ПЕРВЫЕ ВРАЧЕБНЫЕ ШАГИ

(1923 –1924 годы)

Поздняя осень 1923 года. Пора бы приниматься за врачебную работу... Уже была выработана программа обязательного прохождения молодыми врачами работы в детских учреждениях для получения звания врача-педиатра. Какая-то задержка. Но вот, наконец, объявили о занятиях. Приступили.

Начали в Институте «охраны материнства и детства», сокращенно «Охматдет». В этом институте имелось много разных детских учреждений, в том числе и большое грудное отделение, где лежали груднички со всякими заболеваниями. Детский крик стоял на весь дом. Хорошо, что мы еще только стаж-врачи, то есть можем работать в качестве врачей только под руководством опытных педиатров, а то было бы страшно и в руки-то взять малютку, боясь нанести ему вред. Оказывается, и ребенка взять в руки надо умеючи. Научились в первый же день, как нужно ловко брать ребенка, чтобы и ему было хорошо, и врачу быть уверенным (одной, правой, рукой, тремя пальцами, взять за грудку ребенка, а другой рукой помогать держать его за ножки). И ребенку ни на что не нажимаешь, и сам уверен, что ребенок не выскользнет из рук. Сначала было как-то неудобно работать и выслушивать ребенка под беспрерывный крик детей, а потом привыкли и к этому.

В грудном отделении наши руководители – педиатры уделяли большое и особое внимание «расстройству питания» у детей. При кормлении ребенка молоком матери этих расстройств почти не бывает, а вот, если нет материнского молока и ребенка приходится вскармливать искусственно, то и начинаются эти расстройства питания, от которых очень трудно вылечить ребенка. Вот почему и самая большая смертность падает на первый год жизни человека. Долго сидели мы на этом расстройстве питания и воочию видели этих маленьких «старичков» – атрофиков и дистрофиков. И как много надо было приложить уменья, знаний и сил, чтобы спасти таких детей разными детскими «смесями». Для тяжелых случаев нужны были кормилицы, но с ними надо было быть очень осторожными и тщательно проверять, чтобы они были здоровы.

Одновременно с наблюдением за больными детьми мы хорошо знакомились с детскими кухнями, где приготавливались разные детские «смеси» для искусственного вскармливания. Все работают там в масках: так важна стерильность при приготовлении детского питания! Все, что в материнском молоке дает природа, при искусственном вскармливании получить очень трудно и сложно.

Хорошо освоив искусственное вскармливание грудничков и познакомившись с расстройством питания у них, мы перешли к особенностям заболеваний у грудных детей.

Здесь меня поразила тяжелая и очень часто встречающаяся болезнь мозговых оболочек у детей – менингит. Это объясняется тем, что у детей на первом году жизни особенно усиленно растет и развивается мозг, что делает его менее устойчивым при разных инфекциях. Много позже (во вторую войну) я была очень рада открытию сульфонамидов и пенициллина, которые могут быстро облегчить и даже излечить ребенка от этой мучительной болезни.

Только весной 1924 года мы перешли в больницы для детей, сначала дошкольного, а затем и школьного возраста. Предписано было также поработать в детской инфекционной больнице на улице Кропоткина № 5. Кстати отмечу, что я не подозревала, как обширна эта область – детские болезни, и не знала, как много детских больниц и как они разбросаны по городу. Мы старались не пропустить ни одной специальной детской больницы. Работали мы и в кожно-венерической, в которой была славная и умная заведующая – врач Нина Николаевна Захарьевская. У нее я научилась, как подходить к ребенку: сначала надо завоевать его доверие и симпатию. У Нины Николаевны в карманах халата всегда было много хороших конфет, и она давала их щедро детям, если они начинали плакать и пугаться врача.

Конечно, наряду со знаниями детских болезней, надо было хорошо знать физиологию вообще и в особенности физиологию детского возраста. Поэтому-то педиатр может быть и врачом для взрослых, чего нельзя сказать про врачей-терапевтов: не каждый врач-терапевт может хорошо подойти и лечить больного ребенка.

Весною 1924 года я кончила намеченную программу стажировки. Ее завершением было детальное ознакомление с детскими учреждениями для здоровых детей – такими, как ясли, где дети проводят весь день вне дома; консультации, где матери регулярно показывают своих грудных детей врачу-педиатру и получают от него советы, как надо растить здорового ребенка.

Одновременно с этой стажировкой я продолжала работать и над дипломной работой, которую должна была защитить перед государственной комиссией.

Тема моей дипломной работы – «Защита женского труда» – была довольно современна и злободневна, так как женский труд теперь все больше и больше везде применялся. Осенью 1924 года я защитила свою дипломную работу перед государственной комиссией. Моим руководителем по дипломной работе был профессор Коган. После публичной защиты я получила и диплом об окончании Медицинского института со званием врача-педиатра.

Теперь я могла бы уже работать в качестве врача, но получить в то время в Советском Союзе работу по специальности не так-то было легко: на административные должности в детские учреждения назначали только коммунистов безо всякого образования, а для нас – беспартийных специалистов врачей, – чтобы получить врачебную должность, нужна была протекция или просто «блат». Много раз я подавала заявление о предоставлении мне места, объявленного конкурсной комиссией, но каждый раз это место получал кто-либо другой, только не я.

Я – МАТЬ

К концу моих занятий в университете я была уже и в конце беременности. До рождения ребенка спешила окончить университет, так как знала, что появление ребенка захватит меня целиком.

Самая беременность является большой тяжестью для женщины: нарушается нормальное самочувствие, появляются какие-то искажения и отклонения во вкусе, в аппетите, частые и неожиданные рвоты и т.д.

Так было и со мною. В таком состоянии очень тяжело было быть на людях: бывало, мы обследуем больного ребенка и разбираем редкий случай болезни, а у меня подступает к горлу рвота – приходится спешить, только чтобы найти укромное местечко, в стороне от людей. Так приходилось мне страдать в течение месяцев! Но вот подошли (по расчету) последние дни беременности. Надо быть начеку. Каждую минуту могут начаться роды, когда сама уже ничего не можешь сделать, а в эти дни я как раз очутилась одна-одинешенька, так как Яков был на практике в каком-то хозяйстве за городом. Узнав, что нужен дома, он бросил все и поспешил ко мне. Я очень обрадовалась его приходу, был крайний срок, и меня спешно надо было вести в больницу – начались схватки. По дороге приходилось останавливаться, чтобы переждать схватку. Но вот, слава Богу, мы – в больнице, я принята сразу в родильный зал, возле меня хорошая и опытная акушерка (невестка профессора Якушевича). Какая она милая! Как важно иметь возле себя в такой момент хорошего человека. Она, узнав, что у меня это первые роды, успокаивает:

– Придется потерпеть схватки, роды придут еще не сразу!

Не передаваемо сильные боли при схватках, они не прекращаются, нет передышки! Теоретически я хорошо подготовлена к этому: «идет вставление головки» – надо самой участвовать в родовом акте. Вдруг схватки прекратились и начались потуги. Тут надо быть особенно осторожной и во всем подчиняться акушерке, иначе могут порваться ткани. Напирает очень сильно, нет возможности сдерживать, акушерка затыкает мне нос, и я дышу ртом (невольно). Акушерка приказывает мне:

– Медленно! медленно! – ну еще немного подуйтесь!

Я делаю все, чтобы не сделать ничего резкого. Что-то осталось снаружи, это головка ребенка выведена опытными руками акушерки.

– Еще немного подуйтесь! – командует она.

Я делаю напряжение... и из меня выскакивает что-то большое-пребольшое, и раздается: «Уа»! Я радуюсь... Акушерка говорит, не отходя от ребенка:

– Мальчик! Поздравляю с сыном! И хвалю вас за хорошее поведение при родах!

Я чувствую, что я стала совсем пустая, из меня все вышло. Но с окончанием родов у меня вдруг внутри зародилось что-то большое-пребольшое. Это – большое чувство любви к моему ребенку. Я для себя теперь не существую совсем! Только он!

Спрашиваю акушерку:

– Дышит? Кричит? Когда увижу?

– Все, все в порядке – и дышит, и кричит, увидите его через 12 часов, когда принесут кормить, а сейчас спите и отдыхайте! – отвечает она.

– Милый мой! – шепчу я и засыпаю.

Утром принесли его ко мне, и он, как пиявка, присосался к моей груди и совсем ничего не понимает, открыл глазки, и они ничего не выражают. Его приносят ко мне каждые три часа, он немного пожелтел.

– Китаец? – спрашиваю сестру.

– Желтушка, скоро пройдет, – отвечает она.

Мне уже не терпится – скорее бы самой ухаживать за моим милым. Через 7 дней я с ним дома. Совсем, совсем другие заботы и интересы у нас теперь: пеленки, купание каждый вечер в кипяченой воде, пока не отпала пуповина. Ему нравится лежать в теплой воде, ясно видно его полное блаженство. Потом кормление его грудью, тут он все забывает и жадно, жадно сосет, захлебываясь, и засыпает. Бережно укладывают его в постельку, спит он с открытыми ручками.

Пока он спит, мы спешим сделать все нужное для него: пеленки, пеленки должны быть и выстираны, и выварены, и выглажены, только мне самой некогда поспать. Весь уход и кормление малютки лежат на мне. Если же мне надо днем куда-либо уйти, то при нем обязательно должен остаться Яков: только ему могу доверить мое сокровище. Самым трудным было выдерживать паузы между кормлениями (4 часа). Он всегда хочет раньше, «обжорка». Приходилось отвлекать его: ходить с ним, петь ему мои арии, романсы, а как только, бывало, присяду, так опять крик – «давай!» И вот однажды перед вечерним кормлением сижу я с ним, и вдруг становиться мне ясно, что теперь я себе не принадлежу, теперь все, все только ему, все его!

А много позже я прочитала у Грильпарцера: «Так как Бог не может быть всюду, то Он создал матерей». А Вартен Ваймер сказал: «Пока не вымерли матери, до тех пор светят звезды в нашей ночи».

Мы жили втроем в той же комнате. С квартирами теперь было очень трудно. Постепенно привыкли к нашему новому сожителю, «принцу», и к нашему новому распорядку. «Принца» надо вовремя накормить; его надо обеспечить чистым бельем, главное, пеленками; его надо вынести на свежий воздух; там он хорошо спит. Я стараюсь вести над ним наблюдения, как он из розового комочка превращается в человечка: то скользнула гримаса улыбки, то стал хватать яркие игрушки, то стал мять и рвать бумагу. В Консультации его прозвали «Великаном», он прибавляет в весе гигантскими скачками: оно и понятно – высасывает он за один раз 400 граммов молока (у меня было много молока, я еще даже сдавала остатки в консультацию).

В Харькове тогда работала американская организация «АРА». Она помогала всем нуждающимся, между прочим, и кормящим матерям. Я пошла туда, и мне выдали большой пакет детского нового белья: в нем были и пеленки, и распашонки теплые, и, самое главное, теплое фланелевое белое пальтецо.

Мой малютка бывал всегда на улице бело-чистым, только щечки были розовые. Он уже проявлял характер: не терпел одевания, зато был в восторге, когда выходили с ним на улицу: махал и даже хлопал ручонками. Так прошли его первые месяцы, у него был уже более осмысленный взгляд. Кроме врача в консультации, был и опытный педагог – Елена Константиновна Кричевская, недавно приехавшая из Москвы. Раз утром она сделала над сынком наблюдения, чтобы узнать особенности его характера: его посадили на пол, на ковре, разные игрушки лежали тоже на полу. Сама Елена Константиновна села сбоку и делала заметки о его поведении. Мы – тоже, но были за стеклом.

После часа наблюдений Елена Константиновна закончила сеанс и поделилась с нами своими выводами: он постоянен и сосредоточен на одном (из массы игрушек он взял одну и все время, не выпуская ее из рук, ползал с нею, останавливался перед другими игрушками, но ее так и не выпускал целый час), активен и спокоен – ползал много и ни разу не заплакал. Было очень интересно и приятно слышать от опытного педагога выводы из наблюдений над моим мальчиком.

Я тоже долго вела «дневник» наблюдений, записывала этапы его развития и всегда советовалась с Еленой Константиновной о нем. Она подарила мне свою книгу «Детские капризы и их предупреждение».

В те тяжелые годы многого не было для нормальной жизни: не было одежды, не было даже самого необходимого для ребенка – пеленок. Поэтому при регистрации рождения ребенка выдавался специальный ордер на детское приданое, так как иначе нигде ничего нельзя было достать: даже не во что было завернуть ребенка. Все эти бытовые трудности понуждали молодые семьи ограничиваться одним ребенком. Из всех моих знакомых очень редко у кого было больше одного. Итак, нас стало трое. И мы старались быть всегда вместе, поэтому нас скоро стали называть «Троицей».

ЯСЛИ

Советская власть с самого начала своего существования принуждала всех работать, выкинув лозунг «кто не работает, тот не ест». Но при этом заработная плата была так низка, что не давала возможности существовать семье, и женщина, чтобы увеличить доход семьи, вынуждена была идти на производство. Власть принуждала ее идти на всякую работу, даже на вредную и тяжелую, сделав ее «равноправной». В пропагандных же целях власть много говорила об охране матерей и детей и открывала в отделах здравоохранения подотделы «охраны материнства и детства», а сокращенно «Охматдет».

Этот охматдет устраивал в городе детские ясли при производствах и в районах, а также детские сады. В такие детские ясли работающие матери, идя на работу, заносили своих маленьких детей (до четырех лет) и забирали их домой в конце рабочего дня, а детей старше четырех лет отдавали в детские сады.

С введением нэпа деньги приобрели большую ценность, но заработать их стало еще труднее. Я была уже специалистом – врачом-педиатром. Много раз подавала заявление в комиссию охматдета о предоставлении мне места педиатра. Но каждый раз проходил кто-либо другой, а не я. Ясно было, что комиссия, состоявшая преимущественно из большевиков и сочувствующих им, отдавала предпочтение своим, близким партии людям. Получая каждый раз отказ, я решила более энергично постоять за себя. Я пошла в охматдет. Заведующей там тогда была Раиса Ивановна Треполова, в прошлом работница-текстильщица, большевичка, а ее заместительницей была врач Елена Николаевна Федотова, тесно сотрудничавшая с большевиками. Я сказала Треполовой, что я специалист-педиатр, а в прошлом – дочь рабочего Брянского завода, очень нуждаюсь сейчас в работе, но получить ее никак не могу, так как у меня нет знакомого в комиссии, который бы поддержал меня при обсуждении кандидатов. Треполова выслушала меня и сказала:

– В следующий раз при выборе кандидатов вы получите место врача, а еще лучше будет, если вы до выборов поработаете бесплатно в открывающихся яслях и поможете там все подготовить к их открытию.

Я взяла адрес этих ясель и пошла туда. Ясли открывались при конфетной фабрике (в прошлом Кромского) на Конторской улице. Там нашла я полный штат: и заведующая, и воспитательницы, и сестры, и весь вспомогательный персонал до прачки и кухарки включительно были налицо. Меня приняли приветливо, а заведующая оказалась понятливой, она прислушивалась ко всем моим предложениям. Так сообща мы проработали целый месяц, не получая ни копейки, за исключением заведующей, которая получала полностью жалованье. Меня должна была утвердить комиссия. Я чувствовала себя уже более уверенной и надеялась, что, проработав усиленно целый месяц над подготовкой ясель к их открытию, я получу при них же должность врача. Но на другой день после заседания комиссии я увидела в списке утвержденного персонала опять не себя, а другую фамилию.

Я побежала в охматдет к Треполовой и чуть ли не закричала:

– Опять не я! До коли же будет такое безобразие!? Куда мне идти еще выше жаловаться?!

Треполова смутилась и сказала:

– Я же велела Федотовой провести вас! Не волнуйтесь, я улажу это недоразумение.

Тут же вызвала к себе Федотову и определенно сказала:

– В новых яслях будет работать доктор Кузнецова.

Так я получила это место и начала работать. В 6 часов 30 минут утра я должна была уже быть на работе и принять к 7 часам всех детей, осмотрев их быстро, но тщательно, чтобы не пропустить кого-либо больного, и таким путем не подвергнуть других детей заражению. Потекли мои рабочие дни в большом напряжении: рано утром я поднималась, приводила моего полусонного малютку в порядок, а потом шла вместе с ним на работу во всякую погоду. Позже Яков стал доносить его до трамвая, а от трамвая я уже сама, спеша и запыхавшись, добиралась до ясель, сдавала малютку сестре и начинала осматривать детей при матерях, которые тоже спешили сдать своих детей и бежать на работу.

Так проработала я в яслях № 16 два года и, по правде сказать, эта работа меня, как врача, мало удовлетворяла: много времени и внимания уходило на поддержку равновесия и спокойствия в отношениях с заведующей (надо сказать, что все заведующие во всех яслях, как правило, назначались из простых необразованных коммунисток – работниц или так называемых «выдвиженок»). Хорошо бывало, когда эта выдвиженка еще не зазнавалась, тогда она прислушивалась к мнению врача и выполняла его предложения: в таких случаях налаживалась и профилактическая медицинская работа врача, и административная работа в яслях. В противном случае возникали трения и скандалы между врачом и заведующей (примеров тому было много).

Все заведующие яслями часто встречались друг с другом в охматдете и там подуськивали одна другую, как укрепиться в положении заведующей (самостоятельной и независимой). Среди них выделялась своим нахальством одна заведующая – Сколис Мария Казимировна. Ее семья была почти вся партийная – муж, сестра. В них она чувствовала поддержку, а поэтому была нахальна. Она считала себя вполне подготовленной к ясельной работе, была уверена, что умеет не только составлять смету, но и держать весь персонал в руках. Она была уже раз переведена из ясель № 3 при текстильной фабрике, где у нее был какой-то скандал, в районные ясли № 4.

В этих районных яслях были дети безработных матерей, в большинстве партийных. И вот Сколис, чтобы ладить с ними, начала их поддерживать в недовольстве то одним, то другим сотрудником, особенно доставалось врачу ясель – Анне Трофимовне В. Дело дошло до скандала, и Анна Трофимовна обратилась в охматдет к Федотовой, прося ее защиты. Федотова обещала дело уладить, переведя Анну Трофимовну в другие ясли, а на ее место наметила меня, потому что у меня в яслях дело было поставлено хорошо и недоразумений с заведующей не было.

Вот Федотова и вызвала меня в охматдет, а чтобы предупредить мои возражения, начала льстиво говорить мне, что она хочет мне сделать приятное, хочет дать другую работу, более интересную – работу врача и в яслях № 4, и в родильной больнице по соседству с ними – в отделении новорожденных. Работать придется полдня в яслях и полдня в больнице № 15. Жалованье же буду получать пока в яслях, так как там проведена по смете полная врачебная ставка. Я подумала-подумала и согласилась, надеясь со временем перейти целиком на работу в больнице, что казалось мне много привлекательней. Анна же Трофимовна В. заняла мое место в яслях № 16. Сына я уже не носила больше в ясли, так как он вырос и стал тяжел. Он оставался чаще дома с Яковом, пока я была свои шесть часов на работе. Затем я погружалась в домашнюю работу.

Заведующая Сколис, действительно, была очень склонна к интригам и восстанавливала одного против другого: матерей – и против врача, и против воспитательниц, а санитарок – против тех и других. Первое время я старалась не вникать в эти склоки, да и работы было много. Детей в яслях было человек сорок. Все до обеда, с шести тридцати до двенадцати тридцати, я бывала в яслях, а потом спешила в больницу. В отделения новорожденных в городе впервые назначались детские врачи: я попала в 15-ю больницу, а доктор Починкова Леонила Николаевна – в 1-ю Александровскую. Раньше новорожденных в родильных больницах обслуживали акушеры и акушерки. Мне, чтобы усвоить хорошо эту область педиатрии, пришлось много читать и работать. Яков постарался достать для меня в Москве у букинистов редкую и ценную книгу о новорожденных профессора Гундобина. Эта книга была долгое время моей настольной книгой. Со временем я так основательно все изучила о новорожденных, что стала в городе заметным специалистом в этой области.

ПОД СУДОМ

Работа в яслях была мне неприятна, так как во главе их стояли совсем неподготовленные и малообразованные женщины – выдвиженки. Особенно это чувствовалось в районных яслях № 4, где было мало контроля, и где заведующая, Сколис Мария Казимировна, хозяйничала по-своему. Она жила при яслях со всею своею семьею (пять душ), и значительную часть продуктов и других вещей, купленных для ясель, Сколис брала для себя и своей семьи, даже особенно не скрывая этого.

На собраниях коллектива ясель только и говорилось о том, чего не хватает: то детской одежды для прогулок с детьми во дворе, то нет игрушек, то детская еда невкусна и т.д. Деньги из сметы на ясли Сколис тратила по своему усмотрению. Ясли при производстве контролировались его представителями, наши же районные – изредка подвергались контролю только охматдетом.

Для предотвращения скандала и разоблачения своих проделок недовольными матерями, Сколис интриговала, стараясь отвлечь их внимание с себя на других. Она сваливала вину за неблагополучие в яслях то на врача, то на воспитательниц и другой персонал. Вовлеченной в эти интриги оказалась и я. Дело было так.

Одна молодая санитарка – комсомолка Люся – была сестрой-выдвиженкой (то есть без всякой подготовки) в грудном отделении.

Я, при моем переходе на работу в эти ясли, сразу же сказала на собрании коллектива, что Люся только помогает медицинской сестре в ее работе в грудном отделении, выполняет же работу сестра Белла; Люся может смотреть, как работает Белла и учиться у нее. Белле было вменено в обязанность присматривать за работой Люси. Так шло все благополучно, пока однажды Люся не упросила разрешить ей самой поставить ребенку банки. Белла позволила, но при своем присутствии. У Люси не было никакого опыта, и она при этой манипуляции обожгла ребенка, перегрев банку. Было неприятно и Люсе, и Белле, и мне, тем более, что все произошло в мое отсутствие.

Но, слава Богу, этот небольшой ожог хорошо поддался лечению и скоро зажил, не оставив следа. Для матерей-большевичек при подстрекательстве Сколис этот случай был предлогом обвинить врача в халатности и во «вредительстве». Узнала я об этом только по вызове к следователю. Для меня это было полной неожиданностью. Когда следователь познакомился со мною и узнал, что я – дипломированный врач, он понял склочный характер обвинения. Он так и сказал мне:

– Постарайтесь получить от охматдета и от заведующей яслями письменное удостоверение, что вы – хороший врач и добросовестно работаете, и мы закроем это дело.

Я поспешила в охматдет и попросила Федотову, а потом и Сколис дать мне такое письменное удостоверение. Но ни та, ни другая не решились на это, и суд надо мною состоялся. Чтобы не сделать какого-либо неверного шага, я попросила соседку – юриста Деревянскую – помочь мне в этом неприятном и совсем незаслуженном деле. Она взялась защищать меня. Во время суда допрашивали сначала свидетелей: Люся сказала про себя, что она – выдвиженка, и ставила банки, попросив разрешения у медицинской сестры Беллы, и ставила при ней. Было ясно, что дело «раздувалось» из ничего. Допросили меня. Я рассказала, как все было.

После моего допроса выступила женщина-прокурор. Ее первая фраза была почти дословно такова:

– Я с нетерпением ждала выступления обвиняемой, доктора Кузнецовой, чтобы реально увидеть интеллигента-вредителя, противника советской власти... – и продолжала меня обвинять все в том же духе. – Она, как врач, действующая против советской власти, издевалась над советскими мероприятиями, заставляла выдвиженку выполнять медицинские назначения, чтобы показать ее никчемность и этим компрометировать советскую власть и ее распоряжения – выдвигать и ставить простых людей на должности специалистов.

После выступления прокурора выступила защитница Деревянская. Она возражала прокурору как по сути дела, так и по политической оценке этого инцидента. Она обратила внимание суда на то, что доктор Кузнецова – дочь рабочего и, следовательно, ее социальное происхождение не дает основания прокурору обвинять ее во враждебности к советской власти.

Суд признал меня невиновной и оправдал.

Меня этот инцидент привел к выводу, что надо как можно дальше держаться от совместной работы с неподготовленными заведующими, особенно если они, к тому же, такие подлые люди, как Сколис. Я оставалась еще некоторое время в яслях и, наконец, ушла совсем в больницу, где заведывал главврач профессор Попандопуло Иван Васильевич. К тому времени он как раз «отвоевал» полную ставку для врача-педиатра, необходимого специалиста для новорожденных. Я заняла это место, как уже работавшая там по совместительству бесплатно.

НА ЧИСТКЕ ПАРТИИ

Примерно летом 1930 года разнеслась по городу весть, что объявлена «чистка» партии, будут якобы проверять всех членов партии, а потом исключать из нее всех недостойных. Не веря ни во что хорошее от большевиков, мы не придавали никакого значения этому мероприятию.

Но вот однажды осенью, под вечер, в ясли № 4, где я еще работала после суда, пришла Лина Онуфриевна Пипенко – заведующая яслями № 3 при трикотажной фабрике им. Тинякова. Ее я знала, так как летом заменяла врача ее ясель. Она стала нас (меня, воспитательниц, сестер и санитарок) уговаривать пойти на чистку, где будет сегодня вечером «чиститься» Сколис, чтобы там честно сказать все, что мы о ней знаем.

Мы, не задумываясь над тем, хорошо это или плохо, поддались уговорам Пипенко и вместе с нею пошли на чистку, которая производилась в одной из школ. Пришли, нашли тот класс, где «чистились», вошли и сели за парты. Ждем. Комиссия, которая «чистила», сидела на возвышении в конце класса. Она состояла преимущественно из простых рабочих. Сколис тоже была среди них и заискивающе разговаривала с членами комиссии. Увидев нас, она ехидно улыбнулась, передернулась и выше подняла голову.

Началась чистка. Вызывали партийцев одного за другим к столу. Каждый отвечал на одни и те же вопросы: кто он, как и когда попал в партию, что делал в партии. Каждый старался рассказать о себе что-либо хорошее: то ли, что он – «ультрапартийный», то ли, что он предан партии, участвовал в гражданской войне и т.д. Короче говоря, каждый старался показать себя активным большевиком. Дошла очередь и до Сколис. Вышла она к комиссии с высоко поднятой головой и заявила о себе, что она – латышка. В прошлом была прачкой, тогда и вступила в партию, малограмотная или совсем почти неграмотная (говорила она деланно неправильными и примитивными словами, нарочито показывая свою невежественность).

По окончании ее опроса поднялась Пипенко и заявила, что Сколис состоит в партии только из-за личных выгод и удобств. Она снята с должности заведующей яслями № 3 за злоупотребления. Эти ясли приняла Пипенко, а Сколис очень долго интриговала против нее и против матерей и администрации фабрики, чтобы только очернить Пипенко и свалить ее с этого места. Поэтому Пипенко считала, что Сколис недостойна быть членом партии.

Затем выступила наша воспитательница, которая заявила, что Сколис не давала возможности наладить воспитательную работу среди ясельных детей: она грубо вмешивалась в работу воспитательниц вопреки педагогическим правилам, о которых она не имела никакого представления. Дошло дело до скандала, который разбирал инспектор-педагог охматдета. Сколис было предписано не вмешиваться в работу воспитательниц, а воспитательницу защитили и оставили на месте.

Выступила и выдвиженка сестра Люся, жившая при яслях. Она говорила о нечестности Сколис. Она сама видела, как Сколис систематически брала детские продукты из ясельной кладовой и относила их в свою квартиру.

Уже под конец выступила и я, сказав, что Сколис не стремилась наладить работу в яслях, а наоборот, искусственно создавала неприятности между сотрудниками и матерями. Как пример привела случай с выдвиженкой сестрой Люсей, который она довела до суда.

Во время наших выступлений члены комиссии покачивали головами и даже разводили руками. Это вывело Сколис из равновесия, и она выкрикнула, что все эти выступления организовала против нее доктор Кузнецова, как противник советской власти.

Потом мы узнали, что Сколис исключили из партии и сняли с должности заведующей яслями № 4, а много позже стало известно, что она продолжала приспособляться в какой-то другой области, но возглавить охматдет ей так и не удалось, хотя она, кажется, и надеялась очень скоро занять место Триполовой.

ОТДЕЛЕНИЕ НОВОРОЖДЕННЫХ

После того как я выступила на «чистке» Сколис, мне было уже неприятно оставаться на работе в яслях, да и профилактическая врачебная деятельность меня не удовлетворяла, к тому же работа с «выдвиженками» была утомительна. Как я выше уже писала, в родильной больнице, где я работала по совместительству, главному врачу Ивану Васильевичу Попандопуло удалось добиться утверждения полной ставки для врача-педиатра, и я целиком отдалась этой новой работе. Раньше в родильных больницах всем ведали акушеры и акушерки. Теперь же в отделении новорожденных были и педиатр, и сестры для ухода за детьми.

Наша больница № 15 была обычной родильной больницей на Москалевке. Во главе ее стоял хороший специалист – гинеколог Иван Васильевич Попандопуло. Он старался поставить родильное дело в своей больнице на высоту современных требований медицины. Мои предложения по организации отделения новорожденных Иван Васильевич принимал охотно и стремился их осуществить. Прежде всего, я добилась специального персонала для детей: сестер и санитарок, потом – лучшего помещения в стенах больницы, что было очень трудным делом. Затем удалось пополнить и обновить оборудование, приобрести новое белье, сделать инкубатор – грелку для недоношенных и слабых детей – хотя и примитивный (его сделал простой слесарь), но выполнявший свое назначение. Фабричного производства инкубаторов для детей в Советском Союзе тогда вообще не было. Скоро наша больница стала известна хорошей постановкой дела. Количество больных и рожениц, стремившихся попасть в нее, превышало ее возможности. Такое положение побудило органы здравоохранения ввести ограничения: она была объявлена больницей для «ударниц», так назывались тогда фабричные и заводские работницы, превышавшие производственные нормы.

Для отделения новорожденных я сама подбирала персонал: пять сестер и три санитарки. Я искала прежде всего хороших людей, а у сестер еще и хорошую медицинскую подготовку. Случилось, что муж одной санитарки, Марии Андреевны, был арестован и потом сослан в концлагерь в Сибирь. Она частенько в свои свободные дни ходила в тюрьму, добиваясь сведений о муже. Там она встречалась с другими такими же несчастными женщинами, и, когда наше отделение нуждалось в новом работнике, рекомендовала мне одну из них. Я, конечно, брала их сначала на испытательный срок, а потом, при хороших показателях в работе, вводила в штат. Так подобрался у меня в отделении хороший, дружный персонал из жен и родственников репрессированных: сестра Надежда Юрьевна (жена репрессированного), Ангелина, Нина и санитарка Мария Андреевна (жена арестованного), вторая санитарка (жена арестованного) и Мотя – в прошлом монашка.

Надо отметить, что таким лицам трудно было вообще получить приличное место. Все руководители, по неписаным законам, старались отгородиться от них, чтобы не быть заподозренными в сочувствии и помощи «контрреволюционерам», то есть, как тогда говорили, «перестраховывали» себя.

Раз мне понадобилась новая санитарка. Мария Андреевна привела мне женщину из своих тюремных знакомых. Я взяла ее, как всегда, на испытательный срок. Спустя некоторое время ко мне обратился главный врач С.Д. Рабинович, заменивший арестованного И.В. Попандопуло:

– Анна Константиновна, а у этой-то новой санитарки муж тоже арестован? Мы лучше не примем ее, а то у вас и так весь персонал из жен арестованных!

– А разве их нельзя принимать? – спросила я.

Он замахал руками:

– Нет, так сказать нельзя! Мы скажем ей, что пока нам не надо.

Так, перестраховывая себя, главный врач Рабинович лично отказал этой санитарке.

Работа с новорожденными дала мне известный опыт и много материала, вследствие наблюдений над большим числом младенцев. В частности, был приобретен большой опыт в раннем распознавании врожденных вывихов тазобедренного сустава, что давало возможность начать лечение еще в младенческом возрасте. В этой области у меня образовалось тесное сотрудничество с Институтом ортопедии и травматологии. Раннее начало лечения этого врожденного вывиха давало хорошие результаты. Этими данными я делилась на различных медицинских совещаниях. Отдел здравоохранения стал частенько приглашать меня для консультаций по вопросам организации отделений для новорожденных в других больницах, ухода за ними и их лечения.

Анна Кузнецова-Буданова

+1974 г.