Все, что описано ниже, случилось в Нащокинском переулке. В Москве есть такой недалеко от Пречистенки. Сюда на новую аренду переехал банк, где в 90-е я получала проценты от акций, добытых за бумажку под названием «ваучер». Не так чтобы я презирала эти гроши, но, ступая в Нащокинский, я думала о другом. В моей насквозь литературной башке крутилось: «А не отсюда ли вышла «Пиковая дама»?» Ведь здесь у Нащокина жил Пушкин. Играл в карты. Не тут ли задумал встречу старой графини с таинственным чудаком Сен-Жерменом, знавшим тайну трех карт. Ведь во времена Пушкина само это место называли Сен-Жерменским предместьем. Писали как о злачном уголке, куда тянуло разношерстную эксцентричную публику: от артистов до шарлатанов. И Нащокин Павел Воинович, живший здесь, отличался чудачествами. О нем как о фантастическом сумасброде вспоминают мемуаристы, и всегда хорошо. Пушкин любил его, хотя в письме к жене жаловался: «…дом его бестолочь и ералаш… Всем вольный вход, всем до него нужда, всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет…» В письме ничего о карточной игре, но именно она привлекала народ. И, конечно, деньги. Нащокин давал в долг, обратно не требовал, если не отдавали, прощал, зла ни на кого не держал. И Жуковский, и Баратынский, и Гоголь, Брюллов… всех не перечесть! дивились его расточительству, но всегда с уважением. Отмечали его чистую совесть, великодушие. Особняк Нащокина знал каждый извозчик и вез к нему по одной только фамилии.

Собственно, пребывание Пушкина и сохранило небольшой дом от сноса, к тому же наградило мемориальной доской. А приятелем Нащокин был верным и близким. Не всякого попросил бы Пушкин одолжить ему фрак для венчания, что Нащокин и сделал, и не во всяком фраке Поэта положили бы в гроб. Да и не всякого выручал бы Пушкин деньгами, сам не богач, когда бесшабашный приятель оставался с пустыми карманами, так что и дрова не мог оплатить - топил домашние печи своей мебелью красного дерева.

И вот в очередной раз, оказавшись в Нащокинском переулке, по дороге из банка я неожиданно встретила знакомого. Он уже не числился у меня хорошим и добрым, «паном Завязанским» не состоял. В этом звании он пробыл всего три дня, за что и получил от меня подорожную вместе со словом «завязка», чтоб не сказать «трезвость». Однако, обретя человеческий образ, он обнаружил в себе муки совести и превратился весь в дипломатию. И так и этак подъезжал - все зря. Он был в курсе моих маршрутов и знал, что из банка я часто возвращалась ни с чем: проценты не столько перечисляли, сколько кормили «завтраками». Оттого плут и надумал подкараулить меня, чтобы передать небольшой пакет. Нет-нет, не деньги в нем были. Из оберточной бумаги я вытащила миниатюрный потрепанный фолиант.

Пока я дивилась подарку, знакомый подался за угол, как сказал, на пару минут. Но не вернулся и через десять. Человек он был странный, не без заскоков и выходок, в своем стиле - оригинал. В прошлом картежник не столько игравший, сколько дороживший зрелищем азартной игры.

И вот я стояла, держа ворох бумажных оберток, не зная, как быть со старинной книжкой. Романтика в голове побуждала увидеть в ней рыцарское подношение. Плут не чурался высоких движений, в том числе и раскаяний за прошлую пьянку. Иногда последний кусок отрывал от сердца ради одного только безмолвного жеста. Он, как и я, пробавлялся пером, и, набив руку на разных исторических байках, тискал их в желтых газетках за подписью «Архивариус». Но в отличие от меня кое-что зарабатывал. Он, например, выуживал какую-нибудь Диану де Пуатье из роскошного будуара и, освободив от пары-другой стилистических оборотов, выставлял на всеобщее обозрение: читайте, почтенная публика, жили же люди!

Дома я подробней рассмотрела издание.

Книжка напоминала растрепанную колоду карт, засунутую в переплет. Ни фамилии автора, ни названия. Странички летели, готовые рассыпаться на глазах. Но из оглавления было ясно, что речь о королях Франции в том смысле, насколько они привержены дамскому полу. Начиная с Франциска I, таинственный автор тащил их через спальни, ничуть не заботясь, по душе ли монархам такая бесцеремонность. Нравы двора, интриги, капризы фавориток - все выворачивалось наизнанку, монаршее правление представлялось сплошным маневрированием от одной юбки к другой. Возможно, оно так и было, и, следя за мытарствами королей, читатель мог с уверенностью сказать, что фаворитки - дело далеко не простое и не каждому по зубам. Не одно поколение читателей держало эту книжку: такой затрепанностью не всякая классика могла похвалиться.

Характер другой утраты (помимо заглавия) тоже говорил сам за себя, придясь на беспорочного Франциска II. Этот юнец, может, и превзошел бы предшественника, но слишком рано скончался. Его супруге Марии Стюарт ничего не оставалось, как наверстывать упущенное за него. Она, известно, преуспела сверх меры, однако на территории Англии, а эта страна не подлежала авторскому рассмотрению. Так что выпадение второго Франциска не нарушило стройности изложения: в чем оно не нуждалось, так в примере целомудренности и поста.

Надо же угадать - жизнь королей пришлась кстати.

Когда банк снова оставил меня на бобах, я взяла эту книжку рассеяться. Она лежала на глазах и как бы просилась в руки. Я приняла эту милую ветхость с тем чувством, с каким прежде вынимали вещи из бабушкина сундука. Прелый запах страниц, желтизна бумаги - обаяние исходило от всего, а тут еще реверансы графинь, исполненные старой орфографии, полустертые «яти» и «еры», миниатюрное поле набора - здесь среди парчовых камзолов и пудреных париков искали утех монархи. На ночь глядя и не заметила, как маски, кавалеры, венерины игры перетянули к себе. Из прочих выделился крошечный человек - рыжий, с зелеными глазами. Как видно, любовный театр представлялся ему сатирой на род человеческий, он явно не притязал тут на роль, да и внешность его такой скромности потакала. Увидев меня, он представился: «Маркиз Квинола». И нисколько не огорчился, что имя мне ничего не сказало.

-Не трудитесь вспоминать, - сказал он. - Мои современники: Казанова и Сен-Жермен, их имена навязли в зубах, а мне удалось проскользнуть незамеченным. Я не знаменитый любовник, не маг, как они, признанием времени не запятнан и, смею уверить, не добивался его. Опыт научил остерегаться внимания...

Я удивилась, привыкнув слышать обратное.

-Порой и самому скрытному персонажу, - продолжил Квинола, - выпадает выйти на обозрение и предъявить свой счет, тем паче: исчисление цифр - его занятие

-Так вы чернокнижник?

-В той же степени, сколь и доморощенный математик, и тайный доброжелатель одной загадочной дамы... Увы, ее ранняя смерть послужила успеху соперницы.

Я навострила уши.

-У меня не вошло в привычку афишировать свои действия, и мое появление вас ни к чему не обяжет. Однако маленькая импровизация в духе Рамо, наверно, не помешает.

- Рамо... Композитор… да он уже пару веков, как вышел в тираж, - сказала я с уверенностью профана. Но внутренний голос одернул:

«Нет, не в тираж. То ли Стравинский, а скорей Дебюсси его вперед Глюка поставил. А кто такой Глюк, если не сам Орфей».- И мелодия флейты… не то чтобы почудилась… Без звука ее исполняла память.

-В мою пору Рамо был в большой моде, - продолжал Квинола. - Его оперу давали при дворе. Король слушал ее не раз, и злые языки уверяли, что на представлении он обратил внимание на одну приметную даму. И в своем интересе вышел за рамки. Не столько на сцену, как на нее смотрел и смотрел. Ее звали маркиза де Шатору. Тогда она была статс-дамой, успела овдоветь и весь пыл употребила на карты. Со своей тетушкой герцогиней просиживала за игрой до утра. Людовик XV, не равнодушный к соблазнам иной игры - игры сердец, терял в ее глазах половину достоинств. Маркиза благоволила лишь к карточным игрокам. Подобная цельность натуры хороша, когда не касается королей. Тем паче Людовиков. Пятнадцатый полагал, что и без карт значит кое-чего. Но, увы! Маркиза решила не утруждаться любовью, если одна сторона взяла на себя этот труд. Людовик XV был готов на глупости, когда маркиза потребовала безумств. Ни много, ни мало как самую высокую ставку желала она разыграть с самолюбивым монархом. Тогда по Парижу пошла гулять шутка, что, избрав наслаждение выигрыша, она доставит любовнику наслаждение проигрыша. Необузданные влечения заводили ее далеко. Как-то играя, она покрыла козырем карту одной влиятельной дамы и помешала ей сорвать банк. Король не обратил на это внимания. Однако недоброжелательница повела себя по-другому. С помощью бокала вина от мрачного лекаря-мавра она впоследствии рассчиталась с соперницей.

Слушая, я не раз и не два вспоминала «Пиковую даму», слова Томского о Венере Московской, ее проигрыше герцогу Орлеанскому в Париже, при дворе Людовика XV. Я находила много похожего, но была далека от того, чтобы считать Квинолу Томским. Он был историческим персонажем, и, похоже, горел донести блеск былого без увеличительных стекол.

Из его дальнейших слов выходило, что в угоду азартной особе Людовик XV освоил игру, преуспел в ней и скоро начал оставлять свою наставницу позади. Выигрыши он брал себе, проигранное высчитывал из казны сообразно собственным утверждениям: «Государство - это я» и «После меня хоть потоп».

-Однажды она проигралась до последнего су и не знала, что делать. Король ей напомнил: «У вас в остатке поместье». Маркиза прикусила губу и признала себя побежденной. Неизвестно, поостыла ли она после этого к картам, но больше ее не видели за игорным столом. Поговаривали, что она приобщилась одной любви. Но это не так. Она кинулась играть в лотерее. Это изобретение только начало утверждаться. Три восходящих награды ждали счастливца: ямб, терн и кватерн. Но маркизе не повезло и здесь: едва она делала ставку, как прежние числа выходили в тираж. Надежда отыграться отступала все дальше. От досады маркиза готова была броситься к первому встречному шарлатану. Я не притязал на любовь, но ее всесильный поклонник вызывал у меня неприязнь. Одно то, что в глазах всех он назывался Возлюбленным... Одного этого довольно.

Маркиза просматривала объявления об очередных индийских набобах и чародеях, когда явился я и попробовал изложить ей свои законы выхода номеров лотереи. Она скорее не слушала, чем слушала, как вдруг швырнула газету и приказала отправиться даже дальше, чем можно представить. Грубость, впрочем, не произвела на меня впечатления. Я ответил, что да, пойду с удовольствием, куда ваше превосходительство посылает, но, учитывая мою наружность, это непросто и надобны деньги, к тому же немалые. Она рассмеялась, дальше мы говорили приятелями. В первый раз я открыл ей два номера, математически точные и выверенные, из пяти счастливых. Она выиграла ямб. В другой раз я назначил ей три цифры, которые принесли терн. Наконец, она ставит все состояние на предсказанные четыре номера и получает кватерн. В приступе благодарности маркиза готова была на все. Красная лента, должность при дворе, прочие привилегии - я мог получить их в последовательности нарастающих величин. И кто знает... Не намеревалась ли она дополнить свою благосклонность чисто французским расположением... Однако, не будучи космополитом по части наград, я предпочел удалиться к себе на родину, в Италию. Я уступил ее королю. Говорят, Людовик XV был очень доволен. Он любил ее не в пример больше последующих фавориток, и в день ее неожиданной смерти предполагал скорбеть до конца жизни. Правда, скоро ему помешала маркиза де Помпадур.

Маленький Квинола помолчал и спросил:

- Вам, сударыня, ничто не напоминает эта история?

«Конечно же!» я хотела сказать, но вместо этого вздохнула, и как будто сбросила с себя наваждение. Ушла и мелодия флейты. Было темно и тихо. Слышалась только улица за оконными стеклами. Ее глухой мерный гул оставался обычным, пока какой-то байкер на бешеном мотоцикле не погнал смерть в сторону ада. Мелодия Глюка на секунду воскресла, но с маркизой де Шатору она уже не вязалась. Если ее блаженная тень и являлась, то вряд ли из рая. Она виделась мне в коллаже пасьянса неверных игральных карт. Неподалеку от какого-нибудь мрачного лекаря-мавра, который спровадил ее на тот свет.

Конец интриги показался мне мелким. Чрезмерное благоразумие слишком банально, чтобы восхищать в исходе романов, даже реальных. Тем не менее, и оно напрашивалось на примечание к «Пиковой даме»! Меня давно не устраивала связь повести с именем одной Натальи Петровны Голицыной. Верно, что Голицына, мать московского генерал-губернатора, бывала в Париже и что внук ее, приятель Пушкина - игрок, однажды удружил поэта рассказом о трех картах, поставив свою бабушку в центре. Но это не означает, что гения питает один источник. Скорее спросишь: уж не поработал ли случай нарочно, чтобы скрыть истину.

Случай или закономерность? - гадала я, отложив старинную книжку. Почему именно с ней плут подался в Нащокинский переулок? Да и сам подарок? Не принес же он Мандельштама или Булгакова. Они тоже жили в Нащокинском. Тогда переулок назывался улицей Фурманова. Но их писательский караван-сарай снесен, а нащокинский домик стоит, еще и бесценный макет имеет. Два с половиной метра на два эта игрушка из красного дерева. Со всеми комнатами двух этажей и полуподвалом. Со всей обстановкой. Только крошечной. Часы там показывают время, простым глазом не различимое. А шлепанцы в спальне впору разве божьей коровке. Коврик под ними в абстрактную крапинку. И главный человечек имеется. Фарфоровый Пушкин. И книжки высотою с наперсток. А в книжках человечки вроде Квинолы, холодные, зеленоглазые, рыжие. И бокальчики в гостиной на каплю вина. Для пиров, которые хозяин устраивал. «Подали на стол мышонка в сметане с хреном в виде поросенка» Не романтический мистик Гофман, задавший моду на куклы, автор Щелкунчика и Коппелиуса, написал эти строки, а Пушкин в письме к жене, жалея, что у Нащокина не было гостей, кроме него.

На кукольный домик Нащокин угрохал все состояние. Сам остался на съемных квартирах. Переезжал с семьей с места на место. Под конец разорился. Волшебный домик отдал в заклад. Но выкупить не успел.

В самый раз было расспросить плута обо всем,

Моему телефонному звонку он не обрадовался. Такое всегда неприятно. Тогда я без церемоний спросила:

- А скажи, каким ветром тебя занесло в Нащокинский.

На другом конце провода сделалось тихо, потом голосом плута было сказано:

- Интересно, какая зараза тебе сыпанула в глаза песок. Раньше ты хоть людей различала. Да я сто лет не был в Нащокинском. Как «Прагу» закрыли и магазин букинистов поперли.

-Ты что из пана Завязанского сделался Заливанским? А может, Непросыханским? Забыл, как передал книжку и смылся?

- Какую книжку?

-Ту самую, что я целую ночь читала.

-Да-да, - сказал плут печально. - Что русскому здорово, то после 22-х часов не купишь. У тебя всегда был букет ментальных расстройств.

Частые гудки разорвали наш разговор. Видно, прозвище «Непросыханский» разозлило, и плут бросил трубку.

Я не знала, что и подумать. Либо он разыгрывает и не хочет признаться, либо, вздремнув над книжкой, я вобрала ее в сон и все, что увидела и саму встречу с плутом, переместила в кукольный домик. А там уже тени приснились не мне, а я - им; потому и ударились в откровения, что призракам все нипочем. И то и другое было мило своей подчеркнутой несерьезностью. Тем и правдивей: экспромт диктуется чувством, объясняется же умом. Судите: снимая жилье, Нащокин переезжал с места на место, но свое огромное состояние вложил не в дом для себя, а в драгоценную историческую игрушку. Мог бы и порядочное поместье купить. Да еще впридачу с крестьянами. Затея его разорила, вынудила жить в заклад. Под конец он и домик заложил. А выкупить не успел. Фантастически жил, фантастически умер. Мгновенно. В храме. Окончив молитву, не поднялся с колен.

Что это, если не знаковое достояние знаменитого переулка? Не код, влекущий людей? Тех же Мандельштама, Булгакова, Гоголя, Кропоткина, Герцена, Надежду фон Мекк, Мстиславского, Шаламова… В разное время они жили неподалеку. Каждый в логике необычного; по другую сторону матрицы бросал вызов судьбе.

Ничего удивительного, что и плута, помешанного на пушкинской «Пиковой даме», достала магия Нащокинского переулка. Странно было бы его там не встретить. Да просто на автопилоте явился.

Законно выглядело и другое.

Когда нелегкая опять погнала меня за процентами и я оказалась на злачном месте, то сквозь большое замызганное окно увидела пустое помещение банка. На стекле черным по белому объявлялось: АРЕНДА. Я поняла, что крутые ребята кинули вкладчиков, и меня в том числе. Дивиться их оборотистым креативным умам и посылать им чертей хорошо, когда считаешь себя овечкой. Но это не так. «Поделом, - сказала себе. - Научишься отличать зов от свиста».

Раздосадованная, я повернула обратно и, дойдя до бульвара, пошла к монументальному Гоголю. Через Арбатскую площадь памятник со значением глядел в сторону своего согбенного бронзового двойника, которого когда-то согнали с этого самого, законного, места. Всей махиной, поднятый на пьедестал во весь рост, советский Гоголь показывал, что утвердился здесь навсегда. Поблизости, около клумбы, прыгали дети, догоняли друг друга, кричали. Только один мальчик, бледный и худенький, пластмассовой соломинкой пускал мыльные пузыри у скамейки. Они взлетали, крутились, сияли радугой, лопались, за ними взлетали новые. От резвых приятелей мальчик отличался и броской бело-сине-красной футболкой; надпись на ней так и била в глаза: «И во сне и наяву я за Борю всех порву».

«Да ну их, - решила я. - Лучше пойду переулками. Там меньше понтов». И, перейдя на другую сторону, положила себе: найти в Собрании Гоголя все о Нащокине. Такие люди, как Павел Воинович, - благородные, начитанные, щедрые, мягкие, добрые, - все это самой высокой пробы и все заодно с безалаберностью, безрассудством, слепыми увлечениями и страстями - клад для писателя. Смешно было бы не найти Нащокина на страницах Гоголя, близко знавшего его. Мнения Пушкина мне показалось мало. Ведь Пушкина самого надували.

Валерия ШУБИНА,

член Союза писателей России

(г. Москва)