- Пожалуюсь за свою статью. Свиньи цензора, там, где глумился над всем и иногда богохульствовал для виду, - то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа - то запрещено. Да что они, цензора-то, в заговоре против правительства, что ли?

Вона, когда на территории бывшей Святой Руси начали запрещать имя-то Христа! Сегодня никто, даже Папа Римский, не вздрогнет, когда СМИ на весь мiръ разносят указание спичрайтера премьера Великобритании, запрещающее премьер - министру в своих речах произносить слово “Христосъ”. Для Федора Михайловича такие запреты были мучительны. Ему в полный голос хотелось кричать о красоте Христа. Но люди, вкушавшие сладость земных благ, уже в 19 веке в православной России не желали напоминания им о вхождении тесными вратами. Потому и появляется у Достоевского главная мысль всего его творчества: учиться вере у тех, кого ещё не поразил вирус благополучия. Кто ещё не стремился пребывать с поразительным спокойствием в каком-то особо сытом благополучии. Именно, противодействуя этому благополучию, уводящему от Христа, Достоевский и заостряет внимание на мысли о вине каждого человека за все гнусное на земле: «Все за всех отвечают... человек ответственен за человека». «Был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего предо мною, не было бы... Поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям, как Единый безгрешный и не светил».

Сам дух времени уже в 19-ом веке заставлял писателя для исповедания Христа использовать эзопов  язык.

В частности - Красота спасёт мiръ! Красотой здесь назван Христосъ. И никакое иное значение, как это сегодня практикуется в безбожных СМИ, не имеет право интерпретировать в этой фразе слово “Красота”.

И дальше Феодор Михайлович раскрывает слово “Красота” уже не через кого-то из своих героев, а пишет о себе:

Я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивую любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы мне кто доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной.

 И продолжается это его исповедание Христа через Степана Трофимовича Верховенского и других персонажей романа «Бесы».

В этом романе Федор Михайлович прозревает будущее веры русских людей, поставивших обрядовую веру во главу своей духовной жизни, приведшую в итоге к сергианству духовенства и... сергианскому мышлению самой паствы.

Варвара Петровна! Через её образ и раскрывается неизбежность воцарения в России сергианской веры. Она уже не понимает, о чем говорит Степан Трофимович. Другое дело - батюшка! На нем священный сан. Потому слушаем только его.

Но внутреннее состояние Варвары Петровны, состояние истинной христианки: оно в её делах. Едва лишь Степан Трофимович потерял сознание, как Варвара Петровна немедленно опять устранила Софью Матвеевну, совсем вон из избы, и ухаживала за больным сама, одна до конца; а только лишь он испустил дух, немедленно позвала её. Вот это христианская любовь! Вот это, за други своя! Здесь она сама, здесь для нее не нужно мнения батюшки. Здесь только её внутренняя христианская любовь. Но как только о вере, она уже двойник: Прошу вас, батюшка, как только обнесут чай, немедленно заговорить про божественное, чтобы поддержать в нем веру. И батюшка произносит те самые слова, которые по душе Варваре Петровне и которые сегодня слышат наши Варвары Петровны, не умеющие отличить правой руки от левой, от наших сергианских батюшек:

- В наше греховное время, - плавно начал священник, с чашкой чая в руках, - вера во всевышнего есть единственное прибежище рода человеческого во всех скорбях и испытаниях жизни, ровно как в уповании вечного блаженства, обетованного праведником…

«Мне всё кажется, что у нас наступила какая-то эпоха всеобщего «обособления». Все обособляются, уединяются... Разрывают прежние связи без сожаления... Всё разбилось и разбивается». («Дневник писателя» 1876 г.), (22: 80)

Вона, когда началось обособление-то, покрывшее сегодня всю Россию. Ещё одно пророчество Ф.М.Достоевского.

«Я в Бога верую, но надо различать, я верую, как в существо, Себя лишь во мне сознающее. Не могу же я веровать, как моя Настасья (служанка) или как какой-нибудь барин, верующий «на всякий случай». («Бесы», стр 33, строки 14 – 16)

Суть того Слова мiру, которое Новомученики сказали, смертью засвидетельствовав свою любовью ко Христу, Феодор Михайлович раскрыл ещё в 1878 году, вложив её в предсмертные слова Степана Трофимовича Верховенского. Вот эта великая страница нашего пророка:

- Друзья мои, Богъ уже потому мне необходим, что это единственное существо, которое можно вечно любить... Мое безсмертие уже потому необходимо, что Богъ не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшийся к Нему любви в моем сердце. И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь венец бытия, и как же возможно, чтобы бытие было ей неподклонно? Если я полюбил Его и обрадовался любви моей - возможно ли, чтобы Он погасил и меня и радость мою и обратил нас в нуль? Если есть Богъ, то и я безсмертен! Вот мой символ веры.

Вот этот то словесный символ веры Новомученики и Исповедники российские запечатлели свидетельством своей любви ко Христу - своей мученической кончиной. Явление Новомучеников и Исповедников российских - и есть воплощенный символ веры Святой Руси, прозвучавший в уже безбожном ХХ веке. Этот то символ веры в полной мере раскрыт и жизнью княгини Наталии Владимировны Урусовой[1].     

Сегодняшний русский человек, ходящий в храм и представляющий собою «исповедника» обрядовой  веры, тоже угадан был  Ф.М.Достоевским и запечатлен, как мы отмечали, в образе Варвары Петровны Ставрогиной. 

Сегодня восстановленные и вновь построенные российские храмы, заполнены в основном людьми, не превосходящими своим исповеданием  обрядовую веру. Кто же они, сегодняшние православные прихожане  храмов с золотыми куполами? Долго анализировать этот тип веры нет никакой нужды - он весь определён нашим пророком более 100 лет тому назад образом Варвары Петровны Ставрогиной. Ещё раз повторим, - в человеческом плане персонажем положительным, которому свойственна, прежде всего, справедливость, а также отзывчивость и даже жертвенность, но вот вера её, человека, поглощенного пристрастием житейским, сердечною стать не в состоянии.

И, как предел, поставленный обрядовым отношением к вере, не позволил Варваре Петровне понять символ веры Степана Трофимовича, так и вся масса нынешних прихожан храмов с золотыми куполами не в состоянии прорваться к символу веры наших Новомучеников и Исповедников российских, поднять мысленный взор к небесному миру, чтобы через  этот небесный бинокль глядеть на землю, и небесным фонарём освещать события на земле.

А вот, и загадка Достоевского:

- Когда я понял эту подставленную ланиту, я тут же и ещё кой-что понял.

Что же понял Степан Трофимович, когда понял эту подставленную ланиту?

Вот, и в “Бобке” Достоевский и показал нам этот главный признак живого мертвеца, которого смерть ещё не оторвала от телевизора, не лишила радио, не сложила его рук, чтобы он не притрагивался к газетам.

- Я хочу, чтоб не лгать. Я только этого и хочу, потому что это главное. На земле жить и не лгать невозможно, ибо жизнь и ложь сино­нимы, - заявляет могильный мертвец.  Это в начале своей пророческой стези наш писатель обратил внимание на это главное. Когда же он глаголом стал жечь сердца людей, это главное обрело прозрение невиданной силы. Не поленись же, русский человек, остановиться на каждом слове этого прозрения.

- Друг мой, - одушевлялся он более и более, хотя голос его часто прерывался, - друг мой, когда я понял… эту подставленную ланиту, я… я тут же и ещё кой-что понял… Я лгал всю свою жизнь, всю, всю жизнь! Даже когда говорил правду.  Я никогда не говорил для истины, а только для себя, я это и прежде знал, но теперь только вижу… О, где те друзья, которых я оскорблял моею дружбой всю мою жизнь? И всё! И всё! Знаете ли, я, может быть, лгу и теперь; наверно лгу и теперь. Главное в том, что я сам себе верю, когда лгу. Всего труднее в жизни жить и не лгать… и… и собственной лжи не верить, да, да, вот это именно!

Такого голоса покаяния мы, пожалуй, не найдём даже в Великом покаянном каноне святителя Андрея Критского. Ибо это говорит персонаж, по природе своей неспособный лгать, и не солгавший ни разу за всю свою жизнь, ибо автор наделил его сохранением детской души в продолжение всех его земных лет. Тогда, что же выходит? Степан Трофимович наговаривает на себя? Но наговор тоже ведь ложь. А Феодор то Михайлович на протяжении всего романа тщательно выписывает человека, благородство которого не позволяло ему никогда лукавить. Так, что же эта за ложь, которая, оказывается, сопровождала Степана Трофимовича всю его жизнь? Вопрос не простой. Так сходу, всуе, как это сегодня принято у самоуверенных «публичных» людей, оседлавших ТВ и радио, ответ не будет соответствовать этой великой загадке Феодора Михайловича Достоевского.

Феодор Михайлович создаёт персонаж, Степана Трофимовича Верховенского, через которого выковыривает из глубины человеческого сердца ту ложь, которую даже честнейшие и благороднейшие люди ложью просто не считают. Ложь - которая всегда с нами! Ложь, которая вселяется в душу человека в тот момент, когда он своим первым криком возвещает о своем рождении. В сущности, первый крик новорожденного - это его извещение о том, что ещё один первородный грех  присоединяется к всеобщей лжи мiра. И эта, не признаваемая самим человеком, хоронящаяся в нем ложь, не может быть изгнана из его сердца до тех пор, пока его сердце, от всего сердца, а не от разума, само, как сладкое блаженство не заставит человека заявить о себе из боязни оскорбить любимого Бога:

Я, одинъ, я более всехъ людей согрешилъ предъ Тобою.

Согрешилъ я, одинъ согрешилъ предъ Тобою больше всехъ.

Я одинъ согрешилъ, паче всякого человека.

Я - как никто другой - погрешивший и намерением, и мыслью, и деломъ.

Я согрешилъ предъ Тобою - какъ никто из чадъ Адамовыхъ.

Между людьми нетъ грешника, которого бы не превзошелъ я прегрешенiями.

Я превзошелъ грехами всехъ людей, ибо я грешилъ въ сознанiи мыслей, а не въ неведенiи.

Я согрешилъ, как не согрешила блудница и, какъ никто другой на земле беззаконствовалъ.

Никто не согрешилъ пред Тобою, какъ я.

Предъ Тобою единымъ согрешилъ я!

Я согрешилъ более всего человеческого рода!

(Из Великого Канона свят. Андрея Критского)

Разве в эти слова не зиждутся на Страхе Божiим, но только не на страхе - боюсь Бога, а на Страхе - боюсь оскорбить любимого Бога. То есть, на Страхе, который возникает от любви, боящийся оскорбить любимого Бога.

И разве  именно это состояние души не проявление той Любви, которая выше бытия?

А что есть ад по Феодору Михайловичу?”

Рассуждаю так, - говорит он:

Страдание о том, что нельзя уже более любить.

Теперь Шатов!

Положительные образы, созданные Ф.М., вызывающие всеобщее восхищения суть: Зосима, Алёша, Мышкин, Макар Иванович... Но в этот ряд не ставится, почему то, Шатов. А Шатов то и есть самый главный положительный герой во всем творчестве Достоевского. Именно Шатовым и до сего дня можно утверждать, что Русское Православие было, есть и будет. Потому что если Русская земля способна рождать Шатовых, то и стоит Русское Православие неколебимо. Ибо где ещё появляются на земле люди, способные говорить: «Я во всем виноват!».

- Да, это же литературный персонаж, выдуманный Достоевским! Кто ещё рождает Шатовых, кроме Достоевского?

- Русская земля не перестаёт рождать Шатовых вот уже более 1000 лет. До сих пор не переводятся люди, составляющие Малое Русское Христово стадо, воспринимающие Покаянный Канон св. Андрея Критского, как всего лишь выражение своих собственных мыслей, собственных чувств, собственных надежд на спасение.

Шатов - это Покаянный Канон св. Андрея Критского, воплощённый в дела человеческие. Другое дело, что сергианскому сознанию невозможно принять это даже в воображении.

И ни Шекспиру, ни Гёте, ни Сервантесу и, пожалуй, даже и Пушкину, не дано было от Бога подняться до страниц, отразивших красоту сердца Шатова.

Не случайно свой символ веры Феодор Михайлович вложил в уста Шатова:

Если бы математически доказали мне, что истина вне Христа,

то мне бы хотелось лучше остаться со Христом, нежели с истиной.

А завершая наши размышления о символе веры Феодора Михайловича, предварим возможный вопрос: - Что такое раскрытие Красоты Христа - это его особенный, не встречаемый ранее взгляд, ни кем до него невысказанный?

Нет, Феодор Михайлович всего лишь гениально раскрыл многие святоотеческое учение.

Кто меня пожалеет? Мироносицы

И сказал Господь Бог:

не хорошо быть человеку одному;

сотворим ему помощника…

(Быт. 2,18)

Каждая женщина, как помощница человеку, имеет хотя бы один ген жены-мироносицы! Именно проявление этих стремлений, похожих на жен-мироносиц  ищут влюбляющиеся мужчины. И хотя с первого то взгляда они пленяются разными прелестями своих возлюбленных, сердца же их неосознанно ищут в женщине… жену-мироносицу. И когда не находят её… раскол. Раскол семьи, раскол сердец, раскол бывшего единства.

Где найдём подтверждение этому? Ну, конечно же, у Фёдора Михайловича! Родион Раскольников и Сонечка Мармеладова - совершеннейшее подтверждение тоски по жене-мироносице. Феодор Михайлович представил человечеству чистый эксперимент без помех, смело, исключив из их любовной истории популярнейшее ныне словечко - секс, основу дiавольского растления душ. Раскольников и Сонечка, вихревой роман и… никакого секса. Истинный женский крест - это крест жены-мироносицы.

   А за что любили Сонечку каторжане? А вот за эту самую её способность жертвовать всем, жертвовать собою.

В “Преступлении и наказании” Феодор Михайлович через своего персонажа Мармеладова бросил мiру и вопрос, который носит в глубине своей души, своего сердца каждый человек, когда либо рожденный на земле, начиная с Адама и Евы: - Кто меня пожалеет?

Эту жалость к себе, прежде всего то, ясно, что неосознанно, и ищет человек в человеке противоположного пола. Вот, кто-то понравился! И ему грезится, что вот она-то, именно, и пожалеет его. Хотя он преуспевающий молодой сильный человек, о какой жалости может быть речь? Не преуспевающее тело ищет опоры, опору ищет иссохшая душа, никогда не орошаемая Божiей благодатью. Она оторвана от Творца, она не ведает, что такое непрестанная молитва, соединяющая её с Богом, и она взывает: - Кто меня пожалеет? И ищет эту необходимую ему жалость в другом человеке. И вот, когда такого человека не находится, душа только тогда и прозревает, что: “А пожалеет нас Тот, кто всех пожалел и Кто всех и вся понимал, Он единый, Он и судия”.

Женщина, тоже, устремляясь к мужчине, жаждет от него, прежде всего, жалости, неосознанно прикрываясь инстинктом деторождения. И тоже редко находит эту жалость. Муж может её озолотить, она может получить от него, как теперь говорят, бешеные бабки, например, как какая-нибудь Хизер, разведённая жена Пола Маккартни. Но посмотрите на неё, выигравшую суд и получившую бешеные миллионы… она же, как никто нуждается в жалости. Она с бодрым видом говорит пред телекамерами всех компаний мiра, а глаза выдают боль сердца, взывающего в тоске: - Кто меня пожалеет? Миллионы? Но миллионами сердце не утешишь, душу ими не накормишь. Кто душу успокоит? А вот, только Тот, кто всех пожалел и Кто всех и вся понимал, Он единый, Он и  пожалеет. 

Помочь, да, способны многие. Часто и помогают то ради себя самого: просящему у тебя дай. И на душе становится, как-то приятно - сделал доброе дело.  Но вот, пожалеть! Тут уже не ум, тут уже требуется сердце.

За други своя? - что это? А не жалость ли это, ради которой и жизнь свою готовы отдать?

         Любите друг друга! - это ли не главная заповедь Господа нашего Иисуса Христа!

Но о какой любви эта заповедь?

Но как исполнить эту заповедь?

Не самый ли это сложный вселенский вопрос?

И не был бы Антон Павлович писателем русским, если бы, как никто, не представил бы он мiру красоту любящей русской православной души. Душечка! Есть ли в мировой литературе душа, настроенная только на одно - жертвовать собою за други своя? Сонечка Мармеладова - будет ответ. Да, конечно, Сонечка. Но и Ольга Семёновна - тоже Сонечка, в своем только роде.

«Нет мнения», - это не центральная мысль повести, как её увидел Лев Николаевич Толстой. «Нет мнения», - это всего лишь следствие той любви Ольги Семёновны, готовой положить душу свою за други своя. Это истинная красота души русской женщины, души глубоко верующий, и потому исполняющий заповедь Божiю о предназначении женской души: Жена да убоится своего мужа. Убоится, - это не значит устрашится. Так как, и будут (два) одна плоть. Одна плоть, где жена следует за мужем, где цементом этой новой плоти является не только единомыслие, но единодушие. А при единодушии разве нужно жене свое мнение. Ольга Семёновна целиком отдаётся своей любви, потому что она натура цельная. Обращать внимание на саму себя, на то, как она выглядит, у её цельной натуры места нет. Это не ксении собчаки, которые только о себе. Ольга Семёновна всю себя целиком вкладывает во вновь создаваемую плоть её и того, кого она полюбила. А любит то она всегда из сострадания! Вот суть любви за други своя. В конце повести её забота вся сосредотачивается на мальчике. Для Чехова это было необходимо сделать, чтобы показать, что не плоть влекла Ольгу Семёновну к мужчинам, а то сострадание её души, которым наградил её Господь. Антрепренёру, управляющему лесным складом, ветеринару, и мальчику - она каждый раз самозабвенно отдаётся любящему человеку. Но её «отдаётся» не имеет ничего общего с нынешним только животным понятием безбожных душ. Любите друг друга! Но ведь, чтобы исполнить эту главную заповедь Христа, надобно иметь то, чем любить. Надо иметь любящее сердце. А оно от Бога! В своей повести «Душечка» Антон Павлович представил свою героиню Ольгу Семёновну, которую Господь наделил не просто любящим сердцем, а сердцем сострадательной любви.

«Душечка!», - вырывалось из груди каждого человека, соприкасавшегося с ней. И шло это ласковое слово не из-за внешней её привлекательности, а оттого только, что необыкновенность её сердца не укрывалась от людского взгляда даже при мимолётной встрече с ней. В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли! - кредо Антона Павловича Чехова. Вот этой гармонией он и наделил свою Ольгу Семёновну. «Отсутствие мнения, - это так прискорбно. Ведь каждый человек неповторимая личность! Как же это без мнения каждого?», - услышим мы вопрос от свободной личности ХХI века. Но почему-то от неповторимых личностей мы слышим одни только повторы телевизионного зомби.

И только отсутствие своего мнения и даёт возможность в идеале без лукавства обращаться ко Христу с ежедневной просьбой: «Да, будет воля Твоя!». Именно, отсутствие своего мнения и даёт уникальную возможность научаться от Христа яко кроток и смирен есть.

Да, не об отсутствии мнения повесть «Душечка», а о любви. О той самой любви, которая не ищет своего, всему верит, всего надеется, всё переносит, милосердствует, не раздражается, не завидует. А результат этой любви… да, отсутствие своего мнения? Так представьте Ольгу Семёновну женой протоиерея Иоанна Сергеева[2]! Какое мнение тогда было бы у Ольги Семёновны? Представили её матушкой? Ну, конечно же! Наталiя Николаевна Туберозова, протопопица! Её мнение и было бы мнением Ольги Семёновны, окажись та протопопицей. Что, плохое мнение? У какой феминистки найдётся мнение лучше этого?

         Ведь, что может быть разрушительнее для семьи, чем жена с мнением?

Невиданная прогрессия, по которой растёт количество разводов и распадов невенчанных во всём мiре - разве не от переизбытка мнений у жен? Ольга Семёновна - идеальная жена! Ну, конечно же, для христианской семьи.

А вот, Марианну на баррикадах никак не заподозришь в отсутствии у неё мнения. От её обнаженной груди и распространилось мнение по всей вселенной на всех Евиных потомков ХХI века: заголиться, обнажиться, ничего не стыдиться! «Свобода, ведущая народ»[3]! Привела!

И где ты сегодня встретишь Ольгу Семёновну - жену, единомышленную своему мужу?

Чехов не скрывает величайшую формулу крепости семьи, запечатлённой  образом Ольги Семёновны - душечке: Сделаться его подругой, помощницей, носительницей его идеалов.

         Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её, - вот, оно признание то в любви, любви за други своя! Готовность пожертвовать не телом, не каким-то там богатством, а жизнью!

         И, конечно же, думая о сострадательной, о жертвенной любви жен- мироносиц, никак нельзя пройти и не выделить, может быть, самый яркий образ, вобравший в себя все дары жертвенности, посылаемые человеку Богомъ, образ, вышедший из недр русской жизни и вылепленный великим русским писателем по внушению Святаго Духа, образ Настасьи Филипповны. Счастлив ли ты? - вот её вопрос обращённый к князю Мышкину. Вся Настасья Филипповна в этой фразе. Не поняв этого, нельзя и приступать к экранизации или театральной постановке «Идиота», потому что раскрытие романа Ф.М.Достоевского в этом случае не произойдёт.

“Для того мы и живём, чтобы любовью соединиться съ Господомъ на веки”.

 Но, Боже упаси, представить, что только русские писатели раскрывали это качество сострадательной женской любви. Всё мiровое искусство в той или иной мере отражало этот дух жен - мироносиц в красивейших женских образах.

Мы напомним здесь об одном лишь из них… но каком!

Федерико Феллини великий художник, он масштаба Сервантеса, Шекспира, Достоевского… Во всяком случае Феодор Михайлович всем сердцем принял бы героиню его главного фильма “Дорога” - Джельсомину, которая природной христианской душей, возможно, превзошла Сонечку, и сравнялась с Шатовым. Во всяком случае, такой христианской души мировое искусство не знает.

Сходств Джельсомины с Сонечкой масса. Так и, кажется, что Сонечка и была для Феллини толчком к Джельсомине. Ведь, Феодор Михайлович  прирожденный публицист. Ему не терпится высказать великую мысль. Но кто обратит внимание на его крик души, если этот крик только в статье? И чтобы мысль его дошла до многих, он и пишет романы. Но в романах у него на первом месте - идея. Под идею он и выдумывает своих героев. И тут часто происходят сбой - ради идеи часто герой оказывается не максимально правдивым. Как раз это видно на Сонечке. Сонечка - это желаннейшая идея Достоевского. И чтобы её вознести Ф.М. искусственно наделяет Раскольникова на каторге неимоверной жестокостью для того, чтобы кротость и смирение Сонечки одержало бы над этой жестокостью Раскольникова победу.

И вот, детская душа Феллини покорена душой Сонечки. И он создаёт свою Сонечку - Джельсомину, исключая ту искусственность, которая проникла в Сонечку, как носительницу желанной идеи Феодора Михайловича, чем образа, взятого из жизни. «Вместе будем страдать!» - говорит Сонечка. Джельсомина этого не говорит - она страдает из-за грубой души Дзампано, и страдание её покоряет мир. Феодор Михайлович уж точно бы… рыдал.   

И ещё на одну мысль наводит образ Джельсомины - как милостив Христосъ к душам, в которых нет лукавства. Как Он без поиска ими Царствия Небесного даёт им это Царство, посылая им болезни, нужду и страдания. Воистину, радость у человека в сущности только одна - радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах (Лк. 10,20). А так же: сердце сокрушенно и смиренно, то есть, то сердце, которое и записано в Книге жизни, Бог не уничижит! И Господь бережно хранит любимые Ему сердца, в которых нет лукавства. Сердце Сонечки, сердце Ольги Семеновны, сердце Джельсомины, а ранее их… сердце Луши из “Живых мощей ” Тургенева… да, и тысячи других сердец, известных только Богу…

Просьба святителя

В фильме «Русская тайна» митрополит Виталий[4], говоря о русской молящейся душе, просит слушающих его проповедь: -  Перечитайте «Мужика Марея» Достоевского.

И ведь, вот не малое количество людей за время жизни фильма слышали этот святительский совет. Но был ли хотя бы один человек, кто бы обратился к этому рассказу Достоевского после рекомендации такого выдающегося просветителя, каковым был приснопамятный митрополит Виталий?

Почему-то думается, что ни одного такого из многих тысяч людей, смотревших этот фильм, не найдётся.

А ведь, совсем не случайно владыка - митрополит, говоря о главном своем коньке - молитве, призывал перечитать этот рассказ Достоевского. Не указал ни на один из сотен выдающихся свтоотеческих трудов о молитве, а с какой-то особенной таинственностью и теплотой называет «Мужика Марея»? Видимо, потому, что он, как и Феодор Михайлович, понимал, что все эти исповедания веры очень скучно читать и слушать, даже если они так восхитительны, как и его проповеди самого владыки Виталия, которые всегда вызывали восторг паствы. Но эти люди восхищались его талантом проповедника, кое-что, естественно, из его слов воспринимали умом. Но митрополит Виталий за всю свою жизнь исповедника и проповедника целью ставил утверждение Веры Христовой в сердцах своих пасомых, а не в умах только. Он вел свою паству от внешнего к внутреннему. Потому то и эта необычная, казалась бы, просьба: - Перечитайте «Мужика Марея»!

Этот совет владыки - митрополита раскрывает перед нами и его собственное сердце, обнажая то, что являлось его сокровищем, открывая нам идеал души, к которой стремился и сам митрополит Виталий.

- И мы заплачем… заплачем теплыми слезами, - говорил владыка – митрополит о сердечной молитве. И зная, что его слушатели вряд ли добьются этих самых тёплых слёз  во время собственной молитвы, то владыка и желает, чтобы они испытали благодать этих теплых слез через сердце русского мученика и поэта Феодора Михайловича Достоевского. Здесь четвёртый Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви, как и во всем, в единомыслии с Её Первым Первоиерархом.

Какое же вразумление получаем мы от просьбы святителя? А то, как важно в жизни своей соприкоснуться с праведником. Никакие исповедания веры не подействует так на душу, как пример праведника. И где же сегодня увидеть этого праведника, чтобы зарядиться от него духом истинной веры? Такая возможность прямого общения с чистой душою сегодня мало кому бывает предоставлена. И вот святитель для этой цели отсылает к «Мужику Марею», чтобы там, как наяву, соприкоснуться сразу с двумя праведными душами.