11.

- Ты не сердитуй, барышня, что тады я на тебя так загляделася. С непривычки то. Тапереча-то пообвыкла, - кусая тонкие губы, простодушно попросила Анятка.

- Да какая я тебе теперь барышня, - махнула сухонькой ручкой Варвара. - Ты теперь, как и я, - девушка царевнина, поняла ль, бестолочь?!

Что вот с неё взять?! Варварушка была нетерпелива и злилась. А девчонки и впрямь до сих пор не понимали, что с ними происходит, ибо братик-то, видно не больно их баловал допреж. Только что с голоду не дал помереть. Заботлив, нечего сказать! И то, в резон надо бы взять, что шибко он занятой человек. Это ещё божеская милость, что за делами (делами царскими, делами стрелецкими страшными) вспомянул о сиротках.

- Ты, чем десятый раз виниться, шла бы ближе, посмотреть на тебя хочу. Да не боись, не сержусь я! Привыкла уже!

Анятка ещё посопела носом и осторожно подошла. Была она длинна, худа, белобрыса, глазаста. Чуток, может, помладше самой Варвары.

- Лет-то тебе сколько?

- По Рождестве Богородицы два на десять миновалось.

- Выглядишь старше, хоть и плоская, - шмыгнула носом Варвара, спрыгнула с подоконника, чуть переваливаясь на один бок, побежала.

- Постой, Варвара Михайловна, а мне куда же?

- Здеся посиди, вернусь сейчас.

И верно, через некоторое время вернулась, таща за собой вторую девицу Меншикову, Марью. Её царевнины девицы тоже разодели. Девочки посмотрели друг на друга и то ли от стыда, то ли от удовольствия зарделись.

- Ой, да ладно вам, - снова недовольно махнула ручкой Варвара. - Братец-то ваш имеет привычку ещё не так разодеться.  Картинка! И кружева, и суконце-то заграничные, и пудра с парика летит - обчихаешься.

- На то воля царская, мы теперь - ему неровня, - холодно блеснув голубыми глазищами, обронила Анна, губы поджала.

Марья тихонько потянула её за рукав.

"А не так-то ты проста, стерва ледащая, - подумалось Варваре. - Ух ты, выпучилась, ноздри раздула. Братец вылитый! Машка, та попроще, попокладистее. Постарше, видать".

- Тебе лет сколько? - тыкнула ноготок в Машку.

- Пятнадцать будет, Варварушка Михайловна, - ответствовала Маняша.

"Эта курица, - решила Варвара, - не их породы. Куда скажут, туды и поворотится".

- С Аксиньей нашей одних лет, стало быть, - вслух резюмировала она. - Ну, как, девы, нравятся вам наряды сии?

Девицы снова вспыхнули и даже, как показалось Варваре, сделали движение прикрыться подолами. Не тут-то было, ясоньки! Варвара расхохоталась.

- Просты вы, девоньки. А государь всем знатным девицам и жёнам велит так одеваться. Наталья Алексеевна всемерно помогать ему изволит. Вот эту рухлядь с Кукуя привезли.

- Басурманка какая-то в них хаживала, а её обносы носи? - колко этак проговорила Анятка.

- Одёжа у них бесстыдная, - оглядывая свою и сестрину наготу, прибавила Марьяша.

- Тише вы, дурищи, плетей захотели? - зашипела на них Варвара. - Известно ли вам, рожи немытые, - подступила она к девицам с кулаками,- что государь ноне сам в немецком ходит, что Анна Ивановна Монсова, не ко сну будь помянута, лютеранской веры, и ей таперича, как государыне, все кланяются. Языками-то осторожнее щёлкали бы, раз уж планида ваша такая, и брат ваш при государе не последний человек.

Девчонки оторопели от такого натиска. Неделю уж их содержали при дворе сестрицы царской. Светёлку отвели одну на двоих да калмычку одну же в услужение определили. Но дела никакого от них не требовали, и Наталью Алексеевну доселе они не видывали. Была она с двором малым и с Алёшенькой теперь в Воронеже. По велению государя многие именитые московские люди отправились туда на закладку корабля. Иные роптали, но куды же денешься?

Даша Арсеньева перед тем занемогла, и сопровождать свет-Натальюшку меж прочими Аксинья поехала. Варвара с детства своего сиротского среднюю сестру-гордячку недолюбливала (та её уродством попрекала и дразнила), а Дарью, старшую, которая вечно между сёстрами стояла и Варварушку в обиду не давала, любила. И хоть считала её простодушною, что вот даже до  блаженности, однако, по-своему сильно к сестре была привязана.

Насчёт сестёр в последнее время в крепком и изворотливом уме Варвары - приходилось догадкой брать то, что Господь со статью не отпустил - мыслишки некие копошились, ехидные и даже где-то крамольные. Но как оно ещё повернётся, о том рано было судить. И она помалкивала.

Сама она по малолетству и убожеству своему в Воронеж не поехала, а осталась ухаживать за болящей сестрицей, на прощанье показав Аксинье длинный свой, красный язычок. А там, небось, было шумно да весело. Там где государь всегда было шумно, как убедилась теперь Варвара, а весело чаще бывало поодаль, чтобы посмотреть да понаблюдать. Вот она и понаблюдает, как всё сложится. Тихонечко, отсюда, из Коломенского, где по старому чинно да спокойно, ленивые коты по лавкам, да девы столь же ленивые да беспечные: пока довольство из деревенек идёт, орехи в меду трескают да сонно потягиваются. Так и заскучать недолго, ожидаючи.

И вот дождалась. Привезли из села Семёновского девок этих, сестёр денщика царёва, Александра Даниловича. Сам он с тех пор - ну, когда царевна их, сестёр Арсеньевых, в "мышеловку" словила - являлся ещё в Коломенское пару раз по делам, что ко двору государя царевича касательство имели. Важный такой, глаза холодные, над губой полоска выщипанных усов, как у государя (да и весь он смешно подражал Петру Алексеевичу), чистенький такой, нарядный - прямо иноземец. Будто не видала его Варвара тогда в столовом покое совсе-е-е-м другим. Нет, соколик, Варварушку-то-горбунью не проведёшь, догадлива она и доглядлива, глазок зорок, ушки на макушке. Это вон перед Дарьей можно павлином повыхаживать, она и поверит...

А тут на санях прикатили эти две, головы соломенные! Вот где потеха-то началась. Девчонки - коровы деревенские, смердячки сермяжные, Варварушке пуще любой забавушки. А то ещё разговорить их можно...

Вот и шалила вострушка, то приласкает, то напужает до слёз, как теперь вот.

- Да ладныть, - усмехнулась,- шуткую я. Не боись. Пойдём со мной, потрещим-посплетничаем.

Подхватила девок под голые локотки, потащила в светёлку, где под шубами да меховыми одеялами лежала больная Дашенька.

2. 

- Двигайся, слышь, болезная! - ворчливо буркнула Варвара.

Даша приоткрыла глаза. Голова кружилась, под одеялами душно, и то передвинуться на прохладное. Сощурила глаза на свечи, пригляделась. Подле ложа стояли три фигуры. Одна, понятно, Варварушка, а рядом-то?.. Чай, иноземцы какие...

- Кто с тобой?

- Не узнала? - засмеялась Варварушка. - Двигайся, двигайся. Это тебе, я чай, душно, а нам-то зябко, не лето красное, истопнику зуботычин бы, с утра уже.

Сжалившись над девицами, разряженными в кружева для красоты да потехи, но не для тепла, Варвара посадила их на край ложа, с головой накрыла шубами, втиснулась между.

- Маняша, Анка, хоть пикните чего,  Дарья Михайловна не узнаёт, - скривила рот, засверкала глазами-бусинками.

Дашенька выпростала руку из-под вороха мехов, дотянулась до шуб, что накрывали девиц, приоткрыла, рассматривая.

- Господи! - ахнула, - чего деится-то! Это чего ради так девчушек вырядили? Твои проделки, Варварушка? - обратно упала на подушки, слабо улыбаясь.

- Не мои, Наташины. Царевна благоверная перед отправлением наряды эти в Кукуй-слободе заказать изволила. А сама укатила, ну вот, мы с Татьянкой, княжной Шаховской, да Катериной Баратынской потешились. Скучно ведь, Дашенька, - посетовала.

- Вот Наталья-свет-Алексеевна ужо явится, так скучно не станется, она вам шороху наведёт, - пообещала с подушек Даша.

- Так скорей бы уже, - ответствовала Варвара, - она приедет, а мы уже знаем, куды что прилаживать. Нам же их Кукуйская фря Алёнка помогала, без неё мы бы и не разобрались, поди. Она даже показала, какую можно паклю подложить в такую вот одёжу, чтобы горб не видно, почитай было, - угрюмо прибавила со вздохом.

Даша снова приподнялась, поцеловала сестру в затылок:

- Вострушка ты моя милая, - сказала, погладила по голове. Вострушка неласково на неё поглядела, руку её взяла, подержала в своих руках, отбросила.

- А вы, Дарья Михайловна, поди, уже поправляетесь, вставать начали, - легко вздохнула Марьяша. - Доброго вам здоровья, - прибавила.

- Твоими, девонька, молитвами, - ответствовала Даша. - Сами здоровы ли, всем довольные? Не обижает ли вас кто?

- Всем довольные, - коротко ответствовала Анна.

- Это у них на Кукуе политесом называют, - едко рассмеялась Варвара, - сиречь, обменялись любезностями.

- Варенька...

- Я к тому, о пустом болтать наскучило, я вот, может, знать хочу, с кем я живу-то под одной крышей?

Девчонки под шубами насторожились. Дашенька положила ладошки на прямые, напряжённые спины. "Не робейте", - мол.

- А что здесь знать? Анна да Марья, сёстры знакомого нам Александра Даниловича.

- Знакомого!.. - перебила Варвара. - Он теперь, почитай, всей Москве знаком. Вот как, говорят, стрельцам головы срубал. Лихо!

Теперь и сама Дашенька застыла в оторопи. Ни что сказать, ни сделать чего не зная.

- А потом, болтают, ездил по улицам и саблю кровавую людям показывал, - наслаждаясь произведённым эффектом, продолжала Варя, - и сие за верное выдают, что в один день он отрубил головы двадцати злодеям и тем похвалялся.

Даша в страхе поднесла ладонь к губам, но передумала и зажала рот сестре, чтобы не наговорила лишнего. Но тут заговорила Анятка:

- Так что же? В тот же день государь сам отрубил головы пятерым стрельцам. Это мне доподлинно ведомо, я сама смотреть бегала. Так что получается, братцы Александры Даниловичи, государскую волю выполняя, усердны были, и только, - задирая длинный нос, подытожила девчонка.

  Даже Варвара перестала высвобождаться из Дашиных рук, щурила только зеленоватые глаза на Анку. Да и высвобождаться не приходилось, руки у Дарьи ослабели, сползли сами собой с Варвариных плеч.

Даша чувствовала слабость в запястьях. Ей стало зябко, но лечь под одеяла она не то что не решалась, но позабыла, так жутко ей сделалось.

Сальные свечи коптили и трещали, по углам зловеще скапливался мрак. И ветер выл за слюдяным окошком, скрипели маковки Коломенского веселого дворца, и где-то хлопали ставни. 

- Вот так вот скрипят веревки, на коих повешены стрельцы у Новодевичьего монастыря у окон несчастной царевны, - еле слышно проговорила Марья, - и воют и стонут их неприкаянные души.

- Уф... - выдохнула Варвара, подумав: "Кажись, сама себя перехитрила. Девки-то точно дурищи языкатые!" - А вот как скажу на вас слово и дело государево,- процедила она сквозь зубы.

- В застенок-то всех потащат! - зло возразила Анна. - Вон, бабка Акулина сказывала, будто одна девка, из послушниц Новодевичьевых, что при Софье состояла, на дыбе-то родила.  А по ее наговору еще десятерых взяли.

Варька с Анкой готовы были вцепиться друг другу в волосы, шипели и сверкали глазенками.

Даша поднялась с постели, босыми ногами на цыпочках подошла к двери, послушала, приоткрыла, посмотрела: никого. Качнулась, закрывая дверь, неверной походкой дошла до постели. Приложила палец к губам, глаза прикрыла. Девчонки смотрели, открывши рты.

- А кто такая бабка Акулина? - забравшись под одеяла, дрожащим голосом тихо спросила Даша.

Варвара быстрым движением показала Аньке и Маньке свой сухонький кулачок. Те мелко закрестились.

- Это бабушка ваша родная?

- Нет, что вы, Дарья Михайловна, - затрясла головой Марьяша, - то стряпуха наша, что братцем Александром Даниловичем, к нам приставлена была, для пригляду еще.

Помолчали.

- Поздно уже, - проворчала наконец Варвара. - Наговорились, я чай? Вон отседова в свою нору.

Вытряхнула девок из шуб, погнала к двери.

3.

Тихо на Москве, как в вымершей. Собаки даже не лают. Слышно только вой да скулеж, да рычанье. Да еще воронье крыльями хлопает и по временам вскрикивает утробно, сыто...

А людей лихих по ночам невидно, ушли от греха подалее.

Ветер воет еще, тучу нагоняет. Будет снег. Белый снег, холодный.

И горячий снег еще будет, красный.

И серый снег, грязный.

4.

В ту зиму Даша долго еще пролежала в постели. Варвара сидела у ее изголовья, зло глядела на лекаря с Кукуй-слободы, кусала губы и думала... Думала, что сама виновата она, Варвара, во всем. Думала и все больше молчала.

Даша бредила и не приходила в себя три дня. Видения были страшные, тяжелые, выматывали душу. Когда очнулась, увидела осунувшееся, исхудавшее Варварушкино лицо. Серый свет струился из оконца. Печка была натоплена жарко. Волосы, как чужие, прилипли ко лбу. Она глубоко вздохнула и закашлялась.

- Лежи-лежи, - разлепила губы Варвара, поднялась и пошла из светелки. - Наталья Алексеевна вчерась прибыли с Алешенькой. Велела, как в себя придешь, ей сказать.

- Варя, - позвала Дашенька, - девицы Анна да Марьяша...

- Обласканы уже царевной, - перебила Варвара. – Кажный  день приходят, о тебе справится. Братец их тебе велел кланяться.

- Кому велел?

- Мне. Был он у царевны. Государь по делам из Воронежа в Москву воротился, и Данилыч его при нем же.

5.

Тогда, в тот день, когда в Коломенское государь доставил царевича Алексея Петровича, и девицам Арсеньевым довелось трапезничать с Петром Алексеевичем, Даша страшно перепугалась, это верно. И государь был страшен и не похож на все о нём слышанные девицами небылицы и россказни, тако ж и на её собственное о нём представление. И любимец его напугал её шибко.

И всегда-то Дашенька была трусихой, а тут... Просидев не один час в подклети, наслушавшись Ксеньюшкиных сплетен, к выходу на свет божий Даша потеряла всякую способность соображать, а во взгляде этого белокурого беса, что начал над ними потешаться, почудилось ей что-то хищное.

Потом... Потом был пир горой! Девиц заставили выпить вина, голова у неё побежала. Потеплело как-то в груди, и всё показалось уж очень простым. Мужчины (государь с Александром Даниловичем) много смеялись, расспрашивали о чём-то сестёр (Даша не могла побороть стыдливости, всё больше молчала) сами рассказывали много необычного о недавнем своём путешествии. И казалось, что за столом - этакая развесёлая компания давних знакомых, прямо-таки с доверительными отношениями! Правда у Петра Алексеевича, помнится, проявлялся его тик, кажется. Ощущение этого было мимолётно. Она даже разглядела этих двух красавцев, показавшихся ей сперва такими страшными.

И удивительно же было смотреть на них и ловить себя на мысли, что один-то из них - государь, а другой - слуга... Ибо вели они себя друг с другом - ну просто, братья родные.

Между прочим, Александр Данилович рассказал, как "герр Питер" (так он его называл, а ещё как-то странно: "мин херц"), желая подать пример подданным в бритье бород, своеручно (сам, своими монаршими ручками) сбрил ему, Данилычу бороду). И так-то заковыристо рассказывал! Даша, боясь смеяться громко, беззвучно тряслась от смеха. И всё краснела, когда натыкалась на смеющийся взгляд холодно-синих глаз.

Очарование вечера быстро улетучилось, когда государь резко поднялся, пожелав всем спокойной ночи, жёстко ткнул друга в спину: "Пшёл!", - выталкивая из покоя, и вышел сам. Всё. Будто ничего и не было.

Вот тут Даша испугалась вдругорядь, да пуще прежнего.

6.              

А зима-то у него выдалась суетная. Москва - Воронеж - Москва и обратно. Уследить за всем не возможно, не уследить - не моги! Работы на верфи в Воронеже: мало того, что как десятник работаешь (то есть за десятерых: гонять их - не последнее дело, спиной ответишь за каждого, не токмо за себя), неделями оставлял Пётр догляд на него за всею верфью.

- Хоть над тобой и начальников много, - говорил, притянув к себе за волосы, - да ты есть око моё недреманное, усвоил? - и целовал крепко на прощание.

И неохота потом выслушивать: "Ты не доглядел, сын пёсий!" - потому, сработав в своём десятке, шёл подсобить в других. Кому уговор да сладкий калач, а кому и в рожу наглую, борова ленивые! Выбивался из сил, шёл к Протасьеву, что по указу великого государя назначен был для управления всех корабельных дел, Лаялся с ним на счёт проволочек с припасами. Окольничий от возмущения трясся весь наетым жирком, но супротив любимца царского не попрёшь.

- Будет, Александр Данилович, будет, не сумлевайся.

"Боится!" - сладко ныло под ложечкой, и злая весёлость плескалась в синеве Алексашкиных глаз. "Проворовался Протасьев", - решил Меньшиков. И точно. Тем же годом Протасьев был свезён на Москву и там "с печали и стыда умер".

А за день, помимо всего, так топором намахаешься, еле живой в хибару ноги приволакиваешь, а там письмо - быть на Москве.

На Москве тоже не до кутежей, стрелецкое дело продолжается, множится. И здесь топору работёнка найдётся...

Меж тем, за недосугом, Пётр Алексеевич корреспонденцию разобрать велел. Нашлось там подметное письмо. Меньшикову прочитали - диву дивовался! Некий курицын сын, человечишка боярина Бориса Петровича Шереметьева, Алёшка Курбатов, витиевато излагая, выдумал для разных государевых бумажных дел (вотчинных, лавочных, дворовых) гербовую бумагу выпускать да её всем продавать, чтобы только на ней дела вели да подавали, а за то деньги брать и тем казну сохранять и преумножать. Побежал к Фёдору Алексеевичу Головину, кричал, как на пожаре. И зарубку для себя сделал: Курбатов се по гроб жизни ему, Данилычу, должен.

Дом его отстроился. Рад был Александр Данилович, государь его вотчинами к новоселью пожаловал. Радости глотнул, а тут… Помер Франц Яковлевич. Государь так горевал, никого видеть не хотел. "Слезами-то горю не поможешь, - решил Данилыч, - без  худа -  нет добра". И тоже зарубку себе сделал.

Начало романа «Белая часовня княгини Меншиковой» было опубликовано в предыдущем номере журнала. Продолжение следует…