(Под редакцией Владимира Смысловского)

Глава 11

    Шла наша юность. Все было впервые. Все было интересно. Без конца ходили в разные театры.

   Моим любимым театром был МХАТ-2. Великолепный ансамбль актеров во главе с гениальным актером - Михаилом Александровичем Чеховым. Это был мой бог! Мой кумир! И заочный учитель!

   В эту пору я старался как можно больше смотреть этого актера. Я видел его во всех ролях, он потрясал меня до предела. Каждый раз публика замирала, когда на сцене появлялся Чехов. Во всех ролях, буквально, он был настолько заразителен и предельно убедителен, что казалось, что он разговаривает с тобой по душам, сокровенно, страстно, искренне и уводит тебя в другой, почти метафизический, мир.

    На первых порах, я иногда подумывал - а не гипнотизер ли он? И не пользуется ли своим даром для захвата зрительного зала?

  Но после неоднократных посещений спектаклей с его участием, я начал познавать, что это великое искусство актера, обладающего феноменальной техникой и талантом. Я регулярно стал задавать себе вопрос: Что это такое? И вот так начались мои поиски и открытия.

  Постепенно передо мной открывалась личность Чехова, открылись какие-то секреты его мастерства, а после выхода в свет его книжечки «Путь актера» многое для меня уяснилось. И я начал работать над собой, начал экспериментировать, искать и искать, имея перед собой заочного учителя. И в дальнейшем, в моей актерской жизни, я буду долго учиться у него. На первых порах я даже подрожал ему в своих работах. Часто задавал себе вопрос: А как эту роль сыграл бы Чехов?

   И понадобилось много лет, много ролей, много информации, чтобы в результате прийти уже к своему мировоззрению, своему пониманию театрального искусства и стать самостоятельным актером.

    А жизнь проходила неумолимо по всем законам бытия. Катастрофически не хватало времени. По утрам работал в мастерских, вечерами, вроде как, учился в театральном техникуме и по мере возможности выхватывал из жизни очередные информации. Смотрел спектакли и в других театрах, но в основном посещал МХАТ-2. К великому огорчению моему, почти не посещал консерваторию, живописью занимался очень мало. А девушки? Что греха таить, они никогда не переставали поселяться в моем любвеобильном сердце. Вера Назаревич. Моя однокурсница и партнерша по многим рабочим отрывкам. Хорошая была девушка и ко мне относилась хорошо, а проживала в Петровском парке, так тогда назывался район теперешнего метро Аэропорт.

  После поздних занятий в техникуме я мужественно провожал ее в столь отдаленную окраину Москвы. Трамваи уже не ходили, и я быстрыми шагами возвращался к себе на Сивцев-Вражек в мой дом. Он был деревянный и посему остался только в моих воспоминаниях.

   Помню, как однажды ночью, дворник обратил мое внимание на щёлочку в окне первого этажа, через которую я увидел пришедшего в гости великолепного актера - Алексея Дикого. Там жила мадемуазель NN. А в сердце моем жила Верочка.

   Но все проходит, как говорил мудрый Соломон - «И это пройдет». И оно прошло. Много лет спустя узнал, что Веру унес из жизни непобедимый в то время, туберкулез. Много молодых жизней оказывались тогда в его объятиях. Одной из жертв его был и мой 23-летний братик Андрюша.

   Юность брала свое. Я постепенно набирал высоту. Работал, учился и мечтал! Мечтал о театре, о будущих ролях и, конечно, о любви. Я никогда не забывал слова Льва Толстого из «Детства и Отрочества», где он описывает свою непривлекательную внешность. Я считал, что эта характеристика очень подходит и к моей физиономии, отчего порой, естественно, огорчался.

   Но главное - театр. Театр с большой буквы. Юность моя кормилась великолепными Московскими театрами. А сколько их было, интересных, своеобразных. Одинаковых не было. Каждый имел свое лицо, свой стиль, свою актерскую методологию. Советский театр был охвачен в это время всевозможными поисками.

    В стенах МХАТа родились четыре студии, которые впоследствии превратились в самостоятельные театры. И как же они были не похожи друг на друга. Из первой студии образовался театр МХАТ- 2. Театр больших философских мыслей и страстей. С исключительно интересным репертуаром, преимущественно классическим, ибо советская драматургия еще только начинала завоевывать сцену. О каждом актере этого театра можно писать книги, не говоря уж конечно, о Михаиле Чехове. Но к этому, милому моему сердцу, я еще вернусь, а пока продолжу о студиях МХАТ.

   Из третьей студии родился великолепный /особенно в то время/ театр Евгения Вахтангова. Бессмертный спектакль «Принцесса Турандот» и по сию пору украшает афишу театра, и рекомендует театр, как особо театрального стиля и острых актерских решений. На его подмостках красовались такие актеры как Борис Щукин, Рубен Симонов и многие, многие хорошие актеры. С этими двумя актерами в дальнейшем я буду связан. А в один исторический вечер я был связан и с театром.

   Не помню по какому поводу, а возможно по случаю 10-летнего юбилея Октября, театр на сцене Большого театра давал спектакль «Разлом» и для расширения массовых сцен был приглашен участвовать в спектакле студент театрального техникума им. Луначарского - Игорь Смысловский. Между прочим, в канцелярии нашего техникума работала жена покойного Е.Б.Вахтангова. Обязательная, умная и очень симпатичная женщина.

Глава 12

    Четвертую студию МХАТа создал великолепный актер Михаил Михайлович Тарханов. А потом ее принял под свое руководство выдающийся режиссёр и прекраснейший актер - Николай Павлович Охлопков, и театр взял название «Реалистический театр».

   Спектакль «Разбег» поставленный им, сразу же прошумел в Москве. Впервые в нем действие было вынесено в зрительный зал. Крепко запомнился один эпизод. В абсолютно условном оформлении, посередине партера стоял станок и стол на нем, а за столом сидел актер Аржанов и в огромную паузу разбивал и ел крутые яйца. Зал был в восторге. Охлопков великолепно умел сочетать условность с натурализмом. Это было новое в искусстве театра, и очень убедительное.

    Если говорить о режиссёрском искусстве Охлопкова, то в первую очередь хочется сказать о его эмоционально действующих мизансценах. Они у него всегда бывали неожиданными и трогательными. Вероятно, я еще вернусь к Охлопкову, имя которого связано с именем Мейерхольда, с театром его имени, где он был актером. Это впервые было дано название театра именем режиссёра при его жизни. Это потому, что Всеволод Мейерхольд был выдающегося режиссёрского дарования.

    О нем много сказано в театральной литературе. Поделюсь только своими юношескими впечатлениями об этом, потрясающе интересном режиссере. Мне посчастливилось однажды присутствовать на репетиции спектакля «Последний решительный». Он так точно и заразительно показывал, что вызывал бурные восторги присутствующих. Театр Мейерхольда на площади Маяковского был подлинно революционным. Он был вроде первопроходца и законодателя нового и необычного на театре. Впервые был ликвидирован занавес. Впервые сцена оголялась так, что зрители «любовались» осветительной аппаратурой и задней кирпичной стеной. Наряду с восхищением этим режиссёром в моем молодом актерском сердце пылало возмущение при виде разрушенной красоты и таинства театра. Современные пьесы шли смело и темпераментно. С классическими пьесами Мейерхольд расправлялся как хотел. Конечно, было много примечательного в таких спектаклях как «Лес» Островского, «Горе уму» - так выглядела афиша Грибоедовского «Горе от ума», «Ревизор» Гоголя, где у Хлестакова за спиной ходил его двойник. Полагаю, что если бы Мейерхольду дали бы умереть своей смертью, то в результате его гений пришел бы к необычной гармонии. Но его убили! И жену его - Зинаиду Рейх, тоже убили. Последние спектакли этого театра давались в помещении нынешнего театра Ермоловой, ибо здание прежнее /бывший театр «Зон»/ реконструировался. Теперь на этом месте зал им. Чайковского.

  Нельзя не вспомнить добрым словом театр, так называемый, бывший «Корш». Работал он в помещении нынешнего филиала МХАТа. Репертуар был очень разнообразен: и драма и комедия. В нем блистали такие актеры как Топорков, Кторов, Радин, Петкер, Вера Попова.

    Этот театр дорог мне тем, что в 1921 году в его партере были пролиты слезы умиления. Я уже вспоминал, что это была моя первая встреча с профессиональным театром. Кому понадобилось ликвидировать этот театр? Неужели для того, чтобы освободить помещение для филиала МХАТа. Актеров пораскидали по разным театрам. Кторов, Радин, Топорков, Петкер, Вера Попова были помещены во МХАТ. Не сразу они там обрели свою форму. Понадобилось много на это времени. А Верочка Попова, эта великолепная Верочка, которая блистала в спектакле «Пурга», так и не обрела себя. На советском театре была совершена глупость № 1.

   На Тверском бульваре в нынешнем помещении театра им. Пушкина процветал Московский Академический Камерный театр. Возглавлял его режиссер с мировым именем - А.Я. Таиров. А во главе труппы была актриса с редким трагическим дарованием - Алеса Коонен. Театр этот имел множество своих поклонников, но о нем речь пойдет ниже, ибо значительный отрезок моей жизни прошел в его стенах.

   Не далеко от него, на улице Герцена красовался Театр Революции. Чудесные актеры - Бабанова, Штраух, Терешкович, Орлов вели репертуар. Режиссура в этом театре была очень разнообразная. Мейерхольд поставил там пьесу /в последствие моего друга/ Алексея Файко «Озеро моль». Множество спектаклей пользовались большим успехом. Но, пожалуй, самый шумный успех пришелся на спектакль «Человек с портфелем» А Файко. С участием великолепной Марии Бабановой в заглавной роли. Каким же безграничным очарованием обладала эта актриса. Дай бог жизни и здоровья этой старушке и сейчас! Но, к сожалению, современники не знают, какое это было явление на театре. Благодарю судьбу, что видел это. Делала погоду театру режиссура Петрова Николая Васильевича, Попова Алексея Дмитриевича. Молодежь любила посещать этот театр, который впоследствии видоизменился и пришел в результате к театру им. Маяковского, под руководством Н.П. Охлопкова. Но это было уже после войны.

    Театром им. МГСПС в Каретном ряду руководил Любимов-Ланской. Это был сугубо Советский театр. По репертуару и содержанию особых новшеств он не демонстрировал, но как полагается Москве, блистал своими великолепными актерами. Виктор Петипа, Ванин, Викланд /в молодости она была хороша/. Популярными спектаклями были «Рельсы гудят», «1905 год».

    На Тверской, то бишь на ул. Горького, привлекал зрителей любопытный театр «Семнеранте». Его репертуарной основой была импровизация, которой блестяще владели заглавные артисты Быков и Левшина. Они вообще сочиняли пьесу на сегодняшний день, что делало спектакль злободневным и разнообразным по жанру.

   В том же самом помещении подвизался и другой театр «Театр Чтеца», руководимый режиссёром Треплевым. Театры делили неделю пополам и по очереди давали свои спектакли. В последствие к театру чтеца я имел некоторое отношение. В 1928 году сыграл там роль Штробеля в спектакле «9 ноября» Келермана. Почему-то на всю жизнь запомнил одну фразу из моей роли: «Любовь моя принцесса, эта примитивная ловушка природы, иллюзия множества дураков».

Глава 13

    Ну, и наконец, Малый театр. По мере того, как я приобщался к системе Станиславского в техникуме и все глубже увлекался Вторым МХАТом, Малый театр переставал быть моим идеалом, скажу даже больше, стал по стилю и методу для меня неприемлемым. Признавая за ним богатую историю, великолепие многих индивидуальностей, как-то Ермолову, Остужева, Рыжову, Садовского и других, порой присутствия на спектаклях Малого театра, для себя  я замечал, как не надо играть. Но Малый театр был, есть и будет Малым театром!. Но неизменно я посещал Второй МХАТ и неизменно учился у Чехова. Сколько усилий приходилось применять, чтобы не поддаться чарам Чехова и по возможности профессионально взглянуть на его работу.

  Но это получалось только при повторных посещениях спектакля. Я понял чертовски интересную деталь в технике Чехова. Это его действия с реквизитом. Он оживлял предметы. В своем воображении он наделял их качествами живого существа с живым сердцем и душой. Этим он создавал необыкновенную масштабность. Он приковывал внимание зрителя к своему объекту. Помню, как Чехов в спектакле «Петербург» играя Облеухова, после реплики «Тишка! Возьми чашку!», протягивал руку с чашкой и долго держал ее в одном положении. И возникала большая, убедительная пауза. Я понял, как важно действенно сыграть паузу. Как важно подготовить к ней зрителя. Я стал пользоваться этим в своей работе. Не могу не похвастаться, как я впоследствии применил такое в спектакле «Машенька» в роли Окаёмова.

    Сцена, где Окаёмов выходит с написанным письмом и передает его Вере Михайловне, матери Машеньки. Я протягивал руку с письмом и говорил реплику: «Вот, передайте Маше, она поймет, останется с вами». Возникла пауза. Затем Вера Михайловна с осторожностью брала письмо, в слезах говорила «Спасибо» и убегала. А я продолжал долго стоять с протянутой рукой без письма. Это игралось расставание с Машенькой. В зрительном зале сморкались. Говорят, это было лихо.

    В спектакле «Гамлет» театр вымарал действующее лицо - Призрак - и Чехов вел диалог с воображаемой тенью отца. Некоторые реплики призрака он повторял и получался реальный разговор. Такое было возможно благодаря точному сосредоточенному вниманию Чехова, которым он владел в совершенстве. Сцена производила сверхсильное впечатление. Зал был захвачен и, казалось, реально слышал и видел Призрак.

    Чехов научил меня строить внутреннюю линию действия. Вплоть до внутренней пластики, которая не видна зрителю, но актеру дает возможность более действенно проживать сцену, играть внутренний монолог.

    В каждой роли Чехов во всех ролях и трагичных и комедийных, и всюду был прекрасен. В спектаклях на стационаре: «Сверчок на печи», «Гамлет», «Потоп», «12 ночь», «Эрик 14» и видел в помещении Экспериментального театра /ныне театр Оперетты/, где давались спектакли с участием актеров разных театров. В спектакле «Ревизор» Чехов гениально играл Хлестакова, а в спектакле «Преступление и наказание» Мармеладова. В этом же спектакле я видел знаменитого актера - Орленева в роли Раскольникова и Петровскую А.П. в роли следователя.

    Что говорить в этом отношении, моей юности можно позавидовать. Но рядом по жизни ходило и зло.

    Мой отец вторично был арестован и сослан на Соловки на три года. По тем временам это наказание расценивалось как щелчок по лбу. И это говорило, что ни за что! За какое-нибудь неугодное слово. На всю жизнь запомнил, как стоя на перроне, провожал глазами отца. Он вышел из 2черного ворона» с седой скобелевской бородой, с вещевым мешком за спиной и погрузился в товарную теплушку. «Папа, прощай!» - крикнул я. Он помахал рукой и исчез на три года![1]

Глава 14

   А в техникуме жилось интересно. Работали над всевозможными отрывками большей частью из классических пьес, а из современных авторов у нас в почете был Анатолий Васильевич Луначарский.

   Работали по классу импровизации и тут было вроде соревнования. Каждый из нас изощрялся выдумывая сюжет для этюда. Лучшими среди нас по этой части были Юра Недзвецкий, ныне актер МХАТа, заслуженный артист РСФСР, и Миша Сидоркин, режиссёр, заслуженный артист РСФСР, режиссёр.

    Что мне нравилось в то время и что я одобряю и сейчас, что в техникуме все основное внимание было уделено мастерству. Система Станиславского проходилась ежедневно и очень конкретно в упражнениях. Нас не очень загружали другими занятиями. Философией мы вообще не занимались, но лекции по истории театра читались интересно. Пластика, танец и техника речи - все было в норме, без перегрузок. Интересно в этом смысле высказывание М.А.Чехова. Он считал, что актеру специально заниматься движением не следует, а необходимо точно имитировать пластику образа задуманного и быть уверенным в правоте своих действий, тогда он будет пластичен и красив.

    Все было спокойно, хорошо, перспективно и в друг - тревога! Как снег на голову известие - техникум закрывается! Почему? Кому это понадобилось? Кто в чем провинился? Ответа мы на это, конечно, не получили. Хорошо, что в техникуме так велось учение, что мы уже в значительной степени были профессионально подготовлены. Студенты третьего курса были приглашены в некоторые театры. А нам, 2-му курсу, в том числе и мне, было предложено перейти на второй курс ГИТИСа.

   Меня приняли на курс, которым руководил Андрей Павлович Петровский и Серафима Германовна Бирман. Но для этого мне надо было расстаться с дневной работой. Это было смутное время в моей актерской биографии.

   Я метался и искал какого-нибудь выхода. В результате - я покинул ГИТИС и подался на актерскую биржу труда. Там периферийные режиссеры комплектовали для себя труппы на тот или иной сезон. А свободные актеры периодически продавались жучкам на какой-нибудь спектакль, играли его в свою пользу. Такие, левые спектакли игрались на клубных сценах Москвы и области.

   Вот тут я начал регулярно зарабатывать свой кусок хлеба уже по актерской профессии. Биржевые жучки отнеслись ко мне довольно внимательно. Во-первых, пока дешевый актер, а во вторых - способный на все амплуа и возрасты, кроме героев-любовников.

   Так я открыл большой список сыгранных ролей. Поначалу было очень трудно, ибо надо было играть под суфлера, так как в лучшем случае была лишь одна репетиция, где актеры уславливались меж собой: «Ты туда, а я сюда. А тут ты уходишь, а я здесь приходишь...». Но постепенно я приспособился и уже легко шел под суфлера. А потом накопились игранные роли, и меня приглашали на повторные спектакли. Это было легче и приятнее. Появились на рынке свои шлягеры с почти постоянным актерским составом. За это время я сыграл множество ролей.

   Были и любимые спектакли и роли. Например, спектакль «Не все коту масленица» - Островского, где я сыграл купца Ахова /пожилого/, а Володя Попрыкин - приказчика Ипполита. Мы играли много, много раз с успехом. У нас были яркие партнерши: Нина Самойлова и Валя Валевская, а с Володей мы еще в техникуме сыгрались. Поэтому могли соответствовать и выдавать юмор на полную катушку.

   Хочу вспомнить еще один шлягер-пьесу Софьи Белой - «Свадьба без венцов». Эта драмартургесса, в то время, была очень популярна и «быстро пекла» пьесы на сегодняшний день. В этом спектакле я с удовольствием играл роль влюбленного простака Степу.

    Играл я и Незнамова, и Муранского в «Свадьбе Кречинского»,  в «Потонувшем колоколе» - Гауптмана, Алешку в «На дне» - Горького.

    Однажды мне предложили сыграть в пьесе Луначарского «Медвежья свадьба». Роль центральная, возрастная, большая по тексту и для меня интересная. И очень захотелось мне сыграть ее без суфлера. И я за одну ночь выучил всю роль и на следующий день играл ее, как теперь мы играем - без суфлера.

  Это было конечно другое дело. После этой роли моя цена на бирже повысилась и достигла высшей ставки за спектакль - 12 рублей. А начинал я с 5-и рублей. Во избежание жульничества и обмана существовал неписаный закон - платить гонорар актерам в антракте.

    В моей актерской практике часто фигурировал жучок-антрепренер Туманов. Невзрачный, маленький щуплый еврей, но ловко ворошил делами и сам, конечно, зарабатывал лихо. У него я очень много переиграл ролей. И интересно было ему продаваться, потому что он всегда устраивал солидные площадки, и нанимал первоклассного суфлера. А суфлер в таком деле был царь и бог, и получал сам ставку выше любого актера. Как же было приятно возвращаться после спектакля домой, по дороге купить себе все, что нужно для ужина, у торгующих до поздней ночи моссельпромщиц. И хлеб, и колбасу, и сыр, и даже водку. Все для трудового народа! Коммунизм!

Глава 15

 Этот период оказался для меня хорошей школой, ибо кроме того, на бирже были организованы курсы по повышению квалификации, которыми руководили Борис Васильевич Щукин и Рубен Николаевич Симонов - два великолепных актера театра им. Вахтангова.

    Они в учебном плане ставили «Соломенную шляпку» - Ля-Биша. И меня пригласили репетировать роль Нонанкура - отца семейства. Возраст мой никого не смущал, ибо я неплохо всегда гримировался, подражая своему кумиру М.А.Чехову. Получая еще заряд мастерства от этих великолепных руководителей, я набирал высоту.

   Щукин необыкновенно подробно разрабатывал внутреннее действие актера, а Симонов был изобретателен на интересные мизансцены и комедийные трюки. Он непосредственно смеялся, когда я выполнял его задания. Он хорошо ко мне относился и как - то сказал: «Игорь, двери моей студии всегда для Вас открыты». Я тогда не воспользовался его предложением, мечталось о другом. Тогда у меня было замечательное событие. Я написал письмо Чехову, содержание которого было в том, что я, мол, еще не актер, но рассчитываю быть таковым и хочу работать у него в театре, то есть во втором МХАТе. Он ответил мне! С каким волнением я распечатывал конверт. Чехов сообщал мне, что, к сожалению, он не сможет со мной повидаться, ибо уезжает и порекомендовал осенью обратиться к Ивану Николаевичу Берсеневу. Уезжает! Куда? Надолго ли? Только потом я узнал, что навсегда.

    Между прочим, не забыть бы мне, я хочу передать это письмо в Бахрушинский музей. Оно чудом у меня сохранилось.

    Я, на всякий случай, обратился к Берсеневу, но разговор с ним мне не понравился. И я перестал лелеять мечту работать в этом театре. Но интереса к нему я не терял, хотя без Чехова он потерял мое сердце. Потом я буду сожалеть и возмущаться, когда его варварски закроют и лучшую труппу, коллектив больших художников разгонят.

    Но в студию Симонова я не пошел и, пожалуй, поступил правильно. Между прочим, у него в студии работали актриса нашего техникума Ирина Теплых.
    В спектакле «Таланты и поклонники» она играла Нечину. Тогда она была замужем за Ф.А. Фортунатовым, нашим бывшим директором техникума, потом мы с ней встретились в сборном спектакле «Бесприданница» - Островского, где она играла Ларису, а я - цыгана. Ставил его Фортунатов, но спектакль в результате не пошел. С этим семейством у меня сохранились хорошие отношения.

    А студия Симонова впоследствии была слита с Трамом, и был организован театр им. Ленинского комсомола. Ирина там работала, а много, много лет спустя мы с ней встретились в институте им. Баумана, где она вела чтецкий коллектив, а мы с Марочкой - театральный, о чем, надеюсь, пойдет речь ниже.

    Как то на бирже подошла ко мне актриса Кабанова и предложила принять участие в создании в Москве «Историко-революционного театра» при обществе бывших политкаторжан и высыльных поселенцев. Находилось оно в Лопухинском переулке по ул. Крапоткина. Возглавляли его большие революционеры с богатым прошлым. Морозов - просидевший много лет в Шлиссельбургской крепости, Якимова, Вера Фигнер и многие другие бывшие народовольцы и эсеры. Начинал этот театр провинциальный режиссер Касьянов постановкой спектакля «Святые безумцы», где действующие лица были исторические и портретные.

     И вот в один исторический день и явились мы с Володей Попрыкиным в этот создаваемый коллектив. Попадаем на репетицию «Святых безумцев». И.... в истории моей жизни ударил колокол. Глаза!... Глаза Ольги Люботович сверкнули на меня любопытным взглядом. Гром! Молния! Все стихи: землетрясение, извержение вулкана, бури, - все объединилось и закрутили меня в свои путы. Ольга Люботович!... Ольга Люботович!... Глаза!...Глаза!... Марочкины глаза!..... И все! Вот и пришло настоящее. Поселилось в сердце на всю жизнь! Мысли, мечты, желания все обращалось к этой удивительной девушке.

    Но мир не перестал существовать, нет! Напротив, он стал необыкновенно прекрасным, огромным и тысячи голосов патетической гармонии заполнили душу. Вот она жизнь! Вот ради чего стоило родиться и жить.

     «Ольга Люботович, я люблю тебя!» - ежесекундно кричало сердце.
Пошли другие дни, по-другому стало вокруг. Так не было! Такого никогда не было! Что делать?...

Опять вспомнил слова Льва Толстого из «Детства». Радость и мучение. Тоска, грусть и желанная мечта.

    Оглянулся!... А вокруг оказались чудесные люди. Супружеская пара Преображенских - Сережа и Маша. Таня Маринич, Сарра Доброва.  Два актера однофамильцы Смирновы - Коля и Вася - хорошие ребята. Завязалась дружба. Охвачены были идеей создания своего театра. В результате от услуг режиссера Касьянова отказались и пригласили режиссера, ученика Вахтангова - Минаева Минай Германовича. Это была уже моя мысль, я с ним познакомился на работе в «Молодом театре» - был такой в Москве передвижной театр, но просуществовал недолго.

      Во главе с Минаевым активно взялись за театр. В работу взяли пьесу Васильева «Корзина». Пьеса была построена на историческом факте побега одного революционера из Бутырской тюрьмы в вещевой корзине.

   Мне, как не странно, было поручено сыграть в спектакле две роли: в первом акте студента-революционера Кулидзо, грузина по национальности, и во втором акте привратника тюрьмы.

     К этому времени я уже имел опыт перевоплощения. И мои заочные уроки у Чехова вооружили меня. Мне удалось найти две речевые характеристики, а грузина, конечно, играл с акцентом. Подвижный, темпераментный грузин с танцем лезгинки и полусонный басовитый привратник. А уж два грима были созданы опять же по школе Чехова и любопытно, что моя родная мама не узнала меня в обеих ролях.

    Марочка над этим фактом восторженно смеялась. Но это после премьеры, а пока у театра не было материальной базы, ибо общество оплачивало только режиссера и художника, а мы, кто, где и как зарабатывали на стороне. Тяжеловато было, но интересно.

   Марочка работала на заводе «Серп и Молот» в химической лаборатории. Наша дружба с ней переходила в другую стадию. Я ловил каждую возможную минуту, чтобы быть в ее обществе. Встречал ее у трамвайной остановки трамвая «А» у Каменного моста и провожал ее до дома на Якиманке.

    После вечерних репетиций опять провожал домой. А одежка у меня была хилая, но я в любую погоду крепился и в результате - крупозное воспаление легких свалило меня в постель.

      Добрая Марочка навещала меня и для усиленного питания приносила черную икру. Мама моя ревниво приглядывалась к ней, но ничего не говорила. Молчала. И, наконец, пришло выздоровление. В первый же день моего выхода на улицу я на скромные мои доходы приобрел себе брюки и вельветовую толстовку. А на другой день в «парадном» костюме отправился к Марочке с первым визитом. Это было 12 декабря 1929 года. Мороз был сильный. Снег хрустел под ногами, а на душе тепло.

Такое могло быть только раз в жизни! Наши задушевные друзья Преображенские заранее знали о моем визите. И готовили сюрприз.

    Марочка встретила меня очень гостеприимно, но несколько суетливо. Я был счастлив. Глаз оторвать от Марочки было совершенно невозможно, а она, как нарочно, все бегала на кухню и что-то хозяйничала. На мои просьбы не беспокоиться, она сообщила, что обычно хозяйничает ее сестра Рика, но сейчас она уехала на несколько дней куда-то в гости. И я понял, что добрая и внимательная Рика, предоставила нам возможность быть наедине.

   То ли от смущения или от волнения я без конца говорил о театре и, конечно, о втором МХАТе, о Чехове. Марочке это нравилось, ибо сама обожала театр, и в свою очередь говорила о Гиацинтовой.

    Пришло время сесть за стол. И тут Марочка, к ужасу своему, обнаружила, что бефстроганов подгорел.

Глава 16

Мария Ильинична Смысловская /урож. Ошри/ супруга Игоря Алексеевича . На руках у нее - их сын Алексей

     Она была огорчена. А я с восхищением смотрел на ее огорчительные глазки и как-то не очень удачно ее утешал, сказав:

- Ну и пусть все кругом горит!

- Как? - воскликнула Марочка.

- Если горит – значит, светится, - сострил я, - а светится – значит, светло. И мне очень светло с Вами, Марочка!

- Ну и ладно, давайте съедим что осталось.

    После трапезы мы прошли в другую смежную комнатку, Рикину комнату. В ней было уютно и тихо. Очень тихо и хорошо. Вдруг звонок! На пороге Машенька Преображенская: «Здрасте, здрасте». Посидели... Поговорили вроде ни о чем. И вдруг...

- Я за Вами друзья. Сегодня мы собираемся на посиделку на чердаке у Коли Митропольского, и мне велено вас сопровождать...

Щиплющий мороз, хрустящий снег, беспредельное счастье юности сопровождали нас на Остоженку в Церковный двор, на чердак одного из деревянных домов. Это была квартира нашего общего друга, холостяка Коли Митропольского.

Хозяин квартиры и Сережа Преображенский встретили нас с упреком: «Мы умираем с голода!», «К столу!»

Стол был накрыт, сервирован и сверкал живописными закусками. Сели. Коля Митропольский произнес: «Слово для поэтического тоста предоставляется поэту Сергею Преображенскому. Прошу наполнить бокалы», - сказал Сережа и начал....

Он прочел поэму «Житье-бытье чернавки Мары». В поэме прозвучал биографический рассказ в хронологическом порядке, как Марочка отклонила притязания своих четырех поклонников. А потом «кто-то черный и лохматый, а по счету уже пятый»- так Сережа представил меня. Дальше шло, как развивались события и заканчивалась поэма обручением. Были вручены свадебные сувениры. Марочке - деревянный горшочек с бирюльками, а мне деревянный ковш. Подняли бокалы за новобрачных и начался торжественный ужин.

Трудно было сдерживать в горле спазмы радости, трогательности и благодарности. Нам предложили выпить на брудершафт под аккомпанемент «горько!»

С той поры - 12 декабря чтилось в нашей семье под названием - «Чердачная свадьба».

      А в историко-революционном театре интенсивно и увлеченно идут репетиции. Минай Германович Минаев очень интересно репетировал. Мизансценировал он необычайно. Он сам становился на место того или иного персонажа и молча, про себя искал пластическое выражение сцены. Потому его мизансцены всегда были удобны актеру, ибо уже они оправданы.

   Интонаций он никогда не давал и не показывал, а призывал актера самому создавать образ. Меня такой метод очень устраивал. Я всю жизнь любил и люблю по сию пору работать самостоятельно. Школа Чехова давала мне волю к фантазии. Но кое-что я почерпнул за свое недолгое пребывание и в ГИТИСе.  Андрей Павлович Петровский /между прочим, крупнейший мастер по эпизодическим ролям/ предлагал студентам взять под руку своего героя и пройти с ним по жизни. Поместить его в разные окружения и посмотреть как он там себя ведет. Предлагал даже сходить с ним в баню.

    Это был очень дельный совет, ведь образ строится из отношений героя ко всему, что происходит вокруг и к персонажам, с которыми он связан и сталкивается. Это очень вдохновляет на изобретательную фантазию.

    И в том же ГИТИСе я услышал от Серафимы Германовны Бирман тоже ценное предложение - определить мечту образа к которой он стремится. Это поможет строить действенную линию героя и его сверхзадачу.

     После «Чердака» мы с Марочкой жили еще врозь. Моя материальная база была не стабильна и работа в сборных спектаклях несколько мешало ежедневным репетициям на спектаклем «Корзина» и Марочка предложила поступить на завод «Серп и Молот», где она работала. Я охотно согласился и по ее рекомендации был зачислен в механическую лабораторию. Работа была не трудная и не очень сложная. Я работал на разрывной машине, на которой испытывали прочность производимых на заводе сплавов. Нужно было только быть внимательным и аккуратно обращаться с приборами. Восьми часовой рабочий день, точная организация своего времени и твердая зарплата способствовали формированию взрослого человека. Хотя юность еще била ключом, но была уже на пороге в другую стадию.

    31 декабря того же «чердачного» месяца состоялось наше официальное обручение в ЗАГСе. Хотя в то время особой надобности в этом не было, но так хотелось маме. Она сказала: « раз уж не в церкви, так хоть так».  Когда она узнала, что Марочка еврейка, она поморщилась и сказала - «Жаль».

   Как же потом, всю жизнь, она благодарила судьбу за такую невестку. Она полюбила ее очень искренне и нежно. Прямо скажу, Марочку мама любила больше всех нас.

   В 12 часов дня мы прибыли в ЗАГС, оформились, расписались и вернулись ко мне домой, где нас ждал накрытый стол.

   Мама и ее друг нас тепло поздравили, и Марочка получила от мамы свадебный подарок - бусы. Марочка носила их всю жизнь. А сейчас они хранятся в ее секретере.

   А через 12 часов в этой же комнате был организован большой стол, за которым собрались все наши друзья и родные на предмет встречи Нового года. А в результате получилась вторая свадьба.

   Опять Сережа своей новой поэмой посвященной нам с Марочкой открыл вечер, вернее ночь. Все это было организовано в складчину и получилось очень богато.
   Какие чудесные люди тогда окружали нас! Вечная память им всем! Никого не осталось. Один я... пока. О многих можно было бы вспоминать добром, но на это у меня не хватит жизни!

Глава 17

   4 февраля 1930 года я окончательно переехал к Марочке. Ютились мы с ней в 9-метровой проходной комнатке. И жили по пословице «с милым рай в шалаше». И дни нашей жизни стремительно покатились. Работа на заводе, ежедневные репетиции и не успели оглянуться, как приближался уже час драгоценного события, которого ждали с надеждой и радостью. Ждали появления на свет - Лешечки.

    А «Корзина», между прочим, идет на выпуск. Наконец, приходит день сдачи. Принимают отлично! И дальше следует правительственный приказ о формировании в Москве «Историко-революционного театра». Мы на государственной службе. Каждому положили твердую зарплату. Назначен директор театра - Перкон. Великолепный мужик и внешне и особенно внутренне. Честный, принципиальный. Зачислен в штат администратор. Он же пока и кассир, и продавец нашего первого спектакля.

   И вот на календаре 28 марта 1931 года. Марочке показалось, что время пришло. И мы спокойно, тихим шагом отправились в район Сивцев-Вражка, где еще заранее решили поместить Марочку, ибо рядом была мама.

    В Москве стояла теплая, мягкая погода. Шли мы молча, погруженные в свои взволнованные мысли. Наши сердца, вероятно, бились в одном ритме. Пришли. Марочку пригласили к дежурному врачу, а я ждал. Довольно скоро вышла сестра и сообщила, что Марочку оставили в доме. Но произойдет это, вероятно, не скоро. «Идите, папаша, и звоните».   Папаша! - подумал я. Ну что же всегда бывает что-нибудь в первый раз. Вот и меня впервые так обозвали. Было странно, но... уважительно.

    Мамин друг успокоил меня тем, что будет наведываться сюда каждый час и докладывать мне по телефону.

  На следующее утро - звонок у входной двери. Открываю... Мальчик!!! - восклицает мамин друг. Он решил лично сообщить мне, чтобы видеть мою радость. Ну а дальше, естественно, я побежал туда. И уж бегал туда часто с записками и передачами. Первое сообщение от Марочки было, что мальчик похож на меня, только «старичок».

 Через неделю я нанял извозчика и доставил Марочку к маме, где встречала ее, приготовленная мной, огромная корзина белой сирени.

    И так первый месяц Лешечкиной жизни был на Сивцев-Вражке, ибо мы должны были овладеть техникой ухода. Мама удивлялась моим способностям.
   Ну вот, и до свиданья «Юность»! Да нет, не до свидания, а прощай! Так-то вот, ПАПАША!
    Спектакли мы играли на Московских клубных площадках. Но в перспективе предполагалось другое. Принято решение построить здание для театра. Мы - организаторы, принимали участие в утверждении проекта. И счастье было так близко и возможно. В результате проект этот был осуществлен на ул. Воровского, ныне это театр киноактера. А тогда все случилось иначе...

Уже сыграли более 50 спектаклей «Корзины». Получили хорошую прессу в газете «Советское искусство» с дружескими шаржами на некоторых исполнителей художника Мардмиловича.

 Прочли на труппе историческую пьесу «Лейтенант Шмидт». Распределили роли. Мне предстояло сыграть очень серьезную, ответственную роль самого Шмидта. И вдруг... Именно вдруг! Почему это «вдруг» большей частью оборачивается катастрофой! Идет заседание общества политкаторжан, на котором присутствует наш директор Перкоп. Как говорили тогда, он выступил с горячей критической речью. Кое-кому это не понравилось, и какая-то гадина обрушилась на Перкопа с клеветническими обвинениями.

Перкоп на заседании умер...

И все пошло навыворот. Пришел новый директор. Герой гражданской войны. На груди у него красовался орден Боевого Красного Знамени. Как хорошо думали мы, пришел мужественный человек, совершивший поступки на поле брани, за которые можно уважать, ибо такая награда давалась не каждому герою. А на деле оказалось, что в искусстве рубить с плеча не достоинство, а преступление.

 Трифонов решил перекроить все по-своему. Первым делом он убрал нашего режиссера Минай Германовича Минаева. Мы возмутились, и указали ему на недопустимость такого мероприятия, что Минаев - создатель театра. На что он ответил:
«Так надо»

 Мы поняли, что разговаривать с этим человеком на интеллигентном языке бессмысленно. 

И мы - группа организаторов театра - подали заявление об уходе. Наше заявление он не удовлетворил.

И тут пришел, вновь назначенный режиссер - не больше, ни меньше, как великолепный актер театра Революции - Терешкович. Последний вызывал нас всех... поодиночке и пытался уговорить нас изменить наше решение. Но эти аудиенции не помогли. А так как, лично мой уход ставил под срыв эксплуатации спектакля «Корзина», то Трифонов подал на меня в союз «Рабис», членом которого я уже являлся. И вот в один памятный день в союзе «Рабис», на каком уровне теперь уже не помню, состоялось заседание - рассмотрение двух дел.

Меня обвиняли в срыве работы театра, а артиста Козловского Ивана Семеновича в преувеличенном гонораре, которого он, мол, требовал за выступления на концертах. Всю жизнь с юмором вспоминаю эту скамью подсудимых! В результате меня оправдали, да и закон говорил, что через две недели имею право не выходить на работу. Козловскому тоже ничего не сделали, только призвали к совести. Через много, много лет я встречусь с этим великолепным артистом и, ежели успею, расскажу.

 И вот, то, что с таким трудом, вплоть до самопожертвования было создано, разрушено одним росчерком пера. В последствии наш ИТ был слит со студией Малого Театра под руководством Каверина. Тоже было мудрое решение. Оно и привело к гибели обоих театров.

Начало воспоминаний И.А. Смысловского было опубликовано в предыдущих номерах журнала. Продолжение следует…