Как я философствовал методом тыка

В моем календаре «Святая Русь» (это исторический справочник-хрестоматия русского православного человека) есть серия биографических статей под рубрикой «К познанию России от обратного» ‒ о том, как многие люди научались истине на опыте своих заблуждений. По их примеру опишу свой такой опыт поисков, добытый мне «совой Минервы», ‒ быть может, это будет интересно не только моим детям и внукам. В отличие от моей советской молодости, они сейчас имеют безпрепятственные возможности узнать истинный смысл жизни, сохраненный поколениями предков, и, быть может, осознав это в сравнении с моими трудностями, они этими возможностями охотнее воспользуются и сэкономят себе время поисков смысла жизни, чтобы не быть слепыми в надвигающиеся последние времена.

Стремление осознать смысл своей жизни и смысл существования мiра во мне возникло примерно в 18 лет, в годы окончания Невинномысского химико-механического техникума (по специальности КИПиА). Преподаваемые в нем общественно-гуманитарные дисциплины такого знания не давали, и вообще учили нас совершенно другому смыслу: «построению коммунизма» для будущих поколений (якобы Бога нет, а все тайны мiра железобетонно и навсегда объяснил «научный марксизм-ленинизм»). Хотя тайну при соответствующем настрое чуткого ума можно было бы ощутить даже во всех технических науках: и в атомарном строении вещества (таблица Менделеева), и в законах физики, химии, термодинамики, электротехники, и пронизывающей всех их цифровой основы ‒ математики. Все это свидетельствовано о том, что в материальный мiр заложены идеальные законы, которые не могли возникнуть сами собой «из ничего», и все в них связано какой-то единой закономерностью и смыслом, который предполагается в мiроздании вообще, но ни естественные, прикладные технические, ни советские гуманитарные науки в СССР этого смысла не раскрывали, а принудительная государственная идеология его даже прямо запрещала под угрозой наказания (например, за тайное религиозное воспитание детей).

Эта тайна огромного мiра ‒ и вообще: для чего он существует и мы в нем? ‒ с юности манила меня, песчинку, поиском разгадки, казалось, нужно поднапрячься мыслью ‒ и что-то «щелкнет» в просветленном сознании, пробьет пелену непонимания. И надо для этого повидать мiр целиком, чтобы познать его во всей полноте. В те молодые годы мне вообще казалось, что ничего невозможного для меня нет: нужно только захотеть. На последнем курсе техникума я практически забросил изучение технических наук, схватил по ним несколько троек на экзаменах (и то лишь благодаря хорошей в то время зрительной памяти при авральном прочтении учебников), поскольку параллельно сдавал в Ставрополе экстерном экзамены за среднюю школу, получив аттестат для поступления в дневной институт (чтобы не отрабатывать после техникума положенные три года на производстве).

Выбрал московский инъяз (чужие языки меня тоже интересовали с детства: я часто вслушивался в их таинственные звуки в радиоприемнике как в звуковой отпечаток огромного мiра, и некоторые интересные слова запоминал, не понимая их смысла, чтобы потом узнать). Набрал проходной балл на вступительных экзаменах, однако по каким-то другим критериям не прошел (возможно, подозрительным показался мой идеальный аттестат, почему-то полученный экстерном, да и окончание техникума в том же году я упомянул в положенной биографии) и получил предложение идти в военный институт языков, от чего отказался. Поступить с этим хорошим результатом на иностранные языки в Харькове и Пятигорске не удалось, там было достаточно своих принятых и меня отфутболили, в последний момент успел сдать в Ставрополе экзамены в заочный политехнический, чтобы избежать призыва в армию (было это в 1967 году, тогда заочникам еще полагалась отсрочка; армию же я воспринимал как нечто совершенно чуждое, что на два года затормозит мои искания).

А моторчик «любомудрия» продолжал во мне крутиться непрерывно. Именно для обретения искомого «щелчка» в своем сознании я отправился в Арктику, где в ощущении края земли ожидал «просветления» о смысле бытия. Пытался выразить это ощущение в стихах (скорее всего, графоманских). Вез с собою учебники, в том числе по немецкому языку, философии, истории, международным отношениям.

Путь на Диксон лежал через Москву, где я поведал своему дяде Игорю, кандидату технических наук, планы подготовиться к поступлению в МГУ на философию. Дядя и гостивший у него приятель-переводчик меня обсмеяли: философия ‒ это не профессия, да и какое изучение всемiрной философии возможно в СССР, где вся философия уже досконально расписана и предписана как «единственно верный, потому что истинный», марксизм-ленинизм. Они, конечно, ерничали. Переводчик твердил, что несмотря на первую неудачу с инъязом мне надо все же изучать языки ‒ мол, язык до любого Киева в любой науке доведет, да и «женщин, молодой человек, надо завоевывать языком».

После прочтения институтского учебника марксизма-ленинизма все в нем поначалу показалось складно и увлекательно, сродни научной фантастике: построение «светлого будущего», ради чего стоит жить, но такое ощущение было недолгим. Его развеивала видимая советская реальность, порождавшая огорчение совсем не «коммунистическим» поведением людей, которые совершенно очевидно строить «светлое будущее» почему-то не желали и даже не были к этому способны по своему обывательскому эгоизму. И даже личная жизнь партийных руководителей противоречила их идеологическим лозунгам.

Забавно, что на нашей станции (на мысе Челюскин) при численности полярников всего лишь человек в сорок был «особист» ‒ старый еврей в отдельном секретном кабинете со специальными антеннами, зарабатывавший себе повышенную северную пенсию контролем за нашей благонадежностью (как-никак это была и государственная граница, хотя бежать оттуда было невозможно), впрочем, он появлялся только в кают-компании, чтобы поесть. На 1 мая была устроена почти пародийная, но серьезная «демонстрация трудящихся»: несколько человек «колонной» с красным флагом прошли в метель десять метров между складом и нашей избой-общежитием. Полагались и политинформации, комсомольцы были обязаны по очереди готовить доклады: я подготовил по «философской» работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», подошел к ее пониманию «творчески», с домысливанием, но содержания тех своих фантазий, которые я умудрился выудить из этого скучнейшего текста, уже не помню, кроме темы таинственной «безконечности материи и, значит, безконечности ее научного познания».

Был там и молодой коммунист, который тоже видел партийное политическое вранье, но уговаривал меня: мол, в партию должны вступать такие искренние, как я, чтобы менять ее изнутри. Я об этом несколько дней раздумывал, но Господь уберег.

В то время я начал слушать зарубежные «голоса» (большей частью через шумовые помехи, которые почему-то были даже в Арктике), они вносили свою лепту в выстраивавшуюся у меня «альтернативную» картину мiра. Расхождение между коммунистической пропагандой и реальностью особенно остро я ощутил, когда американцы полетели к Луне, это было грандиозное философское событие в моем мiропонимании, а в советских газетах об этом появилось только несколько строк петитом. Это и стало первым долгожданным «щелчком». Была многомесячная в Арктике сплошная ночь, я глядел на Луну, омываемую волнами полярного сияния, и представлял себе около нее американский корабль ‒ так немецкий ракетчик Вернер фон Браун совместно с тупыми советскими пропагандистами сделали меня «антисоветчиком», пришедшим к выводу, что советская власть скрывает от меня истинный смысл жизни и смысл мiроустройства. Еще больше захотелось заглянуть туда, в пресловутый страшный «капитализм», чтобы увидеть иной вариант человеческого бытия: я замахнулся на поступление в элитарный дипломатический вуз для зарубежной работы ‒ МГИМО.

В моем положении это было утопией: хотя я был всего лишь комсомольцем (приняли меня туда в 14 лет коллективно вместе со всем восьмым классом в Ставрополе) в МГИМО требовалась рекомендация аж от крайкома КПСС, и моя наивная попытка получить столь серьезную грамоту не удалась ни в Дудинке (столице нашего таймырского Долгано-ненецкого национального округа), ни в Красноярске, куда я в 1970 году поэтапно спускался вниз с Челюскина, надеясь добыть рекомендацию личным упорством. Коммунистические начальники на меня смотрели как на странного юродивого, прибывшего без спроса из арктических льдов и не понимающего того, как нужно заслужить доверие мудрой партии. (Впрочем, в таком недоверии ко мне партия оказалась действительно мудрой, учитывая мою дальнейшую биографию...)

Но я решительно «сжег мосты» в ставропольском политехническом, не став сдавать экзамены за третий курс, забрал там документы и со второй попытки, уже по техникумовскому диплому и с «заслуженным» трехлетним трудовым стажем, поступил в тот же московский инъяз на переводческий факультет (для этого достаточна была диксонская комсомольская рекомендация). Было это в 1970 году.

В группе я оказался самым старшим по возрасту и «производственником», остальные десять были вчерашними школьниками, поэтому наш групповой руководитель назначил меня старостой, а поскольку он был и заместителем декана факультета, ему было удобно, чтобы я стал и старостой курса ‒ составлять ему отчеты об успеваемости и посещаемости (это позволило мне самому прогуливать половину неинтересных занятий, особенно по идеологическим предметам). Сняли меня с этой должности на последнем курсе за небрежность в идеологических критериях при назначении студентов на стипендии.

Итак, антисоветчиком (хотя и всего лишь нигилистом), я стал за прошедшее время на севере. За последующие пять лет учебы мои антисоветские взгляды укрепились, ибо я был не один такой, почти все из нашего «антисоветского» кружка мечтали уехать за границу и позже оказались эмигрантами в западных странах.

Такие настроения привели и меня к побегу на Запад (со строительства металлургического комбината в Алжире, куда я в сентябре 1975 года был послан по распределению переводчиком с французским языком после того, как отказался от предложения идти в школу КГБ или работать в АПН с немецким, то есть стать «бойцом идеологического фронта»). И еще такой примечательный для меня «философский» штрих ‒ единственную тройку, зарубив себе красный диплом, я получил на самом последнем госэкзамене, философском: по «научному коммунизму», вступив в пререкания с экзаменаторами, чему даже обрадовался и «гордился» этой оценкой.

Это был для меня побег из марксистского муравейного инкубатора «строителей коммунизма» в «свободный мiр», где я с нетерпением предвкушал наконец-то раскрытие всех тайн мiроздания ‒ поскольку там истину не запрещают. В СССР вся немарксистская литература хранилась в спецхранах разных категорий секретности, доступ куда был возможен лишь по письменному «отношению» от руководства института для написания дипломных и научных работ; лишь на короткое время я смог этим воспользоваться на последнем курсе, в библиотеке иностранной литературы, методом тыка. Разочаровал Der eindimensionale Mensch von Herbert Marcuse, не дочитал его; удивил журнал Stern, в котором хвалили кого-то из «культурных» советских вождей, кажется, председателя КГБ Андропова; в том моем атеистическом состоянии большое впечатление произвел Фрейд (Abriß der Psychoanalyse); а наиболее полезной оказалась толстая книга J. Bohenski. Handbuch des Weltkommunismus.

Готовясь к побегу, еще в Москве я составлял список имен и трудов, которые за границей необходимо изучить в первую очередь: это была в основном та «буржуазная» философия, которую постоянно «разоблачали» в соответствующем разделе «Литературной газеты» и в философских брошюрках общества «Знание» (то и другое я выписывал, как и толстый журнал «Иностранная литература»). Все это дополнялось чтением статей в советской философской энциклопедии. Мои образовательные цели и методы строились просто: раз коммунисты что-то ругают, ‒ значит, там правда.

Особенно меня привлекало часто критикуемое мiровоззрение экзистенциалистов ‒ именно в их стремлении к нахождению смысла бытия в несовершенном мiре. Домысливая их советскую критику, я выработал себе свой доморощенный экзистенциализм: если мiр безконечен (а это утверждение материализма мне казалось очевидным), то в его безконечности возможно существование всего, что мы только можем себе вообразить: где-то атомы случайно сложатся именно в такую реальность из безконечно возможных. (Безконечность ‒ это тоже таинственная категория из Непостижимого, демонстрируемая и математикой в виде иррациональных чисел, безконечных десятичных дробей наподобие числа π.) Поэтому в мiре нет единого смысла, он в своей безконечности абсурден и состоит из множества смыслов и даже параллельных и противоречивых мiров, а потому цель жизни человека: построить в этом абсурдном океане безсмыслицы свой остров и наделить его своим смыслом. (Размышления на эту тему вкупе с невозможностью увидеть запретную «другую сторону Луны» ‒ западный мiр ‒ отразились в написанном мною тогда рассказе «Открытие Сени Карлова», который я недавно, почти полвека спустя, по инициативе одного из литературных сайтов, опубликовал как свой личный «артефакт» советской эпохи.)

Полезные экзистенциальные ощущения дали полгода в Йенском университете, куда нашу группу в 1973-74 году послали по обмену. Хотя это была социалистическая ГДР, все же атмосфера там была свободнее благодаря психологическому соседству Западной Германии, которая незримо присутствовала в жизни как привлекательная альтернатива, и туда гэдээровцы постоянно бежали. Впрочем, опекавшие нас местные «комсомольцы» (FDJ) были более «идейными, чем мы, советские студенты, и на нас даже доносили в связи с нелояльными к «старшему брату» (СССР) политическими высказываниями (курировавший нас преподаватель-немец вынес мне предупреждение).

Я познакомился с местными «антисоветчиками», в гостях у них смотрел западногерманское телевидение, мне дали читать по-немецки «Доктора Живаго» и стихи известного диссидента Бирмана, а в библиотеке взял что-то из Ницше (он был там в открытом доступе). Ни то, ни другое, ни третье не произвело впечатления, и тем более «щелчка». Наиболее важным философским приобретением стало тогда само пребывание за пределами СССР: «оказывается заграница действительно существует», и я заглянул туда «через форточку». (Еще более острым таким экзистенциальным ощущением через два года стала «материализация» итальянского сапога под крылом самолета «Аэрофлота», черного берега Африки, а три месяца спустя ‒ белоснежных Альп и за ними плоской Европы, которая показалась крохотной, позже ‒ «инопланетной» Америки.)

Однако если мiр безконечен и в его безконечности может реализоваться все, что мы только можем себе вообразить, то возможен и Бог, ‒ такие мысли, возвращавшиеся из полета в безконечность, стали у меня появляться на последнем курсе инъяза от общения с верующими друзьями в нашем антисоветском кружке. Но если Бог тоже где-то существует, то ведь Он Всеобъемлющий и Всезнающий, и, следовательно, Он объединяет в единое целое все возможные параллельные мiры каким-то единым всеудерживающим смыслом.

Но до уяснения этого единого смысла предстоял еще важный затяжной прыжок в неизвестность без парашюта: авантюрный побег из Алжира с женой и трехлетним сыном не был подготовлен, покинуть страну, «избравшую путь построения социализма», было невозможно без советского разрешения (понадобился месяц алжирских скитаний на нелегальном положении), но решение пришлось принимать срочно, чтобы не быть отправленным в СССР за несанкционированное общение с иностранцами (поездка с ними в Сахару) ‒ и тогда уже путь за границу был бы навсегда закрыт.

Я тогда не представлял себе, как в Германии принимают беженцев, и был готов первое время «ночевать под мостом», мы запаслись еще в Москве и самыми необходимыми лекарствами. Все это оказалось излишним, т.к. в то время беглецов из СССР на Западе было мало и их принимали охотно, сразу давая политическое убежище (нас даже принудили к этому, отказавшись дать вид на жительство с советскими зарубежными паспортами, мы ведь наивно предполагали вернуться и я был готов понести наказание лет в пять лагеря за самоволку), это нам предоставило все социальные права (я получил пособие по безработице, потом стал зарабатывать переводами, которые хорошо оплачивались). Конкретно же ‒ это был побег в Мюнхенский университет на долгожданную «альтернативную» философию.

Уже в Алжире чтение французских экзистенциалистов оказалось скучным (за проведенные три месяца успел купить и прочесть что-то небольшое Камю и Сартра, карманного формата) и это не открыло мне в них духовных родственников. На философском факультете сразу же почувствовал некоторую интуитивную чужесть к предписанной тяжеловесной программе, ибо она вместо объяснения смысла бытия сначала предлагала студентам дотошное изучение философских школ, категорий и методов: то, как познавали философы его смысл своим умом, а не то, для чего бытие и человечество существует ‒ а именно с этого и для этого я надеялся начинать там учебу...

Думаю, все же напрасно я поторопился тогда бросить эту возможную свою философскую «альму матер», ибо такая философская база в дальнейшем тоже пригодилась бы для полноты картины. Но меня сразу увлекла русская эмигрантская православная философская литература, которая была нацелена именно на познание смысла, а не методов. И в ней также было достаточно православных анализов древней и западной философии. Все, наконец, стало ясно, а западная наука любомудрия ‒ ненужной. В то время мне было уже 28 лет...

И мне было очень досадно, что эта русская литература была недоступна мне раньше, сколько было напрасно потерянно времени для обретения истины методом тыка. Во мне наконец-то окончательно и положительно «щелкнуло» (вместе с прочтением Евангелия; признаюсь, что первым импульсом стала изданная в эмигрантском издательстве книга «Небо на земле» о. Александра Меня, хотя потом я осознал и его уклонения от истины в других вопросах), и я стал превращаться в другого человека: зрячего. Поэтому моим главным стремлением в последующие два десятилетия стало участие в деятельности русской эмиграции (я стал работать в издательстве «Посев»). Моей горячей целью стало несение этого запретного знания соотечественникам в Россию в надежде на ее возрождение после падения коммунизма, которое я считал неизбежным, как и свое возвращение. Эта основная работа у меня занимала все время, с краткими перерывами для заработка на жизнь семьи техническими переводами, точнее ‒ для выплаты накапливавшихся долгов, которые я доводил до критической черты, а затем погашал авральной работой. (Смешны постоянные обвинения в мой адрес от красных совпатриотов: якобы я «бежал на Запад ради мюнхенских колбасок с пивом» и там «продался ЦРУ», стал «предателем Родины». Если бы я не попал в Зарубежную Русь ‒ не знаю, к какому самосознанию и пониманию Родины я бы пришел в своей жизни и сколько бы еще ошибок наделал методом тыка...)

Итак, в Русское Зарубежье я попал антисоветчиком-западником. Однако атмосфера в кругах эмиграции была специфической национальной, с гордостью быть русскими, и это невольно воспитывало. Запомнился мне такой эпизод: на одном из первых моих посещений вечеров в Толстовском фонде меня представил как нового эмигранта своим знакомым Леонид Иванович Барат, один из столпов мюнхенской общины; на это кто-то ему скучно ответил, мол, теперь новоприбывших много. А Леонид Иванович на это горячо возразил: «Да, но ведь он русский!» ‒ и это как-то непроизвольно наложило на меня обязанность соответствовать такому определению.

С первым эмигрантом я познакомился в мюнхенском книжном магазине, покупая русские книги, это был работавший там Клавдий Александрович Фосс, бывший начальник контр-разведки Русского Обще-Воинского союза. Он дал мне первые политические ориентиры и посоветовал идти в НТС, поскольку «они единственные, кто что-то делает». К тому же в НТС была «орденская» служебная дисциплина, которая тоже мне много дала, обтесывая мои советские «родимые пятна». Как-то, отвечая на вопрос о родителях, я сказал, что отец русский, а мать украинка. На что член Совета НТС Г.А. Рар наставительно меня поправил: «Запомните, никаких украинцев нет!». И, видя мое удивление, пояснил: «Они русские, а украинцами их назначили большевики для расчленения русского народа. Украину создал Ленин».

Во Франкфурте и чтение религиозно-философской литературы перестало быть хаотичным (тогда как первое время в Мюнхене я с доверием набрасывался на все, что попадалось под руку в магазине у Фосса и в «Нейманисе»). Книги мне рекомендовала по своему выбору А.Н. Артемова, супруга председателя НТС, и они формировали фундамент моего нового мiровоззрения. Кроме того, по моему желанию, в редакции журнала мне поручили вести религиозно-философские разделы, хотя в сущности я, будучи неофитом, только постепенно в ходе этой работы приобретал необходимую для нее квалификацию.

Русское Зарубежье ‒ мой лучший в мiре университет

Именно эмигрантские православные любомудры, о существовании которых я ничего не знал в СССР, открыли мне искомую тайну бытия. Сокрушение православной России в 1917 году побудило русских философов осмыслить причины этой утраты и уникальное удерживающее значение православной России в человеческой истории: Россия не такая страна, «как все», и сокрушилась она под натиском врагов оттого, что стала утрачивать это сознание своей миссии, а еще одна страна «как все» вместо Третьего Рима Богу была не нужна. Революция оставалась последним средством для научения русского народа ‒ методом «от обратного».

Одни поняли опасность раньше и поднялись с оружием на оборону России от богоборческого Интернационала (большое значение в моем политическом самоопределении еще в студенческие годы имело то, что мой дед Виктор Леонидович Назаров был белым офицером, которого расстреляли красные; красные партизаны убили и моего прадеда-священника в знаменитом погроме интеллигенции в Кузнецке в декабре 1919 года). Другие патриоты России недолжное и должное осознали позже и лучше ‒ в эмиграции, на опыте утраченного. Но большинство в нынешней РФ, к сожалению, до сих пор ничего не поняло, поскольку и советская и постсоветская власть этому препятствуют ‒ теперь уже не в коммунистических, а в чисто эгоистических целях, чтобы не каяться и войти со своими неправедными миллиардами в «общечеловеческую семью» Нового мiрового порядка.

Среди эмигрантских философов и богословов были разные философские направления, которые можно объединить в два главных: «правда о земле» и «правда о Небе» (подробнее об этом я позже написал во втором томе книги «Миссия русской эмиграции» и тут подробно не буду повторять). «Правда о земле» ‒ это, на опыте познания всех противоборствовавших в ХХ веке идеологических систем, осознание должного устройства человеческого общества в целом, согласно его духовной природе, и построение такового России после падения коммунизма. «Правда о Небе» ‒ это напоминание о главной цели земного устройства, которое призвано обезпечить своим гражданам наиболее благоприятные условия для вхождения в вечную жизнь в Царстве Небесном.

Разумеется, две эти правды должны быть взаимодополняющими, но это происходило не всегда. Некоторые философы и богословы (в либерально-демократических церковных юрисдикциях) порою уклонялись в вольнодумство и земной утопический хилиазм (идея совершенного Царства на земле), а их оппоненты-молитвенники (в консервативной Русской Зарубежной Церкви) порою отрицали любую политическую активность эмиграции в принципе, хотя это означало бы просто дезертирство из идущей в мiре войны за Россию; Церковь ведь в своей истории благословляла народ и его вождей на борьбу с врагами Божиими, молясь о Божией помощи, и в такой политической и даже вооруженной борьбе есть также несомненная духовная ценность.

Только в таком сочетании политики и религии и в таком масштабе возможно правильное понимание действующих в мiре сил, что необходимо и в личной духовной жизни, и в общественно-политической деятельности, от которой никому никуда не деться (а т.н. «неучастие в политике» есть форма участия в виде нравственного равнодушия и дезертирства, ‒ так я это воспринимал, нуждаясь уже и в личном нравственном оправдании своей жизни в эмиграции, а не со своим народом в России).

Активная антикоммунистическая эмиграция и, в частности, НТС, в издательстве которого я стал работать, надеялась возродить Россию на основе идеологии «правды о земле». Солидаризм (корпоративистская идеология НТС 1930-х годов) толковался как «социальная проекция христианства». Большое значение имели социально-философские работы православных авторов парижской школы (С.Л. Франк, Н.А. Бердяев, о. Сергий Булгаков, Б.П. Вышеславцев и др.; сейчас я их упоминаю только в этом аспекте, невзирая на проницательную религиозно-философскую критику их в фундаментальном труде прот. Василия Зеньковского), мне были важны и статьи прихожанина РПЦЗ И.А. Ильина в цикле «Наши задачи» ‒ это был для меня учебник идеологической мудрости.

Сочетание «правды о Небе» и «правды о земле» содержало в себе и важнейший аспект в философском познании смысла истории, раскрываемого в православной историософии. На этом уровне чрезвычайно важным для моего мiровоззренческого становления было уяснение еврейского вопроса как ключевого в понимании духовных процессов в мiре.

В СССР я о евреях не задумывался, и когда однажды в детстве спросил маму, почему она их не любит (евреем оказался платный врач, к которому она меня возила из нашего села Бешпагир в Ставрополь и которым осталась недовольна), она ответила на мой вопрос: «просто не люблю, они всегда себе на уме». Этот так называемый «бытовой антисемитизм» она, наверное, имела традиционно как выросшая на Украине, где неприязнь к еврейству имела исторические корни (это заметно у Гоголя). У меня ничего подобного не было, с политическим еврейским вопросом пришлось столкнуться уже в Русском зарубежье в его конфликте с так называемой «третьей эмиграцией», в значительной мере антирусской. Подробно этапы моего познания этого феномена описаны в главе 23 «Миссии русской эмиграции».

Тут вкратце. Обращать внимание на еврейский вопрос, что «они» не такие, как все, и в СССР/РФ и во всем мiре давно уже считается неприличным. На это наложено негласное табу, или, как его назвал один из честных евреев, осмысляя их роль в революции, ‒ «юдофильская повинность российского общества» («сборник «Россия и евреи», 1924). Несоблюдение этого правила называется «антисемитизмом». Те выдающиеся русские историки и писатели, которым в наше время неизбежно пришлось затронуть этот вопрос в своем творчестве, отвергая обвинения в «антисемитизме», нередко говорят примерно так: «меня евреи не интересуют сами по себе до тех пор, пока они не вмешиваются в судьбы России».

Но ведь они вмешивались и вмешиваются, и не только в России. Нельзя не видеть, что они на особом положении во всем мiре, определяя его развитие, чем они сами гордятся. И этот мiровой феномен не может не озадачивать людей, которые не согласны быть слепыми. Разгадки его давались разные: социальные, политические, примитивно биологические (языческие). Бытовой т.н. антисемитизм» распространен во всех народах, где имеется еврейская диаспора, и поскольку все эти народы имеют разные законы, традиции и культуры, ‒ общую причину этого явления следует искать в самих евреях, а не в тех, кто с ними боролся, ‒ писал еврейских историк XIX века Бернар Лазар (Lazare, Bernard. L’Antisemitisme, son histoire et ses causes. Paris, 1894).

Меня от т.н. «антисемитизма» уберегла именно православная историософия, объясняющая смысл истории и место в ней богоизбранного народа, в своей гордыне изменившего своему призванию, убившего истинного Мессию-Христа и готовящего пришествие «иного» мессии, противника Бога, строя его царство антихриста. Все это четко изложено в церковном учении на основании Библии и отражено мною в книгах и статьях, в том числе в полемике с еврейскими оппонентами, например, со служащим теперь в Пентагоне моим бывшим другом из нашего студенческого антисоветского кружка (он тогда был прихожанином у о. Александра Меня): Диспут Назарова с Кацманом о «православном антисемитизме». (Надо бы все же выполнить свое намерение 1980-х годов: собрать сейчас все вместе и издать обещанную тогда книгу «Русские и евреи в драме истории. От Адама до антихриста».)

Так вот: еврейский вопрос ‒ не один из частных национальных вопросов, а стержневой. В нем отражен смысл истории, и без понимания этого невозможно понять развитие человечества со сменой эпох в общепринятой ныне лестнице «прогресса»: падение западной и восточной Римской империи (Второго Рима), христианское Средневековье и гордыня католического раскола, Возрождение, Реформация и капитализм, Буржуазно-демократические революции, «Русская революция», инициированная западными демократиями и открывшая «новую эпоху мiра» (по выражению британского премьера Ллойд-Джорджа), сущность исторической России и богоборческого СССР, Мiровые войны, финансово-цифровая Глобализация и конец истории; вне этой шкалы и масштаба невозможно понять и ежедневную сводку новостей.

Первая мiровая война сокрушила Православную Россию ‒ Третий Рим, удерживающий пришествие антихриста, и международное еврейство сыграло в этом решающую роль: идеологическую, организационную, финансовую, кадровую. Так называемый «русский коммунизм», вопреки утверждениям западной советологии (и Бердяева) основывался на западном марксизме, который стал секулярным коллективистским вариантом иудейских чаяний «земного рая» - в этой оценке сходились и русские философы (В.С. Соловьев, о. Сергий Булгаков, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, Г.П. Федотов, А.Ф. Лосев), и один из духовных лидеров сионизма - М. Бубер («Еврейство и человечество»), и даже некоторые связанные с масонством большевики (А.В. Луначарский в работе «Религия и социализм»). А предназначена эта идеология была в первую очередь для разрушения Православной России, мешавшей мiровому господству еврейских банкиров (в западных странах они компартиям ходу не дали, несмотря на их огромную поддержку из СССР).

Вторая мiровая война уничтожила европейскую национально-христианскую оппозицию (остававшиеся православные монархии и корпоративные государства, основывавшиеся на католическом социальном учении) и дала антихристианскому еврейству небывалое всемiрное влияние. Победители подарили евреям и антихристианское нацистское государство с лукавым названием «Израиль» (духовный смысл его противоположен библейскому Израилю как богоизбранному народу) ‒ седалище для воцарения антихриста в духовном центре мiра, на оккупированной Святой Земле. Юдофильская повинность мiрового сообщества выросла в т.н. «Богословие после Освенцима» и религию «Холокоста», которая требует прощать любые преступления и агрессии этого государства, а критика «Израиля» приравнивается к «антисемитизму» (хотя другие страны за малейшие нарушения, часто вымышленные, подвергаются гуманитарным войнам). После сокрушения Америкой СССР (за ненадобностью, когда он выполнил свою роль) единственная сверхдержава США стала мiровым жандармом на службе еврейства по достижению его целей.

«Мы живем в еврейском мiре, и всякий, кто хочет быть успешным в нем, должен жить в еврейской системе ценностей» ‒ таково содержание примечательной книги еврейского профессора Ю. Слезкина «Еврейский век» (The Jewish Century). Вся мiровая культура, наука, политика уложены в прокрустово ложе еврейской «Эры Меркурия» (смягчающее название руского перевода этой книги). Однако историк, политик, специалист в любой гуманитарной науке, подчиняющийся этим требованиям, слеп и профессионально непригоден без знания православной эсхатологии и места еврейского народа в ней.

Только в рамках православной историософии раскрывается сущность сокрушения евреями исторической России и ее удерживающее мiровое значение, которое хорошо показано в сборнике архимандрита Константина (Зайцева) «Чудо русской истории». Он же, видимо унаследовав от отца еврейский темперамент, будучи главным редактором «Православной Руси» (органа РПЦЗ), постоянно писал эмоциональные статьи о приближающемся царстве антихриста, увещевая вместе со своим учителем, архиепископом Аверкием (Таушевым), политическую эмиграцию не упрощать смысл Холодной войны как борьбу добра и зла, а видеть главный ствол «мiровой системы зла», произрастающий именно в т.н. «свободном мiре», откуда вышел и коммунизм как одна из ветвей сатанинского древа. Архимандрит Константин и И.А. Ильин, наряду с С.Л. Франком, о. В. Зеньковским и о. Г. Флоровским, своими трудами стали наиболее важными из «наставников» в моем эмигрантском «философском университете». (О церковных разногласиях Русской Зарубежной Церкви с либеральными юрисдикциями и о моем выборе РПЦЗ следует говорить отдельно, и это у меня подробно рассмотрено в книге «Миссия русской эмиграции».)

К сожалению, руководители НТС и тем более их смена в 1990-е годы оказались не способны осознать подлинную мiровую систему зла, поэтому их лояльное отношение к Великой криминальной революции в России в 1990-е годы (по принципу: страшнее коммунизма в мiре зверя нет), побудило меня в 1987 году выйти из кадровой системы (из «Посева»), а в 1993 году и из членства в НТС, который поддержал ельцинские «реформы», включая расстрел парламента. (Описано мною в подборке писем и публикаций: «НТС в эпоху крушения коммунизма. Как и почему я вышел из НТС, 1992-1993». К сожалению, некоторые мои тогдашние друзья и начальники объясняли мой уход тем, что «Назаров свихнулся на евреях и стал совпатриотом»...)

Тогда я решил, обретя единомышленников в СССР/РФ, что уже способен самостоятельно способствовать перенесению в Россию опыта Русского Зарубежья как открывшейся возможностью публикаций во многих газетах и журналах, так и, вернувшись в 1994 году в Москву, созданием своего издательства «Русская идея». Об этом опыте моих все еще оптимистических надежд и неудач говорится в последних двух главах книги «Миссия русской эмиграции». Пожалуй, это главная книга, отражающая обретение итога моего любомудрия, хотя второй том, написанный в 1990-е годы и отредактированный в 2014-м, до сих пор так и не дошли руки издать типографски (есть лишь в электронном виде на сайте РИ) ‒ главным образом потому, что у меня возникло ощущение: уже ничего не изменить ни в России, ни в мiре. Поэтому нет энтузиазма и к переизданию давно разошедшихся книг «Тайна России» (1999) и «Вождю Третьего Рима» (2004, 2005).

«Блажен, кто мiр сей посетил в его минуты роковые...»

И вот, в наступающих «сумерках» своей биографии, прихожу к итогу, доставленному мне полетами «совы Минервы», исследовавшей все мои этапы философского познания мiра: юношеский «моторчик» онтологического любопытства, плюралистический абсурдизм с доморощенным экзистенциализмом, наивная надежда обрести философскую истину в «свободном мiре», парижская «правда о земле» в корпоративном духе солидаризма, историософское познание еврейского вопроса как стержня истории и места России в ней, крах коммунистического режима и попытки участия в «обустройстве России», и, наконец, ‒ нынешнее осознание невозможности улучшить мiр человеческими усилиями, поскольку «Весь мiр лежит во зле» (1 Ин. 5:19). Это зло на наших глазах сгущается, и Россия после падения коммунизма всего лишь становится олигархическим сырьевым придатком «системы мiрового зла».

Вопреки множеству патриотических программ «Возрождения России в новом великолепии» и даже «Всемiрного Русско-Славянского Царства», места для такого счастливого проекта в нынешнем мiре не предусмотрено. Самое большее, на что могли надеяться наши святые предсказатели в прошлом веке, это что наш народ осознает свой революционный грех и покается в своем падении ‒ только тогда и сможет возродиться Россия. Вот что слышал от старцев и передал нам архиепископ Феофан (Быстров) в 1930 году:

«До пришествия антихриста Россия должна еще восстановиться, конечно, на короткое время. И в России должен быть Царь, предъизбранный Самим Господом. Он будет человеком пламенной веры, великого ума и - железной воли. Так о нем открыто. Будем ждать исполнения открытого. Судя по многим признакам, оно приближается, если только по грехам нашим Господь Бог - не отменит и не изменит обещанного. По свидетельству Слова Божия и это бывает».

Такой вариант покаяния и восстановления был возможен, но его не допустили ни коммунисты в 1940-е годы (Пророчество прп. Аристоклия о войне и почему оно не исполнилось), ни их преемники в 1990-е. Глядя на состояние нашего оболваненного народа и его правящего слоя (включая руководство Церкви), не желающего выносить урок из революции, скорее видится утопичность этой надежды: недостойны мы спасительного предсказания, и Господь не может его осуществить насильно для народа, который в этом не нуждается.

Это, однако, не значит нашего примирения с неправдой и злом.

В последние годы, когда на меня, вопреки моему намерению, выпала обязанность возглавления одной русской патриотической организации (и я не мог от этого отказаться, хотя у меня нет призвания к организационной работе), мое сдержанное отношение к общественно-политической деятельности может многим казаться пассивным. Ведь об активности у нас обычно судят по уличным митингам и т.п., а я не вижу серьезного смысла в такой суете, например, в «Русских маршах», которые похожи на выпускание пара и самоудовлетворение разношерстной тусовки. Не все соратники понимают и мое нежелание союзничать с большинством других активных патриотов, хотя я не отвергаю этого в принципе: вопрос в том, в каких рамках сотрудничать и какие цели себе ставить. Да и не заниматься же всем одним и тем же, должно быть разделение труда в общем деле.

В моем представлении целью должно быть содействие прозрению тех, кто способен прозреть, без надежд на политический успех ‒ в нынешних условиях это была бы напрасная утопическая трата и без того малых сил. То есть целью должно быть сохранение и по возможности распространение трезвомысленного православного мiровоззрения, делающего человека зрячим. Если Господь увидит, что таких людей достаточно для оказания им помощи Свыше ‒ Он ее окажет. Но не иначе и не вопреки их воле. Поэтому и многие «пророческие» предсказания, планы и публикации православных патриотов мне не кажутся серьезными, особенно если в них благие пожелания превращаются в сектантские мантры с оптимистическим «барабанным боем». (См.: О монархии и о трезвомыслии.)

Таким образом, у меня это не пассивность и не смирение перед злом: свидетельство этому ‒ мои постоянные статьи с анализом происходящего в РФ и в мiре, но, признаюсь, уже без надежды на то, что они могут что-то изменить. Для понимания их сути читателю необходимо иметь некоторую основу православного мiровоззрения, а это даже у наших патриотов встречается далеко не всегда, поэтому меня обвиняют в работе на ЦРУ и КГБ, а патриархийные активисты ‒ в «антицерковной деятельности» и «разобщении народа», и на ТВ я персона нон грата с 2005 года («Письмо 500», вызвавшее международный скандал). Но просто я ощущаю как нравственный императив свой долг перед моими почившими наставниками в Русском Зарубежье, сделавшими меня зрячим, перед их трудами и их наследием, ‒ чтобы хотя бы в интернете сохранять этот критерий доступным для ищущих, стремящихся быть зрячими так же, как этого желал я, начиная с юности.

К тому же в масштабе православной историософии это не пессимизм, а пессимистический оптимизм трезвомысленного мiропонимания без впадения в утопические ловушки. И суть его в следующем.

Законы и устройство мiроздания созданы Богом-Творцом, открываются они ищущим истину любомудрам, приходящим таким путем к осознанию Творца, Который раскрывается в мельчайших деталях Своего творения. Любомудрие может осознавать и «Духовные основы общества» (примечательно такое философское исследование С.Л. Франка), в том числе нравственные законы, на основе которых только и возможно построение должного государства на земле. (В Церкви эти законы уже обретают форму православной идеологии, богословских догматов и практических таинств ‒ «Правды о Небе».)

Однако в наше время человечество слишком далеко отошло от этого знания и даже от потребности его иметь. Ныне познавательные открытия науки все больше используются не любомудрами, а стяжателями для эгоистичной эксплуатации планеты. Стяжатели покупают и ученых для все большего овладения мiром и расширения своей власти над ним вместо Бога, а обслуживают это современные «любомудры» (мондиалисты или глобализаторы, подробнее в гл. VI книги «Вождю Третьего Рима»). Этот богопротивный легион ученых и стяжателей, дерзко и своевольно терзая мiроздание своим скальпелем для построения «прогрессивного» богоубежища, все опаснее приближается к взрывателю саморазрушения мiра на границе дозволенного. Возможно, этот взрыватель уже тикает в тех науках, которые пытаются не познать непостижимую Божию премудрость, а узурпировать Его творческие права в создании материи и жизни: в недрах подземного коллайдера (абортария атомного микромiра) и в генно-инженерных пробирках биолабораторий...

Поскольку безбожные мiроправители и их высокооплачиваемые придворные «любомудры» уже не могут остановиться в своем ненасытном своевольном и безбожном пожирании плодов с Древа Познания, сотрясая его в сатанинском экстазе «по ту сторону добра и зла», то конец мiра неизбежен ‒ именно это предвидено и предсказано в Священном Писании. Так же, как, сея пшеничное зерно, крестьянин заранее знает, какой плод в нем заложен, так и Верховному Садовнику было известно, что из посеянного диаволом семени анчара неизбежно произрастет смертельный плод. Своевольное срывание плодов с Древа познания добра и зла, без четкого их различия, столь же опасно: «не ешь от него, ибо... смертию умрешь» (Быт. 2:16-17). Любомудрие на службе у сатаны не даст ему власти над мiром, потому что злоупотребит Законом жизни и приведет в действие Закон смерти, чего-то нейтрального между ними нет.

Разумеется, сатана это тоже знает, но в своей исступленной ненависти к Богу готов пожертвовать и собой, обманывая людей своими утопическими программами «рая на земле». Испорченная грехом земля для этого непригодна, а все революционные «благие программы», игнорирующие это, способны лишь заменять одни виды зла другими. Поэтому мудрая мысль Франка о постижении непостижимого предостерегала и от самоуверенной переделки земного мiра его «спасителями», даже если они украшают себя Божьими хоругвями. Франк назвал это «Ересью утопизма»... (С.Л. Франк. По ту сторону правого и левого. ‒ Париж: YMCA-PRESS, 1972).

«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», ‒ вот образ мiра, в котором мы живем. Мы пришли к состоянию, описанному апостолом Иоанном: «свет пришел в мiр; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы» (Ин. 3:19-20).

Тьма в мiре все больше сгущается, но и свет не иссякнет до конца истории. Его поддерживают еще немало праведников, ради которых Господь удерживает мiр от разрушительного конца, чтобы как можно большее их число пополнило Царство Божие.

И независимо от того, сможет ли еще православная Россия воскреснуть как государство (если Господь смилостивится над нами по молитвам Сонма наших Небесных заступников-мучеников, явленных нашим народом в эпоху богоборчества), или же в ней останется только спасаемый Христом малый «стан святых и град возлюбленный» (Откр. 20), ‒ для живущего ныне остатка православного народа именно этот ориентир в любом случае является должным и безошибочным нравственным императивом: жить так, как если бы от меня зависело спасение России, ‒ так учили мои эмигрантские наставники и так жили наши святые подвижники в самые страшные годы террора.

Осознавать это в наше время даже в РФ становится все труднее как из-за руководящих лжепастырей (учащих примирению со злом в нашей истории, в настоящем, и в будущем царстве антихриста), так и из-за ревнителей не по разуму, одни из которых ослепляют нас своими «пророчествами» о неизбежном мiровом величии «уже искупленной» России, другие лишают сил и надежды безответственными паническими криками об антихристе «Волк! Волк!».

Мне бы очень хотелось, чтобы мои дети и внуки вдумались в этот мой жизненный опыт, чтобы быть зрячими, а не слепыми в сгущающихся сумерках мiра. Для этого им не нужно искать истину, как долго пришлось мне, методом тыка ‒ достаточно довериться дедовскому личному опыту и двухтысячелетнему опыту отцов Церкви, которые столетиями учили наш народ и научили меня.

Я знаю, что молодому поколению, и вообще в плюралистической демократии, принято считать любую истину ‒ всего лишь «точкой зрения», одной из многих возможных. Это можно сказать о большинстве идеологий и религий. Но Православие истинно для нас не только потому, что оно «патриотично», и не потому, что оно так утверждает о себе в согласии с традиционной верой предков (это свойственно любой религии), но и потому, что Православие точно знает своим логическим и духовным знанием, почему не истинны все другие толкования мiра. Православие ‒ точная наука, которая учитывает и всякое «познание от обратного», явленное нам в истории и в святоотеческом Предании. Как можно видеть, в своей жизни я пришел к этому выводу именно поэтапным познанием и преодолением многого неверного...

Михаил Назаров,

руководитель из-ва «Русская Идея», писатель,

член Попечительского совета РПО им. Императора Александра III

(г. Москва)