(Под редакцией Владимира Смысловского)

Глава 18

А тем временем, благодаря рекомендации нашей актрисы Сарры Добровой, которая была в родственных отношениях с бывшей женой Таирова А.Я., меня и Володю Попрыкина пригласили работать в Московский Камерный театр.

  После гастролей за рубежом он нуждался в пополнении труппы молодежью. Мы приняли это предложение с затаенным условием привнести в театр свою веру воспитанную на учении К.С.Станиславского. Чего с нашей точки зрения не хватало этому замечательному театру. А театр действительно был замечательный.

Он был уникален. Нигде ничего похожего не было. И прежде всего репертуар.

   Рядом с большой трагедией и драмой в театре с большим успехом шли великолепные музыкальные спектакли. Хотя они шли как оперетты, но они не имели ничего похожего на то, что принято называть опереттой. Первым делом они отмечались безукоризненным вкусом. Поставлено это было талантливо, ярко, красиво. Актеры не просто пели свои роли, а изобретательно играли характер, образ и действительный сюжет.

   В театре актеры великолепно двигались, на это обращалось особое внимание. При театре была школа, где дисциплины танец и пение были поставлены на профессиональном уровне. Большие мастера оформляли спектакли, что не художник - то личность, отсюда каждый спектакль имел свой стиль, свою индивидуальную особенность. Свет в театре был действительно уникальным.

    Во-первых, потому что, будучи за границей, театр вывез оттуда световую аппаратуру высокого качества, ни один Московский театр этого не имел. Во вторых Таиров принимал в этом самое непосредственное участие и в результате под его руководством в театре сформировался крупный мастер по свету Жорж Самойлов, который потом восхищал всех своим искусством. Между прочим, и помощник у него был очень достойный - Вася Немков. А если охарактеризовать обслуживающие цеха, то они достойны самой высокой оценки.

   Сейчас, когда за много лет я повидал всякое, могу с горечью сказать, что такой великолепной организации цехов как в Камерном театре, я не видел нигде. Монтировочный цех состоял из кадровых рабочих сцены. Возглавляли его такие знающие и умеющие, как Ваня Байнов и Коля Богомолов. Они любили театр самым искренним образом. На них равнялся весь монтировочный коллектив и это было идеально.

    Гримерный цех возглавлял Володя Энштейн, слава о котором ходила не только по Москве. Я этого человека очень хорошо знал, ибо впоследствии жил с ним в одной квартире. Вероятно, я остановлюсь на этой знаменитой квартире.

   Во главе незаурядного оркестра стоял дирижер и композитор - Метнер Александр Карлович. Этот потомок знаменитого композитора прекрасно руководил музыкальной частью театра. А у Таирова иначе и не могло быть. Кадрами он располагал так, как сам в них профессионально разбирался.

     О Таирове написано много, как о великолепном, ярком, своеобразном режиссере, поставившим множество спектаклей, которые прогремели не только у нас, но и за рубежом. А мне хочется рассказать, каким он был в повседневной жизни театра.

    Во-первых, он был художественным руководителем и директором театра одновременно. Отсюда идеальный порядок во всех звеньях. Это единоначалие мне приносило существенные результаты. Все Таирова уважали. Его слово для каждого был закон. Он был необыкновенно умен и эрудирован. Имея юридическое образование, он великолепно говорил, делово и аргументировано. Ни у кого не вызывало сомнений - приказ или рекомендации Таирова. Посему атмосфера в театре была дружеская, собранная, чистая. Никаких группировок и закулисных сплетен.

     Как работал Таиров? Этот вопрос многих интересует и не только театральную молодежь. В мою бытность поначалу не было какой-нибудь системы или метода работы с актером, но потом, в силу того, что о системе Станиславского стали говорить на каждом шагу в любом театрально коллективе, то Таиров, видимо, решил, что ему тоже надо предъявить свою систему. И вот в один прекрасный день он доложил на труппе о своей системе работать над пьесой. Заключалась она в том, что он разбивал пьесу на ситуации и определял в каждой атмосферу. Все это было хорошо и нужно, но все же замечания актерам он делал словами: «крепче», «интенсивнее», «мягче».

   Конечно, системы здесь подобно Станиславскому не было, но Таирову она не требовалась.

    Во-первых, у него был помощник, правая рука - великолепный режиссер-педагог Леонид Львович Лукьянов, который во всех спектаклях ему отрабатывал актеров, а, во-вторых, Таиров был одарен фантазией на интересные и точные мизансцены.

   Разрабатывал он их дома в своем кабинете за столом. И приходил на репетицию с точным знанием пластического решения той или иной сцены. А уж массовые сцены он делал гениально.

   Вспоминаю работу над спектаклем «Оптимистическая трагедия» - Вишневского. За три дня до первой генеральной он пришел на сцену и выдал каждому актеру, малому и великому, цепочку его пластического действия. Нужно было только запомнить и точно выполнить его задание. И все было решено! Прогон, и все на месте! Впечатление удивительное. А что касается музыкального оформления, то это он чувствовал безукоризненно.

Глава 19

Второй фигурой в театре был Леонид Львович Лукъянов. Он был очень уважаем в коллективе, ибо прекрасно работал с актерами и порой делал им роли. Мне он нравился какой-то необыкновенной гармонией, величественным покоем и, конечно методом работы близким моему.

   Иногда он ставил самостоятельно спектакли, но это были психологические пьесы. Моя встреча с этим режиссером в пьесе Дос-Пасоса «Вершины счастья» принесла мне первый серьезный успех. Я получил роль «бродяги», вернее эпизод, так как у нее был один выход. Я очень загорелся и сыграл ее, задав себе вопрос: как бы ее сделал Чехов? В прессе дана была дана неожиданная оценка, что этот эпизод является украшением спектакля. Я конечно был счастлив.

   А в спектакле «Укрощение мистера Робинзона» Леонид Львович дал мне роль в дубляж М.И. Жарову. Для меня это было почетно, ибо Жаров тогда был в театре актером номер один. В связи с этой ролью произошел курьезный, но очень приятный для меня случай. Театр гастролировал в г. Воронеже. А Жарова вдруг вызвали на съемки какой-то картины, и мне представилась возможность сыграть эту роль. Как я ее сыграл, уж не знаю, но только при закрытии занавеса, в зрительном зале раздались крики: «Жарову браво!» Естественно, что в программе первым стоял Жаров. Но я не был огорчен, что публика обозналась.

   А секрет был в том, что у Жарова был несколько сиповатый голос, а у Чехова, которому в данном случае я подражал тоже, как известно, был глухой голос. А так как, Жаров был популярен в основном по кинематографу, то публику не смутило, что мой рост совершенно не соответствовал высокой фигуре Жарова.

     Других режиссеров в театре не было и не приглашались. Был только при Таирове его технический ассистент Меэр Абрамович Гершт. Начал в театре подвизаться в режиссуре великолепный актер Ганшин. Поставил он пьесу Левина «Родина». К этому времени моя репутация в театре говорила о возможности актера работать над ролями сильно-драматического плана. И Ганшин поручил мне роль «бородатого связиста» трагедийного толка. И тут я снова удостоился внимания прессы.

Что можно сказать о труппе Камерного театра?

А труппа была разнохарактерная, если можно так выразиться. Способная осуществить на сцене все жанры. От трагедии до комедии, от музыкального спектакля до психологического. Ярким представителем трагедийного жанра была великолепная Алиса Коонен. Актриса огромного обаяния и своеобразного темперамента. Не удивительно, что такой большой художник и выдающаяся личность как А.Я.Таиров посвятил ей свою работу и жизнь.

    Конечно, он создал театр для нее. Все его мысли и устремления были направлены на выявление дарования этой актрисы. Мы знали это, мы чувствовали и ни у кого не было желания упрекнуть его в этом. Она заслуживала своего театра, ибо ее талант работал на славу этого театра. Хотя Таиров ставил спектакли и без ее участия. Как, например, «Алькасар» - пьеса о героической Испании. В этом спектакле я имел драматическую роль героического испанца Мангада Амбоу, который завершал свою жизнь в спектакле, уходя на смерть.

     Алиса Коонен восхищала зрителя своим творчеством. Она была красива, обаятельна и очень волнительна. Смотреть на нее было большое удовольствие. Но играть с ней было не так просто. Она была требовательна к партнеру, ибо сама работала над ролью тщательно и, я бы сказал, ювелирно. Свою роль она в результате поисков фиксировала накрепко. Жест, мизанцсцену, паузу. Не знаю какова была ее актерская кухня, но по моему впечатлению ее работа была схожа с творчеством композитора. Удивительно все точно и гармонично. И все это было скрашено темпераментом женщины.

   Благодарю, что волею судеб я оказался ее партнером в спектакле «Египетские ночи». В связи с этим я хочу вспомнить страничку моей актерской жизни в Камерном театре.  

      Спектакль уже шел на выпуск, репетировался на сцене, и через несколько дней должна была состояться премьера. Внезапно заболевает актер Мамыкин, у которого была дуэтная сцена с Коонен. Это целая 15-я картина, где гонец из Рима приходит к царице Клеопатре с известием от Марка Антония. Экстренно Таиров дает мне эту роль. Он показал мне мизансцены и попросил начать репетицию. И вот с ролью в руках я пытаюсь соблюсти указанные мизансцены и читаю свои реплики, как говорится, с листа.

   Вдруг Алиса останавливает репетицию и говорит, что в этом месте должна быть пауза, которую я не выдержал. На это Таиров ей заметил: «Игорь только что получил роль и пока не знает этого, продолжайте». Мне стало очень неспокойно, ибо я вижу, как нервничает Алиса, что я все делаю не так, как ей надо, не так как она уже зафиксировала в роли. Она опять не выдерживает и взрывается, что я опять сделал не то. На эту реплику уже взрывается Таиров и кричит: «Алиса, прекрати! Ты же видишь, что у Игоря тетрадочка в руках! Надо не капризничать, а помочь ему!»

    Такого в театре еще никто не слышал, что Таиров на полном темпераменте накричал на Алису. Она разрыдалась, не смогла продолжать репетицию и со слезами ушла со сцены.

      Таиров извинился передо мною, похлопал меня по плечу и сказал: «Ничего, ничего, все будет хорошо». Леонид Львович Лукъянов помог мне подготовиться к следующей репетиции, и явился я на нее с полным знанием текста и со знанием Алисиной партитуры роли. Следующая репетиция прошла тихо. Алиса обращалась ко мне очень ласково и просила сделать то или иное.

Глава 20

Мои дни и ночи, естественно, были посвящены работе над «Гонцом из Рима». Подошла премьера. Алиса была мной довольна. Пошли спектакли, и Коонен была вознаграждена шумным успехом. Прекрасная актриса! Особенная актриса! Картина наша, как признавали, шла интересно. И вот какую деталь я уяснил. По мизансцене я на реплику за кулисами «Гонец из Рима» выкидывался на сцену в правую сторону, а затем быстрым ползком бросался к Клеопатре, целовал ее ногу в подъеме и обратно откидывался в правую сторону. Однажды я заметил, если я свой поцелуй задерживал на ее ноге и делал это с вожделением, то Алиса дальнейшую сцену вела со мной очень страстно, будто на моем месте был сам Марк Антоний.

    Надо сказать, что костюм мой заключался лишь в маленькой юбочке на бедрах, а весь я был голенький и, конечно, вымазанный морилкой. Так руки Алисы искусно скользили с ласковым чувством по моему телу. А монолог ее попросту был обращен к Марку Антонию. В результате, как говорили, эта сцена шла концертно. 

   Как-то случилось, что и я захворал воспалением легких с очень высокой температурой. Так Алиса заявила, что без меня играть не будет. И я мужественно сыграл спектакль.

    Пожалуй, это был первый экзамен на актерское мужество, ибо в последствии много раз приходилось играть больным или с болями.

    Много лет спустя в ресторане ВТО был банкет после вечера, посвященного памяти Таирова, на котором я играл с Коонен сцену из «Египетских ночей». Я напомнил ей в застолье, как когда-то она из-за меня, молодого актера, пролила свои драгоценные слезы на подмостки Камерного театра. Алиса рассказала присутствующим об этом и подняла тост за того и настоящего актера.

    Но я все забегаю вперед, а следует вернуться назад к нашему дому, к нашему семейному очагу, к нашей 9-метровой проходной комнатке, где дружно без комфорта жила семья из четырех человек, ибо наш Лешечка обзавелся няней - Наташей.

   Она была очень мила, добра и полюбила Лешечку как родного. А посему Марочка со спокойной душой могла начать работать в Камерном театре, куда она показывалась и была принята.

   И так живем и работаем вместе.

   К Марочке очень хорошо отнеслись в театре и режиссура и товарищи. И пошла наша творческая жизнь. Мало-помалу играли ролишки, ездили вместе на гастроли, а Лешечку оставляли на даче с няней и мамой. В отпускное время, по собственному желанию ездили обслуживать военные лагеря. За что получали и суточные и вторую зарплату.

   Поездки эти были очень интересными и творчески насыщены, потому что репертуар для них готовили специально. В них я сыграл ряд интересных ролей. К удачам можно отнести Михея Крутицкого в «Не было ни гроша», Грозного в «Правда хорошо» - Островского, Максим в пьесе Арбузова «Дальняя дорога», пулеметчик Степа в пьесе «Мстислав удалой».

    В 1933 году в поездку в Гороховецкие лагеря мы взяли с собой Лешечку, он только начинал говорить. Однажды он заблудился на территории лагеря и ходил и спрашивал военных «дядень, дядень, де моя мама?»

   А в поездке в пограничные войска белорусского округа я имел радость встретиться и мило побеседовать с Климентием Ефремовичем Ворошиловым. Он инспектировал войска и поинтересовался, какой репертуар мы им привезли. Вспомнил «Оптимистическую трагедию» и от имени округа поблагодарил нас. Он был поклонником Камерного театра и часто его посещал.

   Такие поездки в отпускное время нас устраивали и не только материально, они были интересны познавательно и творчески. И особенно приятно в них складывались дружеские отношения между актерами. Но должен сказать, что в труппе театра вообще была очень дружелюбная атмосфера. Мы просто не видели враждебных отношений. Дружили в труппе не взирая на возраст и положение.

    Например, мы с Марочкой очень подружились с замечательным актером и человеком Иваном Ивановичем Аркадиным. Это был удивительный человек. Он жил в театре в своей уборной, в которой еще находилась библиотека, основанная им из пожертвованных книг. В результате она стала солидной и удовлетворяла весь театр. А на каждой книге была пометка Аркадина - «дар такого-то».

      Иван Иванович вечно был в долгу. Поэтому в день получки, он стоял у двери своей уборной, встречая своих кредиторов, и раздавал долги. И иногда перезанимал и отдавал. Окончательно он освобождался от долгов только перед отпуском, когда дирекция выплачивала ему сумму на лечение.

     Операции с долгами он проводил очень обаятельно и порой с юмором. Любил он и посидеть с рюмочкой и обязательно в компании.

    Когда мы с Марочкой в 1936 году покинули нашу проходнушку и поселились в кооперативную комнату на Тверском бульваре, то он был частым гостем в нашем закутке, где мы очень интересно и симпатично проводили застолье.

Глава 21

Нашу комнату в 24 метра мы разгородили большими портьерами от пола и до потолка на три части. В светлой половине с окном помещался Лешечка с няней и стоял наш обеденный стол. Другая половина  без окна была наша с Марочкой, где стояли два дивана сделанные из ординарных матрасов, мой письменный стол и журнальный столик за которым проходили наши застолья.

    И был еще закуток - передняя, над которой были построены антресоли, ибо потолок был 3  метра и 30 см.

     Наша комната в 11-тикомнатной квартире была самая большая и поначалу единственная - семейная, а в остальных комнатах жили актеры одиночки.

   Кухня была общая очень большая, там, после спектакля, обычно бывали беседы и обмен мнениями. В общем - домашний клуб!

   Общая ванная комната, умывальник отдельный и 2-е уборные. И жили мы чудесно, дружно, интересно, но как все в жизни до поры.  

    Холостяцкие комнаты со временем становились семейными. Появились в квартире люди не театральные, население в квартире постепенно сильно увеличилось, и жить стало хуже. Но дружба и настоящие человеческие отношения между многими сохранились надолго.

    А в театре у нас с Марочкой зародилась глубокая дружба с двумя Наташами. Наташа Ефрон и Наташа Ходорович.

   Наташа Ефрон была великолепная актриса с редким дарованием во всех жанрах. Она блистала в опереттах «День и ночь», «Опера нищих». В «Оптимистической трагедии» Вишневского она дублировала Коонен и очень сильно играла Комиссара.

   В спектакле «Негр» - О’Нейля с большой глубиной вела роль негритянки. А Марочка в этой роли ей дублировала.

     Наташа и в жизни была талантлива. Она хорошо писала стихи, особенно с юмором. Была на редкость умной и доброй женщиной и дружба с ней у нас была до самых последних ее дней.

    Впоследствии, уже после войны, Наташа будет моим партнером в спектакле «Памятные встречи» Утевского в Центральном театре Транспорта.    

     Другая Наташа Ходорович была удивительной индивидуальности актриса. Она полноправно дублировала Коонен в «Негре». А о человеческих качествах ее можно писать тома. Добрая, нежна и внимательна. И с ней, хотя и на расстоянии, продолжалась наша дружба до ее ухода из жизни.

    Ну и, конечно, непоколебима была дружба с Володей Попрыкиным. Жили с ним в одной вышеупомянутой квартире и даже рядышком в комнатах. Стоило только постучать в стенку, и мы откликались. С Володей мы вместе халтурили и по концертной части, играя Чеховские вечера, и много по живописной.

    Под руководством художника Теплицкого мы оформляли физкультурные парады на Красной площади. А под руководством художника Камерного театра Вадима Рындина оформляли праздничную Москву. С Вадимом Рындиным и его женой - Гуркой Коршановой, мы дружили и домами.

    Курка одно время была актрисой в Камерном театре, но потом, родив двух девочек, из театра ушла. У нее был добрый и хороший характер. Она спасала Вадима от запоев, и он, как говорится, накрепко завязал, и прекрасно, удивительно продуктивно работал. А дома обожал принимать гостей, с удовольствием угощал их, а сам мужественно к рюмке не прикасался.

    Театральный художник Рындин стоял в шеренге с Акимовым и Вильямсом. Гурка Коршанова полюбила и привязалась к Марочке. Что говорить, Марочку все любили.

  Она нравилась и женщинам и мужчинам, молодым и пожилым за доброе сердце, незаурядный ум, безукоризненный вкус, и в искусстве, и в жизни, и особо за умение бескорыстно дружить.

   С каждой новой встречей количество друзей у Марочки нарастало. А я, на правах супруга, нахально примазывался и пользовался всеми благами дружбы. Кроме театра у нас продолжалась верная дружба с Преображенскими. И еще у нас был дружеский дом, где мы часто бывали, пили чай с сушками, которые обожала Марочка - это дом художника Вермеля и его жены Любови Федоровны.

   Очаровательные, интеллигентные до мозга костей, всесторонне образованные, культурные люди. Общение с ними обогащало нас, в особенности меня, ибо всю жизнь, и по сию пору я ощущаю свою несостоятельность в общих знаниях и культуре. Дружба! Какое это могучее слово. Как же важно и прекрасно иметь друзей.

    Ведь это наша жизнь и огромный смысл жизни. А когда приходишь к старости, то ясно понимаешь, что дружба - это счастье!

Глава 22

В этот период в Камерном театре мне достаются разные роли. Очень разные. И это побуждало меня устремиться в новые поиски истины актерского искусства. И кое-что, пожалуй, я заложил в свой арсенал.

В области характерности образа я предложил себе фантазировать, беря объектом какое-нибудь животное, птицу и даже действующий предмет или явление, как например - скрипучая телега, шум грозы, закипающий чайник.

Иногда фантазия в этом направлении давала неожиданные результаты и не только для внешней характерности, но и для внутреннего ритма жизни.

Рассуждая, что у актера переходит через рампу я пришел к заключению, что наш организм имеет запас биотоков, которые будучи сконцентрированы, вырабатывают эмоцию подобно электромагнитным волнам, которые направляются в зрительный зал и принимаются своеобразным зрительским приемником.

   Поэтому задача актера ничем не нарушить внимание зрителя, чтобы он был целиком настроен на твою волну.  И в связи с этим еще одно наблюдение, как работают такие редкие индивидуальности как актеры Моиси или Блюменталь-Тамарин.

   Они в сильные моменты своих ролей сцепляют руки на груди, а это, выражаясь техническим термином, получается замкнутая цепь, которая, как известно, в электротехнике создает лампу накаливания. И тогда я начал применять мою теорию на практике, но только не в сильных местах, а в самые тихие, сокровенные моменты.

Так это или не так, но уже вера в то, что мои скрещенные руки мобилизируют мою энергию, которая доходит до зрителя, дает свой результат.

И еще очень важный вопрос о действительном темпераменте. Как-то, в то время малоизвестный режиссер Демидов, пригласил меня репетировать у него на дому в пьесе А. Толстого. Демидов был учеником Вахтангова, но как-то в тот момент не у дел. Ему хотелось поделиться с молодежью своими открытиями в области актерской техники. Из этих репетиций и из положения Станиславского - не показывать потолок своего темперамента, я понял очень важную вещь.

Никогда, ни при каких обстоятельствах актеру нельзя выбрасывать из себя свой темперамент на партнера или на зрителя, а надо действовать наоборот - надо партнера или зрителя забрасывать в себя, в свой внутренний жёрнов. Этим темперамент становится более сильным и убедительным и появляется неожиданная точная интонация.

Ролями в театре я не был обижен. Играл много. Почти в каждой премьере получал роль. В результате всегда у меня была переработка и я получал чуть ли не двойную зарплату, тем более что тогда для актеров время было более благоприятное.

   У нас был 6-часовой рабочий день. Спектакль считался за 4 часа. И если утром была репетиция, а вечером спектакль, то уже получалась переработка, которая оплачивалась в двойном размере вне зависимости от занятости в другие дни. Ничего подобного, как теперь расчет по-декадно, тогда не было. Жить было актеру хорошо. Жить было лучше. Великолепно было на гастролях.  Во-первых, хорошие города, во вторых, никаких параллельных спектаклей и никаких дневных репетиций за исключением, конечно, экстренных вводов и всего лишь на один месяц. А премьеры?

Каждая премьера в театре отмечалась банкетом в мраморном зале, за счет дирекции. Приглашалась вся труппа. Это был праздник. Да!... Смотрю я сейчас на это свое прошлое и могу сказать словами своего Гуски - «Как ароматная, какая сладкая жизнь была!».

И вот в театре событие! Таиров ставит спектакль «Богатыри»! Автор - Демьян Бедный! Композитор - Бородин! Художники - знаменитые полишане! Сатирический спектакль. Острая пьеса. Гениальная музыка. Потрясающе красиво оформление.

Что будет? Будет Бум, будет успех.

Я получаю роль разбойника «Совы». Роль через весь спектакль. Роль глухонемого. Интереснейшая работа. Ни одного слова и масса мимических возможностей. Я счастлив. С увлечением репетирую. Все репетируем, предвкушая сенсацию.   

Премьера! Публика в восторге. В театре праздник!...

На третий спектакль приезжает в театр Молотов. Посмотрел и уехал. А дальше знаменитые постановления о «богатырях». Спектакль снят, как порочащий советскую действительность.

Оказывается, крещение Руси было явление прогрессивное, а мы не знали и остро высмеяли это! В театре траур.

Потом организовано трехдневное собрание в театре, где подвергают критике деятельность Таирова и не обошлось камешка, брошенного в адрес Алисы Коонен. Стыдно было сидеть на этом собрании. Вскрылось гадость, подлость, предательство.

Ужасно, когда человеки за шкуру свою трясутся и продают себя!...

Траурные дни долго еще похоронили в стенах театра. А затем последовало постановление о слиянии двух театров. И слили Камерный театр под руководством Таирова и Реалестический театр под руководством Охлопкова!

Глава 23

Очередная ошибка, если не сказать хуже. Ну, что ж, сказали мы, поживем - увидим. Но всем было ясно, что театр не может иметь двух руководителей, да еще таких как Таиров и Охлопков. Даже Немирович со Станиславским не смогли мыслить одинаково.

И вот моя последняя работа в Камерном театре. Охлопков ставит спектакль «Кочубей» в котором предлагаются мне две роли.

В начале спектакля незначительный эпизод, а к концу спектакля - героического комдива с большим горячим монологом, обращенным к толпе. Это была моя единственная встреча с великолепным Охлопковым. На репетиции во время моего монолога Охлопков кричал из зрительного зала «Хорошо! Хорошо!». Ну, что ж, хорошего понемножку...

Надо сказать, что к этому времени произошло много событий и всего описать невозможно.  Но когда Камерный театр стало лихорадить, Марочка получила приглашение работать в областном театре, где играла прекрасные роли.

Володя Попрыкин покинул его и уехал на сезон в Свердловский ТЮЗ, где подружился с Еленой Юнгер, которую, по приезду в Москву, он ввел в наш дом.

И сразу завязалась дружба на всю жизнь, которая уже потом перешла в родственные отношения.

В результате Елена оказалась в своем родном городе Ленинграде и стала женой главного режиссера театра комедии - Н.П. Акимова.

В один из приездов в Москву Леночка Юнгер познакомила нас с Николаем Павловичем Акимовым и он был у нас в доме. Он обратил внимание на портрет Марочки, написанный мной в 1929 году. Он сказал, что актер, который может так рисовать, должен быть хорошим актером и пригласил меня в свой театр, пообещал творческие и материальные блага. Я принял приглашение и в июне 1938 года пришел в кабинет Таирова и сообщил ему о своем намерении. Таиров обнял меня и сказал:

«Ну, что ж, Игорек, благословляю Вас, Вы идете в хороший театр».  Тогда он видимо прекрасно понимал, что и он недолговечен.

Проходит лето 1938 года. Живем мы с семьей на даче в Быкове. Все хорошо, все довольны, счастливы, Лешечка носится на велосипеде, а у нас с Марочкой, конечно, волнения о предстоящем будущем.

Другой город, другой театр, другая режиссура. Как будет? Что будет?  Конечно, молодости свойственно верить в хорошее, но все же волнительно.

Как будем жить на два дома пока?

Как примет меня коллектив, город?

Много раз мы ездили на гастроли в Ленинград с Камерным театром и всегда были в восторге от него и его великолепных окрестностей - Павловск, Гатчина, Петергоф. А Эрмитаж и Русский музей?

Но мечталось, что все обернется хорошо и будем жить, пользуясь всем этим великолепием.

Конечно, всякие сложности предвидятся, как-то обмен жилплощадью, вопрос о приработке, который в Москве очень поддерживал нас.

Правда я договорился на более высшую ставку. В Камерном театре я последнее время получал 425 рублей. А тут буду иметь 630 рублей, т.е. высшая категория, а это надо оправдать и не ударить лицом в грязь. Ну, опять же, расставание с родными, с друзьями.  В общем голова и сердце были заполнены многочисленными волнениями.

С этим душевным настроением и прибыл я в Ленинград, в Ленинградский Театр Комедии.

Газета «Советское искусство» сообщила, что труппа театра пополнилась актерами Э. Гариным и И. Смысловским и ...... началось мое ленинградское бытие.

Дирекция поселила меня в номер Европейской гостиницы, так что до театра ходу было два квартала по Невскому проспекту. И я начал ходить. Ежедневно.

На репетиции «12 ночи» Шекспира, где мне предложил Акимов Н.П. роль сэра Тоби. Спектакль этот уже шел и роль эту играл Борис Тенин, но он часто отлучался в кинематограф и Акимов решил сделать из меня достойную замену. Об этом он со мной предварительно говорил. Так на первых шагах в городе Ленинграде начались мои "хождения по мукам".

Глава 24

Н.П. Акимов

Репетировал я очень старательно. По характеру роль была моя, но внешне, понятно, моя фигура была жидковата, но мы надеялись укрепить ее и костюмом и гримом. А пока надо было найти образ, а он не находился. Я применял все известные  и не известные методы работы над ролью - все было тщетно. Я начал нервничать. А это еще больше усугубляло мою несостоятельность. Тормозило еще сознание, что эту роль, вероятно, блестяще играет Тенин /я не видел его в этой роли/.

И я искал какого-то неожиданного решения. Никогда я не был так скован в своей фантазии. Обычно я легко кидался в эксперименты, а тут, казалось, все мне мешало, а что конкретно - не понимал.

Работал со мной молодой режиссер, актер Саша Суханов, меня он, конечно, не знал и, естественно, ничем не мог мне помочь. И я заметил, что он как-то скис, вероятно, потерял надежду на удачу.

Покатились бессонные ночи, мучительные ночи. Что делать, говорил я себе? Что делать? Позор! Пришел артист на высшую категорию, а демонстрирует свою беспомощность!

Как видно заволновался и Акимов. Предложил мне репетировать в костюме, А костюм мне сшили с огромной толщиной на всю фигуру. Я попробовал, но ничего положительного не появилось. А через четыре дня предполагалось уже мое первое выступление. Моя премьера! Моя первая роль в Ленинграде!

Что это, катастрофа? - спросил я себя. Видимо, да....

Что будем делать, Смысловский, - спросил я себя!...

Для начала обратимся к Бахусу - предложил и осуществил я.

Поздним вечером сижу у себя в номере. В голове какой-то сумбур. Вспоминаю Апухтина «мысли, как черные мухи всю ночь не дают мне покоя».

Опять же романсы Чайковского «Ночи безумные, ночи бессонные...»

Вдруг в голове блестяще острая мысль! Ну, конечно! - вслух сказал я. В чем дело? Кто сказал, что я должен работать в Ленинграде?

Не выйдет - не надо! Завтра же беру билет на Москву и... не поминайте лихом!

Тихо, товарищи! Все просто и ясно и нечего туманить мозги. «Жизнь хороша, печаль здесь не уместна, я милую люблю и милая прелестна».

Эту цитату очень любила повторять Марочка. Возможно, до скорой встречи Мурок!

И опять цитата из «Бориса Годунова» - «за утро двину рать!» И освобожденный, тихий  отошел ко сну.

На утро пришел в театр раньше обычного и, в общем, в хорошем настроении. Полностью одел костюм. Попросил гримера налепить на мою физиономию все, что полагалось по эскизу. Парик, увеличивающий мою голову, был наклеен нос в тех габаритах и растительность, которая делала меня мордастым. Посмотрел на себя в зеркало и подумал, что, пожалуй, все так, как надо.

Партнеры все в сборе. А в зрительном зале оказалось пришел на репетицию Лозинский - переводчик и, конечно, Акимов.

Я начал репетировать.

Появилась необыкновенная свобода, полное раскрепощение и стало очень легко.   Люди!  Ведь он озорной, беспредельно озорной!  Эпикуреец!

Я начал импровизировать и в мизансцене завершающий кусок я с необыкновенной легкостью совершил кульбит-колесо.

Вот оно - Чеховские наставления! Надо верить в себя, что все могу!

У присутствующих эта мизансцена вызвала смешок. А дальше все пошло как по маслу. Закончил репетицию промокшим до костей. Пришел в уборную, разделся. И тут влетают ко мне торжествующие Акимов, Суханов и вместе с ними Лозинский. У последнего глаза сверкали доброй улыбкой и он сказал, крепко пожимая мне руку «Оказывается ведь вот он какой, Сэр Тоби!»

Мне показалось, что я сейчас расплачусь. Но громкий возглас Акимова: «Великолепно Игорь Алексеевич!» - заставил меня спокойно улыбнуться.

Свершилось очень важное в моей жизни. Работа над этой ролью и ее результат оказались для меня весьма поучительными.

Я понял, что необходима не только мышечная свобода, по разделу системы Станиславского, но и психологическая свобода. Надо освобождаться не только от физического напряжения, но и от всяких отрицательных эмоций. Актер должен работать над любой ролью полностью освобожденный от всех и вся. Хоть и говорят в народе «муки творчества», но это не в прямом смысле, ибо муки творчества надо превращать в радость созидания.

И это в возможностях актера, когда он беспредельно верит в создаваемую им роль.

И это верно, но с добавлением, что верить надо и во все вокруг и уж, конечно, в прилагаемые обстоятельства.

    В работе над «Сэр Тоби» и особенно, когда спектакль уже пошел с моим участием, очень и очень помогли мне одаренные партнеры. В первую очередь Ирина Зарубина, с которой у меня были основные сцены, ну и , конечно, Елена Юнгер, Ирина Гошева, и Павел Суханов.

  Играя эту роль, я радовался жизни. Зритель хорошо принимал, что давало зарядку на дальнейшую работу над ролью.

Глава 25

И так, я был принят коллективом, руководством и успокоился. В коллективе, кроме Леночки Юнгер у меня были давно знакомые по Камерному Театру Кира Гурецкая и Иосиф Ханзел. С ними я сделал концертный номер скетч, который я эксплуатировал в Москве с Наташей Ефрон и Сергеем Гортинским. И в Ленинграде он пришелся очень кстати. Играли его мы с большим успехом. На Ленинградской эстраде он очень котировался, им, как правило, всегда заключали концерт.

Однажды после нас поставили заключительным номером знаменитую и очень популярную в то время певицу и композитора Лядову. Так она устроила скандал администрации, ибо трудно ей было выступать после шумного успеха нашего номера. А он был действительно очень смешной и доходил до любого зрителя от школьника до академика.

После этого случая даже Галина Уланова просила ставить ее до нас. И не раз она смотрела наш скетч из-за кулис и от души смеялась. Какое это было наслаждение смотреть из-за кулис эту гениальную балерину. Когда ее партнер Сергеев уносил ее со сцены на поднятых руках, она у него лежала, как изваяние Микеланджело.

Со многими звездами довелось мне познакомиться, работая на эстраде. Шульженко и Корали, Аркадий Райкин, Редель и Хрусталев и многие другие, о которых всегда приятно вспоминать. Вопрос о приработке благополучно организовался. Кроме эстрады я имел халтуру в театре. Н.П.Акимов поручил мне большие живописные рекламные плакаты и макеты. Ну вот все как будто благополучно. Мои отношения с актерами становились очень дружеские. Если в Камерном Театре я был на положении молодого актера подающего надежды, но тут я был принят, по выражению директора театра Курганова, как «мастер».  Молодежь театра стала группироваться около меня, ибо я с увлечением делился с ними моими мыслями о театре, о профессии и с кое-какими уже приобретенными навыками. Многим помогал в работе над ролью.

Однажды, как то уже ближе к ночи, позвонил мне Н.П. Акимов с просьбой немедленно встретиться. Я тут же отправился к нему домой на Б.Посадскую улицу, где он проживал тогда. «У меня к вам просьба, Игорь Алексеевич» - с иронической улыбкой, только ему присущей, сказал Акимов. «Необходимо доказать, что Станиславский был прав, утверждая что нет плохих ролей». Дело в том, что артист Шмойлов очень оскорблен, что ему поручили роль «Разносчика» в спектакле «Валенснянская вдова» - Лопе де Вега.

У автора такого персонажа нет, а очень любопытная выдумка Акимова. Ввести в действие всей пьесы от начала до конца, человека торгующего апельсинами.

Если вся пьеса исполнялась в стихах, в великолепном переводе Лозинского, то этому разносчику Акимов дал несколько фраз в прозе. Он рассказал мне свою экспозицию по линии этого образа и предложил мне взяться за это дело.

Я, конечно, согласился и с увлечением начал работать над биографией этого персонажа. Мой опыт над ролью «Совы» в Камерном театре в данном случае очень пригодился.  Акимов интересно задумал, как этот тип начинает свою торговую карьеру с небольшой корзины апельсин, а в дальнейшем по ходу спектакля богатеет и превращается в зажиточную фигуру. В этом был очень симпатичный юмор, который по-доброму оценивался зрителем вплоть до дружных аплодисментов.

Моя работа в «12 ночи» была положительно отмечена в прессе критиком Малчиным, впоследствии ставшим драматургом. А в «Валенсианской вдове» я получил необыкновенно положительную оценку на обсуждении спектакля в ВТО.

С удовольствием вспоминаю этот спектакль. Гениальное оформление Акимова, великолепная музыка Животова и чудесная вдохновенная работа актеров. Юнгер в заглавной роли. Три кавалера - Бениаминов, Лецкий, Ханзель. И очень хорош был с юмором в роли героя А.Севастьянов.

Зато за спектакль «Скончался г-н Пин» меня крепко лягнули и не только меня, а и Акимова. Да еще в ежемесячном журнале «Искусство». Критика обрушилась на нас за решение образа Джерома.  Но мы вместо огорчения испытали огромную радость и удовлетворение, ибо задумка наша дошла, но не устроила критикессу.

Когда Акимов делал экспозицию спектакля, то актерский коллектив был в восторге. Главные герои Колесов и Сухаревская, Волкова, Скопина и я. И как всегда чрезвычайно интересное оформление. Масштаб, которому придавало огромное «якобы зеркало» на заднем плане в котором как в кинематографе шла жизнь улицы.  Очень я любил играть своего «Джерона», человека который всю жизнь любил одну женщину и через всю жизнь пронес поэтическую любовь.

    И вот в день смерти ее мужа он приходит к ней в дом, и раскрывает ей свою душу. Шел огромный монолог и диалог, который по задумке Акимова одновременно в двух возрастах. То он молодой безумно влюбленный в красивую женщину, а моментами рядом игралось с позиции сегодняшнего дня, с позиции старика. За это нас и крушили в прессе.

Глава 26

Акимов всегда делал очень интересную экспозицию, так что наша задача была только оправдать порою очень неожиданные и даже спорные ходы.  Он вмешивался в нашу актерскую кухню, доверялся в этом отношении, на актерскую фантазию. Даже в мизансценах.  Но иногда давал задание на какую-нибудь ключевую потрясающую мизансцену, которую мог придумать только такой художник, как Акимов.

Никогда не забуду великолепный трюк в «12 ночи», когда на явно живописном заднике, по нарисованной аллее вдруг появился актер Вениаминов, блестяще игравший роль Мальволио, и вызывал бурные аплодисменты в зрительном зале. Да! Акимов - это громада в искусстве и великолепная, выдающаяся личность в жизни. Общаться с ним было удивительно увлекательно и интересно. Я очень уважал его и всегда испытывал рядом с ним свое ничтожество. В художника Акимова я был просто влюблен и безоговорочно принимал все его работы. Но надо по-доброму вспоминать одну слабость Акимова. Он любил, когда его хвалят. Я всегда готов был хвалить его в захлеб, но никогда не делал этого, а уж если хвалил так только сдержанно и скромно, ибо видя со стороны, как это делали другие, даже не совсем компетентные  в этом отношении люди, я опасался выглядеть подхалимом. Это качество в людях я не переносил всю жизнь и не переношу по сию пору.

В коллективе чувствовал я себя хорошо. Постепенно завязывались хорошие дружеские дружеские товарищеские отношения. Труппа в момент моего прихода в театр было очень сильная. Чудесная женская пятерка ведущих актрис.  Юнгер, Зарубина, Сухаревская, Гошева, Скопина. Сходства между ними не было никакого, кроме одного. Они все были талантливы. К тому же и красивы. А в то время и молоды.

Мужчины были тоже хороши. В первом ряду: Тенин, Гарин, Вениаминов, Киселев, Кравицкий. Сколько темперамента, юмора, изобретательности было в работе этих актеров. Кроме них было еще много интересных актрис и актеров., но о всех не расскажешь.

Но такое мое окружение награждало меня большой радостью общения с ними на подмостках и в повседневной жизни. И молодежь хорошую подобрал Акимов. Словом труппа была на ять!

Что же касается режиссуры, то штатных не было, но занимались этим актеры. Профессионально работал Эраст Гарин. Интереснейшая личность и актер. Любопытно, что он, бывший  мейерхольдовский актер, не мог или не хотел работать в качестве актера под чужой режиссурой и предпочитал сам ставить и сам играть. Но в спектакле «Тень» Е. Шварца он великолепно играл в Акимовской постановке героя. Талантливый был спектакль.

Кроме Гарина блистали в нем Зарубина, Гошева, Тенин, Вениаминов. Блистал, конечно, и Акимов своим оформлением. И очень хорош был автор пьесы Евгений Львович Шварц. Я не в курсе, что написано об этом драматурге и человеке, но о нем надо писать, ибо кроме великолепного дарования драматурга, он был необыкновенным человеком. Он обладал обаянием ума, обаянием доброго характера, обаянием человека необыкновенной чистоты. Он был завлитом театра. От общения с ним становилось всегда очень тепло на душе.

Пробовали себя в режиссуре Паша Суханов и Иосиф Ханзел. Но бывали и приглашенные режиссеры. Мне посчастливилось встретиться с режиссером Ремезовой Александрой Иосифовной. Режиссер театра Вахтангова. Ставила она «На бойком месте» - Островского. Тихая, необыкновенно деликатная она незаметно для актера подводила его к тончайшим обобщениям и глубокой правде. Чуткая, интеллигентная, умная женщина. Бай Бог ей здоровья и сил для дальнейшей работы в театре Вахтангова. С ней я сделал роль «Бессудного». В этой роли опять помогло партнерство. Опять мои сцены в основном с великолепной Ириной Зарубиной. Но какие разные отношения у нас с ней были в двух спектаклях.

В «12 ночи» - искристые, озорные, открытые, то на «Бойком месте» - глубоко лежащие на дне души, суровые и затаенные. Когда имеешь хорошего партнера, с которым легко найти общий настрой, тогда испытываешь счастливые минуты. Очень бережно надо относиться к партнеру и его поискам. В конечном счете, это выигрыш для тебя. Это я понял.

Ленинградский театр комедии был любим и уважаем в городе. Не говоря уж, что спектакли всегда шли с абсолютным аншлагом. Ленинградцы любили актеров этого театра. Хорошо всех знали и узнавали. Я это почувствовал через полгода работы в театре. Как-то в магазине Елисеева, я услышал за спиной шепот: «Это артист Смысловский». Прямо скажу это было неожиданно и приятно.

Отличались и ленинградские критики: Цимбал, Дрейден, Малюгин. Они не только профессионально и интересно рецензировали спектакли, но хорошо знали каждого актера и следили за ним из спектакля в спектакль. И порой вспоминали, сравнивали, обобщали и делали выводы.

Театр Акимова, так москвичи величали театр Комедии, и это было справедливо, ибо все лучшие качества шли от Николая Павловича. Вкус, юмор, культура. А с каким бурным успехом проходили его встречи в доме актера и в других местах. Многие его остроумные реплики подхватывались и передавались в народ. Некоторые полагали, что он суховат, но они жестоко ошибались. Николай Павлович был очень добрым и отзывчивым человеком, это я испытал на себе, о чем буду вспоминать ниже.

Глава 27

Акимов любил приглашать студентов и друзей на первый прогон спектакля, когда все еще было очень и очень сыро. Поначалу мне казалось это странным, но потом я понял сермягу этого дела. Таким прогоном мы получали первую информацию из зрительного зала, которая давала возможность предположительно строить взаимосвязь со зрителем. А Акимову это помогло выстраивать куски и необходимые узловые акценты. Я потом привык к таким показам и уже чувствовал в них необходимость.

   Интересно было работать в театре, интересно общаться с людьми и приобретать все новых друзей. И город мне нравился. Я с упоением посещал Эрмитаж и особенно любил бывать в Русском музее. Периодически я ездил в Москву повидаться с родными. Вопрос обмена жилплощади затянулся. Марочка тоже навещала меня по мере возможности, а потом с ней случилось несчастье. Возвращаясь с выездного спектакля, она упала с машины и повредила себе позвоночник, ее положили в клинику Склифосовского.

При первой возможности я ездил ее навещать. Она бедняжка долго лежала на вытяжении. И, выйдя оттуда, была вынуждена театр покинуть. Несчастливо сложилось, тяжело, но она всегда и все переносила безропотно. Святая она была.

А я получал радость от жизни, от работы. Всегда интересно у нас проходили гастроли. И места интересные. Минеральные воды, Сочи. Очень запомнились гастроли в Москву на декаду Ленинградских театров. Играли мы на сцене Малого театра. Проходили как всегда с успехом. Вернулись в Ленинград, и вдруг приказ сегодня же возвращаться в Москву на прием в Кремле в честь декады. Это было неожиданно, но почетно. Приняли нас в Георгиевском зале Кремля за большим столом в виде буквы «П» На столах богатейшая закуска. В глубоких вазах черная зернистая икра, изумительные красные помидоры, а на дворе был май месяц. Всевозможные рыбные закуски и несколько горячих блюд. Ну и, конечно, водка, вино в изобилии.

А Марочка, когда меня провожала на это мероприятие, умоляла меня осторожно пить, а то, мол, потянет тебя на откровенность, на матку правду. И я поначалу строго придерживался этого наставления. Но что мне очень не понравилось, что сидим мы за столом, жрем как свиньи, а на эстраде в это время выступают наши собратья по искусству. Такие, как Козловский, Уланова и многие другие. Очень оскорбился и за них. А еще обидно было, что между нами, через одного сидел на страже чекист.

В один момент я было привстал, чтобы ясней увидеть наших вождей: Сталина, Молотова и других, и тут мой сосед деликатно попросил меня не вставать. А напротив меня сидели два прославленных летчика в качестве гостей - Каманин и Молоков, но они хорошо и аппетитно пили и закусывали, а потом как-то по-простому обратились ко мне, что, мол, так скромно артист пьет? Я попытался что-то сказать в свое оправдание, но Каманин налил в мой фужер водки, чокнулся со мной и сказал: «А ну за смычку искусства с авиацией». И мне ничего не оставалось, как осушить свой фужер.

Но закуска выручила, и я остался в приличной форме. Но хотелось скорей закончить это застолье.

Наконец правительство поднялось и покинуло зал. Вскоре и я смотал удочки и вернулся к Марочке злой и возмущенный, но доложил ей, что вел себя цензурно.

Ну и конечно, подробно ей рассказал об этой вечеринке. А потом вновь Ленинград, работа и работа. Нет жизни у актера без работы, нет удовлетворения, нет радости. Великое горе постигает актера, когда он лишается работы. Ролевой голод приводит его к ужасной психологической дистрофии. Много раз я наблюдал это у товарищей. Спасибо судьбе меня это почти не коснулось. Бог миловал.

Не без удовольствия вспоминая спектакль «Страшный суд» - Шваркина. В нем я открыл свою серию симпатичных евреев, играя зонтичного мастера Ефима Давыдовича. Великолепен был Киселев в роли Изнанкина (впоследствии я тоже подвизался в этой роли). И удивительно был смешон Сергей Филиппов, ныне очень популярный киноактер. И очаровательна была Анечка Сергеева. Она всегда была юной и обаятельной.

Завершающую часть «Мемуаров Артиста» читайте в следующем номере…