В городе Печоры Псковской области 8 декабря 2009 года в 23 часа 15 минут умерла Ольга Леонидовна Филимонова (ур. Истомина), наша мама.

Мама родилась 15 февраля (ст. стиля) 1917 года в городе Чернигове, где ее отец, статский советник Леонид Владимирович Истомин служил прокурором окружного суда. Матерью ее была Варвара Александровна Истомина (ур. Бутурлина). Мама была четвертым ребенком в семье. Старшим был Володя 1909 года рождения, потом шли Варенька 1911 года, Ирина 1913.

Восприемниками мамы были ее родная тетушка княгиня Наталья Владимировна Урусова (ур. Истомина). Известна книга «Воспоминания княгини Н.В. Урусовой «Материнский плач Святой Руси». И, к сожалению, теперь уже никому из нас не известный, но, наверное, близкий тогда Истоминым человек, «потомственный дворянин Николай Николаевич Гравс», как записано в метрической книге.

Мама любила рассказывать, что незадолго до ее рождения семья получила богатое наследство, и бабушка Варя патетически произнесла, когда мама появилась на свет:

- Этот ребенок никогда не будет знать счета деньгам.

К сожалению, она оказалась никудышным пророком. Всю жизнь мама если и не знала счета деньгам, то только потому, что считать было, практически, нечего. Да и у самой бабушки Вари всю оставшуюся жизнь с деньгами был, как теперь принято говорить, напряг.

Менее чем через две недели после рождения мамы произошла февральская революция. Монархия в России пала. Начались гонения на «царских сатрапов», в число которых попали и прокуроры.

Вообще-то, Леонид Владимирович принципиально не участвовал в политических процессах, потому что его тесть, Александр Сергеевич Бутурлин, был народником с некоторым марксистским уклоном и даже арестовывался за это и ссылался. Это при том, что два брата Александра Сергеевича, старший Сергей Сергеевич и младший, Дмитрий Сергеевич, были офицерами и впоследствии дослужились до очень высоких званий - генерал от инфантерии.

Бабушка Варя любила рассказывать, что когда арестовали Александра Сергеевича, в полк, где служили его братья, пришел запрос. Спрашивали, с кем Бутурлины общаются, куда ходят и что читают. Ответ из полка был следующий: общаются только с товарищами по полку и дамами облегченного поведения, ходят только в офицерское собрание и рестораны, а читать, вообще ничего не читают. И вывод: вполне благонадежные офицеры.

Генералом от инфантерии был и отец Александра Сергеевича - Сергей Петрович Бутурлин. Мать его была урожденная княжна Гагарина.

Александр Сергеевич же пошел своим путем.

Опасаясь, что революционные массы не станут вникать в такие мелочи, как выяснение, какие процессы вел, а каких не вел прокурор Л.В. Истомин, семья спешно покинула Чернигов и переехала в Москву, где и у Истоминых, и у Бутурлиных проживали многочисленные родственники. Причем, следы прежнего пребывания в Чернигове заметались так тщательно, что маме позже даже выправили новое свидетельство о рождении, согласно которому она родилась уже в Ленинграде.

В Москве поселились в доме N 2 по Крестовоздвиженскому переулку, в квартире N 33. Дом этот тогда еще принадлежал Сергею Сергеевичу Бутурлину, дяде бабушки Вари. В этом же доме жил и популярный в Москве архиепископ, позже митрополит, Трифон (кн. Туркестанов). Он был родным братом жены Сергея Сергеевича - Екатерины Петровны (ур. кж. Туркестановой). А позже за его племянника вышла замуж мамина двоюродная сестра Наталья Дмитриевна Истомина.

Так называемая, «великая октябрьская социалистическая революция» оптимизма Истоминым не прибавила. В стране воцарились разруха, хаос и голод.

Если крестьяне, несмотря на грабительский продналог, как-то еще жили, рабочие частично вернулись в деревни, откуда они в свое время уехали в поисках лучшей доли, оставшиеся в городе перебивались, изготовляя и торгуя всякими поделками, растаскивая и продавая фабричное оборудование, то так называемые «буржуи» были поставлены на грань вымирания.

Проводимые экономическими отделами ЧК обыски у «бывших» заканчивались конфискацией всего ценного, обнаруженного в доме. Причем, конфискация была не только в пользу «государства рабочих и крестьян». Порой, кое-что шло напрямую в карманы чекистов. Как-то мой троюродный брат Саша Истомин рассказал, что он слышал от своей бабушки гр. Елены Петровны Гудович (ур. гр. Шереметевой). Во время одного из обысков, когда все найденные драгоценности чекисты складывали на стол, Елена Петровна увидела, как один из чекистов взял лежавшие на столе золотые часы, и сунул себе в карман. Поймав ее удивленный взгляд, чекист произнес:

- Вы же сами называете нас грабителями, так что ж вы еще и удивляетесь.

То, что удавалось скрыть от сотрудников «карающего меча революции», приходилось обменивать на продукты, чтобы как-то выжить. Советское правительство «буржуев», да и вообще, большую часть населения России, продовольствием не снабжало. Тогда-то и появились «мешочники». Это, примерно, то же, что и «челноки» 90-х годов прошлого века. Только если наши челноки покупали за доллары и везли в Россию дешевый ширпотреб из Китая, Турции, Польши и другого «зарубежья», «мешочники» ехали на юг России и на Украину и там, на одежду, посуду и драгоценности выменивали продукты и везли их в промышленные области и большие города. Одни втридорога продавали потом эти продукты на местных рынках, другие кормили ими свои семьи.

Поезда ходили безо всякого расписания, вагоны были переполнены. Места в вагонах брали штурмом. Некоторым приходилось ехать на крышах. Благо, электровозов тогда не было, контактные провода на железной дороге отсутствовали.

Обирали мешочников заградительные отряды ЧК, грабили их и простые бандиты. У последних в ходу был и такой способ. За столб или толстое дерево привязывалась длинная веревка, на конце которой был мощный острый крюк. Когда шел поезд, крюк бросали в окно. Он разбивал стекло, влетал внутрь вагона и цеплялся за какую-нибудь вещь, которую вырывало наружу. Говорят, что «специалисты» бросали такие крюки очень прицельно.

И все же десятки тысяч людей в зной и мороз всеми правдами и неправдами, с мандатами и без оных, ехали на юг с «барахлом» и возвращались потом на север с продуктами. Я где-то читал, что именно мешочники в 1918 - 1920 годах спасли население больших городов Центральной России от голодной смерти. Пришлось стать мешочником и бывшему статскому советнику Леониду Владимировичу Истомину. Он и кормил семью в эти трудные годы, хотя жили все равно голодно.

В поездках не обходилось и без приключений. Мама рассказывала нам о них, помню только два эпизода. Один раз дедушка ехал в переполненном вагоне. На третьей полке лежал священник. Дедушка разговаривал с ним. Вдруг в окно, разбив стекло, влетел стальной крюк, привязанный к веревке, и зацепил священника. В мгновенье ока его выбросило через окно. Таким способом промышляли живущие около железной дороги, на третьих полках обычно лежали вещи.

В другой раз, дедушка возвращался в Москву на крыше вагона. Около него лежал мешок с продуктами, а сам он сидел на ведре вишневого варенья, которое ему удалось выменять. Незаметно он заснул, а когда проснулся, мешка не было, так он и пришел домой с ведром вишневого варенья, которое им и пришлось есть утром, днем и вечером. Потом варенье кончилось, и дедушка снова поехал за продуктами. Но жили, мама говорила, очень голодно.

В январе 1920 года накануне дня своего одиннадцатилетия умер от дифтерита старший брат Володя. Умирал он в сознании, перед смертью сказал:

- Так хотелось бы еще пожить.

Похоронили Володю на Новодевичьем кладбище, там тогда был фамильный склеп Бутурлиных.

Вскоре заболела мама. Бабушка Варя была знакома со знаменитым детским врачом Сперанским. Он осмотрел маму и сказал:

- Варвара Александровна, у Оли туберкулез костей. В нынешних условиях она не выживет, а если и выживет, то станет горбатой. Вы ее не покормите несколько дней, она сама умрет, другим детям больше еды достанется. Иначе, если и выживет, вы с ней будете мучиться всю жизнь.

Конечно, бабушка не могла последовать совету этого доктора. Наоборот, лучшие куски давали Оле. Почти всю свою еду отдавала маме ее бабушка Елизавета Михайловна Бутурлина. В конце 1920 года она умерла. Сказалось долгое недоедание.

Вопреки предсказаниям Сперанского, мама не только выжила, но и никакого горба у нее не образовалось. Наоборот, она и в девяносто лет удивляла всех своей прямой спиной.

Крестовоздвиженский переулок упирается в Знаменку. Там в здании бывшего Александровского юнкерского училища располагался Реввоенсовет. У красноармейцев, охранявших здание, в караулке стоял титан - большой бак, в котором вечно кипела вода. Мама помнит, что девочками они бегали туда за кипятком.

Постепенно жизнь в стране стала налаживаться. Пришел НЭП, в магазинах появились продукты. Дедушка стал работать в. Торгово-Промышленном обществе взаимного кредита заведующим столом договоров.

Мама помнит, как они летом в выходные всей семьей иногда с утра выходили из дома. Сначала шли на кладбище к Володе. Потом заходили в магазин, покупали продукты, и шли на Сетунь, небольшую речку на юго-западе Москвы. Устраивали типа пикника на берегу, купались. Всех удивлял дедушка. Он очень хорошо плавал. Мама рассказывала, что плавать его еще в детстве научил дядя-моряк. Причем, эффективным, но суровым методом, который отдавал нравами времен Николая I. Скорее всего, это был его дядя Миша - Михаил Константинович Истомин. Дедушка мальчишкой как-то гостил у него на корабле. Однажды они вышли в море на шлюпке, и дядя внезапно бросил его за борт. Конечно, и дядя, и матросы-гребцы не позволили бы ему утонуть, но и в шлюпку не давали забраться. Пришлось дедушке, хочешь, не хочешь, кое-как, но плыть за ними. Так он за один прием научился плавать. Конечно, такой метод мог на всю жизнь внушить ему страх перед водой, но, видимо, дедушка был не робкого десятка, что свойственно Истоминым. Потом он уже сам прыгал в воду и постепенно стал отличным пловцом. На Сетуни он, на глазах у изумленной публики, ложился на воду, ставил себе на грудь свечку, зажигал ее и, лежа на воде, читал книгу. Домой возвращались усталые, но загоревшие и в хорошем настроении.

В возрасте четырех-пяти лет мама стала писать стихи. Первым ее стихотворением было:

Бедные мы колокольчики,
Некому нас приласкать.
Тучки на небе, солнце, как видно,
Больше не будет сиять.

Дедушка страшно гордился мамиными успехами в стихотворчестве и говорил:

- Подождите, со временем этот ребенок затмит самого Пушкина.

Недалеко от Крестовоздвиженского, на Поварской, в Борисоглебском переулке жили дедушкины незамужние сестры, бывшие фрейлины императорского двора Нина Владимировна и Татьяна Владимировна Истомины. Младшая, Варвара Владимировна, по молодости лет стать фрейлиной не успела.

Не знаю и теперь вряд ли узнаю, жил ли с ними брат дедушки, бывший камергер Петр Владимирович с женой - цыганкой Софьей Ивановной (ур. Соколовской) и детьми Сергеем и Ксаной. Или же они жили отдельно.

Хотя нет, вспомнил, что они неким подобием коммуны жили тогда с семьями Осоргиных и гр. Комаровских в бывшем имении Комаровских Измалково. Теперь это место называется Баковка и известна она заводом резинотехнических и бытовых изделий. А коммуну свою они называли ИсКомОс по первым слогам фамилий.

У бабушки Вари с Истомиными были натянутые отношения, и, когда дедушка собирался навестить сестер, он брал с собой, обычно, маму. Мама с удовольствием вспоминала эти визиты к тетушкам, потому что они предварительно заходили в кондитерскую на Арбате, где дедушка покупал замечательно вкусные пирожные-наполеоны.

Однажды зимой дедушка по обыкновению зашел в кондитерскую, а мама осталась ждать на улице. Большое стеклянное окно кондитерской было защищено ограждением из стальной трубы. Прижавшись к трубе, мама сквозь стекло наблюдала за дедушкой. Неожиданно ей в голову не пришло ничего лучшего, чем лизнуть эту трубу. Так как был мороз, язык тут же прилип к трубе. Когда дедушка вышел из кондитерской, он с удивлением обнаружил свою дочь стоящей у перил витрины магазина с высунутым языком. Говорить она ничего не могла, только в отчаянии подавала знаки руками. Дедушка, персонал кондитерской и сердобольные прохожие старались помочь маме. Трубу пытались греть спичками, пучками газет, но безрезультатно. Наконец объединенными усилиями маму из ледяного капкана освободили, вернее, оторвали, но часть языка так и осталась на трубе. Скорее всего, в тот день ей не довелось насладиться вкусом наполеонов.

Кстати, о сестрах Истоминых в своих воспоминаниях писала мамина двоюродная сестра тетя Ксана Трубецкая (ур. Истомина), дочь Петра Владимировича Истомина. В середине двадцатых годов тетушек хотели выселить из Москвы под предлогом того, что они бывшие фрейлины, а значит, родственницы царя. Как писала тетя Ксана, тетушкам с большим трудом удалось оспорить приписываемое им высокое родство.

Летом 1923 года бабушка с девочками уехали на пару месяцев в бывшее Бутурлинское имение Ясенево. К этому времени барский дом был разрушен, остались только колонны и часть полуразрушенных стен без крыши. Как говорила потом мама: «Как в Царицыно».

Поселились они в избе у бывшей няни бабушки. Местные крестьяне хорошо помнили бабушку. Она прожила в Ясеневе много лет и девочкой, и девушкой. По утрам у дверей дома, где они поселились, всегда стояли крынки с молоком, сметаной, творогом. Лежали яйца, овощи. Бабушка даже ругалась - зачем столько приносят, ведь все это съесть было просто физически невозможно. Но продукты самым таинственным образом продолжали появляться.

29 августа 1923 года в квартиру Истоминых пришли сотрудники ГПУ с обыском. Что они искали, неизвестно, но перерыли все. Ничего компрометирующего не найдя, они ушли, но забрали с собой дедушку. Правда, через пару дней его освободили.

Тогда никто не знал, что это был первый звонок.

В 1925 году мама пошла в школу. Школа размещалась в старинном соседнем доме. До революции и этот дом принадлежал С.С. Бутурлину. Одно время его снимали кн. Трубецкие, потом там размещалась гимназия, которая после революции стала просто школой. Дом этот размещался недалеко от улицы Грановского, где поселились многие руководители нового государства, а дети их стали ходить в эту школу. Среди своих соучеников мама называла некоторые громкие по тем временам фамилии.

Теперь в этом здании на Знаменке размещается училище имени Гнесиных.

Как-то в Москве были похороны на правительственном уровне. Хоронили то ли аэронавтов, разбившихся на стратостате, то ли еще каких-то героев того времени. Один из знатных одноклассников позвал маму идти вместе на это мероприятие. Шли они среди самых высокопоставленных провожающих. Внезапно пошел дождь, мама промокла и чувствовала себя очень неуютно. На нее обратил внимание идущий рядом Буденный:

- Я смотрю, ты совсем замерзла, синеглазая. На, возьми, укройся.

И он снял с себя кожаное пальто и набросил его на маму.

Так мама с этим буденовским пальто и дошла до крематория. Чтобы попасть туда, нужно было пройти то, что теперь называется фейсконтроль, но командармское пальто вопросов у охраны не вызвало, и мама стала свидетельницей последнего этапа похорон. Почему-то тогда считалось необходимым посмотреть через специальный глазок на сам процесс кремации останков. На маму огненное погребение произвело самое неприятное впечатление. Рассказ об этом событии она обычно заканчивала словами:

- Только вы меня, пожалуйста, не кремируйте.

Зимой по выходным дням бабушка вместе с маленькими тогда тетей Варей, тетей Ирой и мамой ходили гулять в сквер около храма Христа Спасителя, тогда еще не взорванного.

Мама вспоминала, как шли они однажды мимо какого-то забора, на котором огромными буквами было начертано слово из трех букв. Бабушка направила на него свой лорнет, а поскольку в те годы были широко в ходу всевозможные аббревиатуры, она вслух стала расшифровывать и это слово: Художественное Управление... и дальше запнулась, не могла подобрать слово на последнюю букву. От этого занятия оторвала ее старшая дочь - тетя Варя. Опыт советской школы подсказал ей, что бабушка пошла неверным путем, и она предложила всем двигаться дальше, не заостряя свое внимание на надписях на заборах.

Счастливая жизнь оборвалась 10 июня 1927 года. В этот день арестовали дедушку и бабушку. Девочки остались одни. Тете Варе было 16 лет, тете Ире - 14, маме -10. Для всех них, в том числе и для мамы, детство закончилось.

Как и все в таких случаях, они сначала надеялись, что все обойдется, что это ошибка и родителей вскоре освободят. Но проходили дни, родители оставались в тюрьме.

К попыткам освободить Истоминых подключился брат бабушки, Сергей Александрович Бутурлин, известный натуралист, исследователь Севера.

Пришедшие к власти в стране, бывшие «борцы за счастье обездоленных», понемногу стали перенимать образ жизни свергнутого ими правящего класса. В частности, многие стали заядлыми охотниками, и один из самых крупных охотоведов и знаток ружейного дела в России, С.А. Бутурлин, стал пользоваться у них заслуженным авторитетом. Он даже стал руководителем Комитета Севера при ВЦИК (не путать с ЦК партии, он был, естественно, беспартийным). ВЦИК - Всесоюзный Центральный Исполнительный Комитет, был тогда чем-то вроде Верховного Совета, который был образован позднее.

Как сотрудник ВЦИК он обратился к его председателю, «всесоюзному старосте» М.И. Калинину. Но Калинин, узнав, что Бутурлин хлопочет за Истоминых, по-дружески посоветовал ему:

- Сергей Александрович, не связывайтесь с этой фамилией.

Дело в том, что отец дедушки, Владимир Константинович Истомин, тайный советник и гофмейстер высочайшего двора, был управляющим канцелярией московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и был известен своим, мягко говоря, неодобрительным отношением к революционерам.

Помню, когда я был в Самаре у тети Иры в 1991 году, как-то в разговоре со мной она сказала:

- Какой мерзавец был Сергей Львович Толстой.

- ???

- Он в своей книге «Очерки былого» написал, что наш дедушка Владимир Константинович Истомин был ярым монархистом и одобрял казни революционеров. Он совсем не подумал о том, что нас всех могли расстрелять за это.

Что ж, при тоталитарном режиме и впрямь, и мемуары могут послужить материалом для репрессий.

Слава Богу, до расстрела бабушки и дедушки не дошло, но в итоге дедушку приговорили к трем годам Соловков, а бабушку к трехлетней ссылке в с. Березово Тобольского округа. Это то место, где за двести лет до этого закончил свои дни «полудержавный властелин» светлейший князь Александр Данилович Меншиков, сосланный туда внуком Петра Первого, Петром Вторым.

Мама говорила, что как только арестовали их родителей, многие знакомые тут же перестали их узнавать. Вокруг них образовался вакуум.

Пошел, правда, хлопотать за дедушку его приятель, живший в этом же доме, присяжный поверенный Лука Петрович Журавицкий. Но после этого его никто больше не видел.

Сначала над оставшимися без родителей девочками взяли шефство их тетушки, они даже стали по очереди приходить и ночевать у них. Но так как они очень рьяно принялись за воспитание племянниц с позиций фрейлин высочайшего двора, совершенно не сообразуясь с советской действительностью, девочки в качестве контрмеры однажды собрали в спичечный коробок со всего дома клопов и высыпали их в диван, на котором ночевали тетушки. Случайно стала известна причина внезапного появления полчища клопов в диване и, оскорбленные в лучших чувствах, тетушки не только забыли дорогу к девочкам, но и попросили их забыть дорогу к ним.

Ко всему прочему, следователь Трубников, который вел дело Истоминых, предписал девочкам освободить квартиру, в которой они жили, после чего въехал в нее сам. Девочкам же дали комнату в огромной коммуналке в доме в Большом Гнездниковском переулке. Жило там двадцать семей. Не исключено, что и сам Трубников раньше жил там, и что он, воспользовавшись случаем, так легко и непринужденно улучшил свои жилищные условия.

Непросто было девочкам привыкать к суровому быту коммуналки. Да и народ был разный. Некоторые, зная их историю, относились к ним сочувственно, кто-то злорадствовал. Однажды во время ссоры, какая-то соседка попыталась пустить в ход руки, тетя Варя дала сдачи. Она, по словам мамы, была спортивная и очень сильная физически. Соседка побежала жаловаться, были неприятности. Как же, потомок недобитых буржуев поднял руку на трудящегося.

В Гнездниковском переулке около их дома стояли огромные котлы, в которых днем варили асфальт. По вечерам их оккупировали беспризорники, которые ночевали в этих, остающихся еще долгое время теплыми, котлах. Поначалу девочки, если доводилось вечером возвращаться домой, робели при виде оравы юных оборванцев, от которых можно было ждать чего угодно. Но беспризорники, видимо по природным законам хищников, которые около своего логова никого не трогают, относились к девочкам доброжелательно. Видя их нерешительность, они кричали:

- Это ж наши барышни. Идите, барышни, не бойтесь, мы вас не тронем.

Очень сочувственно отнеслась к девочкам бывшая жена писателя Горького Екатерина Павловна Пешкова. Она возглавляла Политический Красный Крест. В двадцатых годах была еще такая организация, которая оказывала помощь, как арестованным по политическим мотивам, так и их семьям. Позже, в тридцатых годах, Политический Красный Крест разогнали, сотрудников его расстреляли, Пешкову же не тронули, просто отправили на покой. Сталин тогда заигрывал с Горьким и избегал всего, что могло бы обострить их отношения.

Тогда очень многие обращались к Пешковой за помощью, и она, и ее организация помогали всем, кому могли. Большое дело она делала. Во многих семьях ее вспоминают с благодарностью.

Пешкова приказала пропускать к ней девочек Истоминых без очереди. Когда они приходили, она звонила, чтобы принесли чай, конфеты, печенье. Иногда, когда они приходили, Пешкова собиралась ехать по своим, как теперь бы сказали, правозащитным делам, на Лубянку. Высокая, статная, в кожаном шлеме, он садилась в коляску мотоцикла. Своим сопровождающим она говорила:

- Примите девочек Истоминых.

Оставшихся без родителей девочек хотели отправить в детский дом. И опять спасла Пешкова. Она сказала, что у них есть дядя, который может им помогать, нужно, чтобы он оформил опеку. Сергей Александрович опеку оформил и ежемесячно давал девочкам по тридцать рублей.

Жил Сергей Александрович в домах ВЦИК. Располагались они в Марьиной Роще и были обнесены оградой. Чтобы пройти туда, нужно было на проходной сказать, к кому идешь. Чтобы не светиться лишний раз перед охраной, Сергей Александрович показал девочкам лазейку в заборе, через которую они могли попадать к нему. Именно тогда завязалась у мамы дружба с сыном С.А. Сашей - Александром Сергеевичем Бутурлиным.

Получив деньги, девочки шли в Елисеевский магазин, который располагался недалеко от их дома. Там они покупали кости от ветчины, которые стоили копейки. Дома устраивали пир. С костей срезались остатки ветчины, они шли на бутерброды, а из костей варили замечательный гороховый суп. Вкус его мама, по ее словам, помнила спустя много десятков лет. Когда кончались деньги, они шли на Болото, место на берегу Москвы-реки, недалеко от нынешнего «Дома на набережной». Там располагался огромный рынок, на котором торговали и Ясеневские крестьяне. При виде девочек они говорили:

- Наши барышни пришли.

И бесплатно давали им в больших решетах клубнику и желтые сливы, все это в изобилии произрастало на ясеневских землях. Мама говорила, что с тех пор она не любит желтые сливы, видимо слишком много довелось их съесть на голодный желудок в те годы. На клубнику, правда, у нее эта неприязнь не распространялась.

Ходили они в Бутырскую тюрьму, носили передачи родителям. Иногда видели своего двоюродного брата Петю - Петра Дмитриевича Истомина, он отбывал там трехлетний срок. Огромный Петя, его рост был два метра четыре сантиметра, приветливо махал им рукой через зарешеченное окно. У него был трудный период. Его жена Мэринька - Мария Александровна (гр. Гудович) родила сына Сашу, потом у Пети с Мэринькой начался разлад. Находясь в тюрьме, он не мог ничего исправить и очень тяжело это переживал.

Там же сидел и кн. Петр Александрович Туркестанов, будущий муж их двоюродной сестры Натальи Дмитриевны Истоминой, родной сестры Пети.

Многие их родственники сидели тогда

Камеру, в которой кроме Пети Истомина и Петра Туркестанова содержалось еще несколько человек, носящих известные фамилии, называли «дворянский колхоз». Подробно пишет о нем в своих «Мемуарах» Кирилл Николаевич Голицын, находившийся там вместе со своим отцом.

Считается, что судили тогда «тройки Особого Совещания», внесудебный орган - трое сотрудников ОГПУ, оформленные приказом, как члены «Особого совещания при Коллегии ОГПУ», без прокурора, адвоката и без самого обвиняемого, рассмотрев дело, выносили приговор.

В «Деле Истоминых» я обнаружил такой документ:

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1927 года июня 22 дня я, уполномоченный 5-го Отдела ССОГПУ - ТИМОФЕЕВ, рассмотрев следственное дело N 46948 по обвинению гр. гр.

1. ИСТОМИНА Леонида Владимировича по ст. 58/5 УК

2. ИСТОМИНОЙ Варвары Александровны по ст. 58/12 УК,

арестованных 11/6-27, содержащихся в Бутырской тюрьме,

НАШЕЛ:

Истомины, бывшие дворяне, убежденные монархисты, группирующие вокруг себя монархический элемент, имеющие связь с эмигрантами, высказывают уверенность в близком падении соввласти.

Обвиняемый ИСТОМИН, в прошлом б. Прокурор Рязанского, Московского и Черниговского судов.

Принимая во внимание, что ИСТОМИНЫ являются социально опасным элементом,

ПОЛАГАЮ:

1. Предъявленное обвинение гр. ИСТОМИНУ Л.В. по 58/5 ст. УК, гр. ИСТОМИНОЙ В.А. по 58/12 ст. УК - считать доказанным.

2. Дело о них представить на рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ

Уполномоченный 5 Отдела СООГПУ И. Тимофеев

Согласны: / подпись / (кажется: Рутковский - О.Ф.)

Внизу наискось карандашом:

Истомина заключите 22 лагерь на 3 года, Истомину В.А. - выслать в ПП по Уралу на 3 года

(подпись неразборчива)

22/VI-27

То есть, приговор вынес кто-то один, «тройка» позже его просто «проштемпелевала».

22 лагерь, судя по всему, СЛОН - Соловецкий лагерь особого назначения.

Как-то в июле, когда Истомины пришли к Пешковой, она сказала:

- Девочки, сейчас идет этап из Бутырок, вашу маму оправляют в ссылку. Возьмите для нее вещи и бегите скорее на вокзал.

На вокзале девочки увидели, как сквозь строй красноармейцев, в числе других, к вагону идет их мама. Конвоиры прогоняли девочек, но они уговорили одного из них взять передачу для бабушки.

Бабушка отправилась на три года в ссылку в с. Березово.

Вскоре этапом на Соловки отправили и дедушку.

Но в поезде дедушке стало плохо с сердцем и его, с не совсем понятным теперь, диагнозом «грудная жаба», сняли с поезда в Ленинграде и положили в тюремную больницу им. доктора Гааза.

Скорее всего, у него был инфаркт.

Однако ОГПУ не оставляло свои жертвы без контроля.

431500

Л-д. ПП ОГПУ ЛВО

Секретный

31.12.27

О гр. Истомине

Срочно сообщите, чьим распоряжением был снят с этапа, следуемый на Соловки и помещенный в больницу им. доктора Гааза заключенный Истомин Л.В.

п/нач. СООГПУ /Андреева/

нач. 5 Отд. СООГПУ /Рутковский/

В январе 1928 года, когда дедушку сочли выздоровевшим, сообщений с Соловками не было, и дедушку отправили в Кемь, на Попов остров. Там он и пробыл весь срок.

Мне рассказывали гр. Андрей Александрович Гудович и Владимир Алексеевич Казачков, что они встречались с ним там.

Бабушку поездом этапом довезли до Новосибирска, оттуда по Оби их пароходом должны были отправить в Тобольск. И уж оттуда опять пароходом в Березово. Это более двух тысяч километров.

А пока в Новосибирске, в ожидании парохода на Тобольск, их поместили в тюрьму.

Наконец пароход пришел, и началась водная часть эпопеи.

Несмотря на то, что это был конец августа - начало сентября, на пароходе было очень холодно. Ведь это была Сибирь, и двигались они на Север.

В селениях по Оби, куда приставал пароход, на пристани приходили ранее сосланные туда, в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых, а то и родных.

На одной из пристаней бабушка увидела знакомую - кажется кн. Горчакову, она отбывала там ссылку. Видимо, на пароходе был не очень строгий режим и на время стоянки бабушка пошла к Горчаковой домой, чтобы согреться и помыться. Оказалось, что та живет с де Ласси. Он был хорошо знаком бабушке.

Де Ласси был женат на ее двоюродной сестре Людмиле Дмитриевне Бутурлиной. У нее был брат Василий Дмитриевич. Когда умер их отец, бабушкин дядя генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Бутурлин, его дети получили в наследство по миллиону рублей. Де Ласси показалось мало того, что получила его жена, он решил прибрать к рукам и деньги ее брата. Он подговорил какого-то врача, который под видом прививки заразил двадцатишестилетнего Василия Дмитриевича дифтеритом. В.Д. очень тяжело болел, но выздоровел, тогда его заразили снова. В этот раз он умер.

Дело это вскрылось, был громкий процесс, де Ласси, и врач пошли на каторгу.

И вот, спустя много лет, далеко в Сибири, бабушка встретила убийцу своего брата.

Де Ласси подошел к ней и сказал:

- Варвара Александровна, не будем вспоминать то, что было давным-давно. Советская власть нас уровняла. Оставайтесь у нас, отдохните.

Мама говорила, что бабушка потом с гордостью приводила свой ответ:

- Нет, подлость останется подлостью всегда.

И ушла из теплого дома на промороженный пароход.

До Тобольска они добрались только 15 сентября.

Мне удалось в архиве ФСБ в деле Истоминых найти следующий документ:

Утверждаю

Нач. Тобокруга ОГПУ

/Заикин/

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

1927 г. сентября 15 дня, я, п/уполномоченного ИНФ Тобокротдела ОГПУ Назарова, рассмотрела л/д а/с:

- Хайкина Меера Мовшевича

- Зотикова Петра Михайловича

- Фейгина Лейба Хацкелевича

- Раскина Шлема Нахимовича

- Каплан Лейзера Ханоновича

- Савицкина Ефима Яковлевича

- Шерстинского Абрама Мордуховича

- Шерстинского Моисея Мордуховича

- Вадбольского Авенира Авенировича

- Раскина Моисея Нахимовича

- Истоминой Варвары Александровны

- Фейгина Самуила Хацкелевича

- Ковалевского Георгия Дмитриевича

- Романова Василия Михайловича

и, усматривая из таковых, что указанным выше а/с местом для дальнейшего отбывания срока ссылки назначено с. Березово, а потому

ПОСТАНОВИЛ:

А/с в числе 14 человек заключить под стражу в Тобизолятор с/н и с первым отходящим из гор. Тобольска этапом направить в с. Березово.

Копии настоящего постановления направить нач. Тобизолятора с/н и Ст. Пом. Облпрокурора по Тобокругу для сведения

п/уполномоченного /Назарова/

«Согласен»

нач. ИНФАГО /Фокин/

Я не знаю, когда этот этап добрался до Березова.

В нем из четырнадцати человек только пятеро русских. В те годы Советский Союз еще не обвиняли в антисемитизме. Скорее всего, это отголоски борьбы Сталина с Троцким. Наверное, они и держались отдельно - русские и евреи.

Во всяком случае, все пятеро русских поселились в Березове вместе. Жили коммуной.

Судьбы Зотикова и Романова мне неизвестны, но по аналогии с судьбами других людей, арестованных в те годы, они должны быть трагичны.

Георгий Дмитриевич Ковалевский, это наш дядя Юра, он попал в ссылку по глупости, это поняли даже в те суровые годы. Его вскоре освободили, он вернулся в Питер. Впоследствии женился на маминой сестре тете Ире и был отцом нашего недавно умершего двоюродного брата Сергея, которого мы все очень любили.

В 1935 году после убийства Кирова Ковалевских выслали в Самару. Дядя Юра в центре города сумел построить квартиру для семьи, но в 1940 году в возрасте тридцати шести лет он умер от туберкулеза горла, которым заразился, судя по всему, от Вадбольского еще в Березове.

Князь Авенир Авенирович Вадбольский, выпускник Пажеского корпуса, бывший поручик лейб-гвардии Егерского полка, до Березова пробыл три года на Соловках. В 1930 году, когда кончился срок его ссылки, его снова арестовали на пароходе, на котором он возвращался из Березова, привезли на Лубянку, где обвинили в принадлежности к каким-то мифическим контрреволюционным организациям, придуманным ОГПУ, и расстреляли через несколько дней после того, как ему исполнилось тридцать два года. Это был очень близкий нашей семье человек.

В «Летописи Историко-Родословного общества в Москве» за 2009 год напечатана моя статья о нем.

Я доволен, что мне удалось рассказать об Авенире Авенировиче людям.

Большую помощь девочкам оказывала приятельница бабушки Софья Александровна Тюрберт. Это была одинокая немолодая женщина. В самом начале двадцатого века она вышла замуж за офицера, но он погиб то ли на русско-японской, то ли во время мировой войны.

Жила Софья Алексеевна в одной квартире с внучкой Льва Николаевича Толстого Софьей Андреевной и ее матерью Ольгой Константиновной.

Весной 1925 года Софья Андреевна вышла замуж за Сергея Есенина. Бывая вместе с бабушкой у С.А. Тюрберт, мама несколько раз видела Есенина. Он приходил домой пьяный, скандалил, матерился, дрался, его жена пряталась от него под кроватью. Особенно неприязненные отношения были у него, как водится, с тещей.

Мама всегда очень любила стихи Есенина, но о нем самом отзывалась, мягко говоря, с прохладцей.

Но именно от мамы я узнал о Есенине еще тогда, когда имя его было, фактически, под запретом. Она же читала мне наизусть его стихи. Особенно любила «Письмо к матери».

Софья Алексеевна Тюрберт преподавала французский язык жене Сталина - Н.С. Аллилуевой. Когда она рассказала Аллилуевой о трех девочках, у которых арестовали обоих родителей, та ей не поверила, сказала, что сама хочет в этом убедиться. Как-то, в конце 1927 года, она приехала к ним, расспрашивала. Судьба девочек ее затронула.

По ее совету, тетя Варя написала письмо на имя Сталина. Аллилуева говорила, что она никогда ничего не принимает для передачи Сталину, но тут случай особый. Передали письмо Аллилуевой все через ту же С.А. Тюрберт.

Навещал девочек и митрополит Трифон (кн. Туркестанов). С семьей мамы он был связан двойным свойством: он был братом жены Сергея Сергеевича Бутурлина - дяди бабушки Вари - Веры Петровны (ур. Северцовой), а его племянник Петр Александрович Туркестанов женился на маминой двоюродной сестре Наталье Дмитриевне Истоминой.

Особенно теплые отношения у владыки были с тетей Ирой. Она старалась посещать почти все его службы. Он отслужит в одном храме, у выхода его ждут верующие и тетя Ира в первых рядах. Он благословит всех, и персонально тетю Иру, садится на извозчика и едет в другой храм. А тетя Ира, где на трамвае, где бегом, успевает туда раньше его. И стоит уже, ждет в толпе встречающих. Он увидит ее, погрозит ей пальцем, улыбнется. И так не раз.

Почти ежедневно приходил к ним их двоюродный брат, как его называла мама, Андрейка Урусов. И, по ее словам, торчал он у них с утра до вечера. Мама говорила, что иногда им хотелось бы побыть одним, но как не пытались они спровадить Андрейку, все было бесполезно. Он добросовестно демонстрировал свою солидарность с ними. Мама подозревала, что кроме всего прочего, ему нравилась тетя Варя. Но, вообще-то, она была на три года старше его. Хотя, тринадцатилетние мальчишки порой влюбляются в шестнадцатилетних девушек.

По словам мамы они не раз говорили ему:

- Андрейка, не ходи ты к нам, можешь загреметь вслед за нашими мамой и папой.

Он только махал рукой и говорил:

- А, пускай.

Тогда его не тронули, но потом, в проклятом 1937, расстреляли и его, ему было двадцать три года, и его старшего брата Петра Петровича Урусова тридцати двух лет с женой Ольгой Владимировной (ур. Голицыной) двадцати шести лет.

Вся их вина перед советской властью состояла лишь в том, что они родились князьями.

В том же году расстреляли маминого дядю Петра Владимировича Истомина, а потом, в мае 1938, и тетю - Варвару Владимировну Истомину.

Не так уж безосновательны были опасения тети Иры, которые она высказала по поводу мемуаров С.Л. Толстого, хотя вряд ли это они повлияли. Просто принято тогда было в СССР таким радикальным способом избавляться от «социально чуждых элементов».

Когда девочки жили еще в Крестовоздвиженском переулке, школа была в нескольких шагах, в старом Бутурлинском доме, но, тем не менее, мама в школу постоянно опаздывала - очень уж не хотелось рано вставать, а родители, которые не давали бы расслабляться, были, как говорится, «в местах отдаленных».

Мама выскакивала из дома, когда раздавался звонок на начало уроков и, естественно, все время опаздывала. Учительница благоволила маме, особенно, после ареста родителей. Даже порой советовала ей, с кем дружить, а с кем лучше не стоит из ее «непростых» одноклассников. За опоздания она тоже довольно мягко выговаривала маме. Но когда эти опоздания стали ежедневными, не выдержала и она:

- Оля, я не пущу тебя на урок, пока ты не напишешь стихотворение о том, что нельзя опаздывать в школу.

Мама тут же выдала экспромт:

Динь-динь, динь-динь
Звенит звонок,
Бежим скорее на урок...

Продолжения не помню, но смысл такой, что нельзя опаздывать ни на минуту, потому что каждую минуту мы узнаем в школе что-то новое.

Растроганная учительница, смахнув слезу, разрешила ей сесть на место.

А мама говорила:

- Я ведь так и делала, бежала на урок по звонку. Другое дело только, что не успевала войти в класс раньше учительницы.

В этой же школе учился и некий Борька (иногда мама говорила, что звали его Петькой) Реми, который был неравнодушен к маме. Он поджидал ее после уроков, брал ее портфель и провожал до дома. Идти, правда, было совсем недалеко.

Мать Борьки говорила ему:

- Зря стараешься. Оля твоя родственница, ты не сможешь жениться на ней. (Мамин дедушка Владимир Константинович Истомин был женат на Наталье Александровне Реми)

Но Борька-Петька упорно продолжал ухаживать за мамой.

Приходили письма от бабушки. В одном из них была фотография их «Березовской коммуны»: бабушка, Вадбольский, дядя Юра, Зотиков.

Тетя Ира в девяностых годах, теперь уже прошлого века, рассказывала мне:

- Мы с Варенькой выбрали себе женихов. Варенька - Вадбольского, я - Ковалевского. А Оленьке оставили пожилого Зотикова. Ведь мы были совсем девчонки и, несмотря ни на что, шутили, смеялись.

Потом их переселили в Большой Гнезднековский.

Как-то пришло письмо от Вадбольского.

По словам тети Иры начиналось оно так: «Позвольте, с разрешения Вашей матушки, благословить ваше существование на зеленеющем ныне континенте...» Видимо, это было весной.

Приходили письма и позже, в некоторых были стихи.

Перед Пасхой в 1928 году еще раз приехала к ним Аллилуева, вместе с «рыжим Васькой», как говорила мама. Она привезла им кулич, ветчину, пасху. «Денег не дала», - уточняла мама.

Аллилуева сказала:

- Девочки, ваша мама скоро будет с вами...

Это было радостное известие.

Действительно, где-то в апреле в Березово пришло распоряжение, об отмене ссылки в отношении Истоминой В.А.

Но выехать бабушка смогла только в середине мая, когда открылся водный путь.

Девчонки оставались девчонками. Весной, чуть стало теплее, они забирались на крышу дома загорать. И хотя на улице было еще прохладно, от нагретой крыши веяло теплом. Эффект раннего загара они усиливали и тем, что мазались разведенным водой раствором йода.

Загар, видимо, давал о себе знать. Как-то, придя с Тверской, тетя Варя пожаловалась находившейся у них С.А. Тюрберт:

- Невозможно пройти по улице, на каждом шагу вяжутся ребята.

- Что ты, Варенька, нужно уметь вести себя. Я сколько хожу, ни один ко мне не привязался, - ответила пятидесятилетняя Софья Александровна.

Позже тетя Ира рассказала мне о судьбе Тюрберт. В 1941 году она поехала к кому-то из знакомых в Ленинград, не смогла выехать обратно после начала войны и погибла в блокаду.

Раньше бабушки в Москве по дороге домой, в Ленинград, появился освобожденный от ссылки дядя Юра Ковалевский. Ему очень понравилась тетя Ира, и он задержался в Москве на гораздо больший срок, чем первоначально собирался.

Где-то в конце мая - начале июня возвратилась в Москву бабушка Варя. Причем, даже без «минус шести» или «минус десяти», как давали в те годы людям, вернувшимся из ссылки. Это означало запрещение жить в шести или десяти крупнейших городах СССР (список их приводился).

После возвращения бабушке, которая раньше никогда нигде не работала, пришлось искать работу. Правда, у нее был диплом «домашней учительницы». В конце концов, она стала обучать французскому языку детей какого-то богатого американского специалиста, работавшего в СССР.

Мама вспоминала, как они с бабушкой с семьей этого американца ездили в Екатеринбург. Ехали в шикарных двухместных купе, диваны в которых были оббиты красным бархатом, у дверей были бронзовые ручки. В каждом купе была ванная комната - все это тогда произвело на маму неизгладимое впечатление.

Не знаю, с какой целью ездил американец в Екатеринбург, но они побывали там и в ипатьевском доме, где в июле 1918 года чекистами под руководством Янкеля Юровского была убита царская семья. Спускались по знаменитым 23 ступеням в подвал. Мама говорила, что она видела отметины от пуль на стенах и на потолке подвала.

Американцы хорошо платили бабушке, причем, часть платы она получала в долларах, благодаря чему появилась возможность покупать продукты в Торгсине - существовала тогда система магазинов торговли с иностранцами, отсюда - Торгсин, где за валюту или за золото можно было купить продукты и деликатесы, которых не было в обычных московских магазинах. Кроме того, американцы дарили бабушке вещи для нее и для девочек.

Как сказал, правда, позже и по другому поводу, Сталин, «жить стало лучше, жить стало веселее».

Все это не могло не вызвать нехорошие чувства у некоторых их соседей по коммуналке, которым трудно было пережить, что кому-то стало хорошо. Кто-то написал донос в ГПУ.

Приходили письма от Вадбольского. Часто в них были стихи.

Бабушка знала, что Вадбольский в Березове нуждался, решила сходить к его матери, сказать, что ее сыну нужно помочь деньгами, вещами. Пошла бабушка с мамой. Княгиня Вадбольская встретила их неприветливо, насчет Авенира Авенировича сказала, что ничего не хочет знать об «этом типе», что это «скелет их семьи». Мама говорила, что ее поразил нос княгини, который был красного цвета и наводил на размышления не в ее пользу.

Потом письма от Вадбольского перестали приходить. Бабушка пошла к Пешковой, узнать, не случилось ли с ним чего-нибудь. Пешкова предложила прийти через несколько дней.

Когда бабушка пришла снова, Пешкова сказала:

- Варвара Александровна, забудьте о Вадбольском, ему ничем помочь нельзя. Если у вас есть его письма, уничтожьте их.

В те годы к таким советам относились очень серьезно. Все письма и стихи Авенира Авенировича были сожжены. В памяти у мамы и тети Иры осталось лишь несколько стихотворений.

В 1930 году освободили дедушку, но после лагеря его отправили отбывать трехлетнюю ссылку в Архангельск.

Мама говорила, что они получили письмо от некого Бо?яра (ударение на «о»), который вместе с дедушкой был в лагере и тоже попал в Архангельск. Он писал, что дедушка тяжело болен - в Кеми он обморозил легкие и у него начался туберкулез. Кроме того, надвигалась зима, а у него не было теплой одежды.

Бабушка запаслась продуктами, американцы снабдили ее «промтоварами», как говорила мама, для дедушки, и поехала в Архангельск.

А несколько дней спустя, ночью за ней пришли чекисты. Доносы соседей не остались без внимания. Не обнаружив бабушки, они поначалу были несколько озадачены, но, узнав, что она уехала в Архангельск, сказали:

- Вот и отлично. Мы сообщим, чтобы ее там и оставили.

А девочкам приказали утром явиться на Лубянку.

Там их встретил уже знакомый им следователь Трубников и сказал, что в течение трех дней они должны покинуть Москву. «Убирайтесь, куда хотите» - примерно так сформулировал он поставленную перед ними задачу. Позже они узнали, что в их опустевшую комнату въехал брат Трубникова.

В это время в Москве были только тетя Варя и мама. Тетя Ира, которая работала на кинофабрике, незадолго до этого вышла замуж за кинорежиссера, как называла его мама, Додку Шевченко и проводила медовый месяц на юге. В Москву она вернулась на следующий день после визита девочек на Лубянку. Вошла веселая, загорелая. Узнав, как обстоят дела дома, она сказала:

- Девчонки, меня здесь не было. Кому будет лучше, если в Архангельск покатят трое, а не двое. Не обижайтесь, провожать не приду.

Рассказывая это, мама ее не осуждала.

Благодаря тому, что тетя Ира носила фамилию Шевченко, ее не тронули.

Тетя Варя решила ехать в Ленинград. Ей нравился дядя Юра, хотя он был влюблен в тетю Иру. А мама, с максимально возможным количеством вещей, загрузилась на третью полку вагона поезда Москва - Архангельск. Сколько времени поезд должен был идти до Архангельска, не знаю, но однажды ночью ее разбудил голос:

- Есть кто в вагоне?

Мама открыла глаза, в вагоне темно, только в проходе стоит мужчина с фонарем. Увидев маму, он спросил:

- А ты чего здесь делаешь?

- Еду в Архангельск.

- Какой Архангельск. У вагона буксы сгорели. Всех пассажиров распихали по другим вагонам. Поезд сейчас отходит, а этот вагон бросают. Что ты будешь делать здесь, в вологодских степях. (Рассказывая об этом, мама всегда именно так говорила, хотя Вологда ассоциируется скорее с лесами, чем со степями). Бери вещи и беги.

Он помог маме выгрузить вещи, и они побежали вдоль состава, но ни в один вагон маму не пускали - все переполнено, мест нет. А паровоз уже гудки дает, вот-вот состав тронется.

Наконец добежали до вагона, где ехали красноармейцы. Их командир сказал:

- Сюда нельзя, это воинский вагон.

Но солдаты закричали:

- Разрешите взять девчонку, не оставлять же ее в этой глуши, тут ее волки съедят.

- Запрещаю брать посторонних.

А из вагона уже тянулись руки солдат:

- Давай, девочка, залезай.

- Я вас на губу посажу.

- Сажай куда хочешь, а девчонку не оставим пропадать.

Поезд начал двигаться, побросав часть вещей, мама успела вскочить в вагон. Дальше до Архангельска доехала без приключений.

Вид дедушки поразил маму. Она помнила его, как она говорила, веселым, искристым, с темными волосами, а увидела совсем седым и каким-то погасшим.

Еще ее поразили деревянные тротуары Архангельска. Да и вообще, весь город в те годы был деревянным. Гигантские штабели бревен лежали по берегам Двины, это был основной продукт экспорта СССР в те годы. Заготавливалось это «зеленое золото страны Советов», в основном, рукам заключенных. Тысячи человек гибли от непосильного труда на лесоповалах и других «стройках коммунизма», но товарища Сталина эти жертвы не волновали. Ему была нужна валюта на индустриализацию страны. А «бабы еще нарожают», как издавна говорили на Руси. Петровская «европеизация» России сократила население на четверть. Кто считал жертвы «индустриализации».

Жили дедушка с бабушкой в холодном сыром бараке. Рядом с ними жили, так же высланные из Москвы, Кристи и их родственники Глебовы. В семье Марии Александровны Кристи накануне мировой войны произошло несчастье, о котором тогда говорил весь Петербург. И Кристи, и Глебовы были близкими родственниками Михалковых. Мама помнит, как приезжал навестить их будущий известный поэт, тогда совсем еще юный Сергей Михалков. Он ходил в длинной шинели, буденовке и юнгштурмовке - кажется, это вид гимнастерки, с портупеей.

В Архангельске было много ссыльных, как тогда говорили, «бывших дворян». Молодежь общалась между собой, многие были знакомы еще по Москве, по Питеру. Летом в выходные все вместе ездили купаться на Двину, у мамы сохранилось несколько групповых фотографий, сделанных на пляже. В свое время я не попросил ее подписать, кто на них изображен, а теперь уже поздно.

Один из Кристи, Сергей, отбывал ссылку в Архангельске после тюрьмы. Он переписывался со своими бывшими сокамерниками, это была, в основном, дворянская молодежь. Как-то в компании он прочитал полученные оттуда стихи:

Сергею Кристи

Атлет с цыганскими глазами,
С улыбкой греческих богов,
Он принял лязг и звон оков,
Тряхнув волнистыми кудрями.

Он внес в тюрьму, не расплескав,
Златокипящей жизни чашу,
Тот будет тридцать раз неправ,
Кто не восславит встречу нашу.

Наш на прогулках коновод,
Болтун и ум черезвычайный,
С Карлушей ссорой театральной
Он нас и нынче развлечет.

А чуть ударит в пол носком
Чечетки такт Кологородцев,
Он тут как тут, и вот вдвоем,
Трясутся парой иноходцев.

Он и художник, и актер,
Он и поэт и архитектор,
И тренированный боксер,
Любовного любимый лектор.

Так пусть же вянут за окном,
Шурша, желтеющие листья,
Сияет солнечным лучом
У нас в тюрьме курчавый Кристи.

Он внес в тюрьму, не расплескав,
Златокипящей жизни чашу,
Тот будет тридцать раз неправ,
Кто не восславит встречу нашу.

Мама говорила, что читал он их с гордостью, но, надо сказать, что гордость, судя по стихам, была обоснованной. Ведь некоторых тюрьма и все эти невзгоды ломали. Сергей Кристи был не из этой породы людей.

Дедушка работал в Севводстрое, бабушка - швеей в какой-то артели. Зарабатывали они, видимо, совсем немного, потому что пришлось искать работу и маме. Ей даже переправили год рождения на 1916, чтобы она могла пойти работать.

Помог все тот же Бояр. Чрезвычайно энергичный человек, он в Архангельске стал работать директором столовой и взял маму к себе официанткой.

Вообще, мама очень тепло вспоминала Бояра. Он помогал многим. Например, нуждающиеся ссыльные получали в его столовой бесплатно суп из соленых зеленых помидор. Не деликатес, конечно, но когда голодаешь, будешь рад и этому. К сожалению, дальнейшая судьба Бояра неизвестна.

Как-то в столовую зашла группа летчиков полярной авиации. Веселые молодые ребята, в те годы отношение к полярникам было почти такое же, как в наши дни к космонавтам. С мамой они шутили, смеялись, а потом сказали:

- Что ты, такая молодая, красивая, тут с тарелками бегаешь. Полетели с нами на Диксон, будешь там королевой.

И стали расписывать ей прелести жизни на Диксоне. И, хотя в СССР пропаганда насаждала резко отрицательное отношение к монаршим особам, перспектива стать королевой хотя бы на Диксоне, прельстила маму, и она благосклонно отнеслась к этой идее. Но резко против выступил дедушка. То ли он действительно отрицательно относился к монархии, как таковой, как он утверждал в свое время на допросах в ГПУ, то ли ему не внушили доверия сами летчики, но на Диксон самолет, в конце концов, полетел без мамы.

Ближе к зиме семье удалось перебраться в более теплую комнату в добротном доме.

Работала мама на другом берегу Двины, мост был далеко, и ей приходилось каждый раз делать большой крюк по пути на работу. Когда Двина замерзла, она, как и большинство архангелогородцев, стала ходить напрямик через реку по льду. Зимой в Архангельске нет полярной ночи, но светает днем всего на два-три часа, остальное время темно.

Как-то, получив зарплату, мама спешила домой. В темноте она не заметила, что по Двине незадолго перед этим прошел ледокол, пошла обычной дорогой, и провалилась в полынью. Как ей казалось, она молча пыталась вскарабкаться на льдины, но они выворачивались из-под нее. Потом она потеряла сознание. Очнулась она в какой-то теплой комнате в постели. Около нее были незнакомые люди. Мама спросила:

- Как я сюда попала?

- Мы тебя вытащили из реки.

- А как вы узнали, что я тону?

- Милая, да ты так кричала, что чуть ли не весь Архангельск сбежался.

Последствия этого зимнего купания дали о себе знать. У мамы началось сильнейшее воспаление почек. Никакие лекарства не помогали, ей становилось все хуже и хуже, и лечащие врачи уже намекали, что медицина не всесильна. Кто-то, кажется, опять же Бояр, посоветовал обратиться к гомеопату. Пришел старичок, посмотрел, постучал согнутыми пальцами по спине и выписал маме какие-то мудреные лекарства в мелких драже, которые она должна была принимать десятками по строго определенной схеме. Тем не менее, скоро мама пошла на поправку и все последующие почти восемьдесят лет жизни с почками у нее никаких проблем больше не было. С тех пор она свято поверила гомеопатам и каждому, кто тяжело заболевал, советовала обращаться именно к ним.

Как-то, из очередного письма от тети Вари, они узнали, что в Ленинграде она вышла замуж за Игоря Николаевича Филимонова. Это был друг Юрия Дмитриевича Ковалевского, тоже бывший кадет. Они вместе с дядей Юрой работали на ленинградской кинофабрике.

Писала им и тетя Ира. С Шевченко она разошлась, но снова была замужем и у нее была уже другая фамилия.

Плохо чувствовал себя дедушка. Порой казалось, он потерял интерес к жизни. 27 ноября 1933 года в больнице дедушка умер. Мама пошла в морг, принесла вещи для дедушки. В морге она застала персонал за коллективным обедом. Ей сказали:

- Подождите, мы закончим и проводим вас к вашему отцу.

Мама не стала ждать и прошла в большую холодную комнату, где на столах, покрытые простынями, лежали тела умерших. Было их довольно много, и мама подумала:

- Как же я найду папу?

И вдруг ей показалось, что на одном из столов простыня шевельнулась. Она подошла, сдвинула простыню. Под ней лежал дедушка. Через некоторое время подошли санитары.

- Как вы нашли его? - удивились они.

И бабушка, и мама тяжело переживали потерю дедушки.

Вскоре мама познакомилась с Геннадием Бухоновым. Он был сыном бывшего воронежского то ли губернатора, то ли предводителя дворянства. В Воронеже Геннадий остался жить и после революции, кончил школу, поступил в институт. Но вскоре его арестовали и выслали в Архангельск. Это была первая мамина любовь. У мамы были голубые глаза, и Геннадий называл ее Незабудкой.

Хотя, может быть, это была не любовь, а юношеское увлечение. Любили мама, как я понимаю, всю жизнь одного человека - нашего отца.

В июне 1934 года накануне своего дня рождения в Ленинграде умерла тетя Варя.

Эту дату ее смерти я слышал не раз. Но недавно, после смерти тети Иры 3 июля 2009 года, я был в Самаре. Внук тети Иры Павлик Позняков нашел в ее бумагах запись, где говорилось, что тетя Варя умерла 19 августа 1932 года. Эта дата кажется мне более реальной, потому что в сентябре 1934 года папа женился на маме. Не могло же это произойти через месяц после смерти тети Вари.

Папа рассказывал мне, что умерла тетя Варя от перитонита. Она была физически очень сильным человеком, папа говорил, что они иногда в шутку боролись. Стали они как-то бороться и когда тетя Варя была беременной. Видимо, плод оторвался, началось заражение, и она умерла.

Когда у меня в 1963 году лопнул аппендицит и развился перитонит, лошадиными дозами пенициллина его сумели заглушить. Помню, папа говорил тогда, что если бы в 30-х годах был пенициллин, тетю Варю тоже спасли бы.

Правда, когда я как-то завел разговор о тете Варе с тетей Ирой в девяностых годах, она сказала, что тетя Варя умерла от последствий криминального аборта. Якобы тетя Варя крепко поссорилась с папой и пошла делать аборт. Официально в СССР они были тогда запрещены. Сделали ей криминально, и неудачно.

Когда я рассказал тете Ире папину версию, она сказала:

- Раз он так тебе говорил, значит, так оно и было. Видимо, у меня были неверные сведения.

Теперь уже не узнаешь, как оно был на самом деле, да и так ли это важно сейчас, спустя семьдесят пять лет. Во всяком случае, и для мамы, и для бабушки эта смерть была тяжелой потерей.

Как я уже говорил, в сентябре 1934 года папа и мама расписались в Ленинграде.

Мама хотела сохранить свою девичью фамилию - Истомина, но папа, делая упор на то, что будущим детям будет непонятно кто они: Филимоновы или Истомины, убедил ее стать Филимоновой.

Мама рассказывала, что для Бухонова ее брак был тяжелым ударом. Он прислал маме в Ленинград стихи:

Потерял я незабудку-цветок,
Так недавно здесь цвел, голубея,
Сердце сжалось в сухой лепесток,
Печально осенью вея.

Зачем на пути своем встретил
Этот нежный голубой цветок,
Миг встречи был так радостно светел,
Как утром ранним восток.

Страшно было, долго, холодно,
И в груди трещал мороз,
Про себя я слышал: «Молод он,
Вывезет тяжелый воз».

Слушал, вез и улыбался,
Счастье, вот оно, пришло,
С незабудкой повстречался,
Стало вольно и светло.

А теперь вот, ночью звездной,
Ветер стонет меж болот.
Ты стони со мною слезней,
Стон цветок мой не вернет?

Мне горька потеря эта,
Погоди-ка ты, не вой,
Будет ласкою согрета
Незабудка там другой.

Ну и что ж, была б счастлива,
Обо мне, что говорить.
Солнце светит пусть в час ливня,
Незабудке не грустить.

Пусть цветет, где рожь смеется,
Где родная сторона,
Жаворонка песня льется,
Голубеет вышина.

Что ж теперь, сплясать, что ль, с горя,
С радости, что ль, трепака.
Эх ты, воля, моя воля,
Нет тебя и нет цветка.

Архангельск 1934 г.

К стихам была приписка, что если через 10, 20, 40 лет Вы окажетесь свободной, одной, сообщите мне, я все брошу и приеду к вам.

Что было дальше с Бухоновым, мама не знает. Скорее всего, ничего хорошего, даже если его освободили после ссылки. В конце тридцатых годов НКВД «подбирало» тех, кто сидел раньше. Потом была война, где он мог оказаться и мог погибнуть. А в сороковых годах уже МГБ опять-таки «подбирало» ранее сидевших. Шансов у него пройти живым через эту череду мясорубок было мало.

Я встречал людей, сидевших до войны, прошедших всю войну на фронте, и снова посаженных после нее. Это были не уголовники.

Во всяком случае, вспоминала мама «Гену Бухонова» всегда тепло.

Жить стали молодожены в старой, еще дореволюционной Филимоновской квартире в Ленинграде на Каменоостровском проспекте д.50 кв.2. Правда, раньше в ней Филимоновым принадлежали десять комнат, теперь остались две. Кроме папы с мамой обитали там бабушка Лида - папина мать Лидия Леонидовна Филимонова (ур. Дембовская), воспитанница и родственница Филимоновых - Вера Васильевна Страхова.

Папа учился на пятом курсе Политехнического института, и, хотя учился он на дневном отделении, он еще где-то и работал. Жили неплохо по тем меркам, а с окончанием института, открылись бы неплохие перспективы.

Но 1 декабря 1934 года был убит С.М.Киров. Этот день изменил судьбу десятков, если не сотен тысяч людей. Наверное, изменилась и сама страна. Началась, если можно так сказать, репетиция Большого Террора.

Изменил он судьбу и моих родителей.

Олег Филимонов,

потомок одного из руководителей обороны Севастополя в 1854-1855 гг. контр-адмирала Истомина В.И. (1809-1855 гг.)

(г. Москва)