(Под редакцией Владимира Смысловского)

Глава 28

В Ленинграде начиналась моя карьера в кино. Если поначалу она намечалась более или менее симпатично, то в дальнейшем не имела должного продолжения и не вписала в мою биографию ничего достойного. Хорошо это или плохо неизвестно. А скорей своего к лучшему. По крайней мере, я всю жизнь не разменивался и свято служил моему любимому театру.

Опять же, при содействии Леночки Юнгер, я познакомился с кинорежиссером Михаилом Калатозовым, который после пробы предложил мне сниматься в его картине «Чкалов» в роли молодого авиаконструктора Мухина. Эта работа оказалась для меня очень волнительна.  Если в театре я имел уже какой-то опыт, то тут все было впервые. Безмолвный партнер микрофон пугал меня, не меньше боялся я и наезжающей камеры. В общем, все мешало и ничего не помогало.

Еще меня пугало и смущало, что режиссер не делает критических замечаний. Когда я подходил к нему с надеждой услышать от него что-нибудь, он мило улыбался своей доброй грузинской улыбкой и говорил: «Все в порядке», и только потом после выхода в свет картины, я прочитал в газете положительную рецензию, понял, что все мои отрицательные эмоции, от которых в театре я всегда старался освободиться, здесь просто легли в зерно образа. Необыкновенный случай. На студии Ленфильм после картины, меня много раз вызывали на пробу в целый ряд картин, и в результате я должен был сниматься в двух картинах - «Интернационал», а название второй не помню, но......

                                      Грохнула война!

Все начало свертываться. Камерный театр, в это время гастролировавший в Ленинграде, молниеносно вернулся в Москву.  Марочка с Лешенькой тоже в это время гостили у меня.  С большим трудом мне удалось их тоже отправить в Москву, а запланировано у нас было в этот день путешествие на пароходе.

В Ленинграде началось что-то страшное. Раздался призыв записываться в ополчение. Мужики нашего театра все записывались во главе с Акимовым.

Но вскоре власти одумались и почти всех вернули к исполнению своих прямых обязанностей.  К великому огорчению остался там наш молодой актер Слава Чижов, его мать работала у нас в канцелярии - Елена Александровна Чижова. Хорошая была женщина. Она тоже пошла в ополчение в качестве санитарной сестры.  И в первом же бою Слава помогал матери вынести раненого командира, был смертельно ранен и умер на руках матери.

С каждым днем поступали все более тревожные вести. Город начал эвакуироваться. Ленфильм уехал в Алма-Ату. Театры, один за другим покидали свои места. Наш театр пока оставался и работал. Акимов взял в работу пьесу Гладкова «Давным-давно». Пьеса о первой Отечественной войне 1812 года. Начали срочно репетировать. Некоторая сложность в этой пьесе была в том, что она написана в стихах. А время требовала сыграть спектакли необыкновенно искренне и правдиво, чтобы патриотическая основа прозвучала в полную силу.

Заглавную роль Шурочки репетировала Елена Юнгер. С первых же репетиций было ясно, что будет 100 - процентное попадание. Все присущее этой актрисе великолепные данные сделали свое дело. Несмотря на прекрасные работы актрисы в «12 ночи» в роли Виолы и в «Валенсианской вдове» в рили вдовы, в роли Шурочки она продемонстрировала удивительную гармонию жизни своей героини.

С моей точки зрения, эта работа находится на вершине в списке ее ролей.  Шурочка была предельно искренна, обаятельна и хороша собой. Благодаря своему сложению, военный костюм актриса носила на редкость пластично. А мелодия любви и нежности в голове, направленные сокровенно своему герою покоряли зрителя и полностью завоевывали его симпатию.  Это успех!

Достойными партнерами у Юнгер были Борис Тенин в роли поручика Ржевского. Это тоже точное попадание.  Всем известно по многим его ролям в театре и кино, насколько сильно и убедительно работало его подлинно мужское обаяние, его стихийный темперамент и сверх приятная улыбка. Успех его в этой роли был подлинным.

Заразительно хороша была и Ирина Зарубина в роли французской певицы. Ее прекрасные вокальные данные способствовали большой удаче актрисы в этой роли. На мою долю в этом спектакле досталась трудная работа. Я должен был воспроизвести образ фельдмаршала Кутузова.

Внешнюю видимость этого персонажа для полного сходства с исторической фигурой, хотя и трудно было сделать, но при помощи грима, толщинки и костюма все же нам удалось. А дальше передо мной стала задача сыграть гениального человека.

Как это сделать?  Как к этому подойти?

Опять наступили муки творчества, но на сей раз одухотворенные страстным желанием найти средства выражения. В результате, я пришел к заключению, что в данном случае надо дать полную свободу фантазии зрителя. Не навязывать ему какую-нибудь характерность, а увлечь его чистой, без всякой примеси, мыслью. Чтобы зритель точно понял, о чем и как думает Кутузов. Для этого понадобилось лишить речь интонационных красок. Через рампу должна перейти мысль в чистом виде. И тут я старался применить свою систему биотоков. Не знаю, насколько это получилось, но Николай Павлович эту работу одобрил. А сам он, как всегда, удивительно поэтично и вдохновенно оформил этот спектакль.

Глава 29

Спектакль шел с успехом, но уже в помещении Большого Драматического театра, куда переехал наш театр. Помещение это было удобнее еще тем, что в нем было бомбоубежище в подвале здания, и во время воздушных тревог зрителя препровождали в это убежище. Жизнь в Ленинграде усложнялась с каждым днем. Эвакуация учреждений и детей продолжалась. Город маскировался. Стекла окон оклеивались полосами бумаги, это предохраняло их от взрывной волны. Витрины магазинов забаррикадировались ящиками с песком. Памятники частью были вывезены, а другие тоже забаррикадированы. Радио не выключалось круглосуточно и передавало отсчет метронома. Немцы стремительно наступали. Наше безоружное ополчение могла только своим телом преграждать им путь. Не было даже винтовок. Вражеское кольцо вокруг Ленинграда все сжималось и сжималось. «» августа 1941 года из Ленинграда ушел последний поезд. Кольцо замкнулось.

                                                           А дальше - блокада!

О блокаде Ленинграда много написано, много снято кинофильмов и в хронике и в художественных произведениях.  Я постараюсь вспомнить мое личное пребывание в ней. Хотя оно относительно было не долгое, но очень тяжелое.

8 сентября немцы предприняли ожесточенный налет авиации и разбомбили Бабаевские склады. Весь запас был уничтожен и начался страшный голод. Все было по карточкам.  Но для жизни этого было мало. Хлеба я получал 125 грамм в день и это был не хлеб, ибо приготовлен он был из жмыха и еще с чем-то. Выглядел он темным сырым кусочком и вкуса был не понятного. На продовольственных карточках были так называемые мясные талоны, рыбные, сахарные и отдельные талоны на опять же так называемый обед, который состоял из тарелки чего-то жидкого.

Я начинал голодать очень быстро, ибо никаких запасов домашних, как у других ленинградцев, у меня не было. Единственное, что я успел запасти, это было мыло и табак. В таком же положении, как и я, находился актер Николай Михайлович Церетелли, который незадолго до войны был приглашен Акимовым в наш театр. Это, в прошлом, знаменитый и очень популярный актер Камерного театра. Играл всех героев, великолепно двигался и вообще был первоклассным мастером.

И вот, незадолго до войны, он вернулся на большую землю из не столь отдаленных мест, где пребывал очень долго. Николай Павлович проявил к нему свою сердечность и приютил в нашем театре. Церетелли успел сыграть только одну роль в «Валенсианской вдове» за Севастьянова. И вот два актера, бывшие камерники, партнеры по спектаклю, живущие в Ленинграде вне дома, в одиночестве, как-то само собой подружились. Завязались очень теплые отношения. Николай Михайлович был значительно старше меня. А ссылка сильно потрепала его здоровье, нервную систему и волевые качества.

Находясь в одинаковом положении, мы оба, раньше других оказались во власти голода. Это ужасные ощущения. Все время хочешь есть, только есть. Думаешь только о еде. Боже мой! Ничего не нужно, только вдоволь черного хлеба. Не дай Бог кому-нибудь пережить такое, но не переживши это понять невозможно. Есть! Есть! Что угодно. Все, что можно разжевать и проглотить. Только бы есть.

В Ленинграде были съедены все собаки, кошки и птицы. С наслаждением ели жмых и хлебали растворенный столярный клей. Я уже кому-то рассказывал мой блокадный эпизод, как мы с Церетелли услышав, как по улице Фонтанке, где я жил, прошла воинская конная часть. Выбежали на улицу и начали в конском помете собирать не переваренные овсяные зерна. А потом мы их по зернышку очистили от шелухи, смололи мелко на перечнице и состряпали себе, правда очень жидкую, но овсянку.

К сожалению второй такой радости мы не пережили. Интересная история получилась с моей язвенной болезнью, она достаточно мучила меня в мирное время, а в блокаду вдруг исчезла и никаких болей. Естественно, без пищи в желудке, ей нечего было делать. Зато впоследствии, через два года она дала о себе знать в полную силу.

Не смотря на тяжелую жизнь, театр продолжал работать. Спектакли давались ежедневно. А немец ежедневно бомбил город. Днем, по расписанию, бомбил из орудий по определенным квадратам города, на следующий день выбирал другой квадрат. А вечером он совершал налеты и бомбил с воздуха. Сначала кидал зажигательные бомбы, после чего начинал фугасить. Я состоял в «бригаде революционного порядка». На моей обязанности были вовремя таких налетов вылезти на крышу дома и скидывать вниз на землю зажигательные бомбы, чтобы они не успели подпалить дом. Для этого у нас были специальные рукавицы. Это надо было сделать быстро, до того, как начнет кидать фугасные бомбы.

Самое трудное для меня было это момент вылезания с чердака на крышу по трудной стремянке. С каждым днем это становилось все тяжелее, ибо физически силы уходили из организма. Полагалось, после процедуры с зажигалками спускаться в бомбоубежище. Но я не делал этого на первых порах, по причине моего абсолютного убеждения, что меня не убьет и только становился у внутренней капитальной стены, ибо по нашим наблюдениям это наименее опасное место.

Глава 30

А уже в дальнейшем, когда борьба с голодом  становилось невыносимой, я спокойно сидел у себя в комнате, раскладывая пасьянс, и где-то в душе хотел прямого попадания. И вместе с тем желание выжить где-то теплилось. Поэтому я очень благоразумно распределял имеющийся у меня пищевой рацион на трехразовое питание. Это безумно трудно было сделать, на это надо было мобилизовать всю имеющуюся волю и благоразумное упрямство. Полагаю, что это сохранило мне жизнь и временно зарубцевало мою язву.

Как я всеми силами убеждал моего друга последовать моему примеру. Иногда мне это удавалось, но порой это было сделать невозможно, ему было очень трудно найти в себе волевые возможности.  Помню, как Леночка Юнгер, пожертвовала мне, отрывая от себя, ложечку яичного порошка и картофельной муки, из чего я приготовил еду и, конечно, поделился с моим другом.

Иногда я должен был дежурить в бомбоубежище театра и это были единственные моменты, когда я там находился. А многие наши актеры переселились туда из своих домов и жили там постоянно. Это было грустное зрелище. Грустно я смотрел и на себя. Дистрофия. Болезнь, которая сжирает нервные клетки. А они не восстанавливаются. Силы истекают.

Вдруг! Где-то в первых числах декабря, ночной телефонный звонок. Что такое?... Голос Акимова: «Игорь Алексеевич, держитесь! Получен приказ правительства эвакуировать театр воздушным путем!»

Правда? - только спросил я.

«Ну конечно!  Держитесь!»

И тут я вспомнил..... Боже мой! Тот же голос, та же торжествующая интонация, которая прозвучала в 1938 году после репетиции «12 ночи»: «Великолепно, Игорь Алексеевич!» Тогда это был сигнал к жизни в театре, теперь это сигнал к жизни физической.

Надежда! Какое всеобъемлющее слово! Потому ли, что оно женского рода, в нем таятся: радость, красота, любовь и нежность, множество неограниченных мечтаний, всевозможных возможностей!  И самое главное - жизнь с ритмическим пульсом живого сердца, а не ударом метронома в репродукторе. Началась мобилизация всех сил. Задача выдержать и все подготовить для вылета. Нас поставили в известность, что мы можем взять в самолет не более 20 кг. Необходимо было ликвидировать все более или менее лишнее. Но ликвидировать разумно. Многие вещи я отдал моей соседке по квартире, за что получил от нее кое-что из продуктов. Эта добавка к нашему скудному рациону прибавляла нам с Церетелли силенок и укрепило веру в возможность воскрешению к жизни.

Наконец наступил день 17 декабря.  Больных, слабых, еле живых нас погрузили в автобусы и доставили в аэропорт.

Много часов мы просидели там в ожидании посадки, но момент этот все же наступил и пять грузовых самолетов приняли на борт Ленинградский Театр Комедии, в числе работнико которого, были кое-кто из родных и родственников. Поднялись в воздух и взяли курс на восток через вражеское кольцо. Сопровождали наши самолеты, как тут их ласково называли, «ястребки». Холодно, не уютно, но летим.

Вдруг канонада зениток. В голове заворошились мысли.....  Собьют?... не собьют. Теперь уже стало не все равно!  Теперь уже хотелось выжить! И, конечно, поесть!

И опять вдруг!  Что такое? Падаем?... Резкий грохот моторов и ... что произошло?

Оказалось, наши летчики на страшной скорости бреющим полетом у самой земли, проскочили через блокадное кольцо, и вновь взвились высоко в воздух.

Какое-то время напряжение среди нас не покидало. И кто-то радостно сообщил: «Проскочили!» И опять жизнь забила ключом. Жить! Кажется, будем жить! Вроде мы приземлились. Высадились. Мороз был свирепый, но надо было стоять на воздухе и ждать автобусов. Вот когда минуты казались часами!

Наконец автобусы нас привезли в деревню и разместили по избам. А потом проводили в столовую, где нам выдали по 600 грамм хлеба, настоящего хлеба, и тарелку горохового супа с мясными консервами.

Мы ели и плакали от счастья. Но еще в Ленинграде нас предупредили, когда придет такой момент и будет возможность поесть, то обязательно надо съедать пищу очень медленно во избежание заворота кишок. Хлеб тоже есть экономно в течение суток.

Меня хватило, чтобы соблюсти это наставление. А вот Церетелли, который был настолько слаб, что не смог пойти в столовую, когда я ему принес хлеб и суп в бидоне, накинулся и намеревался сразу все съесть. Я старался помочь ему в этом и не давал ему торопиться. Но он повел себя агрессивно и даже ударил меня, когда я задержал его еду. В результате, он съел суп и хлеб. Заворота, к счастью, не было, но его слабый организм не выдержал, у него поднялась температура, и вспыхнуло воспаление легких.

Ночь мы провели в деревне, после чего нас погрузили в теплушки с нарами и покатились мы по направлению в Магнитогорск.

Глава 31

Ехали медленно, часто останавливались и почти все захворали желудком. Спасла нас мать Сухововой, нашей актрисы, она была врач и поила нас раствором марганцовки. На некоторых станциях нас очень тепло встречали. Мы как блокадники были окружены особым вниманием. Всюду нам подкидывали какую-нибудь еду. В городе Вологде мы несколько задержались, и эта остановка у меня очень в памяти, там я попал в небольшую деревянную баню, и великолепно помылся, а на рынке этого города приобрел репчатый лук, которым мы с удовольствием угощались.

Конечно, это путешествие в теплушках было очень тяжелое и просто сложное для повседневной бытовой жизни. Но в сравнении с блокадой, это было хорошо. Голод ушел, но его воздействие на наш организм еще давал о себе знать. Николай Михайлович Церетели был очень серьезно болен, поэтому, проезжая Вятку, нам пришлось его оставить там в больнице. Впоследствии нам сообщили, что он скончался.  Вот и ушел из жизни артист. Мой друг, мой партнер, и открыл счет уходящих людей, друзей, родных, партнеров. Счет, который будет продолжен, пока продолжается моя жизнь.

По каким-то причинам Магнитогорск нас не принял, и направились мы в город Копейск. Этот город с героическим прошлым в гражданскую войну. Там положили усиленный паек. Получали даже одеколон, которым пользовались вместо водки. Пьющие, конечно. Его распределяли по справедливости. Пьющим выдавали больше.

Но должен сказать, пить его было не совсем приятно, ибо одеколон был цветочный, с очень сильным запахом.  Настолько сильным, что закусывать его можно было спустя какое-то время.  Его запивали водой, потом выжидали и потом уж что-нибудь клали в рот.

Работали мы там немного. На какой-то сцене играли концерты, а через два месяца нас направили в Сочи. В это время я сильно заболел с очень высокой температурой, так что мне пришлось с койки на вагонную койку. А товарищи меня выхаживали.

Всегда вспоминаю с благодарностью товарищескую атмосферу в коллективе театра. Какая бескорыстность в отношениях. Доброта. Чувство локтя, вероятно, пришло еще и от блокады. В несчастье познается человек и становится Человеком с большой буквы.

Дорог мне этот театр в моих воспоминаниях. И так двигались по рельсам, в плацкартных вагонах медленно приближались к Сочи. На остановках подолгу стоим. И всюдy ленинградцев очень тепло приветствовали.  Интересно вспомнить, когда проезжали Сталинград, то застали там страшную вьюгу и мороз, а когда уже стали подъезжать к Сочи, картина резко изменилась.

Было тепло, солнечно и мы с благодарностью приняли этот дар природы за все наши муки в блокаде.  И началась наша новая освобожденная жизнь.

Разместили нас хорошо и начали мы усиленно восстанавливать репертуар, ибо должны были ежедневно давать спектакли. А приехали мы налегке, захватили только некоторые костюмы и парики. А декорации необходимо было сооружать на месте. Задача была сложная, но Акимов ее решил довольно просто... Он сделал ко всем спектаклям новые эскизы, все они были решены живописно и поручил мне писать все декорации.

    В помощь мне был художник Жуковский Александр Александрович. Нам пришлось поднатужиться, и вкалывали мы с ним по многу часов. Силенки у меня уже восстановились, и я получал радость от этой работы, кроме всего, я получал и какой-то гонорар за мою живопись, что позволило мне иметь хороший добавок к пайку, который мы получали.

   Хлеб мы получали на весь театр и сами его распределяли. И тут получился казус.  Заведовала раздачей хлеба женщина по имени Калисфена. Это сестра нашего дирижера и заведующего музыкальной частью Леонида Пескова.  Женщина она была хорошая, честная, но с некоторыми странностями. Развешивая хлеб у нее очень часто была нехватка и бедняга иногда сама оставалась без хлеба. Тогда я взялся ей помочь.

Я объявил всем работникам театра, что мы будем их обвешивать на 20 грамм, а получали мы тогда по 600 грамм на человека. Никто не возражал. И все стало на место. Однажды случилось так, что у нее осталось хлеба на целую буханку.

В ужасе она прибежала ко мне: «Игорек, что делать, что делать?» А ничего не делать, - спокойно говорю я, - ты же не украла. Возьми эту буханку, сходи на рынок, да и обменяй на что-нибудь, хотя бы на яйца. Вот и полакомишься немного».

Кажется, мой совет она послушала и успокоилась.

Глава 32

Много спектаклей мы возобновили и с успехом играли. Нам повезло тем, что гастролирующий в этом помещении до войны Ленинградский Мариинский театр оставил все свои декорации, они оказались бесхозными, и мы воспользовались их полотнищами и писали на них свои павильоны. И опять же Акимов блеснул своей выдумкой и талантом.  Писанные декорации выглядели как объемные. Это великолепно делал Акимов.

Еще на большой сцене Театра Комедии в спектакле «Валенсианская вдова», он сделал на переднем плане занавес, где на черном бархате был нарисован город, это выглядело настолько объемно, что казалось испанский воздух дышит в зрительный зал.

Я дышал весенним воздухом Сочи и неплохо себя чувствовал. Начал поиски своих родных и своей семьи. Оказалось, Марочка с Лешей эвакуировались с Лешиной школой в Коми-Пермятскую область. А мама с Верочкой в Алма-Ату.  С мамой удалось наладить переписку, а Марочку разыщу позже.

Кроме спектаклей, мы много работали в военных госпиталях с концертами.  А в Сочи их было много, во всех санаториях лечились раненые. Мне много раз приходилось играть просто в палатах.  Иногда даже для одного человека.  Большое удовлетворение было от этих выступлений. Приятно было видеть улыбающихся и смеющихся молодых парней, которые еще недавно отдавали свою жизнь, а теперь латают свои раны, чтобы снова вернуться в строй. Но не всем это было суждено. Не все и выживали.  Мы не только играли наш смешной скетч, но и беседовали с ними на всевозможные темы и уж, конечно, рассказывали им о блокаде.

Сколько раз буду проклинать этих, так называемых, людей со звериным сердцем, которые затеяли это страшное уничтожение людей, да и еще таких молодых, не видавших жизни!

И так жили, трудились, дружили. В свободное время занимались кто чем. Играли в преферанс. А у меня еще было одно странное хобби. Я гадал на картах, как говорили, делал это неплохо, и среди женщин у меня было много пациентов. Но до поры.

Как то гадаю одной женщине и вижу, что у меня на столе лежат карты, по моему определению, очень страшные. Я запнулся.  Женщина спрашивает, ну сто же дальше? На что я отвечаю: «Все врут календари, а карты - тем более».  Я хотел было уйти, но женщина меня остановила и умолила сказать, что на картах. Я сказал, что это ерунда, а карты говорят об известии о смерти какого-то короля.  Я ушел с каким-то неприятным ощущением. Через два-три часа женщина сообщила мне, что получила телеграмму о смерти ее отца.

С этим хобби было навсегда покончено!

Иногда мы имели возможность посидеть за рюмочкой чачи. Пили, конечно, за мир. Но до мира было бесконечно далеко.  Тревожные информации с фронта с каждым днем становились тревожнее. В результате, нашему театру пришлось сняться с якоря и отправиться в Тбилиси. Особенная страна Грузия. Особенный народ ее заселяет. Со своим характером жизни, обычаями, манерами и привычками.  Жестокая война шла где-то далеко... В Тбилиси тихо.

Город не затемняется. Жизнь идет как обычно.  На рынках успешно и вдохновенно торгуют. Были бы только деньги, а купить можно все. Говорили, что даже орден на грудь можно приобрести. Народ здесь тревоги не испытывал. Больше того, впечатление такое, что он даже ничего не имеет против немца.  Русскому патриотизму не сподручно было существовать там. Но мы должны были там просуществовать целый месяц.

Играли в помещении Русского театра. Примечательно, что в этот город были эвакуированы группа московских актеров, так называемый, золотой фонд.  Среди них были  Москвин, Тарханов, Качалов.  Иван Иванович Аркадин был среди них.  Н.П. Акимов предложил Аркадину вступить в нашу труппу, на что он охотно согласился и начал готовиться для участия на наших спектаклях. С гордостью вспоминаю, полученные мною комплекты от Василия Шаловича Качалова, который после спектакля «Давным-давно», зашел к нам за кулисы. Сказав мне добрые слова о моем Кутузове, он еще очень удивился, увидев меня в натуральном виде, без толщинок, без грима.

Впоследствии у меня будет очень запомнившаяся встреча с ним, а пока мне было очень приятно познакомиться с этой выдающейся личность.  Василий Иванович был показательным образцом гармоничного человека. Все в нем было прекрасно. Рост, красота мужская, голос чарующий и удивительная деликатность.

В Тбилиси жили мы, в общем, в достатке, многое можно было купить без карточек, и когда нам дали назначение в Сталинград, то мы сделали огромный запас чая.  Но во время войны добраться до Сталинграда нам было не так просто. Поездом из Тбилиси мы прибыли в Баку, где выгрузились, как цыгане на площадь у морского причала.

Очень было бы любопытно заснять это событие на пленку, но, к сожалению, этот актерский табор остался лишь в воспоминании. Правда, об этом путешествии Милочка Давидович написала прекрасную поэму и, конечно, с присущим ей юмором.  На этой площади мы ночевали на своих вещичках в ожидании, когда нас погрузят на какой-нибудь корабль, чтобы перекинуть через Каспийское море на другой берег, в Среднюю Азию.

Глава 33

Наконец, нам подали катер с интересным названием «Сократ».  Разместились мы на нем в основном на палубе, сидя на своих вещах, которых после Ленинграда прибавилось за жизнь в Сочи и Тбилиси.

Вдруг ночью море сильно взволновалось. Нашу калошу «Сократ» начало швырять из стороны в сторону.  А брызги с моря летели на палубу, как хороший ливень.  Многие начали спасать свои вещи, спуская их в трюм. Кое-кого так укачало, что они потеряли свой нормальный вид. Другие заволновались, что нашу шхуну перевернет, и придется выкупаться в Каспийском море. Жена актера Кравицкого, в панике за судьбу своих вещей, закудахтала на мужа, умоляя снести вещи в трюм, но тот угрюмо сидел на чемодане и не реагировал на ее просьбу.

Тут она заголосила на всю палубу: «Ты можешь быть мужчиной?»

На это он остроумно, но мрачно ответил: «В данный момент, нет!»

Недалеко от него на своих чемоданах сидел Борис Тенин. Против стихии он выставил великолепный мужской зонтик и абсолютно спокойную мимику на своем великолепном мужественном лице. Картина на палубе была очень впечатляюща, и я с любопытством наблюдал ее.  Такого я никогда в жизни не видел, и все мне было интересно.

Я поднялся на капитанский мостик и смотрел на все, что происходит вокруг. Несмотря на бурю, ночь была лунная, и все это было и волнительно, и красиво. Довольно долго я наслаждался стихией, не обращая внимания, что был уже совсем мокрый. Капитан нашего корабля почему-то проникся ко мне добрым чувством  и, когда погода утихла, предложил мне пройти к нему в каюту подсушиться и вздремнуть хотя бы пару часов. Я принял его предложение с благодарностью и получил немалое удовольствие.

На утро мы причалили к городу Красноводску. Было великолепное утро!  Солнечное!  Нас поместили в какой-то школе в актовом зале, на воздухе, где мы расположились, и по всем скамейкам разложили свои промокшие пожитки, чтобы высушить на дальнейший путь. Для меня, самое ценное в багаже, был чай. Необходимо было его высушить, ибо, в дальнейшем, он сыграл очень полезную роль в моей жизни. В Средней Азии мы будем его менять на всевозможные продукты.  Из Красноводска в Сталинабад мы уже ехали нормально - поездом.

Бедный Иван Иванович Аркадин не выдержал такого пути, заболел желудком да и сердцем, и пришлось нам по приезде положить его в больницу, где он вскоре скончался.

В Сталинабаде мы поначалу жили в большом зале школы, а потом нас всех расселили по разным квартирам. И снова мы начали новую жизнь.

Меня поместили в квартиру к женщине с двумя малыми детьми, муж которой был на фронте. Она нуждалась в сдаче комнаты, и кроме того я кое-чем мог ей помочь из продуктов, которые мне полагались.

Работали мы в помещении Оперного театра. Играли свои спектакли и готовили новый репертуар, таким образом пошла нормальная трудовая жизнь.  В Сталинобаде тогда было эвакуировано много москвичей. Во-первых, там приютился «Мосфильм», и у нас была возможность посниматься. Эраст Гарин взялся за осуществление на экране «Принц и нищий» и, конечно, многих нас занял в картине. Я тоже там подвизался в каком-то незначительном образе.  Надо было привыкать к этой республике и к ее обитателям.  Много было любопытного, познавательного и для нас непривычного.

Торговым, общественным центром по праву, считался базар.  Привлекал он наше внимание не только возможностью приобрести там необходимые продукты, но и тем, что было интересно наблюдать за ходом и манерой торговли.

За прилавком, как правило, стояли мужчины, одетые, конечно, в национальные халаты и тюбитейки.  А в качестве рабочей силы были женщины, многие из которых еще носили паранджу.  Удивительный колорит - вековое прошлое и сегодняшний день.  В воздухе звучит таджикская речь.  В трансляции по радио звучит она же совместно с национальной музыкой.  Редко, когда моему уху было приятно слушать ее, ибо она обычно звучала в бубнах, на которых отбивались национальные ритмы. Меня уже это не волновало, и в такие моменты я очень тосковал по Рахманинову и Чайковскому.  Хотя иногда, вспоминая наплывом блокадный метроном, я благодарил судьбу, что здесь его заменило искусство людей одной шестнадцатой Советского Союза.

Таджики с русским языком были не очень знакомы. Многие его просто не знали, поэтому, я думаю, что наплыв во время войны в Сталинобад москвичей вынудило горожан учиться русскому языку.  Опять же им хотелось понимать наши спектакли без переводчика.  Кроме того, они были заинтересованы в продаже нам своих товаров и для этого старались рекламировать их на русском языке.

   Наш чай, привезенный из Тбилиси, очень пришелся им по вкусу и они хорошо нам за него давали.  Между прочим, мы обнаружили, что чай, который подвергся омыванию соленой морской водой, удивительно хорошо и крепко заваривался.  Для заварки его требовалось значительно меньше обычного.  На базар, нередко, в особенности в первое время, можно было встретить и нашего брата в роли продавца с рук чая, или с каким-нибудь примечательными штуками, или с накокомарчиками, которые мы получали в изрядном количестве, а местные в них очень нуждались и охотно их покупали у нас.

В общем, коммерция шла успешно, и было во всем даже что-то забавное.

Глава 34

Очень озабоченно и делово выглядел в этой роли Боря Тенин. Я тоже, по-моему, проявил в этом мастерство.

И вот наконец, мне удалось напасть на след моей семьи.  Я узнал, что Марочка с Лешей в это время проживают в Свердловске совместно с сестрами Марочки - Аней и Рикой.  С помощью театра, через таджикское начальство я послал Марочке «вызов» на приезд в Сталинабад, тогда без такового невозможно было нам соединиться.

И я начал готовиться к встрече с моими родными. Все что я получал на паек ценного, вкусного, вроде шоколада, какао, я копил, чтобы встретить их с полными руками.  В ожидании этой встречи, я работал, жил, встречался в свободное время с людьми милыми сердцу моему. Еще прибавлялись друзья. Семья Сухаревская - Тенин притягивали меня к себе большой актерской и человеческой одаренностью. В общении с ними я познавал какие-то новые для себя понятия, явления, почему искал всегда встречи с ними.

Большая доброта личности актера нашего Саши Смирнова и бесконечно искристый юмор его жены - Милочки Давидович, вносили в мою жизнь необыкновенную радость.  Мы часто встречались домами. И особо хочется остановиться на зародившейся в Сталинабаде дружбе моей с очень милым и дорогим мне человеком - Алешей Файко.

Встретились мы с ним во время работы над его пьесой у нас в театре.  Назывался спектакль «Актриса». Великолепно в нем играла центральную роль актриса Ирина Зарубина.  Легко и заразительно она пела множество арий из оперет.  Алексей Михайлович Файко, высокой одаренности драматург, неоднократно сидел на наших репетициях, помогал и что-то дополнял в пьесу, и уж одним своим присутствием вносил в нашу творческую жизнь какое-то близкое и родное чувство дружбы. Файко все обожали. Будучи в прошлом актером, он писал свои пьесы очень удобным языком для актера. К этому времени в его авторской библиотеке было уже множество первоклассных пьес, которые с большим успехом шли на московских и периферийных сценах.

Я очень подружился с ним и часто посещал его семейный дом, где его необыкновенная жена Лидия Алексеевна очень любила принимать гостей и угощать своим фирменным блюдом - салат из «маша».  «Маш» - это местная крупа по вкусу напоминавшая чечевицу, а по размеру была мелкая и зеленого цвета.

Алексей Михайлович очень трогательно называл ее «Лидок». А «Лидок» обожала его сверх меры.  Все делала для него, чтобы он не утруждал себя, не знал никаких забот и затруднений, чтобы мог спокойно работать и приносить радость людям не только своим творчеством, а просто своим обществом. Собеседник он был необыкновенный. Умен, всесторонне образован, эрудирован и талантливо остроумен.  И сверх того, предельно обаятелен. Многие любили посещать этот дом. Часто там бывали вместе со мной и Саша с Милочкой. Это были очень милые посиделки.

К особенностям города Сталинабада надо отнести его подземную жизнь. Его нередко посещало землетрясение в виде толчков, от которых скрипели железные крыши, и раздавался таинственный грохот в атмосфере.

Как-то ночью со мной произошел инцидент, прямо сказать, не из приятных. Во сне я свалился с кровати. Спросонья показалось - бомбежка, но моя хозяйка проинструктировала меня, что в такие моменты рекомендуется выбегать на улицу, чтобы на случай разрушения, не оказаться под обломками здания. Потом я попривык к этим шалостям природы, но поначалу это действовало на меня угнетающе.  Ибо стихия - не вражеская бомбежка.  Ты знаешь чего опасаться, а тут полная неизвестность. Тайна! Треснет земля или не треснет, а если треснет, то где, на каком месте. Многое зависит от цифры баллов. 3-4 балла это еще вполне приемлемо, но больше - очень не симпатично.

Но вот, наконец, великолепный толчок в моей жизни - в 12 баллов.

Марочка с Лешечкой в Сталинабаде!!

Встречаю их на вокзале. 12 месяцев разлуки. Год, насыщенный борьбой со смертью, год без смеха, без улыбки, без света и радости душевной, тревожный, тоскливый и вот!... Озаряется перрон вокзала!  Кричит природа!  Глаза туманятся, а в сердце вокализы!... Люди, мир, вселенная! Что это?

Кто-то сказал: «Прислушайся, запомни, сбереги!»

Помню!  И сегодня помню!  Опять появился смысл жизни, желание восстановить упущенное, жить во имя доброго, быть нежным, необходимым всем, всем и всему!   Театру, людям и дорогим близким.

И так начался еще новый этап моего существования.