«Приходится по крупицам, как осколки разбитой вдребезги антикварной чаши, собирать строки замученного поэта, натужно пытаясь соединить их в нечто, напоминающее оригинал. Тяжкий труд, часто напрасный. Где прячутся осколки? Кто прячет? Как вызволить арестованные стихи из тех мест, в которых им предписано находиться? …Если они еще предусмотрительно не уничтожены. Трагедия Евгения Забелина продолжается…», писал в своем очерке омский исследователь Марк Мудрик. Неудивительно - в советские времена Забелин писал об адмирале Колчаке, а в стихотворениях, который публиковались в газете с безыскусным названием «Рабочий путь» было слишком много намеков на Белую столицу….

В биографии этого поэта множество белых пятен. И это тоже неудивительно - ведь он был сыном известного в Омске протоиерея Николая Савкина. Да, Забелин - это литературный псевдоним, взятый Леонидом Савкиным по вполне понятным в те времена причинам. В начале апреля 1918 года отец Николай был «приговорен Омским губревтрибуналом за контрреволюционную деятельность к штрафу в размере 3000 рублей или 6 месяцам общественно-принудительных работ в тюрьме». А Леонид в первый раз попал за решетку в 15 лет. На допросе по делу «Сибирской бригады» рассказывал «Спустя несколько месяцев после разгрома Колчака я был арестован губчека по обвинению в распространении антисоветских прокламаций. Спустя две недели я был освобожден за недоказанностью». …

В «Омской саге» Сергей Марков рассказывает: «Антон Сорокин имел огромное влияние на писателей Сибири. Этого влияния не избежал и будущий поэт Евгений Забелин, который, кстати сказать, и Забелиным-то не сразу стал, а принял эту фамилию по совету Антона Семеновича.

...Я провел несколько дней «при дворе» писательского короля в его стольном городе Омске и за это время наслушался столько удивительных историй, что их, наверное, хватило бы на целую книгу.

— Как вы открыли Забелина? — спросил я однажды Антона Семеновича.

— На омском кладбище. Дело маленькое! — прибавил Антон Сорокин свою любимую поговорку.

С явным наслаждением он неторопливо рассказал мне, что, гуляя по кладбищу, увидел стихотворные эпитафии, помещенные на могильных крестах и плитах. Они просто хорошо были написаны! Расспросив кладбищенских сторожей и могильщиков, неутомимый Антон Сорокин узнал, что сочинением эпитафий занимается юный Леонид Савкин, сын протоиерея. Протопоп служил, кажется, в том самом соборе, где хранилось знамя Ермака, похищенное атаманом Анненковым во время ночного налета на старинный храм.

Антон Семенович отыскал сочинителя надгробных надписей и стал терпеливо выяснять, пишет ли он что-нибудь в другом жанре. Юный Савкин показал «королю писателей» толстую тетрадь с лирическими стихами.

— Гениально! — изрек Антон Семенович. — Но только вот... — и он погрузился в раздумье...

— Дело маленькое! — воскликнул он. — Приказываю вам Савкина забыть навеки. Какой вы Савкин? Савкин звучит плебейски. Лебядкин какой-то. К тому же… Ну вы сами догадываетесь, что я имею в виду. Нужно что-то звучное, историческое. Ну, например, Тараканов. Как, а?

— Так еще хуже будет, за князя сочтут. Помните — картина „Княжна Тараканова“? Нет, не годится, — мрачно ответил Савкин.

— Удивительно, — сокрушенно заметил Антон Сорокин. — Уже второй человек от Тараканова отказывается. Я Всеволоду Иванову, когда он еще клоуном был, такой псевдоним предлагал. А если Забелин? Знаменитый историк».

Так ли это было, мы никогда не узнаем. Но Леонид Савкин стал Евгением Забелиным…

По аналогичным соображениям, надо полагать, поэт заодно изменил дату рождения. Ряд документов (и авторов) называют 1908 год, 5 августа, но близкие уверяли, что Евгений Николаевич ровно на десять лет старше жены, а год ее рождения — 1915-й. То есть, родился он 115 лет тому назад.

В его биографии очень много загадок. Многое забыто, туманно, противоречиво. Например, неизвестно, где он родился. В Тобольске, где жили родители отца? Или в Тюкалинске — этот город упоминается в анкете, заполненной при аресте в 1932 году…

У священника омской Параскевиевской церкви Николая Афанасьевича Савкина было трое сыновей: Александр (он погиб в детстве), Николай и Леонид. А еще дочь Лидия. В двадцатые годы детям священнослужителей ограничили доступ к образованию. И скорее всего, отец Николай, до принятия сана бывший учителем, заменял им преподавателей.

Новое имя позволило начать жизнь с «чистого листа». Уже в 1921 году Забелин участвовал в собраниях «Омской артели писателей и поэтов». Сергей Марков так описывал в «Омской саге» внешность поэта: «Забелин оказался очень молодым, достаточно высоким человеком со смуглым лицом, выпуклыми глазами с большими веками и несколько отвислой нижней губой. Казалось, что он все время как бы дремлет, погруженный в какую-то свою постоянную думу».

В октябре 1926 года в омской газете «Рабочий путь» появляется стихотворение «Полынь». И сразу становится ясно - в литературу пришел самобытный художник, со своей совершенно неповторимой интонацией.

Полынь, полынь,

Смиренная вдовица,

Кто не пил слез от горечи твоей?

Полынь, полынь…

Роняет перья птица.

Зыбь облаков белее лебедей.

Степную боль не выплакать до дна,

Копытом ветер бьют стреноженные кони,

И сохнет степь,

Как нежная княжна

В татарском перехлестанном полоне…

Полынь, полынь... ложится прахом пыль,

Ее себе, усталые, постелем...

Тряхнув кудрями, русый ли ковыль

Солончаки осыпал брачным хмелем?..

Под всхлипами предсмертного меча,

Под звон кольчуг, сквозь трещину забрала

Крутая кровь, сплеснувшись сгоряча,

В твоих устах цвела и отцветала.

Шуршание твое прошепчет смутно нам,

Молчальница просторов неизжитых,

Кружилось воронье по ржавым черепам

Над трупами убивших и убитых.

Но город встал панельною пятой,

Забрызгался гудками беспокойней,

Чтоб ты заблекла зеленью больной

На пустырях, на свалках и на бойне.

Немудрая — в своем июльском росте,

Листву простоволосую раскинь,

Покойница на меркнувшем погосте,

Родная, задушевная полынь.

Не пой, не плачь, согбенная вдовица,

Мне тяжело от горечи твоей...

Полынь, полынь, роняет перья птица,

Зыбь облаков белее лебедей.

В рифмованных строках звучит печаль о несбывшейся - для очень многих несбывшейся надежде… Теперь осталась только полынная горечь. Рефрен: «Полынь, полынь…» звучит тревожным колокольным звоном.

А через несколько дней омичи восхищались забелинской «Каруселью» - совсем иной по настроению:

В вихре песен, топота и свиста,

Разжигая радугу в крови,

Полетели пальцы гармониста.

Засвистели, словно соловьи.

Бухлый бубен бьется от припадка,

Бурной брагой сбрызгивая хмель,

Снова волос обдувает сладко

Сарафанным ветром карусель

Вот в степном, приученном разгоне,

Разблестевшись гривой впереди,

Понеслись разлетистые кони,

А за ними – синие ладьи.

Нужно замусляканным и пьяным

В сердце смыть наруганную грязь…

Заструилась золотом румяным

Круговая наша коновязь.

Эй-да! Эй-й! Бери сарынь на кичку!

Жги и бей! Спускай ладьи на дно!

Мы летим под бабью перекличку

Деревянной конницей Махно.

Полыхает розовое пламя,

Рыжий ветер гонится за мной…

Стелет бубен под ноги коврами

Солнечную удаль плясовой.

Пальцы льются, пальцы рвутся чаще,

Крутоверть закруживает вскачь…

Чем потушишь заревом горящий,

Чем зальешь сгорающий кумач?

Парусом из порванного шелка,

Промелькнув с разбега напрорез,

Карусель причалив ненадолго,

Я с седла раскрашенного слез.

Услыхал за тишиною темной,

В предвечерний город уходя,—

Вновь запел стеклярус неуемный

Прозвенью горячего дождя.

Все цвела гармонь у гармониста,

Все звала до дальних берегов

В вихре песен, топота и свиста,

В вихре красных, голубых платков.

Но и тут все тоже очень неоднозначно… «Эй-да! Эй-й! Бери сарынь на кичку! Жги и бей! Спускай ладьи на дно!» - это совсем не праздничная круговерть, это, скорее, напоминание о безумии, захлестнувшем страну после революции..

Яркость образов, неожиданные эпитеты, звукопись делали стихи Забелина выразительными и запоминающимися. Они регулярно публиковались в омских газетах. И вновь и вновь в них звучало имя города, который совсем недавно был Белой столицей..

Сданы в архив минувшие века,

И об отцах не вспоминают дети...

Пусть город мой из сумрака столетий

Своим быльем томит сибиряка.

Плененному служилыми людьми,

Среди степей широкогрудых сразу

Ему пришлось по царскому указу

Встать крепостью над берегом Оми.

В июле рдел медовым зноем склон,

Зимой лежал под молчаливым снегом,

Но вдаль глядел, грозившую набегом,

Бессонными глазами бастион.

Тревожно надрывалось сквозь туман

Горнистов металлическое пенье,

Не раз сжигал глухое поселенье

Огнем вражды джунгарский дикий хан.

Где пушки сторожили тишину,

Где осыпалась ржавчина бурьяна,

Ботфортами гвардейского улана

Гагарин перетаптывал страну.

Наместником, поставленным Петром,

Сгибал стрелу кочевничьей отваги

Чтоб на литых колесах колымаги

Разблескивались шины серебром.

... Здесь крепостной перегибался ров -

Теперь река зализывает кручи,

И памятью, тяжелой и дремучей,

Обвеяны рассказы стариков...

Качаясь, выплывают облака,

Сгорает день за предосенним садом...

Пергаментным, истлевшим листопадом

Отшелестели прошлые века….

А стихотворение «Конец навигации» напоминает о свершениях уже недавних времен:

Сквозь шторм работ, стальной и громкий,

Румяной свежестью дыша,

Свой парус к вечеру на Омке

Спускает ветер с Иртыша.

Тускнеет оттепель туманов,

Дымится в тучах темнота

Над этим карским караваном

Вблизи Железного моста.

Первый карский караван отправился в путь в сентябре 1919 года и был организован архангельским и омским правительствами. Из Сибири корабли доставили 40 тыс. пудов пшеницы, 1500 пудов масла. В Архангельске взяли на борт свыше 100 тысяч пудов военных грузов, в том числе аэропланы, автомобили, дефицитные медикаменты. Это уже ничего не могло изменить, но именно эта белая экспедиция, организованная Верховным правителем адмиралом Колчаком, положила начало регулярным плаваниям через Карское море в советские времена…

Хорошо, что власть имущие не умели читать между строк…

Стихи Евгения Забелина прочно обосновались на страницах «Рабочего пути». Они ничуть не походили на опыты начинающего автора. В литературу пришел поэт вполне сформировавшийся — со своими темами, своей манерой письма, свойственной одному ему интонацией.

«Выделялись полные экспрессии эпитеты. «Просторы» у Забелина — «неизжитые», «меч» — «предсмертный», «полон» — «перехлестанный»… Поэт не ограничивается одним приемом. Анафоры, аллитерации, ассонансы набегают друг на друга, цепляются друг за друга, образуя замысловатый рисунок стиха. В «Морозной заре» слышится перестук копыт — «раз-раз-раз», искрами пронзают строки хрустящие на морозе «р», топорщатся задиристые «з» (а еще лучше — два «з» в одном слове: «невзнузданные», «раззвенелись»)…

Грудь ветрам невзнузданным открыта,

И срослась с поводьями рука,

Раззвенелись блесклые копыта,

Разбивая лед солончака.

Разбудив сутулую поляну,

Посреди бестрепетного сна

Я сниму винтовку и привстану,

Поднимусь под свист на стремена.

Забелин упивается музыкой звуков. Бубен отбивает у него языческий ритм: «бу-бу-бу». Смерть — и «над трупами убивших и убитых» проплывает скорбное «у-у-у». Движение же, словно бесконечное «и», в унисон с которым, «разблестевшись гривой впереди, / понеслись разлетистые кони, / а за ними— синие ладьи».

Обязательная составляющая стиха — словообразования, и я вижу, как выстраиваются в длиннющую очередь примеры забелинского языкотворчества. Многие смотрятся неологизмами — «блесклые копыта», например, либо нескончаемая «крутоверть». У меня даже возникало желание составить забелинский словник», - писал Марк Мудрик.

Такая поэзия в советские каноны совершенно не вписывалась. Неудивительно, что начали появляться разгромные рецензии. Одна из них, авторства некоего Евлампия Минина была озаглавлена «Солончаковая поэзия»: «На площади возле Шкроевской церкви хотели разбить парк, но почва оказалась чересчур засоленной, непригодной для насаждений. На площади живет поэт Евгений Забелин.Забелин хорошо пишет о сухом лете, о зное, о сусликах. Забелин хорошо видит степь. Язык у него богат и образен, фраза крепка. Строфа насыщена до отказа. Но тематика Забелина узка. Он не знает рабочих, не видел крестьян, не бывал на большой фабрике. Все это ему неведомо и чуждо».

Чтобы оправдаться, Забелину пришлось неустанно писать стихотворения о революции и Гражданской войне. Они появлялись в газете с завидным постоянством: «Десять Октябрей», «Похороны командира», «Расстрел», «Перед боем»… Но забелинская стилистика сплошь и рядом вступает в противоречие с содержанием, потому многие стихи выглядят скорее утонченной насмешкой.

Чего стоит, например, это четверостишие из стихотворения «Новая жизнь»:

Жизнь идет в Республике Советов,

Чтобы с песней строить города,

Голоса «лирических поэтов»

Заглушая голосом труда.

В 1928 году «Рабочий путь» опубликовал больше тридцати стихотворений Забелина. Там фигурируют «трепетные флаги», «плечистые стропила», «неизбывные колонны»… Похоже, поэт просто пародировал творения, восторженно воспевающие послеоктябрьское бытие… Намеренно или просто потому что советские темы его совершенно не вдохновляли - неизвестно.

Какое-то время это даже сходило ему с рук. Но появившееся к пятой годовщине смерти Ленина стихотворение «Тот день» заметили. Некий И. Ст.в материале с менторским заголовком „Непонятные песни“ объявил : «На сей раз громко, по-петушиному, запел Е. Забелин. Он поет про „Тот день“ так:

Тот день ковал мороз из стали,

Тяжелый день, пришедший к нам,

И белым трауром шуршали

Листы последних телеграмм.

Что дедушка-мороз умеет „из стали“ выковывать дни, спорить не будем. А вот о „белом трауре“ мы слышим впервые. До сих пор в мировом масштабе траур практиковался только в черных красках».

И вскоре Евгению Забелину пришлось покинуть родной город. Подробности его странствий опять же неизвестны. Современник писал: «к перемещавшимся по Сибири и Дальнему Востоку Павлу Васильеву и Николаю Титову во Владивостоке присоединился Евгений Забелин. Там, на краю земли, и решил перебраться в Москву».

В середине февраля 1929 года Забелин он уже в столице. Он пишет письмо Зое Суворовой - девушке, за которой ухаживал: «Пишу из Москвы, которая шумит, звенит и совершенно не похожа на наш тихий, спокойный Омск… Сейчас масса дел — целый день в редакциях или в Доме Герцена… Отдыхаю только к ночи в Кунцеве, маленьком городке около Москвы, где временно имею квартиру».

В подмосковном поселке Кунцево обитали и другие сибирские литераторы: Павел Васильев (с которым Забелин был особенно дружен), Леонид Мартынов, Николай Анов, Николай Феоктистов, Иван Ерошин, Сергей Марков. Последний в «Омской саге» вспоминал: «Прохожие часто останавливались возле дома, где жили поэты, удивленно разглядывали две круглые доски, прибитые к дверям. Такие доски раньше красовались на дверях, застрахованных в обществе «Саламандра», или в качестве вывесок на зубоврачебных кабинетах. «Поэт», - гласили черные выпуклые буквы в самой середине этого круга. «Евгений Забелин», - красовалось вдоль краев эмалевого диска. Вот она, школа великого озорника Антона Сорокина».

А Павел Косенко оставил описание этого дома:

«Когда старый друг впервые посетил жилище молодых писателей, даже он, человек привычный, изумился. Мебель в комнате была представлена одной деревянной кроватью, на голых досках которой небрежно лежали пиджаки поэтов.

— Где же вы пишете? — спросил старый друг.

— На подоконнике. По очереди.

— А спите?

— На кровати, разумеется.

— Чем же вы укрываетесь?

— А вот, — и Васильев жестом миллионера указал на дверь, снятую с петель и прислоненную к стене. — Очень удобно.

Дверь была фанерной. Фанера прогибается и может служить некоторым подобием одеяла».

В столице Забелин ведет жизнь профессионального литератора. Зое Суворовой он сообщает: «Сейчас решается издание книги моих стихов, которое, само собой, обязывает к большим хлопотам. Кроме того, приходится писать для журналов, скоро в них появятся мои „вдохновенные труды“«. Речь, по всей видимости, шла о коллективном сборнике «Сибиряки». Но он так и не увидел свет - «Книга была задержана самодурством некоего руководителя».

Периодические издания повели себя приветливее. В апрельских номерах «Нового мира» и «30 дней» за 1929 год появились стихотворения «В тайге», «Полынь», «Карская экспедиция». С осени поэт стал печататься в «Известиях», покоряя столичного читателя азиатской экзотикой.

Над костром дымный хвост повис —

Ну, еще кизяку подбросьте…

Джурабай, разливай кумыс,

Я сегодня приехал в гости…

Слышишь — ветер густой подул,

Зазвенел по упругим скулам?

Знаешь, старый, ведь мой аул

Далеко-о за твоим аулом…

Видишь — легкий ковыль цветет…

Над плечом, от жары усталым,

Растекается крепкий пот

Накипевшим бараньим салом.

Джурабай, гостей не проспи!

Голубеет сладко прохлада,

Босоногий ветер в степи

Прогоняет обратно стадо.

Здесь, в тугие ладони рук

Смуглой кровью вливая жилы,

Напои допьяна бурдюк

Молоком молодой кобылы.

Дорогие ковры за ним

Лягут шелковым солнцем рядом…

Ты скажи, чтоб твоя кызым

Улыбнулась песней и взглядом.

Погляди, кызым, на меня…

Скоро юрту отца покинем,

Обручальное золото дня

Потускнеет в сумраке синем.

Скоро месяц своим ковшом

Зачерпнет закат в небосклоне,

И ночным пахнут камышом

Тонкогривые наши кони.

За простор на том берегу,

За ковыль, родной и медовый,

Не они ль с землей на бегу

Будут чокаться четкой подковой?

Слышишь — ветер густой подул,

Зазвенел по упругим скулам?

Знаешь, старый, ведь мой аул

Далеко-о за твоим аулом…

По свидетельству знакомых с ним людей, Забелин был поэтом-импровизатором. А в столице требовалось печататься, печататься постоянно.. Другого способа заработать на хлеб насущный у поэта не было. Потому Забелин переписывал омские стихи — переставлял строфы, менял слова и названия…

В тридцатом году он составил небольшой (две тысячи строк) сборник стихотворений под заголовком «Суровый маршрут». Так назывался отрывок из поэмы, прочитанный на писательском собрании в Омске. Но первую книгу Забелина читатели увидят только через шестьдесят лет.

Летом того же года в компании с Павлом Васильевым Забелин отправился в Омск — возможно, после известия о смерти отца. «Рабочий путь» приветил приехавших поэтов очередным желчным фельетоном с весьма оригинальным названием «Мышиные жеребчики».

Больше в родной город Забелин не возвращался, лишь проезжал мимо — по пути на Колыму.

На творческом пути намечался новый поворот. Он писал Зое Суворовой: «Стихов пишу мало; медленно, но верно перехожу на прозу. Поэзии, само собой, не оставлю, я обречен на нее жизнью и судьбой». А в 1932 году Евгений Забелин был арестован по делу «сибирской бригады».

В девяностые были опубликованы протоколы допросов писателей, арестованных в начале тридцатых в Подмосковье. Сначала взяли Павла Васильева. На первом же допросе он приговорил вчерашнего друга: « сын митрофорного протоиерея.. Ярый ненавистник советского строя, сторонник диктатуры на манер колчаковской. Автор многочисленных контрреволюционных стихов».

Написанные Забелиным в тюрьме строки поясняют характер предъявленных ему обвинений:

Прищурьте, следователь, взор —

Здесь жизнь напряжена.

У вас глаза глядят в упор

И голос — как струна.

Костюм светлее синевы

И гибкая рука,

И декламируете вы

Стихи про Колчака…

На допросе Забелин рассказывал: «В моей семье колчаковщина была воспринята восторженно - как фактор спасения многострадальной измученной родины. Мне тогда было шестнадцать лет. Я считал колчака вторым Наполеоном и так к нему относился. Расстрел Колчака был мною воспринят очень болезненно. Мною была написана в 25-м году поэма «Адмирал Колчак».

Из этой поэмы сохранился только отрывок, повествующий о финале жизненного пути адмирала. Отрывок, в котором поэт, не выбирая выражений, клеймил палачей:

Сначала путь непройденных земель,

Потом обрыв израненного спуска,

И голубая изморозь Иркутска,

И проруби разинутая щель.

Полковники не слушали твой зов,

Бокальный всплеск укачивал их сонно,

Созвездия отгнившего погона

Им заменяли звезды коньяков.

Свои слова осколками рассыпь

Меж тупиков, сереющих пустынно,

Плюгавое похмелье кокаина

И сифилиса ситцевая сыпь.

Кашмирский полк, поющий нараспев,

Кашмирский полк, породистый британец,

Обмотки на ногах, у плеч — тигровый ранец,

На пуговицах — королевский лев.

Приблизилась военная гроза,

Рождались дни, как скорченные дети.

От них, больных, в витринах на портрете

Старели адмиральские глаза.

Что ж из того, упрямо перейду

Былую грань. Истерикой растаяв,

Дрожа слезой, сутулый Пепеляев

Покаялся советскому суду.

Перехлестнул, стянул, перехлестнул

Чеканный круп неконченого рейса.

Жизнь сволочнулась ртом красногвардейца,

Вся в грохоте неотвратимых дул,

Душа не вынесла. В душе озноб и жар,

Налево — марш к могильному откосу.

Ты, говорят, опеплив папиросу,

Красногвардейцу отдал портсигар.

Дал одному солдату из семи.

Сказал: “Один средь провонявшей швали,

На память об убитом адмирале,

Послушай, ты, размызганный, возьми!”

До тридцать седьмого еще было далеко, потому приговор оказался сравнительно мягким. Николая Анова, Евгения Забелина, Сергея Маркова, Леонида Мартынова отправили на три года в ссылку — «под административный надзор». Есть сведения, что какое-то время они находились в совхозе на берегу Белого моря. В отношении Павла Васильева и Льва Черноморцева ограничились «подпиской о невыезде за пределы г. Москвы».

Потом сибиряков разбросало по Северному краю. Мартынов оказался в Вологде, Марков — в Мезени, а потом — в Архангельске, Анов — в Великом Устюге, Забелин — в Сыктывкаре. Ссыльным даже разрешали печататься в местных изданиях.

Но, немного поработав продавцом в книжном магазине, Забелин уже осенью 1933 года уехал из Сыктывкара. Как утверждал Константин Коничев, занимавший какой-то пост в местном ОГПУ, Забелин «сам лично, добровольно захотел ближе познать жизнь „урканов“ и попросил работников Коми областного отдела ГПУ отправить его поблизости, в Пезмог, в лагерь — на стройку лесного комбината».

Брат жены поэта Игорь Преображенский писал: «Летом 1934 года в с. Пезмог состоялась встреча с группой писателей Коми АССР и Северного края, в которой активно участвовал Е.Н. Забелин. Приехавшие относились к нему с участием и уважением». Определенные выводы напрашиваются сами собой..

Положение Забелина отличалось от условий, в которых содержались заключенные: он занимался «культработой». Сочинял тексты для самодеятельности, пьески, стихи… В 1933 году его стихи появляются в архангельском журнале «Звезда Севера. Здесь Евгений Забелин использовал свой подзабытый псевдоним: «Волков».

Именно в северной ссылке поэт нашел свое счастье. Серафима Данилова, хорошо знавшая Забелина в Пезмоге, писала: «Евгений в то время был молодым, задорным, худеньким, с вечно горящими глазами и больным сердцем.. А вот когда на нашем бледном горизонте появилась студентка Настенька, приехавшая к своим родителям на летние каникулы, то своей прелестной внешностью очаровала всех. Вот тогда особенно он стал много писать. Казалось, что стихи и поэмы просто сами из него выходили на простор». В тридцать четвертом Забелина освободили. Он уехал не один — вместе с Анастасией Преображенской. Вскоре они поженились. Но судьба отвела им всего три года семейного счастья…

Молодые супруги сначала поселились в Тарасовке под Москвой. Потом решили перебраться в Вологду. Там Евгений Забелин занялся журналистикой. Он работал литсотрудником в «Красном Севере», по другим сведениям — был разъездным корреспондентом в газете железнодорожников «Северный путь». Писал стихи «к датам», рецензии на кинофильмы, на спектакли и цирковые представления. Когда родилась дочь Наталья, появились стихи для детей. В поэзии Забелина теперь звучат северные мотивы, шумят ветра Беломорья:

Догорает на севере зимний день…

Гулким камнем земли легли берега.

Над разливами снега бежит олень,

Запрокинув от бега свои рога.

Самоцветом мороза сверкает лед,

И по древним медвежьим следам зимы

Из колхоза «Советский оленевод»

С красным чумом по тундрам кочуем мы.

По снегам, коченея, крадутся мхи,

За вечерним становьем закат погас.

Нас встречают печорские пастухи,

И дозорные звезды глядят на нас.

Трубка дружбы проходит по их рукам,

Согреваясь дыханием первых слов…

Мерзлый полог откинув, заходит к нам

Именитый охотник и зверолов.

Это были настоящие забелинские стихи — по интонации, по краскам, по слову. Только в них теперь стало меньше резкости и контрастов, появилась какая-то удивительная напевность.Но в основном поэту приходилось писать рифмованные агитки.

Марк Мудрик сумел отыскать среди текстов, хранящихся в Российском архиве литературы и искусства, напечатанный на машинке текст «Северного сказа» - единственной известной сегодня поэмы Забелина. На первый взгляд, ее сюжет вроде бы типичен для тех лет и повествует о происках кулака-»оленщика».

«Он аккуратно иллюстрирует предваряющую поэму заметку из «Красного Севера» и без помех вписывается в отведенное пропагандой прокрустово ложе: белогвардейцы и кулаки — враги, подлежащие беспощадному уничтожению. Отсюда столько жестокости, столько смертей…

Но постепенно картина меняется. Слова полнятся смыслом, обретают упругость, гибкость, а звонкий забелинский стих — подзабытую образность. Поэма набирает трагическую высоту.

И тогда с некоторым удивлением обнаруживаешь, что обреченные обстоятельствами на заклание кулак Канев в паре с пастухом-поручиком — по сути дела единственные персонажи ее (рука дрогнула написать «герои»). Поэт пишет о них если не с сочувствием, то, во всяком случае, без культивируемой в те годы оголтелой ненависти, все чаще соизмеряя, сравнивая свою жизнь с превратностями, выпавшими на долю отшельников из «Северного сказа». Прежде всего — «офицера истлевшего полка», - писал Марк Мудрик.

За твое потерянное дело

Вышел на предсмертную тропу.

Ты меня не выдай ГПУ, —

Я едва ушел из-под расстрела

И остался, укрываясь, жив.

Шел по жизни

Шагом осторожным,

Вел ее под именем подложным,

Собственное имя позабыв…

Похоже, поэт писал о себе - ведь только отказавшись от своего имени Леонид Савкин сумел на время вписаться в новую жизнь.

В сборнике «Шагает Север», изданном в Архангельске в 1934 году, Марк Мудрик сумел найти стихотворение «Виктора Волкова» «Разговор о Печоре». Скорее всего, это была глава из поэмы. Куда сгинул полный ее текст - неизвестно… «Адмирал Колчак» и «Суровый маршрут» тоже были отрывками из поэм, потерянных, похоже, безвозвратно.

В квартире, где жила семья поэта, был чуланчик, в котором Забелин засиживался допоздна. В этом «кабинете» он писал на длинных полосках бумаги — обрезках газетных рулонов, которые приносил из редакции. Затем скатывал их в трубки. При обыске их, разумеется, забрали… Евгения Забелина арестовали через месяц после рождения дочери Ольги.

О последующих событиях можно только догадываться.

Сохранился конверт от письма жене, присланного Забелиным в Архангельск из-под Магадана летом 1940 года. На оборотной стороне — своего рода шифрограмма. В ней поэт напоминает, по какой статье и на сколько лет осужден. Рядом — дата рождения, фигурировавшая в материалах дела, — вдруг понадобится, если Анастасия Ивановна решится хлопотать за него: «Забелин Евгений Николаев. 58, п. 11, 8–17. <…> Срок 10–15. 1908. <…> Палата № 18».»: Северо-Восточный лагерь на Колыме».

И письмо, датированное сорок первым годом:

« Дорогая Настя! Писал тебе несколько раз, но до сих пор еще не получил ответа. Пожалуйста, когда получишь это письмо, не замедли на него ответить. Напиши подробно все о себе — о своей жизни, работе, о наших дочках — Наташе и Оле, о Лидушке (если что-либо о ней знаешь). Где она и что она? Я жив.. Не теряю надежды встретиться с тобой и детьми, так как крепко верю в нашу советскую справедливость. Уверен, что разберутся в моей невиновности, реабилитируют меня как советского человека и писателя и восстановят в правах гражданина нашей… страны. Мое дело находится у военного прокурора Архангельской области — прошу тебя, узнай, в каком положении, что нужно предпринять, чтобы его быстрее рассмотрели.

Кроме этого, огромная просьба — вышли продуктовую посылку (если сможешь): сахару, масла или сала, сухарей, чая. Если не сможешь этого сделать, то переведи рублей 150–200. Также во что бы то ни стало вышли фотографии себя и ребят. Напиши Лидушке о моем письме, пусть она мне напишет (дай ей мой адрес). Адрес следующий: Хабаровский край, город Магадан. Почтовый ящик 26115. Итак, как только получишь это письмо, то сразу же посылай ответ. Привет всем. Крепко целую тебя и дочерей — Наташу и Олю.

Евгений Забелин. 1941, 4/VI».

Последнее упоминание о поэте есть в письме Сергея Маркова Ивану Коровкину: «Казахский писатель Зеин Шашкин рассказывал, что Забелин очень опустился, оголодал, был очень истощен. Он подлежал „актированию“, увозу с Колымы, но почему-то был оставлен на берегу».

Когда Забелина реабилитировали, в бумаге прокуратуры место смерти осталось неуказанным — там стоял прочерк. Была указана лишь дата — 3 января 1943 года. И причина смерти — «паралич сердца». Евгению Забелину - Леониду Савкину было всего 35 лет. Жена поэта умерла в 1957 году, не дожив полгода до его реабилитации… А в 1990 году в Омске вышла первая книга стихов Евгения Забелина - «Полынь».

Елена Мачульская,

журналист

(г. Омск)