В кабинете университетской канцелярии было душно. Назойливая муха, влетевшая в кабинет, норовила то и дело усесться на чернильницу, чем очень досаждала Михаилу. Отогнав, наконец, рукой монотонно жужжащую вредину, Московский глубоко вдохнул, и старательно вывел первую строку своего прошения:

«Его Превосходительству господину Ректору Императорскаго Казанскаго Университета».

Затем он с волнением, несколько раз пробежал глазами написанное, и аккуратно обмокнув перо в чернильницу, продолжил.

«Окончившаго въ текущем году

Курс Симбирской Гимназии

Сына Надворнаго Совъетника

Михаила Андреева Московскаго

Прошение

Желая получить образование въ ввъренномъ Вашему Превосходительству Императорскомъ Казанскомъ Университетъ, покорнъйше прошу Ваше Превосходительство принять меня въ число студентовъ перваго курса медицинскаго факультета.

При этомъ представляю: аттестатъ зрълости, выданный изъ Симбирской Гимназiи 4 iюня сего года за №909, метрическое свидътельство о рожденiи моемъ, выданное изъ Симбирской Духовной Консисторiи 10 апреля 1902 года за №4039, формулярный списокъ о службъ отца, выданный изъ Туинскаго Полицейскаго Управленiя за №1845, свидътельство о припискъ къ призывному участку за №149, копiи съ означенныхъ документовъ и три фотографическиiя карточки съ собственноручною на нихъ подписью, засвидътельствованного Туинскимъ Полицескимъ Управлениемъ.

Плата въ пользу Университета за первое полугодiе - 25 рублей высылается переводомъ черезъ Туинское Почтово-Телеграфное отделенiе сего же числа. Iюня 29 дня 1911 года.

Къ сему прошенiю своеручно подпiсь

Михаилъ Московскiй»

Закончив писать, Михаил дважды проверил написанный им текст, и только тогда с облегчением выдохнул.

- Ну, как? - послышался за спиной голос отца, - Написал?

Он, в свою очередь, так же перечитал составленное сыном прошение, и вернул его обратно на стол.

- Что ж! Теперь отнеси все документы секретарю, а затем выходи на улицу. Я там тебя ожидать буду. Душно здесь сегодня. Эко народу-то понаехало! - удивился Андрей Николаевич, вытер платком лоб, и направился к выходу.

В коридорах действительно ощущался некоторый избыток посетителей. Многие излишне суетились, и заметно нервничали. От того воздух казался спертым и тяжелым.

Закончив все необходимые формальности, Михаил вышел из здания, где тут же при входе нашел своего отца. Долгожданную прохладу они ощутили лишь в пролетке, когда та с ветерком понесла их по запыленным городским улицам. Впрочем, ехать пришлось не долго, так как переулок под странным названием «Собачий» оказался невдалеке от университета. Здесь в добротном кирпичном доме на втором этаже отец снял для него небольшую, но очень аккуратную комнату со всей необходимой обстановкой.

Михаил решил не возвращаться вместе с родителем домой, а остаться в Казани. До наступления учебы ему захотелось хорошенько изучить город, в котором прежде бывал редко. В тот же день он так же записался в библиотеку, чтобы иметь возможность заранее подготовится к некоторым предметам. Однако ревностное отношение к учебе было не единственной причиной такого решения.

Уже в августе в город должна была приехать Лидия для зачисления на высшие женские курсы. Кроме того, для любимого увлечения дочери Иван Егорович оплатил уроки одного из лучших хореографов, и снял квартиру для нее и взрослой гувернантки.

- Ну, что ж. Теперь давай прощаться, сын! - предложил отец, когда они стояли на перроне вокзала. Он крепко обнял Михаила, а затем с гордостью добавил, - Не посрами фамилии! Помни! Московские всегда служили верно, Богу, Царю и Отечеству!

Андрей Николаевич сделал небольшую паузу, а затем добавил.

- И домой писать не ленись. Мать ждать будет. Ты же знаешь. Да, и я тоже.

Он еще раз обнял сына, а затем, резко развернувшись, быстро зашел в вагон.

- Ступай! - послышалось из тенистого тамбура, - Ступай, Михаил! Не люблю я этих долгих проводов!

Знойный воздух летнего вокзала был наполнен едкими запахами смол, испарявшихся с поверхности пропитанных шпал. Но он не раздражал Михаила. Скорее наоборот. В этот день все, что окружало юного студента, казалось ему необыкновенно приятным. Долгожданный дух свободы, новой самостоятельной жизни кружил голову, словно молодое вино.

Гуляя по мощеным улицам, он с упоением мечтал, что совсем скоро, вот так же они будут прохаживаться здесь с Лидией. И она непременно будет держать его под руку. Он будет дарить ей цветы, и рассказывать веселые истории, от которых она будет громко и заразительно смеяться.

Однако ожидания молодого влюбленного юноши оправдались не полностью. Лидия действительно вскоре приехала в город, но встречались они не так часто, как хотелось бы Михаилу. Лидия много занималась, особенно по вечерам, и очень сильно уставала. Поэтому возможностей для встреч оставалось у нее совсем не много. К тому же строгая гувернантка, буквально, не выпускала молодую пару из глаз. Она, словно филер, преследовала их на прогулках, правда, на почтительном расстоянии. Тем не менее, им все же иногда удавалось обхитрить ее, чтобы ненадолго уединиться для сдержанных, но необыкновенно сладостных поцелуев.

При каждом удобном случае Михаил старался успеть к окончанию ее занятий, чтобы проводить домой. А на первый праздничный весенний концерт, устроенный студентками курсов, Михаил явился с букетом цветов, и после каждого выступления Лидии на сцене, изо всех сил старался перекричать зал своими восторженными возгласами «Браво» и «Бис»!

Так пробежал их первый студенческий год. А летом, в присутствии родителей и родственников, они торжественно объявили о помолвке, но со свадьбой решили подождать до окончания учебы.

С тех пор Михаил стал часто бывать в студенческих компаниях со своей невестой, что доставляло ему немало хлопот. Удивительная, неповторимая красота Лидии, ее грациозность и безупречные манеры буквально сводили с ума его однокурсников.

Однажды Лидия решила подзадорить своего жениха, делая вид, что принимает ухаживания одного из его товарищей, чем едва не спровоцировала настоящую дуэль. Взбешенный ревностью Михаил, ударил соперника по лицу, и даже настаивал стреляться. Правда о том, как это сделать правильно, и тем более, найти подходящее оружие, к счастью, в компании не знал ни кто. С тех пор Лидия не предпринимала попыток подогреть их, и без того, жаркие чувства. А напротив сразу давала понять своим многочисленным ухажерам о полной бесполезности их стараний.

По окончании второго курса, летом 1913 года, гуляя в лесу они едва не стали близки физически. Но в какой-то момент Лидия смогла возобладать над собой, и они едва не поссорились.

- Неужели ты совсем не уважаешь меня!? - воскликнула она.

Михаил долго просил затем прощения, укоряя себя за несдержанность и, одновременно, оправдываясь своей безумной любовью к ней. Нельзя сказать, что инцидент вскоре забылся. Молодые больше не говорили на эту тему, хотя каждый, по своему, несомненно, хранил в своих воспоминаниях эти страстные минуты.

Лето тринадцатого года стало так же памятным для их семей знаменательным событием. В канун татарского праздника Сабантуй, Корсаков наконец торжественно открыл, построенную им земскую больницу. Большую часть средств Иван Егорович вложил лично. Помогли финансами так же местные купцы и некий промышленник из Симбирска. На открытие больницы приезжал и отец Николай, лично освятивший стены новой народной лечебницы.

Корсаков в эти дни имел необыкновенно приподнятое настроение. Непременный участник всех борцовских поединков, по традиции проходивших в праздничный сабантуй, в этот раз Иван Егорович не оставил шанса на победу никому. Он был счастлив, словно ребенок, и даже не пытался этого скрывать. Его давняя мечта о строительстве земской больницы, наконец, сбылась! Не меньше радовались этому событию, разумеется, и жители города. А в городских церквях даже отслужили благодарственный молебен в честь, столь знаменательного, события.

Яркое счастливое лето пробежало быстро и, наконец, наступила осень.

Октябрь был в самом разгаре своего красочного маскарада. Был субботний день. Стояла замечательная солнечная погода. После легкого завтрака Михаил сел за стол, и решил написать письмо домой:

«Дорогие мои, родные и горячо любимые!

Сегодня утром я проснулся с удивительной мыслью о том, что я студент уже третьего курса! Боже мой! Как быстро летит время!

Курс, который мы начали изучать, мне кажется необыкновенно интересным. Я чувствую, как начинаю приобщаться к клинической работе! Вы не представляете, как интересно работать около настоящего больного! Исследовать его, выполнять лабораторные работы по диагностике! Клинические лекции воспринимаются теперь совсем по-иному! И естественно, как горячо поглощает тебя эта работа, когда в душе чувствуешь призвание к этого рода деятельности. Как же я благодарен Ивану Егоровичу за то пристрастие к профессии врача, которое он сумел заложить в мою душу...»

Михаил мельком глянул на часы, и решил отложить письмо до вечера. На свидания с Лидией он всегда приходил с внушительным запасом времени, чтобы не дай бог, не заставить ее ждать. Хотя, пунктуальность и аккуратность и, без того, всегда были его отличительными чертами. Но все, что касалось Лидии, безусловно, имело для него особое значение.

За полчаса до назначенного времени Михаил уже был на условленном месте. В этот день у Лидии был утренний урок хореографии, после которого они договорились встретиться, чтобы затем вместе провести оставшийся день. Михаил зашел в цветочную лавку, и приобрел небольшой, но очень милый букетик. А затем вышел на улицу и, подставив лицо осеннему солнцу, стал дожидаться появления своей невесты.

Желтоватый мягкий свет, словно подсвечивал улицу с боков, и делал слегка размытыми очертания домов. Местами, тротуар был покрыт опавшей осенней листвой. Слабые порывы ветерка, то и дело, разгоняли сбившиеся кучки, увлекая сухие листья в легкие вальсирующие круговороты.

Время близилось к полудню. Михаил осмотрелся по сторонам, и вдруг обнаружил, что улица стала непривычно безлюдной для этого времени суток. Кошки, собаки, все, словно попрятались в испуге или…

Он обернулся назад, услышав нарастающий странный гул, и застыл на месте. Сквозь поднятый неожиданным порывом ветра столб пыли, проступили контуры надвигающейся толпы. Многочисленное сборище людей решительно поднималось вверх по слегка наклонной улице в его сторону. Вскоре стали отчетливо видны те, что шагали широкими уверенными шагами в первых рядах.

Это были рослые, крепкие мужики. В основном бородатые, одетые в черные рубахи косоворотки под пиджаки. В руках они несли церковные хоругви и массивные деревянные кресты. По бокам, иногда забегая вперед, с горящими от волнения и любопытства глазами, мелькали мальчишки. Казалось, мостовая вот-вот застонет под тяжестью десятков подбитых железными набойками сапог. Но пыльный туман, словно адское чрево, все продолжал выталкивать наружу нарастающую массу обозленных людей.

«Черносотенцы!» - наконец догадался Михаил, и отпрянул в сторону, когда марширующие поравнялись с ним. Михаил тщетно пытался разглядеть их лица. Только могучие торсы и густые бороды единой волной проносились мимо него в неудержимом стремлении совершить нечто страшное. Воздух вдруг наполнился потным запахом могучей физической силы, и смердящего смертью, животного страха.

Когда первые, грузно ступающие по пыльной мостовой, ряды продвинулись вперед, Михаил разглядел уже в разночинной толпе иных, казалось, незаметных людишек. В их маленьких, глубоко посаженых глазках, горел по-настоящему звериный азарт. Они выскакивали то там, то тут, и затем быстро исчезали в толпе, прячась за могучими спинами бугаев. В их суетливом движении ощущалось ликование от предчувствия скорой наживы.

- Что они задумали? Куда они идут, полные решимости и гнева? - думал, глядя на них, Михаил.

Сначала нерешительно, но он все же сдвинулся с места, и вдруг увидел в этой живой массе Лидию, беспомощно увлекаемую людским потоком. В страхе и растерянности она озиралась по сторонам, пытаясь найти хоть какую-то помощь. Не раздумывая, он ринулся в толпу и, работая локтями против ее движения, вмиг, оказался около своей возлюбленной. Затем так же бесцеремонно, он за руку вытащил ее на тротуар и, прикрыв своим телом, прижал к стене здания.

Вскоре движение толпы стало заметно замедляться и, наконец, прекратилось совсем. Однако заминка была не долгой. То тут, то там послышались какие-то громкие призывы к мести, и словно затаившийся перед нападением зверь, толпа снова пришла в движение.

- Бей жидов! Спасай Россию! - заревели в толпе голоса, - Кровососы! Ироды! - подхватили следующие, - Кровь младенцев пьют антихресты! - завизжала дребезжащим голосом бабка, совсем рядом, и замахала своими костлявыми кулаками.

Кресты и хоругви вмиг исчезли, и над головами вдруг замелькали дубины и топоры. Толпа разделилась на отдельные группы, которые бросились в лавки и магазины, принадлежащие теперь по закону грабежа, только им одним.

- Господи! Да это же погром! - наконец догадался Михаил, и еще крепче обнял Лидию, - Это же настоящий погром! Они пришли бить евреев! Какая мерзость!

Где-то впереди послышался звон разбитого стекла, а чуть позже раздались душераздирающие человеческие вопли. Вглядываясь в толпу, Михаил снова заметил, те самые, мелкие звериные глазки людей, горящие теперь поистине хищным огнем. По началу, они не нападали. Нет. Некоторое время они прятались за спинами громил, подбадривая их своими криками. Они ждали, нужного им момента. И когда этот заветный час, наконец, настал, они живо хлынули внутрь домов, лавок и магазинов, хватая под руки все ценное. Все то, что могли подцепить уродливые когти падальщиков, обличенных человеческой внешностью.

Огромные, здоровенные мужики незаметно куда-то исчезли, и улица целиком заполнилась беснующимися мародерами, которые начали бесстыдный дележ награбленного, но уже между собой.

Мысли Михаила начали бешено кружиться в голове.

- Так в чем же истинная суть этой чудовищной провокации, которая привела сюда толпу якобы вершащую справедливость? Кто же, вы, настоящие зачинщики и подстрекатели, одурачившие и подчинившие своим интересам эту неукротимую безмозглую силу?! И если кто-то организовал это бесчинство, то должен быть и тот, кто сможет его остановить! Почему же их никто не остановит?

Михаил осмотрелся по сторонам, и вдруг заметил двух городовых, спокойно наблюдающих за погромом со стороны. В какой-то момент их взгляды встретились. Полицейские переглянулись между собой, и будто специально отошли, прикрывшись спинами людей. Однако, спустя некоторое время, с разных концов улицы, все же, раздались тревожные полицейские свистки, и толпа ринулась врассыпную.

Обломки различной утвари, подгоняемые ногами бегущих, полетели вниз под уклон тротуара. Клочья рваной одежды начали путаться под ногами мародеров. Спотыкаясь и падая, друг на друга, они все же постепенно начали освобождать улицу. И тогда, на мостовой явилось первое, безжизненно лежащее тело. Черные кудрявые волосы густо сбились в серовато бурые комки. Сгустившаяся кровь, вперемешку с пылью, залепила дыру в проломленном затылке. А безжалостные ноги, по-прежнему, продолжали топтать человеческое тело, уже не способное с болью реагировать в ответ.

- Несчастный! - подумал Михаил, - А ведь он, пожалуй, даже не сопротивлялся. Он, безропотно, подчинился этой злой силе, по воле которой, его просто положили на жертвенный алтарь. И эта страшная человеческая жертва была принесена в угоду чьей-то выгоде. Какое скотство! Изверги!

Вскоре толпа окончательно покинула улицу. А к погибшему с разных сторон начали подбегать, видимо, родные или соседи.

Темная густая кровь лужицей разлилась вокруг головы лежащего на мостовой мужчины, для которого этот солнечный осенний день оказался последним в его земной жизни.

- Не смотри, милая! Не надо, - закрывал он, ладонью глаза Лидии, уводя ее, прочь от этого страшного и мерзкого зрелища.

Осенью 1913 года русская общественность была взбудоражена, так называемым процессом Бейлиса. Еврей по национальности, Бейлис привлекался к судебной ответственности за, якобы допущенные им в религиозных побуждениях истязаниях мальчика, у которого он путем нанесения массовых разрезов кожи, добывал кровь невинного, и с нею производил какие-то религиозные обряды.

Чудовищное известие мгновенно разнеслось по стране, и в городах начались погромы еврейского населения. Зачинщиками и исполнителями нападений стали группировки правого толка при очевидном попустительстве полиции и судебных властей.

Общественная мысль моментально разделилась на два лагеря. На тех, кто оправдывал, якобы народный гнев. И на тех, кто видел в этом иные провокационные мотивы. Левые представители российской интеллигенции заподозрили в этом деле стремление черносотенных элементов натравить общественность на евреев, ибо им приписывались революционные мысли и антиправительственные настроения.

Все это время на судебном разбирательстве адвокаты настойчиво выступали против прокурорских, довольно шатких доказательств виновности Бейлиса. Судебное разбирательство затянулось, и революционно настроенная часть интеллигенции выступила с протестами в адрес правительства, требуя прекращения позорного процесса. В знак протеста начались забастовки и митинги.

Революционные волнения усилились так же среди студентов. Стачки и забастовки стали проходить и среди учащихся.

В понедельник утром университет гудел, словно пчелиный улей. Лекции были сорваны с самого начала. Все обсуждали бессовестный погром ультраправых националистов.

Михаил к тому времени обрел заслуженный авторитет, и даже был зачислен в кружок по урегулированию студенческих забастовок. По общему решению собрания, ему было поручено провести однодневную забастовку на собственном курсе.

Уже на следующий день в начале первой же лекции по диагностике Михаил выступил с протестным воззванием к немедленному прекращению погромов и оправданию невиновного Бейлиса. Сразу по окончании его выступления студенты покинули аудиторию, и разошлись по домам. Аналогичные забастовки прошли тогда и на остальных факультетах университета, впрочем, как и по всей России.

Вскоре дело было прекращено, и обвиняемый был отпущен.

С тех пор прошло больше месяца. Жаркие баталии уже позабылись. Учеба вернулась в свой привычный ритм.

И вот однажды, по окончании последней лекции, уже на выходе из здания университета, к Михаилу неожиданно подошел незнакомый мужчина в полицейской форме.

- Честь имею! Участковый пристав Круглов, - представился офицер, - Если не ошибаюсь, это вы студент Московский Михаил Андреевич?

- Именно так. Чем обязан? - удивился в ответ Михаил.

- Вам надлежит, немедля, явится в жандармское управление к полковнику Синицкому! - заявил пристав, - Вот вам адрес управления и номер кабинета. Попрошу не задерживаться с визитом. Это в ваших же интересах, - подчеркнул полицейский, и протянул перегнутую пополам записку.

С этими словами пристав быстро удалился, оставив обескураженного Михаила, в тяжелом раздумии.

Всю дорогу, пока Михаил шел по улице в жандармское управление, он выстраивал предполагаемый разговор. Сомнений в том, что речь пойдет о прошедшей забастовке, не было. Поэтому, оказавшись в кабинете полковника, морально он был уже подготовлен к беседе.

- Что ж это вы любезный, Михаил Андреевич, батюшку своего так подводите? А? Не стыдно вам? - начал начальник отделения назидательным, но спокойным тоном, - Ай, ай, ай! Сын такого уважаемого человека, полицейского чиновника, и вдруг… ярый забастовщик! Мы навели о вас справки. В деканате вашего факультета вам дают отличные характеристики. Называют вас в числе преуспевающих студентов. Да, да! Сулят вам прекрасное будущее. Зачем, позвольте узнать, вам будущему врачу эти политические инсинуации? И уж тем более мне не понять, ради чего внук православного священника, вдруг решается рисковать своей будущей карьерой ради каких-то евреев? Объяснитесь, любезный, я жду.

После полученных от Михаила объяснений о причине их студенческого протеста, Синицкий, который, безусловно, знал все в подробностях, некоторое время почти, по-отечески, но крепко пожурил его. А, заручившись обещанием студента не участвовать больше в подобных мероприятиях, разрешил удалиться. Уже в дверях кабинета он неожиданно окликнул Михаила вопросом.

- Кстати, голубчик! Совсем забыл спросить! Закрутился, знаете ли! Скажите! А кто является автором текста того воззвания, что вы зачитали перед лекцией? Евреи среди них были?

Вопрос полковника прозвучал неожиданно для Михаила. Разумеется, он знал всех авторов поименно. Но он так же, ни в коем случае, не желал выдать даже, хотя бы одного, из них. После короткой паузы, нужный вариант ответа пришел сам собой.

- Прошу вас покорнейше меня извинить, господин полковник, но в суете того дня, сами понимаете, многое не запомнилось. Такое движение было, и столько эмоций! Текст для прочтения мне вручила группа студентов прямо в коридоре. Людей там было много, но припомнить кого-то конкретно, увы, затрудняюсь.

Полковник некоторое время помолчал, слегка прикусив нижнюю губу. Внимательно еще раз посмотрел на Михаила, и согласно покачав головой, наконец, произнес.

- Да, да. Разумеется. Я так и думал. Что ж. Не буду вас больше задерживать. Однако впредь…, - постучал полковник пальцем по краю стола, - Ну, вы меня поняли, - добавил он, - Ступайте, наконец!

Уже значительно позже, по прошествии многих лет, Михаил часто вспоминал этот допрос в жандармерии. Каждый раз, когда ему приходилось, по той или иной причине, сталкиваться с работниками НКВД, он невольно представлял, как поступили бы они, окажись он теперь в подобной ситуации. «Ай, ай, ай, господин Московский!» слова, которыми пожурил его в начале беседы тогда жандармский полковник, всегда всплывали в памяти на фоне грубого и, откровенно хамского, поведения новых представителей закона. Того самого закона, который они, видимые его защитники, сами же попирали своим откровенным беззаконием.

На протяжении еще нескольких месяцев, после визита в жандармерию, Михаил неоднократно замечал незнакомых людей, следивших за ним на улицах города. Тем не менее, история та не получила дальнейшего продолжения, и в результате благополучно завершилась.

Но, неприятности с жандармерией оказались едва ли не самым простым испытанием того года для Михаила.

На одном из хореографических занятий Лидия, во время неудачного падения, серьезно повредила позвоночник. Вместе с приехавшим, срочно, Иваном Егоровичем Михаил лично препроводил ее домой. Там до конца учебного года она осталась под наблюдением отца, который сам занимался ее восстановлением.

Михаил очень болезненно воспринял случившуюся трагедию и разлуку с невестой. На одном из занятий профессор, ощутивший его внутреннее напряжение, поинтересовался причиной такого подавленного состояния. А затем, выслушав объяснение, глядя в глаза, сказал: «Запомните, сударь! Врач не имеет права жалеть своего пациента! Жалость притупляет сознание. А подходить к пациенту, не имея ясной головы на плечах подобно преступлению. Если хотите помочь своей невесте, ищите ответ в медицине, а не в душевных самоистязаниях. На следующие занятия в подобном настроении попрошу вас ко мне не являться! Я врачей учу, а не плакальщиц!»

Впоследствии он неоднократно с благодарностью вспоминал профессора и эти его слова, особенно в начале своей врачебной практики.

К счастью травма Лидии оказалась не столь серьезной, как казалось поначалу. Врачебный талант Корсакова, разумеется, тоже сыграл не маловажную роль в ее быстром исцелении. Однако о любимом увлечении ей пришлось забыть отныне, и навсегда.

Вопреки опасениям родных, Лидия быстро справилась с личной трагедией, в очередной раз, продемонстрировав силу своего характера. И уже на следующий год она снова удивила всех окружающих, совершив новый, совершенно непредсказуемый поворот в своей жизни.

Летом четырнадцатого года она, к полному восторгу своего жениха, была зачислена в число студентов медицинского факультета. Неподдельно счастливый Михаил отныне стал не только ее опекуном, но и наставником во всем, что касалось ее учебы.

- То ли еще будет! - воскликнул как-то Корсаков, сидя в гостях у Московских, - Мы еще такую династию врачей воспитаем!

Это было за несколько дней до начала страшной и кровопролитной войны, которой позже дадут название Первой мировой.

Военная весна 1915 года запоздала почти на месяц. Весь март стояли морозы и дул сильный ветер. Было холодно и очень не уютно.

В тот день последняя лекция закончилась как обычно. Студенты быстро разошлись по домам. Михаил, немного задержался на консультации, а затем, тоже спустился в фойе, и направился к гардеробу.

- Простите, милейший! - окрикнул его, вошедший в здание университета военный в офицерском чине, - Сослужите службу! Будьте любезны! Помогите мне отыскать медицинский факультет.

- Медицинский? - удивленно переспросил Михаил, - Я с медицинского факультета. А вы, по какому поводу, позвольте поинтересоваться?

- С медицинского, говорите? А курс у вас какой? - тут же оживился офицер.

- Четвертый. А что?

- Четвертый? А-а, - немного разочаровался военный, - А выпускников? Пятикурсников, поможете найти?

- Разумеется. А вам зачем, собственно? - не унимался Михаил, - Что-то случилось?

- Что случилось, говорите? Война случилась, милейший! Война, которая идет уже второй год. И на той войне множество народа гибнет. И гибнет не только от самих пуль, да осколков. А еще по причине того, что врачей сейчас в армии катастрофически не хватает! Многих. Очень многих можно было бы спасти хотя бы от ампутаций. Не говоря уже о самой жизни.

- Так вы призывать на фронт в действующую армию нас будете? - не скрывая внутреннего возбуждения, воскликнул Михаил.

- Именно так, - подтвердил офицер, - Иного выхода у нас нет. Однако речь о выпускниках идет. А вам еще год учиться предстоит, как я понимаю. Ну, так как? Проводите?

- Разумеется. Охотно! Наш декан Осипов Виктор Петрович - пояснил Михаил и жестом пригласил следовать за собой.

По дороге в деканат он успел задать вербовщику еще несколько вопросов относительно службы военных врачей, а затем остался ждать его в коридоре под дверью декана. Офицер пробыл там не более получаса, и, наконец, вышел, на ходу завершая разговор.

- Желательно, чтобы это были добровольцы. Армейская служба не каждому под силу. Вы ведь понимаете, - обратился он напоследок к декану факультета.

Михаил уловил удобную паузу в разговоре и вмиг оказался рядом с вербовщиком.

- Покорнейше прошу меня извинить! - начал он как можно учтивее, - Я подслушал ваш разговор, где говорилось о добровольцах. Так вот я и есть доброволец! Возьмите меня! Я не подведу! Клянусь честью!

- А? Это снова вы? - немного удивился офицер, - Какой вы шустрый, однако! Да ведь у вас еще четвертый курс. Вы же сами мне сказали!

- Ваше превосходительство! - почти взмолился Михаил, обращаясь к декану, - Мы ведь уже прошли основные дисциплины, Виктор Петрович! У меня уже и хирургическая практика есть!

- Ну, ну, ну, - улыбнулся в ответ Осипов, - О практике пока говорить еще рановато, конечно. Но зарекомендовали вы себя, Московский, весьма похвально! - сделал он комплимент. Затем декан немного задумался и добавил, - Ну, если вы без проблем сдадите все дисциплины второго семестра, то лично я не вижу оснований для отказа вам в предоставлении академического отпуска. Сдавайте экзамены и пишите рапорт. А там посмотрим.

***

- Прошу прощения! Не желает ли горячего чаю господин капитан? - прервал воспоминания Михаила проводник вагона первого класса.

- Ну, вот и он принял меня за капитана, - мысленно ухмыльнулся молодой зауряд-врач[1], - Как же похожи наши погоны! Что ж. Пусть для него я буду капитаном, - решил для себя Михаил, и принял более серьезный вид, а затем согласно кивнул головой, - Извольте, любезный. Весьма кстати.

Как только вежливый проводник аккуратно притворил за собой дверь купе, Михаил снова погрузился в приятные воспоминания. Закрыв глаза, он сразу увидел Лидию, и их поспешную свадьбу незадолго до отъезда на фронт.

- Я не желаю ждать жениха, - сказала она, узнав о его призыве в числе еще тридцати добровольцев, - Только мужа!

Он вспоминал, как дедушка лично освящал фундамент дома, который родители совместно заложили для молодых прямо в день их венчания. Вспоминал, как на станции прятали мокрые глаза сестры и мать, а отец строго следил за ними, пресекая малейшие попытки расплакаться. Хотя сам, то и дело, отводил взгляд куда-то вверх, глубоко вдыхая полной грудью.

Михаил вспоминал, как на прощание, он впервые вытянулся перед отцом и, приложив руку к козырьку фуражки, торжественно произнес то самое, заветное «Честь имею». От чего однажды, и на всю жизнь ощутил прилив необъяснимой внутренней силы!

Вагон мягко покачивался. Колеса равномерно отбивали убаюкивающий такт. Где-то в полусне пробегали картины последних мирных дней.

Вот друзья однокурсники, с удивлением разглядывают его новенький офицерский мундир, золотые погоны на плечах, и серебряный нагрудный знак.

Он идет по улице в военной форме, позвякивают шпоры, с боку висит сабля. Жесткие погоны еще не привычно, но приятно, слегка давят на плечи.

Молоденькие барышни, откровенно, строят глазки высокому красивому офицеру. Дворники, убирающие улицу, прекращают пылить своими метлами и почтительно провожают взглядом, сжимая древки, словно винтовки на караул.

Уважение военным тогда ощущалось во всем. Чего нельзя было сказать о студентах, которых не любили ни городовые, ни дворники. Впрочем, и у остальной публики учащаяся братия почему-то не пользовались уважением.

По призыву же в армию вчерашние студенты получили значительные суммы на обмундирование, и документы на проезд в мягком вагоне, в котором теперь было почти по-домашнему уютно. Здесь витали ароматы французских духов, дорогого марочного коньяка и душистого чая.

Из Гродно, где располагался штаб армии, Михаил отправился по месту прохождения службы, откуда вскоре написал, наконец, первое письмо домой.

«Здравствуй сердце мое, несравненная Лидушка!

Наконец я, и еще пять моих товарищей, прибыли по назначению.

К нашему великому удивлению, по приезду каждого из нас уже ожидал денщик с лошадью. Мне достался покладистый и проворный мужичок по имени Степан, который словно нянька, заботится теперь и обо мне, и о моем четвероногом друге.

По прибытии в штаб, мы явились к дивизионному врачу. Он принял нас очень почтительно и пригласил к ужину офицеров штаба. На другой день я, назначенный ординатором во второй дивизионный лазарет, распростился со своими товарищами и отправился к месту назначения. Второй лазарет нашей 26 пехотной дивизии располагается в 12 километрах от передовой линии у небольшого «фольварка». Так называются здесь мелкие земледельческие поселения, состоящие из нескольких домов.

Здесь в Сувальской губернии основная масса крестьян живет в этих маленьких поселениях. Крупных деревень здесь мало. Торгово-промышленные поселения, населенные главным образом евреями, находятся в так называемых местечках, представляющих собой нечто вроде маленького городка, где имеются магазины, ремесленные мастерские, бани и административные учреждения. Военные обстоятельства принуждают население бросать свои фольварки и, в большинстве, они необитаемы или мобилизованы армией для собственных нужд.

В штате нашего лазарета всего пять врачей, включая теперь и меня. Возглавляет его главный врач, мужчина спокойный и весьма приятный в общении. В нашем подчинении двенадцать фельдшеров и несколько десятков санитаров. А еще есть начальник хозяйственной части, делопроизводитель и даже кассир.

Кроме того, есть у нас и свой священник.

Лечебные здания расположены в больших бревенчатых хатах. Наш лазарет имеет большой обоз на лошадиных тягах, состоящий из санитарных двуколок, обслуживаемых ездовыми.

Ты не поверишь, но война здесь, на нашем направлении, на удивление, невероятно тихая. Со слов раненных, передовая линия окопов постоянно занята бойцами, которые время от времени просто постреливают в неприятельские окопы, а неприятель отвечает им такими же редкими выстрелами.

Временами стрельба внезапно усиливается, но ненадолго. А потом вновь на фронте становится покойно.

Пациентов к нам в лазарет обычно привозят ночью. После элементарной обработки ран их отправляют далее в тыл. Хотя и здесь на месте существуют все возможности для того, чтобы развернуть настоящую работу. Ведь в нашем распоряжении находятся большие наборы с хирургическими инструментами! Я уже несколько раз имел честь докладывать начальству об этом. Однако все мои предложения и главный врач, и старший ординатор, почему-то, игнорируют безо всякого интереса.

Посему, вся наша помощь оканчивается в простой перевязке и отправке раненного или больного дальше в тыл.

В общем, жизнь здесь скучная и ничего романтичного в ней абсолютно нет. Так что можете за меня абсолютно не волноваться. О чем обязательно сообщи родным.

Скучаю безумно, и мечтаю заключить тебя в свои жаркие объятия!

Твой горячо любящий муж Михаил».

Так в тиши лазаретной рутины прошло около месяца. Не было дня, чтобы Михаил не задумывался о переводе в прифронтовой госпиталь. Туда где кипела, по-настоящему, напряженная работа военного врача.

И вот, вскоре, как всегда ночью, с очередной доставкой раненых в лазарет прибыл его товарищ и однокурсник Сергей Зарецкий.

Вчерашние студенты однокурсники обнялись при встрече по-братски, и по окончании сортировки больных, уединились для откровенного разговора. Первым начал Сергей.

- Как же я тебе завидую, Мишаня! Видел бы ты, что там творится! Это здесь у вас тишь, да гладь. А, я не поверишь, с момента приезда сюда ни разу выспаться толком не сумел. Наш полковой медицинский пункт в полутора километрах всего от линии фронта стоит! Пальба и канонада постоянно!

Зарецкий достал пачку папирос, и слегка дрожащей рукой прикурил от зажженной спички.

- Я смотрю, ты закурил? - удивился Михаил, внимательно наблюдая за своим товарищем.

- Посмотрел бы я на тебя, дружище! Там не только закуришь! - заметно нервничал Сергей.

- Тебе нельзя там больше оставаться в таком состоянии. Надеюсь, ты это понимаешь?

- Понимаешь, не понимаешь! Какая разница теперь! Вот. Полюбуйся! - продемонстрировал трясущиеся руки Сергей, - И ничего поделать с этим не могу! Ничего! А как с такими руками за стол вставать, а? Вот скажи мне?! Как?!

- Успокойся! Выход всегда есть! - как можно более хладнокровно, попытался сбить накал беседы Михаил.

Зарецкий докурил папиросу и, сделав паузу, о чем-то задумался.

- Я трус, да? Ты только честно скажи! По-братски! Я трус?

- Перестань, Серж! Причем тут трусость? У тебя типичное перевозбуждение нервной системы. Тебе нужно сменить обстановку и все пройдет. Думаю, ты сам, не хуже меня, это знаешь, - уже немного раздраженно ответил Московский.

- Да, да. Разумеется. Черт бы нас всех побрал! Только, что толку от наших с тобой знаний. Надеюсь, ты понимаешь, что проситься сам я не стану. Уж лучше…

Михаил оборвал его, не дав договорить.

- Слушай меня внимательно! Мы сейчас же пойдем к начальнику нашего лазарета. Иван Николаевич очень порядочный и разумный человек. Думаю, он не откажет.

- Ты о чем, не понял? - насторожился Сергей.

- Как о чем?! Конечно о рапорте. Я подам рапорт о переводе в медицинский пункт. А чтобы осуществить нашу с тобой ротацию, ты напишешь рапорт как бы в ответ. Понимаешь? Таким образом, твоя честь останется незапятнанной, а мое желание окажется сбывшимся.

- Постой! Так ты что? Действительно сам хочешь туда? К самой передовой? - вытаращил глаза Зарецкий.

- Разумеется. С самого начала, как только сюда попал только об этом и думаю, - подтвердил Михаил.

- Постой, постой! Ты это серьезно?

- Абсолютно! Пойдем же!

Михаил решительно взял Сергея под руку, и они вместе направились к начальнику лазарета.

- И, так! С чем пожаловали, голубчик, на сей раз? - сходу поинтересовался Иван Николаевич, увидев Московского еще в проеме двери, - Если по поводу операций, то решительное нет! Нет, нет и нет! Вы молодой человек в армии без году неделя, что называется. И многого еще не понимаете. Вы думаете это я против? Отнюдь! Да только армия штука такая, где самоуправства не терпят. Вы поймите! Случись что, нас с вами тут же под трибунал отдадут, и глазом не моргнут! Посему, выполняем поставленную нам задачу далее, как и прежде, до особого распоряжения. Надеюсь, теперь понятно!

Закончив нравоучение, начальник достал носовой платок, вытер выступивший на лбу пот, и с недоумением уставился на упрямца.

- Что-то еще, Московский? Или посмеете снова возражать?

- Прошу меня покорнейше извинить, господин начальник! Однако я не за этим.

- Вот как? Выходит я зря тут распинался перед вами все это время?

- Ни в коем случае, Иван Николаевич? Но, я в этот раз по другому поводу. Я хочу просить о моем переводе в медицинский пункт полка.

- Ах, вот как! Погеройствовать решили, значит! Похвально! Похвально! Но только фронт вам не парк для развлечений. Хочу туда, хочу сюда, знаете ли!

- Нет, нет! Вы не совсем правильно меня поняли. Я прошу о замене. Вот мой бывший однокурсник Зарецкий Сергей. Он с обозом сегодня к нам прибыл как раз оттуда, - выдвинул рукой из-за своей спины однокашника Михаил, - Так вот, он согласен поменяться со мной местами.

Зарецкий утвердительно, но в, то же время, как-то виновато кивнул в ответ головой, и отвел в сторону глаза. А затем, немного неуклюже приложив руку к козырьку, вполголоса, представился начальнику лазарета.

Иван Николаевич внимательно посмотрел на своих визитеров и, наконец, тоже понимающе, кивнул головой.

- Так, так. Кажется, начинаю понимать. Ну, что ж. Если ваше желание обоюдно, так сказать, пишите рапорта. Вы Московский, разумеется, на мое имя, а вы голубчик, своему начальству. Я сообщу в штаб о своем согласии. А пока марш по местам!

Ровно через неделю Михаил впервые оказался в непосредственной близости от передовой. В отличие от своего бывшего однокурсника полковая жизнь затянула его с первых же дней.

Насыщенная ежедневными событиями боевой обстановки, она была, по-настоящему, живой и интересной. Полк располагался на передней линии, занимая своими боевыми частями непосредственно передние окопы. Медицинский пункт полка действительно располагался почти в километре от передовых окопов. Таким образом, Михаил теперь был в курсе всех событий боевой жизни, богатой ежедневными происшествиями. Кроме того, в полку было значительно веселей от большого количества офицеров, среди которых встречалось немало остроумных и прекрасно образованных людей. Иными словами, Михаил, наконец-то, увидел фронтовую жизнь именно такой, какой представлял ее в своих прежних фантазиях.

Вопреки рассказам Зарецкого, обстановка здесь не всегда была обостренной. Временами спокойный прифронтовой режим действительно нарушался, и вспыхивали бои по инициативе немцев или с нашей стороны. Тогда в течение двух-трех дней обстановка действительно накалялась. Именно в такие жаркие дни он с фанатичным упорством, не замечая усталости, буквально рвался к операционному столу, все глубже вникая в тонкости военно-полевой хирургии.

Однажды, глубоко под вечер, полк экстренно сняли с позиций и отправили неподалеку по фронту к высоте, имевшей странное название «Бабья». Был получен приказ взять эту стратегическую высоту, во что бы то ни стало.

Через несколько дней на подступах к высоте началась артиллерийская подготовка. Даже в расположении медицинского пункта было слышно, как с визгом летели снаряды во вражеские окопы, рассчитывая разрушить их оборону. Но когда на довольно высокую и крутую высоту двинулась пехота, враг оказал решительное сопротивление и пулеметным огнем начал резать наступающие части.

Однако, несмотря на это, после каждого очередного артиллерийского обстрела, попытки взять высоту продолжались. Число погибших офицеров и солдат начало расти с каждым днем.

И то, что произошло с ним в один из этих суровых дней, Михаил вспоминал затем часто.

Очередная атака на высоту должна была начаться рано утром. Накануне с большими потерями все же удалось выбить немцев из первой линии обороны, и занять их окопы. Но долго продержаться, там не удалось. Вражеские пулеметы, закрепившиеся на самом верху, не давали поднять головы, и с трудом отбитые позиции, пришлось оставить, а намеченную атаку отложить.

Было ясно, что дальнейшее стратегическое продвижение войск будет не возможным, пока высоту занимает противник.

В предыдущих атаках полк понес большие потери в живой силе. Не смотря на то, что медицинский пункт находился так же в полутора километрах от передовой, раненых зачастую, просто не успевали довезти из-за большой потери крови.

Так Михаил снова оказался в числе добровольцев, когда было принято решение о командировании нескольких врачей и фельдшеров непосредственно к месту боев, в основном, из-за больших потерь среди санитаров, выносивших раненных с поля боя. Это было рискованным, но необходимым решением, целью которого являлось сокращение неоправданных потерь в живой силе.

Наконец, ранним предрассветным утром Михаил, впервые, оказался в окопе. Молодой врач нервно вздрогнул, когда раздался первый внезапный залп артиллерии. Он плотно закрыл уши руками. Но, несмотря, на это оглушительные взрывы снарядов, казалось, разрывали сейчас изнутри его самого, а не головы неприятельских солдат.

Артиллерийская подготовка длилась не менее получаса. Наконец жуткий вой пролетающих над головой снарядов прекратился, и наступила оглушительная тишина.

Позже он не раз вспоминал эту зловещую паузу перед предстоящей атакой, и бешеный ритм пульсирующей крови в висках. Не хотелось верить, что этот безжалостный отсчет, запущенных войной часов, через мгновение разделит сидящих в окопах на мертвых и живых. Страх перед неизвестностью предательски метался в жилах, сотрясая тело мелкой неукротимой дрожью. Зрение сфокусировалось в узком секторе прямо перед собой. Очертания остальных предметов по периметру были размыты и искажены. И, несмотря на то, что им врачам категорически было запрещено покидать линию окопов до окончания атаки, он ощущал себя одним из тех, кто через мгновение перешагнет этот страшный барьер.

Наконец, по окопам пронеслась команда «примкнуть штыки»! Последовавшие за ней команды, различались хуже. Казалось, что они смешались в единый приглушенный стон огромного существа, готовящегося к роковому прыжку.

И вот, наконец, крик «Ура» окончательно разорвал пришедший в движение воздух. Сотни могучих мужских тел, вдруг вырвались из под земли, и ринулись навстречу, оскалившейся искрами пулеметных очередей, проклятой высоте.

В какой-то момент, в этом отчаянном крике атакующих, и грохоте стрельбы, Михаилу послышался призывный крик раненного. Было ли это вспышкой воспаленного сознания или, действительно, воплем о помощи, не имело для него никакого значения. Забыв о полученных инструкциях и приказах, движимый своей священной клятвой, он вынырнул из окопа и пополз вперед.

Михаил быстро обнаружил первые тела, грузно распластавшиеся на земле.

Среди них, скорчившись на боку, еще живой солдат дергался в непроизвольных судорогах. Михаил аккуратно повернул его на спину, чтобы осмотреть. В ответ, раненный протяжно застонал. Проникающая в живот рана была тяжелой. Солдат начал медленно расправляться и вытянул вперед ноги. А еще через мгновение, едва заметно шевеля сухими губами, явно попытался что-то сказать.

- Что, голубчик? Что? Очень больно, да? Потерпи, я сейчас тебе помогу, сейчас - попытался успокоить его Михаил, медленно расстегивая окровавленную солдатскую шинель.

Раненный, судорожно, дернулся всем телом, и очень широко, будто в удивлении, раздвинул, присыпанные песком веки. Казалось, что в этот миг он ясно увидел перед собой кого-то. Солдат напрягся, словно хотел встать навстречу своему видению. Его губы снова медленно шевельнулись, и застыли в кривой гримасе. Умирающий, на мгновение, вытянулся еще сильнее, а затем обмяк всем своим измученным телом. Его веки слегка опустились, голова беспомощно упала набок, а в уголке искривленного рта заструился ручеек алой густой крови.

Михаил еще раз посмотрел уже не в лицо погибшего, а скорее на застывшую на нем маску, овладевшей им смерти.

«Все кончено. Нужно быстрее искать других. Живых! Живых!», - торопились мысли, и Михаил еще быстрее пополз осматривать, лежащих поблизости. Однако живых там найти ему не удалось. Только трупы. Трупы. Трупы. Много. Очень много трупов. Михаил, нервно, метался между окровавленными телами, тщетно пытаясь найти хоть кого-то с признаками жизни.

Сквозь грохот боя он, вдруг, отчетливо услышал окрик: «Доктор, там, там!» К Михаилу медленно с передышками подползал санитар, тянувший за собой раненного фельдфебеля.

- Там, чуток впереди, еще двое. Кажись живые, - переводя дыхание от глубокой одышки, с трудом выговорил санитар, и показал на небольшие пригорки метрах в ста на фланге.

- Постой, постой. Дай я этого осмотрю, - взволнованно предложил Михаил.

- Ничего, ваше благородие, плечо у него только. Сильно, правда, разворотило, но я уже забинтовал. Я умею. Не впервой. Там, - повторил санитар, снова показывая в направлении бугров, и поволок раненого к своим окопам.

- Хорошо. Тащи его, тащи. Я проверю потом, - крикнул Михаил уже вслед.

Не теряя времени, он быстро пополз в указанном направлении. Пули со свистом пролетали над головой. Несколько из них с тупым ударом врезались в землю совсем рядом, подбросив вверх грязные ошметки. На мгновение он замер, и немного переждав обстрел, пополз снова. Страха не ощущалось. Нечто сравнимое с безумством азарта, влекло его теперь к намеченной им самим цели. И, он все быстрее старался доползти туда, где могли быть живые.

Первый достигнутый пригорок, оказался значительно выше, чем казался издали, и Михаилу пришлось обогнуть его сбоку. Лезть через верх было слишком опасно.

Наконец его взору, слегка присыпанные после взрыва землей, открылись двое, бездыханно лежащие животами на земле. Михаил подполз чуть ближе, и оцепенел от увиденной картины. Два совсем юных солдата вытянулись напротив друг друга в одинаковых позах, выбросив вперед правую руку. Русский и немец смотрели вперед раскрытыми, словно в удивлении от неожиданной встречи, своими уже безжизненными глазами.

Казалось, что они хотели дотянуться друг до друга, чтобы совершить рукопожатие. Но вместо этого…

Юноши были очень похожи внешне. Оба светловолосые и белокожие. Михаилу даже показалось, что цвет глаз у них был одинаковый. Такой же серо-голубой, как и это осеннее небо, раскинувшееся теперь погребальным саваном над ними.

- Зачем? Не понимаю. Зачем?! - вдруг пронзительно зазвучала в голове мысль, - Зачем здесь лежат эти мальчишки? Кто, и зачем сделал их врагами? Ведь они даже не были знакомы. Кто, черт возьми, решил, что они непременно должны были убить друг друга?! За что? Почему свершилось это злодейство? Только потому, что каждому из них сказали, что тот, стоящий напротив, теперь его враг?! А это значит, что он обязан его убить! Иначе тот, непременно, убьет его самого. Так стравливают на потеху собак. На чью же потеху стравили их? Какая глупость! Нет! Подлость. Да, подлость! Гадкая подлость!

Неожиданно, словно обдав ушатом холодной воды, где-то совсем рядлм Его мысли вдруг оборвала холодная команда, прозвучавшая на немецком: «Рус! Хенде Хох! Нихьт шиссен! Сдаваться![2]«

Вражеская речь подействовала на него, словно отрезвляюще. Он начал быстро оценивать обстановку. Немцев, неожиданно вынырнувших справа из-за соседнего бугра, было двое. Нацеленные на него винтовки не оставляли ему никакого шанса добраться рукой до кобуры, и вынуть револьвер.

- Нихьт шиссен! Шнеллер, шнеллер![3] - подгонял упитанный солдат, оказавшийся в этот момент ближе всего к нему. Второй в это время залег за ним сзади в нескольких шагах.

«Плен? Только не это! Нет! Какой позор! Только не это! Что же делать?» - метались в голове осколки разбитых мыслей.

Бывало, он представлял себя вернувшимся в родной университет, пропахшим дымом, фронтовиком. Сквозь плотную ткань мундира, кожей ощущавшего уважительные взгляды сокурсников и преподавателей. И вместо всего этого, теперь ему предстояло пережить унижение плена?!

«Господи! Что же делать? Ведь, нужно что-то делать!»

Скорее машинально, чем осознанно Михаил медленно все же потянулся рукой к кобуре, но раздавшийся выстрел остановил его неуверенное движение. Верзила немец, вдруг, резко приподнялся, а затем грузно рухнул на землю, оказавшись теперь еще немного ближе к нему. Второй выстрел, прогремевший несколькими секундами позже, так же точно пригвоздил к земле второго.

Михаил, казалось, всем своим телом врос в холодную влажную землю, и некоторое время не мог даже шевельнуться. Затем, постепенно приходя в себя, он осторожно приподнял голову, и посмотрел на бездыханно лежащих немецких солдат. Оба не подавали никаких признаков жизни. Лишь, окончательно убедившись в том, что угроза миновала, он приподнялся на локтях, и огляделся вокруг.

- Что ж вы, ваше благородие, господин дохтор, так далеко за бруствер лазите? Да еще по флангу! Это ж самое опасное место. Они ж как тараканы, прусаки эти, каждый раз в обход норовят пролезть, - с осуждением выговорил, не весть, откуда взявшийся пожилой солдат, - Да и мины тут везде, опять же!

Михаил начал быстро приходить в себя. Мозг бешено работал в поминутно меняющейся обстановке.

- Господи, свои! Свои! Спасибо, голубчик! Спасибо! Век не забуду! - затараторил он, возбужденно, в ответ.

- Ладно, ладно. Будет. Поди, впервой на передовой-то? И то, гляди-ка! Как я погляжу, не из робкого десятка будете, коли сюда забрались. Однако таперича ваша помощь нужна.

С этими словами солдат развернулся, и пополз прочь, увлекая за собой Михаила. Метрах в пятидесяти, под редким, чудом уцелевшим кустарником, лежали раненые. Рядом с ними находился еще один солдат значительно моложе возрастом.

- Тут эта… Командир тут наш… Плохой совсем, - немного сбивчиво начал объяснять солдат, - Эти еще ничего. Двигаться сами могут. А поручик совсем плохой. Бредит уже. Женщину все какую-то зовет. Мать, поди.

Михаил живо подобрался, к лежащему на спине офицеру, и оперативно оценил тяжесть ранения. Поручик находился еще в сознании, но уже на грани беспамятства. Он периодически стонал, и перекладывал голову с боку на бок, видимо испытывая адскую боль. Галифе чуть выше колена было разорвано, предположительно, пулеметными пулями и густо пропитано кровью. Казалось, что его поврежденная нога стала немного длиннее другой. Михаил быстро распорол штанину по всей длине.

- Все ясно. Бедренная кость явно перебита. Все что ниже перелома, держится только на мышцах. Вам понятно? - пояснил он зачем-то солдатам, напряженно наблюдавшим за его действиями.

- Что делать-то надо, дохтор? Вы скажите. Если что, мы подмогнем, - предложил свою помощь пожилой солдат.

- Да, нет…. Тут уже ничего не поделаешь, голубчик. Только ампутировать. Причем, срочно. Иначе никак. В госпиталь его нужно скорее доставить. А сейчас, главное жгут выше затянуть. А то не дотащим. От потери крови умрет.

Михаил раскрыл санитарную сумку и быстрыми, уверенными движениями начал накладывать жгут.

- Палки, мне нужны две палки! Срочно найдите мне две любые палки, - скомандовал он солдатам, - А я пока этих осмотрю.

Ранения трех остальных, действительно оказались не столь серьезными. Михаил успел заложить тампоны, и сделать перевязку двоим, пока были найдены обломки каких-то ящиков.

- Помогай. Держи палку вот здесь, - подозвал он солдата постарше.

С помощью оставшихся бинтов он закрепил шину на изувеченной ноге молодого офицера. От боли поручик потерял сознание, но еще дышал.

Напряженность боя стала постепенно стихать. Нужно было скорее выбираться.

- Сами двигаться сможете? - обратился Михаил к остальным раненым.

Солдаты одобрительно закивали головами, хотя было видно, что каждое движение давалось им с трудом, и постоянным преодолением боли.

- Потащили, - скомандовал Михаил, убедившись, что кровь из раны поручика перестала сочиться, - Давай! Ты за плечи, а я здесь ниже. А ты, голубчик, помоги вон тому. Что-то он обмяк совсем. Как бы болевой шок не случился, - бросил он на ходу второму солдату.

Поручик был не из легких. Тащить было тяжело. Мешало буквально все. Особенно кобура и санитарная сумка за плечами. Осенняя жирная земля, предательски, скользила под ногами, заставляя делать и без того трудные, лишние движения.

Ну, вот уже и свои позиции. Через бруствер перетащить раненых помогают чьи-то крепкие руки.

«Все. Живой. Кажется еще живой. Да. Дышит! Слава богу! Теперь быстрее подводу нужно найти» - проносится череда мыслей.

Окопы постепенно наполняются теми, кому волчок безжалостной рулетки вновь указал на жизнь. Было очевидно, что и эта атака тоже захлебнулась. Злая ведьма «Бабья высота» снова, довольная собой, огрызнулась жутким смертельным оскалом.

- Побудьте! Побудьте рядом с ними. Я сейчас, - распорядился он на ходу, и бросился искать подводу.

Часто спотыкаясь, Михаил побежал вдоль окопов. Его взору, словно в возбужденном бреду, все чаще стали являться изможденные лица раненных солдат и офицеров. Очень много раненных. Они корчатся от боли, сжимая скулы. Стараются громко не стонать.

Ах, как ошибаются те, которые думают, что мужество необходимо только в бою. Увы. Оказывается, куда больше, бывает нужно его, там, на операционном столе и госпитальной койке, когда в адских муках начинается самое главное его сражение. Битва за жизнь лицом к лицу со смертью, которая больше не прячется во вражеском окопе, а стоит пред ним в полный рост. Хохочет и глумится, тыча мосластой лапой в кровоточащие раны. И вот тут, исход сражения зависит не только от врача. Мужество раненного, его желание жить, порой может совершить настоящее чудо.

- Сейчас. Я сейчас подойду. Жди, голубчик. Потерпи. Санитары! Где санитары? - словно извиняясь, твердил себе под нос Михаил, - Ага! А вот и подвода! Ко мне, живо!- закричал он, и замахал руками.

- Живой! Ну, слава богу! - воскликнул начальник медицинского пункта, увидев Михаила на подводе, прикатившей с передовой, - Выпороть бы вас, Михал Андреичь за самовольство! Так ведь нет! Теперь еще и награждать придется! - нервно жестикулируя руками, продолжал он, - Как вы посмели нарушить приказ? Молчите! После будете говорить! Вы санитар или врач, наконец? Кто раненным настоящую помощь будет оказывать, позвольте вас спросить? Санитары? Поубивают вас героев, к чертовой матери! Причем всех! Что мне прикажете делать? Он ампутации проводить будет!? - при этом начальник нервно ткнул пальцем в одного из пробегавших мимо солдат,

- Да и санитаров тоже не хватает, черт возьми! Знаете, сколько их самих сегодня с ранениями вернулось? Причем двое, кажется, ногами вперед. Каково? Черт знает что! Просто, черт знает …

Начальник не договорил. Он внимательно оглядел, перепачканного с ног до головы Михаила, и невнятно пробормотав нечто похожее на ругательство, с новой силой обрушился на младшего врача.

- И что это за вид у вас такой? А? Вы в операционную именно в таком виде собираетесь идти? Бегом марш мыться и переодеваться! Хотя постойте. А ну-ка, руки! Руки мне свои покажите!

Михаил нехотя, но послушно, словно нашкодивший мальчишка, предъявил разодранные в кровь кисти рук. От перенапряжения пальцы суетливо постукивали мелкой дрожью.

- Ну вот! Я так и думал! - почти растеряно оглянулся по сторонам пожилой врач, - Ну, что мне с вами делать прикажете?! Оперировать некому, а он в подвиг решил поиграть. Мальчишка! Нет! Этот эксперимент пора прекращать. Хватит! А то я скоро в госпитале один останусь. На передовую ни ногой! Категорически запрещаю! Всем!

К операционному столу Михаила в этот день, разумеется, не подпустили. Поэтому, оставшийся день, он занимался перевязками, а затем подготовкой документов для отправки транспортабельных в полковой лазарет.

Поздно вечером, дойдя до своей кровати, он едва нашел в себе силы раздеться и, упав головой на подушку, мгновенно уснул. Спал он необыкновенно крепко, и лишь под утро увидел сон, где ему явились, те самые, погибшие юноши. Даже во сне Михаил продолжал рассуждать о страшной нелепости их гибели. Неожиданно, прямо за спиной немецкого мальчика-солдата, возник образ того самого верзилы, что приказывал ему сдаваться. Михаил теперь в деталях мог разглядеть дуло винтовки, хладнокровно впившееся в него своим единственным стальным глазом. Ему казалось, что он даже видит пулю, жадно рвущуюся из ее ствола наружу. Ту самую пулю, что предназначена именно ему. И отправить ее в назначенную цель сейчас должен этот самый немецкий солдат, что стоит напротив него. И он, Михаил, тоже не знаком с этим верзилой, и тоже не знает его по имени. Но он, Михаил, обязательно должен его убить. И это закон войны. Безжалостный закон, преступив который, ты сам выберешь смерть.

Указательным пальцем правой руки Михаил нащупывает курок своего револьвера, и изо всех сил жмет на него. Сильно. Очень сильно! До боли и посинения между фалангами. Выстрел!

Михаил резко открывает глаза, а затем садится в постели, опершись спиной на холодный металл кровати.

- Я все-таки сделал это, - мысленно признался он самому себе, - Пусть во сне, но все же сделал. И обязательно сделаю это снова, если возникнет такая необходимость. И это тоже будет сделано кому-то на потеху. Все мы здесь участники одной кровавой драмы. Чудовищно! Но почему, и я тоже? Ведь я врач. Мой долг спасать жизни этих несчастных людей, а не убивать их. Но я на войне, и на мне военный мундир. Значит я еще и солдат, я офицер, а значит должен уметь и убивать. Абсурд. Но что мне под силу исправить? Ничего. Исправить может только автор этой постановки. Я же лишь участник представления, и я обязан делать то, что обязан. Все! Хватит! От этих мыслей можно свихнуться. Это ни к чему хорошему не приведет. Хватит рассуждать. Больше не хочу об этом думать! Нужно вставать и идти спасать тех, кого еще можно спасти.

Михаил Туруновский,

писатель, драматург

(г. Брест)