БЕЗДНА

Когда я задумываюсь, откуда есть пошли мои корни, меня пугает бездна, в которую я пытаюсь заглянуть. Так бывает, когда лежишь в траве и смотришь в синее небо. Высота его так бездонна, что начинает казаться, будто, ты летишь туда, в глубину вселенной, и она притягивает тебя сильнее и сильнее. Возникает страх перед этой высотой, невозможность сопротивляться ей, жуть глубины охватывает все члены. Тогда быстро переворачиваешься и, видишь зеленую землю, родную и близкую, и можно не думать о бездне, которая так напугала тебя, но человек, хоть раз, заглянувший в глубину, хочет вернуться к краю бездны, чтобы вновь и вновь испытать трепет прикосновения к бесконечности.

Я хочу написать о родных и знакомых мне людях, которых я помню или слышала о них. К сожалению, это будут поколения только близкие мне, потому что возможность узнать о дальних поколениях, я упустила безвозвратно. И никто никогда не расскажет мне, кто были мои пращуры в далекие годы вечности.

Кто они? Какими они были? Какие носили имена? Что и кого любили? Чего боялись и ненавидели? Как они выжили в этом потоке жестокости и скудости производства? Бездна. Бездна, в которую хочется заглянуть и удивиться, и испытать восторг, оттого, что это было. Было! Было…

ДОМ ДЕДА

Через участок земли, на котором стоял дом деда в Ростове, протекала речка Пига, сейчас ее уже нет. Она иссохла, заболотилась и совсем пропала. А в Великую Отечественную войну, когда я, маленькая, жила у деда на хлебах, из Пиги поливали огород, брали воду для стирки и для мытья.

Сейчас на месте дедова дома, стоит кафе–стекляшка «Пельменная». Там пекут вкусные булочки. Сдобные и мягкие. Когда я бываю в Ростове, обязательно захожу в «Пельменную». Тихо сажусь в уголок и, мне кажется, что я слышу голос пьяненького деда:

- Ирка, соплива харя, сверни цигарку.

«Соплива харя» знала, что надо взять газетку с огромного резного буфета. Наискосок, аккуратно оторвать удлиненный треугольник, скрутить на пальчике «козью ножку», наполнить ее сыпучей махоркой–самосадом, но не очень туго, чтобы дым свободно проходил сквозь табак, и не очень слабо, а то тяги совсем не будет. Потом откусить кончик цигарки, смачно сплюнуть, как это делали взрослые мужики, прикурить. Попыхтеть немного, что бы раскурилось, и, когда пойдет настоящий дым, тогда, забраться на высокий табурет возле русской печки и, вытягиваясь во весь свой крохотный ростик, протянуть деду цигарку. Дед нашаривает цигарку заскорузлыми пальцами, сосет ее, как соску, что-то бормочет в полусне и засыпает.

В молодости Матвей Петрович был нраву веселого и дерзкого. Далеко округ Ростова знали его, как хорошего мастера и хлебосольного хозяина.

Артельщики гордились службой у него. Подряды брал дорогие, работы выбирал сложные, что б интерес был. Как и всякий мастеровой, Матвей Петрович превыше всего ставил труд. Помню его сосредоточенного, строгого, даже грозного. Под горячую руку никто не попадись, плохо будет.

Когда сдавали работу и получали заработанное жалованье, тогда начинался пир горой, а попросту запой. Потому, лишние деньги не водились в семье.

Гуляли круглые сутки. Из Дома крестьянина, где был трактир, на нашей же улице, тащили корзинами снедь и большие бутыли водки к дедову столу. Русская печка топилась целыми днями, варила, и парила, пожалуй, на весь город. Потому как «Дормаков Матвей Петрович гуляют». И кто бы ни зашел в дом деда, он требовательно, но с достоинством говорил своей жене, моей бабушке:

- Сергевна, поднеси гостю.

Сергевна наливала граненую стопочку, ставила ее на плоскую тарелочку с кусочком хлеба, как на поднос, и с поклоном подносила, ибо так желал хозяин и кормилец дома.

Я помню, как красиво выпивал мой дед. Он брал рюмочку нежно, и пил с любовью, отставляя мизинец правой руки. Да… Прежние люди, не мы...

ГЕРМАНСКИЙ ПЛЕН

В первую мировую войну мобилизовали бравого бранд-майора Матвея Дормакова на фронт. За царя – батюшку, за Рассею воевать. И попал Матвей Петрович в германский плен. Плен, видимо, был не такой страшный, как потом при Гитлере. Потому, что в плену жил он у какого–то бюргера, работал на него. Мастеровой и расторопный Матвей приглянулся хорошенькой дочке этого бюргера. И сотворили они любовь. И ребеночек родился. Мальчик. Вот так. И все бы было хорошо, да затосковал Матвей по родине, по жене, а главное, по детям. И бросив сытую немецкую жизнь, вернулся в Ростов, где впрягся в лямку кормильца большой семьи.

Иногда он, пьяненький, вспоминал свою немецкую Ирмочку. И все пытался объяснить, почему он ушел от нее.

- Я кто? Отец или подлец? – восклицал он, – отец. Не мог я, бросить своих законных детей, не мог там больше оставаться.

Дед смахивал пьяную слезу с виноватого лица. А Ирмочка, бедная, не знала и не ведала, что живет ее Матвей в своей распроклятой России и любит ее и помнит. Долго и безнадежно. Да…

ДАЧА В ИТЛАРИ

Среди заказчиков деда Матвея Петровича Дормакова был знаменитый Шаляпин Федор Иванович.

Федор Иваныч купил дачу в местечке Итларь за Ростовом Великим по Московской дороге и пригласил моего деда перекрыть крышу.

Дед рассказывал, что когда его артель приступила к работам, в доме жил сам Шаляпин и еще «певичка Нежданова». Утром они ходили купаться в собственной купальне. Дамочка была вся в белом. Очень красивая эта «певичка» была. Дед закручивает усы, вспоминая лето в Итлари.

Впечатлительный был Матвей Петрович до женского полу.

КАТОК РЕПРЕССИЙ

Каток репрессий прокатился и по семье Матвея Петровича. В каком году это было, не знаю, но суть помню по скупым рассказам мамы и папы. Хотя рассказывали они об этом не охотно.

Один из заказов стал роковым для Матвея Петровича. Взялась его артель крыть крышу в бывшем монастыре, в Белогостицах. Там власти организовали местную тюрьму. Привыкший к уважительному отношению со стороны заказчиков, не стерпел Матвей Петрович пренебрежительно - высокомерного тона молодого начальника тюрьмы. Гордыня подвела. Там же и камеру ему определили. Успел только расторопный хозяин переслать записку своей Сергевне. Ничего в ней не объясняя, написал только: «срочно продай корову». Как же могла ослушаться Матвея Петровича его Сергевна. Повела чуть свет на рынок любимое животное. А когда вернулась с рынка, в доме обыск.

В тот день арестовали всю семью. Младшая дочка Матвея Петровича, Наташа рассказывала, как вели по городу мать ее, пресветлую Ирину Сергеевну, старших братьев Николая да Ванчика, а она бежала за процессией и плакала в голос.

Непутевый брат ее, Лешка был тогда в бегах, поэтому его не арестовали.

А Ванчик позднее рассказывал:

- Когда нас осудила пресловутая тройка, признали нас врагами народа. Отца приговорили к расстрелу. Мать в ссылку, в Ивановскую область отправили на торфоразработки на 10 лет, а меня на Соловки.

Был Ванчик совсем молоденьким. Лет семнадцати. Вели их по этапу. Шли на Соловки пешком. Какой–то добрый человек посоветовал:

- Будет привал, беги, парень. Дойдешь до Соловков, пропадешь.

Он и убежал. А куда бежать? Опять прибежал в Ростов, в родной дом. Его опять арестовали, привели в милицию. А он и говорит там:

- Отправите назад, опять убегу.

ГПУ разнарядку по арестам, видимо, выполнило. Ну, так и оставили Ванчика дома.

МИХАИЛ ИВАНОВИЧ КАЛИНИН

В Ярославле появился непутевый Лешка.

Приехал с наклеенными усами и бородой. Мама не сразу узнала брата. Он ей рассказал, какое горе постигло родителей.

- Варя, меня ищут. Мама и братья арестованы. Вся надежда на тебя, а медлить нельзя ни минуты! В Москву надо. К Калинину!

 Мама собралась быстро, и с Лешкой на перекладных устремились в Москву. Удивительно, но маму принял сам Михаил Иванович Калини. Видимо, тогда еще не было так недоступно, как сейчас. Михаил Иванович выслушал маму и тут же распорядился дать помилование, по которому вся семья освобождалась от решения тройки.

Обратно на перекладных, спешили Лешка с моей мамой в Ростов, чтобы успеть передать документ до исполнения приговора.

Матвей Петрович вышел из тюрьмы поседевшим. Позднее он рассказывал:

- На расстрел выводили по ночам. Вызывали по спскам. Как только слышал шаги в коридоре, звон тюремных ключей, так думал, что за мной идут. Молился Николаю Чудотворцу!

Не судьба была помереть тогда. Николай Чудотворец заступом встал за моего деда.

ДЕДУШКА, ТЫ КУЛАК?

Однажды при мне дед сорвал со стены радио, бросил его на пол и затоптал ногами в ярости.

- Врут все, врут, зимогоры, - вскричал.

В то время я уже училась в школе, была пионеркой, и мне было странно видеть такого дедушку Матвея. Бытовые ссоры, пьяные драки внутри социалистического общежития были делом привычным, но, ругаться на

радио, да еще топтать его ногами, это не поддавалось объяснению. Поразмыслив, я спросила деда прямо в лоб:

- Дедушка, ты кулак?

- Я тебе дам кулак!

В глазах деда промелькнуло беспокойство. Он поднял радио, повесил его на стенку и молча, вышел из комнаты. Сильна была Советская власть.

ЧЕСТЬ ИМЕЮ!

Я помню своего деда Матвея Петровича, сидящим у окна в большой комнате своего дома. На голове белая соломенная шляпа. Он курит цигарку, наполненную домашним самосадом. Лицо его серьезно, даже сурово. Когда мимо его дома проходит кто–то из ростовских мещан, каждый из них обязательно снимает головной убор и кланяется моему деду:

- Мое почтение, Матвей Петрович.

- Честь имею, - кланяется в ответ бывший бранд-майор, слегка приподнимая свою соломенную шляпу, и вновь опуская ее на широкий могучий лоб.

ДЕТИ МАТВЕЯ ПЕТРОВИЧА

Старший сын деда Николай Матвеевич погиб на Финской войне.

Непутевого Лешку застрелили при попытке к бегству из сибирского лагеря.

Иван Матвеевич, Ванчик, избежавший заключения на Соловках, воевал на Западных фронтах, а весной сорок пятого его перебросили на Дальний Восток, освобождать Курилы от японцев. Вернулся с наградами, орденами и медалями.

Младший сын Сергей Матвеевич воевал разведчиком, с войны возвратился невредимым, награжден боевыми орденами и медалями.

Дочка Наташа, комсомольский секретарь, в сорок первом возглавила список записавшихся на фронт добровольцев. Воевала в полку связи. Вернулась с фронта в сорок пятом.

Дочка Елена в сорок четвертом направлена в, освобожденную от фашистов, Литву восстанавливать экономику республики.

Дочка Варвара Матвеевна, моя мама, умерла вскоре после войны. Не выдержало сердце.

Сын Матвея Петровича от немки Ирмочки к июню сорок первого достиг призывного возраста. Возможно, воевал против своих русских братьев и сестер. Судьба его мне не известна.

Сейчас я горько сожалею, что была не любопытна, не любознательна к историям жизни своих родных, что так небрежно относилась к рассказам их, и очень мало запечатлела в памяти жизнь людей, которые были рядом, любили и страдали, и прошли мимо туда, откуда не возвращаются. В бездну времени. Не потому ли мы так ужасаемся трепетной глубины ее, что оттуда наши пращуры смотрят на нас и притягивают нас, посылая нам, далеким, живущим на земле, свои импульсы.

  Апрель 2020г.

Ирина Грицук,

писатель

(г. Ярославль)