с воображаемым топором, и продемонстрировал, как и в каком направлении бил преступник.

- Можно сказать, что топор прошел немного по касательной. Но хватило и этого, - добавил он.

- Что ж! Не дурно, - задумчиво согласился следователь, - То есть вы хотите сказать, что некто проник во двор и, когда потерпевший вошел в конюшню, ударил его топором?

- Ни в коем случае! – сходу возразил Михаил, - Никаких посторонних здесь, и быть не могло! Он убит кем-то из тех, кто находился в доме в тот момент.

- Вот как? И откуда же такая уверенность? - не скрывая сарказма, поинтересовался Иляхин.

- Собака. Вы видели этого пса? – повернулся в сторону будки доктор, - Этот зверь постороннего на свою территорию ни за что не пустит. Хотите эксперимент?

- Нет уж. Увольте! – моментально согласился следователь, - Вижу, вижу! Словно папеньку вашего сейчас перед собой лицезрю. Браво, браво! Яблоко, как говорится, от яблони далеко, так сказать, не падает.

Иляхин некоторое время еще помялся на месте, явно о чем-то размышляя, а затем лисой прошмыгнул к выходу, и встал в дверях.

- Однако подобный исход дела, уважаемый Михал Андреич, нас совершенно не устраивает, - уже серьезным тоном заявил он, - Это несчастный случай, как бы там ни было на самом деле. Мало того. Именно такое заключение вы немедля напишите, и скрепите своею подписью и печатью.

- Не понимаю! Извольте объясниться! – откровенно возмутился доктор, - Какого черта вам понадобился тогда весь этот спектакль?

- Полноте, Михал Андреич! Не стоит кипятиться! – попытался сходу остудить его пыл Иляхин, - В вашем-то положении? Кстати, а как дела у вашего папеньки? Скоро ли он возвращается?

Откровенное возмущение на лице доктора мгновенно сменилось подавленностью. Заметив это, следователь подошел к нему, и почти по дружески взял под локоть.

- Пойдемте, Михал Андреич. Не будем делать не нужных глупостей, а просто напишем то, что нужно. И все! В сущности, какое вам дело до этого, с позволения сказать, пострадавшего? Да, черт с ним! Между нами говоря, одним псом стало меньше! Вот и все, - почти шепнул на ухо Иляхин.

Некоторое время Михаил еще оставался в глубоком раздумье, а, затем, не поднимая глаз, тихо произнес:

- Хорошо. Я сделаю то, что вы хотите. Надеюсь, затем вы оставите меня в покое?

- Ничего не могу обещать, - честно признался следователь, - Сами понимаете, не все здесь зависит от моего желания. Да-с! Времена нынче такие. Были бы тут рядовые, так сказать, забулдыги, то и экспертизы никакой не понадобилось. А тут такое дело! Кстати! Хотите знать, кто в эту ночь здесь гулял?

- Ни сколько, - буркнул в ответ Михаил, - Я уже догадался. Кто-то из нынешних «господ»! Хотя все они, как вы только что выразились, обыкновенные забулдыги, дорвавшиеся до власти.

- Тю, тю, тю! – осадил Иляхин, - Тише! Умоляю вас! Вы же умный человек, Михал Андреич! Каких господ? Забудьте такое слово! Товарищей! Теперь только товарищей! И полегче! Полегче! Революция, знаете ли….

Затем они молча прошли в дом, где Михаил составил заключение именно так, как того требовал следователь, а затем попрощавшись, направился к выходу. Уже в дверях Иляхин окрикнул его снова.

- И вот еще что! Бросьте вы эту свою хандру, Михал Андреич! Ну, что это такое, право! Доктор, и вдруг, как простой крестьянин поле сохой пашет! Хватит! Хватит оплакивать утраченную жизнь! Я это вам, по-дружески, говорю! Революция всех с ног на голову поставила. И вы не исключение. А докторов, сами знаете, как сейчас не хватает! Не советую вам упрямиться. Иначе, рано или поздно, но за вами придут. И тогда…. Вы меня понимаете?

Михаил выслушал следователя, стоя к нему спиной, не оборачиваясь. Однако немного помедлив, повернулся вполоборота, и буркнул в ответ: «Я больше не практикую», и наконец, покинул, пропахший пьянством и дебошем, некогда приличный дом.

Чувство омерзения не покидало его всю обратную дорогу домой. Бессовестный шантаж бывшего полицейского казался Михаилу унизительным. Какое-то время ему даже хотелось вернуться обратно, и прилюдно дать пощечину этому приспособленцу, посмевшему назвать себя сослуживцем отца. Однако, спустя некоторое время, он заметно остыл, и даже сумел успокоить себя мыслью о том, что одна мерзкая особь всего лишь поглотила другую. «Придет время, и появится следующая дрянь, которая в свою очередь, поразит и эту. Рано или поздно, но они непременно перегрызут друг друга» - рассуждал он, подходя к дому, где его ждала верная, заботливая Нюра, и скромный завтрак с горячим травяным чаем.

Утолив утренний голод, он прошел в свой кабинет, и сел за письменный стол. Некоторое время он сидел неподвижно, глядя в окно прямо напротив стола. Затем выдвинул верхний ящик, достал толстую тетрадь и ручку с чернильным пером. Медленно, продолжая о чем-то размышлять, он открыл первую страницу, а затем начал делать записи своим неразборчивым врачебным почерком.

Солнечное майское утро 1911 года в доме надворного советника, подполковника полиции Московского Андрея Николаевича выдалось излишне оживленным.

Тремя днями раньше семья собралась в родительском доме в полном составе. По случаю окончания Михаилом гимназии в Симбирске, приехали уже замужние Клавдия и Анна. А так же с высших женских курсов из Казани вернулась Лиза.

Андрей Николаевич, получая на своей должности солидное жалованье в 1450 рублей, имел просторный крепкий дом, и за собственный счет сумел дать достойное образование старшим дочерям. На очереди теперь были, подрастающие дети Мария и Василий, а так же юношеского возраста Михаил, который собирался поступать в Казанский Императорский университет.

Все, чего достиг в своей жизни Андрей Николаевич, было результатом его упорного труда. Будучи учащимся Алатырьского духовного училища, он, ослушавшись отца, потомственного православного священника, сбежал, не окончив полного курса, и по зову сердца пришел работать в полицию. Начинал службу канцелярским служащим на должности писаря. Однако достаточно быстро сумел сделать себе карьеру.

В возрасте тридцати трех лет он получил первый чин Титулярного советника. Всего через два года стал Коллежским асессором. А в день празднования своего сорока пятилетия был жалован чином Надворного советника со старшинством. Имел государственные награды, и часто прописывался в «Губернских ведомостях» в связи с поимкой опасных уголовных преступников.

К последним, помощник уездного исправника [1] был поистине беспощаден, и слыл неподкупным ревнителем закона.

Кроме того, всем хорошо была известна его платоническая любовь к жене и собственным детям.

Жена, Анна Петровна, внучка бывшего городского главы, была младше супруга на пять лет. В свое время, благодаря стараниям своего отца, она так же смогла получить достойное образование в Симбирске, но работать после замужества ей так и не пришлось. Теперь, спустя двадцать один год после их свадьбы, несмотря на рождение шестерых детей, она по-прежнему, имела привлекательную внешность, и сохранила благородную осанку.

Воспитывать детей Московские предпочитали сами, не прибегая к помощи гувернеров. Из прислуги в доме, все эти двадцать лет, жила лишь домработница Нюра. Добрая, аккуратная девушка оказалась в доме Московских будучи еще ребенком, куда ее взяли на сиротское попечение. Нюра буквально приросла к семье с молодых лет так, что, пожалуй, каждый считал ее скорее членом этого большого семейства, нежели прислугой.

Прекрасное майское утро было сегодня не обычным сразу по двум причинам. Виной тому был, во-первых, кошмарный сон Михаила.

Случившийся прошедшей ночью, он уже не в первый раз стал причиной большого ночного переполоха. И все домочадцы ждали подробностей о ночном кошмаре, словно речь шла о какой-то новой сказке.

Поэтому старшие дочери, сразу после пробуждения, начали энергично перешептываться, предвкушая занимательность грядущего рассказа.

И даже Нюра была излишне суетлива, и то и дело гремела в кухне, роняя что-то на пол.

Второй причиной делавшей утро отличным от многих других, был важный поход, опять же Михаила, но уже с отцом в храм. Сразу после завтрака им предстояло отправиться в церковь близлежащего села, где служил настоятелем дедушка юноши, отец Николай.

Закончив свое обучение в Симбирске, Михаил собирался просить благословения у собственного деда священника на дельнейшую учебу. Удачное окончание гимназии вселяло в него надежды на скорое поступление в университет в Казани, где как раз в этом 1911 году, открывался новый медицинский факультет.

К столу на завтрак Михаил вышел позже всех. Немного худощавый, высокий юноша восемнадцати лет, с золотистыми кудрями волос, имел очень благородные черты лица, и немного вздернутый нос, а так же, от рождения, абсолютно правильную осанку.

Этим утром, не смотря на дурной сон, он держался особенно торжественно и, подчеркнуто, выправленным.

С появлением главного виновника происшествия, сестры тут же умолкли, ожидая подробного рассказа о ночном кошмаре. Однако Михаил, как ни в чем не бывало, поздоровался, пожелал всем приятного аппетита, и преспокойно уселся на свое место за столом.

Нависшую тишину нарушил самый нетерпеливый младший брат Василий, жутко любопытный и проворный отрок девяти лет.

- Мишаня, - начал он с характерной ехидцей во взгляде, - А у чудища, которое ты сегодня ночью видел, нос был такой же длинный как у Машки или чуть короче?

Сестры дружно прыснули смехом, а самая младшая, из сестер одиннадцатилетняя Мария моментально покраснев, приподнялась на стуле. Явно имея самые серьезные намерения, она грозно обратилась к своему обидчику.

- Ах, так?! Длинный нос? Это у меня-то длинный нос? А я вот сейчас кое-кому надеру и, без того, лопоухие уши!

Не дожидаясь обещанной экзекуции, Василий тут же юркнул под накрытый скатертью, массивный дубовый стол.

- Вылезай, Васька! Все равно поймаю! Хуже будет! – не унималась Мария, пытаясь рукой достать спрятавшегося под столом Василия.

- Так! Немедленно прекратить, и выйти вон из-за стола, - спокойно, но утвердительно потребовал Андрей Николаевич.

- Ну, папа! А я тут причем?! – пыталась возразить обиженная Мария, - Это не справедливо! Это Васька начал! Ты же сам все видел!

- Я уже сказал. Вон из-за стола! Оба. Нюра! - окрикнул он домохозяйку, - Проследи, пожалуйста, чтобы эти двое не вздумали ничего с кухни таскать. Будут голодными до обеда ходить, раз прилично себя за столом вести не могут. А нам, пожалуй, уже пора, - снимая заправленную под воротник мундира салфетку, закончил отец. Затем он, не спеша, встал из-за стола, и подошел к Михаилу.

- Миша, поторопись!

- Да, папа! Разумеется. Я уже! – спешно допивая свой чай, ответил Михаил.

- А ты, Аннушка, пожалуйста, займись воспитанием вот этих двух невежд, особенно в части поведения за столом.

Андрей Николаевич взглядом указал на сидящих по разным углам напроказивших детей.

- Папа! – сделала попытку оправдаться отцовская любимица, но тут же умолкла под пристальным тяжелым взглядом родителя.

Оглядев напоследок всех присутствующих в зале, Андрей Николаевич направился к выходу. А мгновение спустя, они с сыном уже погрузились, в ожидавшую напротив крыльца, пролетку управлял которой, ездовой из полицейского участка.

Бравый молодец поприветствовал по форме своего начальника, и громко прикрикнув на лошадь, помчал экипаж.

Пролетка подъехала к храму как раз под звон колоколов, зазывавших прихожан к заутрене.

Андрей Николаевич с сыном уже пересекали ворота церковной ограды, как за спиной у них послышался стук подкатившего экипажа. А минутой позже к ним присоединился врач дворянского происхождения Иван Егорович Корсаков с дочерью Лидией.

- Здравствуйте, Иван Егорович, здравствуйте! Вот и вы, вижу, к батюшке моему на заутреню решили приехать? – первым поздоровался Московский со своим давним другом.

- А как же, Андрей Николаевич! Здравствуйте, дорогой. Ведь отец ваш Лидочку мою крестил. Да, и нравится мне этот храм. Дышится здесь как-то по-особенному. Я, знаете ли, ауру в церквях ощущаю. Удивительно это, согласитесь. Казалось бы, и службы в церквах одинаковы. Ладаном всюду кадят. И построены они по единому образу, а двух одинаковых не сыскать. И запахи, и ощущения разные.

Корсаков сделал глубокий вдох, поднял голову, и перекрестился, глядя на купола.

- Хотя, не ко времени, пожалуй, я разговорился сейчас. Нужно идти. А то опоздаем. Не хорошо опаздывать.

Иван Егорович улыбнулся, и весело пригрозил пальцем самому себе.

Московские давно дружили с Корсаковыми, и частенько, то ли в шутку, то ли всерьез заявляли о намерении породниться. Поэтому при каждой личной встрече Михаила и Лидии их молодые красивые лица непременно наполнялись пурпурной краснотой.

Скрыть свои личные симпатии молодым людям удавалось крайне плохо. Они, то и дело, пересекались нечаянными взглядами и, украдкой, подолгу рассматривали друг друга при каждом удобном случае.

- Ну, здравствуйте, здравствуйте! Приехали, значит. Похвально. А я ждал. Ждал внука-то! - встретил их настоятель на входе в храм, - О! И Корсаковы сегодня ко мне пожаловали! Рад! Очень рад, Иван Егорович! Ну, проходите, проходите. Уже начинать пора!

Перед началом службы Михаил помог Лидии зажечь свечу, и как бы случайно прикоснулся к кончикам ее пальцев, от чего оба снова заметно покраснели.

Затем он нарочно выбрал место в храме немного позади нее, и на протяжении всей службы не уставал любоваться потрясающей красотой молодой девушки. Возрастом они были практически ровесниками. Всего на полгода Михаил был старше младшей дочери Корсаковых.

Лидия имела безупречную фигуру и шикарные густые волосы, задорными завитками, спадавшими на ее аккуратные плечики. Правильные, словно у богини, черты ее лица сами, казалось, просились на холст или хотя бы лист бумаги. Потому Лидия пользовалась большой популярностью у местных и приезжих художников.

«Глаза вашей дочери определенно могут свести с ума! – сделал однажды комплимент Корсакову один заезжий вельможа, увидевший ее на балу у градоначальника, - Такой красавице место в столице! Не иначе! – добавил он, делая однозначный намек Ивану Егоровичу на сватовство со своим сыном». Однако Корсаков, будучи человеком, не только образованным, но и порядочным, никогда не рассчитывал использовать божественный дар своей дочери в каких-то корыстных интересах. К тому же, был он человеком весьма состоятельным, в деньгах не нуждался, и даже слыл меценатом в своем уезде.

Служба в храме пролетела незаметно и, пропустив по завершении причастия, прихожан вперед себя, Михаил в сопровождении отца подошел за благословением к деду, последним.

- Ну, что Михаил? Лекарем, значит, решил стать? – твердым голосом начал священник, - Я вот всю жизнь души людские спасать пытаюсь, а ты, значит, плоть человеческую исцелять решил. Что ж. И то похвально. Отец твой в свое время не пожелал по стопам предков наших пойти, и твоя дорога значит иная. Хотя и он, если разобраться, тоже лечит. Лечит общество человеческое. От всякой скверны избавить пытается.

Отец Николай перевел взгляд на собственного сына, внимательно посмотрел ему в глаза, и затем продолжил.

- По призванию ли идешь в лекари, внук? Учение без призвания – грех, потому как обман. Помни это! Ничего в жизни без призвания делать нельзя. Обманешь и себя, и тех, что верить тебе будет. А вот Господа нашего не обманешь. Нет. Он все видит. А за обман тебя накажет. Обязательно накажет.

- По призванию дедушка, - подтвердил Михаил, не раздумывая, - Больных людей жалею. Помогать им хочу. Как Иван Егорович это делает.

- Ну, что ж! Коли так?! Благословляю тебя, раба божьего Михаила на дело праведное, во исцеление плоти человеческой! Во имя отца, и сына, и святага духа! Аминь! - торжественно произнес священник, и трижды перекрестил внука большим серебряным крестом. Затем он жестом подозвал к себе сына и что-то на ухо прошептал ему. Андрей Николаевич только, молча, кивнул в ответ, а выйдя из храма, озвучил Корсаковым приглашение на домашнее чаепитие к отцу Николаю.

Гости откликнулись с удовольствием, и вскоре разместились в доме священника на просторной террасе с выходом в большой яблоневый сад.

Сладковатый дымок от растопленного самовара создавал неповторимую атмосферу уюта в весеннем саду. От того чай казался особенно ароматным, а варенье вкусным.

- Я ведь поначалу, ох как зол на твоего отца был, Михаил, - начал беседу настоятель, - Это, когда он из училища духовного, не окончив обучения, сбежал. Шутка ли дело? Ведь до меня четыре поколения служили Господу наши предки! И это только то, что мне известно. Ух, как я зол был тогда на него! – покачал головой священник, - Благословения своего, поначалу, не хотел ему давать на эту самую службу! Помнишь, Андрей?

В ответ Андрей Николаевич лишь, согласно, покачал головой, и едва заметно покосился в сторону сидящего рядом Корсакова.

- Но потом господь вразумил, как видно, - осенил себя крестом отец Николай, - Зачем господу такой слуга, который все время за церковную ограду смотреть будет, подумал я. Не призван, значит. Видать, господь для другого нужного дела его предназначил. Другое место ему для службы уготовил, значит. А то, как же! Русский человек без службы, что сорняк в огороде. В служении богу, царю и отечеству все предназначение русского человека и есть. Прогони его с этой самой службы – все! Считай, пропал человек, а без него и Россия матушка пропала!

Революционеры эти, что сегодня в души людские со своими проповедями сатанинскими лезут, пострашнее любого оружия будут. Они ведь не просто царя трона лишить хотят. Они его с народом развести задумали! А главный их удар по православной церкви затем придется! Потому как, церковь наша указывает народу истинный путь к господу. И путь этот лежит через царя, помазанника его на земле. Если свергнут они царя, то разорвется та незримая святая нить, что связует народ с господом нашим. Вот и выходит, что разлучив царя с народом они, следом, и народ от господа отлучат! Весь многовековой устой наш враз, одним ударом разрушить хотят. Вот, что страшнее всего!

Настоятель снова перекрестился, как бы ни желая свершения своих слов, а затем продолжил.

- Случись такое, не приведи Господь, вмиг бесы отовсюду сбегутся куском лакомым поживиться, и пир их кровавым будет!

- Так, что же нам в таком случае делать, батюшка? – вступил в беседу, встревоженный словами собственного отца, Андрей Николаевич, - На какую силу нам опереться должно, коли зашатается, не приведи господь, царский трон?

- Лишь в строгости и непоколебимости духа своего, и есть та самая сила, что мракобесию противостоять сможет. И строгость та стержнем в душе должна быть. Богобоязненный человек ведь не просто бога, кары его бояться должен. Нет. Отлучение человека от бога, куда страшнее любого наказания его. Бога потерять в душе своей – вот, что страшнее всего для русского человека! Вот чего он бояться должен! Только крепкого духом своим не одолеет ни одна сила. Это я к тому,- обратился священник к внуку, - чтобы ты Михаил на отца своего в качестве примера всегда ровнялся! Вот где торжество силы духа ты всегда узришь! Кстати, на прошлой неделе мы опять о нем читали в «Симбирских ведомостях». О том, как он смертоубивца в Тарханах сыскал. Божья кара – это одно. Никому из смертных ее не избежать. Однако людям и человеческой справедливости при жизни видеть надобно. Ей, справедливостью этой вера наша укрепляется, силы людям дает для свершения дел праведных. Служите, сыны. Берегите Россию, словно матушку родную!

От услышанных слов, по лицу Андрея Николаевича пробежала едва заметная дрожь. Он медленно поднялся из кресла, и слегка склонив голову, поблагодарил отца.

- Не меня, Андрей! Не меня. Господа благодари, что мудрость свою мне тогда открыл. Благодари и помни об этом! – жестом приглашая сесть, произнес священник, - А теперь чаевничать давайте. А вам, молодежь! – обратился он, снова, к Михаилу и Лидии, - Хватит с нами стариками сидеть! Ваше дело молодое. Идите лучше в сад погуляйте, да о своем потолкуйте.

Настоятель хитро прищурился, и посмотрел на Корсакова, явно догадавшегося об истинных замыслах старика. Иван Егорович в ответ улыбнулся, и одобрительно кивнул головой.

Отец Николай взглядом проводил молодых людей, а затем обратился к Корсакову.

- Хочу предупредить вас, уважаемый Иван Егорович, относительно этих странных снов Михаила!

Услышав слова священника, Корсаков и Московский переглянулись друг с другом. Доктор даже успел приоткрыть рот, чтобы задать свой вопрос, но тут же осекся. Мужчины быстро догадались, что Михаил поделился своей проблемой с дедом во время исповеди.

- Не случайны эти его ночные видения. Не случайны, - с тяжестью на душе повторил священник, - Многим сейчас являются подобные откровения. Все ближе к пропасти приближаемся мы с каждым днем. Тяжкое испытание уготовил нам господь. Очень тяжкое. Не стал я при отроках об этом говорить. Много крови русской прольется, если народ государя своего предаст, а церковь антихристам оставит на поругание. И нам нужно быть готовыми к этому. Страшная битва предстоит нам за престол небесный. Да, да! Именно так. И, если устоит святая Русь, то воцарится затем на земле царствие небесное!

Священник поднял свои необыкновенно голубые глаза в бесконечную синь весеннего неба, и замолчал. Над столом зависла пауза, во время которой каждый задумался о своем. Однако вскоре молчание нарушил Корсаков.

- Не уж то и впрямь все так страшно, как вы, батюшка, рассказываете?

- Вы о чем, уважаемый Иван Егорович? – спокойно, но с интересом переспросил отец Николай.

- Как бы вам объяснить? – на ходу начал размышлять Корсаков, - Может не так уж и страшны, на самом деле, эти революционеры? В сущности, говоря о необходимости реформирования нашего общества, они во многом правы. И народ живет, ой как, не просто. И чиновники многие откровенно заворовались. Справедливости народ хочет. И это верно! Вы ведь сами только, что о том же говорили. Да и от Европы мы опять же во многом приотстали. Может и, в самом деле, устарела она власть самодержавная, и развиваться нам мешает теперь? Почему бы народ не допустить к управлению своей же страной через парламент, например! Как в Европе!

- Как в Европе говорите? - священник сделал небольшую паузу, и так же спокойно продолжил, - А вот вы мне скажите! Такой ли народ в Европе живет, как в России, али нет? Едина ли наша душа с народом европейским? Похож ли, словно на брата родного, наш русский человек на француза, немца или англичанина? Не с лица! Нет! По широте своей душевной и силе духа своего?

Корсаков слегка сконфузился, и согласно покачал головой.

- Вот! Вижу. Сами вы себе и ответили, уважаемый Иван Егорович. Нет такого второго народа, как русский. Щедрый наш народ душой, не в пример остальным, и неудержим в порывах ее. Только крепкая рука способна удержать такой народ от саморазрушительного ликования. Для того нам и послан царь свыше, чтобы страх господен блюсти! Чтобы сами себе головушку свою буйную в припадке удальства не снесли мужики наши. Силу такую только другою силою удержать можно. И сила та в устое нашем многовековом. Никогда не жил русский человек без бога в душе и царя в голове. И, по-другому, жить не сможет! Потому как отлученный от господа неминуемо оказывается во власти сатаны, и избежать этой страшной участи не избежать никому, ибо мир так устроен. А что до Европы, то наукам у них учиться надобно, а не спрашивать у них, как нам Россию матушку обустроить на новый, то есть их, европейский лад! Добрый вы и чистый душой человек. И как учит нас господь через святое писание, по себе людей меряете. Только не все за сладкими речами своими искренние намерения имеют. Запомните эти мои слова. Вот каков вам ответ мой будет, уважаемый Иван Егорович!

Настоятель снова наполнил свою чашку из еще горячего самовара, сделал несколько глотков, а затем обратился к Корсакову уже совсем с другой интонацией.

- Так, значит это вы, Иван Егорович, Михаила нашего к медицине пристрастили?

- Ничего-то от вас не утаишь, батюшка! – заметно оживившись, откликнулся доктор, - Да, собственно, и скрывать тут нечего. Миша давно мне вопросы о болезнях, да о том, как лечить их задавал. Не праздный у него интерес. Душа у него чистая и бескорыстная. А врачу именно такая, и нужна. Вот вы только что прекрасно рассказали о том, как господь вас вразумил относительно поступка Андрея Михайловича. Карьеры его, да и всей жизни будущей. А я вот вам, что еще скажу. Господь, он не только священнику, но и врачу подсказывает, если врач в душе с богом к больному подходит. Иной раз, бывает руки опустить готов. Не видишь диагноза и все тут. Симптомы похожие, а результата нет, хоть расстарайся. Как вдруг, подсказка сама, откуда-то свыше приходит. Будто мысль вскользь пролетает. Да только мысль эта, не твоя. Вот, мол, в чем беда, говорят тебе. Вот где отгадка кроется.

Настоятель внимательно выслушал, и одобрительно кивнул головой.

- Вижу. В хорошие руки Михаил попал. Верю. Не подведет он ваших ожиданий, Иван Егорович. Хорошим помощником вам будет, когда университет окончит.

Затем отец Николай обернулся к сыну и уточнил.

- Вы ведь в Казань, кажется, собрались? Большой город. Однако хороший. Храмов много. Я для Михаила письмо товарищу своему еще по семинарии приготовил. Пусть занесет. Православному человеку обязательно свой духовник нужен. Мало ли какие обстоятельства в жизни сложатся. А без духовной поддержки тяжело будет. Кстати, Иван Егорович! Верно ли говорят, что вы в городе больницу на собственные средства строить задумали?

В ответ Корсаков рассмеялся, и снова повторил.

- Ну, ничего от вас не скроешь!

- А, зачем скрывать, коли дело праведное? – тут же подхватил священник.

- Есть такой замысел, батюшка. Есть! Вот только со средствами на строительство окончательно разберусь, и сразу за благословением к вам приеду, - пообещал врач.

- А чего ждать? Вот вам мое благословение! – воскликнул настоятель и трижды перекрестил Корсакова, - Так и средства скорее отыщутся. Помяните мое слово! А как строить начнете, то освятить не забудьте. Пригласите старика-то? Думаю, ваш отец Владимир не обидится на меня за это.

- А как же, батюшка! Помилуйте! За великую честь почтем! – воскликнул Иван Егорович.

- Ну, вот и славно! Больница - дело благое! Приеду непременно, - добавил священник. - А пока молодежь в саду гуляет, давайте-ка мою наливочку вишневую отведаем, - хитро прищурившись, предложил он, и жестом подал кому-то знак.

Раскидистые кроны яблонь уже украсились цветением на своих крепких ветвях. В легком воздушном вальсе, порхали первые весенние бабочки и гудели, озабоченные своей кропотливой работой, неугомонные пчелы. Ласковое солнце мягкими лучами ложилось на счастливые лица молодых людей, слегка опьяненных благоуханиями фруктового сада.

Сначала они просто любовались цветущими деревьями и лазурно голубым небом, раскинувшимся над ними. Хотелось глубоко дышать всей грудью. Еще, и еще раз вкушая аромат этого необыкновенного дня.

Наконец Михаил решился, и заговорил первым.

- Лидия! Я слышал, вы балериной мечтаете стать?

Девушка в ответ улыбнулась, и с ехидцей посмотрела Михаилу прямо в глаза.

- Слышали? И только?

- Не понимаю! О чем вы? – совершенно искренне удивился юноша.

- Полноте, Миша! Я много раз замечала, как вы подсматривали за моими занятиями, когда к нам в дом, к папеньке приходили.

Михаил моментально смутился, и покраснел.

- Ну, ладно, ладно. Перестаньте же заливаться краской, словно барышня, Миша! Я нисколько не сержусь. Ей, богу!

- Вы меня, верно, не правильно поняли. Мне просто было видно, как вы танцуете. Подсматривать, поверьте, я никогда не стал бы, - слегка запинаясь, попытался оправдаться Михаил.

Лидия в ответ звонко рассмеялась, и тут же решила сгладить, устроенный ей самой небольшой конфуз.

- Ой! Верю, верю. Наш благородный дон Кихот Симбирческий! Я вовсе не обижена. Зачем мне учиться балету, если никто моего танца видеть не будет. Смотрите на здоровье. Так даже лучше будет. Но взамен вы должны мне честно признаться! – быстро сменила свой игривый тон, на серьезный, Лидия, - Только умоляю, честно! Хорошо? Вы обещаете? Тогда тотчас скажите! Вам понравилось? Только честно, честно! Вы обещали!

- Конечно! Очень! Вы прекрасно танцуете. Вам непременно нужно продолжать. Я слышал в Казани есть прекрасные хореографы! - взахлеб затараторил восхищенный юноша.

- В Казани? Почему в Казани? А может в Симбирске? – и Лидия бросила лукавый взгляд на Михаила, который начал заметно волноваться.

- Что, вы! Что, вы! Непременно, в Казани! – горячо и убежденно начал настаивать Михаил, но девушка не дала ему договорить.

- Ну, что же вы так разволновались? Все может быть. Возможно, и в Казани. Хотя, балет, это только моя мечта и увлечение, если хотите. В остальном же я готова послушаться папеньки.

- А как хотелось бы вам самой? – с надеждой, осторожно поинтересовался Михаил.

- Ах, какой вы, однако, Миша! Все-то вы наперед знать хотите! – парировала вопрос Лидия, и посмотрела вверх на крону высокого старого дерева, - Какие красивые яблоки, должно быть, на ней летом созревают, - как бы невзначай заметила она, а немного подумав, добавила, - Скажите, Миша, а вы смогли бы мне достать яблоко с самой макушки? А?

- Яблоко? Где? Какое яблоко? – не понял сразу вопроса Михаил.

- Да, да! Яблоко. Только его пока еще нет. А, если бы оно там было?

И Лидия пальцем показала на самый верх дерева.

- Ого! – удивленно задрал голову вверх Михаил, - Высоковато!

- Трусите? Тогда, так и скажите, - наигранно надула губки девушка.

- Кто? Я? Я трушу? – возмутился Михаил, - А, ну-ка, подержите!

Он быстро скинул свой гимназический китель, и передал его Лидии. Ловко, словно кошка, одним прыжком он зацепился руками за нижнюю ветку и, забросив ногу, вскоре забрался на нее. Затем, с необыкновенным проворством, перебираясь с ветки на ветку, он довольно быстро достиг кроны могучего дерева.

- Если б вы знали, Лидия! Какая божественная красота открывается отсюда! – воскликнул Михаил, осматриваясь вокруг.

- Браво, браво! – захлопала она в ладоши, - А вы и в самом деле храбрец, оказывается!

Сияющий от счастья юноша хотел еще что-то добавить, но раздавшийся треск мгновенно заставил его замолчать. Он посмотрел на Лидию как раз в тот самый момент, когда сухая ветка под его ногами с треском обломилась, и юноша с шумом полетел вниз.

- Папенька! Папенька! Миша разбился! – закричала испуганная девушка, и прикрыла глаза руками.

Первое, что ощутил Михаил после затяжного падения, была жгучая боль от глубокой царапины на щеке. Лежа на земле, он медленно открыл глаза, и тут же увидел перед собой Ивана Егоровича в окружении отца и деда.

- Тихо, тихо! Лежи, не вставай! – приказал он, - А теперь, не спеша, поочередно пошевели сначала ногами, а потом руками. Так. Хорошо, - мягким спокойным голосом проговорил доктор, - А теперь так же аккуратно головой.

Корсаков внимательно осмотрел его рану на щеке и, наконец, заключил.

- Все в порядке! Ничего страшного. Кости целы. Голова тоже. Можешь подниматься! А царапина…., - он покосился на дочь, и с улыбкой добавил – А царапина до свадьбы заживет!

От услышанных слов девушка мгновенно покраснела, и сердито покосилась на отца.

- Лидушка! Принеси, пожалуйста, мой саквояж, - как ни в чем не бывало, обратился Иван Егорович к дочери, - Мы сейчас рану юноше аккуратно обработаем, и он сможет снова на дерево лезть, коли ему так приспичило! – задорно рассмеялся Иван Егорович.

Когда взрослые вернулись на террасу, Лидия подошла к Михаилу, протянула руку, и очень осторожно провела своими пальцами по щеке вдоль царапины.

- Вам очень больно, да? – с глубоким сочувствием спросила она, - Простите меня, ради Бога! Это я во всем виновата! – призналась она, и заглянула Михаилу не просто в глаза, а скорее в самую душу.

Юноша, молча, накрыл своей ладонью ее хрупкие пальцы, и прижал к щеке. Лидия, немного испуганно и нерешительно, попыталась отдернуть свою руку, но Михаил сумел удержать ее. Он сделал шаг вперед. Другой рукой он обнял девушку за талию, и притянул вплотную к себе. Лидия больше не сопротивлялась. Она задышала заметно чаще, и Михаил сразу ощутил ее горячее дыхание. Какое-то время они, словно завороженные, смотрели друг другу в глаза. Затем их головы слегка наклонились, а губы сами потянулись навстречу, сомкнувшись наконец, в самом трепетном в жизни поцелуе. За то короткое мгновение, что длилось это первое острожное единение, Михаил, казалось, ощутил своим телом каждую ямочку и бугорочек на ее прекрасном теле.

Всю ночь, почти до самого утра он не мог уснуть от этого сумасшедшего возбуждения. Его грудь, казалось, навсегда запомнила ее упругое прикосновение к себе. А бешено забившееся в тот момент сердце, даже не думало умерять свой разогнавшийся бег.

- Господи! Как же я люблю ее! – не уставая, повторял он про себя, постепенно проваливаясь в сладкое небытие - Никому! Слышишь?! Никому я теперь тебя не отдам! – кричал он ей уже во сне. А экипаж уносил ее все дальше и дальше, пока, наконец, не растворился в теплом, ярко желтом свечении, струившемся из-за горизонта.

Позже, он часто будет вспоминать этот волшебный день, ее хрупкую талию в своих объятиях, и слегка дрожащие теплые губы, раскрывшиеся ему в невинном девичьем поцелуе.

Михаил Туруновский,

писатель, драматург

(г. Брест)