Мятеж

Проходят дни, текут часы,

       Давно сошёл Ягода.

       На Ош-Курье близ Усть-Усы

       Январь …второго года.

Мы так худы. Назавтра мёртв,

       Кто мясом нищий.

       Мы так умрём, что даже чёрт

       Костей не сыщет.

Я знаю, ты помочь готов,

       О Боже мой!

       Дави блатных, души воров

       И режь конвой.

Возьми АКа, убей стрелка,

       Мечом не сможешь.

       Уходит в лес зэ-ка зэ-ка.

       Помилуй, Боже!

В лесу деревья и трава,

       И плачет просто

       «Статья», дающая права

       На райский остров.

Приятен лордам в Голубых

       Закон конвенций.

       А мы, принявшие на лбы,

       Мы все туземцы.

На грудь, на спины, на бока  

       Статья, как знамя.

       Возьми АКа, убей стрелка,

       Уходим с нами.

Побег

Под ногами их снег громогласно шуршал,

А дыханье казалось им свистом.

И крались они, еле и тихо дыша,

В предрассвете холодном и мглистом.

Позади полусонный и злобный конвой

Выводил населенье бараков,

И не знало оно, что пойдёт на убой

В кладовые подземного мрака.

Беглецы уходили, боясь фонаря,

Или оклика, или лая,

И, казалось, вертелась под ними зем

Бесконечно пустая и злая.

Что драконы поэту? Что хлеб кулаку?

Что сам царь монархисту-кадету?

Кто-то очень жестокий придумал тайгу

И страну растаёжную эту.

Кто-то глупый, безумный, но, Господи, кто?

Дайте имя , иль кличку, иль титул!

Может, дел гробовых меднолобый Нарком

Иль его наркоматская свита?

«Не кричи», - осторожно шептала метель,

А не то оглянутся, услышат.

Имя названо. Имя как чёрная тень,

Что сидит на заборах и крышах.

Ему вороны сытые песни кричат.

Его славят в предгибельном миге.

Ему дарят улыбки счастливых девчат,

Монументы, портреты и книги.

Расстрел

Николаю Степановичу Гумилёву

          Машина. Скрип её колёс.

          «Что, доигрался в прятки- жмурки?»

          И ошалело лаял пёс

          На чьи-то кожаные куртки.

          И нависала немота,

          Как будто слушал кто-то лишний.

          Изгибы глаз, уколы рта -

          Взглянули холодно и вышли.

          Играй, артист! Веди с умом

          Тебе порученное дело.

          Возьми, как в остриё прицела,

          В душе горящее клеймо.

         ...Он поднял руки в знак Весны,

         Шла Осень в сине-серой шали.

         Под башмаком её листы

         Кроваво-красные шуршали.

         А в листьях очертанья тел

         Непоправимой свечкой гасли.

         И гробом показались ясли.

         И тишина

         была

         затем...

Монолог ТЧК Фадеев

- Фадеев, глаза наши вытекли.

                Ответь нам :

                не дёшево ль продан?

- Фадеев, спустите-ка критиков

                На этих врагов народа.

 Мы ради страны радеем.

                Мы веруем без лукавства.

- И дня не пройдет..., Фадеев.

                Давно ли ты отрекался?

- Плечам твоим спину третью

                С улыбкою можно вынести.

  Для стольких ты - благодетель!

                По совести и по милости.

  Измерены в милях и тоннах,

                Как пули прошли по касательной!

  Берггольц, Заболоцкий, Платонов...

                Писатели! Боже... писатели!

  Расстрелов пора календарная.

                В глазах, как от марева - матово.

  Терзаемая, благодарная -

                Жила б ты в Париже, Ахматова!

  Ну,что мне - единственным росчерком

                Свободу родить, как дольник?!

  Я бью Вас, насмешливый Зощенко!

                Скажите, Вам - больно?!

  Не бойтесь - найдётся Боткин -

                Все вылечит, все устроит.

  Фадеев, мне плохо от водки!

                Не стыдно ли вам - в запои!?

  Я  новый советский Горький!

                Я им не какой-нибудь Пешков!

  -Фадеев, поймите только,

                Что надобно бить не мешкав!

  Кто смел нас вписать в злодеев,

                Еще пожалеет об этом!

  -Зачем вы, товарищ Фадеев,

                Грозите мне пистолетом?!

Подголосок

 Помню предков своих посёлок,

Деревянные всё дворы.

И я маленький был лисёнок,

Не вылазивший из норы.

И корова у них паслася,

И всходили зерном труды.

Звали прадеда Афанасий,

Главным центром  была Медынь.

Жизнь то клеится, то кусается,

Я понять её не могу.

Но как сладко по следу зайца

Пробираться в лесном снегу!

И озёр целовать лица,

И, со старостью не знаком,

Быть убитым голодной волчицей

И родиться её щенком.

Только жизнь загубили, исхаяли

До безлюдья в селе пустом.

Убивали моим дыханием,

Поджигали моим хвостом.

И тогда в города многолюдные

Побежали села сыны,

Ненавистные за трудолюбие,

От Сибири и от Стены.

И живу я теперь столичный,

Как службистов иных сынки.

Мне и помнить то неприлично,

Мне и ссориться  не с руки.

И как бешенным псом укушенный,

От бессилия злого злей,

По-на-слышаны, по-над-слушаны

Мною подвиги егерей.

В вечер ясный ли, в утро хмурое

И чудовищна, и чудна,

С освежёванными шкурами,

Бродит в городе за мной Стена.

Всё иное на свете мелочи,

В кожах выделанных тону.

Помню, в детстве мне пела девочка

Песню маленькую одну:

«Месяц сгинет, луна воротится,

Мех твой рыжий всегда в цене».

Ах, обманщица, оборо’тница,

Знаю - быть мне на той Стене.

*29 января - День памяти моего прадеда Борякина Афанасия Алексеевича (1893-1966), участника Первой мировой войны. В 1930 году бежавшего с семьей в Москву, спасаясь от раскулачивания.

Песня о поэтах

Он смело подходил к чужим столам.

Он необычным цвел манером.

Он руки дамам целовал

И улыбался кавалерам.

Он был здесь нужен как сервиз,

Резной поднос для розы чайной.

Ошеломляющий артист

Игры судьбы своей случайной.

Кто знал о смерти, но молчал,

А кто не знал, но был так пылок.

Пусть шпоры медные стучат,

И бьются горлышки бутылок.

Кто видел вас и знает нас,

Кто шлялся ночью по аллеям -

Мужчин - бокалов, женщин - ваз -

Разбитых, он не пожалеет...

Хозяин бала, не криви

Свой рот от скуки изобилий.

Не боги же горшки твои

Руками белыми лепили.

Да и не тот сегодня бал,

Гостей чтоб помнить поименно.

То затрапезный генерал,

То затрапезнейший влюбленный.

Тебе, как впрочем и судьбе,

Давно дано смешное право:

Не замечать его в толпе

И не подмигивать лукаво.

Судьба пришла, как званый гость,

И розу чайную стряхнула,

И встала средь его врагов,

Как часовой у караула.

Ударил час, и канул свет,

И чернью сделались вельможи.

Но спал зарезанный поэт

На золотом и нежном ложе.

Безумный век

Хотел быть поэтом... И, может быть, Первым

Меня назовёт мой биограф за чашкой застольной.

О им не понять, как взрывались колючие нервы!

Себя обмануть - это можно... но всё-таки больно.

Ведь кто-то, забыв про десерт и желанный автограф,

Вдруг скажет, и голос мещанский окажется верен:

«Вы что-то заврались, товарищ биограф!»-

И надо мной засмеётся жестокое время.

Пришло  моё время - Соперников нету мне боле!

Гремучий песок, солончак их костями засеян.

Блок умер. Никто нынче Блоком не болен,

В петле Маяковский, Дантесом застрелен Есенин.

Так что ж мне молчать? И бояться насмешника злого?

Без славы иссохлись мои  горделивые губы.

Я знаю, что если я крикну великое слово,

Оно меня страшно погубит.

Так что ж - я и сам запятнал себя метою смертной.

И красное небо желает кровавых дождей.

Я буду поэтом! О, я ненавижу поэтов!

Портреты поэтов страшнее портретов вождей.

Я истину понял - мне жизнь не мила, а противна.

Я истину понял, и страх меня не остановит.

Над смертью моей зарыдают дождём серафимы,

И смертью своей наконец-то я встану им вровень.

*В 1933 г. Мандельштамом было написано стихотворение, которое послужило основным основанием ареста (в ночь с 16 на 17 мая 1934).

Белый ворон

Он был так странен, нов и свеж

В моём застывшем мире.

Как мышь, бегущая промеж

Колёс автомобилей.

Как ненаписанный сонет,

Что ранит, но и лечит.

Как незажжённые по мне

Две поминальных свечи.

Он был ничей, как та свеча,

Огнём её палимый.

Перо с крылатого плеча,

Что носят Серафимы.

Вниз головой, по небу ногами

Он шёл, как будто летел.

Истины часть, позабытая нами,

Небеснее всех тел.

Я правую руку тянул в небеса,

Он левой махал мне: «Привет!»

И верилось нам  в чудеса,

Которых на свете нет.

Я люблю...

Я люблю, люблю тебя, вода!

Ты слеза, которой плачет небо.

Я кормлю на берегу пруда

Лебедей и уток белым хлебом.

«Ах, любовь пустая к пустоте!»

Сам себе скажу и сам отвечу:

«Я любить весь этот мир хотел,

Только он не шёл ко мне  навстречу».

Я один, непонятый, живу.

Ты, кто нем, один  и не осудишь.

Разукрасишь осенью листву,

Боль и безразличие остудишь.

Дашь простор и мыслям и речам,

Смоешь пыль с души моей и с кожи.

И пускай, ты полюбить не можешь,

Лишь добро я от тебя встречал.

Королём осин и белых верб

Ты к мечте подвёл меня поближе.

И с тех пор другого я не вижу,

Навсегда от солнца я ослеп.

Приходи сидеть на берегу,

Вплавь пускать луны лимонной корку.

Тихо песня подступает к горлу.

Я ее дыханье стерегу.

Ола Борякин,

студент Литературного института, поэт

(г. Москва)