***

 Это надо же мыслить так узко,
 Как умеет лишь редкий злодей,
 Чтоб назвать революцией русской
 Истребление русских людей!

Когда о русских заходит речь,
Я тех достойнейших помнить призван,
Кто так хотел, но не смог сберечь,
Спасти Россию от большевизма.

Распространился во все концы
То пулей в грудь, то петлей нашейной
Народа русского геноцид
По воле лениных и бронштейнов.

Пусть будет память о вас легка,
Святого воинства пилигримы,
Что с красной сволочью на века,
Как Бог и дьявол, непримиримы.
 

***

 И меркло надежды свечение тусклое
 В немыслимой мгле,
 И гибло все лучшее – истинно русское –
 На русской земле.

Благородных кровей сыны
Пали жертвами большевизма,
И сгорел, как сгорают письма,
Золотой генофонд страны.

И целебной святой водой
Память светлая в душу влита
О погибшей элите той,
Что и вправду была элитой.

***

Мой доблестный прадед был царской России
Военно-морской офицер.
Он с гордостью китель и кортик носил, и
Достоинство было в лице.

Он был дворянином. Он жил не по-скотски,
Он честь запятнал бы едва ль.
Ах, если б не Ленин, ах, если б не Троцкий,
Ах, если б не вся эта шваль!

Мой доблестный прадед считал своим долгом
Россию любить до конца.
Не знал он, что царь будет подло оболган,
Что злоба вольется в сердца.

Он был дворянином. Он жил не по-скотски,
Он честь запятнал бы едва ль.
Ах, если б не Ленин, ах, если б не Троцкий,
Ах, если б не вся эта шваль!

Мой доблестный прадед был княжеской крови,
Потомственный аристократ.
Он с красным отребьем, что черта суровей,
Сражался не ради наград.

Он был дворянином. Он жил не по-скотски,
Он честь запятнал бы едва ль.
Ах, если б не Ленин, ах, если б не Троцкий,
Ах, если б не вся эта шваль!

***

 До того большевички́ были милыми,
 Хуже вторгшейся на Русь татарвы, –
 С их приходом становились могилами
 Переполненные трупами рвы.

Нет, не во имя Октября,
Не революции во имя
Вы стольких загубили зря
Руками грязными своими.

Вот потому и шелестят
В полях колосья о недобром:
О том, как вами у крестьян
Был отнят хлеб и скот отобран.

Нет, вы не за простой народ,
Который был разграблен вами:
Его пускали вы в расход
И в выгребной гноили яме.

Вот потому по волостям,
Взяв вилы, топоры и колья,
Восставших тысячи крестьян
Встречали вас не хлебом-солью.

А вы их пулей, и штыком,
И газом, и голодомором.
Ну, как не помнить о таком –
О жертвах красного террора!

А после были лагеря,
И в этом дьявольском расколе
Угасла Белая заря
Над русским полем.

***

А до весны уже недолго.
И зимней спячке вопреки
Проснутся Которосль и Волга –
Две неразлучные реки.

Пока же и деревья в дреме,
И тишина вокруг не зря.
И в заоконном окоеме
В разлитом свете фонаря:

Легки, воздушны, невесомы,
Искрящиеся на лету
Роящихся снежинок сонмы,
Заполнившие пустоту.

И в их кружении красивом
Кружись, душа моя, и ты,
Спокойно, медленно вальсируй
На фоне зимней красоты.

На фоне алого заката,
Что снегириным грудкам в цвет,
На фоне парка, где когда-то
Гуляли те, кого уж нет.

***

Я сижу на кухне зимним вечером,
И снежинки, коим счета нет,
К моему окну летят доверчиво
Мотыльками белыми на свет.

И деревья за окном, как статуи,
Тянут ветви-руки в пустоту,
Словно за отмену вьюги ратуя,
Замерзая на своем посту.

И приходят в гости, в дымке матовой,
Посидеть за чашкой каркаде:
Гумилев, Цветаева, Ахматова,
Пастернак, Есенин и т.д.

***

Зимний вечер. Безлюдная улица.
Непролазность заснеженных троп.
И стоит на бульваре, сутулится,
Тень отбрасывая на сугроб,

Столб фонарный, при свете которого
Занесенная снегом скамья
Мне напомнила, как было здорово
В годы прежние с теми, с кем я

Разговаривал здесь о поэзии
И портвейн распивал, и не знал,
Что не сбудется то, чем мы грезили,
Засидевшиеся допоздна,

Что нет смысла лезть к Богу с расспросами
Об оставшихся в памяти лишь,
Что судьбою мы будем разбросаны,
Как по ветру обрывки афиш.

***

Нет, не кажется мне странным и нелепым,
Что влечет меня, как богомольца в храм,
К старым кладбищам, к надгробиям и склепам
И к заброшенным усадьбам и домам.

Отстраниться бы, рукой на все махнуть бы,
Но в руинах зданий, кроме них самих,
Важно видеть чьи-то жизни, чьи-то судьбы, –
Страшно, если голос памяти затих.

Ярослав Жемчужников,

поэт,

(г. Ярославль)