В 2019 году в Воронеже была издана книга «Почва и крона», посвященная русским мыслителям-консерваторам, имена иных из которых ныне практически забыты. Об этом издании, русской консервативной идее, ее прошлом, настоящем и будущем, о русских консерваторах Н.М. Карамзине и А.И. Солженицыне и о том, могут ли быть отнесены к консерваторам современные коммунисты, редактор «Русской Стратегии» Елена Владимировна Семенова беседует с редактором-составителем книги, доктором исторических наук, профессором Аркадием Юрьевичем Минаковым.

- В прошлом году увидел свет сборник «Почва и крона», посвященный консервативным мыслителям, чьи судьбы связаны с Воронежской областью. Расскажите, пожалуйста, об этом издании.

- Сборник этот содержит два десятка исторических портретов деятелей своей биографией так или иначе связанных с Воронежем и Воронежским краем. Среди них такие значимые в истории России (да и не только!) имена как Г.С. Сковорода, преподобный оптинский старец Иларион, В.И. Аскоченский, А.Д. Градовский, П.Е. Астафьев, Н.Н. Федоров, А.С. Суворин, святитель Серафим (Соболев), Е.И. Замятин, Г.П. Федотов, А.Л. Чижевский. В сознании современного обывателя, даже формально образованного, подавляющее большинство этих имен никак не связаны с Воронежской землей. Это своего рода опыт консервативного краеведения, когда во главу угла ставятся люди, связанные прежде всего с русской православной, монархической, национальной культурной традицией.

- Сегодня довольно часто является путаница в понятиях, даже таких, которые кажутся достаточно безусловными. Поэтому начнем, как говорится, с начала. Русская консервативная идея – когда она сформировалась? В чем она состоит? И кого можно считать главными выразителями ее?

- Русский консерватизм как идеология зародился и прошел стадию становления в первой четверти XIX века, параллельно с западноевропейским консерватизмом. Консерватизм (от лат. conservo – сохраняю) – это блистательное и интеллектуально мощное направление русской и европейской мысли, представленное знаковыми в истории культуры и общественной мысли именами. В их числе и его европейские «отцы‑основатели» – Э. Берк, Ж. де Мeстр. И гениальные основоположники русского консерватизма – Г.Р. Державин, Н. М. Карамзин, А. С. Шишков. В числе его продолжателей и апологетов – C. С. Уваров, М.П. Погодин, В. А. Жуковский, зрелый А.С. Пушкин. Стоит упомянуть и Ф.И. Тютчева, Н.В. Гоголя, Н.Я. Данилевского, Ф.М. Достоевского. Невозможно обойти и К.Н. Леонтьева, Л.А. Тихомирова, о. Павла Флоренского, И. А. Ильина. И даже этот внушительный список будет не полным без А.Ф. Лосева, А. И. Солженицына, И.Р. Шафаревича – и сотен других не менее масштабных фигур из национального русского пантеона.

Специфика русского консерватизма была обусловлена тем, что он первоначально представлял собой реакцию на радикальную вестернизацию, проявлениями и главными символами которой в XVIII – начале XIX вв. стали реформы Петра I, крайний (по тем временам) либерализм Александра I, вызвавший противодействие со стороны консервативно настроенного дворянства; в особенности, проект конституционных преобразований, связанный с именем М.М. Сперанского; галломания русского дворянства; наполеоновская агрессия против Российской империи, Тильзитский мир 1807 г., Отечественная война 1812 года, а также попытка создания так называемого общехристианского государства в духе деклараций Священного Союза, фактически лишившая православную церковь статуса государственной (с 1817 по 1824 гг.). Эти явления и события последовательно интерпретировались русскими консерваторами как угроза, ведущая (как это воспринималось в традиционалистско-консервативном дискурсе) к разрушению всех коренных устоев традиционного общества: самодержавной власти, православной церкви и религии, русского языка, национальных традиций, сословных перегородок, патриархального быта и т.д. Процессы модернизации, разрушающие самые основы существования и деятельности базовых общественных институтов и установлений традиционного социума, носили всеобъемлющий характер. Беспрецедентность вызова порождала ответную консервативную реакцию, призванную защитить основополагающие традиционные ценности.

Исторически первыми в конце XVIII – XIX в. возникли течения консерватизма, ставящие своей целью борьбу с галломанией («французолюбием»), т.е. с наиболее распространенной тогла разновидностью западничества. На начальном этапе большую роль в вызревании русского консерватизма сыграли языковые споры между «шишковистами» (сторонниками взглядов А.С. Шишкова) и «карамзинистами». Карамзинисты ориентировались в своих поисках на разговорный язык элитарных салонов, французские языковые и культурно-поведенческие стереотипы, шишковисты же выступали за общенациональный язык, не только очищенный от иностранных слов и опирающийся на традицию, восходящую к церковно-славянскому и древнерусскому литературному языку, но и тесно связанный с языком простонародья: крестьянства, купечества, духовенства, мещанства.

В ходе дискуссии между «шишковистами» и «карамзинистами» консерваторы «оттачивали» аргументацию против галломании, шире – западничества. Галломания значительной части русского дворянства явилась провокативным фактором для вызревания изначальной модели русского консерватизма. Франция, ее язык и культура, справедливо воспринималась в консервативно-националистическом дискурсе как воплощение «мирового зла», породившее кровавую революцию и якобинский террор. Франция и французы представали в сознании русских консерваторов как полная антитеза России и русским. А.С. Шишков изображал Францию как некое «зачумленное» место, страну, судьбу которой необходимо предоставить самой себе, предварительно изолировав от внешнего мира.

Дискуссия о «старом и новом слоге» привела к достаточно успешной попытке конструирования консервативно-национальной традиции не только в сфере языка. А.С. Шишков сформулировал некоторые основные аксиомы нарождавшегося русского консерватизма: недопустимость подражательства революционным и либеральным западноевропейским образцам, необходимость опоры на собственные традиции (языковые, религиозные, политические, культурные, бытовые), патриотизм, включающий культивирование национального чувства и преданность самодержавной монархии. Следует подчеркнуть, что данный вариант консервативной идеологии в первое десятилетие XIX в. носил оппозиционный характер, противостоял либеральной идеологии, характерной для Александра I и его ближайшего окружения (членов «Негласного комитета», М.М. Сперанского).

Перед Отечественной войной общественный статус бывших оппозиционеров радикальным образом изменился: по инициативе великой княгини Екатерины Павловны, обаятельной, умной и крайне честолюбивой сестры императора Александра I, являвшейся бесспорным лидером консервативной группировки при дворе, они заняли ряд влиятельнейших государственных постов, получили реальную возможность влиять на ключевые внутри- и внешнеполитические решения императора Александра I. В кадровой политике по сути дела произошел «тектонический» переворот: вопреки своим либеральным установкам, Александр I вынужден был сблизиться с «русской партией»: вторым по статусу человеком в империи стал А.С. Шишков, получивший после опалы М.М. Сперанского должность государственного секретаря и выступивший фактически главным ритором-идеологом и пропагандистом Отечественной войны, поскольку именно он был автором большинства манифестов и указов, обращенных к армии и народу. Генерал-губернатором Москвы, наделенным исключительными, фактически диктаторскими, полномочиями был назначен Ф.В. Ростопчин. Его афиши, наряду с манифестами А.С. Шишкова, стали первым опытом массового внедрения консервативно-националистической мифологии в сознание всех сословий второй столицы и ее окрестностей. Военно-политическая роль Ф.В. Ростопчина оказалась чрезвычайно велика: именно он был главным «организатором» пожара Москвы, имевшего стратегическое значение, поскольку сожжение древней столицы объективно предопределило разгром Великой армии Наполеона.

События 1812 г. сыграли огромную роль в становлении русского консерватизма. Консерваторам предоставилась беспрецедентная возможность для озвучивания своих идей – и это было сделано в манифестах А.С. Шишкова и «афишах» Ф.В. Ростопчина

Анализ вклада основных идеологов и практиков русского консерватизма в событиях 1812 г. и сопутствующие ему годы показывает, что именно этот год стал решающим в становлении этого идейно-политического направления. Одно из течений русского консерватизма, изначально имевшее галлофобскую направленность, оказалось максимально востребованным именно в канун Отечественной войны 1812 г., причем нужда в нем была столь велика, что из «маргинального» течения оно превращается в стержневое, вытеснив те идеологические представления, которые были характерны для просвещенного абсолютизма и Александровского либерализма. Колоссальный идеологический сдвиг, который произошел за считанные годы, может быть объясним только той исключительной ролью, которую сыграли русские консерваторы в 1812 г. в условиях национальной мобилизации. Вызвав к жизни обостренное осознание русской этничности, галломания (и – соответственно, галлофобия) дала мощь и силу русского консерватизму.

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл на XVI Всемирном русском народном соборе в октябре 2012 отмечал: «В годину наполеоновского нашествия на первой место выдвинулась проблема защиты русской культуры, культурной идентичности на фоне глобального натиска франкоцентризма, французского языка и культурных стандартов. Не случайно именно после победы над Наполеоном произошел бурный расцвет русской культуры, русской философской мысли, наступил «золотой век» А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя, А. Хомякова, И. Киреевского. Творцам русской культуры была необходима эта победа, чтобы отойти от подражания образцам Парижа и Версаля и обрести веру в силу собственного народа».

И русские консерваторы сыграли далеко не последнюю роль в создании условий для расцвета «золотого века» русской культуры. Значительная часть из них была его ведущими творцами – Державин, Карамзин, Крылов…

Анализ взглядов ранних русских консерваторов показывает, что, несмотря на определенную нечеткость их представлений, существенные противоречия между отдельными их группировками, они, тем не менее, смогли выработать идеологическую систему, которая оказала существенное воздействие на все последующие поколения русских консерваторов. Эта система содержала все основные элементы более зрелых консервативных доктрин, отличаясь от них, пожалуй, более последовательным и органичным антилиберализмом и антидемократизмом (в воззрениях ранних русских консерваторов, к примеру, не содержится даже намека на привнесенные славянофилами в позднейший русский консерватизм идей народной монархии со всесословным законосовещательным Земским собором, учения о «бюрократическом средостении», отделяющем царя от верноподданного народа, пристального интереса к крестьянской общине, как носительнице патриархальных ценностей и т.п.).

На всех этапах развития русского консерватизма главным его течением изначально было то, для которого приоритетными ценностями выступали православие, централизованное государство, имперский патриотизм и, на определенных этапах, русский национализм. Наиболее развитые, классические формы русского дореволюционного консерватизма в целом являлись своего рода теоретически развернутым обоснованием формулы «православие – самодержавие – народность» (если кого-то считает термины «самодержавие» и «народность», архаичными и устаревшими, то пусть вместо них подставит «сильное государство», «патриотизм», «национализм»). Всякая серьезная русская консервативная рефлексия неизбежно затрагивала, обосновывала те или иные члены указанной триады (или отталкивалась от них). Соответственно, представляется, что современные политические новации, связанные с поиском и разработкой идеологии, опирающейся не консервативные ценности, не могут игнорировать эти специфические особенности и константы традиционного русского консерватизма. Определяться (либо учитывать, либо аргументировано отвергать, либо, как минимум, объяснять свое отношение к ним и т.д.) в отношении них придется любой серьезной политической силе, претендующей на роль выразителя консервативных умонастроений. Идеологическую «родословную» в данном случае игнорировать невозможно.

- Есть несколько фигур, которые вызывают ожесточенные споры относительно их мировоззрения. Особенно яркий пример, конечно, Солженицын. Регулярно можно услышать по его адресу «либераст», при том, что сами «либерасты» склонны были записывать его немного-немало в фашисты. Схожие, хотя и менее горячие дискуссии идут вокруг фигуры Карамзина. Был ли он все-таки либералом или правильнее относить его к консерваторам. Как вы оцениваете эти фигуры?

- Давайте начнем с Карамзина. С моей точки зрения, он является самой масштабной фигурой русского консерватизма в первой четверти XIX века. В России он сыграл такую же роль, как и Э. Берк в Англии, Ж. де Местр и Ф. Шатобриан во Франции, А.-Г. Мюллер в Германии. То есть его смело можно называть одним из основоположников не только русской, но и мировой консервативной мысли. Однако Карамзин большей частью известен как историк и литератор, нежели как консервативный мыслитель. На начальном этапе своей интеллектуальной эволюции он был типичным русским западником. Тогда он был близок к масонам из окружения знаменитого просветителя Н.И. Новикова, под влиянием их он поначалу формировал свои взгляды и литературные вкусы, в частности, интерес к идеям французского Просвещения («Свобода, равенство, братство»), трудам Монтескье, Вольтера и других властителей дум того времени. В 1791-1792 годах были опубликованы его «Письма русского путешественника», принесшие молодому литератору всероссийскую известность. В произведении он в целом придерживался взглядов идей космополитизма и апеллирующего к универсальному прогрессу просветительства. Космополитические и западнические мотивы задавали тон карамзинским «Письмам»: «Путь образования или просвещения один для народов; все они идут им вслед друг за другом. Иностранцы были умнее русских: итак, надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами. Благоразумно ли искать, что сыскано?».

Однако, опыт Французской революции заставил его существенно скорректировать свои взгляды, а затем и радикально изменить мировоззрение. Уже в 1795 году Карамзин ярко выразил неприятие и шок, вызванный реализацией идей Просвещения на практике, в ходе Великой Французской революции: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя – среди убийств и разрушения не узнаю тебя!». Тогда же Карамзин отказался от главного положения Просвещения – убеждения в том, что человеческий разум творит историю, «все смелые теории ума <…> должны остаться в книгах». Его взгляды на природу человека приобретают явно консервативный характер. Карамзин вступил в полемику с просветительским тезисом о доброй природе человека и зле как последствии уродующего влияния несправедливого общества. Несовершенная природа человека исключает совершенное земное устройство. Нарастание консервативных акцентов в мировоззрении Карамзина выразилось и в том, что он во все большей степени обращает свое внимание на феномен традиции, которая безоговорочно отрицалась «Просвещением». Для «просветительства» одной из основополагающих установок было противопоставление новаторства, олицетворенного «Просвещением», и косности, воплощенной в традиции. Карамзин же убежденно заявлял: «учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума».

В 1790-е годы в его творчестве проявился и непрерывно возрастал интерес к родной истории. История, считал он, должна пробуждать чувство патриотизма. Во вступлении к повести «Наталья, боярская дочь» (1792) писатель, обращаясь к читателям, вопрошал: «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали?»

Бывший космополит резко выступил против галломании, против воспитания русских детей за границей, западной моды, против подражательства всему иностранному и т.д., тем более, что подобное отрицание было достаточно укоренено в русской интеллектуальной традиции. Наиболее яркое произведение Карамзина, которое отразило подобные мотивы – «О любви к отечеству и народной гордости» (1802). Патриотический пафос Карамзина в этом произведении чрезвычайно силен: «мне кажется, что мы излишно смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, а смирение в политике вредно. Кто сам себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут. Не говорю, чтобы любовь к отечеству долженствовала ослеплять нас и уверять, что мы всех и во всем лучше; но русский должен, по крайней мере, знать цену свою. Согласимся, что некоторые народы вообще нас просвещеннее: ибо обстоятельства были для них счастливее; но почувствуем же и все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского, станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое, и повторим его с благородною гордостию». Оценить подобное изменение общественно-политических и культурных установок можно лишь зная о том, что в «Письмах русского путешественника» Карамзин утверждал, что после России для него нет земли «приятнее Франции», а французы – «самый любезный из всех народов».

В 1803 году он обратился в министерство народного просвещения с просьбой о назначении его историографом, которая вскоре была удовлетворена именным указом императора Александра I. В период с 1803-го по 1811 год Карамзин написал первые пять томов своей великой «Истории государства Российского».

По инициативе великой княгини Екатерины Павловны историограф написал и подал императору Александру I в марте 1811 года, во время чтения в Твери очередного фрагмента из «Истории», «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Наряду с обзором русской истории и критикой государственной политики в «Записке» заключалась цельная, оригинальная и весьма сложная по своему теоретическому содержанию концепция самодержавия как особого, самобытно-русского типа власти, тесно связанного с Православием и Православной Церковью.

По мнению Карамзина, самодержавие представляло собой умную политическую систему, прошедшую длительную эволюцию и сыгравшую уникальную роль в истории России. Система была «великим творением князей московских», начиная с Ивана Калиты. Она возникла в результате синтеза автохтонной политической традиции единовластия, восходящей к Киевской Руси, и некоторых традиций татаро-монгольской ханской власти. Большое влияние на нее оказало также сознательное подражание политическим идеалам Византийской империи.

Возникшее в условиях тяжелейшей борьбы с татаро-монголами, самодержавие было безоговорочно принято русским народом, поскольку оно ликвидировало не только иноземную власть, но и внутренние междоусобицы. Рабство политическое не казалось в сложившихся обстоятельствах чрезмерной платой за национальную безопасность и единство.

Вся система государственных и общественных институтов была, по Карамзину, «излиянием монаршей власти», монархический стержень пронизывал всю политическую систему сверху донизу. Причем самодержавие представлялось ему предпочтительнее власти аристократии. Аристократия, приобретающая самодовлеющее значение, могла стать опасной для государственности, как, например, в удельный период или в Смутное время. Самодержавие встраивало аристократию в систему государственной иерархии, жестко подчиняло ее интересам монархической государственности.

Исключительную роль в системе, считал Карамзин, играла Православная Церковь. Она являлась совестью самодержавной системы, задавала нравственные координаты для монарха и народа в стабильные времена и в особенности тогда, когда происходили их «случайные уклонения от добродетели». Мыслитель подчеркивал, что власть духовная действовала в тесном союзе с властью гражданской и давала ей религиозное оправдание. В «Истории государства Российского» Карамзин писал: «История подтверждает истину, что Вера есть особенная сила государственная».

Самодержавная система политической власти, по мнению Карамзина, зиждилась также на общепризнанных народом традициях, обычаях и привычках - на том, что он обозначал как древние навыки и, шире, дух народный, «привязанность к нашему особенному».

Карамзин категорически отказывался отождествлять истинное самодержавие с деспотизмом, тиранией и произволом. Он полагал, что подобные отклонения от нормы были редки и, что называется, делом случая (Иван Грозный, Павел I). Традиция же мудрого и добродетельного монархического правления была столь мощной и эффективной, что даже при резком ослаблении или полном отсутствии верховной государственной и церковной власти (как во время Смуты начала XVII века) она в течение короткого исторического срока приводила к восстановлению самодержавия.

В силу всего вышеперечисленного самодержавие явилось «палладиумом (щитом) России», главной причиной ее могущества и процветания: «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием». С точки зрения Карамзина, основные принципы монархического правления должны сохраняться и впредь, лишь дополняясь надлежащей политикой в области просвещения и законодательства, которая вела бы не к подрыву самодержавия, а к максимальному его усилению. При таком понимании самодержавия всякая попытка его ограничения рассматривалась как преступление перед русской историей и русским народом.

«История государства российского» - безусловно, консервативная версия российской истории, и объективно интерпретировать ее в отрыве от процесса развития русского консерватизма невозможно. Карамзин оказал огромное и всеобъемлющее воздействие на ключевые фигуры консерваторов следующего царствования: С.С. Уварова, М.П. Погодина, В.А. Жуковского, зрелого А.С. Пушкина, славянофилов. Можно также говорить о влиянии его идей на политику императора Николая I.

Значение его грандиозного труда Николая Карамзина точно выразил П.А. Вяземский: «Творение Карамзина есть единственная у нас книга, истинно государственная, народная и монархическая». Высокую оценку многолетней работе дал и А.С. Пушкин: «Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. «История государства Российского» есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским».

Теперь о Солженицыне. Александр Исаевич был несомненным русским патриотом-консерватором. Прежде всего, именно с консервативных позиций он подверг критике коммунистическую идеологию и практику. В «Архипелаге Гулаг» он дал эпическую картину разрушения традиционных основ русского мира: ленинско-сталинский геноцид был направлен против национальной государственности, национальной традиции, семьи, религии, собственности и т.д., базовых ценностей любой консервативной идеологии. После «Архипелага» отстаивать сколько-нибудь эффективно наследие Ленина-Сталина стало невозможно по интеллектуальным, моральным и эстетическим причинам. Несомненна приверженность Солженицына к Православию. А русский вопрос составлял стержень всей его деятельности.

Он невероятно остро чувствовал стихию изуродованной русской жизни и русской истории XX века. Собственно, именно она отражена и осмыслена в его великих литературных произведениях: «Один день Ивана Денисовича» - «Матренин двор» (1963) - «Архипелаг Гулаг» - «Красное колесо» (1983-1991).

Публицистика Солженицына органично дополняет его собственно литературные произведения, подобно тому как «Бесы» и «Братья Карамазовы» дополняются «Дневником писателя», «Война и мир» и «Анна Каренина» становятся яснее вместе с «Исповедью» и «В чем моя вера?» Его статьи исключительно важны. Большинство из них отнюдь не устарели и не потеряли общественной значимости. Главная тема Солженицына - русский народ, его проблемы и пути их решения, сохранение и приумножение русского народа.

Уже в «Письме к вождям Советского Союза» (1973) он призывал к национальному сохранению и самоограничению через авторитаризм, чтобы избежать неизбежной трагедии, к которой вел страну коммунистический режим (он уже тогда понимал неизбежность геополитической катастрофы 1991 года). Писатель предлагал отказаться от смертоубийственной идеологии, от внешнеполитической экспансии, от красно-глобалистских амбиций, ведущих к безумной растрате народных сил и ресурсов, сосредоточиться на решении внутренних проблем русского народа, бросить освободившиеся средства на освоение собственного Северо-Востока, исконного русского Центра, сдвинуться не к Индийскому, а к Ледовитому океану. Причем национальный вопрос в СССР рассматривался им как главный, а тогда еще подпольные национал-сепаратистские движения - как самая большая опасность для СССР.

Высланный из СССР в 1974 году, Солженицын сохранил максимальную самостоятельность в действиях и суждениях, подвергнув резкой критике Запад, выступив против тупиков либерального глобализма и гегемонии европейской цивилизации (Гарвардская речь). Причем Александр Исаевич настаивал на прекращении разрядки и конвергенции, на экономическом бойкоте СССР, чтобы вызвать кризис коммунистического режима. Одновременно Солженицын выступил против русофобской позиции Запада и третьей эмиграции, всегда занимавших не сколько антисоветскую, сколько антирусскую позицию. Именно тогда он вводит в широкий оборот термин «образованщина» для характеристики русофобствующей интеллигенции.

Патриотическая позиция Солженицына обусловила нежелание писателя принимать американское гражданство и заставила отказать от встречи с Рональдом Рейганом в кругу диссидентов третьей волны (1982). Свой отказ, шокировавший американский истеблишмент, писатель мотивировал тем, что некоторые американские генералы предлагали избирательно уничтожить русское население СССР ядерными ударами. К началу 80-х годов Солженицын окончательно становится объектом неприятия и ненависти со стороны либералов, для которых он превратился в черносотенца.

В конце перестройки в 1990 году, дождавшись, когда в СССР начнется публикация «Архипелага ГУЛАГ», Солженицын печатает публицистическое эссе «Как нам обустроить Россию?», представляющее развернутую политическую программу писателя. Она строилась на двух основных идеях. Первая - создание в условиях неизбежного развала СССР Российского союза из РСФСР, Украины, Белоруссии и Казахстана, который бы позволил смягчить надвигающуюся катастрофу и сохранить нерасколотым подавляющее большинство русского народа. Вторая идея - создание повсеместного самоуправления, опирающегося на местную общественную инициативу и позволяющего сформировать эффективную систему власти, сочетающую сильную центральную вертикаль с горизонталью земщины.

Его основные произведения стали частью национального культурно-исторического канона, необходимого для возрождения русского самосознания и укрепления нашего цивилизационного суверенитета.

- Очень часто в консерваторы записывают современных коммунистов. Это довольно странно, исходя из того, что революция и консерватизм вещи взаимоисключающие. На ваш взгляд, допустимо ли применение термина «консерваторы» в отношении к коммунистам?

- Скажу коротко. Абсолютно недопустимо. Коммунистическая идея, которую хотят возродить и «законсервировать» в псевдопатриотической оболочке «левые консерваторы» является абсолютной противоположностью консервативной идее.

- Консервативное движение, национальное движение по степени активности, умения доносить свои идеи всегда уступало и уступает противоположным силам. При том что большая часть общества вполне консервативна по сути своей. Почему так происходит? Чего не хватало и не хватает русским консерваторам?

- Не хватало и не хватает политической воли и наступательности. Слишком много лоялизма, слишком много охранительства, слишком много надежд на «консервативное перерождение» власти. Это традиционные недостатки русского консерватизма. К сожалению, нынешняя ситуация во многом напоминает ту, которая существовала в Российской империи. Со времени радикально-западнических реформ Петра I российская государственность была отнюдь не консервативной по своей природе. Ее космополитические и западно-ориентированные верхи, в том числе династия Романовых, часто делали все, для того чтобы ограничить и свести на нет как консервативные политические движения, так и деятельность консервативных идеологов и деятелей культуры. В частности, абсолютное большинство в русской печати второй половины XIX века представляли газеты и журналы леворадикального и либерального направлений. Консервативные издания влачили жалкое существование, подвергались диффамации, моральному (и не только!) террору и травле, в том числе на высшем уровне, и, по сути, были маргинализованы. Это сейчас мы изучаем их авторов как великих мыслителей, но в реалиях тогдашней жизни им приходилось крайне тяжко.

Дореволюционная власть апеллировала к русской традиции, русской идентичности лишь тогда, когда имел место цивилизационный вызов, угрожающий самому существованию империи и монархической власти.

Исторический опыт показывает, что парадигма верховной власти, которая обращается к консервативно-патриотическим ценностям лишь в моменты смертельной для нее опасности и, напротив, максимально их ограничивает, а то и подавляет в относительно спокойные для нее периоды, глубоко порочна и опасна, более того, в определенных условиях чревата социальной и национальной катастрофой. Как правило, для того, чтобы эти ценности были актуализированы и востребованы, была необходима угроза революции или большой войны.

- Каковы перспективы консервативной идеи и консервативного движения в современной России?

- Если честно, то пока я вижу лишь возможность эффективной просветительской и научной работы. В некоторых случаях - экспертной. Существующая политическая система весьма пока успешно прагматически использует в своих интересах консерваторов и националистов, как это произошло в 2014 году, а затем безжалостно их маргинализирует.

В общем и целом, я полагаю, что сейчас главная задача - усвоение и актуализация русского консервативного наследия.

- И в заключении о планах. Предполагаются ли в обозримой перспективе проекты, подобные «Почве и кроне»?

- Планирую сделать второе издание «Почвы и кроны», с иллюстрациями, на хорошей бумаге. Кроме того, пишу несколько книг разом. Из них могу назвать «Историю русского консерватизма» - от Державина, Карамзина и Шишкова до Солженицына, Шафаревича и Бородина (Леонида Ивановича мне посчастливилось немного лично знать), монографию о так называемом нечаевском деле (гениальные «Бесы» Достоевского во многом построены на материале нечаевского дела), то есть об истоках терроризма и левого экстремизма, без чего невозможно понять сущность постигшей нас национальной катастрофы, равно как и природу современного неокоммунизма.