Сюжет повести является художественным вымыслом автора. Имена многих реальных людей изменены. В основу повествования легли события, происходившие в тот момент в Ярославле и в селе Диево-Городище Ярославского уезда.

***

Ярославль конца июня 1918 года… Стотысячный город, утопающий в летней жаре. Гуляющие по Волжской набережной и бульварам жители. Прекрасные древние храмы и роскошные купеческие особняки. Бойкая торговля, трактиры и рестораны. Пыльные мостовые. Спешащие по своим делам чиновники советских учреждений. Молодежь, как всегда веселая и беззаботная, несмотря на огромные потрясения в стране.

Легкий волжский ветерок, треплющий дамам шляпки и прически, поднимающий настроение. Ветер надежд и перемен. Перемен к лучшему…

Тихий провинциальный город с неторопливым, размеренным ходом жизни и основательностью во всем. Город торгово-купеческий, деловой. Губернский город.

Советский Ярославль… Миф, небылица, чья-то непростительная оплошность! Кажется, почти ничего не изменилось здесь с царских времен. Все те же обычаи и нравы. Все тот же давно сформировавшийся жизненный уклад.

Нет, все же изменилось. Появились лозунги на улицах, новое руководство. И часто проезжающий по городу на новом английском автомобиле, в кожаной куртке с наганом, серьезный и проницательный, внешне добродушный и приветливый Николай Федорович Доброхотов. Он - лидер большевиков, председатель исполкома губернского Совета рабочих и солдатских депутатов, командир красной гвардии, а в прошлом – сын священника, семинарист. Он - гроза местных дворян и буржуазии. И связанные с ним реквизиции.

Начало голода. Хлебные бунты и деликатесная еда в элитных ресторанах и клубах. Их завсегдатаи, поменявшие звания с господ на товарищей. И, конечно же, приезжие гастролеры из обеих столиц. Среди них – очаровательный чернобровый грек Юрий Морфесси, знаменитый исполнитель романсов.

Звезда столичной величины, неподражаемая актриса и певица Валентина Барковская вместе со своим интимным театром «Ампир». Облюбовала клуб частного труда на Борисоглебской улице. Интимный театр – театр камерный, для своих, для советской элиты.

Красивые стройные девицы, танцующие канкан в перерывах между киносеансами. Они же – разносчицы шампанского с икрой.

Валентина Барковская - талантливая, шокирующая, непредсказуемая, искусная соблазнительница мужчин, вечно улыбающаяся, с томным взглядом. Общительная, просвещенная, смелая. Женщина-огонь!

Постоянные аншлаги в ее честь. Ярославль, плененный обаянием мадам Барковской и стройными ножками голубоглазых девиц. «Ампир»! «Ампир!». Воображаемая империя, взамен империи ушедшей…

Газеты, политические споры, слухи о готовящемся офицерском восстании. Полное смятение умов и непредсказуемость будущего.

В один из таких обычных, ничем не примечательных дней 29 июня 1918 года на частной квартире в центре Ярославля начинались эти роковые события...

Трое мужчин собрались в небольшой полутемной комнате с окнами во двор вовсе не для того, чтобы выпить и закусить, отметить день рождения или отдохнуть после тяжелой работы. На столе у них был только чай. Эти трое - каждый около сорока лет или чуть постарше, были людьми героическими, людьми государственного масштаба…

В центре стола сидел человек маленького роста, в плохонькой крестьянской одежде с вытянутым скуластым лицом, усами и заметной плешью на голове. Он казался многим некрасивым, но отличался элегантными мягкими манерами и сильным, волевым характером. В общении этот человек быстро располагал к себе собеседника. Это был Борис Викторович Савинков, известный революционер, лидер партии правых эсеров, бывший заместитель военного министра временного правительства, председатель созданной недавно тайной организации «Союз защиты Родины и Свободы».

Второй человек, в льняной домашней рубашке, красавец с широченными усами и бородкой, смелым взглядом, хозяин квартиры, был полковник Карл Иванович Гоппер, из латышских стрелков.

Третий, в одежде служащего советского учреждения, с открытой записной книжкой и карандашом в руке, худой, слегка сутуловатый, активный и подвижный, тоже с усами и бородкой. Он своим видом чем-то напоминал великого князя Николая Николаевича, бывшего верховного главнокомандующего Российской империи. Но чувствовалось в его внешности и нечто отталкивающее, каверзное, разбойничье - от Стеньки Разина… Это был полковник Александр Петрович Перхуров, возглавлявший с некоторых пор тайную организацию Бориса Савинкова Ярославле.

- Высадка десанта союзников в Архангельске намечена на первую половину июля, - тихо и неторопливо продолжал маленький человек в центре стола. – Информация идет из посольств. Стало быть, наше выступление в Ярославле, Рыбинске и Муроме должны произойти примерно в то же время... Я полагаю, оптимальный вариант для Ярославля – 5 или 6 июля, для Рыбинска – 7 или 8 июля и на день позже в Муроме. Захват нашими людьми Ярославля сразу оттянет на себя силы Красной армии и внесет панику, что позволит сравнительно легко осуществить задуманное в Рыбинске, так как победа в этом городе для нас важнее… Здесь находятся крупнейшие в Поволжье артиллерийские склады, взятие которых позволит организовать широкий фронт в Северном Поволжье, отрезать Москву от Урала, обеспечить быстрое продвижение армии Комитета Учредительного Собрания на Казань и в центр России…

Он закончил свой длинный монолог.

- Я так понимаю, Борис Викторович, что первыми должны выступить мы! – включился в разговор полковник Перхуров. – Но я в успехе ярославского восстания, прямо скажем, не сильно уверен. Численность офицерской организации в городе, как меня заверили, составляет около трехсот человек… Но это только на словах! На деле же я с трудом удостоверился в наличии ста пятидесяти - двухсот. И против такой явно не достаточной численности наших людей у большевиков порядка восьми сотен бойцов. Это четыре роты 1-го Советского полка и интернациональный батальон в Вознесенских казармах. Даже если удастся захватить Ярославль - здесь очень незначительные артиллерийские склады. Только восемь орудий среднего и легкого калибра. Правда в старых арсеналах есть пулеметы, много винтовок и патронов. Но с таким вооружением долго не продержаться против регулярных войск…

Маленький человек посмотрел на него пристально, улыбнулся.

- Очень хорошо, что у вас есть полная ясность, Александр Петрович! Но поймите наш план! Нам главное начать здесь, чтобы сразу развить успех в Рыбинске. Ярославль – только отвлекающий маневр! В Рыбинске крупнейшие артиллерийские склады во всем Поволжье!

Ваша задача оттянуть на Ярославль силы Красной армии. А мы тем временем легко овладеем Рыбинском и очень быстро, хорошо вооруженные придем к вам на помощь. Кроме того, не волнуйтесь. Для захвата города мы пришлем к вам в Ярославль подкрепление из Москвы и других городов.

- Если так, то, можно выступить, - согласился Перхуров.

- Непременно нужно выступить! – подчеркнул Савинков. – Как вы планируете захватить Ярославль? Расскажите мне?

Перхуров развернул карту города. Глаза его заблестели.

– План примерно такой…, - начал лидер ярославского отделения «Союз защиты Родины и Свободы». - Ночью мы собираем членов нашей организации на Леонтьевском кладбище, что на окраине города. Захватываем расположенные рядом артиллерийские склады. Лошадей берем тут же. Под боком - ассенизационный двор[1]. Готовим орудия и снаряды, винтовки и пулеметы. К этому времени прибывают грузовики и бронедивизион под командованием поручика Супонина. Формируем отряды примерно по 30 человек для захвата вокзала, банка, почты, телеграфа, телефонной станции, электростанции, старого оружейного арсенала, железнодорожного моста через Волгу, зданий советских учреждений, всех руководителей большевиков. Разоружаем интернациональный батальон в Вознесенских казармах. С остальными людьми я прибываю в центр города. Вот здесь, на площади Богоявления, - ткнул он карандашом в центр карты, - в гимназии Корсунской будет наш штаб. Место удобное во всех отношениях. Мы сразу раздаем жителям города заранее подготовленные воззвания от нашего «Союза…», начинаем запись добровольцев в Ярославский отряд Северной добровольческой армии, раздаем добровольцам оружие. Восстанавливаем старую систему гражданского управления городом.

Выпалив все это почти без запинки, Перхуров вздохнул и задумался:

Вот только с разоружением частей 1-го Советского полка проблема? – заметил он. - По всем прикидкам для этой задачи сил не хватит…

Но Карл Иванович, - махнул он рукой на сидящего рядом товарища, - как начальник разведки, и наш агент, актриса Барковская считают, что офицеры 1 – го Советского полка сделают все от них возможное, чтобы полк хотя бы сохранял нейтралитет. Впрочем, опыт мне подсказывает, что все будет зависеть от быстроты наших действий по взятию города и общей расстановки сил. Хотя…? Впрочем, решать вам, Борис Викторович?

- План не плох, - одобрил его Савинков. – Теперь я хочу знать, поддержат ли жители Ярославля наших офицеров? Ведь понятно, что с 200 – 300 людьми, пусть даже опытными воинами, нам долго не продержаться. Нужны добровольцы! Как вы считаете, Карл Иванович, наберем мы еще хотя бы 500 добровольцев? – повернулся маленький человек к хозяину квартиры.

Полковника Гоппера не удивил этот вопрос. Латыш, вышедший из крестьянской среды и представленный в 1917 году к генеральскому званию, отличался хорошей деловой хваткой. В последний месяц он умело разыгрывал из себя военного, желающего поступить на службу в Красную армию. Его считали своим в штабе Ярославского военного округа.

- Я пригласил сегодня двух человек – наших опытных агентов, - начал Карл Иванович. – первая из них – дама… Она хорошо знает ситуацию в городе и общается, причем весьма доверительно, со многими руководителями советского Ярославля, Красной армии и даже ВЧК. Второй – работник советского учреждения на селе. Он расскажет, что происходит сейчас в крестьянской среде, в волостях. И насколько готовы крестьяне поддержать восстание! Дама уже ждет нашего приглашения в дальней комнате. Ее зовут Валентина Николаевна Барковская. Она – актриса.

- Барковская? – задумался Савинков. – Знакомая фамилия? Вы уверены, Карл Иванович, что актриса будет полезна в нашем деле?

- Я уверен в ней, как в самом себе! – решительно ответил Гоппер, встав со стула. – Скажу вам больше, господа, что она – наша лучшая разведчица, очень инициативная, талантливая и в военных вопросах разбирается, порой, не хуже кадрового офицера! Она недавно блестяще проявила себя на Дону! Кстати она - дочь русского морского офицера из Севастополя!

Валентина Николаевна Барковская приехала сюда в марте из Москвы, сняла помещения в интимном театре «Ампир», открыла при театре салон женской парфюмерии. Она черпает сведения у советских руководителей и их жен так виртуозно, что мне, как начальнику разведки, порой ничего уже не остается, – он добродушно рассмеялся. - Не так давно она спасла нашу явочную квартиру от чекистов. Потому что начальник губернской ВЧК – теперь ее друг! Да еще каждый месяц передает на нужды нашей организации ощутимую денежную помощь, заработанную, как вы понимаете, в театре.

- Вот как? - заинтересовался маленький человек. – Тогда зовите вашу актрису!

Через некоторое время в комнату, вслед за хозяином квартиры, вошла прекрасная дама лет тридцати трех – тридцати пяти, в роскошной шляпке с перьями и с зонтиком, одетая по последней столичной моде. Ее изящно вышитая кофточка удачно подчеркивала талию. На шее, как и положено по моде – мягкое жабо. Ее бархатная длинная юбка доставала до пола. Это была необыкновенная красавица!

Барковская приветливо улыбнулась Савинкову и Перхурову, которые, как по команде, встали в знак приветствия.

Савинков с интересом разглядывал ее:

Очень приятное, доброжелательное лицо с легкой, обворожительной улыбкой. Взгляд смелый, искренний. Темные волосы, завитые немного под каре. Тонкие изящные губы, нежный подбородок. Роста она была среднего, обладала стройной фигурой. Длинные тонкие пальчики рук выдавали в ней незаурядную творческую натуру.

- Здравствуйте, господа! – нежным уверенным голосом сказала Барковская, присев на стул, предложенный ей Перхуровым.

Савинкову показалось, что где-то он уже видел ее.

- Мы раньше нигде не встречались? – спросил он. – Может быть, в Петрограде?

- Как же, Борис Виктрович, - улыбнулась она приветливо. – Как минимум, дважды…

- Да что вы, сударыня!? Как приятно…, - удивился Савинков. – Где же?

- В «Братстве народов»[2], в Петрограде в семнадцатом году, - ответила она прямо, без лукавства. – Вы тогда были вместе с Александром Федоровичем Керенским…

Этот ответ вогнал старого революционера в состояние шока. Щеки его от волнения заметно покраснели.

– О, господи, верно! – удивился он. - Что вы там делали, осмелюсь спросить? Кажется, пели нам?

- Да, пела. А потом участвовала в инсценировке…

- Ой, нет! Давайте упустим подробности, - перепугался Савинков, робко взглянув на товарищей, едва улавливавших смысл их разговора.- А второй раз?

- Вы посещали наш эпический театр на Невском! И интересовались курсами публичной риторики.

Полковник Гоппер, сидевший рядом, осторожно рассмеялся в кулак. Многие знали больную проблему Савинкова. Он был никудышный оратор. Когда Борис Викторович начинал выступать перед большой аудиторией – его скрипучий голос звучал неприятно, даже раздражающе…

- Спасибо, достаточно, - прервал ее рассказ маленький человек, и глаза его засветились большим, неподдельным интересом. – Как же вы после таких высоких сфер оказались в Ярославле?

- Большевики объявили наш театр героической метафоры чуждым народу искусством на службе у буржуазии, - просто ответила она. – Поэтому мне и участникам нашей труппы пришлось покинуть столицу и перебраться сюда, в Ярославль. Здесь власти более лояльны к нашему искусству.

- Ваш театр, кажется, называется интимным?

- Да, интимным. В смысле - камерным. Для узкого круга ценителей.

- Вы стойкая женщина! – с восхищением заметил Савинков. – Последовательно продолжаете свое выбранное направление в искусстве.

Лидер партии эсеров слыл всесторонне развитым человеком. Он считался, к тому же, писателем. Кроме статей на политические темы, Савинков писал и рассказы. Его мать была родной сестрой художника Ярошенко.

- Благодарю вас! - ответила актриса.

- Что ж, давайте перейдем к делам нашей организации, в которой вы тоже, к моему удовольствию, состоите, - опомнился он. – Вы общаетесь здесь со многими людьми. Скажите, Валентина Николаевна, в случае удачного начала восстания мы сможем пополнить свои ряды ярославскими добровольцами? Я хочу знать ваше мнение?

Барковская задумалась. Она была очень умной и образованной женщиной. С недавних пор состояла уполномоченным Дома просвещения Ярославского губвоенкомата. 

- Полагаю, что Ярославль поддержит восстание! - ответила она твердо. – Всюду здесь я ощущаю искреннюю, глубокую неприязнь к большевикам, к Ленину. Даже среди работников советских учреждений…

- А полк добровольцев мы наберем? – перебил ее лидер «Союза..»

- Конечно, наберете!

- Это очень нас обнадеживает, - обрадовался Савинков. – Что ж, ваш й прогноз соответствует и моим данным, полученным из других источников…, - такие коронные фразы он часто любил вставить в разговор, желая подчеркнуть свою значимость..

- Возможна поддержка всех сословий от дворянства и купечества до рабочих при правильно проведенной агитации, - продолжала Барковская. – Используйте ресурсы левых эсеров и меньшевиков! Хотя, думаю, наибольшую поддержку восстанию окажет городская интеллигенция: юнкера, студенты, кадеты, представители торгово-деловых кругов…

- Согласен! – кивнул маленький человек своим помощникам. – Обратите на это внимание, господа! На нашей стороне должно быть городское большинство. И тут силами одних господ офицеров не справиться. Не отпугните и товарищей-социалистов…

- Мы работаем с ними, Борис Викторович! – ответил Перхуров.

- Похожая ситуация и в Рыбинске, - добавил председатель «Союза…». – Там тоже настроение горожан благоприятствует нашим планам. Собственно, Валентина Николаевна, у меня больше нет к вам вопросов. Вы можете идти. И большое вам спасибо за постоянную денежную помощь нашей ярославской организации от меня лично!

В ответ Барковская улыбнулась и посмотрела на Савинкова задорно, ее прекрасные глаза заблестели.

- Борис Викторович! У меня есть одна идея!..., - сказала женщина, вовсе не собираясь уходить.

- Идея? Какая же?

- Как облегчить работу наших молодцов-офицеров по аресту советских руководителей в день восстания!

Барковская быстро переглянулась с Перхуровым и Гоппером. Те одобрительно кивнули.

- Мы уже обсуждали эту идею с Александром Петровичем и Карлом Ивановичем, - продолжала она четким, красивым голосом, в котором чувствовалась уверенность и самообладание. – Я предлагаю вечером накануне восстания собрать в нашем клубе на Борисоглебской улице советских руководителей. Выманить их под предлогом благотворительного концерта в помощь бойцам Красной армии. После таких выступлений я иногда организую застолья. Пусть будет много шампанского, вина, водки… и мало закуски. Мы им устроим такое красивое представление с песнями и романсами, самыми красивыми девушками из моей труппы, что они точно к полуночи упадут с перепоя. И наутро, как водится, будут никакие… Совсем никакие! Вы их арестуете без особого труда!

Самое главное – риск здесь минимальный! - добавила она. - Ничего особенного. Обычная дружеская попойка…

Савинков посмотрел на актрису с явным восхищением. По выражению лица председателя всем стало понятно, что этот план ему понравился.

- Я всегда приветствовал и приветствую подобного рода инициативы, - согласился он. – Хитрость и неожиданность – залог успеха в нашем деле! Одобряю ваш план, Валентина Николаевна! Побольше бы нам таких смелых, самоотверженных, незаурядных людей, как вы! И мы бы уже давно освободили Россию от большевиков!

Получив одобрение от лидера «Союза защиты Родины и Свободы», женщина стала собираться. Савинков тоже поднялся и поцеловал ей ручку.

- Какая смелая и обаятельная дама! – воскликнул он, когда Барковская ушла в сопровождении хозяина квартиры.

Через некоторое время Карл Иванович вернулся.

- Господа! - сказал он. – С черного хода только что подошел еще один наш агент, Павел Александрович Саврасов, специалист по крестьянским делам. Это бывший торговец из села Диево-Городища, а сейчас работник исполкома Диево-Городищенского волостного Совета. Человек он, на мой взгляд, очень толковый!

- Приглашайте! – распорядился Савинков, взглянув на часы. – Поддержка крестьянства – для нас очень важный вопрос…

И вот в комнату вошел щеголевато одетый среднего роста мужчина лет тридцати пяти. Павел Саврасов обладал вьющимися волосами, серьезным взглядом и очень лучезарной улыбкой. Он был красив.

- Присаживайтесь, Павел Александрович! – сказал Савинков, подав руку товарищу. – Полагаю, вы знаете, кто я?

- Да, конечно! – ответил мужчина, аристократически сложив ногу на ногу. – Думаю, что вас уже знает вся Россия...

Председатель усмехнулся.

- Это, конечно, совсем не хорошо в данных обстоятельствах. Но, уверен, в гриме и с бородой вы бы меня не узнали… Да еще вот в этой крестьянской одежде…

- Простите, но вас выдают манеры, - заметил внимательный ко всему Саврасов.

- Ну, это сейчас…, - возразил Савинков, - а на улице я буду другим. Не узнаете! Уверяю вас!

Наступила небольшая пауза.

– Мне уже сообщили, что вас называют в наших рядах артистом, - продолжал лидер «Союза…». - Это почему, интересно?

- Театр – мое увлечение! - улыбнулся Саврасов. – Раньше я играл главные роли в спектаклях Диево-Городищенской театральной труппы. И сильно в этом деле преуспевал…

- Понятно... Понятно… Расскажите нам, пожалуйста, Павел Александрович, можем ли мы рассчитывать на поддержку крестьян ближних от города волостей в случае успеха ярославского восстания? И, самое главное, пополнят ли крестьяне ряды нашей Северной добровольческой армии?

Павел задумался.

- Крестьяне – сложный народ, - ответил он уклончиво. – Есть предприимчивые капиталистые крестьяне, есть середняки, бедняки… Симпатии богатых крестьян, конечно, не на стороне большевиков. Советская власть скоро может отнять у них все состояние. Многие из них торгуют, имеют свое дело… На поддержку таких крестьян вы рассчитывать можете. Но их не много.

- А как же середняки? – заметил полковник Гоппер, который сам вышел из крестьян. – Как нам привлечь их на свою сторону?

- Вам нужно будет хорошо потрудиться! - ответил Павел, прикидывая что-то в уме. – Продовольственный дефицит, реквизиции, ликвидация свободы торговли – все это идет не в пользу большевиков! Вам нужно направить в села хороших агитаторов, знающих жизнь крестьян, заранее подготовить людей, которые возглавят восстания в каждой волости. И помочь оружием. Но даже при такой подготовке надеяться на быструю поддержку середняков будет сложно. Декрет Совнаркома о земле, нужно признать, очень сильно укрепил авторитет советской власти на селе… А рассчитывать на помощь бедняков в этих условиях и вовсе не придется!

Одним словом, Борис Викторович, поднять на восстание крестьян - очень сложное дело!

- Что ж, ваши доводы весьма разумны, - согласился Савинков. – Мы и не рассчитываем на легкую победу… Вы слышали, Александр Петрович, - обратился он к Перхурову. – Необходимо подготовить опытных агитаторов и направить в села наших людей – эмиссаров!

- Да, Борис Викторович, - записал что-то в своей книжке Перхуров. – Мы уже начали работу в этом направлении. Для организации крестьянского восстания выделен опытный специалист, штабс-капитан Вознесенский. Кстати, эмиссары тоже нашлись! Если память мне не изменяет, нашим руководителем восстания в Диево-Городищенской волости назначен поручик Конов Федор Давыдович. Опытный фронтовик, эсер. Он как раз родом из этого села!

Савинков внимательно посмотрел на «Актера». Услышав фамилию Конов, Павел Саврасов нахмурился, что не ускользнуло от опытного глаза председателя «Союза…».

- Вы знаете этого человека, Павел Александрович? - спросил он.

- Конечно, знаю…

- Что можете сказать о нем?

- Мужик он, конечно, боевой, - поморщился Павел. – Но слишком горяч, невнимателен, плохой аналитик. Как говорится, может запросто наломать дров, если его не контролировать… И авторитет у него в селе весьма сомнительный. Известен как местный хулиган по прозвищу Чухонец. Прозвище, согласитесь, ведь тоже говорит о многом. Не любят у нас в селе таких – не в меру нахрапистых и твердолобых.

- Ну, что ж. Спасибо вам за честный ответ, - задумался Савинков, нахмурившись. – И все-таки Конов известен как активный сторонник нашей партии. А крестьянских активистов у нас, увы, не хватает. Рады любой поддержке. И на фронте он воевал геройски. Кого нам еще послать в Диево-Городище?! Не вас же рассекречивать, Павел Александрович, в конце-то концов… Вы нам еще пригодитесь как свой человек в советских структурах. Пусть пока остается Конов. А там посмотрим…

На том они и расстались.

***

Константин Саврасов проснулся 6 июля довольно поздно. В полутемном коридоре дома Рожкова уже ходили соседи, иногда до его слуха доносился звон рукомойника. День предвещал быть жарким. Но не только в смысле жарких дней июля.

Радостные эмоции переполняли душу теперь уже не мальчика, а мужчины, подпоручика. Война укрепила дух Константина. Пусть даже он ни разу не был на передовой. Вчерашний школяр, выпускник реального училища, Константин, можно сказать, от мамкиной юбки попал в армию. Ему повезло. Окончание реального училища давало право на получение офицерского звания. Константин, конечно, не дворянин, а сын торговца из состоятельных крестьян. Спустя год после начала германской войны остро встал вопрос о кадровом составе армии. И вот он – прапорщик с маленькой звездочкой на погонах при полной военной выправке. Офицер! Затем служба в военном лазарете, в Архангельске. Считай - на противоположном конце от войны. Он работал по снабжению. Архангельск – изумительно прекрасный город! Широкая сизая гладь Северной Двины, несущей свои воды Белое море, прибрежный бульвар с деревянными мостами через овраги и беседками, добрая подруга, дочь дворянина, учившая его английскому языку. Веселые трактиры и чайные, где обедали офицеры. Была война и, как будто, и не было ее совсем…

Константин возвращался в родное село Диево-Городище после роспуска царской армии. Возвращался уже летом – с задержкой. В Ярославле он остановился у Максима Овечкина, своего однокашника по реальному училищу, который работал чертежником в конторе у известного в городе архитектора Саренко. Это красивое, с колоннами, покрашенное в цвет охры здание было построено перед самой войной и находилось на углу Дворянской и Духовской улиц напротив церкви Святого Духа. Максим снимал три комнаты вместе с молодой женой на третьем этаже дома Рожкова, перед самой войной построенного шикарного в золотистой охре здания с колоннами на углу Дворянской и Духовской улиц.

Вообще-то у Константина на Большой Рождественской улице жил родной дядя, Иван Николаевич Саврасов с семьей и очаровательными дочерьми, двоюродными сестрами Надей и Соней. Во время учебы в Ярославском реальном училище юноша жил у них. И к ним, конечно, он собирался сегодня наведаться.

Визит к дяде – это, конечно, хорошо. Но о другом думал сейчас Константин... Как он предстанет перед Валентиной – дамой своей мечты!? Оценит ли она его офицерскую выправку, хорошую физическую подготовку? В Архангельске Костя время даром не терял. Каждое утро поднимал тяжелые гири, а иногда по вечерам ходил в лучший городской гимнастический зал, брал уроки бокса.

В этот день офицер не стал тратить много времени на соблюдение обычных процедур. Быстро встал, оделся и, не желая будить товарища после вечерней выпивки, стремительно спустился по деревянной парадной лестнице на Духовскую улицу. Вот он – свежий, до боли знакомый воздух родного Ярославля! Почти пустая, по-летнему душистая улица! Значит, гуляем сегодня!

До центра города было рукой подать. Но идти туда почему-то не хотелось. Как и на Волжскую набережную, где Константин с Максом и так вчера хорошо отдохнули.

«А махну-ка я по Духовской на Власьевскую и на Которосль! А там и до дома дяди недалече, - решил офицер. - И непременно нужно сегодня посетить клуб частного труда, где он должен увидеть ее - незабываемую Валентину! Но это позже. Ближе к вечеру.

Константин попытался было перейти Дворянскую улицу у церкви Святого Духа. Мечтая о Валентине, он витал где-то в облаках. И едва не угодил под что-то мощное, стальное и тяжелое, на большой скорости пролетевшее мимо него.

«Ба, да это же броневик! – осознал молодой человек, с удивлением провожая металлического монстра, на всех парах мчавшегося к Семеновской площади. – Откуда он здесь взялся? Броневик и наш тихий провинциальный Ярославль – это что-то несовместимое…».

Было еще одно, что вызвало его недоумение. Константин обладал от природы хорошим зрением. Ленточка, привязанная к машине, показалась ему не красной, а коричнево-полосатой, георгиевской.

«Быть такого не может!», – подумал он.

Вдоль лавок с резными парадными дверями, мимо пышных рестораций наш герой направился по Духовской в сторону Которосли. Ничего нового. Обычный утренний, тихий город. Как и до войны. Только власть в нем нынче иная, большевистская.

Как Константин относился к большевикам, он и сам точно не знал? Далекий от политики, молодой человек, все же, в последнее время ощущал наступление больших перемен в обществе, совершенно другой жизни… Но пока все они были приятными для него. Большевики заключили Брестский мир, и он из холодного северного Архангельска, наконец, вернулся на родину. Два года службы – конечно, целая эпоха. Но становиться военным на всю жизнь он не собирался. По своему духу Константин был сугубо гражданским человеком; хорошо рисовал, мечтал стать художником или архитектором, как его однокашник Максим Овечкин. Двадцать три года всего лишь. Впереди – целая жизнь…

А если задуматься – большевики были неприятны Константину Несут какие-то странные, бредовые идеи! Землю отдали крестьянам – хорошо! Но зачем же отказываться от частной собственности, грабить предприимчивых крестьян и торговцев? Эти самые реквизиции! И их вождь Ленин – политический авантюрист… Ну, хорошо - сегодня ты обманул, задобрил крестьян! Прекратил войну! Все устали… Нужна была передышка. Может, поэтому они, большевики, и удержались у власти?! Но дальше-то как? Как они будут управлять страной при помощи бедноты? Темной, неграмотной, часто завистливой… Нет, это бред! Очевидно, что долго они у власти не продержаться!

За такими мыслями Константин сам не заметил, как встретил двух парней с винтовками. Настроение у ребят было приподнятое.

« Наверно, народная милиция?» – подумал он.

Но это была не милиция. Константин опешил: на руках у обоих он сразу заметил широкие ленточки в трехцветный российский флаг. Ну и ну?

Константин в недоумении уставился на этих, совсем еще молодых людей, остановившихся перед ним.

Молодые люди разом рассмеялись.

- Мы – добровольцы, друг! - сказал один, почувствовав его замешательство. – Видишь, – показал он на ленточку. – Это опознавательный знак Ярославского отряда Северной добровольческой армии!

- Какой армии? – не понял молодой офицер.- Откуда вы? Кажется, в Ярославле советская власть?

- Проснись, друг! – ответил один из них, коренастый рыжеволосый парень. - Вчера была советская власть, а сегодня кончилась ко всем чертям! Сегодня по всей России, по всему Поволжью и в Москве она будет полностью сброшена!

- Как? – воскликнул Константин. – А кто же теперь хозяин в Ярославле?

- Наши патриоты, офицеры подняли восстание! – сказал другой, постарше с нескрываемой радостью. - Большевиков в Ярославле больше нет! Все комиссары – арестованы! Ждут суда! А их городской предводитель Закгейм убит!

Константин был не на шутку удивлен. Уж чего-чего, но подобного, да еще в тихом провинциальном Ярославле он никак не ожидал. Ладно там Москва, Петроград, где политическая жизнь бурно бьет ключом. Но у нас?

Как бы отвечая на его вопрос, доброволец, что постарше, добавил:

- Рано утром патриоты подняли восстание, захватили оружейные склады, арестовали всех советских руководителей! Взяли тепленькими, в постелях, – расхохотался он. - Вся милиция перешла на сторону народа! Теперь в городе восстановят старые порядки, какие были до большевиков! Во главе Ярославля теперь полковник Перхуров, кадровый военный с огромным опытом! Это он все и провернул… Вот так, друг! Ты ведь тоже офицер? – заметил он, собираясь идти дальше. - Не теряй времени, вступай в ряды Северной добровольческой армии!

- А где записывают? – опомнился Константин, на которого словно вылили ушат холодной воды.

- На площади Богоявления в гимназии Корсунской! Там у Перхурова теперь штаб! – долетели до него восторженные возгласы добровольцев.

У кинематографа на углу Духовской и Власьевской улиц царило большое оживление. Возбужденные обыватели, до которых дошли уже известия о смене власти в городе, вышли из своих домов, торговцы, раньше других узнавшие новости теперь делились ими со своими друзьями и знакомыми. Разговоров было много, а достоверной информации крайне мало.

- Стреляли? – спросил кто-то.

- Почти нет. Большевиков взяли на своих квартирах. Только в гостинице Кокуева делегаты губернского Съезда советов устроили стрельбу. Но их сразу разоружили наши офицеры! Говорят, обошлось без жертв…

- Как же без жертв!? Председателя исполкома городского Совета Закгейма убили!

- Я тоже слышал! Туда ему и дорога, большевистскому злыдню!

- И нового губернского начальника тоже застрелили! Как его фамилия? Он, кажется, из латышских стрелков.

Фамилии никто не мог вспомнить.

- А Доброхотов где? Тоже арестован?

- Наверно вместе со всеми?

- Дождались! Наконец-то! Есть же бог на свете, есть справедливость!

Люди радостно крестились, некоторые даже целовались.

«Перхуров! Полковник Перхуров!» – звучало повсюду. И в этом имени, казалось, сегодня соединились сам Иисус Христос и архангел Михаил, а с ними все небесное воинство…

Такого народного единства в Ярославле Константин не ощущал уже давно. Последний раз нечто подобное он видел при объявлении войны в августе четырнадцатого года, когда группы патриотически настроенных молодчиков ходили по городу и громили немецкие заведения. Искали немцев повсюду, а те - словно попрятались. Но тогда это было тяжелое единение перед лицом страшной мировой войны. Сейчас же народ буквально плакал от радости. Каждый встречный прохожий каждому встречному теперь был и друг, и брат. Осознание великой радости витало в атмосфере, пропитанной нарастающей июльской жарой и, казалось, вот она – долгожданная свобода!

Недалеко от Театральной площади Константин увидел группу молодых барышень, которые, словно подпрыгивая от радости, раздавали прохожим какие-то листовки.

«Воззвания!» – подумал молодой человек.

Стройные русоволосые красавицы - наверно, гимназистки, летели над тротуарами; где по асфальту, а где по мостовой отсвечивали их изящные кожаные башмачки. От этого всем было так легко и радостно на душе!

Константин шутя чуть было не ухватил одну из них на лету, но она со смехом увернулась от него и бросила ему напоследок только что распечатанный, со свежей типографской краской листочек.

Молодой человек прочитал:

«Обращение к гражданам Ярославля, – было написано в документе. – Граждане, власть большевиков в Ярославской губернии свергнута. Те, кто несколько месяцев назад обманом захватил власть и затем, путем неслыханных насилий и издевательства над здоровой волей народа, держали ее в своих руках, те, кто привели народ к голоду и безработице, восстановили брата на брата, рассеяли по карманам народную казну, теперь сидят в тюрьме и ждут возмездия. Люди, свергнувшие эту власть, имеют своей целью установление форм широкого государственного народоправства. Народное собрание, законно, в нормальных условиях избранное, должно создать основы государственного строя, установить политическую и гражданскую свободы и на точном основании закона закрепить за трудовым крестьянством всю землю в его собственность…»

Были здесь и другие обнадеживающие известия:

«То, что произошло в Ярославле, произошло в тот же день и час по всему Поволжью. Мы действуем вместе с Сибирским и Самарским правительствами и подчиняемся общему главнокомандующему, старому генералу Алексееву. Северной армией командует старый революционер Борис Савинков. Москва окружена теперь тесным кольцом. Еще немного усилий и предатели, засевшие в Кремле, разорившие страну и морящие народ голодом, будут сметены с лица русской земли. Все, кто способен носить оружие, пусть идут в Добровольческую армию. Как триста лет назад наши предки в высоком патриотическом подъему сумели залечить раны растерзанной Родины, так и мы в дружном порыве спасем наш народ от позора, рабства и голода.

Главноначальствующий, командующий Северной Добровольческой армией Ярославского района полковник Перхуров…»

«Как триста лет назад..., - подумал Константин. – Опять наш Ярославль первым среди других городов спасает Россию!»

Глядя на всеобщее ликование, в это охотно верилось.

«Похоже, дни большевиков сочтены, – решил молодой человек. – Сегодня поднялось все Поволжье. Пока он, отставной подпоручик бывшей царской армии, не нюхавший даже пороха и не бывавший на фронте, продрых в постели после вечерней попойки с однокашником по реальному училищу, нашлись благородные люди, истинные патриоты России, которые очистили Ярославль от большевистской заразы. Быть может, сегодня, или, на худой конец, завтра, то же случится и в Москве? А что же он, Константин Саврасов, офицер – так и будет смотреть на все это со стороны? Нет, такое, определенно, предосудительно! Не может так поступить Константин Саврасов в этот решающий, роковой для России час! Иначе потом перед людьми стыдно будет. Где ты провел ярославское восстание? В трактире или в кабаке?

«Пойду-ка я к гимназии Корсунской – штабу восстания! – твердо решил Константин. – Запишусь в добровольцы, пока другие все не сделали за меня. Военную выучку все же я имею. Знаю, как пользоваться винтовкой, револьвером и пулеметом «Максим». Авось пригожусь…?!»

На площади у Волковского театра и на Большой линии у новых торговых рядов было многолюдно. Эта часть города раньше других просыпалась и здесь начиналась оживленная торговля. Сегодня народ не столько торговал, сколько митинговал. Константин заметил несколько парней с винтовками и с такими же повязками в цвет российского торгового флага, которые он видел уже на Духовской улице.

Возле известного злачного места - трактира с многообещающим заудалым названием «Пивнов» добровольцы агитировали торговцев поддержать восстание. Рядом стоял рослый поручик. Похоже, фронтовик. Фронтовиков Константин узнавал сразу. Их выдавала неторопливость, сдержанная деловитость, уверенность в себе. Одним словом, фронтовиков узнавали по характеру.

- Все это пока одна лишь свистопляска, а война – дело серьезное, - напористо сказал поручик одному чересчур резвому добровольцу. – Сотня офицеров сейчас удерживают власть в городе. А что дальше? Как поведут себя рабочие окраины, 1-й Советский полк? Вы хоть понимаете, что произойдет, если солдаты поддержат большевиков? Мало никому не покажется. Особенно тебе! Как бы ты не описался в штаны от страха, если, не дай бог, настоящая война начнется…

Но опасения опытного бойца, похоже, в этот час никто не хотел воспринимать серьезно.

- Ничего, браток, - сказал один из добровольцев, судя по выправке, тоже фронтовик. – До войны дело не дойдет. Главное – решительность! Сейчас одним махом поднялось все Поволжье! Вся Сибирь еще вчера поднялась! Нами руководит «Комуч». На севере – союзники. Большевикам теперь и опомниться не дадут! Быстро прижмем к ногтю! За дело взялись опытные офицеры! Видите, как быстро взяли весь Ярославль!

- Так уж и весь? – крикнул кто-то из толпы зевак.

Доброволец, которого минуту назад спорил с фронтовиком, деловито развел руками:

- Весь город, вроде бы, под нашим контролем. Лидеры большевиков арестованы. Вот только бандит Доброхотов, главный лидер большевиков куда-то бежал. Говорят, в одних подштанниках…

В ответ раздался громкий хохот.

- А Закгейм, ребята, - продолжал тот же красноречивый парень. – Наши рассказывали, что когда его выводили на расстрел – он весь трясся от страха, стоял на коленях, молил о пощаде…

- Хм-м, - усмехнулся поручик-фронтовик. – Вот тебя поставь к стенке – не то еще запоешь…

- Ну и как, грохнули Закгейма? – спросили стоявшие рядом торговцы.

- Грохнули где-то на Рождественской. Даже судить его не захотели. Слишком сильна ненависть русских людей к таким вот предателям России! Так и лежит он где-то в канаве, жидяра…

- Ну, это зря, - заметил кто-то. – Мы все-таки не большевики, чтобы так сразу, без суда к стенке ставить. Я знал этого Закгейма. Он часовщик. Часы ему как-то относил. С виду ничего, тихий дядечка. И с юмором у него все в порядке. Я его не оправдываю, конечно. Он все равно враг. Ждал своего часа, как таракан за печкой. На весь город не много нашлось таких вот, как он…

- Давить надо этих гадов! – раздался с высоты, со второго этажа громогласный, немного хрипловатый голос. Это сам купец Пивнов вышел на балкон своего трактира. Сразу улица наполнилась запахом спирта и перегара. – Читал, спрашиваю!?

Пивнова, определенно, качало из стороны в сторону.

– Эта гнида Закгейм неплохо умел выуживать у нас деньги на нужды горсовета. А попробуй, не дай! Тут же приедет русский бандит Доброхотов на автомобиле с красногвардейцами. Умели они обирать честных граждан… Скажу я вам, мужики, – дерьмо они оба! Доброхотов в моем трактире частенько с девками кутил. И хвастал, подлюга, под пьяную дудочку – я скоро самого Пастухова догоню, железного короля России! Вот вам их принципы, вот вам их советская власть!

- А как он дом Дунаева обобрал! – поддакнул кто-то.

- Антихристы! – заорал Пивнов. – Продали Россию! Душить! Душить! Душить! Вот этими собственными руками… всех большевиков задушу!

При последних словах лицо Пивнова наполнилось кровью, правую руку он сжал в кулак.

«Вот он – кулак русский, неистовый, порой - злобный…», - подумал Константин.

- А что вы думаете, не душил, – продолжал Пивнов, переваливаясь и покачиваясь, держа одну руку на ограждении балкона. – Они у нас, значит, честно нажитое отбирать будут, а мы им блинчиков с русской водочкой да на тарелочке и с огурчиками… На коси – выкуси! Не выйдет! Признаюсь, братцы, грешен! Сегодня поутру лично, этими собственными руками бил я Нахимсона у Бристоля! А потом добивал вот этими собственными ногами! И как люто бил! Аж самому страшно… Все-таки, ведь православный же я человек… Убили мы его, этого губернского комиссара, одним словом!

- Ну и поделом ему! – раздались голоса одобрения. - Не переживай, Иван Карпыч, божья, видать это воля! Кто-то из них и ответить должен был за все злодеяния…

- Эх! - махнул рукой Пивнов, неожиданно воспрянув духом. – Божья воля! Она самая! Эх, народ православный! Гулять, так гулять! По такому случаю угощаю я всех здесь собравшихся! А добровольцев – вдвойне! Милости прошу в мой трактир!

После этих слов почти все участники бурной дискуссии направились в трактир к Пивнову. А Константин решил записаться в Ярославский отряд Северной добровольческой армии и свернул к площади Богоявления.

Здесь в женской гимназии Корсунской теперь находился штаб восстания! У парадного крыльца длинного трехэтажного здания напротив церкви Богоявления в этот час собралась большая людская толпа. При входе дежурили добровольцы и офицеры. Те самые бравые офицеры, которые несколько часов назад освободили город от ненавистной многим власти большевиков.

- Перхуров! Перхуров! – то и дело скандировала толпа. Задние ряды нажимали на передние. Всем хотелось быть поближе к штабу, где вершились важные для города и всей страны события.

Константин заметил, что здесь же, у крыльца, два офицера на вынесенных из аудитории партах записывали добровольцев. Он тоже встал в очередь. Поток желающих записаться, похоже, в эти часы был огромен. К столикам тянулись длинные очереди…

- Перхуров! – вновь раздались возгласы ликования.

На крики людей из здания вышел молодой адъютант.

- Друзья, успокойтесь, - сказал он, - Сейчас с вами будет говорить полковник Перхуров!

Действительно, тотчас же раскрылась широкая дверь, и к толпе собравшихся горожан, чуть жмурясь от наступающего июльского солнца, вышел высокий и худой человек с длинными усами, одетый в военную форму с офицерским планшетом в руке. На его плечах блестели полковничьи погоны.

- Благодарю вас, граждане Ярославля, за поддержку! - сказал он. – Какова ситуация на этот час!? Город находится почти под полным нашим контролем. Почему почти? Не ясно, какое решение примет 1-й Советский полк? Мы предложили им сдать оружие или присоединиться к народу! Направлены два офицера для ведения переговоров с командиром полка. Тот пока заявил, что они будут соблюдать нейтралитет. Очень надеюсь на это! В нескольких местах идет запись добровольцев! Все зависит сейчас от наших решительных действий, от вашей поддержки, друзья!

- А что советская милиция? – крикнул какой-то мужчина.

Перхуров иронично улыбнулся.

- Вся советская милиция Ярославля в полном составе добровольно перешла в наше подчинение!

-Ура! Пер-ху-ров! – понеслись со всех сторон возгласы ликования.

- В том числе конный отряд и бронедивизион…, - продолжал полковник своим громким неторопливым голосом. – Утром мы взяли артиллерийские склады и старый арсенал. Теперь у нас много оружия! Так что записывайтесь в Ярославский отряд Северной добровольческой армии!

- А как рабочие окраины? Они вас поддержат? И арестован ли Доброхотов? – спросил другой мужчина. Вероятно – из рабочих.

- Большая мануфактура находится под нашим контролем! Туда послан отряд полковника Злуницына! - невозмутимо ответил Перхуров. – А вот одному из предводителей большевиков, Николаю Доброхотову, действительно удалось пока бежать от возмездия. Но мы найдем его!

- Это правда, что сегодня восстали многие города Поволжья?

- Полагаю, что да! Но за всех ответить я не могу. Отвечаю пока только за Ярославль.

Дождитесь вечера! Там многое уже прояснится…

- Началось ли восстание в Москве?

- Должно начаться вот-вот… Есть надежда на победу! Подождем…

- Как будет осуществляться снабжение города продовольствием во время восстания? – задал кто-то вопрос.

- Надеюсь, этого не понадобится…, - улыбнулся Перхуров. – Но на всякий случай я ввел должность начальника продовольственного отряда. Вот эта милая дама, - показал он на одну приятную женщину в широкой шляпе, стоявшую за ним на крыльце, Валентина Николаевна Барковская будет отвечать за провиант!

Константин взглянул на эту даму, очаровательную брюнетку, и неистовый огонь вспыхнул в его сердце.

- Валентина!… - прошептал он. – Вот и встретились.

***

- Барковская! Виват! – закричали из толпы несколько ярославских офицеров.

- Барковская, кто это? – спрашивали в недоумении их друзья из других городов, орлы утреннего восстания.

- Наша муза, наша душа, наша героиня! – отвечали первые восторженно. – Хозяйка интимного театра.

- Какого театра? Это что, кабаре или бордель? – спрашивали осторожно.

- Что вы, как могли такое подумать! Она – певица из Севастополя, дочь русского морского офицера! Ее муж – герой Русско-Японской войны. Барковская недавно приехала из Москвы со своей театральной труппой, устраивает музыкальные концерты в клубе частного труда, прекрасно поет оперетту и романсы. Еще имеет салон женской парфюмерии.

- Она певица?

- Да! Поет и танцует прекрасно! Богиня любви - Афродита!

- А теперь она помогает добровольцам?

- Еще как помогает! Вчера вечером, говорят, собрала в клубе многих советских руководителей. Устроила благотворительный концерт в пользу бойцов Красной армии. После, как водится, застолье с песнями. Те изрядно перепили. Гудели всю ночь. А утром едва добрались до дома, так наши ребята всех их и повязали без особого труда! Они были никакие. Лыка не вязали! Это была часть общего плана восстания. Барковская прекрасно справилась. Она – наша героиня!

- Барковская! Виват! Героиня! – еще оживленнее понеслись возгласы ликования.

- Валентина, спойте нам! – крикнул какой-то господин.

Валентина, стоявшая на крыльце возле полковника Перхурова, немного смутилась. Казалось, она не понимала, что от нее хотят и зачем все это сейчас нужно. Линии ее прекрасных бровей слегка напряглись.

- Что вы, - удивилась Барковская. – Не здесь!

- Просим вас! – закричали офицеры.

- Что вы, что вы! – отмахнулась она.

- Воодушевите нас, Валентина! – крикнул один молодой доброволец, розовощекий гимназист.

- Право, я не готова, - улыбнулась Валентина, все еще смущаясь. – Если только Александр Петрович не возражает? - обернулась она к лидеру восстания.

- Спойте нам, Валентина Николаевна, - галантно и мягко, словно на балу, попросил Перхуров, любуясь прекрасными, светлыми чертами ее лица. В эту минуту он больше был похож на петербургского аристократа, чем на боевого командира. – Спойте для всех нас, кто, рискуя жизнью, сегодня спасал Отечество! Кто пришел спасать! Поддержите наших молодцов!

При таких словах смелые прекрасные черты ее лица мгновенно преобразились. Они засияли радостью.

- Ради тех, кто пришел сражаться с большевиками, я спою романс «Время изменится»! - сказала она.

В это мгновенье Константину, который волновался, наверно, больше других, показалось, что губы Валентины немного напряглись, затем сжались в гордом, страстном очаровании. И вот из ее уст донеслись первые громкие и столь известные многим слова:

«Время изменится», - пела она, все более и более поглощая людей мощной, пафосной энергетикой этого героического русского романса:

Как бушующий вихрь

Над Отчизной родной

Пролетел смерч кровавой войны.

Но не дрогнула Русь, и могучей волной

Покатилась в защиту страны.

Ах, время изменится,

Туча рассеется,

Славной победою

Русь возвеличится.

Князь, богатый купец

И крестьянин простой,

Бросив дом, и жену, и детей

Все несутся к победе с великой мечтой,

Чтоб спасти честь Отчизны своей.

Ах, время изменится,

Враг наш рассеется,

Славной победою

Русь возвеличится.

Кровожадный Вильгельм

В страхе понял теперь,

Как велик русский славный боец,

И дрожит, пораженный, как загнанный зверь,

Ждет германцев печальный конец.

Ах, время изменится,

Враг в страхе скроется,

Правда великая

Миру откроется.

Когда она закончила петь, площадь, казалось, пала перед ней. Из толпы к ногам певицы и Перхурова кто-то бросил букет цветов.

- Ярославцы, я восхищен вами! – сказал Перхуров. – Да разве с таким народом мы не одолеем большевиков!

И ушел в здание под одобрительные возгласы людей.

Константин понимал, что должен вырваться сейчас же к ней из толпы! Нужно было как-то выдать себя, чтобы она не ушла, заметила! Нужно было как-то перешагнуть через людскую толпу, которая вдруг ему в одно мгновение стала ненавистна! Но он не знал, не понимал, как это сделать? Это было выше его сил. Кто она: красавица, львица, любимица офицерской публики, героиня… Героиня!

Все здесь, казалось, было подчинено ее воле, ее очарованию. И даже сам железный рыцарь восстания, полковник Перхуров, представлялся Константину лишь ее антуражем. Только при мысли об этом Константину стало не по себе. А кто он такой? Офицерик, не видавший даже фронта, не сидевший в окопах, не куривший безразлично закрутки табака под свист пуль и разрывы снарядов, несчастный комедиант, жалкий недострелившийся самоубийца, недотепа, проспавший главный момент восстания… О, водевильчик тринадцатого года! Какая глупость!

Как она встретит его теперь?

Между тем, Барковская, приняв комплименты восхищенной публики, уже собиралась уйти вслед за Перхуровым и другими членами штаба.

Нужно что-то делать! Нужно срочно что-то делать! Сердце Константина тревожно билось. Никогда еще он не испытывал такого волнения и… отчаяния.

- Валентина Николаевна! – вдруг тихо, почти по-детски выдавил он из своих уст и весь напрягся от волнения.

Казалось, после его крика пролетела целая вечность… Какой чудовищный эмоциональный срыв! Какая непростительная оплошность… А она вдруг услышала его и остановилась. Обернулась. Начала искать кого-то своим мягким, проникновенным взглядом и, это было немыслимо – нашла его! Их глаза встретились и обожгли друг друга…

Константин стоял - ни жив, ни мертв. Он сам не понимал, что натворил…

Валентина сказала что-то дежурному офицеру, стоявшему у входа, показывая в толпу, на Константина.

- Господин подпоручик! – вдруг раздался громкий, но доброжелательный голос над толпой. - Да, да, вы! Пройдите, пожалуйста, в здание!

Константин сам не понял, как стремительно пробрался он через толпу, как проскользнул мимо охраны сквозь удивленные взгляды людей, стоявших на площади. В волнении он даже забыл отдать честь офицерам при входе.

Он пробежал по парадному вестибюлю вслед за мелькающим платьем, не помня себя. Вот зал. Константин стремительно оттолкнул от себя большую дверь. И вот перед ним она…

- Друг мой, как я рада! – воскликнула Валентина, разглядывая его всем своим божественным и, вместе с тем, простым существом. - Такая неожиданная встреча…

Она сама не знала, обнять ли Константина, или просто протянуть ручку в знак приветствия. Валентина тоже волновалась и была удивлена.

Так они простояли несколько секунд, разглядывая друг друга. Наконец, молодой человек собрал все имевшиеся в нем силы своего молодого, теперь уже офицерского духа и решительно произнес:

- Валентина Николаевна, подпоручик … полка. Честь имею! – и поднес руку к козырьку, как требовал военный этикет.

- О, боже, Костя! – рассмеялась Валентина, едва не потеряв равновесие на гладком полу. И нежно, горячо, дружески обняла его. – Какой ты стал, однако… Однако, настоящий офицер!

Она искренне любовалась его статью и военной выправкой.

Теперь пришла очередь улыбнуться Константину.

- Мы можем теперь на ты?

- Да, конечно, на ты! – обрадовалась она. – Ах, Костя, ты не поверишь, что мы пережили за эту ночь и утро… Сегодня я даже не сомкнула глаз!

- Ты все такая же добрая и красивая! - заметил Константин немного отстраненно.

- Научился говорить комплименты, ваше благородие, – улыбнулась Барковская со свойственной ей непревзойденной добродушной иронией. - Это я-то добрая! Нет, Костя, я стала очень злая! Еще какая злая! Я стала ненавидеть, чего раньше со мной почти не случалось. Вчера, угощая большевиков и их прихвостней в клубе, мне так хотелось подсыпать им яду! Настоящего смертельного яду!

Она вдруг задумалась и стала серьезной.

- Ты просто не представляешь, Костя, скольких сил мне стоило от этого удержаться… Ты знаешь, что эти ироды творили в Севастополе? Убивали старых, уважаемых офицеров; привязывали к ним камни и топили в море! Избивали, кололи штыками! Они убили нескольких моих родственников и друзей…

- Ты – героиня! – заметил Константин, смело глядя на нее.

- Героиня… Вздор! – отмахнулась актриса.

- Так считают здесь многие!

- Костя, это не правда! - возразила Валентина. – Какое тут геройство… Напоить податливых мужиков, советских чинуш? Я абсолютно ничем не рисковала. Немного актерского мастерства, да и только… Скучно все это, Костя! А потом – смешно! Смешной водевильчик – не более того…

- И все же ты – молодчина! – настоял на своем Константин. – Актерского мастерства ведь тоже достичь нужно…

- Ну, хорошо, если ты так считаешь, - согласилась дама, вновь с интересом разглядывая своего друга. – Я ведь под пули вообще-то не лезла. Хоть чем-то помогла нашим. - Ты, здесь какими судьбами?

- Хочу вступить в Ярославский отряд Северной добровольческой армии! – признался он.

- Вот это – истинное геройство! Не то, что мое, - воскликнула Валентина с радостью.

- У каждого, наверно, своя задача, своя миссия на этой земле? – заметил Константин.

- Да, пожалуй, - согласилась она.

Дама глядела на него с интересом.

- Ты теперь – совсем другой человек! - заметила Валентина. – Я это вижу!

Она дотронулась до его руки своей теплой ручкой. – Ах, Костя! Времени у нас с тобой, к сожалению, сегодня совсем нет. А то - посидели бы вдвоем, как в прежние времена…

Она что-то вспомнила и опять рассмеялась. Совершенно по-доброму.

И вновь ее лицо стало серьезным:

- Костя! – посмотрела она на него пристально. – Видно, час настал – становиться героями! Не хочу быть пафосной, но сейчас каждый должен сделать все от него зависящее, чтобы снова изменилось время… Я уверена, что ты нам поможешь! В меру своих сил, конечно. Сейчас я тебе кое-что скажу, чтобы ты знал. Только об этом пока молчок…

- Что случилось?

- Тяжело нам будет, Костя! Только что я слышала разговор Перхурова со штабными офицерами. Первоначальный успех восстания, похоже, провалился. Какой-то отряд красноармейцев, непонятно откуда взявшийся на станции Всполье, отбил у нас артиллерийские склады.

- Как? – чуть не крикнул молодой офицер.

- Вот так! Перхуров оставил у складов небольшую охрану из пятнадцати человек. Да и мог ли оставить больше. С ним всего-то было – сто шесть офицеров. И каждый был нужен здесь, в городе.

Красноармейцы подкрались незаметно. Когда их увидела охрана – оставалось десяток шагов. «Кто?». «Свои?». Разве тут разберешь, кто свой, а кто чужой? И перекололи штыками почти всех, - с тяжелым вздохом проговорила Валентина, словно сама была в том бою. – Почти всех. Только двоим нашим удалось бежать.

- Так, что, мы теперь без артиллерии? – догадался Константин.

- Увы, Костя... Остались, правда, бронедивизион из двух броневиков, два орудия мелкого калибра и много винтовок, есть пулеметы, - ответила Валентина без запинки, словно штабной офицер. - И много-много храбрецов. Таких же, как ты! На Вспольинском поле – уже фронт. Перхуров послал туда добровольцев под руководством полковника Злуницына. Ты понимаешь, Костя, какие это добровольцы. В лучшем случае – юнкера и кадеты. Но большинство – лицеисты, студенты и… даже гимназисты. Вот кто будет защищать теперь Ярославль!

Константин задумался.

- Ты сказала, что я могу чем-то помочь вам? - спросил он.

В этот момент их глаза опять встретились.

– Говори, чем помочь? Сделаю все, что смогу!

- Костя! На один Ярославль надежды мало. Нам нужна подмога! – взмолилась Валентина. – Как можно больше добровольцев! Нужно поднять крестьян из ближних волостей! Это будет сделать очень не просто. Но есть оружие! Ты ведь, насколько я помню, живешь в селе?

- Да, в Диево-Городище!

- Вот и прекрасно! - обрадовалась она. – Сейчас я сведу тебя с нашим штабс-капитаном. Он как раз занимается крестьянским восстанием. Сможешь помочь поднять село Диево-Городище!? Это очень нужно!

- Постараюсь! – твердо ответил офицер.

***

Пожилой суховатый и скуластый штабс-капитан Георгий Михайлович Вознесенский сидел на учительском месте и с интересом изучал Константина. Он уже сделал для себя какие-то выводы. Взгляд его переметнулся по классу, остановившись на портрете Пушкина, потом на Жуковском. Это был по натуре человек активный, хорошо знавший классику и интересовавшийся вообще многим. Перемешав ложечкой сахар в только что заваренном чае, он вновь взял в руки карандаш.

- Так, значит, господин подпоручик, вы не были на фронте? – заметил он, вновь изучая взглядом сидевшего перед ним молодого человека.

- Никак нет.

- Ну, что ж, - снисходительно подытожил Георгий Михайлович. – Это, конечно, не плюс в наших обстоятельствах. Однако ж, офицерские курсы и боевую подготовку вы прошли, обращаться с оружием умеете.

- Да - с, умею.

Штабс-капитан многозначительно задумался, словно учитель в кадетском корпусе, каким, возможно, он и являлся, и перешел на более деловой тон. Чувствовалось, что времени у него в обрез.

- Что ж, Константин Александрович, борьба, как вы понимаете, нам предстоит не легкая. Первый шок для большевиков прошел. Теперь они стягивают силы к Ярославлю. Красные отряды уже обстреливают наши позиции на Вспольинском поле. Но железнодорожный мост через Волгу и весь район Твериц находятся, по-прежнему, под нашим контролем. Надеюсь, так и останется. Мы приложим все силы, чтобы его удержать!

Ваша задача – помочь военному эмиссару Северной добровольческой армии поднять на борьбу с большевиками Диево-Городищенскую волость. Насколько я знаю, это экономически благополучная территория с крепкими крестьянскими хозяйствами. Есть надежда, что крестьяне нас поддержат? Как вы считаете?

Константин задумался. Он и сам был из крестьян, но только богатых, торгующих. Его покойный отец, а теперь мать со старшим братом имели в селе Диево-Городище трактир и лавку. Одним словом – целое состояние.

- Но есть существенная проблема, - продолжал Вознесенский, не дожидаясь ответа. Крестьяне – народ не очень надежный в плане военной организации. Земля их прочно притягивает к своим хозяйствам. На вооруженную борьбу против большевиков их поднять сложно. Возможны проблемы политического характера.

- Какие? – не понял Константин.

- Ленин наделил крестьян землей, что существенно осложняет наши задачи. Разгон Учредительного Собрания для многих сознательных крестьян фактор неприятный. Однако еще не повод, чтобы браться за оружие. Ведь главное для крестьян – это земля и хлеб.

Но есть важные аргументы и в нашу пользу. Это участившиеся реквизиции, которые точно крестьянам не по душе. Совнаркомом вводит продовольственную диктатуру. Попробуй, продай хлеб в городе, даже если он у тебя есть! Тут же изымут большевики, а то еще и побьют, а при сопротивлении – и к стенке поставят. Такие случаи уже были. Вот это для нас – самые важные доводы! Как вы, Константин Александрович, в плане ведения агитации?

Константин смутился. В политических спорах он был полным дилетантом.

- Политика - не моя стезя, - ответил он.

- Да не волнуйтесь вы! - ехидно усмехнулся штабс-капитан Вознесенский. – Вести политическую агитацию вам самому не придется. В Диево-Городище приедут наши опытные агитаторы, члены партии эсеров. Они прекрасно знают, как говорить с крестьянами на понятном им языке. Ваша задача завтра вместе с нашим эмиссаром – привезти в село оружие со складов, созвать крестьян на волостной сход, запустить агитаторов, сформировать штаб восстания. Назовем его, скажем – «Комитетом защиты Родины и Свободы» - как составная часть нашей главной организации.

Вам предстоит избрать в штаб надежных людей. Во главе штаба должен быть военный эмиссар Ярославского отряда Северной добровольческой армии, а его заместитель – гражданский человек. Глава штаба должен заниматься военными делами – записью добровольцев, формированием вооруженных крестьянских отрядов, созданием оборонительных рубежей. А его заместитель – выдачей пропусков гражданским лицам, снабжением и продовольствием. Прежде всего – организацией питания для добровольцев! Рекомендую при формировании штаба опираться на бывших волостных старшин, земских активистов, сельскую интеллигенцию, духовенство. Ну и сами, конечно же, вы, Константин Александрович, должны войти в штаб! Вы – главная опора нашего военного специалиста, эмиссара в Диево-Городищенской волости. Вам понятны задачи на завтрашний день?

- Так точно, господин штабс-капитан! - согласился Константин.

- Минимальная для вас задача – вооружить крестьян и организовать оборону против большевиков!

- А максимальная?

- А максимальная будет посложнее, - многозначительно вздохнул Георгий Михайлович. – Было бы неплохо, а точнее – крайне важно уговорить крестьян присоединиться к ярославскому добровольческому отряду в Тверицах. Вы, как военный человек, должны понимать – стабильные вооруженные отряды для нас предпочтительней стихийного крестьянского сопротивления. Если вам удастся уговорить их вступить в ярославский отряд Северной добровольческой армии – мы вам будем очень признательны!

Вот так, Константин Александрович. Все ли вам понятно? Есть у вас вопросы?

- Вопрос один, господин штабс-капитан, - встал Константин, - Кто назначен эмиссаром в Диево-Городищенскую волость и где я должен завтра, или сегодня с ним встретиться?

Не беспокойтесь, - улыбнулся офицер штаба, глотая остывший чай. – Этот человек, наверно, вам хорошо знаком? Он из местных смекалистых крестьян, но, при том, опытный боевой офицер с блестящей политической подготовкой. Он – активный член партии эсеров. Недавно вступил в «Союз защиты Родины и Свободы», который поднял восстание в Ярославле. Это поручик Федор Давыдовыч Конов!

Штабс-капитан Вознесенский был опытный психолог и сразу заметил, что при слове «Конов» молодой офицер нахмурился.

В этот момент перед Константином промелькнуло еще не так давно ушедшее детство в родном Диево-Городище. Такой же жаркий летний день. Кулачные бои на берегу Волги между крестьянскими детьми. Троицкие против смоленских. Эта извечная вражда… Давнее соперничество между двумя половинами села. Троицкая половина относилась к Троицкой церкви, а смоленская – к Смоленской церкви.

Федька Конов был намного старше Кости. Почти ровесник брату Павлу. Этот черноволосый, коренастый, сильный и задиристый парень, сын мелкого лавочника, считался известным вожаком смоленских парней. А Павел Саврасов – лидером ребят из Троицкой половины.

У Конова было в селе прозвище – Чухонец. Это - скорей насмешливое прозвище. Ведь род его происходил от финнов, которых русские почему-то считали немного заторможенными, недалекими.

На самом деле Чухонец был отнюдь не глупым парнем. Он хорошо учился в школе. Быстро освоил торговое дело отца. Но, в то же время, был горяч и задирист.

А в драке Конову почти не было равных. Константин вспомнил, как нередко Федька гонял его, еще совсем маленького пацаненка по селу на потеху своим товарищам, пока кто-нибудь из старших, либо брат Павел не спасали совсем выбившегося из сил бедолагу. Пьяный дебош Конова в клубе частного труда, в том памятном тринадцатом году, когда молодой юноша впервые познакомился с очаровательной актрисой Валентиной Барковской, надолго остался в памяти Константина. Но все это казалось теперь таким далеким… Особенно перед важной предстоящей задачей, которую поставила ему судьба и… Валентина.

- Ну, так что, господин подпоручик? – с некоторой опаской одернул его штабс-капитан Вознесенской. – Вы готовы оказать помощь нашему эмиссару поручику Конову?!

- Готов! – без колебания ответил Константин.

- Вот и славно! – обрадовался Вознесенский, встав со стула и направившись к окну. - Конов будет ждать вас с оружием завтра в селе, - продолжал «учитель». – Винтовки и пулеметы вы доставите из Твериц. Вам выделят для этих целей машину. А мы Конова в ближайшее время, вероятно, не увидим.

Он посмотрел в окно и о чем-то задумался. Затем повернулся к Константину и произнес:

- А Павел Саврасов – ваш родственник?

- Он мой родной брат, господин штабс-капитан! А что? – с удивлением, даже со страхом в голосе проговорил молодой офицер. Его сильно удивило и насторожило, почему Вознесенский спросил про брата?

- Ваш брат – работник исполкома волостного Совета крестьянских депутатов?

- Кажется, да…, - испугался Константин. – В этот момент он вспомнил, что его родной брат, действительно, работает на советскую власть. Какая, однако, в штабе Перхурова прекрасная осведомленность! Ничего не скроешь…

- Да не волнуйтесь вы! - подбодрил его Вознесенский. – Ничего предосудительного! То есть… Одним словом… Просто я должен вам теперь это сказать… Точнее, предупредить! И одновременно предостеречь Конова, задача которого – арестовывать всех сторонников советской власти .

Ваш брат Павел Александрович Саврасов не только работник исполкома волостного Совета. Он – наш человек, специально внедренный к большевикам. Вы должны знать, что Павел – наш разведчик! Только прошу - никому ни слова! Можно сказать только Конову.

Это стало настоящим шоком для Константина.

***

По телефону штабс-капитан Вознесенский связался с начальником белогвардейского отряда в Тверицах. На Диево-Городищенскую волость предполагалось выделить сто винтовок, три пулемета «Максим», двадцать револьверов. Все это необходимо было еще переправить через Волгу, снабдить патронами, погрузить на машины или телеги. Выезд в село намечался на утро следующего дня.

Утром 7 июля Константину следовало явиться к начальнику Тверицкого отряда и проверить готовность боекомплекта, затем сопровождать оружие в Диево-Городище. Времени же было – около часа дня 6 июля. И до наступления следующих суток молодой человек мог считать себя вполне свободным.

Покинув гимназию Корсунской, Константин направился по многолюдной Большой Рождественской улице к дому своего дяди Ивана Николаевича Саврасова. Не доходя до Мукомольного переулка, на левой стороне, он увидел знакомый двухэтажный дом с бакалейной лавкой на первом этаже.

Дверь открыл сам Иван Николаевич. Сегодня он был очень сильно взволнован. При виде племянника, да еще в офицерской форме, лицо его так и засияло:

- Кто пришел! – радостно воскликнул он, от души обняв Константина. – Ты, конечно, уже знаешь обо всем… Какая радость! Полковник Перхуров – молодец! Лихо все провернул! По такому случаю – праздничный обед! К столу! К столу! Все уже накрыто!

Молодой человек вошел в давно знакомую ему теплую и уютную гостиную, где бывал не раз. Здесь, на мягких стульях за широким столом уже сидели милая и обаятельная Ирина Сергеевна, тетя Константина, а также двоюродная сестра Соня, как всегда аккуратная и немного замкнутая. В свои тридцать лет она так и не вышла замуж. Работала домашней учительницей в богатой семье.

- А где Надя? – спросил Константин, заметив отсутствие младшей сестры, семнадцатилетней кокетки и непоседы, которую все здесь просто обожали. Она была душой этого дома, любимицей своего отца.

- Ах, Надюша вот-вот должна вернуться! – ответил Иван Николаевич, с волнением расхаживая по комнате. – Утром убежала вместе со своим другом кадетом Волковым прокламации раздавать! Не сидится дома то. Да и как им усидеть, молодым, когда в городе такие события происходят!

Не успел он это сказать, как внизу зазвенел колокольчик. Раздался шум быстрых, твердых шажков по лестнице. И вот в гостиной, около белой голландской печи предстала стройная розовощекая красавица с прекрасной прической, поднятой кверху, в элегантном бархатном платье с расширенными в плечах рукавами. Во всех ее движениях и походке чувствовалась энергия и устремленность, яркость такого еще молодого, но незаурядного характера.

Константин был восхищен Надей. Веселая и игривая, непоседливая двоюродная сестра ему нравилась еще ребенком. Теперь же это была настоящая барышня, разглядывающая его с нескрываемым восхищением, как офицера. Ее радостный взгляд был полон обаяния и задора.

- Здравствуй, братец! – весело бросила она ему и присела рядом на стул.

- Здравствуй, Надюша! – улыбнулся он.

- Ну, что ж, родственники! – привстал Иван Николаевич, открывая шампанское. – Я хочу поднять этот бокал за наших спасителей, за храбрых молодцов, офицеров из организации «Союз защиты Родины и Свободы», которые сегодня утром, когда мы все еще спали, одними из первых в России подняли народ на борьбу с советами, с большевиками и скинули эту злобную, преступную власть в Ярославле! За Перхурова!

Все оживленно придвинули бокалы. Раздался звон легкий и воздушный. Только старшая сестра Соня почему-то оставила свой бокал на столе.

- А ты, что, доченька, не с нами? – удивился отец семейства.

- Да бог с вами! – еле слышно пододвинула она свой бокал, с каким-то отчаянием и сожалением глядя на отца. - Вы радуетесь, да? И думаете, что все уже закончилось? Наивные, - добавила она с насмешкой. – Вы видели лица рабочих, красногвардейцев? Не сегодня. Вообще… Да не отдадут они нам ни Ярославль, ни Россию! Вот погодите! Я чувствую, все это очень плохо кончится…

Старшая сестра со вздохом перекрестилась.

- Не отдадут!? – разозлился Иван Николаевич, явно не ожидая от дочери такой выходки. Он нахмурился. – А вот мы их штыками, штыками!

- Опомнись, отец! – не унималась Соня. – Штыков не хватит! Их намного больше. Они верят Ленину! Он дал им землю, фабрики и заводы! Они очень организованны и решительны! Не то что мы с нашим интеллигентным воспитанием… Погодите, соберутся силами и здесь начнется ад! Самый настоящий ад!

- Ты, что, типун тебе на язык! – испугалась добродушная и набожная Ирина Сергеевна.

- А вот увидите! – отрезала Соня и удалилась в свою комнату. Праздник был напрочь испорчен.

- Ну, вот! – присел Иван Николаевич, сильно расстроившись. – Грех… Грех… Это грех…

- Отчего же, папа? – вдруг раздался сквозь сдавленную тишину ободряющий голос Нади. – А я верю в нашу победу!

Девушка повернулась к отцу. Ее юный взгляд был полон отваги.

- Я была только что в городе. На улицах народ ликует! Это все не может быть просто так! Значит, народ чувствует правду! Значит, правда на нашей стороне!

Она говорила смело, не сомневаясь в своих словах.

- Пусть даже прольется кровь! Без этого, наверно, нельзя! Она должна пролиться! Без крови, без упорства победы не бывает! – продолжала Надя.

- Соня, возможно, права, - вздохнул отец. - Будет страшная кровь, Надюша…

- Ну и пусть! – повернулась она к Константину. – Ведь у нас есть защитники, офицеры! Нас не так мало! У нас есть лидер – Перхуров! Разве не так, братец? Скажи?

Теперь настала очередь смутиться офицеру. Константин не знал, что ответить.

- Скажи, Костя?! – повторила девушка, испытывающее глядя на него.

- Надя, я не знаю? Это не просто…, - начал он.

Константин вспомнил свои утренние мысли, встречу с Валентиной, всеобщее ликование при виде Перхурова. Он воспрянул духом.

– Это, Надя, – дело чести и совести каждого. Я не могу ответить за всех. Но за себя скажу! Сегодня я записался в Ярославский отряд Северной добровольческой армии. Значит, будем биться с большевиками! И мы победим!

- Вот! Вот это и есть наша надежда! – опомнился Иван Николаевич и прослезился. – От таких как Костя будет теперь зависеть наше будущее. Будущее всей России!

- Давайте, друзья, за нашу надежду, за Северную добровольческую армию! – поднял отец второй бокал.

Не успели они приблизить бокалы, как с улицы донеслось отдаленное эхо глухих, как показалось Константину… выстрелов. Стреляли из винтовок. Судя по направлению звука, стреляли где-то за Которослью, за Американским мостом в районе Большой Московской улицы. Мост был совсем рядом. В квартале отсюда.

В первое мгновенье все оторопели. Страшные отзвуки не утихали.

- Что это? – испугалась Ирина Сергеевна.

- Началось? – тихо спросил Иван Николаевич, вопросительно глядя на племянника.

- Это перестрелка, - с дрожью в голосе ответил Константин.

- Я сбегаю, узнаю?! – встрепенулась Надя.

- И не думай, не пущу! – опомнилась Ирина Сергеевна, и на лице ее четко обозначился непритворный материнский страх. – Даже носа на улицу не смей показывать!

- Я сам схожу, до Богоявления…, - решил Константин.

- И я с тобой! – спохватился дядя.

Они спустились по крутой деревянной лестнице на улицу. Здесь царило настоящее столпотворение. Мимо них в сторону площади пронеслись двое конных всадников. Назад с Богоявленки уже бежали перепуганные горожане, еще несколько минут назад ликовавшие от радости и боготворившие Перхурова.

Константину и Ивану Николаевичу было хорошо видно, как оживленная площадь почти полностью опустела. Теперь там свистели пули.

В панике добровольцы пытались соорудить из мешков перед входом в гимназию Корсунской некое подобие баррикады. Двое волокли пулемет. Один доброволец вдруг вскрикнул и упал. К нему подбежали. Но он так и остался лежать на мостовой. Пулемет оттащили и спешно установили над мешками.

- Вот и первые жертвы…, - промелькнуло в голове у Константина.

- Орудие, орудие тащите! – орал офицер средних лет на углу Большой Рождественской и Богоявленской площади, нервно покусывая перчатки. – Да быстрей, олухи!

Мимо них перепуганные юноши-добровольцы, вчерашние гимназисты, уже толкали не очень тяжелую мелкокалиберную пушку. Рядом на телеге лежали ящики со снарядами.

И вдруг среди всей этой суматохи на крыльце главного входа вновь появился хладнокровный, невозмутимый Перхуров. Не пригибаясь к земле, он спустился на мостовую и встал около пулемета. Над мешками виднелись его голова и фуражка.

- Не дрейфь, ребята! – сказал он, опытными отеческими руками заправляя пулеметную ленту. – Пытаются взять на испуг. Не выйдет! Впереди у моста наш заслон. Им сюда не прорваться!

- Вот, так! - подбодрил Перхуров добровольца у пулемета. – А теперь – лупи по мосту! Пусть там они заткнутся!

Тотчас же пулемет застрочил, после чего ружейные выстрелы на той стороне Которосли поутихли. Через некоторое время и пушку вывели на позицию.

- Пальнуть, что ли? – обратился к Перхурову командир орудия.

- Успеется…, - отмахнулся полковник. – Сейчас все стихнет. Берегите снаряды!

- Что, красная гвардия перешла в наступление? – спросил один доброволец.

Перхуров нахмурился.

– На стороне большевиков выступил 1 – й Советский полк, который обещал соблюдать нейтралитет, - ответил он раздраженно. - Только что они отбили у нас железнодорожный вокзал. Идут бои на той стороне Которосли… Но это нормально! Редко, когда победа достается легкой ценой. Значит, будем воевать!

- А что в Москве?

- Да пока не начинают? Ждем! – отрезал полковник и направился назад в здание.

Так гимназия Корсунской, находящаяся на удобном перекрестке путей, выбранная предводителем восстания местом размещения штаба, в одно мгновение оказалась на передовой линии огня. Во втором часу дня положение Ярославского отряда Северной добровольческой армии существенно осложнилось. Широкий фронт протянулся по берегу реки Которосли от Коровников до Вспольинского поля. То тут, то там за Которослью слышалась ружейная пальба. Это перешли в наступление части 1 – го Советского полка, расквартированного на Большой Московской улице, и быстро вступившие в бой вместе с ними рабочие отряды красной гвардии. Они вытесняли к центру города небольшие группы добровольцев. Главный железнодорожный вокзал города, находящийся на той стороне Которосли, сразу оказался под их полным контролем. Красные действовали решительно. Сдавшихся в плен добровольцев и всех, кто пытался оказать им поддержку, тут же расстреливали.

Впрочем, подобное развитие событий было ожидаемо. На городской стороне реки Которосли Перхуров успел создать первые оборонительные рубежи. Две пушки и два броневика надежно держали фронт на тех участках, где красные отряды безуспешно пытались прорваться в центр Ярославля. На колокольнях церквей, которые возвышались над застройкой кварталов, белые установили пулеметы.

Это было начало. Начало того, что позже громким эхом отзовется в сердцах многих ярославцев. Станет и спустя долгие десятилетия предметом споров местных историков, непримиримых разногласий, войдет в кровь, в гены простых обывателей. Ярославское восстание! Но не весь город поддержал его. Это была гражданская война на земле древнего Ярославля…

Вернувшись с Богоявленки в дом на Рождественской улице, Константин начал собираться. Он понимал, что теперь многое зависит от того, какую поддержку окажут восставшему Ярославлю жители уездов, крестьяне ближних сел и деревень. Будет ли отодвинут фронт от города? Пополнят ли крестьяне ряды добровольцев? Все это зависело теперь, в том числе, и от него.

Оставив в гостиной перепуганную Ирину Сергеевну и простившись с Иваном Николаевичем, для которого увиденное на площади стало страшным потрясением, молодой офицер начал спускаться по деревянной лестнице вниз. Неожиданно его сзади окликнули. Это была Надежда Саврасова. Семнадцатилетняя девушка догнала Константина и прижалась своей горячей щекой к его лицу.

- Костя! - шепнула она ему. – Мой друг Андрей Волков, выпускник кадетского корпуса, тоже записался в добровольцы! И я не останусь в стороне! Буду помогать вам, где получится. Запишусь сестрой милосердия!

- Надя! Ну, зачем? – попытался было возражать Константин.

В ответ она ухмыльнулась яростно, не по-детски нахмурив брови.

- Не отговаривай меня! – твердо сказала девушка. – Буду! Я должна!

- Как знаешь, - согласился офицер, любуясь своей бесстрашной сестренкой.

Она не уходила.

- Надюша, я б на тебе женился, не будь ты моей близкой родственницей! – улыбнулся он. - Ей богу женился! Повезло твоему Андрею Волкову…

В ответ Надя прижалась к его щеке еще раз и нежно, по-дружески поцеловала. И бросила ему в карман офицерской гимнастерки что-то легкое, почти невесомое.

- Посмотришь потом…, - вздохнула она. – Только не смейся.

- Клянусь, не буду, - пообещал Константин, нежно глядя ей вслед. – Береги себя, Надя!

И вышел из дома.

Поздно вечером у парома через Волгу Константин вспомнил о том, что бросила ему в карман сестренка. Он быстро нашел тот самый предмет, которым оказался небольшой листочек бумаги. Это были стихи:

Полковнику Перхурову посвящается.

Суровый взгляд немного хмурый –

Свобода Родине! Прославь

Твое явление, Перхуров!

Ты слышишь, древний Ярославль!

В погонах новых и блестящих,

Ты храбрым подвигом своим

Вновь разбудил наш город спящий,

И мы тебя боготворим!

Я верю, правда есть на свете,

Когда страна идет ко дну!

Лети над Волгой свежий ветер,

Неси нам мир и тишину!

- Ах, Надя, Надя! Какие немного наивные, но прекрасные стихи! - подумал Константин. – Каких хороших людей воспитывает наш город! Выпускница Мариинской женской гимназии, красавица! Что ждет тебя теперь?

Началась переправа. Константин отправлялся за Волгу, в Тверицы.

***

Что за былинный богатырь мчался по широкому картофельному полю на лихом коне, поднимая с земли клубы серой пыли. Его «крылатый» скакун, казалось, молил о пощаде, тяжело вдыхая ноздрями жаркий июльский воздух. Крупный мускулистый темноволосый всадник в офицерской гимнастерке то и дело погонял одной рукой и без того загнанного коня. В другой руке он держал блестящий новый револьвер.

Этот решительный и непреклонный всадник на самом деле был не былинный богатырь, а военный эмиссар полковника Перхурова в Диево-Городищенской волости, член партии правых эсеров Федор Давыдович Конов по прозвищу Чухонец. Вот уже с раннего утра 7 июля он носился по полям да окрестным деревням, созывая крестьян на волостной сход. В своей ярости и злобе к большевикам Федька Конов был неистов. Он лютовал, восторженно оглашая всю ближнюю округу новостями из губернского города. Тех же, кто, по его мнению, перед большевистской властью пресмыкался, он мог сгоряча и плеткой огреть. А попадись ему настоящий большевик… Лучше не загадывать. Слишком

зловеще смотрелся в его руке этот самый револьвер.

- Кончилась власть большевиков, мать твою! - орал он, подвыпивший, во всю свою молодецкую глотку, наседая на коня. - В Ярославле - восстание! Во всех крупных городах Поволжья - восстания! В Москве уже нет проклятых большевиков!

То, что в Москве нет большевиков - это он, конечно, привирал, пользуясь информацией трехдневной давности, да еще и прочитав прокламации штаба Перхурова, за которыми Федька ездил вчера в Тверицы. Но на такие мелочи Конов не обращал внимая, полагая, что для воодушевления людей в борьбе с ненавистными большевиками все средства хороши. Свой успех этот лихой офицер привык брать наскоком или нахрапом, предпочитая внушительный экспромт кропотливому планированию, экспрессию обдуманности и взвешенности. Чаще всего ему это удавалось, потому что Федька Конов был, вообще-то,

башковитый парень. Его смелость, напористость и решительность пользовались признанием как среди женщин на гражданке, так и среди солдат на фронте.

Кому была война, а кому - мать родна… Совершив несколько внушительных и смелых вылазок на фронте, Конов получил георгиевский крест и направление в полковую разведку, где дослужился до весомого офицерского звания - поручика. А дальше - революция и всеобщее брожение умов. Правда, и здесь предприимчивый офицер оказался, как рыба в воде. Сразу записался в партию эсеров и начал выступать на митингах. Его заметили и выдвинули в полковой комитет, затем в дивизионный комитет. От Конова стало зависеть многое. Наступать, или не наступать, митинговать, или не митинговать, казнить, или миловать. Но пределов разума городищенский аполлон, все ж, не нарушал, чересчур не лютовал и, к тому же, отличался деловой хваткой. За это его ценили и офицеры, и солдаты.

Октябрьскую революцию он встретил, почти не просыхая от обильных выпивок с офицерами дивизионного комитета. Но вскоре понял, что большевики - его непримиримые враги. Ведь по своей натуре Федька Конов был торгаш и единоличник. Весь в отца. А посягательство на частную собственность он воспринял вообще как посягательство на свою свободу, которой он дорожил с детства.

День 7 июля 1918 года казался честолюбивому Чухонцу собственным триумфом. Рано поднявшись и сколотив группу крепких парней, знакомых ему еще по юношеским кулачным боям, дернув, как полагается, для рывка огненной водицы, Федька начал восстание в селе Диево-Городище. В начале, он захватил общественный дом, где находились помещения исполкома волостного Совета крестьянских депутатов и почтово-телеграфная контора. Ворвавшись в здание, словно шайка бандитов, его молодчики побили старого писаря, подвернувшегося им под руку, но цели своей так и не достигли. Председатель волисполкома Гурин и Павел Саврасов уже успели скрыться.

Тут же Чухонец заставил молодую телеграфистку, изрядно перепуганную подвыпившими гостями, отправить срочную телеграмму в Ярославль, где сообщалось, что большевистская власть в Диево-Городищенской волости свергнута. Что он, белогвардейский эмиссар Федор Конов, берет на себя всю полноту ответственности за вверенную ему территорию и право сформировать местный «Комитет спасения Родины и Свободы».

Отдав распоряжение о подготовке волостного схода своим помощникам, Конов сам сел на коня и начал объезжать окрестные деревни, созывать народ на это важное мероприятие. За полчаса до полудня лидер восстания привязал уздцы своей уставшей лошади на Торговой площади села Диево-Городище около хорошо известного всем трактира Саврасовых. Здесь уже начал собираться народ. Юные добровольцы, которых еще утром Кононов уговорил войти в белогвардейский отряд, и сельская детвора готовили возле часовни Николая Чудотворца, что на волжском берегу у пристани, некое подобие трибуны из бревен и ящиков. Одним словом, работа кипела.

Крикнув за собой двух парней покрепче, офицер направился к каменному двухэтажному белому флигелю, где на первом этаже находились комнаты Павла Саврасова с семьей. «Ну, вот, Пашка! - подумал главарь белого восстания. - Напрасно ты скрылся из Городищ. Теперь я вытрясу всю душу у твоей супруги Ольги! И детей припугну. Пусть раскалываются, где их батька скрывается!»

Гремя шпорами, он пинком распахнул дверь в большую гостиную,

где в этот момент сидела жена Саврасова с сыновьями - пятилетним

Генашей и четырехлетним Пашей.

- А ну, Ольга, вражеская гадюка! - прикрикнул он на молодую симпатичную женщину невысокого роста, дочь купца Нелидова из Больших Солей. - Выкладывай, где твой муженек Пашка скрывается, большевистский прихвостень!? А не скажешь, так я тебя здесь же и пристрелю!

Рука его и в самом деле опустилась на кобуру.

Услышав такое, Ольга встала, как вкопанная. Линии ее бровей сильно напряглись, губы в страхе сжались.

- Выкладывай, кому говорю!

- Не знаю я, ушел еще с утра, - только и сумела выговорить она, закрыв собой детей, играющих на диване.

- Не знаешь, говоришь!? - рассмеялся Конов. - А вот мы сейчас проверим!

Сказав это, он махнул рукой своим молодцам, и те рванули в соседние комнаты.

- Да большие шкафы и сундуки просмотрите! - крикнул вослед,- Вдруг он там прячется. Артист же… Может и в щелочку залезть. Он такой!

- Нет его здесь, не ищите! Не найдете! - презрительно посмотрела на Конова супруга Саврасова, женщина с сильным и стойким характером. - И вообще, по какому праву вы здесь ищите? Я пожалуюсь в милицию!

- В холодной уже твои милиционеры! - расхохотался Конов. - Суда дожидаются!

Он решительно надвинулся на Ольгу.

- И по такому праву, что отныне я теперь здесь волостной начальник, поручик Федор Давыдович Конов! - хлестанул он плеткой по столу. - Поняла, дура! Наша власть теперь, белогвардейская, а ваши Советы приказали долго жить…

В это время вернулись в гостиную два добровольца, которых Чухонец заставил обыскивать квартиру.

- Нет его нигде, Федя! - сказал один.

- Ладно, идите на площадь! - сплюнул белогвардейский офицер. Он и сам хотел было уйти вслед за ними, но вдруг взгляд его остановился на детях Саврасова, понявших уже, что в доме твориться что-то неладное и, поэтому, быстро притихших. Резко развернувшись, Конов стремительно направился к дивану, одним движением плеча оттеснив мать от детей. Он присел на корточки и уставился своими широкими глазами прямо на старшего.

- Это, никак, Генаша?! - сказал он, широко раскрыв рот и показывая мальчику свои большие здоровые зубы. - А меня зовут серый волк! И я тебя съем! Съем! Если ты мне не скажешь, где твой батька прячется!?

- Негодяй! - в страхе закричала Ольга, безуспешно пытаясь защитить ребенка. - Это же дети! Как ты посмел, мерзавец! А еще офицер…

- Но-но! - отмахнулся Чухонец. - Говори, Генаша! Говори, сорванец! А то серый волк из лесу тебя съест!

- Ты, плохой, дядя! - испугался Генаша и заплакал.

При таких словах Конов умиленно улыбнулся, продолжая гипнотизировать ребенка.

- Я плохой… Я знаю… Серый волк и не может быть хорошим! - продолжал он.

Но вдруг Ольга, схватив увесистый подсвечник, как пантера бросилась на него.

- Гад! Не трогай детей! Не смей!

Такой реакции от нее он не ожидал. У матери была крепкая рука.

Удар подсвечника больно пришелся по плечу Конова.

- Ах, ты, гадюка! - закричал он, рассвирепев. - Ты хоть знаешь, дура, что тебе будет за такое? Он достал из кобуры револьвер.

Ольга Ивановна Саврасова в страхе отшатнулась.

- Молиться на коленях будешь сейчас! Покушение на представителя власти! Да я сейчас отправлю тебя в холодную! К твоим любимым большевикам!

- Оставь нас, антихрист! - взмолилась женщина. - Уйди отсюда.

А то народ тебя проклянет!

- Народ!?…. Там народ! Со мной народ! - закричал Конов, показывая одной рукой на площадь, а второй играя револьвером. - Так будете говорить, большевистские выродки!?

Он не закончил и удивленно уставился глазами на дверь, в которую почти бесшумно и легко вошел Павел Саврасов. Вошел со стороны сада, из сеней.

- Так и думал, Федька, что наломаешь ты дров! - сказал хозяин спокойно и осуждающе. - Как тебе не стыдно, представитель власти?! На женщину и ребенка руку поднял!

При этих словах Федька Чухонец так и присел от неожиданности на деревянный венский стул.

- Ты?! Собственной персоной! - удивился главарь восстания. - Ну, ты, Саврасов, артист!

- А ты думал, позволю издеваться над своей семьей!? - возмущенно ответил Павел.

Чухонец тотчас навел револьвер на Саврасова.

- Э, нет! Твои шутки теперь не пройдут! - многозначительно сказал он. - За все ответишь, большевистский прихвостень, оперетка, мать твою…

- Да ты не пыжься, не пыжься…, - усмехнулся Павел Саврасов, подмигнув жене и сыновьям.

- Да я тебя сейчас к стенке! Без всякого суда пристрелю! Учить меня вздумал! - злобно дернул бровями Чухонец. - Готовься к смерти, артист!

- Полегче, полегче, ваше благородие! - отмахнулся Павел, протягивая главарю восстания небольшой аккуратно сложенный листочек. - На-ка лучше, почитай…

Чухонец напряженно уставился глазами в бумажку, где

аккуратным машинописным текстом было выбито:

«Подателю сего, Павлу Александровичу Саврасову, оказывать всевозможное содействие.

Председатель Союза защиты Родины и Свободы

Борис Савинков. (Подпись)»

- Ты, что, из наших!? - чуть не поперхнулся Конов, узнав знакомую подпись. - В Ярославле я тебя не видел?

- А ты и не должен был видеть, - твердо ответил Павел Саврасов, приглаживая широкие усы. - Впрочем, ничего больше разъяснять я тебе не собираюсь. И так достаточно.

- А как же работа в волисполкоме? - недоумевал белый офицер.

- Это прикрытие. Теперь все ясно?

- Да-с! - только и сумел выговорить Чухонец, сменив тон и начиная заискивать.

В разгар этой словесной баталии никто не заметил, как сквозь многолюдную уже Торговую площадь, занятую последними приготовлениями к назначенному на полдень волостному сходу, проехал новенький английский автомобиль. Разгоняя в разные стороны толпу крестьян, он повернул на Волжскую набережную возле часовни Николая Чудотворца и остановился около белого флигеля домовладения Саврасовых. Из машины вышел молодой красивый офицер и быстро вбежал на крыльцо.

- Константин! - воскликнула Ольга, первая заметив деверя.

- Костя! - обрадовался Павел.

«И этот тоже… с повязкой добровольца», - подумал Конов.

- Успел! - сказал молодой офицер, лишь только оказался в гостиной. - Господин поручик Конов! - продолжал он, протягивая запечатанный конверт лидеру восстания. - Вам депеша из штаба Ярославского отряда Северной добровольческой армии!

- Посмотрим! - стараясь выглядеть невозмутимым, ответил Конов, разрывая запечатанный конверт. При этом было заметно, что руки его нервно дрожали.

Вот что там он прочитал:

«Подпоручик Константин Александрович Саврасов направляется в Диево-Городищенскую волость для оказания помощи белому движению и организации крестьянского сопротивления. Саврасову К.А. надлежит сформировать добровольческий отряд боеспособных крестьян Диево-Городищенской волости и направить его для подкрепления отряда Северной добровольческой армии в Ярославль (в Тверицы). Конову П.А. приказано содействовать Саврасову К.А. в деле формирования добровольческого отряда.

Уполномоченный Ярославского отряда

Северной добровольческой армии по крестьянским делам

штабс-капитан Г.М. Вознесенский (Подпись).»

- Что ж, - вздохнул Конов, косо взглянув на Константина, вчерашнего молокососа, которого он гонял несколько лет назад по пыльным сельским улочкам. - Подчиняюсь решению штаба. Вот только с вооружением у нас плоховато. На всех добровольцев в селе пять охотничьих ружей да один револьвер. Я просил прислать нам побольше…

- Мы привезли из Ярославля вооружение на одну роту! - прервал его Константин. - Пока все это разместили в общественном доме. Вместе со мной приехали из Ярославля агитаторы.

- Похвально! - заметил Чухонец, все еще настороженно оглядывая братьев Саврасовых. - Надеюсь, в моей работе штаб еще нуждается?

- Так точно! Вам предписано сформировать Комитет защиты Родины и Свободы на волостном сходе и возглавить добровольческий отряд здесь, в селе. Подготовить село к возможному наступлению советских отрядов.

- Что ж, - ехидно усмехнулся Чухонец. - Стало быть, роли распределены. Сейчас начнем представление… Простите, волостной сход. Все актеры в сборе… Тогда, господа, прошу вас следовать за мной, на площадь!

Он собрался уже выходить из гостиной.

- Постойте! - одернул его Павел Саврасов. - Не все так просто. Мне нужно играть свою роль до конца. Роль сторонника советской власти. Никто меня не должен видеть вместе с вами. Иначе возникнут вопросы - почему я не арестован. Так постановил штаб. Я не должен пока раскрываться. Пока - до полного успеха восстания…

- И, правда?!…. - в некотором замешательстве заметил Чухонец.

- Как же мы тогда поступим?

- Вы меня не видели, господа. До вечера я буду скрываться здесь, в селе, а вечером, когда стемнеет, переправлюсь на ту сторону Волги. Моя задача наблюдать за продвижением советских отрядов к Ярославлю.

- Бог в помощь! - одобрительно кивнул Конов.

* * *

Площадь у трактира Саврасовых оживленно гудела. Крестьян собралось так много, что от торговой лавки Снигирева до пристани невозможно было пройти. Приходилось протискиваться сквозь толпу, расталкивая других локтями. В центре этого многолюдного волостного схода стояла маленькая и изящная, в своей монументальной неподвижности, часовня Николая Чудотворца. Казалось, сам святой Николай сегодня присутствовал здесь. Вот только не понятно было - радостен он или суров? Любимая народом икона блестела в окне часовни и хорошо была видна с пристани.

Жители села Диево-Городище неторопливо обсуждали последние новости. Некоторые в задумчивости сидели на завалинках. У часовни возле трибуны стояли новоявленные добровольцы с винтовками, сельская молодежь. Также было много семейных мужчин средних лет. Немногочисленные крестьяне из ближних деревень разместились чуть поодаль, каждые особнячком. Были здесь и представители Прусовщины - жители ближнего села Прусово, до которого тоже доскакал в это утро Федор Конов. Много пришло на сход женщин из Городищ. Некоторые из них зачем-то захватили из своих домов вилы. Так они и стояли с вилами, словно вот-вот готовые ринуться в бой.

В бой! Это понимали все, кто пришел сегодня на площадь. И то, что бой будет, не вызывало сомнений. Суровая, прохладная нервозность чувствовалась в июльской атмосфере. Но нужно ли это селу? Есть ли смысл? Вот какой вопрос витал в мыслях здешних крестьян. Что там произошло в Ярославле? Говорят, успех белых? Но успех ли? Настолько прочен этот успех? Не проще ли разумно обождать, отсидеться дома, не лезть на рожон? Пусть успех разовьется, обрастет крыльями, поднимется в небо, чудной жар-птицей пролетит над старинным волжским селом и, словно древнее Диво опустится на площадь и румяной русской красно девицей подойдет к каждому с хлебом-солью и водочкой, распахнет двери трактиров и чайных, наполнит их пряным запахом жареных пирожков и хлеба, баранок и конфет. И, словно по велению волшебной палочки, кончатся голод, реквизиции и продразверстки, крестьянские хлебные бунты. И вновь будет изобилие, как в том немыслимо далеком и счастливом тринадцатом году.

Не надеялся на легкий успех только что приехавший, уже не молодой, вислоусый агроном Николай Мамырин, член партии эсеров. Наверно, были солидарны с ним и другие агитаторы, стоявшие рядом на трибуне. Был здесь, конечно же, лидер восстания Федор Конов, и еще один офицер из Ярославля, присланный на подмогу. Чуть в стороне от них, на краю только что сооруженной площадки для выступающих находились Константин Саврасов и Михаил Семенович Щеглов. Последний - мужчина средних лет, из богатых сельских крестьян. Конов уговорил его войти в Комитет.

- Барыня, барыня! - зашептали на площади в тот момент, когда из лодки на пристань вышла молодая, стройная в длинном нарядном платье женщина. Она была очень красивая, русоволосая с прекрасными голубыми глазами и немного строгим, но приветливым взглядом. Смелость, ум и воля чувствовалась в ее взгляде, желание идти на что-то до конца, не останавливаясь, не оборачиваясь на толпу. Идти к своей заветной цели. Идти только вперед. Это была Софья Леонидовна Богородская, дочь землевладельца из села Введенское, что на противоположном берегу Волги от Диево-Городища. «Барыня» под одобрительные возгласы молодых парней взошла на трибуну, протянув свою прекрасную стройную ручку Федору Конову, бывшему сельскому хулигану и главарю народной вольницы. Федька же, не ожидая такого галантного внимания со стороны помещицы, красавицы, выпускницы знаменитых петербургских Бестужевских курсов, растерялся и покраснел. Затем неуклюже, словно медведь, взял ее ручку своей мощной мужской рукой и быстро чмокнул. Это выглядело немного комично со стороны. Впрочем, делало честь лидеру восстания.

- Я не опоздала, господа? - посмотрела она на агитаторов немного растерянно. - Нет?… Ведь сегодня такой важный день!

Федор Конов ответил ей молчаливым восторженным одобрением, затем перевел свой взгляд на собравшуюся толпу.

- Селяне! - громогласно и просто начал он, с каждым словом закипая, словно раскаленный медный самовар. - Я должен сообщить вам радостную новость! Ненавистная всем власть большевиков свергнута сегодня в Ярославле и в Москве! По всему Поволжью начались

восстания против тех, кто узурпировал свободу, разогнал и расстрелял избранное народом Учредительное Собрание, отменил право свободной торговли, морит честных тружеников крестьян голодом, учинил реквизиции хлеба…

Он посмотрел куда-то вперед злобно и с ненавистью.

- А мы, что, хуже ярославцев и москвичей! - рявкнул он на всю площадь, переходя в свой излюбленный экспромт. - Да на кой хрен нам эти большевики?! Мать их за ногу! И мы не лыком шиты! Мы тоже договорились сегодня с мужиками и взяли власть в Городищах! А всех большевиков - на Кокуй! При этих словах он сделал пренебрежительный жест рукой в сторону Кокуя на другом берегу, чуть ниже Введенского по Волге.

Кокуй, в простонародье деревня Новые Ченцы, у жителей Городища не вызывала никаких симпатий. Кроме смеха. Там постоянно садились на мель большие продовольственные баржи, и их владельцы вместе с корабельными матросами жалко и обреченно сидели на берегу, жгли костры. Затем поспевала помощь из села. Начиналась перегрузка товаров на небольшие речные суда, занимавшая немало времени. Местные крестьяне довольно успешно, исстари на ней зарабатывали. А вот приезжие часто проклинали это место. В народе же ходила мудрая пословица: «Толкуй про Кокуй - Городище рядом!» Что означало: капитан, не зевай около Городищ, а то сядешь на мель и будешь куковать….

- Пусть кокуйских гадюк эти большевики кормят! - продолжал Федька, озирая площадь, но не находя пока желаемого одобрения. Лишь несколько дежурных, натянутых коротких смешков. - Пусть сидят на Кокуе да помалкивают, видя, как народ восстал! Сдулись наши сельские большевики и их прислужники, лишь только услышали про ярославское восстание! Подлюга Гурин, председатель волостного Совета, большевик и продовольственный грабитель! Весь хлеб зимой забрал! А в феврале красные изуверы убили троих наших мужиков, жестоко и злобно расстреляли в Тверицах! За что?! Лишь за то, что пытались требовать назад, по справедливости распределить ими же выращенный хлеб! Чтобы накормить свои голодные семьи.

И еще один предатель нашелся, - при этих словах Конов подмигнул Константину Саврасову: извини. Так надо.

- Павел Саврасов, прислужник безбожной большевистской власти, работник исполкома волостного Совета. Тоже бегает где-то по окрестностям. Прячется от нас. Но честных людей большинство! - продолжал он. - Вот и Константин, брат Павла Саврасова, тоже в наших рядах! Он сегодня возглавит отряд добровольцев, которые поедут в Тверицы на помощь белому движению! Вот на таких настоящих офицерах Русь держится!

Константин немного поморщился. Похвальба из уст бывшего сельского хулигана была ему явно не по душе. Казалась какой-то наигранной, неестественной, даже мерзкой. И лишь Софья Богородская, давняя подруга брата, с явным добродушием и трепетом взглянула на него.

- Русь поднимается! - горланил Конов, словно огнедышащий змей. - Сегодня восстало все Поволжье! Весь Урал и вся Сибирь уже под контролем правительства Комуча - законного Комитета Учредительного Собрания! На Дону против большевиков поднялось казачество под руководством старого, авторитетного генерала Алексеева! В Мурманске - союзники…

- Кончай заливать, Федька! - вдруг крикнул один пожилой крестьянин из толпы, мрачно и недоверчиво. - Знаем мы тебя, болтуна! Ты с утра уже, поди-ка, не просыхаешь! Ну и что, что взял власть в Городищах… Долго ты ее удержишь?! В Москве, говоришь, большевиков нет, в Ярославле нет! А вот ко мне вчера родственник из города явился. Со всей своей семьей. Бежал, значит, из твоего града-Китежа, где советская власть сброшена. Брешет он, братцы! Бои идут в Ярославле! В центре города, действительно, белые. И в Тверицах белые! А вот за Которослью - красные! Вечером были сильные обстрелы. Народ бежит. Люди переправляются через Волгу и укрываются здесь, у нас, в Заволжье. А что там в Москве происходит - так нам пока не ведомо. Москва большая.

Услышав такую речь, Чухонец гневно зыркнул глазами на обличителя.

- Ну и что, что бои! - отмахнулся он. - А ты думал, большевики без боя сдадутся? Погоди, добьем их скоро!

- Обождать бы надо…, - послышался крестьянский ропот.

Экспромт явно не имел успеха.

- Да что я, - заговорил Чухонец иначе, увиливая. - Я - мужик простой! Вот пусть наш губернский землемер подтвердит. Вы все его знаете. Он - человек уважаемый, ученый!

Николай Мамырин тотчас же занял место Конова. Говорил он убедительно, со знанием дела. Рассказывал о том, что большевики морят крестьян голодом, изымают хлеб и продовольствие, а распределяют по едокам несправедливо. Что не удивительно. Ведь их классовая опора - не крестьянство, а рабочие, пролетариат. И крестьянам, честным землепашцам ждать от большевистской власти ничего хорошего не стоит. Всех ждут тяжелые времена и постоянные продразверстки. А уж предприимчивым торговцам - и того хуже. Свобода торговли уже, фактически, отменена. Еще немного - и закроют все частные лавки, трактиры. Начнется голод. «Хлеб, - сказал он, - в Ярославле есть. Будет распределен по справедливости на каждую трудовую семью. Но для начала нужно защитить этот хлеб от большевиков. Поддержать Ярославский отряд Северной добровольческой армии!»

Искушенного в крестьянских делах эсера слушали внимательно. Но когда он закончил - площадь, отнюдь, не встрепенулась. Лишь немногие поддержали его призыв аплодисментами и одобрениями.

- Складно он, конечно, говорит. Но что-то боязно. Легко сказать - присоединиться к восстанию, - размышляли одни. - Мы ведь в военных делах люди не опытные. Нас поубивают, а кто семьи наши кормить будет?

- Большевики хоть и безбожники, но землю крестьянам дали, - рассуждали другие. - А эсеры уже были у власти. Но только кормили народ обещаниями. Нет смысла идти, кровь за них проливать.

Одним словом, дело не клеилось. Агитаторы стояли на трибуне с кислыми лицами. Федька Чухонец начинал злиться. Нужен был какой-то порыв. Но кто мог его дать?

Поняв, что все в один момент может рухнуть, Софья Богородская приблизилась к Константину. Глаза ее в этот момент, казалось, горели неистовым пламенем.

- Костя, помоги! - взмолилась она с какой-то искренней обреченностью и даже страхом. - Кто в селе может их уговорить? Поднять на восстание? Иначе нам всем конец…

Молодой человек посмотрел на Софью. Брат Павел питал к ней чистые, нежные чувства. Константин знал - любит и теперь. Но был вынужден жениться на другой. А Софья Богородская - умна, талантлива, принципиальна. И эта принципиальность, смелость, граничащая с отчаянием, уже погубили ее однажды. Стали несокрушимым барьером между их матерью и этой отчаянной женщиной, отдавшей себя в жертву просвещению. Константин задумался. Он понимал, что крестьяне не такие податливые на политические обещания, как жители губернского города. Народ немного темный, скрытный, недоверчивый. Здесь нужен другой подход. А кто для них Федька Конов? Сельский хулиган, болтун, любитель выпить. А Мамырин? Хоть и близкий к крестьянам человек, но все ж господин. А Софья Богородская? Пропасть недосягаемая… Барыня! Хоть и не дворянского происхождения, но дочь крупного землевладельца. Тут, определенно, нужны уважаемые в селе люди. Это, кстати, мысль! Был в Городищах такой человек. Муж старшей сестры Зины - Александр Федорович Вершков. Но его Константин на площади не увидел.

Этот крестьянин, сын владельца самого большого здешнего трактира, пользовался в селе всеобщим уважением. Честь и совесть Диево-Городища - так называли его в народе. Александр Федорович был мужчиной в самом расцвете сил. Тридцать пять лет, хорошо образованный. Он закончил Ярославское реальное училище намного раньше Константина, да и по возрасту годился ему в дядьки. Владелец ветряной лесопилки и мельницы, торговец стройматериалами в селе и в Ярославле, успешный предприимчивый крестьянин, староста сельской добровольной пожарной дружины. В прошлом, как и Павел Саврасов - способный актер местной театральной труппы. Муж любимой сестры очень тепло и трепетно относился к своему шурину.

Зина и Александр Федорович были прекрасной парой. Их брак по-настоящему можно было назвать счастливым. Крепкая творческая семья, двое детей. Гостеприимные комнаты в доме отца, Федора Ивановича Вершкова, расположенные в противоположном от пристани конце Торговой площади, на перекрестке с Ярославской улицей, притягивали односельчан своей теплотой и радушием. Александр Федорович отличался веселым, добродушным характером, трудолюбием. В праздничные дни он часто у себя принимал гостей и близких родственников. Вершков любил в дружеской обстановке обсудить политические новости, почитать газеты, поговорить о жизни губернского города. В его кабинете находилось много книжных шкафов, в которых стояли новинки современной литературы, пьесы, собрания законов Российской империи, труды по философии и астрономии. Он вел собственный дневник и изредка писал стихи. Правда, редко читал их. Стеснялся. Но Константину повезло. Как-то он услышал два стихотворения, под хорошее настроение. Ему понравилось: светлые, искренние стихи. И написаны складно.

А еще у Александра Федоровича, или просто Шуры, как по- свойски называл его Константин, на чердаке дома стоял настоящий телескоп. Бывая в гостях у Вершковых, юноша часто просил посмотреть в него. Это было невероятное зрелище: он видел планеты на близком расстоянии. Ему казалось, что там кипит жизнь. Такая же, как у нас на Земле. Там были горы и пустыни, моря и океаны, там текли реки и бушевали ветры. Все в точности, как здесь. Своячник от души смеялся на Константина. Он прекрасно знал, что на ближних планетах - Луне, Марсе никакой жизни не существует.

- Вот вырастешь, закончишь реальное училище, изобретешь космический корабль и отправишься путешествовать по этим планетам, - говорил он. - Все у тебя впереди… Дварцатый век еще только начался. Но уже столько чудесных открытий, технических свершений - телефон, электричество, автомобиль, аэроплан. То ли еще будет!

Зина (полное имя Зиновея) гармонично дополняла своего мужа. Веселая, задорная и улыбчивая, она всегда элегантно и со вкусом одевалась, была трудолюбивой, хорошей матерью. В молодости, еще до свадьбы, они вместе играли в театральной студии, где и полюбили друг друга. Эта была самая красивая, самая интересная пара во всем селе. Их чувства были настолько сильными и романтическими, что часто дома они и называли друг друга по именам своих любимых звезд - Сириус и Вега…

Но почему-то Александр Федорович Вершков, умудрившийся в разгар революционных событий 1905 года вступить в партию конституционных демократов, в этот жаркий июльский день не пришел на волостной сход?

- Федор Давыдович, как угодно держите народ, - быстро шепнул Константин на ухо Чухонцу, начинавшему уже терять терпение. - Сейчас я приведу сюда человека, которого они послушают. Только не распускайте сход!

И молодой офицер, расталкивая толпу, направился в другой конец площади, к трактиру Вершковых.

Он обнаружил Александра Федоровича сразу при входе в дом. Тот только что вернулся с мельницы, был уставший и чем-то сильно озабоченный. На его простой холщевой рубашке, штанах и в волосах еще виднелись не осыпавшиеся мелкие зернышки. С мрачным видом он отряхивался у порога.

- Костя. Ты?!…. Как давно мы не виделись! - воскликнул своячник, попытавшись изобразить радость на лице. Но это ему не удалось. Слишком мрачные мысли терзали его душу. - Ну, что стоишь, проходи!

Они вошли в большую просторную светлую гостиную с изящной новой мебелью, чисто убранную и совсем недавно вымытую.

- Зиночка, смотри, кто к нам пришел! - крикнул Вершков в соседнюю комнату, где, вероятно, в это время находилась его любимая супруга.

Женщина быстро выбежала в мягких домашних тапочках, в простом платье. При виде брата она заулыбалась, ее веселые глазки засветились радостно и приветливо.

Она обняла его, расцеловала.

- Вернулся, наконец-то! - воскликнула сестра. - У мамы был?

- Нет, Зина, - смутился Константин. - Был только у Павла, да и то спешно, на ходу.

- А не ты ли на машине приехал? - вдруг спохватилась она. - Вот, дура! Видела из окна, но сразу не поняла. Да ты, что - оружие в село привез?! - испугалась Зина.

Казалась, старшая сестра укоряла младшего брата. Она посмотрела на него мягко, но осуждающе. Она ждала ответа.

- Да, Зина! Я привез оружие. Я записался в Ярославский отряд Северной добровольческой армии, - немного стесняясь, сказал Константин.

- Зачем! - голос сестры тяжело задрожал. - Зачем тебе в эти дела лезть!? Пусть Федька Чухонец со своими алкашами бесится! А ты не лезь!

Зиновея Вершкова разволновалась. Она не любила лукавить.

Особенно по отношению к близким людям.

Услышав ответ шурина, Александр Федорович заметно оживился. Чувствовалось, что в душе у него вспыхнул какой-то жгучий, неистовый огонь.

- Ну что ты на него накинулась! - защитил он Константина. - Пусть расскажет, что там, в Ярославле творится? Мы ведь ничего не знаем. А ты, Зиночка, сделай-ка нам пока чайку!

- Да что вы все, с ума, что ли, по сходили!? - разозлилась Зина, недовольно и пристально взглянув на мужа. - Еще раз говорю - никуда ты не пойдешь! И не думай! Ни на сход, ни в добровольцы! И вообще, неизвестно, чем все это закончится… Ты не военный. И не лезь! Сиди дома!

Лицо ее загорелось нервным румянцем.

- И ты, Костюша, будь умницей. Брось эту затею! Без тебя там справятся.

Константин прекрасно понимал причины страха своей любимой сестры. И зачем он только сюда пришел! Чтоб разрушить их счастливую семейную жизнь…

- Я не мог поступить иначе, - ответил Константин. - Я видел людей в Ярославле. Они радовались, ликовали, что больше не будет в городе власти большевиков, что скоро вновь в Россию вернется закон и порядок! От молодых гимназисток и кадетов до пожилых людей. Все радовались! Очень многие записались в добровольцы! Я счел, что мне, офицеру, не подобает отсиживаться в это время дома…

Женщина понимающе посмотрела на него. Вероятно, она и сама в душе поддерживала ярославское восстание.

- Пусть так, - согласилась она, повернув глаза к иконе в углу и задумавшись. - Но у нас с Сашей двое детей. У нас семья. Саша не имеет право рисковать всем! Не позволю!

При последних словах голос ее стал жестким, брови нахмурились. В таком отчаянии Константин ее раньше никогда не видел.

- Это правда, что против большевиков поднялось все Повольжье?! - вмешался в разговор Александр Федорович?

- Не знаю, очень может быть, - согласился Константин. - Я читал воззвание Полковника Перхурова к жителям Ярославля. - Там сказано, что вчера начались восстания во многих городах Поволжья. Еще я знаю, что вчера началось восстание в Москве. Это мне рассказал один офицер из отряда добровольцев в Тверицах.

Константин хотел уже уйти, не желая больше искушать счастливую влюбленную пару. И в этот момент перед его глазами, в его богатом воображении появилась Валентина. А за ней - юная и восторженная Надя, дом дяди в Ярославле, начало стрельбы у гимназии Корсунской.

- Зина, Шура! - сказал он. - Я не буду лукавить. Да просто и не могу. Еще вчера в городе начались бои. Советские войска перешли в наступление. Всем, кто остается сейчас в Ярославле, будет тяжело, очень тяжело! - он собрал все силы своего молодого духа, все чувства собрал в кулак. - Началась очень кровавая, жестокая борьба. Ярославль с надеждой сейчас уповает на нас, на крестьян! Без нашей поддержки им не выстоять. Молодые люди берут в руки винтовки, их девушки становятся сестрами милосердия. Вот и наша Надя…

- Надя! - чуть не закричала Зина, вспомнив про свою двоюродную сестру. - Они же там, в городе…

- В осажденном городе! - уточнил молодой офицер. - И что же мы вот так возьмем и бросим их одних умирать там под пулями, под снарядами? Не окажем им помощи? Будем спокойно смотреть, как красные расправляются с восставшим Ярославлем?!

- Вот! Я же тебе говорил! Говорил же…! - не выдержал Александр Федорович, умоляюще взглянув на жену. - Мы же не простим себе этого потом никогда, Зиночка!

Зина тяжело и обреченно взглянула сперва на брата, потом на мужа. Затем подошла к окну с видом на площадь. Там вдали она увидела толпу людей, мужчин с ружьями, женщин с вилами, лидеров восстания и агитаторов на возвышении. А дальше за ними была Волга. Волга-матушка. Как всегда широкая и невозмутимая на фоне человеческих перипетий и народных волнений.

- Что ж, иди! - вдруг сказала она, не оборачиваясь, уставившись в одну точку. - Ты все равно уже решил, что будешь там. Несмотря ни на что. Я не имею права больше тебя отговаривать. Иначе ты мне потом этого не простишь. Никогда не простишь. Иди, Саша! Видно, это судьба…

Она повернулась к ним и перекрестила обоих.

- Идите, с Богом! - сказала она. - Видимо, так надо…

Мужчины ушли. А Зина продолжала тяжело глядеть им в след, глядеть на два уходящих силуэта, быстро растворившихся в людской толпе.

Женщина плакала…

***

Когда они пробрались к трибуне, здесь уже творилось нечто невообразимое. Федор Конов рвал на себе гимнастерку, размахивал перед людьми револьвером, подносил к виску.

- Да если вы мне не верите, я здесь же пущу себе пулю в лоб! – орал он. – Мы же за вас подняли восстание! Эсеры не болтуны! Не профукали власть! Они за крестьян, за Учредительное Собрание!

- Профукали ваши эсеры власть! – активно возражал ему какой-то молодой парень. – И почему мы должны вам верить? Опять нас обманете!

Увидев Константина вместе с Вершковым, Софья Богородская радостно засияла, шепнула что-то на уху Мамырину. Тот передал лидеру восстания.

- Слово имеет Александр Федорович Вершков! – обрадовался Конов и успокоился. Он сразу убрал в кобуру оружие, из которого только что грозился выстрелить в себя.

На трибуну поднялся уважаемый всеми в селе крестьянин. В этот момент он уже не волновался. Его светлое русское лицо излучало какое-то добродушие. Оно выдавало внутреннюю радость. Радость единства с людьми, радость преодоления себя.

- Здравствуйте, селяне! – начал он. – Мы все собрались здесь, чтобы принять решение – поддержать восставший Ярославль или нет? А выбор то сделать нам не просто! У каждого хозяйство, семья…

Сердцем-то мы, конечно, понимаем – правы те, кто подняли восстание в городе. Потому что они – за законную избранную всем народом власть, за Учредительное Собрание! За порядок, значит! Против большевиков, то есть против тех, кто эту власть узурпировал. Нам же не нравятся большевистские продразверстки! Этой зимой мы уже ощутили, что такое голод, нехватка продовольствия. Мы и хлеб то наш продать теперь не можем, потому что изымут. Нет уже свободной торговли. Все наши заведения – лавки, чайные, трактиры большевики скоро закроют. Мы это видим. Я читал экономические труды Ленина. Большевики хотят превратить крестьян в безропотную покорную массу. Загнать их в коллективные хозяйства – трудовые коммуны. Да еще контролировать каждый наш шаг. Такой, знаете ли, казарменный коммунизм. А нам это нужно? Мы же – свободные труженики! Насилия над собой не любим. Будем молчать?! Давайте промолчим – и завтра лишимся всего! Всего нажитого нашими предками, добытого честным трудом, нашей же смекалкой.

А совесть у нас есть, селяне?! – продолжал он, и глаза его прослезились. – Нам не совестно будет перед теми, кто сейчас в Ярославле сражается против большевиков? Под пулями, под артиллерийскими снарядами? Это же наши с вами братья и сестры. У многих есть родственники в городе. Они ждут нашей помощи, молятся на нас, надеются, что мы не бросим их на расправу большевикам…

При последних словах Вершков сделал паузу и посмотрел на площадь. Народ вдруг притих, призадумался.

- Вот если мы не поддержим Ярославль, то завтра, после кровавого подавления восстания в городе, большевики займутся и нами. Они не простят нам даже этот сход. Их принцип – насилие и диктатура. И каждого из нас коснется маховик красного террора! Уж поверьте мне. Кто пойдет по этапу, а кто и на расстрел. Одним словом – нет у нас будущего с большевиками…

Александр Федорович сжал руку в кулак.

- Я сам считаю так, селяне! Мы просто обязаны поддержать восставший Ярославль! Поддержать наших братьев и сестер в этой правильной, священной борьбе! Сейчас настал тот момент, когда каждый из нас должен оторваться от будничной суеты, от своих крестьянских дел, своего хозяйства! Записаться в добровольцы, взять в руки винтовку и пойти вместе с Константином Саврасовым на защиту Ярославля! И село наше укрепить, расставить на въездах караулы с пулеметами, чтобы большевикам не так просто было подойти к Ярославлю!

- Вот-вот! – перебил его Федор Конов. – Вооружением села буду заниматься я! Если сейчас поднимутся на борьбу крестьяне Ярославской и Костромской губерний, то там и Вятка с Пермью не далеко. Рядом – армия Комуча, восставший чехословацкий корпус. Мы через некоторое время соединимся с ними.! Мы уже перекрыли большевикам железнодорожный мост в Ярославле! У них нет теперь связи с Востоком. Еще немного усилий, и мы соединимся с англичанами и французами, которые высадились в Мурманске и Архангельске!

- Вот только не это! - возразил Вершков, осуждающе поглядев на Чухонца. – Я решительно против вмешательства в наши дела иностранцев! Мы должны собственными силами навести порядок в стране. И поэтому я делаю сейчас заявление! Селяне, я вступаю в Ярославский отряд Северной добровольческой армии!

- Молодец! Правильно! – раздались одобрения с разных концов площади. – Правильно говорит Вершков! Нельзя ждать! Иначе потом нас раздавят. Нужно идти на помощь Ярославлю! Пусть в добровольцы запишутся все мужчины Диево-Городищенской волости, пусть объявят мобилизацию всех боеспособных мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет!

- Правильно! – подхватил эти мысли Конов. – Объявляем мобилизацию всех боеспособных мужчин!

Он радостно перевел дух. Посмотрел на толпу, которая теперь, после коронной речи Вершкова, вдруг оказалась другой. Совсем другой… Податливой! И сказал, подыгрывая Вершкову:

- А сейчас, братцы, мы должны выбрать новую власть! Вместо власти большевистской. Слово имеет Николай Иванович Подъячев!

На трибуну поднялся мужчина средних лет, бывший волостной староста.

- Вы меня все знаете, селяне! – начал он. – Председатель исполкома волостного Совета Гурин в бегах. Как только его поймают – он будет арестован. Как мне сказал Федор Давыдович Конов, решением штаба Перхурова в Ярославской губернии восстанавливаются все старые органы власти по состоянию, как было до большевистского переворота октября семнадцатого года. На этом основании я, как бывший волостной староста вступаю в должность председателя Совета Диевых-Городищ!

- Нужно проголосовать! – заметил Мамырин. - Чтобы решение было законным, народным.

Тут же единогласно за это и проголосовали.

- Нам нужен законно избранный военный руководитель, - продолжал Подъячев. На этот момент у них с Кононовым уже был заранее подготовленный сценарий. – Решением штаба Перхурова в каждой волости на период народного восстания должен быть сформирован Комитет общественной безопасности. Предлагаю на должность председателя Комитета Федора Давыдовича Конова, так как он рекомендован штабом Ярославского отряда Северной добровольческой армии и лично сформировал сегодня утром первый добровольческий отряд, восстановил в селе закон и порядок!

- Пусть будет Конов, раз сам Перхуров его рекомендует, - согласились крестьяне с некоторым недоверием и проголосовали. Правда, не так охотно, как за Подъячева.

- Мне нужны помощники в Комитете, - заметил Чухонец, приняв деловой вид. – Один я не справлюсь. Особенно с гражданскими делами. Выберите мне смекалистых, авторитетных мужиков.

- И баб! – вдруг крикнула женщина с вилами.

- Вот ты и пойдешь! - рассмеялся Конов.

- Сдурел, что ли! У меня же четверо голодных ртов, - испугалась та, быстро присмирев. – Да я и документ-то составить не сумею. Не грамотная я. Возьмите вон лучше барыню! Она – ученая!

- И то верно, - согласился лидер восстания, взглянув на Софью Богородскую, которая до возвращения Константина Саврасова и Александра Вершкова на площадь зажигала селян своей пламенной речью про разгон большевиками Учредительного Собрания. Да так и не смогла их зажечь.

- Пойдете работать в наш Комитет, Софья Леонидовна?

- Пойду, это мой долг! – решительно ответила помещица.

- Кого в замы? – продолжал Чухонец. – Предлагаю избрать Михаила Семеновича Щеглова!?

- Вершкова! Вершкова в замы! – заголосила площадь. – Мы хотим Вершкова!

- Ваш выбор – закон! – согласился Конов. – Пусть Александр Федорович будет замещающим должность председателя Комитета по гражданским делам.

- А Константина Саврасова – по военным! – закричали крестьяне. – Пусть учит нас разводить караулы! А то мы тут все передеремся – кому где стоять…

- Воля ваша. Пусть Саврасов будет по военным делам! – согласился Конов и с этим. – Только учтите, что Константин Саврасов имеет задание штаба Перхурова - сформировать из жителей Диево-Городищенской волости добровольческий отряд, который сегодня вечером должен отправиться на помощь нашим, в Тверицы!

- А Саврасов – не фронтовик, - заметил кто-то. – Пусть с ним поедет Григорий Алексеевич Шабанов. Он – боевой офицер. И к тому же родственник Саврасову.

Действительно, местный крестьянин Григорий Алексеевич Шабанов приходился шурином Федору Саврасову, самому старшему из братьев. Федор Саврасов после смерти отца заведовал вместе с матерью трактиром.

- Вот это правильно! - согласились мужики на трибуне. – Вместе они неплохо справятся.

- Ну и писарей нужно еще! - заметил Подъячев. – Наш старый волостной писарь один не справится. К нему в помощь готовы пойти духовные лица. Дьяконы Аполлинарий Витальский и Агапов. Не возражаете против духовных?

- А что, пусть работают! – одобрительно закивали мужики. – Все ж, как-никак, а с Богом-то надежнее…

- Помолимся за успех нашего благородного дела! – предложил вновь избранный старый волостной глава.

Только теперь все заметили, что на крыльце у часовни тихо стоял сельский священник, отец Константин Спасский. Возле него двое молодых парней держали в руках местную святыню – чудотворную икону Смоленской Богоматери.

И вот над площадью раздались знакомые всем слова молитвы «Кресту Господню»:

«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его... «, - вещал священник православному люду.

Вера! Молитва! Вот духовные ориентиры для русского человека, его извечный внутренний стержень! В тяжелые для Отечества дни призывает она разных по занятиям и положению людей сплотиться в едином порыве и, ощутив силу духа, совершать подвиги во имя Бога, Любви и Добра. Защитить родную землю от врагов. Поэтому так важно было во все тяжелые для страны времена найти эту связь с высшим началом. Молитва всегда проста, понятна и совершенна. Она имеет конечную цель и приносит благо.

А дальше все пошло легко и с воодушевлением. Мужики подходили к трибуне, а находившийся здесь же офицер из Ярославля, для которого сразу принесли столик, табуретку и письменные принадлежности, записывал добровольцев. Первым записался Николай Иванович Подъячев, затем Александр Федорович Вершков. Итого примерно человек двести. Правда, в основном все это были жители села. И мало кто из ближних деревень. Здесь, в Городищах жил народ предприимчивый. Много торговцев, ремесленников. В деревнях – более бедный люд, для которых советская власть, вероятно, казалась лучиком надежды. Они были малограмотны, не читали газет, не разбирались в политике, редко ездили в город. И декрет Совнаркома «О земле», конечно, воодушевил многих из них.

Почти полное отсутствие крестьянской бедноты в списках добровольцев сразу стало заметно. Это навело на некоторый пессимизм, но все, же не изменило чувство правоты сделанного выбора.

Вскоре наметился и первый отряд, который в пять часов вечера должен был отправиться на велосипедах в Ярославль. Все остальные – как доберутся. Кто на чем. Многие запланировали свой выезд лишь на утро следующего дня.

Это сейчас велосипед – привычный вид транспорта в сельской местности. А тогда такое чудо техники могли позволить себе лишь единицы. Самые передовые и состоятельные. Таких набралось восемь человек: Константин и Николай Саврасовы, Александр Вершков, Александр Перелыгин, Константин Тихонов, Исаак Москвин, Владимир Снигирев и Анатолий Зайцев.

Константин Саврасов отправлялся с ними во главе первой группы. А Григорий Шабанов обещал подтянуть людей чуть позже.

На четыре часа дня наметили и первое заседание избранного Комитета общественной безопасности под председательством Федора Конова.

Незадолго до заседания Константин отобедал у матери вместе с братьями Федором и Николаем. Как приятны были эти мгновения мирной передышки! Совсем не так представлял себе молодой офицер приезд в родной дом: сытный обед, выпивка, банька, потом опять выпивка, прогулка по душистой волжской набережной, вечерние встречи и песни у костра.

Увы, почти ничего из этого теперь не состоялось. Все смешалось. Все приобрело какой-то оттенок суеты, нервозности, напряженных раздумий и ожиданий. Даже вид своей комнаты, чисто прибранной и вымытой, даже встреча с любимой матерью.

Мать была для Константина чем-то неземным, заоблачным, почти недоступным, хотя и очень близким, родным. Огромная семья и постоянные заботы, к которым после смерти отца добавились трактир и лавка, не позволяли Ольге Алексеевне уделять достаточно времени каждому из своих детей. Успев понянчить и привязаться к одному ребенку, она была беременна уже другим.

Впрочем, Константину повезло немного больше, чем старшим братьям и сестрам. Он был одним из последних детей в семье. Теплые мамины руки, пирожки по выходным, во время приезда из реального училища, редкие разговоры за вечерним чаем о жизни, о предстоящих делах. Константин был любим матерью. Быть может, даже больше, чем другие дети. И все же их встречи были так редки.

Досужего времяпровождения Ольга Алексеевна вообще не терпела. Постоянно была в делах. Часто стояла за стойкой в трактире. А в город почти и не ездила никогда. Не до этого ей было – простой русской плодовитой женщине, дочери мещанина из подмосковного города Дмитрова.

Мать Константин любил, но и побаивался. Ее сильный, своенравный характер не располагал к слишком откровенным беседам. Да и не старалась она долго говорить – лениться. Лень Ольга Алексеевна всегда считала самой большой человеческой бедой. От глупости и недальновидности. Но по главным церковным праздникам она, все же, позволяла расслабиться себе и другим. В такие дни мать могла и побаловаться немного легкой наливкой, затянуть мелодии своих любимых песен. А пела она хорошо, с чувством, свойственным многим русским сильным, красивым женщинам.

- Подойди, Костюша, я тебя благословлю…,- сказала она с некоторой грустью после обеда, взяв в руки икону Богородицы. – Вот так! С Богом, сынок! Ничего не бойся!

Так же благословила она и Николая, который в этот вечер должен был поехать в Тверицы вместе с Константином.

Мать горячо обняла и поцеловала их на прощание.

В четыре часа вечера Константин присутствовал на заседании Комитета. Впрочем, работой этого органа он мало интересовался. Вот Александр Федорович Вершков – тот был убедителен и красноречив. А он, молодой офицер, был практически не нужен здесь. Сквозь пелену сладких воспоминаний о детстве и первых любовных встреч доносились до него слова «хлеб», «продовольствие», «караулы».

Решили установить пулеметы на колокольне Троицкой церкви и на горушке возле моста через Шиголость, где начиналась дорога на Грешнево. Третий пулемет предлагали разместить у пристани. Постановили задерживать всех, кто приезжал в село без паспортов. Поскольку среди них могли быть большевистские разведчики. Выдачей же пропусков было поручено руководить членам Комитета Вершкову и Щеглову. Писать пропуска надлежало волостному писарю и двум дьяконам – Витальскому и Агапову. Софье Богородской отвели организацию обедов и чаепитий для крестьян, выходивших в караулы.

Вскоре Константину изрядно наскучило сидение в душном Комитете. Сославшись на нужду, он вышел из комнат волостного правления. В этот момент он увидел в соседнем помещении, где размещалась сельская почтово-телеграфная контора, телефонный аппарат. Молодая телеграфистка в этот момент тоже находилась на заседании Комитета.

Не теряя времени на раздумья, офицер подошел к столу и снял трубку.

- Барышня, милая, соедините меня, пожалуйста, с клубом частного труда на Борисоглебской улице! – попросил он.

- Сейчас попробую, - послышался ответ на той стороне.

Несколько секунд мучительных ожиданий. Надежды – почти никакой. И вдруг:

- Валентина Барковская у телефона. Кто говорит?! – раздался в трубке до боли знакомый голос.

- Константин Саврасов! - ответил он, еле сдерживая волнение.

- Костя, миленький, как ты?! – спросила она.

- У нас здесь все пока спокойно. Провели волостной сход! Выбрали Комитет! Двести человек записались в добровольцы! Уже сейчас выезжает первая группа в Тверицы на велосипедах! Я тоже еду с ними! Село укрепляем! Расставили везде караулы!

- Костя, ты молодец! - обрадовалась она. – Такая большая работа проведена! От ваших усилий теперь зависит наша победа! В других волостях, я слышала, тоже народ поднимается! Родненькие! Помогите нам! Постарайтесь!

- А как у вас в городе? – задал Константин давно мучавший его вопрос.

- Тяжело, Костя! Идут бои. Город постоянно обстреливается. Очень много убитых и раненых.

- Держитесь там! Мы скоро будем! – подбодрил он Валентину.

- Мы держимся! Красным так и не удалось прорвать оборону! Теперь они установили артиллерию на Туговой горе, за Которослью. В городе очень страшно! Людей убивает прямо на улицах, даже не на линии фронта.

Валентина тяжело вздохнула.

- Тебе повезло, что ты застал меня здесь. В своем салоне я теперь почти не бываю. Больше в штабе, в госпитале или на передовой.

- Что ты, там же опасно, тебя могут убить!? – испугался Константин.

- Такие героини, как я, не умирают просто так, от случайной пули, - рассмеялась она. – На самом деле, Костя, убить могут везде. Каждый со страхом смотрит в небо. Не знаешь, откуда прилетит снаряд…

- А как в Москве?

- Костя, там восстание провалилось. Только что узнали об этом. Но остается надежда на Повольжье. Ты, ради бога, не говори своим, что в Москве ничего не вышло! У нас есть еще шансы на победу!

- Мы скоро будем в Тверицах! Очень скоро! Так и передай в штаб!

- Хорошо, передам, обрадую наших!

Константин задумался. Наступила пауза в разговоре. Он понимал, что не сказал ей еще самого главного. Это необходимо было сказать.

- Я люблю тебя, Валентина! – произнес он твердо, без дрожи в голосе.

- И я тебя тоже! – услышал он быстрый, неожиданный для себя ответ.

- Я скоро буду в Ярославле…

- Когда будешь в городе, непременно найди меня! – тихо, почти неслышно прошептала Барковская. – Обязательно найди! Где бы я ни находилась. Ты слышишь?!

- Да, Валентина! Я слышу! Я непременно, непременно найду тебя!

- Хорошо! До встречи, - сказала она с радостью и повесила трубку.

Дмитрий КШУКИН,

поэт, писатель, член Ярославского отделения ВООПИиК

(г. Ярославль)