Цесаревич Алексий

Среди бумаг расстрелянного деда

Журнала пожелтевшие листы...

Виньетки по углам фотопортрета,

Болезненные детские черты.

...А глаза так встревоженно,

С болью смотрят на мир.

Носит мальчик Алешинька

Генеральский мундир.

Ручки слабые сложены,

Золотой эполет...

Смотрит мальчик Алешинька

Шестьдесят с лишним лет.

Как принять невозможное,

Никого не кляня?

Пред святыми, Алешинька,

Заступись за меня!

ок. 1982

Храм Спаса Нерукотворного Образа в селе Уборы

В тоске, в и смятении стою,

Где снег и доски под ногами...

Услышь, о Господи, мою

Молитву в разоренном храме!

За всех, кто странствует в ночи,

Чей разум преисполнен болью,

Молюсь, где колокол молчит,

С высокой сброшен колокольни.

Где сокрушен иконостас,

Где Врата Царские разбиты,

Где Святая Святых для глаз

Стоит, кощунственно открыта,

Где свален жалкий грязный хлам,

Где мнится: вновь прошли монголы!

По белым сводам и стенам —

Закатный луч...Где пусто, голо

Стою и сердцем слезы лью,

И все твержу с земным поклоном:

Услышь, о Господи, мою

Молитву в храме разоренном!

1980

***

Февраль. Финляндия. Молочный окоём

Туманно слитый с серыми снегами.

...Мы рядом молча ехали вдвоем

Почти соприкасаясь стременами.

Был на душе прозрачнейший покой,

Молчанье было призрачным и строгим.

...Текла колонна хмурою рекой

По дочерна растоптанной дороге.

Все накануне сказано уже.

К разлуке — от случайного ночлега

Недолог путь... Созвучные душе

О, кроны черных сосен! Серость снега!

Мне так небольно это вспоминать,

Вернув тебя в февральские туманы!

Не хочешь ли ладонью приласкать

Родной металл прохладного нагана?

О, поверни холодное лицо!

Снег в башлыке, откинутом на плечи...

Сквозь зубы брось французское словцо,

Стегнув коня... Прощай! До новой встречи!

До встречи через шесть десятков лет,

До юности трагической и новой,

Когда мы вспомним утра хмурый свет,

И все, что было сказано — до слова.

О, за спиной оставленный ночлег!

Случайный кров... Кочевье вековое!

Молочный тот февраль, финляндский снег...

Навстречу Смерти. Вместе. Рядом. Двое.

1984, ноябрь

Москва Первопрестольная

Матушка, Москва Первопрестольная!

Снова мнишься ты в неясных снах...

Ах, как не хватает колокольного

Звона на златых твоих церквах!

Сорок сороков гремят малиново,

Цокает пролетка позади...

Матушка, как тяжко быть отринутым

От твоей родительской груди!

Хоть бы день вернуть, прожить по-прежнему:

Побродить пойти в Нескучный сад,

И проехать площадью Манежною

Прямо на Арбат, родной Арбат...

В дом вбежать в знакомом переулочке,

Дверь рвануть в дубовый кабинет,

Где в двух окнах скверик перед булочной,

Пыльный вид, привычный с детских лет!

О, века и земли чужедальние!

Матушка-Москва, сквозь темень их,

Выслушай любви слова прощальные

От детей загубленных твоих.

1979

***

Кое-где догорают последнее листья,

Их огонь угасает под тусклым дождем.

Ах, какой безысходной набросаны кистью

Заплетенья ветвей, с острой башенкой дом!

По остаткам Москвы так бродить бы часами,

Очерк сумрачных крыш различать в пелене

Предаваясь душой красоте угасанья,

Растворяя себя в дождевой старине.

1980

***

«На кортике своем «Марина»

Ты начертал, встав за отчизну»...

«Вспомнишь долг дворянский и дочерний»...

«И в словаре задумчивые внуки

За словом “долг” напишут слово “Дон”».

М.Ц.

Но вот — сверкнуло снова

На кортике — «Марина»!

Не выкинуть вам слова

Из песни лебединой!

Вращались круги ада,

Плясало вражье пламя,

Но выросли волчата

За красными флажками.

Пророчеством сбываясь,

Услышав давний стон,

Над словарем склоняясь

Вписали слово «ДОН».

Мы помним долг дочерний —

Воспитанные чернью.

ок. 1982

***

Дощатая будка. Скрипучие весла Харона.

Свинцовые избы. Размыты дороги назад.

Кольцом пулеметов заступит твой путь оборона,

С плеч сбросишь ты плоть, чтоб навеки войти в Петроград.

Измерены верстами дни, что еще не избыты.

Елозят уключины. Ближе окопная гниль...

Но там, под лазурью, где «si» раздается открыто,

Извечной дороги бела раскаленная пыль.

ок. 1987