ОСКОЛКИ
Великая бескровная
Предательской глупости пленники,
Мы радостно лезли в петлю.
Смеялись князья и священники,
Кричали «ура» февралю.
И вот – синева акварельная
Окрашена в цвет кумача,
Над пропастью эхо расстрельное
Летит, похоронно звуча.
Осколки
К Дню русской национальной скорби
и непримиримости!
Век назад с уродливой гримасой
Нас накрыла дьявольская тьма,
Поднялась в стране «народной массой»
В бесов воплощенная чума.
И разверзлась пропасть, как дорога
Прямо в ад, безумием горя, –
Так Россия потеряла Бога,
Потеряла Бога и Царя.
Век назад... А кажется, сегодня
Это все случилось на глазах:
Захлебнулась даже преисподняя
В русской муке, крови и слезах.
Над крестьянским людом и над знатью
Суд вели иуды–палачи,
Истребленным чудом – Белой ратью
Догорали светлые лучи.
Век назад (теперь уж больше века!)
Кончилась великая страна.
Бога нет, но нет и человека
В той стране, где правит сатана.
Только случай был. Без кривотолков
Расскажу предание о нем.
Царскую тарелку из осколков
Мальчик собирал весенним днем.
Не светилось злобы и укора
В детском взгляде на разбитый круг.
И в осколках старого фарфора
Мир забытый отразился вдруг.
Пиф-паф!
(к 150–летию В.И.Ленина)
Недовольны мной советские люди, говорят, напраслину я на Ленина возвожу, ни одной доброй строчки не посвятил ему, только ругаю, ругаю... И решил я исправиться, и представить Ленина, так сказать, в положительном ключе. А сюжетом для новых стихов выбрал самое трагическое событие в его жизни. Вот что у меня получилось.
У завода Михельсона
Раздается злобный клич, –
В кепке модного фасона
Рухнул раненый Ильич.
Суть печального момента
Мне не выразить пером,
Но осталась кинолента,
Та, что снял товарищ Ромм.
И когда опять придется
Про вождя смотреть фильму,
Мы увидим, как крадется
Тетка злобная к нему,
Словно кошка вдоль прилавка,
Пробирается, урча,
Долго целится, мерзавка:
– Бах! – и нету Ильича...
Принесли его домой,
Оказался он живой.
И еще пять лет с лихвою
Жил он, глядя сквозь века,
И, страдая головою,
Сочинял письмо в ЦК,
Наплевав на кривотолки,
Все работал, все писал,
С ребятишками у елки
Очень весело плясал,
И любил он крепко–крепко
Своих маленьких друзей,
А испачканную кепку
Навсегда отдал в музей.
День скорби и непримирения
«Закатилася зорька за лес, точно канула,
Понадвинулся неба холодный сапфир...».
Юрий Борисов
Видно, в гневе тогда нас оставил Творец
И не стало родных и друзей.
Ворвалась сволота в Государев дворец,
Как вандалы в былой Колизей.
И столетие нас гнул отчаянный страх,
Подлость души стегала хлыстом.
Красный бес и сейчас отмечает тот крах
Как победу врага над Христом.
Красный бес и сейчас, укрепляя родство,
Снова пьет с упырями до дна.
Только нам не делить с князем мира сего
Ни хлебов, ни хмельного вина.
Пусть врагу на потребу пронзают эфир
Отголоски кремлевских пиров, –
Нам осеннего неба холодный сапфир
Дарит свет из романсовых строф.
Людоед и пионеры
(советская быль)
В августе 1973 года в ходе второго официального визита в СССР президент прогрессивной Центральноафриканской Республики товарищ Жан Бокасса, известный склонностью к каннибализму, посетил Всесоюзную детскую здравницу «Артек», где был принят в почетные члены пионерской организации. По легенде, во время торжественного приема пищи высокому гостю было подано его любимое блюдо из традиционной африканской кухни.
Тут – одна лишь правда, кроме бреда.
Не поверишь, но в минувший век
Как–то в пионеры людоеда
Принимал ликующий «Артек».
Жан Бокасса был готов к сюрпризу
И, не чтя восторженную лесть,
Все смотрел на активистку Лизу,
Все смотрел и думал: «Вот бы съесть!»
Африканец до зарезу нужен,
Чтобы в мире строить коммунизм.
Довод веский: Лизоньку – на ужин.
Мало ли в стране советской Лиз?!
Крымский вечер, не спеша, подкрался
И разлегся, как ленивый кот.
КГБ–шный повар постарался
Сделал и филе, и антрекот.
Наслаждаясь косточкой берцовой,
Лидер негров, тронут и смущен,
Заявил, что лагерь – образцовый,
Что сюда приедет он еще.
_________________
С той поры прошло уже немало
Долгих лет. Но вот опять в Кремле
Принимали друга–каннибала,
И... дымилось мясо на столе.
Верь – не верь, а все ж не улыбайся:
Бросят в печь, не вспомнишь ни о ком!
… Кушал зверь отнюдь не из Чубайса
Шашлычок и печень с чесноком.
Большевизм
Целый век до исхода трагичного
В пьесе жизни мы путаем части.
Большевизм начинается с личного
И слепого желания власти.
Обойтись бы без пошлой парадности,
В мир грядущего делая трассу, –
Большевизм начинается с жадности,
С превращения целого в массу.
Мы давно вне мужского и дамского
Существуем в процессе общения, –
Большевизм начинается с хамского
Отношения и обращения.
Долго красной эпохи нам труп нести
Не парадом, а шагом поспешным.
Большевизм начинается с глупости,
А кончается адом кромешным.
Железный Феликс
«Дзержинский был не только великим террористом, но и великим
чекистом. Он не был никогда расслабленно–человечен».
Вячеслав Менжинский
Ребенком он мечтал о шапке–невидимке,
Чтоб русских убивать безжалостно, тайком.
Он сущим бесом стал и на портретном снимке
Готов живое рвать кровавым мясником.
Трусливый психопат по сути и по духу,
Озлобленный урод с повадками хорька,
Он резал всех подряд: священника, старуху...
Всех – «к стенке» и «в расход» в подвалах ВЧК.
Смертельною игрой тянулось время–лента,
И вот, спустя года, чтоб дьяволу служить,
Он по ночам порой слезает с постамента
Для мерзкого труда – не дать кому–то жить.
Столетья пролетят, из тайных кабинетов
Доставят злую тьму к Великому Суду.
Его сегодня чтят птенцы «страны советов»,
Но вряд ли захотят с ним встретиться в аду.
Сибирская новогодняя
Зеленые иголочки
Под снежной бахромой.
Висит чекист на елочке,
Висит вниз головой.
Не зря его прищучила
Мужицкая рука,
Не зря похож на чучело
Товарищ из ЧК.
Деревнями и селами
Восстали мы, и вот –
Частушками веселыми
Встречаем Новый год.
С иконами на полочке
У каждого – обрез.
Висит чекист на елочке,
Пугает зимний лес.
Чу! Скрип... По лесу – саночки,
И мужичок в санях,
А перед ним – в кожаночке
Повешенный на днях
От ветра чуть качается –
Не бог и не герой.
Вот так порой случается,
Случается порой.
***
В стране, где век мозги запудрены
И ясно мыслить не дано,
Царят Чубайсы, Грефы, Кудрины,
Но нет Столыпиных давно.
Как в джунглях, где права Шерхановы
Неоспоримы и сильны,
Тут «жгут» Прилепины, Прохановы,
Но не слышны Бородины.
В стране, где совесть раскурочена
На большевицком вираже,
В достатке Познеров и прочего,
А вот Тальковых – нет уже.
Те, кто держал душой и нервами
Времен связующую нить,
От нас всегда уходят первыми,
Их никому не заменить.
В.С. Правдюку
Держава спит, не слышен бой курантов,
Лишь режет небо шпиля острие...
Лежит Россия на плечах гигантов,
Последних из защитников ее.
Они по виду вовсе не атлеты,
Но до тех пор, пока стоят они,
У берегов свинцово–мертвой Леты
Распада яд не тронет наши дни.
В кольце времен, эпох и чисел строгих,
В кромешной тьме, в сияющих лучах
Не дай нам Бог утратить тех немногих,
Кто держат нашу землю на плечах!
Не дай, Господь, чтоб новые тираны,
И плечи, и хребты ломая им,
Беспамятства гноящиеся раны
Оставили наследием своим...