Отрывок из нового романа

ПЛЕННЫЕ НЕМЦЫ

Я, «дитя войны», помнила, как выживали в военное время наши семьи в тылу. Имея кучу голодных деток, наши матери в городских дворах, сажали картошку, морковку, свеклу, лучок. Земельку поделили на грядки, и каждая квартира имела право на свой крохотный участок. В старых дровяных сараях заводили кур и пороcят.

Война еще не закончилась, но ощущение близкой победы уже жило в сердцах измученного народа. Однажды, поздним вечером домашние прильнули к окну: вели по нашей улице пленных немцев.

- Иринка, иди сюда! Фрицы! - сестра поставила меня на подоконник, - смотри!

В кромешной мгле позднего вечера ничего не было видно. Я слышала только звуки многих неровных шагов и какое-то позвякивание.

- Котелками звякают, - сказала сестра, - вон, к поясу приторочены.

Помолчав, добавила:

- Жрать хотят, наверное, фрицы!

Жрать-то мне тоже хотелось!

- Видела? – спросила сестра, снимая меня с подоконника.

Я ничего не разглядела, но не хотела в этом признаваться.

- Видела… У-у-у!… Страшные, как волки…

Сестра и мама засмеялись:

- Иди-ка спать…. Волки! Скажешь тоже! – улыбнулась мама.

Летом на нашей улице пленные немцы проводили трамвайную линию. Они копали грунт, укладывали шпалы и выводили грустные мелодии на губной гармошке. Немцы были жалкими в своих старых шинелях, худые и невеселые.

К концу лета поспели овощи на маленьких дворовых огородах. Немцы выпрашивали у нас что-нибудь поесть.

Однажды немец вытащил из-за пазухи деревянную игрушку. Между двух деревянных реечек, разукрашенных чернильным карандашом, крутился плоский картонный гимнаст с нарисованными с двух сторон глазами. Мы с любопытством смотрели на эту игрушку и нам, детям войны, она казалась лучшим, что можно было придумать!

Я протянула руку к игрушке. Немец спрятал ее за спину:

- Ням, ням, - четко проговорил он.

Хлеба нам самим не хватало, а вот морковку с огорода и свеклу, можно было сорвать, но надо было получить разрешение у мамы.

Я помчалась домой. Мама выслушала мою торопливую просьбу и разрешила сорвать несколько морковок.

Я бегом бежала к пленным немцам, неся в руках несколько морковок с ботвой.

Немец взял морковки, а я протянула руку к игрушке. Он сказал, жуя мою морковку:

- Ням, ням! - и отвел руку с гимнастом за спину.

Я помчалась на огород, вытащила остатки морковки и еще выдрала из земли две приличные свеколки.

Немец взял овощи, но отдавать игрушку не спешил.

К нам подошел соседский мальчишка Алька Мусинов. Его отец, летчик, погиб на фронте, а мать на обувной фабрике «Североход» тачала сапоги для фронта. Алька протянул немцу кусочек ржаного хлеба.

- Гуд, гуд, - закивал головой немец и отдал Альке гимнаста.

Вечером мама меня упрекала за разоренный огород, а я молчала, потому что мне стыдно было признаться, что игрушку я так и не получила.

Ночью сквозь сон я слышала, как за тонкой перегородкой нашей коммуналки, Альку ругает мать за последний кусок хлеба, который она припрятала, а Алька отдал его немцу.

Картонный гимнаст вскоре сломался, ниточка, на которой он крутился, оборвалась. Остались только воспоминания о голодных пленных немцах, строивших трамвайную линию.

ДЕТИ ВОЙНЫ

Меня смутно тревожила мысль: как же так, я уже на пенсии, которую мне не выдают по не известным мне причинам, а при этом наше народное добро, создаваемое руками и умами множества работного люда, через аукционы присваивается людьми, явно не пенсионного возраста. Они же в это народное хозяйство и вклад-то внесли сомнительный по причине своей молодости и не способности к производительному труду! Такие крамольные мысли посещали меня чаще всего ночью, после дня мытарств в заботах, чем накормить семью.

А семья моя - это муж, инвалид по зрению, и два сына. Младший Федя родился больным. Врачи долго убеждали меня, что он не подлежит ни лечению, ни обучению и предлагали отдать в интернат для детей- инвалидов. Я не хотела верить врачам. Мы с мужем регулярно возили Федюшку в Москву в профильный институт, надеясь, что наука наша отечественная точно выявит причины болезни и найдет способ лечения.

Потом узнала, что еще у двух девчонок из двора нашего детства, впоследствии родились дети с таким же диагнозом.

- Почему? – думала я, - Ведь мы не пьяницы, не психобольные. Мы все получили среднее образование, а потом и высшее. Мы были поколением романтиков, геологов, разведчиков, созидателей и новой советской интеллигенцией. Мы сверстники Визбора, Вознесенского, Бэллочки Ахматдулиной, мы поколение, которое вышло в космос, в тайгу, в Заполярье и Антарктиду. Почему мы родили больных детей?

Было обстоятельство, которое объединяло нас. Мы, дети войны, пережившие страх бомбежек, оглушенные свистом пролетавших снарядов и грохотом взрывов. Мы сидели тихо в подвале дома, в кромешной тьме, чтобы не выдать свое присутствие, даже не плакали, когда от взрывов тряслись стены. Боялись выдать себя, ведь смерть ходила рядом и высматривала, кого бы ей убить.

Мы ощущали пляску смерти. Она, то удалялась, то приближалась, чтобы вернувшись, сжать детские сердечки в кулак и выдавить из них последние капли смелости! Может, наши больные дети это отголосок угроз той смерти, что бесновалась над городом, в подвалах которого мы прятались. Может, это последствия травм, что получила наша детская психика, пережив страх, ужас, жуть. Истощенные голодом и не защищенные от страшных морозов военной поры, мы росли необласканными недокормышами, пораженные войной в самое сердце.

Но мы выжили. Отец в войну служил артиллеристом зенитчиком и дело свое знал хорошо. В городе оставались мы, его семья, его дети, его жена и старая мать. Он и его товарищи из Красной Армии сбивали фашистских бомбардировщиков и защищали нас. Командовал ими товарищ Жигальский. Часто в нашей семье произносили это имя с уважением и надеждой! Товарищ Жигальский - символ крепкой военной власти, которая обязательно защитит женщин и детей и откинет фашистов далеко от города! Так мы думали и крепко надеялись на Красную Армию и Советскую власть.

Война закончилась, осенью сорок пятого папа вернулся домой. Он приехал не с пустыми руками. Расшнуровал свой вещевой мешок и достал машину полуторку. Была эта деревянная машина защитного, зеленого цвета, с номером на заднем борту, нарисованным белыми белилами. Спереди у нее был капот, а вместо горловины бензобака, куда заливают бензин, на нем высилась круглая шляпка декоративного гвоздя. А еще была кабина с открытыми окнами! Такой машины не было ни у кого в нашем дворе! Папа сам ее смастерил!

Я прижала ее к сердцу и побежала во двор хвастаться папиным подарком.

Мальчишки с завистью смотрели на мою машину:

- Дай, посмотреть! – попросила Светка, моя подружка, круглая сирота.

- Ага! Сама еще не наигралась!

- А ты, каких самолетов боишься маленьких или больших? – уводит в сторону разговор хитрая Светка.

- Больших!

- А я всяких!

Конечно, я боялась больших самолетов. Они летали низко, свирепый гул их доносился издалека и, заслышав их приближение, мы бежали в подвал нашего дома прятаться.

- Бомбардировщики-и-и! – этот вопль вызывал дрожь во всем теле.

Они, эти бомбардировщики, казались нам огромными, страшными чудовищами, несущими смерть!

Война закончилась, но самолетов мы все равно боялись. Хотя небо давно уже было мирным!

Во время разговора со Светкой я услышала гул самолета. Высоко в небе летел маленький, едва видимый самолетик. Я в страхе сорвалась с места и бросилась бежать в подвал. За мной побежала Светка.

Мы с тревогой прислушивались, как удалялся звук летящего самолета. Когда все стихло, Светка сказала:

- Врешь! Ты и больших самолетов боишься и маленьких! Ты врунья и трусиха!

Я, действительно, боялась всяких самолетов.

Мне сделалось стыдно своей трусости.

- Возьми мою машину. Поиграй! – откупилась я от вредной Светки.

- Давай! – Светка завладела папиным подарком и побежала к мальчишкам, хвастаться. Я поплелась за ней!

Ирина Грицук,

писатель

(г. Ярославль)