Огромная полоса земли,

омываемая рекой Амур и притоками,

есть лучшая часть Восточной Сибири, без которой

остальные ее части будут поражены онемением.

ГЛАВА 1. Первый сплав. Открытие Амура

Получив царский мандат на сношения с Китаем, Муравьев уведомил Пекин о предстоящем прохождении русской флотилии по Амуру и одновременно, соблюдая дипломатические приличия, запросил о возможных сроках прибытия уполномоченных по разграничению русско-китайских территорий. Теперь – работать, не покладая рук, работать на опережение медлительных китайцев. Муравьев - на Шилкинском заводе, где уже кипела работа по строительству семидесяти пяти барж, плотов и парохода «Аргунь», а Корсаков собирал войска для переброски на Амур.

Село Шилка основано в 1765 году при серебряно-плавильном заводе и входило в Нерчинский горный округ. На заводе работали ссыльные каторжники и приписанные крестьяне. Местное серебро отличалось золотистым отливом, придаваемым ему вкраплениями драгоценного желтого металла. Получаемое здесь же стекло также имело желтоватые оттенки. Береговой откос Шилки-реки состоял из сланцевых слоев, имеющих завораживающий вид разноцветья. Древние племена поклонялись природным красотам, изображали на них культовые писанины, завещая потомкам почитание богам.

К отплытию на Шилкинский завод съехалось начальство со всей Сибири, подготовлен грандиозный праздник, все территории освещены, обвешены плакатами, что глазу от них некуда деваться. Под картинами и макетами стихотворные надписи с восхвалениями Муравьеву:

Иди же с миром, наш герой,

Иди, куда звезда зовет…

Тень гения страны родной

Из лавр венец тебе сплетет!

Под вечер директор завода Разгильдяев встретил Муравьева со свитой на берегу реки под фейерверки сотни выпущенных ракет, провел гостей по раскрашенным улицам, по саду с расставленными оркестрами и под исполнение певчих, взятых из каторжных лиц. Только подошли к царскому щиту с вензелями, как отовсюду разнеслось громогласное «Ура!» Опять взлетели ракеты и бураки, загремели горные пушки, и военная музыка огласила воздух гимном: «Боже, Царя храни!» Шествие через Триумфальные ворота - и при подходе к берегу взмыли два фейерверочных фонтана, а на реке поплыли лодки, сражавшиеся меж собой ракетами с яркими отсветами на темной воде. Торжественный ужин в саду закончился за полночь и удался как нельзя лучше.

Раннее майское утро 1854 года. Двадцать обер-офицеров во главе трех линейных батальонов и дивизиона горной артиллерии готовы пуститься в неизведанный путь. Под барабанную дробь на берегу выстроились войска, духовенство в нарядных пасхальных ризах и жители под церковный звон вынесли чудотворную икону Албазинской Божией Матери, святыню памяти о героических деяниях казаков, отстаивавших полтора века назад право России на владение амурскими землями. После, в 1860 году, Албазинская икона, главная святыня всего Дальнего Востока, архиепископом Иннокентием будет перенесена в Благовещенск. Корсаков отдал генерал-губернатору рапорт о готовности к сплаву. Генерал, при парадной форме, поприветствовал войска и обратился к ним с речью. Командир сплава отдал команду «Отчаливай!», и вся армада, повинуясь непродуманной команде, враз оттолкнулась от берега, устроив на воде толкотню, суматоху и полный конфуз перед зрителями.

Наконец, пароход «Аргунь» вывел караван из ста семнадцати плавательных средств, плашкоутов и вельботов, барж, баркасов и двадцати девяти плотов, на воду. На них погрузились до тысячи солдат и около ста тысяч пудов груза. Впереди, с флагом на мачте, шел катер Н. Муравьева с небольшим домиком на палубе, за ним остальные суда, на последнем – Михаил Корсаков, скомкавший командой торжественный момент отчаливания. Заводская пушка на прощание произвела салют из единственного выстрела, но зато какая была та пушка! Она служила еще при героической обороне Албазина, и ее выстрел прозвучал как напутствие и благословение из глубины веков.

Жители провожали эскадру восторженными криками «Ура!» и кидали шапки на воздух. Музыка военных оркестров разносила гулким эхом раскаты мелодий в притихших горах и уносила вдаль куда-то по речной долине. Густые напевы медных инструментов, отдаленные и близкие, оглашали окрестные горы и долы русским присутствием, слагаясь в ликующих сердцах единой торжественной симфонией. Река плескала под ударами весел, на лодках дымились мерцающие огоньки, по берегам застывшие утесы с вершинами под утренним освещением солнца окаймляли живописную сцену. Россия раздвигала свои владения…

Плавание по Шилке оказалось не из легких. Характер реки не знаком, баржи, сколоченные наподобие коробок, двигались по течению, куда их увлекала вода, управлять ими было невозможно. Суда часто садились на мели, приходилось их разгружать для облегчения и после снятия с мели снова загружать. Терялось время. На пятый день вышли к Амуру. В наступившем половодье многие острова скрылись под водой, фарватер неизвестен, днища судов часто скользили по подводным кустам. Посадки на мели в плавании приносили наибольшие неудобства. Из соображений безопасности плыли только в дневное время, на ночь приставали к берегу, исправляли повреждения, заготавливали дрова для топок. Ночной караван светился на большом протяжении гирляндами ярких огней, рассыпанных по бортам суден, создавая живописную картину. А в бездонной темной вышине огоньки мельчились, таяли, отражаясь светлячками млечного пути. В Усть-Стрелке к отряду присоединилась сотня есаула Имберга, из которой были набраны лоцманы и расставлены на баржах. Дальше шли довольно быстро, и через неделю караван встал у возвышенного берега реки, где не остановиться было нельзя.

Здесь в 1685-86 годах казачий гарнизон под командованием Алексея Толбузина и Афанасия Бейтона держал полугодовую оборону окруженной Албазинской крепости от многократно превосходящих сил маньчжурской армии. В яростных сражениях семьсот защитников крепости отдали жизни, тогда как половина китайских войск полегла под ее стенами. Несломленная крепость заставила китайское правительство пойти на перемирие, а затем, по Нерчинскому договору, согласилось объявить левобережье Амура буферной зоной, что оставляло для России великий шанс вернуться на амурскую землю. Полтора века «ничейная земля» ждала своего хозяина, пока право на Амурское дело не получил Николай Муравьев, преобразователь сибирских земель.

Муравьев поднялся на Албазинский вал, сохранивший следы былых боев и хозяйственной деятельности. Руины, поросшие рвы, полусгнившие бревна. Каждая сторона крепостного форпоста в шесть сажень. Обошли вал, облегавший крепость и обнесенный рвом. И слышались в тишине орудийные раскаты, разрывы ядер и воинственные кличи атакующих и обороняющихся цепей и стоны раненых. В ямах участники каравана разрывали черепки посуды, железные наконечники от китайских стрел, складывали их себе в память. Во рву – ядра и пули. Генерал запросил стакан вина, выпил за упокой погибших, преклонил колена. Вослед отряд опустился на колени, давая себе клятву завершить задел далеких предков. За версту от крепости – очищенное поле под пашню, на берегу речки лежали жернова, оставшиеся от мельницы. Руины легендарной крепости и в наши дни находятся на окраине того амурского села, напоминая о подвиге предков.

***

Плаванием руководил капитан второго ранга Петр Казакевич, проводником шел казачий сотник Гавриил Скобельцын, бывавший раньше на амурских промыслах. На Шилке Г.Д. Скобельцын жил оборотами в торговле, скупая меха у тунгусов. На каждой сплавной барже до полутора тысяч пудов военного снаряжения и провианта, предназначенного для переброски в устье Амура и на Камчатку. И сколько ни шел упрямый речной караван, левый берег оставался пустынным; попадались редкие поселения орочонов, кочевья диких манегров. Все, как во времена первых казачьих походов. Прошли Кумарский пост, выжженный маньчжурами… Ничейная земля. Веками застывшее время.

Петр Васильевич Казакевич, родом из семьи новгородского служащего, окончил Морской кадетский корпус, служил на флоте и назначен в амурскую экспедицию Невельского. В качестве штаб-офицера при генерал-губернаторе Н. Муравьеве исследовал реки Индога, Шилка, Онон. Подготовил первый сплав по Амуру. В 1865 году переведен на Балтийский флот, получив адмиральский чин.

В пятидесяти верстах ниже Зеи, в китайском городе Айгун, его можно называть и Айгунь, а раньше это был Сахалян, означавший название «Черная река», располагался амбань, контролирующий движение по Амуру. От амбаня к флотилии приплыли лодки с посланниками, запросившими остановить флотилию на пятнадцать дней, за которые надо было получить разрешение императора на пропуск. Муравьев взошел на пароход и в сопровождении двух солдатских баркасов отправился на переговоры с наместником китайского императора, наказав Корсакову при первом сигнале с парохода атаковать китайскую крепость. Правый берег был усеян войсками, вооруженными кому как попало, луками со стрелами, копьями и кольями, были и ружья. Переговоры состоялись.

- Куда плывет флотилия?

- На защиту устья Амура от захвата английской эскадрой. Этого требуют интересы наших дружественных империй, Российской и Поднебесной, - отвечал Муравьев.

- Я не получал разрешение и не могу пропустить ваши войска.

Пришлось генералу от дипломатического разговора перейти к ультимативному требованию:

- От имени русского царя я уведомил китайское правительство о прохождении флотилии и не могу остановиться. У меня большая работа по созданию укреплений на морском берегу, чтобы на нашу и вашу землю не пришли англичане. Не мешайте мне или мои суда пойдут с пушками на изготове.

В пререкания с пушками амбань вступать не решился, и флотилия пустилась в путь по течению. Встречавшееся по правому берегу маньчжурское население встречало экспедицию спокойно, проявляя дружелюбие и интерес к невиданному зрелищу, а вот гольды и мангуны, дикий народ, с приближением речной армады в панике разбегались по окрестностям, оставляя деревни пустыми, хотя для их ублажения Муравьев прихватил дары. Кому раздавать?

Амурский край с севера объят бескрайним Становым хребтом, с юга – Хинганским. Широкие разливы рек, дожди, юго-восточные влажные ветра сформировали климат и растительный покров, близкий к субтропическому. Подгорья хребтов зеленели в высоких травах, горные скаты – в густых лесах. Часть территорий утопали в болотах, над ними гордо высились обнаженные гольцы, усеянные каменными осыпями. По долинам Зеи и Буреи широко и вольно раскинулись степи, поймы и луга с пышной растительностью, не уступающей североамериканским прериям.

Вершины Большого Хингана плоские, покрыты светлохвойной тайгой, из разрозненных хребтов и отдельных кряжей, образующих неупорядоченный, хаотичный рельеф. С западной стороны горы покрыты песчаными наносами, сглаживающими зубчатые гребни и придающими им приглаженные волнистые контуры. Дальше к востоку встречалось полуоседлое население. В районе отрогов Хингана на левый берег Амура вдавался «маньчжурский клин», где китайское население занималось земледелием. Скот разводился не для производства мяса или молока, а в качестве вьючных животных наряду с ослами и мулами, без которых по узким и крутым горным тропам не обойтись. Для мяса маньчжуры во множестве разводили свиней. Встретилось стойбище диких орочан, почему-то не разбежавшихся, их граф одаривал ярко расшитыми кафтанами с золотыми галунами и кортиками.

Казалось, река сама доставит караван к месту назначения, но лоцман запутался в протоках дельты Уссури, приняв одну из них за Амур. Немудрено было оплошать морякам, пользуясь генеральной картой, где остров Сахалин значился полуостровом. Пока блудили, попали в шторм, прибивший караван к берегу, промокли продукты, одежда. Часть судов ветер разбросал по протокам, какие из них потопил. Произошла непредвиденная остановка, и не зря. Увидев напротив высокий, поросший лесом берег, Муравьев произнес: «Здесь будет город!» Он и не знал того, что именно на этой круче благодарные хабаровчане воздвигнут ему грандиозный памятник, где основатель города будет стоять всегда.

Плутали двое дней, пока не наткнулись на лодку под парусом, шедшую против течения. Это Г. Невельской отправил встретить для сопровождения флотилии морского офицера Разградского. Как в воду глядел флотоводец. Разградский облегчил дальнейший сплав, укомплектовав суда лоцманами из местных гольдов. Постепенно налаживались отношения с аборигенами. В их деревнях Муравьев, приодетый в парадную форму при орденах, садился в кресло и выдавал побрякушки, безделушки и серебро, завоевывал доверие осмелевших аборигенов, которые подходили и кланялись, получая подарки.

Флотилия приблизилась к Мариинскому посту, расположение которого было выбрано очень удачно, хотя пока что в нем стояло всего одно строение агента Российско-Американской компании. Пост находился в десятке верст от залива Де-Кастри, к которому имелся выход через озеро Кизи. На озере располагалось гиляцкое поселение, тоже Кизи. Превосходный маршрут, созданный самой природой: Амур - протока – озеро – морской залив! Как было им не воспользоваться? От залива озеро отделялось тайгой, по ней Муравьев приказал прорубить просеку.

Порубочный отряд трудился исправно, пока не оказался без продовольствия. Казаки питались грибами, морошкой, били палками тетеревов, которые раньше не видели врагов в людском обличье и доверчиво подпускали их вплотную. Обессиленных лесорубов подобрали моряки с фрегата «Диана», вышедшие на берег для охоты на тех же тетеревов. Так пролагался резервный путь к Океану, по которому Муравьев прошел пешком. Подводя итоги первому амурскому сплаву, участники беседы за ужином отметили малонаселенность края, миролюбие коренных жителей и военную слабость китайской стороны. Все условия для успешного освоения восточного азиатского континента. Исполнялась давняя мечта нерчинских и албазинских казаков.

***

Осмотрев в присутствии ближайших помощников местность, Н. Муравьев отдал распоряжения по укреплению линии обороны побережья океана, где на немногочисленных опорных пунктах Россия обладала малочисленными гарнизонами, по пушке-другой с десятком снарядов. Генералу, бывшему начальнику Черноморской береговой линии, опыта не занимать. По озеру Кизи двести солдат направлялись к заливу Де-Кастри. Два транспорта, стоявшие в заливе, с несколькими сотнями моряков, орудиями и провиантом уходили на Камчатку для защиты Петропавловска. Забайкальская сотня есаула Имберга оставалась в Мариинске, другая команда в пару сотен должна была сплавиться в устье Амура, укрепив посты Николаевск и Петровский. К ним же придавалась эскадра адмирала Путятина, состоявшая из фрегата «Паллада» и шхуны «Восток». Один корабль – это корабль, а два – уже эскадра. Назначен весь командный состав Восточной военной группировки; обязанности начальника штаба возлагались на Г. Невельского, начальника войск – на М.С. Корсакова и начальника Амурской флотилии на морского капитана П.В. Казакевича.

Евфимий Васильевич Путятин, больше известный как Ефим Васильевич, потомственный моряк, с отличием окончил Морской кадетский корпус. Будучи старше Н. Муравьева на шесть лет, он раньше взобрался на звездную орбиту высших воинских званий. Под командованием прославленного мореплавателя М. Лазарева провел кругосветное путешествие. На линейном корабле «Азов» мичман Е.В. Путятин служил под командованием адмирала Павла Нахимова. В Наваринском сражении он на фрегате «Александр Невский» командовал орудийными расчетами и одновременно вел бой с тремя неприятельскими кораблями. В пушечной дуэли один турецкий фрегат пошел ко дну, другой сдался, третий ретировался. За проявленную отвагу мичман награжден орденом Св. Владимира, а дальше - успешная морская служба и Кавказская война с боевыми действиями против горцев.

Уже немало общего в судьбах Путятина и Муравьева, но еще больше их сближают подвиги на дипломатическом фронте. В 1841 году Евфимий Васильевич заключил выгодный торговый договор с Китаем, а позже – с Ираном, что принесло дипломату титул графа. В пятидесятых годах ему выпала сложная дипломатическая миссия в переговорах с Японией и Китаем, в которых приходилось опираться на поддержку со стороны Муравьева. Оба ушли в отставку в 1861 году, оба введены в состав Государственного Совета империи, где продолжалось содружество двух государственных деятелей.

… Назавтра подполковник М. Корсаков был отправлен теперь уже из Иркутска в Петербург с донесением о проведенном сплаве и принятых оборонительных мерах. Не давая отдыха подчиненным, Муравьев и сам поспешил на фрегате «Восток» в Императорскую гавань на встречу с Е.В. Путятиным, а оттуда, пересев со шхуны на оленей, поехал берегом на Николаевский пост, где выбрал место для укрепления. Тем указанием он положил начало будущему городу Николаевск. Здесь генерал-губернатора ждало сообщение Фунянги, маньчжурского цзянь-цзиня, о том, что он спускался по Сунгари на Амур, но не успел к прибытию русской флотилии, чтобы повести переговоры по разграничению сопредельных земель. К его прибытию русская флотилия уже отбыла, сообщал Фунянга. В ответном сообщении Муравьев выразил сочувствие опоздавшему цзянь-цзиню и надежду на скорую встречу. Что тут делать, если проехали, или, точнее сказать, проплыли? В том и состояли расчеты стремительного Муравьева, строившего линию обороны не только от англичан, мелькающих на горизонте, но и от тех же китайцев, от которых просто так не отмахнуться. Расчет на опережение.

Из Николаевска на шхуне «Восток» неуемный дух погнал радетеля Амурского дела в пост Аян, именованный императорским указом как Аянский порт Российско-Американской компании. Аян стал преемником Охотска, где прибрежное мелководье лишало суда удобной швартовки, а открытый океан при сильных штормах, приливах и отливах представлял опасность для стоянки судов. Эти неудобства заставили управляющего Охотской факторией Завойко заняться исследованием побережья южнее Охотска, в результате которого выбор пал на глубокий и защищенный от ветров Аянский залив. Оригинальность названия кроется в эвенском лексиконе, где ихнее слово «аян» в переводе означает русское «залив». Получился порт Залив на заливе. Так понятнее.

***

Итак, фрегат «Восток», с Николаем Муравьевым на борту, из Николаевска вышел в Татарский пролив и устремился на северо-запад, к порту Аян. К полной неожиданности, в Аяне, на дальнем отшибе империи, Муравьев лицом к лицу встретился с известным писателем Иваном Александровичем Гончаровым. Вот так встреча! Что ищет он в краю далеком? Не прообраз ли Ильи Обломова, главного персонажа знаменитого романа? Но такие герои в Сибири не водятся, они здесь не выживут. Причина же оказалась вполне достойной писателя-романиста.

В 1852 году Гончаров, переводчик Министерства финансов, был приставлен секретарем к адмиралу Путятину, отбывавшему в знаменитое кругосветное путешествие. Свои путевые заметки о двухлетнем морском круизе он положил в основу книги «Фрегат Паллада», открывшей миру большого писателя. Добравшись на том фрегате до Аяна, Гончаров высадился на берег, вознамерившись одолеть обратный путь по Аянскому тракту до Якутска и дальше по Сибири в центральную Россию. Не близкая дорога. Не его ли примеру последовал Антон Чехов, посетивший позже Сахалин?

Гончаров же нашел в Аяне другого героя, полного антипода образу Обломова, безвольного мечтателя и созерцателя жизни. Романист был шокирован личностью Н. Муравьева, его бешеным напором, смелостью и ясностью рассуждений. «Какая энергия! – поражался писатель, – Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации… Небольшого роста, нервный, подвижный. Ни усталого взгляда, ни вялого движения ни разу не видел у него. Это – боевой отважный борец, полный внутреннего огня и кипучести в речи, движениях. Его угадал император Николай Павлович. Ни тот, ни другой не были чиновниками и поняли друг друга… Но его, в свою очередь, одолевали чиновники. Пылкий дух этого энергетического борца возмущался: человек не выдерживал, скрежетал зубами, и из обыкновенного, ласкового, обходительного и любезного он превращался на мгновение в рыкающего льва. И тогда плохо было нарушителям закона». Что еще можно добавить к портрету, набросанному опытным пером выдающегося литератора? Взяться бы ему за новый роман с героем, какого нашел в Аяне.

Но продолжим нашу повесть, коли за нее не взялся Гончаров. Итак, за короткое лето создана Тихоокеанская линия обороны, по протяженности в десятки раз превосходящая Черноморскую, которую не так давно Муравьев успешно защищал; сама судьба целенаправленно подготавливала генерала к свершению подвига. Цепь морских баз проходила от Императорской гавани к заливу Де-Кастри, порту Аян и до Петропавловска на Камчатке. Сухопутные укрепления созданы в порту Мариинск, в Николаевске воздвигнуто три форта с пятьюдесятью тремя пушками. Амур под надежной защитой.

Доступ к Амуру не был известен европейским флотоводцам. Знай они судоходность Татарского пролива и плавания в лимане, тогда не преминули бы занять Сахалин, чтобы запереть выход из Амура и ограничить все сибирские владения России. И без того американский президент отдавал распоряжение коммодору Перри создать на сахалинских угольных залежах топливную базу для пароходов, курсирующих от Сан-Франциско до Шанхая. Отдав напоследок распоряжение Невельскому о постройке в Аянском порту казарм под размещение восьмисот солдат, губернатор в конце августа, когда в горах выпал первый снег, отправился по тракту в Якутск, оттуда в Иркутск.

***

Аянский тракт протяженностью в тысячу двести верст был проторен за год до сибирского назначения Муравьева. Трасса, проходившая по Становому хребту, была труднее некуда, особенно по участку в двести верст через Джугджурский хребет в верховьях реки Мая, притока Алдана. Вот где требовались самообладание и стойкость путников, готовность к походам наперекор стихии. По реке Мае, разрезающей первозданные сибирские хребты, команда спускалась лодками. Здесь ей наступало наслаждение любованием проплывающих красочных ландшафтов на длинном пути в шестьсот верст, если легкие суденышки не опрокидывались на перекатах.

Потом, для разнообразия пути, шли санно-вьючной дорогой в оленьих либо собачьих упряжках по Амгинской долине к Якутску. Сколь выпадало дорожных трудностей, столь и романтики их одоления. Впрочем, путешествия и состоят из приключений. На одной из стоянок за никудышное содержание почтовых повозок и лошадей губернатор наказал городничему «по ошибке в потемках высечь негодяя», устроив ночное приключение почтмейстеру.

Муравьев завершал ревизионную поездку своих владений по большому сибирскому кольцу, которое слагалось из амурского сплава, морского пути и путешествия по Аянскому тракту. Поездка, сопровождавшаяся и созидательной деятельностью, затянулась на долгие полгода. Екатерина Николаевна, в нетерпении от ожидания мужа, получив извещение о его возвращении из Якутска, ринулась навстречу пароходом вниз по Лене. Встреча произошла в Усть-Илге. Муравьев заказал наперед пути обед с ухой в поселении Жигалово. Оттудова к началу октября вернулись в иркутскую резиденцию.

В Белом доме Муравьевы принимали И. Гончарова, который возвращался с востока в центральную Россию. Писатель, большой гурман, остался не в восторге от подкисших ананасов в маринаде на губернаторском столе, но с похвалой отзывался о хозяйке дома: «Француженка отличалась гуманностью, добротой, простотой, не заявляла никаких претензий на внимание к себе подвластных мужу лиц». Забавно замечание Гончарова, подметившего ее веру в силу русского оружия: «Француженка с радостью сообщает, что «наши» поколотят «их» везде и всегда».

Стала русской патриоткой,

Речи звонко произносит:

Хоть на суше, хоть на флоте

«Мы» всегда «их» поколотим.

Она и нагадала исход камчатских сражений.

ГЛАВА 2. Оборона Камчатки

Не успел Муравьев вернуться из экспедиции, как прочность предпринятых оборонных мероприятий была проверена военно-морскими силами неприятеля. Крымская война объединенными силами Англии, Франции и Турции развернулась на Черном море, на Балтике и на Тихом океане. Россия в кольце. Двадцатого августа Муравьев еще находился на пути в Якутск, когда неприятельская эскадра из шести кораблей под командованием адмирала Прайса встала в Авачинской бухте и обрушила огонь на Петропавловский порт. Камчатка вместе с цепочкой Курильских островов замыкали собой Охотское море, обозначая его естественной российской акваторией, поэтому разрыв этой пограничной линии был подобен сдаче восточных окраин. На памяти морских захватчиков все еще маячил сокрушительный разгром густонаселенного Китая с его полумиллионной армией, хотя и плохо оснащенной и необученной, отчего высадка на пустынных камчатских берегах представлялась повелителям мира легкой прогулкой, не более того. Неужто им, европейцам, способны противостоять аборигены? Здесь и сказался задел генералитета Муравьев-Невельской по укреплению нижнего Амура, через который в порт Петропавловска-на-Камчатке морем были доставлены необходимые силы и средства обороны.

Залпы корабельной артиллерии и быстрые морские десанты приносили успехи Англии, признанной владычице морей, везде и всюду. Политическая карта мира на всех его континентах пестрела английским колониями и доминионами, по площади стократно превосходящими британские острова. Китай в английской короне значился полуколонией. На очереди – «ничейная Сибирь» с целью отторжения от Российской империи полузаброшенного и богатого промыслового района. Для того и был выбран момент под грохот севастопольской канонады, когда «война в Крыму, все в дыму».

Но вот незадача эскадре – после инспектирования Охотского побережья Муравьевым ее поджидал сюрприз из семи береговых батарей и гарнизона из семисот восьмидесяти солдат, моряков и казаков при сорока малокалиберных пушках, хотя и устаревшего образца. В подмогу защитникам начальник гарнизона Василий Завойко собрал народную дружину в сотню охотников, бивших белке в глаз. Тут не до шуток. В Авачинской бухте стояли парусный фрегат «Аврора» и транспорт «Двина», имевшие приказ «сражаться до крайности», а в крайности сжечь суда и высадить команды на берег для защиты города. Силы нападения серьезнее, на их бортах боевых кораблей две сотни орудий и корпус морской пехоты в две тысячи шестьсот штыков.

Двадцатого августа в Авачинской гавани началась пушечная пальба. Фрегат и форты яростно отстреливались, но после того, как были подавлены первая и четвертая батареи, на берег высадился боевой десант в шестьсот французов для беспрекословного занятия порта. Но при виде наступавших, хотя и редких, русских цепей, у французов взыграли гены дедов, которых старик Кутузов шуганул на всю Европу из горящей Москвы и до Парижа, и они, неся потери, дали стрекача с камчатского берега до шлюпов, а на них – на суда. Первая шапкозакидательская попытка десантирования окончилась провалом, заставив ошеломленное командование призадуматься, занявшись похоронами убитых. Через три-четыре дня, получив от американских лазутчиков сведения о составе камчатской обороны, эскадра решилась на новый штурм.

Двадцать четвертого августа состоялся решительный штурм крепости, в ходе которого, к удивлению нападения, вновь ожили подавленные батареи первая и четвертая, хотя огонь эскадры на этот раз обрушился на третью и седьмую. Командир батареи князь Максутов сам заряжал орудие, пока не рухнул с оторванной рукой. Герой камчатской обороны скончался в госпитале. И эти батареи были подавлены, что позволило девятистам десантникам коалиции высадиться на берег, где их опять встретили без всякого почтения.

Шестая, озерная, батарея картечным огнем отбросила десант, который взошел на Никольскую гору, открыв с нее уже ружейный огонь по русским кораблям. Завойко скапливал резервы для отражения, сняв с фрегата восемьдесят моряков и подтягивая силы из крепости. Но русские разрозненные отряды, не дожидаясь всей подмоги, по суворовской заповеди «пуля дура, а штык молодец», пошли в штыковую, сбросив десант с гребня горы в пропасть. С северной, более пологой стороны десантники в панике отступали к шлюпкам. Четыре офицера союзников были взяты в плен. Видя картину уничтожения, их корабли подсуетились поднять якоря и выйти из-под обстрела русских батарей, бросая своих на погибель. Отступление на гребных судах под плотным огнем защитников было плачевным, пули сбивали убитых и раненых в воду. Многие брели в волнах по горло, пытаясь догнать шлюпы, пускались вплавь и не находили спасения. Остатки десанта сброшены в море, откуда и пришли.

Общие потери русских составили девяносто восемь человек, включая раненых, у противника до полутысячи убитыми и сотни раненых, превративших боевые корабли в плавучие лазареты, но самое ужасное - знамя морского корпуса в атаке было утрачено. Вторая попытка десантирования стала последней. Какая атака без боевого знамени? После сражения союзные корабли трое суток чинились в Большой Авачинской губе, опять хоронили убитых и скрылись без оглядки. Что им оставалось делать? Петропавловские баталии отбили напрочь у заносчивых заморских вояк испытывать крепость русского штыка, и они перекинулись на слабый и плохо организованный китайский фронт.

В странах Антанты разразился скандал. Один из английских журналов вознегодовал погромной статьей: «Борт одного русского фрегата и несколько батарей оказались непобедимыми перед соединенной морской силой Англии и Франции, и две величайшие Державы Земного шара осилены и разбиты небольшим русским поселением». Что было, то было. Схлопотав головомойку, адмирал Прайс, уязвленный поражением, застрелился, а его французский преемник, адмирал Депуант, решил взять реванш на море, в родной стихии, где чувствовал себя как рыба в воде. Задача проще некуда – потопить пару русских судов и несколько транспортов, стоявших в Авачинской гавани, и вернуться на родину с лаврами победителем.

Победоносные сводки с Петропавловского сражения вызвали в России восторженную реакцию, как спасительный вдох и просвет надежды в угрожающей Крымской кампании. Трофейный штандарт Гибралтарского полка английской морской пехоты, захваченный на Камчатке, произвел в Санкт-Петербурге огромное впечатление, как подтверждение неувядаемой славы русского оружия. С известием об успешной защите далекой Камчатки царь расцеловал Михаила Корсакова, принесшего ему радостную весть.

Муравьев в донесении Государю отписал: «Жаль, что не все адмиралы похожи на Завойко». Не только генерал Муравьев, но и противник восхищался эффективностью выстроенной русской обороны. Французский офицер де Айн признал: « Русские должны были все потерять в предпринятых действиях, но вот что значит человеческая деятельность! Какое превосходное умение воспользоваться временем! … Два офицера (Завойко и командир фрегата Изыльметьев – ред.) доказали, что русские моряки умеют сражаться счастливо». Защита Петропавловска имела громадное стратегическое значение, ибо с его падением захват коалицией Дальнего Востока становился неизбежным. Адмирал В.С. Завойко за блестяще проведенную операцию награжден орденом Святого Георгия. Василий Степанович Завойко вышел из небогатых дворян Полтавщины. В Наваринском сражении за проявленную личную храбрость, будучи мичманом, награжден орденом Святой Анны. Участник кругосветного путешествия. На фрегате «Паллада» служил под командованием прославленного адмирала П. Нахимова. Более чем заслуженный послужной список, но свои лучшие качества и достижения Василий Степанович проявил в должности губернатора Камчатского края.

***

В послании Корсакову, находившемуся в столице, губернатор дал ряд поручений. «К шестому декабря ездят молодцы за наградами, - писал он, - моя же – в истории, следовательно, ехать не за чем». В планах Муравьев, пока еще не Амурский, уже видел свое историческое предназначение. Однако, несомненный успех первого сплава и последовавшей Камчатской военной эпопеи, был по достоинству отмечен царем. Г. Невельской получил звание адмирала, М. Корсаков произведен в чин полковника, а П. Казакевич стал капитаном первого ранга. В конце декабря, по возвращению из Петербурга, Корсаков привез генерал-лейтенанту орден Святого Александра Невского, последнюю награду от царя Николая Первого, скончавшегося в феврале 1855 года. Исполнил Государь свое обещание отблагодарить Сибирского губернатора за труды во благо Отечества. Но Муравьеву нужны были не награды, а высочайшее покровительство, которого лишился. Горестная весть глубоко опечалила генерала, понимавшего, что лучшей поддержки ему уже не будет.

С того времени придворный круг теснее сплотился, выставляя генерал-губернатора Сибири в невыгодном свете перед царским преемником Александром Вторым. «Ты не можешь представить, сколько препятствий я встречаю во всем, но чем их более, тем более усиливается мое желание их побороть», - писал Муравьев брату Валериану. Те же самые наблюдения об обстановке вокруг Муравьева излагал писатель Иван Гончаров: «Он одолевал природу и населял ее бесконечные пустыни. Его, в свою очередь, одолевали чиновники». И все современники об одном, как сговорились: «Граф Муравьев-Амурский сильно утомлен постоянными интригами, борьбой и препятствиями, какие встречал при осуществлении своих планов и проектов … Тяжело было этому энтузиасту на медные деньги вести амурское дело» (Б.К. Кукель).

Губернатор Забайкалья, генерал-майор П.И. Запольский, тоже приноровился не исполнять распоряжения Н. Муравьева, пытался противодействовать им. Резкий и острый на язык, он не уживался с иркутским губернатором Зариным и со штабом Муравьева, был не слишком гож в гражданском управлении, хотя и полезен в военном образовании Забайкальского войска. Следовало также разбить союз Читинского губернатора с декабристом Д.И. Завалишиным, отношения с которым у генерал-губернатора обострились. И опять полномочий для отстранения Запольского от должности у генерала не имелось. Но могла ли помешать такая мелочь? П. Запольскому, имевшему признаки расстройства здоровья, поступила записка от заботливого Н.Н. Муравьева с предложением ему об отпуске для продолжительного лечения и о сдаче дел М. Корсакову «без всяких предварительных объяснений». Если не уволен, так отправлен на бессрочное излечение.

Сложная обстановка на Дальнем Востоке, метания в выборе основного опорного рубежа обороны отрицательно сказались на отношениях трех главных фигур дальневосточного театра действий – Муравьева, Невельского, Завойко. Петропавловск-на-Камчатке или Николаевск-на-Амуре принять за основную базу, мощный флот или укрепление сухопутных позиций? Расхождения политические сказались на личностных отношениях генералитета, пока не стало ясно, что необходимо развернуть вектор российских интересов с северо-востока на юг-восток и попуститься господством на океане, укрепившись на суше.

 Адмирал Г.И. Невельской, почивавший на лаврах открывателя сахалинской и иже с тем амурской географии, надумал выпрягаться из муравьевской команды, даже батарею в Николаевском порту поставил не там, где ему было указано – у входа в бухту – а на увале, напротив своего дома. Что должна была защищать батарея, устье Амура или адмиральский дом? Но дело не в батарее, а в том, что адмирал посмел перечить главе сибирской власти в вопросах обороны восточного побережья, настаивая на сдаче Камчатки и средоточии сил на устье Амура, подав свой голос Великому князю Константину Николаевичу. Этого оказалось достаточно, чтобы участь прославленного адмирала была решена, и даже не важно, насколько был он прав – не прав.

Такое понимание общих интересов Муравьев расценил как «излишнее самолюбие и эгоизм», но с заслуженным соратником обошелся пристойно, назначив его «для успокоения» на тихую должность начальника несуществующего штаба и рассудив, что «Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое поприще «почетно». За пустым перекладыванием бумаг, над которыми адмирал был посажен начальником, он быстро убедился, что деликатно отстранен от дел. Напрашиваться на прежнюю дружбу ему уже не представлялось возможным, и Г. Невельской, не пожелавший быть исполнителем при Н. Муравьеве, покинул край, в историю которого вошел своими знаменитыми открытиями. В Санкт-Петербурге адмирал нашел достойное место в Главном морском штабе.

Забавна зарисовка этой незаурядной личности, сделанная Н.А. фон Гленом, отслужившим в Сибири от прапорщика до полковника: «небольшого роста, рябой и лысый, говорил быстро и в разговоре держал собеседника за пуговицу. По рассеянности пальцем собеседника пытался прочистить табачную трубку». Не свой же палец обжигать.

Расставляя сподвижников по заслугам, Николай Муравьев все теснее сближался с Михаилом Семеновичем Корсаковым в делах и крепкой дружбе, выдержавшей испытание временем до гробовой доски. М.С. Корсаков, двоюродный брат губернатора, происходил из известной дворянской семьи. В 1849 году молодой подпоручик Семеновского полка поступил офицером для особых поручений к Муравьеву, поселился в губернаторском доме и принят в обществе как родственник могущественного начальника края. Уже через месяц службы «близкий человек» был отправлен губернатором на далекую Камчатку для передачи Г.И. Невельскому инструкции для его дальнейшего плавания. Поездок по Сибири Корсакову выпало множество, они были тяжелым испытанием, но и полезны для познаний края и для становления характера. Будучи человеком деликатным и обходительным, служил посредником вспыльчивого губернатора с подчиненными, смягчая напряженную обстановку.

П.А. Кропоткин, видный революционер и он же исследователь Сибири, похваливал М.С. Корсакова, как человека «порядочного, без чопорности и надутости». Сам Корсаков в письме Муравьеву о своей персоне отзывался довольно скромно: «Я ведь не вам чета. Нет той энергии в характере». Его самокритические нотки подхвачены М.И. Венюковым, человеком науки, автором двухсот научных работ: «… не мог стать в уровень с тем положением, на какое его выдвинули судьба и родство, слишком мало образован для этого…».

ГЛАВА 3. Второй сплав. Защита и освоение Амура

Тем временем велась интенсивная подготовка ко второму сплаву, не менее важному, чем первый, направленному на защиту и заселение Амура. Она проходила в тревожных ожиданиях вестей из Севастополя, осажденного мощным англо-французским флотом. Война в разгаре. Из-за странной политики министра Нессельроде, Россия оказалась в изоляции, Севастополь держался из последних сил и, похоже, вот-вот должен был пасть. Значит, только и жди заморских вояк с востока; следовало укреплять Амур, которым не прочь была завладеть не одна держава.

В конце марта 1855 года Муравьев с женой, настоявшей на участии в сплаве, выехали из Иркутска и через неделю добрались до Шилки. Екатерина Николаевна, воодушевленная камчатской экспедиций, в которой она «была весела, как ни в каком другом месте», собиралась и в первый сплав, но генерал не дал согласия на участие в неизведанном предприятии. Отделаться от женушки-путешественницы во втором сплаве ему не удалось.

Обосновавшись в Сретенске, Муравьев рассылал во все концы гонцов, одолевавших расстояния быстрее почтовых перевозок, с подробными инструкциями по подготовке к сплаву. Корсакову надлежало подготовить двадцать девять плашкоутов и послать расторопного офицера для осмотра речного маршрута и выявления на нем всех возможных препятствий. Муравьев даже беспокоился о безопасности перевозки медикаментов, и не зря. Несчастья начались еще до отплытия, когда при передвижении по Шилке плот с четырьмя топографами, посланными ночью, был разбит льдиной. Три опытных специалиста вместе с инструментом ушли под воду, четвертый спасся на той же льдине. И это в условиях настойчивой картографической деятельности, когда велись съемки берегов рек Амура и Зеи. Топографов отправили по ледоходу без согласия Муравьева, осудившего принятое решение, поскольку им можно было спуститься по Амуру верховой дорогой на лошадях. Матери погибшего есаула Черных он назначил годовую пенсию в сто рублей. В походный штаб генерала входили также писарь, три инженера, интендант, дипломаты и лекарь, всего одиннадцать человек.

Рабочая команда по строительству на Шилкинском заводе ста тридцати судов состояла из тысячи человек. Здесь звучала трудовая симфония, непрерывно стучали топоры и конотопки, им в унисон пели звонкие пилы, поднимая настрой работников по дереву. Для осмотра хода судостроения Муравьев в сопровождения казака-проводника выехал из Сретенска на завод по горной тропе, крайне опасной для проезда, особенно в ранний весенний период по обледенелым каменьям. Ехали по узким карнизам крутых скальных стен, где нередко одно стремя касалось скалы, а другое зависало над пропастью. Лошади ступали крайне осторожно нащупывая твердую основу тропы, с которой они не испытывали желания сорваться. Дно реки покрыто льдом, а поверх мчались с пеной мутные потоки, с грохотом катили камни, лед и лес. Бог и лошади спасли смельчаков от падения в пропасть на семьдесят сажень.

По прибытию генерал увидел, что суда к отплытию готовы и собрал народ для благодарственного слова. «Сила речи Муравьева в таких случаях какая-то жгучая, увлекала разнохарактерную толпу в одну лавину, готовую ринуться туда, куда бы ему вздумалось толкнуть ее», - К.Б. Чаплиевский, участник события. Толпа возликовала и подняла его на воздух, забыв долгий и тяжкий труд свой.

***

За повседневными заботами Николай Муравьев не забывал и о Тихоокеанской границе, отправив на Камчатку есаула Мартынова с приказом Завойко покинуть слабо защищенный Петропавловск и вместе с гарнизоном перегнать суда в устье Амура. На эскадру в составе фрегата «Аврора», корвета «Оливуца», шхуны «Восток» и двух транспортных судов погрузили гарнизон, жителей, которых набралось триста тридцать три человека, имущество, даже часть разобранных строительных материалов и блоков, выпилили лед для прохода судов из Малой губы, и караван взял курс на устье Амура. Позади - собственноручно сожженный порт. Основные силы союзников стояли на островах, поджидая, когда заливы полностью освободятся от таявшего льда. В море эскадра Завойко встретилась с отдельными кораблями флота Антанты, рыскающей в поисках русских судов с великим желанием пустить их ко дну за поражение в бесславном штурме Петропавловска, но, отстрелявшись, вошла в Татарский пролив, отделяющий Сахалин от материка.

Преследователи и прибывший к ним во главе основных сил адмирал Депуант торжествовали. Еще бы! Русские корабли сидят в ловушке! Ведь на карте французского адмирала Сахалин нарисован полуостровом, значит, русская эскадра заперта в заливе. Депуант решил не гоняться за русскими судами по заливу, вдруг разойдутся ненароком в тумане, а ждать их у входа, пока голод и холод не заставят беглецов выдвинуться «из залива». Мудрое решение флотоводца, однако, ждать пришлось долго; пока всем не надоело. Эскадра Завойко уже поднималась вверх по Амуру, а противник так же упорно ждал ее «в засаде». Целая эскадра русских кораблей, уподобившись летучим голландцам, исчезла, словно ее и не было, и встала на якорь в Николаевске под защитой береговых батарей.

Реванш за поражение годичной давности так и не состоялся. Европейская пресса вновь развернула яростную компанию травли незадачливого адмирала, обвиненного во всех грехах. Английские отчеты были полны негодования: «Исчезновение целой эскадры с наших глаз дурно рекомендует нашу бдительность. Все воды океана не в состоянии смыть это гнусное бесчестие!»

***

Подготовка ко второму сплаву велась с зимы. Работа кипела. Таскали и пилили бревна, сбивали плоты. Солдаты копошились, не уступая в энтузиазме муравьиной колонии. Слышны постукивания топоров, грохот кузнечных молотов и пронзительный визг пил. Над всем этим хаосом разносилась нестройная песня «Эй, дубинушка, ухнем!» Распорядителем и дирижером трудовой симфонии был сам Николай Николаевич: «Строгий, крутой, он не признавал никаких препятствий своей непреклонной воле» (участник сплава М.Г. Демидов). В минуты гневной вспышки он был страшен, все трепетали перед ним, поспешно и без рассуждений исполняли все распоряжения. В то же время люди до последнего солдата любили и верили в него. По его слову, предметы снаряжения завозились не только со всех концов Сибири, но и изнутри империи.

Этим сплавом в устье Амура перебрасывался военный отряд в три тысячи человек, а с ними – пятьдесят пять семей иркутских и забайкальских крестьян-переселенцев. Земледельцы призывались для постоянного обеспечения края продовольствием, ведь на привозных продуктах жили бы только временщики. Учитывая опыт первого сплава, всю флотилию разбили на три самостоятельных отделения, сплавляющихся с разрывом в несколько дней. Баржам было приказано отчаливать поочередно, идти единым фарватером, сохраняя дистанцию в двадцать-тридцать сажень. Ночами шли с фонарями. Первое отделение в двадцать шесть плашкоутов вел проводник экспедиции, сотенный командир Скобельцын, знавший по прошлым промыслам здешние воды и понимавший местные языки ороченов и тунгусов. Вторым отделением в шестьдесят четыре баржи управлял подполковник Андрей Андреевич Назимов, руководивший на Шилкинском заводе судостроением. Назимову досталась перевозка самого тяжелого груза, стапятидесятипудовых крепостных пушек. В третьем отделении из тридцати пяти барж М.С. Волконский перевозил крестьянские семейства и экспедицию географического общества во главе с Р.К. Мааком.

Нельзя также обойти вниманием ту предусмотрительность и заботливость, с коими готовились казачьи переселения, где были взяты за основу меры по снабжению и передвижению. Тщательные осмотры готовности каждой семьи, снаряжение, инструмент, скот и домашняя утварь – все это принималось во внимание сотенными командирами. Излишний и негодный крупный скот подлежал продаже или передаче родству или обществу на год для возврата по сроку в натуре или вырученными деньгами прежним хозяевам. В сплавы набирали семьями, а холостяки до отъезда должны были жениться на девицах из семейств, не подлежащих переселению. Безлошадным казакам выдавалось по лошади из экономических табунов.

***

Муравьевы плыли на второй барже; ординарцем при них состоял Осип Релков, молодой расторопный казак из забайкальцев. По положению, Осип прислуживал генералу, но в сложившейся обстановке первым командирам ему стала Екатерина Николаевна. Жгучая брюнетка передавала Осипу генеральские распоряжения, заодно совокупляла к ним свои. Миловидная и ладно скроенная парижанка с черными пронзительными глазами и не сходящей с лица белоснежной улыбкой безнадежно покорила пылкое сердце ординарца. Бедняга не знал, куда бежать и где спасаться от охватившей страсти. Насколько притягивала казака очаровательная парижанка, настолько он впадал в трепет при одной мысли о том, что может впасть в немилость генерала. Прихлопнет вмиг, будто комара, и не заметит. А тут, как на грех, генеральша заприметила страдания молодого казака и начала разыгрывать на них милые женскому тщеславию миниатюры.

- Ординанс! – то и дело раздавался капризный голосок из генеральской каюты или от кресла, приставленного к борту судна. Ординарец подбегал, готовый к услужению, а ему в руки вдруг впихивалась протянутая ножка с расшнурованным ботинком. На ломаном русском диалекте велелось завязать болтающиеся шнурки. Припадая на колено, Осип погружал в широкие ладони точеную ножку, глаза вскидывались в кружевные оборки нижней юбки, а ножка нетерпеливо дергалась, усложняя задачу и без того непослушным и путающимся в шнурках пальцам. Казак, слывший в Дурулгуе весельчаком, щеголем и танцором, пыхтел, краснел, а шаловливая француженка отпускала ему ободряющие смешки.

- Ординанс! – неслось Осипу новое задание.

Пытаясь избавиться от сердечных мук и понимая, что шутки с огнем до добра не доведут, Осип упрашивал сотника Скобельцына, ведавшего штатной расстановкой нижних чинов, освободить его от хлопотливых обязанностей ординарца.

- А что так? Это же почти офицерская должность! Служить при Муравьеве всякому за честь! Звание получишь, дурень! – вскинулся Скобельцын, сам подобравший Релкова из даурского поселения Дурулгуй, как выдающегося казака.

- Не могу служить при генеральше… - оправдывался Осип, как мог.

- Вот что, паря, не вздумай выкинуть какое-нибудь коленце, нам Муравьев и Царь, и Бог…

Понял - не понял сотник щепетильное положение ординарца, только представил генералу его кандидатуру на разведку устья Зеи, куда надо было уйти впереди каравана, найти место причаливания, разведать местность и составить на ней простейший чертеж. Для исполнения задачи тоже требовался решительный и грамотный казак, способный не только завязывать шнурки на генеральше. Осип Релков, освобожденный от функций дамского прислужника, и знать не знал, что ему выпал счастливый шанс определить место станицы Усть-Зейская, из которой со временем вырастет город Благовещенск. Расставшись с тем ординарцем, располагавшим к подшучиваниям, Екатерина Николаевна заскучала. Муж загружал себя делами, спал мало, урывками, читал всякие надобности, а то писал бумаги. Позже биограф Иван Барсуков составит сборник его записок и докладных в императорские и прочие органы власти в количестве ста шестидесяти двух документов. Все ли они там?

***

Какое речное путешествие без приключений? Первое из них началось в день отплытия баркаса Н. Муравьева, который стоял верстой ниже каравана, вооруженный двумя мортирами. Вечерело, холодило, волны с шумом крошили лед, выбрасывая на берег прозрачные шуршащие осколки. Первое отделение из двадцати девяти плашкоутов при одиннадцати орудиях, двадцати офицерах и семистах нижних чинах уже не ждало команды на сплав, когда с борта генерала раздался сигнальный выстрел к отплытию, однако, в завываниях ветра он не был услышан караваном.

С рассветом увидели, что генерал уплыл! В наступившем смятении солдаты впопыхах кинулись на суда, поднялась суматоха, все старались поскорее отбыть в плавание. Как бывает в подобных случаях, одна из барж, нагруженная порохом, некстати напоролась на камень, проломила борт и встала, на нее налетели три другие баржи, запрудив весь фарватер. Приехали! Нет, приплыли! В шоке не знали, за что взяться, пока не приступили к разгрузке барж с перевозом груза на берег. Еще и подмокший порох потребовалось сдать на горный завод полковнику Дейхману с заменой на сухой. Разгрузка, починка, погрузка – и на все про все ушло пять суток! Команда поплыла, офицеры насупились в ожидании неминуемой крутой расправы.

Не успели баржи приблизиться к каравану, как Муравьев тут как тут. Он бегал по берегу и кричал: «Где Запольский? Запольского сюда! Расстреляю!» Едва несчастный майор Запольский, сын Забайкальского генерал-губернатора, знавший, что в пылу гнева Муравьев в силу военного времени может исполнить угрозу, в страхе ступил на берег, как ему было высказано все об отце и сыне и святом духе:

- Что ты наделал? И это мой адъютант! Ты не можешь служить со мной, как и твой отец! Больше не нужен, чтоб духа твоего не было! Отправляйся в полк!

- Так точно!

Тем же днем майор уехал верхом для отправления в полк, стоявший не дальше и не ближе, как в Севастополе, окутанном разрывами орудийных залпов. Очередная высылка из Сибири. Но Муравьев не забыл опального майора и в Крыму, представив его по итогам сплава к ордену Святого Владимира. В Кумаре, где стоял казачий пост, приплыли китайские уполномоченные и объявили, что по распоряжению Богдыхана в Горбицу, впадавшую в Шилку, на черту русско-китайских владений, прибудут ихние китайские послы для переговоров, но генерал не стал ждать делегацию и повел караван по намеченному пути.

За первым приключением и второе не заставило себя долго ждать. На третий день сплава эскадра втянулась в исток Амура, образованного слиянием Шилки и Аргуни, и дальше широкая водная лента потянулась среди множества островов и низменных берегов, где вместо валунов и перекатов баржи наползали на скрывшиеся в разливе острова, вязли в кустарниках. Здесь оно и приключилось. После Албазина шесть барж есаула Медведева уткнулись в мель и догнали караван к вечеру. Все бы обошлось, но когда Муравьев начал отчитывать есаула за промашку, тот вздумал оправдываться тем, что загруженные баржи сидят вдвое глубже, чем генеральское судно, и потому они не смогли пройти следом. Есаульские оправдания вызвали бурю негодования. Перечить ему, Муравьеву!? Генерал оборвал прения, приказав оставить спорщика на острове, что кончилось бы для того голодной смертью.

Никто не осмелился заступиться, хотя чрезмерная жестокость наказания была всем очевидной. Медведева спасло присутствие Екатерины Николаевны, приметившей в отдалении от общего пристанища дымок одинокого костра. Узнав о произволе мужа, она указала Корсакову тайком устроить нового Робинзона на дежурную баржу, пока сама не уладит дело. Когда хитрость обнаружилась, генерал нисколько не осерчал, даже остался доволен. Генеральша же за ее заступничества стала солдатам и казакам «ходатайницей за караемых». Любящий муж именовал ее в письмах не иначе, как Катенькой, и был благодарен за то, что она умеряла его крутой и вспыльчивый нрав.

Характер генерала, как было сказано, был не просто тяжелым, но и деспотическим. Проступки людей вызывали у него приступы страшного гнева, который была в состоянии погасить только она, Екатерина Николаевна, иной раз Корсаков, но не всегда удавалось исполнить спасительную миссию. Генерал раз за разом требовал от подчиненных той же отдачи делу, с какой отдавался ему сам, иного он не понимал. Или прав был историк П. Кабанов, считавший, что главным недостатком в характере Муравьева была его вера в свою непогрешимость, а отсюда нетерпимость к любому ослушанию? А вот анархист Петр Кропоткин отметил у Н. Муравьева другую черту, у которой ничего общего с анархией не имелось: «…очень умел, деятелен, обязателен, желал работать на пользу края».

После впадения Невера горы раздвинулись, облегчив судам плавание. Река Невер в нижнем течении обширна, распахнута и изобиловала лугами, на них золотодобытчики заготовляли сено. Усть-Стрелка уже была частично обустроена, и жители осваивали земледелие, но лишения видны были во всем. Домишки холодные, тесные и сырые, припасы за зиму истощились, свирепствовала цинга. Тяжеленько давались первые годы на Амуре. В начале июня остановка в устье реки Зеи. У берега сколочена легкая пристань из досок, на ней выстроились казаки поста, состоящего из казачьей сотни. Зимой из-за голода и холода сотня понесла тяжелые потери. Начальник караула, пожилой казак Травин, отдал рапорт.

- Сколько казаков умерло зимой? – спросил Муравьев.

- Двадцать девять, - с тяжелым вздохом ответил сотник.

Муравьев запросил посетить кладбище, оно оказалось рядом, в небольшой пади. Приглашенный архимандрит отслужил унылую панихиду. Несколько неказистых крестов взывали к потомкам не забывать о скромном кладбище под увалом амурского берега. Они и не забыли, когда в новейшую историю России здесь соорудили памятник, и на высоком берегу Амура встали дозором бронзовые амурские казаки. Встали вечным дозором на том посту, где были поставлены. Памятник один по Амуру, но один на многих казаков, погибших здесь в невзгодах и лишениях.

Тем же днем Муравьев в сопровождении географа Венюкова осмотрели местность для определения ее годности под поселение. Место ровное и низменное, возможно, затопляемое, но Травин заверил, что за сезон разлив здесь не распространялся. Его и послушали, разбив площадку, как оказалось, под славный город Благовещенск. А пока в Усть-Зейске был сколочен дом начальника отряда и солдатский лагерь, в котором стены бараков зеленели ветками тальника, приткнутыми к почве и славно прораставшими во влажном местном климате. Соседствующие китайцы проявляли миролюбие, у них закупали дешевый овес для лошадей.

***

В Айгуне китайские уполномоченные терпеливо ждали флотилию, чтобы вступить в переговоры по разграничению. Их надежды все еще поддерживал министр Нессельроде, который в мае писал Великому князю Константину: «Сомнительно, чтобы китайцы уступили левый берег Амура без войны, а война к добру не приведет». За Амур приходилось воевать не противу китайцев, а противу своих правителей. Только вот им незадача – Муравьев давно решил подменить правительственную политику отказа от Амура встречной политикой его присоединения. Амурское дело, вызывавшее у канцлера Нессельроде пораженческие сомнения, воодушевляло Муравьева на победные решения.

Делегацию принял другой амбань. Прежний, что год назад пропустил флотилию Муравьева, по одним сведениям, был казнен, а по другим - его судьба осталась для истории неизвестной. При встрече с новым амбанем генерал подарков не пожалел – золотые и серебряные часы, сукно и плитки серебра. Растроганный амбань не остался в долгу, одарив цзянь-цзиня Мурафу, что в переводе на русский язык означало «генерал-губернатора Муравьева», черной огромной свиньей, которую доставили подвешенной за ноги на палке носильщики, скрючившиеся под тяжестью живого подарка. Дарственная свинья своим хрюканьем раздражала команду, кроме генеральши, без устали веселившейся по поводу амбаньского дара.

Переговоры закончились, едва начавшись. Видно было, что генерал Мурафа внушает китайцам великий страх, а стало быть, и уважение.

- Мы имеем полномочия подтвердить прохождение границы по реке Горбица и по хребту, проходящему через ее верховья, - заявила китайская сторона.

- Я очень спешу на оборону Амура и не имею времени для переговоров. В сплаве пройдет сто двадцать пять барж с восемью тысячами людей на борту. Ждите распоряжения из Пекина, оно к вам последует на мой отправленный лист.

Китайцы были ошеломлены масштабами переселения, но генерала больше переговоров беспокоило отсутствие второй части сплава и хоть каких-нибудь известий о нем. Наконец, прибыл катер капитан-инженера Бурачека, сообщившего, что суда, построенные им по полному пониманию науки судостроения, имеют низкую посадку для движения по Шилке и часто садятся на мель. Река не соответствовала нормам судостроения.

- Мало ли что глупые головы могут понимать? – оборвал ученые пояснения генерал. – Берясь за новое дело, изволь впредь спросить совет у людей опытных!

Новый гонец, титулярный советник Варфоломей Журавицкий, чиновник провиантского ведомства, уже схлопотал нагоняй еще на Шилке за барышничество при погрузке снаряжения на флотилию, а потому он благополучно избежал разноса, отделавшись простым отстранением от службы. Следующий курьер от основного сплава, управляющий Четвертым отделением Главного управления Сибири Беклемишев, доложил о причинах задержки каравана выпасами скота на берегах и кошениями травы опять же для скота.

Вот и долгожданный караван, с которым прибыла деликатная часть экспедиции с шестьюдесятью двумя ссыльными женщинами-каторжанками, которых направляли в устье Амура к линейным батальонам в качестве кухарок и прачек. Муравьев распорядился снять со слабого пола арест и допустить его до солдат, тоскующих на берегу в отсутствии дамского общества. Каторжанкам он велел не терять времени на выбор мужей, а тех, которые не выбрали, поставил парами по губернаторскому усмотрению с добрым им напутствием: «Венчаю вас, детушки! Будьте ласковы и живите счастливо». Оно и понятно, для освоения Амура нужны были не бобыли, а хозяйские семьи, а там стерпится и слюбится. Святитель Иннокентий признал законность губернаторских браков и вписал их позже в церковные книги. Пример оказался заразителен, и баржи женщин-каторжанок направлялись еще несколько лет с их важной миссией поддержки на восточной окраине лиц противного пола.

Вот тюремные девчата,

Но годны сплавным ребятам;

Были ссыльны каторжанки,

Стали вольные крестьянки.
 

После маньчжур стали попадаться гольды. Они подплывали на утлых лодках, предлагая не хитрые товары, рыбу, собольи меха. Покупки совершались обменом, чаще на ничтожные безделушки, какие нравились дикарям, то за нитки из стеклянных бус, или за медные серьги. За небольшой коврик гольд выложил Демидову пять соболей, схватил невиданное изделие и запрыгнул в лодку, пока не отобрали. Не зная, куда приспособить приобретение, он, в восторге от редкой удачи, навесил его, укрепив веревкой, на спину и поплыл к берегу удивлять аборигенов.

Опасность плавания повысилась среди крутых отрогов Большого Хингана, где река сузилась и понеслась извилистыми ходами, лавируя меж каменистых берегов. Открывались чарующие красоты отвесных утесов и густой растительности по берегам, но сплавщикам было не до красот, только держись! Здесь не уберегся экипаж Пряжевского, баржа которого устроилась на валунах, когда остальные уже скрывались за поворотом. Дежурная баржа, где отсиживался наказанный Медведев, должна была оказать помощь, но она тоже проскочила на стремнине. Уже в глубокой тьме, когда караван находился на ночном постое, казаки на берегу хлопотали с ужином, офицеры под тихий плеск волны беседовали за чаем, а супруги Муравьевы при лунном освещении любовались картинами дикой природы, из-за утеса темной массой выплыло неизвестное судоходное средство.

- Кто плывет? – раздался в тиши громовой голос генерала. В ответ молчание.

- Кто плывет? Открываю огонь! – повторил генерал, приказав заряжать орудия своего баркаса.

- Есаул Пряжевский! – донеслось из темноты.

- Сел на мель?

- Никак нет, Ваше превосходительство! Занесло на камень!

- Ну, так ступай на кухню. Отсидишь три дня под арестом, чтоб не заносило, куда не надо.

Немало хлопот доставлял груз из тяжелых крепостных орудий, предназначенных для николаевских фортов. Они были выписаны из Западной Сибири, и для перевозки до Амура на одно орудие впрягалось до шестидесяти лошадей. При пусках с гор в корень впрягали крупного быка, который сопротивлялся натиску груза, а если падал, то служил тормозом. В конце спуска его труп сдавали бурятам на поедание. А на вершине уже стояла другая пушка, к ней выводили другого упиравшегося быка, не желавшего служить при пушке тормозом. В сплаве по Амуру было не легче, пушки весом в сто пятьдесят пудов на бурных речных перекатах продавливали днища барж, подымать их из воды делом крайне мучительным.

Екатерина Николаевна в пути оставалась верным другом и незаменимым помощником мужу, умело подбирала ему книги и материалы для докладов и переписок; их отношения, деловые и семейные, развивались по восходящей линии. Супруг дорожил ее мнением, а пожелания женушки были непреложны к исполнению. Их беседы не ограничивались интересами семейного мирка и часто возносились к высоким материям, к философии, искусству и к пониманиям мироздания, где оба собеседника были склонны к оригинальным суждениям.

- Странное впечатление оставляет для меня Европа, - как-то высказался Николай Николаевич.

- Какое же оно? – живо заинтересовалась собеседница.

- У нас все велико, а там мало и незначительно. Там все до мелочей отработано и пригнано в норму. У них нет стимула к будущему, они живут в настоящем, лишены творчества в развитии.

- Как ты думаешь, европейцы понимают русский народ? – в продолжение темы задала Екатерина Николаевна новый вопрос.

- Думаю, что очень мало. Русский народ мне представляется в виде слона, который идет своей дорогой, идет тихо, спокойно и неодолимо. Вокруг тучи мошкары, они жужжат, беспокоят, а слон идет и идет вперед, отмахиваясь хоботом. Так и Россия, мощная, хотя и тяжелая на подъем, идет своим путем.

***

Если в обозрении амурских сплавов обойтись победными сводками, то оно не будет соответствовать истине, той истине, без которой историческая ценность повествования хромает на обе ноги. Из-за неразведанности русла реки баржи садились на мель, и бывало не просто их снять, особенно загруженные тяжелыми пушками, и тогда лезли ватагами в холодную воду, выталкивая судна на стремнину. Хуже приходилось, когда на реке поднимался шторм, опрокидывая и затопляя баржи и баркасы, тогда опять начиналась работа по подъему судов, вылавливанию грузов и просушкой на берегу под солнцем того, что удавалось спасти. При освоении берега поначалу ставили общий навес для женщин и детей, открытый с фасада и кое-как защищенный с боков. Среди засельщиков имелось немало бродяг и нищих, ни на что не способных. На казаков жалоб не было, но находились хитрецы, прикидывавшиеся больными. Их селили в отдельное помещение на половинный паек, и тогда «больные» разбегались из лекарни.

Вместе с людьми страдала скотина; запасенных кормов и сена недоставало, приходилось останавливаться, накашивая траву, но все же во втором сплаве пало от голода около двухсот голов скота. Вдобавок ко всему, на седьмой день сплава разыгрался тиф, перебрасываясь с одной баржи на другую, с которым не удалось совладать на всем пути и даже долго после прибытия на место. Как ни уберегали переселенцы от болезни детей, двоих малолеток пришлось захоронить на чужих, пустынных берегах. Еще и сотня казаков из второго сплава решила вернуться домой, в Забайкалье. Уговоры не возымели действия. Обратный путь оказался тяжелее, чем ими ожидалось. Возвращенцы перешли на подножий корм, ели траву из-под снега, кору молодых деревьев, падших лошадей. Достигнув урочища Койнукан, встали на отдых у тунгусов.

К северу от рек Зея и Бурея обширная и неизвестная область, царство непроходимых гор и сплошных лесов. Другая планета. Знатоки много сказывали о стаях беспощадных рыжих волков, умело окружающих добычу и расправляющихся с ней. Да и Амур был пустым до самого устья. Для Муравьева задача из задач – как сделать дикую Сибирь привлекательной для заселения?

В июне 1855 года переселенческий отряд прибыл в Мариинск. Михаил Сергеевич Волконский, сын ссыльного декабриста генерал-майора С.П. Волконского, был поставлен одним из руководителей сплавов. Он родился в Петровском заводе, в детстве учителями были просвещенные декабристы А.В. Поджио, П.А. Муханов, М.С. Лунин. В Иркутской мужской гимназии Миша получил золотую медаль. Талантливого молодого человека Муравьев определил на службу в Главное управление Восточной Сибири и приобщил к своим делам. Отметим, что Михаил Волконский, будучи живым свидетелем выдающихся деяний графа Н.Н. Муравьева-Амурского, собирал материалы для его биографии. Они были переданы И.П. Барсукову для подготовки биографической книги графа. Позже М.С. Волконский был назначен членом Государственного совета.

Во второй экспедиции М. Волконский заведовал снабжением, отвечал за набор и доставку крестьянских семей. Он выбрал место заселения для пятисот крестьянских душ между Мариинским и Николаевским постами. Переселенцы поначалу вырыли землянки, а к зиме построили избы, разбившись на небольшие хутора. Вместе с домохозяевами новоселье справила не унимавшаяся тифозная болезнь, в подруги к ней прибилась и цинга. В борьбе с эпидемией погибли оба доставленных на целину фельдшера. Но люди не сдавались. Закупили три десятка лошадей, так что на семью стало не менее двух лошадок. Рогатого скот было двести двадцать голов, мелкого скота и птицы всем в достатке. Начали освоение земель, с туземцами открылась торговля, и поселения достигли известного благополучия. Амур становился русской рекой.

***

В Мариинск опять прибыли китайские послы, те, которые не нашли цзянь-цзиня Мурафу в Горбице и поплыли по Амуру в его поисках. Их разместили в единственном доме поста, построенном для агента Российско-Американской компании Овчинникова, где устроили показ завоеваний Англии в разных частях света и ее виды на здешние владения. Сообщили также, что императором указано собрать в Сибири стотысячную армию, чтобы «истребить коварных и своекорыстных англичан» и подавить в дружественном России Дайцинском государстве смуту, устроенную иностранцами. На переговорах Муравьев закинул крючок на присоединение к России Приморского края, чтобы китайцы рано или поздно проглотили наживку:

- Россия не может допустить английской экспансии амурских земель, что в интересах Китая. Союзная эскадра уже блокировала Охотское море. Для компенсации произведенных затрат и новых больших военных и других расходов по охране наших и ваших земель Россия настаивает, чтобы граница между нашими странами проходила по рекам Амуру и Уссури.

- Мы не можем принять это предложение. Ваш Сенат признал границу не по Амуру, а по реке Горбица и по линии хребта от ее верховья, - упорствовали китайцы, ошарашенные неожиданным поворотом переговоров.

- За прошедшие два года обстановка изменилась, и прежняя нота Сената утратила силу. Только Амур, а не Горбица, защищает наши державы от покушений иностранцев с моря и представляет естественную и бесспорную границу, устраняющую всякий повод к всевозможным недоразумениям меж нами, - цзянь-цзинь Мурафа был тверд как скала. После недельных переговоров послы уехали не с пустыми руками, а со щедрыми подарками, не зря же они в погоне за Мурафой одолели пару тысяч верст.

Переговорщики отбыли с перспективой расстаться не только с Амурским, но еще и с Уссурийским краем, а генерал-губернатор отправил в Китайский трибунал лист с новыми территориальными запросами, а также донесение в Петербург о ходе состоявшихся переговоров и просьбу о подтверждении своих полномочий в отношениях с китайцами. Запрос на присоединение Уссурийского края был не муравьевской прихотью, а крайней необходимостью. Обладание Амуром без прибрежья Японского моря не могло иметь решающего значения для России, ибо его устье, скованное льдами основную часть года, не давало ей гарантии прочности Востока. Время покажет, что новые требования Муравьева китайцами будут положены в основу пограничного соглашения. Им приходилось решать сложную задачу. Если отказать России в уступке Амура, то она в союзе с европейцами все равно захватит его и вместе с ним незащищенный Уссурийский край, но тогда англичане выторгуют себе базы на маньчжурском побережье, а их китайцы боялись пуще всего. Не лучше ли допустить на спорные земли Россию, и тогда она станет защитным буферо исконным китайским землям от европейцев? Дата мариинской встречи, десятое сентября 1855 года, станет прологом к амурскому разграничению.

К тому времени англичане, развязавшись с Крымской войной, без промедлений начали очередную опиумную войну с Китаем. В 1856 году английская эскадра интенсивными бомбардировками сожгла Кантон, захватила его, подвергнув разграблению. Через два года был занят порт Тянь-цзинь, и колонизация Китая значительно усилилась. Россия в обмен на ожидаемые территориальные уступки предлагала Китаю военную помощь. Недавнее нападение заокеанской эскадры на Петропавловск-Камчатский обеспокоило не только российское, но и китайское правительство. Соседние империи оказались в общей опасности и вынуждены были искать пути к сближению. Для Богдыхана соседство с Россией казалось раем в сравнении с английским присутствием. Россия виделась ему прикрытием от захватчиков, колонии которых распространялись на полмира.

 Дипломатическая тонкость муравьевского послания в столицу состояла в том, что в нем не имелось прошения выставить Китаю новые претензии, на что у правительства недоставало решимости, а всего лишь получить полномочия от нового царя на дальнейшие переговоры, а он, Муравьев, своего уже не упустит. Не как адмирал Путятин, сдавший самураям половину Сахалина.

Несмотря на предостережения Нессельроде, Великий князь Константин разделял муравьевские начинания, склоняя к тому Александра Второго, о чем спешил сообщить генерал-губернатору: «Государь Император соизволил признать необходимым … утвердить за Россией весь левый берег Амура, получить право свободной торговли с Китаем … и поручает вам вступить с Китаем в сношения и заключить формальный договор». Вот достойное решение Государя, уверенного в четких и решительных действиях наместника. Полномочия по Амурскому делу, данные Муравьеву царем Николаем Первым, подтверждены преемником! Это победа над консервативным Петербургом. Остальное – за ним, Муравьевым, и всякий другой исполнитель здесь и неуместен, и неудачен, а начало успеху положено, - укреплена тихоокеанская береговая линия, по всей протяженности Амура появились русские посты и поселения. Проложен путь к Великому океану.

***

Будучи на поселении на острове святой Елены, Наполеон, занявшись анализом прошлых удач и неудач, заметил: «Когда душа искрится, разум и здравый смысл дремлют». Эти искрения частенько захватывали душу Муравьева, даже чересчур. Гневные состояния в преодолении препятствий стали ему второй натурой. Когда несколько английских кораблей в мае подошли к заливу Де-Кастри, он был уже покинут русскими судами. Казаки отсиделись в глубине залива, избегая столкновения с превосходящими силами. Высаженный десант, не обнаружив на берегу что-либо ценного, разорил местную аптеку, только и всего, но столь незначительный инцидент вызвал у генерал-губернатора, которому была выгодна любая стычка с английскими отрядами, приступ непреходящей ярости. Военные действия стали бы ему козырем в предстоящих переговорах с китайцами, а тут упущена такая возможность!

Виновника не пришлось долго искать, им оказался есаул Имберг, сотня которого стояла рядом, на озере Кизи, и должна была разгромить высадившийся вражеский десант. Арестовать и расстрелять! И немедленно, не дожидаясь никакого суда! Взвод казаков был выведен на место казни и приступил к копанию могилы, а к Екатерине Николаевне, сломя голову, примчался гонец от подполковника Сеславина: «Матушка! Спасите!» В ожидании расстрела Имберг стоял на костылях, больной от цинги. Генерал читал приговор за измену, когда прибежал посыльный и сбивчиво доложил, что Ее Превосходительство настоятельно просит Его Высокопревосходительство срочно и без отложения прибыть к ним на баржу. Судья ушел на призыв доброй феи, вернувшись, объявил взять есаула под стражу на две недели с исполнением черной работы. Все вздохнули с облегчением. Есаул заплакал.

Матушка-защитница, как ее нарекли служивые люди, храбро бросалась на генеральские приступы, зная, что генерал никогда не отменяет принятые решения, но знала и то, что кроме нее никому не дано заступиться за виновных. Матушка и на этот раз добилась своего. Сотник Алексей Имберг был помилован, но от должности отстранен. Его сотня передана под начало Гавриила Скобельцына. Позже генеральский гнев был сменен на милость, и есаул, наравне с другими защитниками Амура, представлен к награде.

Если бы осуждение Имберга, скорое и незаслуженное, можно было отнести к числу редких, случайных недоразумений! Нет же, вести о самоуправстве грозного генерала катились по Сибири, догоняя одна другую. Слухи разносились наперебой, обсуждались, переиначивались, вызывая осуждение и одобрение, у кого что. «В минуту гневной вспышки был страшен, но проходил час, и он уже являлся добрым и участливым отцом-командиром», - вспоминал М. Демидов, участник сплавов. О том же твердил и П.И. Пахолков, нерчинский коммерсант: «… любой подчиненный, обиженный им, через четверть часа объяснений забывал все обиды и готов был идти за ним в огонь и воду … по его приказанию идти на смерть».

У добродетельного читателя возникнут осуждающие мотивы к деспотическому характеру генерал-губернатора, и поделом. Но все-таки, зададимся вопросом, а исполнил бы он великую Миссию, вытянул бы непосильную ношу, оставаясь добродушным и для всех приятным человеком, каких пруд пруди? Вот добрейший Венцель, иркутский губернатор, а впоследствии – российский сенатор. По заметкам М.И. Венюкова, «Вся цель его жизни состояла в том, чтобы не сделать никому зла, но и это ему не удавалось». Можно и не продолжать о понимании значимости его деятельности. Кому же из них двоих была по плечу перетряска громадных территорий? Ответ яснее ясного.

Муравьев привел Сибирь в повиновение и повел ее за собой. В конце концов, он лишь требовал от других то, чему отдавал себя без остатка, требовал безупречного служения Отечеству, только и всего. В том и состояла его нетерпимость, его основной недостаток. Как и другие, Муравьев не обходился без слабостей и недостатков, хотя, конечно, недостаток недостатку рознь, о чем не преминул высказаться великий француз Оноре де Бальзак: «Гении имеют все недостатки обыкновенных людей, но обыкновенные люди … не имеют их достоинств».

***

Летом Охотское побережье блокировала крупная группировка союзников в составе тридцати четырех английских и двадцати двух французских кораблей, взявших берег под наблюдение, изредка высаживали разведывательные десанты. Жители Аяна, опасаясь нападения, ушли из порта по Якутскому тракту вглубь материка. В сентябре, с прибытием сплавной флотилии, укрепление береговых позиций продолжилось уже не на пустом месте. Кроме Мариинска и Николаевска, появился Александровский пост, названный в честь нового государя. Мариинск принял вид деревни с госпиталем, к ней примыкала слобода офицерских домиков и семейных избушек для нижних чинов. Главные оборонительные силы сосредоточены в Мариинске; там же стояли пять плашкоутов и десять баркасов в готовности для переброски войск в Николаевск или по озеру в залив Де-Кастри, по обстановке.

 Гарнизон Де-Кастри был усилен сводным батальоном и к нему дивизионом горной артиллерии под начальством полковника Сеславина. По приказу Муравьева, войско расположилось в лесном массиве скрытым лагерем, оставив берег залива и постройки с аптечными магазинами приманкой для неприятельского десанта. По линии укреплений возобновилось строительство казарменных помещений, общее управление дальневосточным гарнизоном Н. Муравьев поручил Камчатскому губернатору контр-адмиралу В. Завойко; центром установлен Николаевск.

Оставив адъютанта Сеславина на командовании гарнизоном, губернатор поспешил с возвращением в Иркутск. Парохода для движения против течения Амура не имелось, и пришлось, теряя драгоценное время, брать курс на Аян и по проторенному пути на Якутск. Екатерина Николаевна сдала Скобельцыну животных из своего хозяйства вместе с черной китайской свиньей, хрюкающим подарком амбаня. В море из Николаевска вышли на американском паруснике «Паль-Метто», за которым погнался французский трехмачтовый корабль. От погони, длившейся неделю, спасались в густых октябрьских туманах. Осенние бури бросали баркас, словно скорлупку, волны перекатывались через него так, что ходить по обледенелой палубе не было возможности, и команда сидела в трюме без дневного света. Французскому фрегату, вынужденному выполнять на ветрах пространные маневры, не удавалось подойти к увертливому баркасу на расстояние орудийного огня. От погони благополучно оторвались.

В Аяне Муравьевым пришлось ждать открытия зимнего пути. В ожидании первого снега генерал-губернатор получил письмо от Сахалянского цзянь-цзиня Фуй-Хунги: «Вы, почтеннейший великий главнокомандующий Муравьев, справедливостью, точностью и необыкновенною твердостью навсегда оставили по себе славу, что обитатели нашей Черной реки вечно будут превозносить Вас похвалами». Черной рекой у китайцев звался Амур, Сахалян – китайский город на правом берегу, но в любезнейшее послание вложена горькая пилюля, а именно – Амур назван «нашей», значит, китайкой рекой. Наяву мудрая восточная политика. Следом за льстивым письмом генералу в российский Сенат поступила жалоба от Китайского трибунала: «Муравьев не заботится о поддержке двухсотлетнего дружественного согласия и твердого мира, а потому просим вразумить его…».

По воспоминаниям участника перехода Ю. Григорьева, в Аяне команда Муравьева разместилась сухо и тепло, получив от Русско-Американской компании щедрое угощение - медвежатину, дичь жареную, горошницу и экзотические вина на выбор: джин, мадеру, ром и русскую хлебную водку. На курево гаванские сигары. Казаки трапезничали допоздна в дружелюбии с местным населением. Попойка шумела плясками трепака под плохонькую гармошку. В офицерском доме творился благородный кутеж. Вдруг в казачий дом влетает хорунжий Попов, командует «Смирно!» и объявляет о появлении в гавани двух или трех неприятельских кораблей; в темноте не разглядеть. Весть отрезвила. Кинулись к оружию, стали спешно укладывать походные чемоданчики и котомки к выходу в Якутск. Уходили уже за полночь, Муравьев - на собачьей упряжке, некоторые из свиты пешком. Утром французский флот, гонявшийся за Муравьевым с целью его пленения, увидел гавань свободной от русских кораблей и ушел в море.

***

И снова, как раньше на Камчатке, боевые действия на Амуре развернулись, едва Муравьев покинул их место, но подготовленная военная хитрость не подвела. Казачья сотня была вооружена новейшими на ту эпоху дальнобойными штуцерами с нарезными стволами и новой тактикой ведения боя – стрельбой залпами. Еще и по заливу были расставлены заранее прицеленные вешки. В начале октября с десяток неприятельских судов вошли в залив Де-Кастри, направив к берегу десант на восьми баркасах, где их ждала засада. Казачья сотня затаилась в кустарниках, а урядник Таскин вызвался поразить офицера, приодевшегося в белую форму. По команде урядника «Пли!» раздался залп, офицер, с ним несколько десантников из командирской шлюпки, рухнули, как подкошенные. Откуда-то заговорила горная артиллерия. Быстрые десантники в момент попрыгали в баркасы и развернули их носами к эскадре. Атака отбита.

Путешествие по зимнику от Аяна до Иркутска, в котором Екатерине Николаевне хватило сибирской экзотики, растянулось на полтора месяца. Первую часть пути, до Нелькана, приходилось трястись верхом на оленях, дальше – на собачьих нартах, тоже без комфорта, а на затяжных подъемах еще и своим ходом, облегчая собакам тягу. «Вижу табун собак, запряженных в нарты, - вспоминал участник того похода Петров, - на передней восседает Екатерина Николаевна, вослед кавалькада на оленях, во главе Муравьев… Он спрыгивает с оленя и принимает рапорт».

Испытав на сибирском морозе прелести таежных походов, парижанка больше на них не напрашивалась, напротив, в ней проснулась ностальгия по милой и ухоженной Франции. Суровый климат Сибири не стал Екатерине Николаевне благоприятным и сказался на ухудшении зрения. Ей запретили смотреть на слепящий сибирский снег, но куда смотреть, если сверху солнце, внизу снег, и зима в полгода?

Александр Ведров,

писатель, журналист

(г. Иркутск)