***

Дьявол, когда посещает мир,

Не сразу грозит бедой,

Хоть и отмечен его мундир

Свастикой или звездой.

И пусть в лице его доброта,

И на коленях – дитя,

И пусть улыбкой цветут уста,

Когда он начнёт, шутя,

Общаться запросто, тет–а–тет,

Заполнив собой экран...

Но вот ударит его кастет

В сплетенье времён и стран,

И вмиг кровавая чехарда

Запляшет по всей Земле, –

Не важно, свастика или звезда

Горит на его челе.

Финская легенда

 «Полки, которые двигались по приморскому шоссе, попали под ураганный

          пулемётный огонь, который вела с колокольни храма Казанской иконы

          Божьей Матери дочь настоятеля храма 19–летняя Анна. Он прекратился,

          когда в колокольню ударил артиллерийский снаряд».

                Леонид Власов «Маннергейм» (ЖЗЛ), 2005.

Повторять тот бред не хочется,

Но частенько иногда

Я про Анку–пулемётчицу

Слышал в детские года.

Беспощадную и смелую,

Рисовал её... Но вот

Мне про Анку, только белую,

Рассказали эпизод.

Было то в советско–финскую

Злую, зимнюю войну.

Сталин силой исполинскою

Гнул соседнюю страну.

Да случилась вдруг коллизия!

Грязью пачкая ледок,

Шла советская дивизия

Через финский городок.

Площадь, церковь, колоколенка.

С пулемётом наверху

То ли Аня, то ли Оленька

Штаб дивизии – в труху

Покрошила и не охнула!

А потом из–за угла

По собору пушка грохнула,

Разом звонницу снесла.

Ни убитого, ни пленника,

Только крови алый крап.

Говорили, дочь священника

Истребила красный штаб.

Тут жестокость не напрасная:

Созидая новый строй,

Вбила в землю нечисть красная

Её братика с сестрой.

Камень временем источится,

Льдом покроется река...

А девчонка–пулемётчица

Стала былью на века.

Смотрит в небо колоколенка

Знаком в девичьей судьбе.

Кто ты, Аня или Оленька?

Память вечная тебе!

Линия Маннергейма

Стратегии шахматный гейм

И финскую даль бело–синюю

Карл Густав Эмиль Маннергейм

Сложил в неприступную линию.

Враги её рвут до сих пор –

И в юные годы, и в старости,

Идут вал за валом в упор

В слепой нескончаемой ярости.

Вот, кажется, выхода нет!

Минута, и всё похоронится...

Но маршал, как юный корнет

Былой Императорской конницы,

Встаёт на виду у врага

На грани рубежной, на линии,

И звёзды сквозь мглу и снега

Скрещают лучи бело–синие.

***

От Великой войны до Великой войны

Четверть века в юдоли земной.

И опять напряжённую плоть тишины

Распороло взрывною волной.

И рванулись рядами начищенных блях

Легионы арийских племён,

Чтоб найти свою гибель на скифских полях

И забвенье до Судных времен.

Чтоб в зверином испуге

От Волги на Рейн

Пробивались сквозь снежный буран

Осторожный фон Клюге,

Упрямый Манштейн и напористый Гудериан,

А потом вспоминали, и холодом страх

Под мундирами резал тела,

Как им ветры стонали и стыла в ветрах

Беспощадная серая мгла.

Военнопленные

«Когда стоишь под дулом автомата,

То жизнь мелькает кадрами кино:

Она теперь зависит от солдата,

Солдату бить и миловать дано».

Не помню, где услышал эти строчки,

В каком году, откуда и когда

Пришли они, – с начала и до точки

Врезаясь в мозг мгновенно, навсегда.

20–й век промчался смертным гулом,

Но в 21–м правит то же Зло.

Я не стоял под автоматным дулом.

Мне повезло.

А сколько их, стоявших и глядевших,

В чьих душах навсегда застыла ночь,

Несуетливых, рано поседевших,

Через столетья уходящих прочь...

Единственная

В любые страшные года

Светло, живительно и смело

Она вступает в города,

Оглохшие от артобстрела,

С упрямой силою цветка

Встаёт пред пулемётным дулом,

И полумёртвые зека

О ней поют голодным гулом.

Она проходит меж руин

Путём нашествий и восстаний

По чёрной гари Украин,

По праху Венгрий и Германий,

Чтоб появляться вновь и вновь

Зарёй Христова Воскресенья:

Она – душа,

Она – Любовь,

Надежда, Вера и – спасенье.

Эпизод

Он скажет пять слов на чужом языке:

«Спасибо, что дал докурить...»

И в грязь упадёт с папиросой в руке,

Не в силах уже говорить.

Убивший его, выполняя приказ,

О том и не вспомнит нигде.

Но кто–то ответит за них и за нас

Однажды на Божьем суде.

За них, потому что солдаты не врут,

Подобно властителям стран,

Чей облик в Истории тёмен и лют,

Как след от гноящихся ран.

За нас, потому что, столетье спустя,

Чужими шагами гремя,

Мы бой продолжаем, ругаясь и мстя,

Оконченный теми двумя.

Преступление без срока давности

Осенью 1941–го в Донбассе при эвакуации школ Трудовых резервов,

   когда немцы отрезали пути отступления, были расстреляны

   несовершеннолетние ученики ремесленных училищ. Расстрел детей

   производили сопровождавшие их охранники, «чтобы не попала в руки

   врага квалифицированная рабочая сила». Такое же преступление было

   совершено во время отступления Красной Армии под Одессой. Сходство

   обоих событий не может быть случайным. Преступные командиры

   на местах, несомненно, располагали инструкциями свыше.        

По полю уносится в сером конверте

От Лёшки и Мишки привет.

Не хочется думать о смерти, поверьте,

В пятнадцать мальчишеских лет.

Но солнце пылает, как рваная рана,

Но пальцы траву теребят...

Спокойно и точно стреляет охрана,

И пули срезают ребят.

Полмира немецкая армия смяла,

Однако, собою кичась,

Советская власть за ценой не стояла

Ни в прежние дни, ни сейчас.

А если цена только детские жизни,

Отдать её – сущий пустяк,

Покуда в терзаемой бесом отчизне

Кровавый полощется стяг.

Бьют пули, как плети, –

Последний мальчонка

Упал средь истоптанной ржи.

...Советские дети поют про Орлёнка

И верят расчётливой лжи.

Дража Михайлович

Когда земля дымится под ногами,

И падает повстанческая рать,

Когда в бою ты окружён врагами

И остаётся только умирать,

Когда в пространстве чёрном, обгорелом,

Ни солнца, ни затепленных свечей, –

Спокойно докури перед расстрелом

И трубку брось под ноги палачей.

Что этот мир? Последняя утрата...

Ты до конца сражался за него.

Ты прожил жизнь героя и солдата.

Для вечной памяти достаточно того!

Казачка

 Памяти десятков тысяч казаков и казачек, выданных весной 1945–го в Лиенце сталинским карателям.

Эту чашу испей до конца, пусть упорством горят глаза

Под грохочущим эхом над гладью альпийских лугов, –

Дочь кубанских степей, рядовая казачьего корпуса,

Ты с предательским смехом сдана на потеху врагов.

Поезда вдалеке, как гробы в похоронной материи.

Целит сотнями жал дура–смерть, провожая в зеро.

Ты сжимаешь в руке, ты заносишь у сонной артерии

Тот кинжал, что подарен тебе генералом Шкуро.

У судьбы–колеи все дороги эпоха разметила,

Боль и горечь в душе да земля неродная у ног.

В восемнадцать свои ты любви настоящей не встретила

И не встретишь уже. Безотказен точёный клинок.

...Алым цветом блестя, затихает, уходит агония,

Вновь лазоревый свет заливает земные пути.

Но, столетье спустя, вижу кровь на казачьем погоне я, –

Через тысячу лет от неё никуда не уйти.

Светлой памяти П. Н. Краснова

Петру Николаевичу Краснову

и другим Белым генералам,

       казнённым по приговору сталинского суда в январе 1947 года

Не облегчить уже словами

Горечь плена и боль вины,

Но душой я навеки с вами

В западне мировой войны.

И покуда позор проклятья

Нависает зловещей тлёй,

Вместе с вами готов стоять я,

Как у пропасти, под петлёй.

Вы от ужаса не рыдали,

На помосте не гнули плеч.

Будто эхо, из дальней дали

Ныне слышится ваша речь:

«Видно, так суждено от Бога

В душном мареве рвать сердца,

Если гибельная дорога

Нами пройдена до конца.

Если комьями к изголовью

Время сыплет тяжёлый грунт.

За ошибки мы платим кровью,

Смерть встречаем, застыв во фрунт.

И, уйдя из тюремной клети,

Дрожь сминаем в сухой горсти.

Только Господу мы в ответе

За земные свои пути».

Измена

По любому, измена – большой моветон,

Даже если изменник – на троне.

Но не ходит в изменниках Джордж Вашингтон,

Изменивший Британской короне.

Можно сколько угодно об этом судить

(Всё равно всех рассудит Создатель),

Но предателю стоит в войне победить,

И – предатель уже не предатель.

Придорожная грязь зарастает травой,

Сдохли смершевцы, сгнили нацисты,

Лишь копаются в язвах Второй мировой

Политологи и публицисты.

Защищая обломки разбитых основ,

Они истину душат при этом,

И изменник у них неизменно Краснов,

Никогда не служивший Советам.

Про былой холокост голосит иудей,

Полк бессмертный идёт по аллее,

А вот тот, кто убил миллионы людей,

И сегодня лежит в мавзолее.

Победитель, конечно, хоть трижды бандит,

Шьёт историю нужной иголкой,

И усатая нежить с портретов глядит,

Словно нежить со скошенной чёлкой.

Кто предатель сейчас?

Кто палач, кто герой?

Ну а если в предутренней рани

Рассчитают и нас перед новой игрой

И поставят на разные грани?!

Хорошо, сидя в кресле, сурово вещать

О делах, что во времени канут.

Ну а если, и нас ни жалеть, ни прощать

Уцелевшие дети не станут?

***

Снова в каждом куплете про величье и славу,

Только память и ныне возвращают назад

Ленинградские дети и дети Бреслау,

Ад сожжённой Хатыни и Дрездена ад.

За риторикой фраз на плакатах и в прессе,

Через пафос советский барабанно–стальной

Прежний ужас сейчас отозвался в Одессе,

Повторился в Донецке другою войной.

***

«Сколько потеряли народа в войну–то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови».

Виктор Петрович Астафьев (1924 – 2001)

Нам давно уж пора быть честнее, считая за благо,

Что железной волною не рвётся покров тишины.

Тот погиб у Днепра, тот – у Шпрее при штурме Рейхстага,

Став великой ценою, положенной в жерло войны.

Прежних цен эмпирей – это лозунгов наших основа.

Но убитых не ждут, – нет ни жён, ни детей, ни отцов...

И вождей–упырей прославляем мы снова и снова,

А они всё ведут за собою живых мертвецов.

Новым «правым» и «левым» года, как блестящие бусы,

И совсем невдомёк, что кричат из летейской тени

Те, кто пал подо Ржевом, под Вязьмой, под Старою Русой,

Кто на Пулковских лёг или умер в блокадные дни.

Люди власти едва ли у прошлого будут учиться,

Людям власти ни к месту былого ужасный пример:

За ценой не стояли, не станут и впредь мелочиться,

Ни Берлину, ни Бресту не вытравить красных химер.

Им не жалко цены, уплати, и геройствуй спокойно,

Пусть урезана треть от Империи прежних веков,

А на теле страны, словно язвы, локальные войны

Продолжают гореть и сжигают людей–мотыльков.

...Время в общем провале смешало военных и штатских,

И немецкие танки и русскую ненависть там,

Где на фронт отбывали мальчишки в шинелях солдатских,

Где «Прощанье славянки» рыдало вослед поездам.

Дмитрий Кузнецов,

поэт, журналист, член Попечительского совета РПО им. Императора Александра III

(г. Калуга)