Вечером 7 июля Софья Богородская вернулась в родное село Введенское на последнем пароме из Городищ. Уже смеркалось, и на траве появился ночной туман. Женщина, изрядно уставшая после первого дня работы в Комитете, обошла главный дом старинной усадьбы и приблизилась к своему небольшому двухэтажному флигелю, где она жила теперь – простая сельская учительница.

Ей было грустно и одиноко. В тридцать три года стало очевидно, что личная жизнь не сложилась. Блестящее высшее образование, о котором могли лишь мечтать многие женщины в России, теперь не радовало ее.

Да, было что вспомнить. Великолепный Петербург и Бестужевские курсы, куда Софья так рвалась и куда поступила. Она – дочь не дворянина, а богатого землевладельца и ростовщика из села Введенского, внучка сельского священника. Бестужевские курсы – женское высшее образование в России! Когда-то это был предел мечтаний....

Прекрасная, с невской прохладой северная столица, прогулки по вечерам в Летнем саду, известная всем в России Публичная библиотека, философские и политические клубы, балы, где она могла затмить своей красотой многих светских дам и покорить титулованных красавцев. Ведь кроме ума, Софья имела много других внешних достоинств. Ко всему этому - обаятельная женская кокетливость, умение себя преподнести.

И все это она преподнесла в жертву ему – умному и талантливому, обходительному и деловому сельскому щеголю. Обольстительному и темпераментному красавцу Павлу Саврасову. А он не оценил ее подвига. Предал! Женился на другой, не идущей с ней ни в какое сравнение купеческой дочке, серой мышке, быстро нарожавшей ему детей. О, как ненавидела она теперь Павла!

Да еще Павел за большевиков! Мерзавец! Предатель!

Любви уже не осталось в сердце Софьи. Лишь жгучая ненависть.

О, как проклинала она его все эти годы! Как желала ему смерти!

Нет, Софья останавливала себя на мысли, что желать такое – недопустимо. С ее-то вселенской любовью и добродетелью. Но ничего не могла с собой поделать. А он жил, как ни в чем не бывало, и продолжал жить.

И вот сегодня Софья поехала в Городище, чтобы принять участие в восстании. Не усидела дома. Зачем?

Лишь подсознание отвечало ей на этот вопрос. Чтобы встретить там его – предателя и прислужника большевиков! И, не дожидаясь суда над изменником, предложить Чухонцу самой привести приговор в исполнение! Пустить ему пулю в сердце из того самого коновского револьвера! Нет, лучше несколько пуль! Две или три. Чтобы наверняка. А затем убить себя! Вот такую смерть Софья себе выбрала. Вот какие картины будущего рисовало ее воспаленное воображение.

А вместо романтической смерти - какой ужас! Работа кухаркой, кормежка ненасытных добровольцев! Как все это стало ей теперь противно.

Был бы здесь, во Введенском, брат – он бы развеселил ее, утешил. Но брат далеко, в революционном Петрограде. И что с ним теперь – она не знала? А после смерти отца Софья сталась совсем одна.

Софья понимала, что она быстро и неумолимо катится в пропасть. В яму, из которой нет выхода. Что конец уже близок. Конец вот-вот настанет… Быть может, через несколько дней. Но ее сейчас это мало волновало. Она не хотела жить и умереть серой мышкой. Она решила для себя умереть героиней! И чтобы он, предатель, большевистский холуй, узнал об этом!

Софья медленно и задумчиво подошла к своему флигелю, нащупала в сумочке ключ. И вдруг! О, провидение! Она увидела его! Она увидела Павла собственной персоной, беззастенчиво стоявшего здесь же и дожидавшегося ее у крыльца.

- Нет, не вздумай, не подходи, предатель! – закричала дама.

Софье казалось, что будь у нее сейчас в руках пистолет – непременно выстрелила бы в него.

- Прости, Соня, что я напугал тебя, - сказал Павел, волнуясь. – Мы должны поговорить! Я очень сильно тосковал по тебе!

- Ты тосковал?! – это слово как гром врезалось в ее сознание и вызвало шквал бурного негодования. – О чем, о чем я могу говорить с предателем, прислужником большевиков! – закричала она злобно. – Уйди отсюда! Не мучай меня! А не то я сдам тебя добровольцам!

- Соня, ты не знаешь всей правды, - ответил он, пытаясь поймать ее взгляд. – Я тоже доброволец!

- Гад! – не выдержала она и резко, неожиданно влепила пощечину мужчине. – Ты еще смеешь издеваться надо мной, мерзавец!

От такого поступка он оторопел.

- Я не издеваюсь, Соня! – с горечью ответил Павел. - Впусти меня в дом! Я все тебе расскажу!

- Нет! - попыталась возражать она, но вдруг открыла входную дверь, не в силах противостоять ни его порыву, ни своим чувствам. Как ни странно, Софья наслаждалась близостью этого человека.

Павел вошел вслед за ней в сени. Они поднялись по деревянной крутой лестнице с балясинами на второй этаж. Там, в маленькой комнате, Софья зажгла керосинку.

Он увидел весь ее быт. Остатки прежнего великолепия ученой светской дамы. Книжные шкафы, бальные платья, портреты писателей и французских просветителей, большая широкая металлическая кровать, несколько венских стульев и два кресла. Вот и все, что осталось от помещиков Богородских…

Он подошел к ней и взял ее руку, холодную, как лед, в свою ладонь.

- Соня, прости меня за все! - сказал он, глядя в ее грустные, широкие глаза. – Но ты должна знать – я не предатель! «Союз офицеров» внедрил меня в советские структуры, чтобы добывать нужную информацию! Если не веришь, почитай вот этот документ!

Он достал из кармана своего пиджака ту самую бумагу, которую днем показывал Кононову. Софья в нервном смятении быстро развернула и стала читать.

«Как прекрасна эта женщина!» - думал Павел, не отрывая от нее своего волевого, пристального взгляда.

Соня прочитала, уронила бумажку и в изнеможении опустилась на венский стул, закрыв глаза рукой. Она плакала от бессилия, осознавая его полного превосходства над собой и свое полное ничтожество.

Павел осторожно дотронулся до ее волос, мягко и нежно погладил.

- Прости….

Наконец, Софья собралась с мыслями, утерла слезы платком и даже попыталась улыбнуться.

- Как хорошо, что ты мне это сказал, - заметила она. – Я ведь уже прокляла тебя! Не поверишь – готова была убить! И убила бы, наверно!? Но теперь ты снова со мной, с нами, мы связаны одним общим делом. Как тогда…

На нее в этот миг нахлынули счастливые воспоминания: спектакли театральной труппы в общественном доме Городищ, которые она охотно посещала и играла в них небольшие роли. Тот самый приятный и незабываемый бал в усадьбе дворян Куломзиных! Здесь, во Введенском, где Софья прочно, как ей тогда казалось, навсегда покорила сердце Павла. И где он впервые признался ей в любви. Все это было, как будто, не с ней.

Хочешь чаю? – спросила она, разглядывая его с новой страстью. Он почти не изменился. Только стал более мужественным.

- Не беспокойся, - улыбнулся Павел, присев рядом.

Она так любила его простую, легкую, добродушную и светлую улыбку.

- Как ты живешь с ней, Паша?! – задала Софья этот до боли мучавший ее вопрос.

Он виновато отвел глаза.

- Да так, как все… Ольга – женщина добрая, честная, трудолюбивая. И хорошая мать! Извини, если тебя обижу этим признанием – мы неплохо жили с ней эти годы…

Он сделал паузу, собираясь с мыслями:

- Но тебя я все равно не могу забыть. Просто не в состоянии забыть! Потому что любил и люблю безумно!

Павел видел, как при последних словах изменилось лицо Сони. Ее глаза заблестели.

- Все могло бы быть совсем иначе! Просто я тогда проявил малодушие! Я должен был настоять на женитьбе с тобой! Но только…

- Что только?! – вырвалось у нее.

- Твоя причастность к партии эсеров очень напугала мать.

- Ах, да, - рассмеялась дама с некоторым ожесточением. – Я тогда посещала тайные собрания этой партии. Мечтала изменить мир, просвещать крестьян! И это вас так сильно напугало?

- Нет, Соня, не это! Скорее всему виной – мой собственный эгоизм. Я видел себя на вершине славы. Творцом, лучшим актером труппы, успешным начинающим капиталистом. А ты ко всему этому была равнодушна. Ты часто язвила мне тогда, а я, дурак, злился. Я был очень самолюбив и мечтал о карьере. Взял и послушал слова матери, что мы с тобой – не пара.

- Мы с тобой не пара!? – вдруг легко и кокетливо рассмеялась она, протянув Павлу свои прекрасные руки, уже потеплевшие. – И, что, ты теперь счастлив, самовлюбленный эгоист?!

- Я не могу быть счастлив, Соня, потому что ты не со мной, - сказал он с дрожью в голосе. – Вся эта жизнь тихая, спокойная, размеренная. Как будто это я. И в то же время – другой человек. Я не могу забыть наши встречи, театр, балы. Тот самый счастливый бал здесь, в усадьбе! Признаюсь, Соня, я все так же горячо люблю тебя! Как тогда! Но сейчас – еще сильнее!

Услышав это, Софья вся засияла, как будто и не было между ними шести лет разлуки.

- Хочешь, я надену то самое платье...? - предложила она.

- Нет, Соня! – воскликнул Павел, прижав ее к себе. – Оденешь, но не сейчас…

Он наслаждался ее телом сильным и прекрасным. Он обожал эту женщину, такую недоступную и верную, честолюбивую, добродетельную и отчаянную. Он страстно любил ее. И в этой жизни он не знал ничего более светлого и радостного, чем любовь к Соне. К своей ненаглядной героине из Введенского. Пусть простит его Ольга…

Ночь пронеслась в бурных, романтических объятиях и фантазиях, насколько это могла позволить страстная натура Павла и тонкая, мечтательная, невероятно обаятельная Софья. Она отдалась ему вся, без остатка, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Вообще не думая о последствиях. Она просто любила его, как и он ее. Любила горячо, верно и бесконечно.

Когда пропели первые петухи, они заснули. Проснулись уже ближе к полудню, когда жаркое июльское солнце высоко поднялось над Волгой. Проснулись как новобрачные, как муж и жена.

Софья глядела на него горячо влюбленными глазами и не хотела отпускать.

- Я должен идти! - сказал Павел. – Я должен наблюдать за перемещением красных отрядов к Ярославлю…

- А как мы будем жить дальше? – вдруг спохватилась Софья. – Сделаем вид, что ничего не произошло?

- Не знаю, Соня, не знаю! – ответил Павел растерянно. - Все так не просто в этом мире. Ведь Ольга - ни в чем не виновата. И детей я не брошу.

- Ладно, не отвечай, - улыбнулась она. – Главное то, что ты сделал меня сегодня счастливой! Я благодарна тебе за это! Теперь хоть на виселицу, хоть на плаху!

- Соня, бог с тобой! – испугался Павел. – Я же люблю тебя! И позабочусь о тебе!

- Не надо, Паша! – ответила Софья мягко и снисходительно. – Заботься лучше не обо мне, а о своей семье! А я уж как-нибудь сама…

Они вместе попили чаю с бутербродами. Оба молчали. Лишь любовались друг другом.

- Выйди, пожалуйста, за дверь. Я переоденусь! – вдруг сказала она загадочно. – Выйди пока!

Павел вышел на лестничную площадку. С улицы веяло прелестью теплого летнего дня, свежестью листвы старинного усадебного парка, дыханием Волги. Введенское было прекрасно в эти утренние часы, как и Диево-Городище на другом берегу.

«Божественное место! – подумал Павел.- Жить бы здесь и наслаждаться жизнью. Этим чудным волжским ветерком! Но зачем-то люди придумали социальные потрясения, революции, войны? Наверно затем, чтобы понять, что есть еще простое человеческое счастье…

Софья открыла дверь.

- Заходи!

Он осторожно вошел и обомлел. Павел увидел перед собой все ту же красавицу, как на том самом счастливом балу в усадьбе Куломзиных. Это было здесь, во Введенском…

- Пойдем со мной, - взяла она его за руку и повела.

Они спустились по деревянной лестнице, прошли по узкой парковой дорожке в зарослях дикой акации и оказались возле главного дома усадьбы.

- Вот здесь мы впервые объяснились друг другу в любви, - сказала Софья. – Потом, в пятнадцатом году, мой отец купил эту усадьбу у Куломзиных. Не правда ли, здесь так тепло и красиво?

- Правда…, - улыбнулся Павел.

- Но большевики отняли у нас этот дом. Устроили в нем клуб и школу. И сбежали, как только услышали про восстание в Ярославле.

Они некоторое время любовались садом, вспоминая прошлое.

- Ну, пойдем же в дом! – предложила Софья, открыв перед ним большую парадную дверь.

Влюбленные вошли в холодные просторные сени. Дом был пуст. Лишь, большевистские лозунги, выведенные белыми буквами на красном холсте, выдавали недавнюю бурную деятельность.

Павел и Софья поднялись в тот самый просторный памятный зал на втором этаже, с высокими голландскими печами и зеркалами, широкими окнами, выходящими в сад.

- Представь, что мы с тобой в двенадцатом году! – мечтательно воскликнула Софья, разглаживая зеленое бальное платье, так хорошо знакомое Павлу. – Ты – мой кавалер! Пригласи меня на танец!

Павел сделал восхитительный реверанс, которому она его научила. Мужчине это так хорошо сегодня удалось. И вот они помчались по залу в стремительном танце! Казалось, что земля вертелась у них под ногами. Это было незабываемое ощущение счастья и свободы…

Когда влюбленные вдоволь натанцевались, Софья остановилась у окна:

- Все хорошее когда-нибудь кончается…, - с горечью сказала она, глядя в даль.

На глазах у дамы выступили слезы.

- И, все же, я счастлива! Теперь я знаю, что не зря прожила с тобой эту жизнь…

- Что ты, Соня, не надо так…, - испугался за нее Павел. – Погоди, все наладится! Все изменится! Наши победят…

- Не льсти мне, Паша, - отмахнулась она. – Мы же с тобой не дети. Мы – белые вороны среди стаи черных революционных воронов. Хищных и жаждущих добычи.

Павел снова обнял Софью.

- А давай с тобой убежим!

- Куда? – удивилась женщина.

- На Дон, в Крым или на Кавказ…

- Убежим…, - рассмеялась Софья. – Куда ты убежишь от своей жены и детей? Молчи, льстец!

Она еле заметно усмехнулась. Но совсем без злобы.

- Нет уж, дорогой! Никуда я отсюда не побегу…

- Но что-то нужно делать? – задумался Павел.

- Пусть каждый выполняет свой долг, - ответила Софья. – Пусть каждый делает то, что должен делать. А судьба сама решит за нас, как быть… А теперь иди, милый друг! Я не в силах тебя дальше провожать…

Павел нежно поцеловал ее и вышел из дома.

Софья провожала его долгим, трепетным взглядом. Верным и счастливым.

***

Ночью 8 июля в городе Рыбинске, что расположен на северо-западе от губернского центра, вверх по Волге, происходили события, которые могли бы стать переломными в той кровопролитной борьбе, которая развернулась в России. И при благоприятном стечении обстоятельств могли бы коренным образом повлиять на общий расклад сил, всколыхнуть сознательную законопослушную часть населения на более решительные выступления против большевиков и, в конечном итоге, закончиться победой белого движения.

В случае успеха в Рыбинске, в северном Поволжье развернулся бы мощный плацдарм для дальнейшего наступления армии Комуча на столицу России. Было бы достаточно времени для привлечения в белое движения новых добровольцев – жителей волжских городов и крестьян близлежащих уездов. Можно было рассчитывать даже на поддержку некоторой части рабочих. Наличие такого мощного очага сопротивления, как Ярославль и Рыбинск, прочно бы изолировало Москву и способствовало бы более быстрому наступлению армии Каппеля на Запад, привело бы к соединению сил Комуча с Ярославским отрядом Северной добровольческой армии и союзниками в Архангельске.

Все это могло бы быть. Но, история распорядилась иначе…

Казалось бы, все обстоятельства благоприятствовали этим планам в начале июля 1918 года. Белогвардейское подполье в Рыбинске насчитывало 400 человек. Что было раза в два больше, чем в Ярославле. К поддержке восстания были склонны многие горожане и крестьяне Рыбинского уезда. К тому же, часть красноармейцев из Рыбинска уже направилась на подавление восставшего Ярославля, что существенно облегчало задачу по взятию города.

Сам лидер «Союза защиты Родины и Свободы» Борис Савинков отводил стратегическую роль захвату Рыбинска, а не Ярославля, так как здесь находились крупнейшие в Поволжье артиллерийские склады. Савинков лично был в Рыбинске в момент восстания. Но все обернулось сокрушительным провалом. Что же произошло?

Рыбинская ВЧК узнала про планы Савинкова и хорошо подготовилась к предстоящему выступлению. На окраинах города были расставлены пулеметы. На улицах – конные милицейские разъезды.

Это не изменило намерений «Союза защиты Родины и Свободы». Восстание в Рыбинске началось. Ночью белогвардейцы успели занять Мыркинские казармы, затем — здание Коммерческого училища и начали продвигаться к центру города. Но были остановлены.

Членов савинковской организации встретили приготовленные заранее пулеметы шквальным огнем. Началась мощная перестрелка. Белым пришлось отступить. Неся большие потери, восставшие были вынуждены уйти за город и окопаться в нескольких верстах от Рыбинска.

Лидер «Союза защиты Родины и Свободы» Борис Савинков очень тяжело переживал поражение в Рыбинске, которое стало переломным моментом в начавшейся борьбе. Переломным не в пользу белого движения северного Поволжья.

Поэтому, уже с утра 8 июля восставший Ярославль был, практически, обречен на поражение. Однако ярославский штаб Перхурова долгое время не знал об этом, так как город находился почти в полной информационной изоляции. Зато он узнал о начале восстания в Рыбинске, о чем была получена радиограмма.

Известие о выступлении во втором по значимости городе губернии ярославцы встретили с радостью. В успехе Рыбинского восстания Перхуров нисколько не сомневался. Эта весть быстро облетела Ярославль и вселила надежду в сердца добровольцев. Казалось, еще немного усилий, и большевистская власть в Поволжье будет окончательно сокрушена…

Днем 8 июля о начавшемся восстании в Рыбинске только и говорили в Тверицах, на станции Урочь Вологодской железной дороги возле белогвардейского штаба. Рабочие Урочских железнодорожных мастерских сделали добровольцам весомый подарок – соорудили на платформах некое импровизированное подобие бронепоезда, оснащенного пулеметами.

- Ничего себе, махина! – восхищались крестьяне из Диево-Городищенского отряда велосипедистов, прибывшие в Тверицы накануне вечером.

- Да, это уже кое-что! - соглашался и Константин Саврасов, которому приходилось видеть настоящие бронепоезда. Но и такой поезд на фоне общей нехватки вооружения в Ярославле казался серьезным достижением.

Увы, поддержать восставший Ярославль крестьяне Диево-Городищенской волости почему-то не спешили. Поздно вечером 7 июля в дом Белозеровых, где Константин остановился с товарищами, прибыл взволнованный Григорий Шабанов.

- Беда, братцы! – прямо с порога заговорил он. – Наши мужики до Твериц не доехали. Остановились в селе Яковлевском. Там пьют чай и митингуют в народном доме. Опять выясняют, стоит ли помогать Ярославлю… Мать их за ногу!

Константин, как главный в группе, тоже выругался и сразу доложил об этом начальнику Тверицкого участка обороны города. Тот посоветовал срочно ехать в село Яковлевское и всеми возможными способами добиться прибытия записавшихся добровольцев.

Поехали Константин Саврасов, Григорий Шабанов и Александр Вершков. Но, какое там! Крестьяне и слышать не хотели о скорейшем присоединении к Тверицкому отряду. Большинство из них склонялись к тому, чтобы получить оружие и вернуться в Городище. Часть людей вообще разбрелись по окрестностям или же разместились по домам на ночь. Некоторые пьянствовали. Их было просто не собрать.

Плюнув на эту затею, Константин с товарищами вернулись в дом Белозеровых и легли спать. Утром к ним в Тверицах присоединились еще несколько человек из Диево-Городищенской волости. Прибыли крестьяне из некоторых других волостей. Здесь, на станции Урочь, их стояло примерно человек шестьдесят. Но этого было явно недостаточно для успешного противодействия врагу.

Народ нервничал. Ползли слухи, что красные начали наступление в ярославском Заволжье. Что против добровольцев выступили регулярные части – латышские стрелки из Вологды, Советский полк из Костромы, а с ними отряд красногвардейцев из уездного города Данилова, рабочие крахмало-паточного завода Понизовкиных. А это не так далеко от Городищ.

Слухи – один хуже другого, отнюдь, не способствовало подъему боевого духа вновь прибывших добровольцев. Даже на фоне хороших вестей из Рыбинска.

Например, говорили, что агенты большевиков поджигают крестьянские дома в деревнях.

Видя весь этот разброд и шатание, бравый белогвардейский капитан, которому поручили вести крестьянскую роту, распорядился выдать мужикам винтовки. Так Константин и его товарищи оказались членами Тверицкого отряда.

- Добровольцы, садитесь на платформы! – скомандовал капитан, показав пример крестьянам.

Он лихо взлетел на площадку бронепоезда.

Мужики медленно и тоскливо последовали за ним. Некоторые влезали долго. Один пожилой крестьянин даже умудрился упасть с платформы. Ему помогли залезть.

- Ничего, ничего! – подбадривал их офицер, раздавая махорку. – Смелей, ребята! Тряхнем мы сейчас проклятых большевиков!

Бронепоезд начал медленно и, казалось, с неохотой разгоняться по рельсам. Вот далеко позади остались деревянные дома Гагаринской Слободы – рабочего поселка при Урочских железнодорожных мастерских. Дальше шли перелески и картофельные поля. Вот и станция Филино позади.

Увы, боевой настрой бравого капитана имел малый успех. Константин чувствовал, как сильно нервничает Александр Федорович Вершков и другие члены крестьянского отряда.

- Мог ли я когда-нибудь подумать, что война придет в наш тихий город, - сказал своячник. – Что здесь, под Ярославлем, тебя могут убить?

Константин видел, как нервно дрожали кончики его пальцев, державшие винтовку. Но молодому человеку было и самому не по себе.

- Ты хоть офицер, знаешь, что такое война, - продолжал Вершков. – Как нужно себя вести в бою…

- Что с того, - отмахнулся Константин. – Я никогда не был на фронте. Первый бой увидел здесь в Ярославле. Седьмого числа на площади Богоявления.

Через некоторое время бронепоезд приблизился к небольшой станции Коченятино, расположенной в десяти верстах от города. Здесь состав остановился.

Из деревянного станционного домика вышел полноватый офицер с георгиевской ленточкой на рукаве, тоже в звании капитана. Это был начальник северной линии обороны города, которая проходила возле Коченятино.

- В двух верстах отсюда замечен конный отряд красных, - сказал он командиру крестьянской роты. – Похоже, латышские стрелки из Вологды. Разведка донесла, что у них есть орудия мелкого калибра.

Оба капитана закурили. Они обдумывали план действий.

- Продвиньтесь еще немного, - хмуро продолжал начальник северной линии обороны. - Пусть бронепоезд прикрывает станцию. А людей – в цепь! Увидите красных – занимайте оборону! В наступление не переходите! Ждите подкрепления!

Капитан крестьянского отряда многозначительно кивнул. Чувствовалось, что полученная информация его мало обрадовала.

- Да уж, какое тут наступление, - усмехнулся он, нервно затянув сигарету. – У меня всего рота. Да и то не полная. Крестьяне! Из них опытных военных – кот наплакал. Ладно, подержимся как-нибудь. Вечером рабочие Урочских мастерских свой отряд выставляют! Но только прошу не затягивать с подкреплением…

Офицеры отдали друг другу честь. Начальник линии обороны махнул рукой машинисту. Бронепоезд поехал дальше.

Второй капитан не соврал. Лишь только состав покинул район станции Коченятино, крестьяне на платформах увидели вдали, на пригорке, первых красноармейцев. Они были на лошадях.

- Добровольцы, в цепь! – скомандовал ротный командир. - Винтовки в боевую готовность! Стрелять только по моей команде!

Он первым соскочил с платформы. За ним последовало еще несколько человек. Константин Саврасов, преодолев страх, тоже спрыгнул с поезда.

- Живей, живей, ребята! – подбадривал капитан.

Вдруг все услышали, как в воздухе над людьми что-то просвистело. И вот в нескольких саженях от головы состава что-то оглушительно рвануло, едва не повредив рельсы. Это был взрыв артиллерийского снаряда.

- Вот те на…, - подумал Константин, сжав винтовку руками.

Он находился возле командира.

- Ничего, ничего! – сплюнул капитан. – У нас тоже прикрытие имеется! Наш бронепоезд…

И тут молодой человек заметил, что большинство бойцов их роты не последовали за своим командиром, а стали убегать назад, огибая бронепоезд. В сторону к ближнему перелеску.

- Стоять! – закричал капитан, размахивая наганом. - Добровольцы, не отступать! Позор! Стрелять буду!

Но какое там. Константин видел как мужики, побросав винтовки, стремительно уносили ноги. С ними был и Александр Федорович Вершков, и все члены Диево-Городищенского отряда. Только брат Николай остался на месте.

Времени на раздумье не оставалось. Тотчас же над головами добровольцев засвистели пули.

- Ложись! – крикнул командир оставшимся бойцам, наблюдая, как красноармейский конный разъезд начал разворачиваться в боевой порядок. Видимо, решили атаковать.

Константин, не помня себя от страха, прижался к земле и быстро зарядил винтовку. – Он выстрелил в первую увиденную перед собой цель, забыв, что без приказа командира стрелять не велено. Тотчас же его примеру последовали другие.

Но капитан, отнюдь, не осудил их.

- Не подкачали, фронтовички! – воскликнул он одобрительно. – Ничего, дали им жару…

Поражений, кажется, не было. Никто из добровольцев не попал с такого расстояния.

Командир роты пересчитал оставшихся бойцов. Человек семь залегли в поле. Еще двое или трое остались на платформе, под прикрытием пулеметчиков.

- Черт вас побери, бойцы! – разозлился капитан. – С таким составом много не навоюешь.

Офицер вскочил и побежал к паровозу.

- Друг, давай задний ход! – скомандовал он машинисту. – На станцию! А то повредят рельсы – завязнем здесь. И всех перебьют. Красные на конях – могут обойти с тыла.

Бронепоезд начал медленно пятиться назад. Наконец, застрочили свои пулеметы, установленные на платформах. Один красноармеец, пытавшийся преследовать состав, упал с лошади. Другие остановились.

И все же этот первый бой у станции Коченятино был тактически проигран. Белым пришлось отступить. Линия фронта в ярославском Заволжье стала сжиматься, приближаясь к городу.

8 июля Красная армия начала выполнять директиву Совнаркома о необходимости скорейшего подавления всех очагов крестьянского контрреволюционного мятежа и полного окружения Ярославля с севера. Сюда, на заволжский участок фронта, стягивались все новые верные большевикам части. Фронт приближался к селу Диево-Городищу.

***

Весь вечер и всю ночь Константин с братом Николаем провели возле станции Коченятино. Сильных боев за это время не было. Однако красные постоянно увеличивали численность своих отрядов, подтягивали резервы. Изредка обстреливали позиции добровольцев из винтовок, пулеметов и артиллерии. Возможно, они проводили таким образом разведку, узнавали расположение противника.

У белых дела обстояли откровенно плохо. Людей на позициях катастрофически не хватало. Огромный участок фронта в Заволжье, практически, не чем было удерживать. Кроме небольшого отряда рабочих Урочских железнодорожных мастерских, прибывших на позиции ночью, новых резервов не предвиделось.

Белые пытались обмануть красных. Изображали наличие больших сил. Постоянно маневрировали. Но толку от этого было мало.

То и дело Константину и Николаю приходилось перебегать с одного места на другое, залегать в лесу или в сырых канавах. Лето было дождливым. К утру их одежды полностью покрылись грязью и отсырели. Только наличие бронепоезда вблизи станции, который изредка отвечал пулеметным огнем на попытки красных обойти позиции добровольцев, в самые критические моменты спасало положение.

К полудню 9 июля Константина вызвал на станцию Коченятино начальник линии обороны.

- За ночь ситуация осложнилась, - сказал капитан. – К красным подошли новые подкрепления. Очевидно, что станцию мы не удержим. Велика опасность окружения. Наш штаб в Тверицах принял решение в ближайшие часы отойти и сгруппировать фронт на линии станции Филино – села Диево-Городище. Вы ведь, как мне сказали, из Городищ?

- Да, местный!

- В таком случае вам надлежит немедленно вернуться в родное село! Ваш ротный охарактеризовал вас как хорошего, стойкого бойца. К тому же вы – офицер. Необходимо усилить оборону нашего участка в Городищах. Подкреплений, сами понимаете, мы вам выслать не можем. У нас здесь каждый человек на счету…

Кстати, сколько бойцов осталось на станции из вашего Диево-Городищенского отряда? – спросил начальник.

- Два человека. Я и мой брат, - виновато ответил Константин.

- А где остальные?

- Разбежались в первом же бою.

- Это плохо. Не в укор вам, конечно, - вздохнул капитан. – Вы с братом – молодцы! А ваши односельчане, полагаю, вернулись назад в Городище?

- Вероятно, да…

- Ну, что ж. Надеюсь, что они будут защищать хотя бы свое родное село от большевиков? Поэтому направляю вас вместе с братом для усиления участка в Городище. Как говорится, за одного битого в нашем случае – десятерых небитых дают! Держите село, насколько хватит сил! Думаю, у вас есть еще время подготовиться к атаке красных. Штурм села возможен не раньше вечера завтрашнего дня. Быстрее они не подтянутся.

Вот так, по распоряжению начальника северной линии обороны Ярославля, Константин с братом Николаем вернулись в родное Диево-Городище вечером 9 июля.

Оказавшись дома, офицер сразу же лег спать. Ведь за прошедшую ночь он ни разу не сомкнул глаз.

Как приятно было ему оказаться вновь в своей небольшой, уютной комнате. Погреться в теплой постели, знакомой с детства. Как приятно было почувствовать близость Волги, ощутить теплоту стен родного дома.

Он спал очень долго и проснулся утром следующего дня от того, что кто-то упорно будил его. Молодой человек лениво открыл глаза и тут же вскочил. Перед ним стоял Павел.

- Ну и горазд ты спать, братуха! – засмеялся тот. – Красные в селе!

- Что?! Как?! – вскочил Константин. – Уже?!

- Успокойся, пока еще нет. Шучу!

- Ты дома, значит!? – обрадовался младший брат, немного успокоившись. – Какие новости из Ярославля?

- Для этого я сюда и проник тайком, - ответил Павел, присев за столик. – Зашел к матери, а она мне рассказала, что ты здесь. Прибыл, значит, чтобы защищать село от красных? Штурм будет сегодня…

- А что, не будет штурма?

- Да как раз будет! - продолжал старший брат, то ли шутя, то ли с издевкой. – Отличились, говорят, вы с Николаем под станцией Коченятино?

- А, было дело…, - отмахнулся Константин, заняв место за столом напротив Павла. – Всю прошлую ночь по лесам да по полям бегали. Вдрызг промокли.

- Стало быть, драться собрались за родное село?! – наступал Павел, вводя Константина в полное недоумение.

- Стало быть, драться!

- Молодцы, молодцы…, - одобрил он снисходительно.

- Ты что-то знаешь, говори!? – не выдержал Константин. – Хватит меня за нос водить!

Лицо брата стало серьезным.

- Белые проиграли, Костя! – отрезал Павел, тяжело вздохнув. – Это я тебе говорю как человек, владеющий всей полнотой информации.

- Как проиграли? – перепугался Константин, вспомнив, что в городе осталась его любимая Валентина. – Ярославль взят красными?

- Не взят пока. Но это дело времени. Город обречен…, - продолжал Павел. – Ярославль горит. Зарево пожаров видно даже от села Туношны. Красные стянули к нам огромные силы: советские полки из разных городов, интернациональные бригады, латышских стрелков. Ярославль обстреливается множеством артиллерийских батарей и бронепоездами, которые бьют по городу снарядами тяжелого калибра. Люди говорят, что красные готовятся использовать аэропланы. Будут кидать сверху динамитные бомбы. Но героизм защитников трудно объяснить? На что надеются? Добровольцам ведь почти нечем ответить против такой огневой мощи.

- На что же они надеются? – удивился Константин. – Ах, да! Я слышал, что в Рыбинске восстание. Оттуда и прибудет подкрепление с тяжелой артиллерией! Да в Архангельске союзники вот-вот высадят десант…

Павел отрицательно покачал головой.

- Добровольцы находятся в полной изоляции. Связи с внешним миром в городе нет. Телеграф и телефон не работают. Линии связи повреждены. Они не знают, что восстание в Рыбинске провалилось.

- Как провалилось? Когда?

- Да тогда же, восьмого числа, еще утром. Большевистская ЧК хорошо поработала. Сумели раскрыть планы восстания. Успели заранее подготовиться. Наших даже не подпустили к центру города.

- А десант союзников?

- Бред! – усмехнулся Павел. – Во-первых, о нем еще даже не слышно. Союзники не торопятся. И потом – такое огромное расстояние. Это все не серьезно, брат!

- То есть, Ярославль обречен?! – осознал Константин.

- Обречен совершенно! – вздохнул Павел. – И на крестьянское восстание надежды нет. Это очевидно. Крестьянам не хватило времени раскрутиться. Красные костромичи уже сегодня ночью штурмуют Городище. И от того, сколько здесь, в нашем селе прольется крови – ровным счетом ничего не зависит!

- Ты в этом точно уверен?!

- Поверь мне, разведчику и бывшему штабному писарю. Я хоть немного, но в стратегии разбираюсь. Шансов на победу нет! - заключил Павел. – И пойми другое. Красные расправляются с восставшими с неимоверной жестокостью. Расстреливают сразу, без суда. В плен никого не берут. Дан приказ карать всех даже по малейшему подозрению. Всех, кто сочувствует добровольцам. Расстреливать неблагонадежных… Особенно в кольце окружения. Начался красный террор!

Константин был подавлен. Он не знал теперь, что и сказать.

- Подумай, Костя? Ты же – офицер! - продолжал старший брат. - Хоть немного поупражняйся в стратегии. В наших городищенских делах, полагаю, ты неплохо разбираешься? Каковы шансы у крестьянского добровольческого отряда против регулярных частей Советского полка из Костромы?

- Пожалуй, никаких…

- Вот то-то и оно…, - согласился Павел. – Если начнется бой, вы с Коновым уложите тут не один десяток мужиков. А остальных красные расстреляют после подавления восстания. Расстреляют лишь за то, что поддержали Перхурова, записались в добровольцы. Итого – человек двести…

- Всех расстреляют?

- Поверь мне! Не пощадят!

- Что же делать?! – испугался Константин, вопросительно поглядев на брата.

Павел встал, прошелся по комнате, прокрутил какие-то мысли в голове и сказал:

- У меня есть план! Как работник исполкома волостного Совета, сбежавший из Городищ, я утром познакомился с командиром отряда красных костромичей, которые будут штурмовать наше село. Мне удалось втереться к нему в доверие. Он мужик не плохой. По крайней мере, не зверь. Я убедил его, что почти все здешние крестьяне были затянуты в восстание угрозами и обманом. Будто бы Федька Конов запугал их… Что они стали добровольцами поневоле. Я предложил помощь - уговорить селян сдать село без боя и сложить оружие. За это красный командир обещает помиловать почти всех. За исключением явных зачинщиков. Ну, ты сам понимаешь, кого-то им расстрелять все же придется… Кто то ведь должен ответить за мятеж?

- И кто зачинщики?!

- Ну, те, кто уже засветился, - ответил Павел с намеком. – Боюсь, мне уже не спасти тебя, Шуру Вершкова, Подъячева, Щеглова, Шабанова, дьяконов Витальского и Агапова. Федьку Конова красный командир вообще обещал расстрелять на виду у всего села, прямо на площади.

- Что же мне делать? – растерялся Константин.

- Ты, Костя, должен, во-первых, предупредить обо всем крестьян. Особенно тех, кто будет ночью при пулеметах и в караулах. Скажи – шансов на победу нет. Лучше сразу прекратить сопротивление. Иначе – будут расстрелы. Мужики у нас умные, быстро поймут. Ты ведь тоже способствовал тому, чтобы втянуть их в это дело… А теперь спасай! Иного выхода нет. Пожалей мужиков! Но только, ради бога – осторожно! С Чухонцем не связывайся! Он – твердолобый эсер. Тебя не поймет.

Павел перевел дух.

- А потом – беги сломя голову из села! И Шуру предупреди, чтобы бежал. Он – заместитель председателя Комитета. Его не пощадят. И ты, братец, уже замечен как ярый контрреволюционер. Переждите где-нибудь. Пусть пройдет время. Главное быть подальше от Городищ…

- А куда бежать? – задумался младший брат.

- Бежать можно только в направлении села Прусова. Все остальные дороги уже перекрыты. В Грешневе красные. И в Песках вот-вот будут красные. На той стороне Волги – тоже советы. Диево-Городище почти в полном кольце. Но через Городищенский лес пока можно выйти даже к Ярославлю, в Тверицы. И еще одна очень важная просьба…!

- Говори…?

- Обязательно предупреди Соню Богородскую! Я знаю, что вчера она ночевала в Комитете. Эта женщина очень самоотверженна. Всю себя отдает нашему безнадежному делу. Ты ведь можешь пройти в общественный дом. Скажи ей – пусть срочно бежит вместе с вами в сторону Прусова! Оттуда переправляйтесь через Волгу в деревню Левиново. Там вас примет Александр Матвеевич Шилов. Поживите пока у него. Но, не дай бог, ее застигнут в Комитете во время штурма…, - Павел весь напрягся от одной мысли об этом. – Расстреляют, Костя! Не пощадят! Она - член Комитета, агитатор, помещица. Не пощадят…

Сказав это, старший брат закрыл лицо руками. Задумался. Потом его лицо приняло обычное приветливое выражение.

- Предупредишь, Костя?

- Предупрежу! Не сомневайся! – твердо ответил Константин, прекрасно понимая, насколько важна для брата жизнь этой дамы.

- Вот и хорошо. А мне пора уходить.

***

Константин вышел на улицу почти сразу после ухода Павла. День был пасмурный. Собирался дождь. На Торговой площади начиналось настоящее столпотворение. Молодой человек увидел множество народу, как в базарный день. Но только никакого базара сегодня не намечалось. Незнакомые крестьяне с семьями сидели на телегах, нагруженных разными вещами: мешками, сундуками и прочим добром. Они стегали лошадей, пытаясь продвинуться к пристани. Но пробиться туда было невозможно. На откосе возле часовни Николая Чудотворца стоял караул. Трое местных добровольцев с винтовками преградили дорогу на спуске к Волге. Паром не работал. Вокруг раздавалась бабья ругань, отборный мужской мат.

- Пропусти на паром, антихрист! – орал, чуть не плача бородатый дедушка в первых рядах. - Мне нужно на ту сторону, в деревню Горки! У меня там дом!

- Уйди, старый, не доводи до греха! – отвечал ему доброволец из села. – Паром сегодня работать не будет! Приказ Комитета!

- Какого еще Комитета? - не унимался старик. – Кто приказал?

- Чухонец! Тьфу, мать твою! Федор Давыдович Конов, председатель Комитета защиты Родины и Свободы Диево-Городищенской волости!

- Почему? – причитал дедушка. - Мы ж почти каждый день сюда ездим! Пропусти меня в Горки, парень!

- Да ты, что, не понял! Красные на той стороне! Не велено никого перевозить. Могут работать агенты большевиков…

- Да какой я большевик…?!

- Не велено! – отрезал детина.

Константин подошел к крестьянину, понуро сидевшему на телеге в последних рядах.

- Откуда вы, православные? Что случилось?

- Мы из села Серенова. А там народ – из села Давыдкова, – показал он в сторону пристани. - Бежим от красных. Красные наступают!

- Ваше село уже занято?

- Еще вчера. У нас тут многие в добровольцы записались. Вот теперь и уносим ноги. Говорят, красные никого не щадят. Всех расстреливают, кто примкнул к восстанию.

- А чего к нам-то? – удивился Константин. – У нас тоже не ровен час – штурм начнется. Красные уже в Грешневе! Вот-вот будут в Песках…

- У вас хоть пока спокойно, - ответил мужик. – Да и куда нам было? В Ярославле стреляют. Город в огне. А на севере – фронт. Наступают советские войска из Вологды. Вот, думали в Красное село перебраться от греха подальше. А тут паром закрыли...

- Боюсь, на ту сторону путь отрезан, - согласился Константин, оглядывая его жену и детишек, сидевших на телеге. – В Красном селе, говорят, уже советские войска. Пожалуй, есть только один путь – по берегу Волги в сторону Прусова. Но и там, думаю, завтра будут враги.

- Что же нам делать? – испугалась жена, надеясь на помощь Константина. Она сидела возле мужа и едва сдерживала слезы. – Мой Михаил Кузьмич два дня назад агитировал против большевиков. Его могут расстрелять!

- И у нас много таких, - посетовал Константин, осознав, наконец, весь масштаб происходящей трагедии. – И эти все – тоже добровольцы?

- Практически, все, - ответила женщина. – Кто агитировал, кто в штабе бумажки писал, кто в караулах стоял. Двое были вчера в бою под Давыдковым. Вот все и бежим, куда Бог подскажет… А дети со вчерашнего вечера ничего не ели.

- Да, дела! – воскликнул Константин. – Чем же мы можем вам помочь? Пожалуй, можно спрятаться пока в лесу. В нашем или Прусовском. День-два там пересидите, пока красные пройдут. В лес-то они вряд ли сунутся.

- А потом как? – вздохнула крестьянка. – Долго ведь прятаться мы не сможем…

- Не знаю, - ответил молодой человек, сочувственно поглядев на беженцев. Говорить крестьянам про мифический десант союзников у него язык не поворачивался. – Одно могу сказать. Идите пока в наш Комитет! Он в общественном доме. Там вас чаем напоят, по крайней мере. Может, еще какой еды дадут. Как-никак, друзья по несчастью… Мы ведь тоже – добровольцы!

- Были мы там уже, пропуска получали, - сказал другой крестьянин, с соседней телеги. – Нам сказали, что кормить не будут! Кормят только караулы из Городищ.

- Пойдемте со мной, разберемся! – сказал Константин. – Я попрошу. Пусть хоть детей накормят!

Офицер направился к общественному дому. За ним развернулись еще несколько телег, находившихся в конце этой длинной человеческой вереницы.

В Диево-Городищенском «Комитете защиты Родины и Свободы» работа кипела. Помещение оказалось до предела набито приезжими людьми. Во главе стола в кресле волостного старшины сидел Александр Федорович Вершков, замещавший в это время должность председателя. Он выглядел очень уставшим и сильно напуганным. Здесь же около него находились крестьянин Шеглов, составлявший какой-то документ и два дьякона – Витальский и Агапов. Они писали пропуска приезжим крестьянам. Рядом сидели двое добровольцев с винтовками.

Когда пропуск был готов, Александр Федорович ставил печать Диево-Городищенской волости и свою подпись. Человек уходил.

Увидев шурина, Вершков поднялся из-за стола.

- Костя! Как хорошо, что ты здесь! – обрадовался он. – Пойдем в соседнюю комнату, поговорим…

Они вместе перебрались в почтовую контору. Телеграфистка в этот день отсутствовала по болезни. Да и телефонная связь уже не действовала. Прервалась еще вчера.

- Костя, ты прости, что я давеча сбежал, - повинился Вершков, сев в кресло. – Не военный я человек…

- Ладно, не переживай, - отмахнулся Константин, понимая, что напрасно втянул своячника в эту затею с восстанием. Но кто ж мог знать тогда, что все так плачевно обернется.

- Расскажи хоть, что там происходит? – продолжал Александр Федорович. – Говорят, фронт движется к нам? У нас в селе очень много беженцев из Сереновской и Давыдковской волостей. Что с ними делать – ума не приложу?

- Чаем напоить можете?! И детей покормить!? Что там у нас есть – хлеб, молоко, картошка?

- Ах, Костя! Кононов строго-настрого приказал – кормить только наших мужиков, вступающих в караулы! Говорит – в общественном амбаре запас еды только на два дня. Он надеется продержаться до прихода отрядов из Рыбинска.

- Не будет подмоги, Шура! – отрезал Константин. – В Рыбинске восстание провалилось еще восьмого числа. Ярославль остался один против огромной массы красных отрядов, десятка артиллерийских батарей.

- Даже так? - испугался Вершков. – Это, что? Получается, мы обречены?

Мышцы его лица задергались в сильном нервном напряжении.

- Получается, что к нам в село на помощь никто не придет? – догадался он.

- Нет, Шура!

Этот ответ ввел крестьянина в состоянии шока.

- Володя Снигирев только что вернулся из разведки, - продолжал Вершков с волнением. - Говорит, видел отряд красных на Кудринском озере. На лошадях и с пушками. Это всего-то – четыре версты, Костя…

- Скоро красные будут в Песках, - добавил Константин.

- Они же нас раздолбают в два счета!– испугался своячник.

- Бежать нужно! – заметил офицер, приняв деловой вид. – Сегодня у меня утром тайком был Павел. Только об этом – никому… Сообщил, что он договорился с командиром красного отряда, который сегодня ночью должен штурмовать село. Мужиков помилуют, если мы Городище сдадим без боя. Иначе – будут страшные расстрелы….

- Да уж лучше сдать село! - согласился Александр Федорович. – Все равно у нас нет никаких шансов против Красной армии.

- Я тоже так думаю. И, полагаю, в данных обстоятельствах это будет не предательство, а спасение людей.

- Да, да, ты прав! - кивнул головой Вершков.

Мысль надежды промелькнула в его голове.

- Это нам, возможно, зачтется перед красными? Когда будут судить?

- Да какие суды, Шура..., - вздохнул Константин. – Нас с тобой никто судить не будет. Мы – члены белогвардейского штаба! Если нас поймают в селе – расстреляют без промедления по законам военного времени! И всех, кто состоит в штабе – тоже. Нам нужно на некоторое время бежать из Городищ! Пока пройдет первая волна красного террора. Потом, может быть, появится хоть какая-то надежда…

Павел рекомендует перебраться на ту сторону Волги в деревню Левиново. Там нас будет ждать Александр Матвеевич Шилов. Поживем пока у него.

- Что ж, за неимением лучшего на это стоит, пожалуй, согласиться, - заключил Вершков.

Настало время Константину сказать самое главное:

- Нам с тобой, Шура, нужно срочно оповестить всех, кто способен понять и прислушаться, кто не сдаст нас Конову. Рассказать правду! Правду о том, что помощи не будет, сопротивление бесполезно! И прежде всего, нужно предупредить тех мужиков, которые будут с вечера стоять в караулах. Пожалуй, я сам этим займусь. Как офицер. Мне это будет легче сделать.

План предлагаю такой, - продолжал Константин. – Как только на подступах к селу начнется стрельба – мы сразу же бежим к фабрике! Оттуда – к Коровежу и на Прусово. В деревне Андреевской или в Прусово берем лодку и переправляемся на тот берег.

И еще! Павел просто умолял спасти Соню Богородскую, увезти с собой в Левиново! Кстати, где она? – спохватился офицер.

- Кажется, на втором этаже в театральном зале. Готовит чай и бутерброды. Скоро заступает вечерняя смена караулов.

- Вот от чая я бы сейчас не отказался…,- заметил Константин. – А заодно и Соню предупрежу.

- А я поговорю с Зиной, - согласился Александр Федорович. – Она должна знать, что меня, возможно, долго не будет в селе. Чтобы не беспокоилась.

- Да, Шура, - вспомнил Константин. – Ты как заместитель Конова распорядись, пожалуйста, чтобы накормили беженцев! Особенно детей! На два дня продуктов нам все равно не понадобится. Полагаю, что Диево-Городище красные возьмут сегодня ночью.

- Ты, что!? Конов меня убьет! - испугался крестьянин.

- Не убьет, Шура! Эти беженцы – тоже добровольцы! Наши товарищи! Грош нам цена, если мы не поможем им в трудную минуту. Раздайте каждой семье хлеба, картошки. И пусть бегут в Прусовские леса. Если что - сошлись на меня. Я послан сюда по распоряжению начальника заволжской линии обороны. Против меня Конов не пойдет.

- Хорошо, - нехотя согласился Вершков.

***

Софья Богородская, несмотря на явное для многих приближение фронта, несмотря на почти бессонную ночь, проведенную здесь же, в Комитете, чувствовала себя прекрасно. Да, она сильно устала за последние дни, но не подавала виду и не позволяла себе расслабляться.

Вся кормежка добровольцев шла через нее. Под началом Софьи постоянно находились несколько девушек из села, которые кипятили самовары, расставляли на столы еду и убирали потом посуду. Она же вела учет обедов, подавала Конову перечень продуктов, необходимых на каждый день. Председатель Комитета выделил ей ключ от общественного амбара, где хранилось продовольствие.

Вся эта работа, столь необходимая селу в дни восстания, теперь не казалась ей нудной. Скорее – привычной. Ведь Софье уже два последних года приходилось заниматься хозяйством усадьбы во Введенском после смерти отца.

Появление Константина в театральном зале очень обрадовало ее.

- Угостите меня чайком, Софья Леонидовна? - попросил он с порога.

- Заходите, Константин Александрович! - ответила она, сама поставив перед офицером чайник.

На столе было много разной еды. Даже пирогов и сладостей, которые приносили в общественный дом жены добровольцев.

Лицо ее светилось кокетливой улыбкой.

- Я слышала, вы приехали нас защищать, ваше благородие!?

- Да куда уж там, Соня! - начал он просто, без предисловий. – Дело наше проиграно! Ярославль в кольце! Восстание в Рыбинске провалилось!

- Как?

- Вот так! Помощи ждать не от кого, - продолжал Константин. - Сегодня ночью будет штурм села! И шансов выстоять – никаких. Против нас – во много раз превосходящие силы Красной армии. Диево-Городище ночью будет взято…

Услышав эти слова, дама едва не выронила из рук заварник. Лицо ее побледнело.

- Этой ночью, Костя?!

- Да, сегодня ночью!

Он пристально посмотрел на Софью.

- Утром у меня был Павел… Это все он сообщил.

При упоминании имени любимого мужчины руки ее задрожали.

- Павел был здесь? – удивилась она, присев на стул возле Константина, будучи не в состоянии держаться на ногах от перенесенного шока.

- Да, он был дома. Но об этом прошу никому не говорить!

- Да, да, я понимаю, - поднесла она палец ко рту в знак молчания. - Что еще сказал Павел?

- Он просил вас предупредить, чтобы вы не оставались в Комитете этой ночью. Если красные вас настигнут во время штурма, то могут расстрелять…

При слове «расстрелять» Софья вздрогнула и поникла.

- Оснований более чем достаточно, - продолжал Константин. – Вы – член Комитета, агитировали в селе за поддержку восстания, вас называют здесь помещицей. То есть вы – их классовый враг. Впрочем, как и я, и Александр Федорович Вершков, и все другие, кто умеет мыслить, работать, а не поддаваться на их хитрые большевистские е лозунги. Мы все теперь в одной упряжке…

- Но паром закрыт, - опомнилась Софья, вопросительно глядя на Константина. – В нашей Красносельской волости, говорят, уже красные?

- Все верно! Вам нельзя возвращаться во Введенское! – подытожил Константин. – Вас там знают. Наверняка сдадут. Но есть один выход…

- Какой?

- Как только начнется штурм – сразу бежать к фабрике! Там вас будем ждать я и Александр Федорович Вершков. Затем мы пойдем по берегу Волги и переправимся на ту сторону в районе деревни Андреевской или села Прусова. На той стороне в деревне Левиново нас приютит у себя Александр Матвеевич Шилов.

- Ах, Шилов…, - вспомнила Софья. – Он – хороший человек. Но мое присутствие у него в доме может погубить этого доброго человека. Из-за меня его расстреляют!

Константин опешил. Он никак не ожидал получить такой ответ. Впрочем, весьма дальновидный. Софья Богородская была умной дамой.

- Этот вариант предложил Павел, - спохватился молодой человек. – Видимо, у него все просчитано… Но, полагаю, что нам в Левиново первое время лучше не показываться никому на глаза.

- Ах, нет, туда я не пойду, - вздохнула Софья, с сожалением поглядев на младшего брата своего любимого мужчины.

- Ну, тогда можно спрятаться в Прусовских лесах. Хотя бы на первое время! – предложил Константин.

- Костя, как вы представляете меня, гуляющей ночью по лесу? – улыбнулась помещица. – Это, право, смешно… Да я там стану для вас обузой.

- Но это, все же, лучше, чем быть расстрелянной! – заметил офицер.

Он посмотрел на нее умоляюще.

- Прошу вас, Софья Леонидовна! Павел мне не простит, если я вас не уговорю!

Софья задумалась, вздохнула. Затем улыбнулась и мягко дотронулась до плеча офицера.

- Хорошо, - сказала она. – Я побегу с вами! Приду на фабрику.

- Будет лучше, если я заберу вас отсюда, как только услышу первые выстрелы?! – предложил Константин.

- Пусть будет так, - равнодушно ответила она, поднявшись со стула. – Извините, Костя, меня ждут на кухне. Скоро должна обедать вечерняя смена караулов…

Не очень уверенный в положительном результате своей миссии, Константин все же ушел из общественного дома.

« В конце концов, - подумал он. – Я зайду за ней сам и заберу! Время еще есть…»

В раздумьях молодой человек прогулялся по берегу Шиголости, напряженно вглядываясь вдаль. Там, на горизонте, красных еще не было видно. Извилистая речка, как и прежде, несла свои быстрые воды к Волге, до которой здесь оставалось, как говорится, рукой подать. Тенистые деревья росли по ее правому высокому берегу, где Константин в детстве любил купаться и удить рыбу. Рядом был брод из камней. Очень мелкое место. Зная о нем, красные могли бы без труда попасть в село.

Когда новая смена караулов заступила на свои места, Константин направился к одному из них. Этот пост был устроен Кононовым возле моста через Шиголость по дороге на Грешнево. Именно оттуда ожидалось основное направление удара.

Группа сельских мужиков с винтовками только начала дежурство. Рядом, на возвышении, стоял заряженный пулемет. Двое крестьян из караула ловили рыбу прямо у моста.

Константин, сделав вид, что интересуется рыбалкой, подошел к одному хорошо знакомому ему крестьянину. Это был очень толковый парень. Они поговорили несколько минут, после чего караульный сразу же прекратил рыбалку и свернул удочку.

- Хорошо, Костя, я все понял, - сказал он. – Сейчас же предупрежу мужиков!

Обрадованный первым успехом, молодой человек направился дальше. На Ярославской улице, у больницы, при въезде в село тоже стоял караул. Здесь задерживали всех приезжающих в Городище со стороны губернского города и отправляли в Комитет. Третий караул находился у пристани, а последний - на мысу у Троицкой церкви. Там на колокольне лидер Городищенского восстания установил пулемет. С этого места хорошо просматривалась Волга и окрестности. Особенно деревня Пески, где мог вскоре появиться отряд красных.

У больницы Константину также быстро удалось договориться с мужиками. Они и сами уже поняли, что дело не ладно. Слишком наглядно это демонстрировали вереницы телег с беженцами, сорвавшиеся с родных мест из-за боязни репрессий. Разделить участь этих добровольцев местным крестьянам, отнюдь, не хотелось…

Константин надеялся, что также легко все получится и у пристани. И вдруг, на Торговой площади перед ним возник, словно призрак, злой, как черт, Федька Конов с револьвером в руке. За ним следовали двое крепких парней с винтовками – федькины друзья.

- Стоять! Куда направился, братишка?! – рявкнул он с усмешкой, присвистнув, как тогда, в детстве. – Собрался караулы снимать?! За большевиков агитируешь?! Вот я тебе!.., - преподнес он к лицу Константина свой огромный мужской кулак. – Чувствовал я, что нельзя доверять Саврасовым… Чуть не провели вы меня с братом Павлом! И оказался прав! Попался, большевистский агент!

Но Константин был уже не тот хилый сельский парнишка, школяр. Не зря же он посещал гимнастический зал в Архангельске и брал уроки бокса.

Чухонец сам не ожидал, как оказался в глубоком нокауте. Не дожидаясь, когда дружки Конова опомнятся, молодой человек рванул в ближний переулок. Такой скорости от него никто не ожидал.

- Стой! – закричали федькины охранники, бросившись за ним. Но не сразу.

- Стреляй! – крикнул один.

Не дожидаясь выстрела, Константин стремглав перелетел через невысокий забор.

Раздался выстрел, но пуля пролетела выше.

«Те еще стрелки!» - радостно подумал офицер, перепрыгивая через грядки. Прямо как в детстве…

Земля горела у него под ногами. Он хорошо знал, куда бежать. Бежал Константин к больничному саду, от которого и лес был недалече. Здесь росло много высоких старых лип, кустов акации. Можно было спрятаться. Перерезать ему дорогу в этом направлении было сложно. Потребовалось бы делать крюк со стороны Ярославской улицы. А вокруг – одни огороды.

Вскоре офицер понял, что дружки Конова быстро потеряли его из виду. Они потратили много времени на бесполезное преследование. Константин решил перехитрить их и спрятался в больничном саду. Здесь он затаился в зарослях высокого кустарника.

Только через несколько минут Константин увидел, как двое всадников быстро промчались по окружной дороге в направлении ближнего леса. Один из них был сам Чухонец.

- Как сквозь землю провалился, большевистская гнида! – негодовал Конов.

- Кажись, в лес убег?! – предположил второй.

- Ушел, подлюга! – кипел озлобленный эсер. – Пристрелил бы гада! Артисты! Саврасовы! Мать вашу…

В лес они не поехали. Развернули лошадей назад и умчались в село. Константин перевел дух. Но в общественный дом за Софьей Богородской он теперь не мог вернуться при всем желании.

***

Несколько часов Константин прятался в зарослях кустарника больничного сада. Когда солнце стало клониться к вечеру, а на Ярославской улице утих шум колес крестьянских телег с беженцами, он понял, что штурм села начнется совсем скоро. Затишье на дороге, ведущей в город, могло означать только одно – дорога перерезана, а красные отряды уже на подходе.

Ближайший караул находился недалеко от того места, где прятался Константин - при въезде в село. Но крестьяне следили за дорогой, а не за тем, что происходило на территории больницы.

Где-то часу в седьмом вечера, сильно рискуя, Константин отважился пересечь Ярославскую улицу и пробрался берегом Шиголости к дому Вершковых. Он вошел со двора, как обычно, и застал в гостиной перепуганную Зину. Женщина сильно волновалась.

- Жив, слава богу! – обрадовалась она, расцеловав брата. – Я все знаю! Конов искал тебя и здесь. Он Саше не доверяет. Особенно после того, как в Комитете накормили беженцев.

- Времени у вас очень мало, - продолжала сестра. - Я тут собрала вам теплую одежду и еду. В нашем доме тебе оставаться опасно.

- Я сейчас уйду, - согласился младший брат. – Но не смогу теперь забрать Софью Богородскую из Комитета! Об этом просил Павел! Меня сразу арестуют. Прошу тебя, предупреди Шуру, чтоб он это сделал за меня! А я буду ждать их на фабрике.

- Обязательно передам! Саша должен скоро придти на ужин.

При этих словах маленькие капельки влаги появились на ее глазах. Зина едва сдержала слезы. Она попыталась улыбнуться.

Константин чувствовал свою вину перед ней. Но говорить на эту тему у него не было ни времени, ни сил.

- Будьте осторожны! И…береги Сашу, – добавила Зина. - Он иногда бывает такой наивный и доверчивый…

Сказав эта, сестра перекрестила Константина.

- Все будет хорошо, Зиночка! – сказал он, поцеловав сестру на прощание.

Она отдала ему рюкзак с частью вещей и еды.

- Ну, с Богом!

Константин вышел из дома Вершковых и также незаметно пробрался через огороды и берег Шиголости назад, в больничный сад. Затем он пересек небольшой участок поля вне зоны видимости караула и оказался в лесу.

Часам к девяти вечера, в обход Диево-Городища через лес, он вышел на западную окраину села, к берегу Волги. Бывшая полотняная фабрика, а позже дача известного ярославского купца Пастухова, железного короля России, представляла собой жалкое зрелище. Старые, ветхие постройки использовались купцом под склады. А после октябрьских событий 1917 года эта территория и вовсе перестала охраняться. Местные крестьяне начали постепенно разбирать здания на кирпичи и дрова. Очень часто здесь можно было услышать удары топоров или скрежет пил. Но в этот вечер на фабрике не было ни души.

Здесь Константин отдохнул и немного перекусил. Стало смеркаться.

В одиннадцатом часу вечера он услышал на дороге, проходящей возле фабрики, заметное оживление. Это уезжали из Городищ последние беженцы на телегах. Они ехали в сторону леса. Константин, отличавшийся с детства хорошим слухом, услышал издали, о чем они говорили.

Село уже почти окружено. Красные в Песках и на Ярославской дороге. Со стороны Костромы по Волге плывут какие-то пароходы с отрядами Красной армии.

Потом опять все затихло. Когда совсем стемнело, ближе к полуночи, где-то далеко в селе послышались редкие ружейные выстрелы. Затем застрочил пулемет. Но один, а не три. И очень скоро все прекратилось. Как показалось Константину, штурм длился не более получаса.

Во втором часу ночи дорога возле фабрики вновь ожила. Вперед промчались несколько конных добровольцев. Одним из первых удирал Федька Конов, легендарный Чухонец. Он стремительно погонял своего запыхавшегося коня. Потом пробежали с винтовками еще несколько человек. Видимо, это был костяк отряда, который сформировал лидер восстания из своих заядлых дружков. Большинство крестьян-добровольцев, судя по всему, красным никакого сопротивления не оказали.

Все они остались в селе, так как за ними была малая вина перед советской властью.

« Придут ли на фабрику Шура Вершков с Софьей Богородской? – волновался Константин. – Если не придут, то, считай – им конец…»

Молодой человек горячо молился за своих друзей, напряженно глядя вдаль, на окраину села.

Наконец, он увидел одного мужчину. По фигуре, силуэту Константин сразу догадался, что это бежал Александр Федорович Вершков с большим рюкзаком на плечах.

- Костя, ты здесь! – крикнул он, как только поравнялся с фабричными воротами.

- Здесь, Шура! Со мной все хорошо. Где Соня?!

Запыхавшийся своячник быстро поставил рюкзак на землю. Он подбирал слова.

- Мне это не объяснить, Костя…, - вздохнул он. – Я умолял ее бежать со мной, можно сказать, на коленях. Очень сильно рисковал. Ведь красные были уже на подходе. Наши почти не сопротивлялись. Быстро побросали оружие и разбежались по домам.

- И что же Соня?

- Наотрез отказалась бежать. И сказала мне: «На все воля Божья…»

- Все?

- Все, Костя!

- То есть она там, в Комитете?

- Думаю, да. Никуда не убежала.

- Значит, она так решила, - сказал молодой человек, сильно расстроившись. – Полагаю, Шура, это ее осознанный выбор. Она выбрала смерть…

Холодный озноб пробежал по спинам обоих мужчин.

- Нужно уходить! – опомнился Константин. – Здесь долго оставаться нельзя. Красные скоро будут и в Смоленской части села. А Федька Конов со своими парнями, похоже, уже далеко впереди. Наверно, сейчас доскакал до Андреевского?

- Тогда, пойдем, - предложил Вершков, снова надевая рюкзак. – Путь то не близкий.

- Да, пора, - согласился Константин, присоединившись к нему.

Они быстро пересекли мост через небольшую речку Коровеж. Дальше начинался Диево-Городищенский лес, составлявший единый лесной массив с Прусовским лесом. Константин и Шура быстро шли по берегу Волги в сторону Ярославля. Сюда по утрам пастух выгонял стадо коров. Вдоль реки до деревни Андреевкой тянулась длинная тропа.

Вдруг впереди, за Андреевским, на фоне темного ночного неба они увидели яркое огненное зарево. Оно было очень далеко, но двое мужчин сразу догадались - горел Ярославль…

В этот момент Константин вспомнил про Валентину. Как она там, посреди этого ужаса? Сердце молодого человека застонало в тоске.

- Не позавидовал бы я тем, кто сейчас остается в городе…, - заметил Александр Федорович, когда они поравнялись с первыми домами в деревне Андреевское. – Какие тяжкие испытания выпали на их долю! Да и на нашу тоже…

На берегу Волги стояло несколько не привязанных лодок. Их хозяева прятались по домам, не смея показать и носа на улицу в эти страшные часы.

- Позаимствуем одну, - предложил Шура, поставив рюкзак на днище лодки. – А завтра вернем. Переживут?!

Он рассчитывал, что Константин тут же последует за ним. Однако молодой офицер остановился.

- Ты, что, Костя? – удивился своячник. – Прыгай быстрей!

- Нет, Шура, ты прости меня, но в Левиново я не поеду! - твердо сказал он. – Во-первых, я не только член Комитета, но еще офицер, командир отряда добровольцев. Многие видели меня с винтовкой в Тверицах и у станции Коченятино. Из-за меня Шилова могут расстрелять. Ты же – гражданский человек. Как и все, скажешь, что тебя запугал Чухонец, заставил сидеть в Комитете под страхом расстрела. В это должны поверить. Во-вторых, мой долг быть сейчас там, в Ярославле и сражаться за наше дело! Сражаться до конца! Все что мог – я сделал сегодня для селян. Теперь почти никого, надеюсь, не расстреляют… Но я не прощу себе, если не вернусь в Ярославль. Как военный, патриот, человек долга - я должен быть с ними! Я слишком сильно связал с ними свою судьбу…

- Костя, брось!? – удивился Вершков. – Ты уже сделал все, что мог, что должен был сделать, что в твоих силах… Дальше нужно просто спасаться. Зачем весь этот героизм? Ничем ты Ярославлю уже не поможешь!

- Я должен! - повторил Константин, и мускулы его лица сжались. – Тебе, Шура, скажу. Я возвращаюсь туда не ради слепого патриотизма, а из-за женщины…

- Вот как? - еще больше удивился своячник. – Ты точно в этом уверен?

- Да, Шура! Пусть хранит тебя Господь! Прости, что втянул тебя в это дело…

- Ты ни в чем не виноват. Я сам так решил, - тихо ответил Вершков.

Они пожали друг другу руки. И, повернувшись на огненное зарево, Константин решительно направился в строну Ярославля. Вскоре его силуэт скрылся за деревьями в ближнем лесу.

***

В четвертом часу утра 11 июля красные костромичи вывели на площадь села Диево-Городище почти всех мужиков, кто был не болен и мог держаться на ногах. Уже пропели первые петухи, и наступил рассвет. Еще сквозила утренняя прохлада. Еще не утихли в памяти воспоминания о страшных ночных часах штурма.

Командир красного отряда, человек средних лет, поджарый, с хорошей военной выправкой и лихо закрученными усами деловито прохаживался между толпой мужиков и строем красноармейцев, размахивая кавалерийской саблей. Недалеко от часовни стоял Павел Саврасов, вернувшийся в Городище после подавления восстания.

«Наверно, сейчас начнет рубить всех, кто не понравится, - шептались мужики в страхе. – Списки-то добровольцев хоть сожгли?».

«Сожгли…», - ответил кто-то.

И вот, наступил момент расплаты.

- Крестьяне! – сказал командир, и его слова эхом пронеслись по площади. – Ваше село поддержало вооруженный белогвардейский мятеж! Вы выступили против народной власти! Против нашей советской власти!

При последних словах его лицо налилось кровью и яростью.

- Как мы должны теперь с вами поступить?

Время сейчас такое, что пленных приказано не брать. В ответ на белогвардейский террор мы начали наш народный революционный террор! Всякую контру приказано расстреливать на месте! Но…

При этом волшебном слове «Но» площадь облегченно вздохнула.

- Но, - повторил лихой командир, - учитывая, что вы не оказали нам почти никакого сопротивления, за исключением кучки бандитов под командованием махрового эсера и контрреволюционера Федьки Чухонца… Эти бандиты позорно бежали из села в первые же минуты боя, почуяв мощь нашей несокрушимой Красной армии! Учитывая ваше не сопротивление законной советской власти в решающий момент. Учитывая, что вы были вовлечены в контрреволюционный мятеж обманом, а многие были запуганы, советская власть в лице военно-революционного комитета нашего полка решила вас пока пощадить! Советская власть прощает вас! Не враги вы нам, а обманутые граждане!

Потом будет проведено тщательное расследование и определена степень участия каждого из вас в белогвардейском контрреволюционном мятеже. А теперь разойтись всем по домам!

Не прошло и минуты, как крестьяне разбежались. Думали только об одном - как все же повезло Городищу! И как не повезло сереновским и давыдковским… Прячутся теперь где-то по лесам. Скорей, скорей! А то, как бы он не передумал…

Когда мужики ушли, Павел Саврасов подошел к красному командиру и пожал ему руку.

- Спасибо, товарищ!

- Как договаривались! – усмехнулся тот. – Вам повезло, что мы, а не латышские стрелки взяли ваше село. Те – никого не щадят. Но троих зачинщиков мятежа мы, все же, задержали. Жаль, главный контрреволюционер удрал! А то расстрелял бы я его здесь же, перед всеми, прямо на площади!

Командир махнул рукой:

- Выводи арестованных!

Павел взглянул на них, да так и обомлел. Бойцы красного отряда подводили к пристани троих человек. Это были двое мужчин и одна женщина. Крестьянин Щеглов весь трясся от страха, еле волоча ноги. Дьякон Аполлинарий Витальский спокойно продвигался вперед, наклонив голову. Последней шла Софья Богородская, как будто отрешенная от всего происходящего.

Неожиданно она встретила своими глазами глаза Павла Саврасова. Павлу показалось, что Софья пытается улыбнуться. Словно посылала ему свой прощальный поцелуй…

Сердце влюбленного мужчины сжалось.

- Куда вы этих?! – спросил он командира.

- Повезем в Кострому! Пусть там с ними наша ЧК разбирается…

- Эта женщина ни в чем не виновата, - шепнул Павел на ухо командиру, сильно рискуя. – Мужики говорят, она всего лишь чаем в белогвардейском Комитете заведовала!

Красный командир посмотрел на него пристально. Он был отнюдь не глупый человек. И не последний мужчина в Костроме. Барышня, прямо скажем, всем хороша! Это понятно… Затем ответил Павлу с сочувствием:

- Привезем в Кострому, а там разберемся - кто, чем заведовал? Если ни в чем не виновна – отпустим!

Всех троих повели на пристань, где стоял небольшой пароход, на котором один из костромских отрядов этой ночью высадился в селе. Уходя, Софья бросила свой последний теплый и любящий взгляд на Диево-Городище, на Павла, со страхом смотревшего ей вслед. И, словно сказала: «Ничего… Прости… Такую судьбу я сама себе выбрала…».

Павел понял, что Соня прощается с ним навсегда.

Вскоре пароход вместе с командиром красного отряда, выдыхая из своих труб черные клубы дыма, двинулся по Волге в сторону Костромы.

То, что творилось в этот миг на душе у Павла – невозможно было передать. Он вдруг встрепенулся и быстро побежал вслед за этим уходящим пароходом по набережной до самой Троицкой церкви. В отчаянии Павел рыдал, глядя на Волгу.

«Соня, Соня, милая Соня!» - шептал он. Но, благо, никто его в этот момент не видел.

В один миг перед ним пронеслась вся его жизнь. Все самые лучшие моменты, проведенные с Софьей Богородской. И та самая счастливая встреча во Введенском. Несколько дней назад.

И вот силуэт маленького парохода скрылся в бесконечной волжской дали.

Судно стремительно набирало узлы. Это был один из самых мощных и быстроходных пароходов во всем Поволжье. Красноармейцы курили на палубе, разливали водку. Так они отмечали успешное взятие белогвардейского села.

- Чувствую, что-то было у этого работника волисполкома с нашей пленницей, - сказал командир комиссару, приняв по первой. – Жалко, конечно, бабенку. Красивая, стерва!

- Контра она белогвардейская! - отмахнулся комиссар. - Их сельские мужики во время штурма описались. Говорят: помещица она, агитировала за мятеж на волостном сходе…

Больше они ничего не говорили. Только опрокидывали стаканы, наслаждаясь приятным летним утром на Волге.

На нижней палубе, куда затолкали пленных, царило полное отчаяние.

- Федька сбежал, а меня, гад, не предупредил, - рыдал Щеглов. – Стрельнут, как пить дать – стрельнут сейчас! Нутром чую…

- Не совестно тебе, отец семейства, - вздохнул дьякон Витальский. – Молись лучше! И бог спасет…

Софья стояла молча. Перед ее глазами был единственный иллюминатор, через который она видела утреннюю, серебристую гладь Волги, плеск волн. Ее обдуло легким волжским ветерком. Это был счастливый ветер, так хорошо знакомый ей с детства.

«Вот и вся жизнь пронеслась, - подумала она. – Зачем, ради чего была эта жизнь? Ради просвещения, детской мечты, страстной и мучительной любви? Разделенной любви! Пусть все идет так, как идет. И этот пароход – он тоже прекрасен! Как и весь мир! Как и все вокруг!

Она была счастлива совершенно. Она находилась в состоянии какой-то внутренней нирваны. И дальше ей просто не хотелось жить. Она не знала, зачем жить дальше…»

Через полчаса маленький пароходик приблизился к острову посреди Волги.

- Здесь? - спросил командир комиссара.

- Здесь! – ответил тот, застегнув гимнастерку.

Они оба смотрели, как судно причаливало к берегу.

- Может, отпустим барышню?! – сжалился один боец, изрядно наклюкавшийся. – Говорят, чаем заведовала…?

- Не велено! – отрезал командир. – Дан приказ расстреливать всех зачинщиков мятежа! Она – белогвардейский агитатор! Враг трудового народа! Мы и так слишком мягко поступили с этим селом…

Троих арестованных вывели из нижнего отсека. Бледных, беззащитных, отчаявшихся. Пьяные красноармейцы старались не думать о предстоящем неприятном деле. Некоторые пили и веселились. Другие смотрели презрительно, с ненавистью. Третьи – безразлично. И лишь немногие с сочувствием. Все-таки это не театр, а расставание с жизнью. Пусть и врагов. Действо это требовало уважения, душевной организованности.

Красному командиру тоже была неприятна такая до боли знакомая теперь миссия. И было что в этом ненавидеть. Все-таки земляки… Ярославцы-костромичи – один народ.

«Но, все же, эта дамочка – наш враг!» – думал он.

Их выставили в ряд примерно на середине острова.

- Благословите на смерть, батюшка! – попросила Софья отца Аполлинария.

- И меня, - смирился Щеглов.

- Бог благословит, - философски и задумчиво ответил Витальский. – Я тоже не смиренный праведник. Впрочем, пусть упокоятся души ваши… Пусть смерть наступит легко… И скоро встретимся на небесах…

- Ладно, батюшка, здесь не философский клуб! – прервал его комиссар. – Все там будем. Кто раньше, а кто позже… Командир, отдавай приказ!

Костромич сплюнул, встал широко – в полный рост. Выхватил саблю из ножен.

- Бойцы, винтовки заряжай!

Софья огляделась. На этом острове посреди Волги ей показалось так хорошо и уютно. Плакучие ивы склонились своими ветвями к воде. Вокруг – пленительная красота! Лишь бы самый страшный момент быстрей закончился. А там – смерти нет! Душа вечна! Уж в это она верила наверняка. Будет новая жизнь! Новый земной путь…

- По членам белогвардейского штаба и врагам трудового народа…

«Пли!», - услышала Софья последние слова командира.

Острая боль, пронизывающая сердце. Все помутилось. Затем – холод. Затем - космическая невесомость. Шаги…Шаги… Шаги… И она полетела куда-то. Она как птица полетела над Волгой. Она увидела Павла, плачущего на погосте у Троицкой церкви. Родное Введенское, Городище. И волжский ветер. Необыкновенно легкий и манящий в этот день.

Только через два дня Павел узнал от своих знакомых в Костроме, что произошло. В тот же вечер он приплыл на лодке к этому острову.

Павел увидел холмик свежей земли в самой сухой части острова. Мужчина нежно прикоснулся к нему рукой и заплакал. Ему было неимоверно тяжело. Но он должен был сюда приплыть, проститься.

Она лежала где-то там, в земле, холодная и безжизненная. Лишь легкий волжский ветер шелестел листвой деревьев над местом ее казни.

***

Вечером 11 июля Константин Саврасов через Прусовский лес вышел на окраину Твериц. Положение белогвардейского отряда в заволжском посаде Ярославля было очень тяжелым. Латышские стрелки из Вологды накануне захватили даже ближнее село Яковлевское и перешли в наступление на станцию Урочь. Однако, по неизвестным причинам вскоре они покинули линию фронта, оставив передовой заслон на станции Филино. Это спасло Тверицкий участок обороны от неминуемого разгрома.

«Антанта высадилась?!» – предполагали добровольцы.

Но радоваться пришлось не долго. Вскоре советы ударили с новой силой, оттеснив слабые добровольческие формирования к границам Тверицкого посада. Положение белых спасло только прибытие подкрепления с городской стороны во главе с полковником Гоппером. Оборону добровольцев очень хорошо поддерживала бронированная платформа с пулеметами – тот самый импровизированный бронепоезд....

Константин храбро сражался в рядах защитников Твериц. На его глазах люди гибли десятками. Особенно, когда огонь красной артиллерии перебрасывался с городской стороны Ярославля на заволжскую. Или когда пулеметами наступающих простреливались длинные улицы посада. Но бог оставался милостив к нему. Молодой человек не получил даже легкого ранения, что в данных обстоятельствах можно было считать огромной удачей, настоящим чудом.

Во время боев за Тверицы Константину пришлось забыть о всякой возможности встретиться с Валентиной, остававшейся на городской стороне.

В короткие июльские ночи, во время редких передышек, он с ужасом смотрел на ту сторону Волги: страшные пожары окутывали весь город. Попутный ветер часто приносил в Тверицы запах гари. Но и здесь, за Волгой, тоже горели здания. Правда, пожары были не такими большими и страшными, как на той стороне. Постоянно, почти непрерывно на городской стороне раздавался гул артиллерийской канонады. Затем шла череда пулеметных и ружейных выстрелов. Иногда он видел аэропланы, скидывавшие на город динамитные бомбы. Казалось, большевики решили стереть Ярославль с лица земли. И ежедневно, ежечасно они выполняли эту задачу.

Утром 19 июля у защитников Твериц появилась надежда. Полковник Гоппер сообщил, что на помощь добровольцам в заволжский посад направляется большой отряд из города во главе с самим Перхуровым.

Стало известно, что отряд Перхурова перебрался на пароходе вверх по Волге к Толгскому монастырю. Лидер Ярославского восстания планировал вооружить местных крестьян. Это была попытка опрокинуть натиск красных. Но она не удалась…

20 июля бои в Тверицах начались с новой, страшной силой. Восставшие были оттеснены почти к самой Волге. А Перхуров на помощь так и не пришел.

Вечером того же дня командир белых, полковник Гоппер отдал приказ оставшимся в живых добровольцам эвакуироваться на городскую сторону. В половине первого ночи, несмотря на шквальный пулеметный огонь, с городской стороны подоспел на помощь пароход. Константину посчастливилось спастись на нем вместе с другими защитниками Твериц.

Когда молодой офицер оказался на Семеновской площади, он ужаснулся. Ярославль, столь любимый им с детства, было не узнать. В грязных зловонных лужах валялись груды мусора, повсюду виднелись воронки от разорвавшихся снарядов, выбитые из мостовых куски булыжника, вырванные взрывами оконные рамы с остатками битого стекла, обугленные бревна – свидетели бушевавших в городе пожаров. Черные со следами гари кирпичные здания. Не поврежденных в ходе артобстрелов домов вообще не было.

Изменились и горожане. Мрачные, с потухшими лицами они глядели в след добровольцам.

«Во что вы нас втянули? Зачем все это?» - чувствовал Константин за собой осуждающие взгляды. – Когда, наконец, кончится ваша авантюра?»

Это был уже не тот восторженный Ярославль, который видел он в первый день восстания. Тогда народ ликовал. А Перхуров был героем дня, настоящим триумфатором, одержавшим столь легкую и блистательную победу. Теперь Константин ощутил Ярославль раздавленный, уничтоженный, лишенный всякой надежды на спасение, оказавшийся в плену постоянного страха и войны. Тысячи бед и лишений выпали на древний волжский город.

В центре города ежечасно работали похоронные команды. Но, поскольку городское кладбище оказалось за линией фронта, на стороне красных, трупы людей закапывали прямо у приходских церквей, общим чехом. Священники быстро отпевали их.

На углу Семеновской площади и Пробойной улицы Константин увидел еще одну воронку. Судя по всему, она образовалась недавно. Возле места попадания снаряда лежали две мертвые женщины с хлебными сумками. Одна из них – очень красивая и молодая. Видимо, они пошли за хлебом в ближнюю продуктовую лавку и попали под обстрел. Хлеба, конечно, в сумках не оказалось. Его быстро утащили счастливчики.

- Вы не знаете, где можно найти Валентину Николаевну Барковскую? – спросил Константин молодого человека с носилками, члена похоронной команды. – Она член штаба?

- Это кто, комендантша, что ли?! – ответил тот равнодушно. – Штаб же рядом, на Варваринской улице. Там и спросите…

Константин тотчас направился к штабу.

На Варваринской улице, такой же грязной и частично разбитой, но лучше сохранившейся после непрерывных бомбежек, действительно теперь размещался штаб. Он находился в двухэтажном здании бывшего государственного банка. Штаб из гимназии Корсунской пришлось перенести уже на четвертый день восстания, так как оставаться там стало очень опасно. Участились ранения курьеров, а иногда снаряды разрывались даже в коридорах гимназии.

Возле крыльца госбанка дежурили молодые добровольцы, вчерашние гимназисты. Выглядели они очень уставшими. Впрочем, и Константин выглядел не лучше. Рядом стояли два автомобиля и телега с лошадью.

Молодой офицер представился как прибывший защитник Твериц. Протянул пропуск и увольнительную до шести часов утра с печатью комендатуры.

- Понятно, в Тверицах уже красные, - зло рассмеялся один доброволец. – А Перхуров, похоже, удрал под предлогом прорыва? Как крыса сбежал с тонущего корабля… Бросил нас, герой хренов!

- Может, Перхуров не смог прорваться к нам? – ответил Константин. - А кто теперь за главного?

- Наш ярославский генерал Карпов. Вон – сидят, совещаются…, - показал доброволец на горящий свет от керосиновых ламп на втором этаже здания. – Сегодня, то есть, уже вчера, пришел ультиматум от красных. Если не сдадим город к полудню двадцать первого июля – применят химические снаряды. Вот так, ваше благородие…

- А что думает Карпов?

- Почем мне знать?! – отрезал тот. – Недавно растягивали колючую проволоку по городу. Это все, что он сумел организовать… На участках патроны кончаются! Пулеметы вообще нечем заправлять! А союзники даже не чешутся… Пропади все пропадом!

Добровольцы были злы, хуже Федьки Конова.

- А вы не знаете, где можно найти Валентину Николаевну Барковскую, комендантшу? – спросил Константин с дрожью в голосе. Он очень боялся, что за прошедшие дни боев ее могли убить.

- Да была тут, кажется, днем! Пьяная вдрызг…, - ответил второй доброволец. - Вроде бы потом поехала на передовую или в лазарет.

- На передовую, это куда? – едва сдержался офицер от возмущения. Такой бесцеремонности в отношении любимой женщины он никак не ожидал от рядового.

- Передовая теперь везде…, - отмахнулся доброволец. – Она то, кажется, поехала то ли на Сенную, то ли в лазарет. Это в Казанском монастыре.

Парень показал рукой на другой конец Варваринской улицы.

Константин решил первым делом идти в лазарет, так как Казанский монастырь находился совсем рядом.

Теперь в монастыре командование города временно разместило раненых. Старый лазарет Красного Креста в Николо-Мокринских казармах, оказавшийся на линии фронта, уже сгорел в результате артобстрелов.

Двор монастыря в эту ночь был похож на настоящий ад. Сразу за оградой Константин увидел окровавленных, тяжело раненых бойцов. Они доживали здесь последние минуты. Их положение было безнадежным. Ни мест для новых партий раненых, ни медикаментов в лазарете не хватало.

То и дело мимо него пробегали санитары с носилками. Они несли с боевых позиций все новые и новые жертвы этой страшной катастрофы. Приходилось класть людей прямо у входа. Стоны, ругань, крики оперируемых, запах пороха, гари и пота он увидел на этом страшном монастырском дворе.

- Вы не знаете, где Валентина Николаевна Барковская, комендантша?! – спросил Константин одного санитара.

- Спросите что-нибудь полегче! – разозлился тот. – Может, матушка-настоятельница знает…?

Константин не решился беспокоить матушку. Молодой человек хорошо понимал, что не до него ей сейчас. Других забот полно…

И вдруг:

- Костя, ты? – окликнули его.

Он обернулся. Перед ним стояла молодая девушка в белом платье сестры милосердия. Правда, платье было все испачкано пятнами крови. На волосах – первые признаки седины. Константин попытался разглядеть черты ее лица в темноте. Наконец, он понял – это Надя Саврасова, любимая кузина…

- Надюша! – чуть не подпрыгнул он от радости.

Девушка тоже бросилась к нему в объятья. Они расцеловали друг друга, едва не плача.

- Почему ты здесь? – удивилась она, разглядывая брата своими добрыми, но безумно уставшими за последние дни глазами. – Ты вроде уезжал в Городище?

- Я уж с одиннадцатого числа воюю в Тверицах, - ответил он тихо.

- Красные взяли Городище? – спросила девушка.

- Да, Надя…

- Наши живы?

- Надеюсь… Крестьяне не сопротивлялись красным при штурме. Бессмысленно было… Думаю, что все живы. Я вот здесь, потому что руководил белогвардейским отрядом. Меня бы расстреляли…

Последним словам брата Надя не удивилась. Только нахмурилась. Она уже привыкла к постоянным, каждодневным смертям. Смертям на больничной койке, под скальпелем и просто на городских улицах.

- Тверицы тоже у красных? – догадалась она.

- Да, Надюша…, - печально ответил он, разглядывая ее прекрасное лицо. В нем не было уже ничего от той беззаботной, непоседливой и легкой барышни, которую он видел в первый день восстания. Лицо кузины за эти дни приобрело очень вдумчивые, серьезные очертания. И первые седые волоски… Постоянный страх и обстрелы не прошли для нее даром.

- Да что мы тут, на ходу! – опомнилась она, схватив его за руку. – Пойдем к нам в сестринскую. Хоть я и сильно занята, но пару минут для тебя найду. И чаем напою! Мы не виделись с тобой целую вечность…

В небольшой темной комнате монастыря было не так скорбно и печально, как на дворе. Надя усадила брата за стол, принесла из кухни кипятка и даже кусок свежего хлеба с луком.

- А ты? – спросил Константин.

- Не переживай! Мы получаем хлеб по карточкам. Их в управе выдают. Папа ходит за хлебом в лабаз. Правда, очереди стали такие огромные. Стоим полдня, а то и больше. Но ты ешь, не стесняйся! Наверно, голоден? Тяжело было там, в Тверицах?

- Тяжело, - вздохнул Константин, не желая рассказывать о том кошмаре каждодневных боев, которые пришлось ему пережить.

Но Надя все поняла и так. Девушка не стала ни о чем больше расспрашивать.

- Как дядя, тетя? Как Соня? - спросил офицер.

- Папа все чаще болеет, - ответила сестра, присев на табуретку. – Не легко ему видеть все это... Мама возле него. Прячемся мы в подвале, под сводами. Дом, к счастью, почти не пострадал от бомбежек. Только со двора козырек над входом пробило насквозь осколком снаряда, да цветник разбросало. А Соня ничего, стойкая. Тоже теперь работает в лазарете при Афонасиевском монастыре. Вот так мы и живем…

- Здесь в городе страшно, Надя?

- Ужасно! – со злой иронией ответила девушка. – Но мы все привыкли. За работой страха не замечаешь. Люди гибнут прямо на улицах и площадях. Убивают даже в очередях за хлебом. Водопровод красные разбомбили. Сходить за водой стало смертельно опасно. Нужно спускаться к Волге или к Которосли. Там вообще – жуть.… И пожарку разбомбили. Нечем стало пожары тушить…

Она с яростью захлопнула форточку.

- Опять эта гарь! Ветер с запада пошел. Там на Сенной вообще сущий ад. Несколько дней назад выгорели вся Мологская и Пошехонская улицы. Говорят – одни головешки и печные трубы остались…. На Сенной площади теперь передовая...

- А красные сильно наступают?

Сама бы перестреляла всех красных! – закипела Надя. – Нет, Костя! Они выжигают город поквартально. Это не люди, а звери. Столько детей на моих глазах гибнет. И здесь их много, в нашем лазарете. Кому руку, кому ноги оторвало…

Несмотря на ужасающие подробности жизни Ярославля, которые рассказала Надя, Константин немного успокоился. Крепкий чай восстановил его силы. Это был, пожалуй, самый приятный момент за все пережитые им дни.

Да, перед Ним была другая Надя. Сильный, стойкий человечек. И такая же хорошая, как прежде.

- А как твой друг, Андрей Волков? Воюет?

Услышав это имя, сестренка едва не заплакала. Ей стоило большого труда сдержать свои чувства…

- Убили Андрея! В первые же дни боев, - сказала она, сжав кулак – Восьмого числа. Снаряд около него разорвался. Он истек кровью. И вскоре умер.

- Прости, я не знал. Сочувствую тебе…

- Ладно. Андрея уже не вернешь…

В это время с улицы раздался шум. Привезли новую партию раненых. Надя начала собираться.

- Скажи напоследок, ты не видела сегодня Валентину Николаевну Барковскую, комендантшу? – вдруг вырвалось у Константина. - Не знаешь, где она может быть?

Надя сильно удивилась, услышав это имя.

- А, что? Ты ее знакомый?

- Да, друг…

Не понятно было, что ей не понравилось в этом? Надя остановилась, стала вспоминать...

- Была она здесь сегодня. Привезла тряпки для перевязки раненых. Но это было давно. Часу во втором.

Не нравится она мне! Изображает из себя этакую героиню. Ходит в малиновых галифе, в сапогах и в кожаной куртке. Офицерские портупеи нацепила. Саблей и шпорами звенит. Ну, зачем все это…?!

Поначалу умной казалась и деловой. Подбадривала раненых! Даже песни пела! А в последние дни срываться стала. Часто повышает голос. То на сестер кричит, то большевиков проклинает! И выпивает! Спиртом от нее постоянно несет. Правда, говорят, она на позициях разливает спирт бойцам. Там без спирта долго не продержишься. Нет никаких сил человеческих. Мы только поэтому ее и прощаем…

Константин вздохнул.

- Ты влюбился что ли в нее? – впервые за день улыбнулась Надя.

- Мы с ней давние друзья. Мне очень нужно ее увидеть! - ответил офицер.

- Ладно, я все понимаю, - сочувственно и снисходительно согласилась девушка. - Я, кажется, знаю, где ее можно найти. Либо на Сенной в Вознесенских казармах. Там передовая. Либо на Борисоглебской улице в клубе частного труда. Там у нее теперь склад.

Уходя, девушка еще что-то вспомнила и покачала головой:

- Эта мадам удивляет всех, Костя!… Теперь вместо спирта она разливает бойцам одеколон из своего бывшего салона!

И быстро поцеловав брата на прощание, Надя убежала.

В третьем часу ночи, покинув Казанский монастырь, Константин направился по Власьевской улице к Сенной площади. Улица была темной, пустой и сильно задымленной. Разбитые фонарные столбы, раскуроченные от постоянных попаданий снарядов мостовые и тротуары. Несколько раз офицер чуть не угодил в огромные воронки.

За Власьевской аптекой идти по улице было совсем опасно. Здесь она уже простреливалась. Пули то и дело врезались в штукатурку стен находящихся рядом домов, рикошетили. Приблизившись к церквям Вознесенского прихода, Константин увидел впереди Сенную площадь, забаррикадированную добровольцами на перекрестке возле Вознесенских казарм. С той стороны был виден сгоревший город и оголенные стояки печных труб. Здания, разрушенные и обугленные, постоянно дымили. Кое-где еще догорали. Ближняя часть площади, примыкавшая к казармам, была перегорожена колючей проволокой.

На баррикаде залегли несколько добровольцев. Но главный участок обороны этого района теперь находился в Вознесенских казармах.

Константин вошел в здание и поднялся по задымленной лестнице на второй этаж. В одной из комнат с окнами на площадь он обнаружил троих офицеров – поручика и двух прапорщиков. Здесь находился наблюдательный пункт оборонительного рубежа.

Молодой человек представился старшему по званию, рослому широкоплечему поручику, фронтовику, которого он сразу узнал. Это его встретил Константин утром 6 июля, в первый день восстания, на Большой линии у трактира Пивнова. Оказалось, что начальника участка звали Иван Сергеевич Мордвинов. Тот был из коренных ярославских дворян.

- Стало быть, сдали Тверицы?! - догадался начальник участка, отдавая Константину пропуск с печатью комендатуры.

- Да, несколько часов назад, - ответил молодой офицер. – Мы были оттеснены к самой воде. Если бы не пароход, который вовремя забрал нас – перебили бы всех…

- Понятно. У нас тут тоже не сахар, - сказал Мордвинов. - Ночью, правда, затишье. Относительное, конечно. Затишье – это когда красные не стреляют из орудий. Они вчера отправили в штаб к Карпову ультиматум!

Офицер протянул Константину листовку.

- Пролетел аэроплан. Думали, как обычно, начнут бомбить. А он вот это подбросил…

Молодой человек прочитал:

«ПРИКАЗ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ШТАБА ЯРОСЛАВСКОГО ФРОНТА

Чрезвычайный Штаб Ярославского фронта объявляют населению города Ярославля. Всем, кому дорога жизнь, предлагается в течении 24 часов со дня объявления сего, оставить город и выйти к Американскому мосту. Оставшиеся после указанного срока в городе будут считаться участниками мятежников. По истечении 24 часов пощады никому не будет, по городу будет открыт самый беспощадный, ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудий, а также химическими снарядами. Все оставшиеся погибнут под развалинами города, вместе с мятежниками, предателями и врагами революции рабочих и беднейших крестьян.

Ярославль, 20 июля 1918 года.

Чрезвычайный штаб Ярославского фронта.»

- Пугают? – усомнился Константин.

- Нет! Красные озверели, - устало ответил Мордвинов. - Теперь они на все пойдут. Им наш восставший Ярославль – как кость в горле! Рядом - Москва…

- А что же генерал Карпов? Сдаст город?

- А что ему остается, - вздохнул поручик. – Патронов – кот наплакал. Отстреливаться почти нечем. А если начнется химическая атака? Где мы возьмем противогазы на каждого бойца? Так что не придется тебе, браток, повоевать в городе! Хотя, это, наверно, уже к лучшему. Все до черта устали…

Мордвинов задумался, бросил напряженный взгляд на ту сторону площади, которая была хорошо видна из окна. И сказал:

- Жаль, за линию фронта теперь не прорваться! На каждую сажень – с десяток красноармейцев, немцев да узкоглазых китайцев…

При этих словах он рассмеялся.

– Вот так, браток!

- А, что, и китайцы против вас воюют? – удивился Константин.

- А то, как же! Интернациональная бригада… Положили мы их, правда, не мало…

Сказав это, поручик Мордвинов отвернулся и продолжил разглядывать ту сторону площади.

Настало время Константину задать главный, мучавший его вопрос:

- Вы не видели здесь Валентину Николаевну Барковскую, комендантшу? У меня к ней срочное дело…

- Здесь эта дама! – с улыбкой ответил поручик Мордвинов. – Пару часов назад разливала у нас одеколон. Спирта-то уже не сыщешь во всем городе… Да и сама, кажись, хлебнула вместе с бойцами. Потом ее развезло… Начала ругать Антанту… И вырубилась. Теперь спит.

Кажется, дама совсем сорвалась… Увести бы ее отсюда! А то, не ровен час, под пулю подставится. Здесь ведь все пристрелено красными. Окажите, подпоручик, нам любезность! Проводите ее до дома, от греха подальше! Вы ведь до шести утра свободны…

«Значит, Валентина и правда сильно выпивает...», - подумал Константин.

- Вообще-то эта дама ничего… смелая! – как бы угадав мысли Константина, добавил Мордвинов. - Настоящее геройство, рассказывали, как-то проявила. Маленького ребенка из горящего дома вынесла! И анекдот про нее живой ходит по городу… Хороший анекдот!

- Какой анекдот? – заинтересовался молодой офицер.

В ответ поручик снова улыбнулся. Чувствовалось, что он – любитель анекдотов.

- Офицеры рассказывали. Не знаю, может, врут...? Говорят, в гостинице «Бристоль» остановился известный певец Юрий Морфесси. Он приехал к нам на гастроли еще до восстания. А служащие гостиницы будто бы сочувствовали советской власти. И очень грубили всем постояльцам. «Погодите, скоро вернется народная власть…! – говорили горничные. – Вам всем не поздоровится…».

Певец пожаловался на дерзость персонала в комендатуру. Как-то днем к ним в гостиницу пришла эта дама, Барковская, в офицерской форме. Выставив весь штат прислуги в один ряд и пройдя по «фронту», она заявила, хлопнув по кобуре с увесистым наганом:

«Послушайте, вы! Если на кого-нибудь из вас поступит хоть малейшая жалоба, я сама с ним расправлюсь! Помните это и будьте примерными слугами для тех, кто оплачивает вашу работу!»

Челядь моментально притихла… Вежливыми, говорят, стали и очень расторопными…

Рассказав эту историю, поручик Мордвинов от души расхохотался. Рассмеялись и прапорщики, находившиеся в помещении. Константину тоже стало смешно и приятно за Валентину.

- Ну, а то, что выпивать стала, так не каждый мужик в наших условиях выдержит, - уже серьезно заметил он. – И только в последние дни…

Офицеры попрощались. Константина провели в самую дальнюю комнату на втором этаже с окнами во двор, где находилась Барковская.

Сердце молодого человека затрепетало. Валентина спала, сидя на стуле, опустив голову на стол как тогда в 1913 году в клубе приказчиков. Рядом лежали пустые флаконы от одеколонов и солдатские кружки. В помещении чувствовался терпкий запах спирта.

«Действительно, в малиновых галифе и кожаной куртке, - подумал Константин. – В офицерских сапогах со шпорами». Впрочем, эта одежда неплохо смотрелась на ней.

Лицо женщины во сне было прекрасным. Волосы распущены.

Не сдержавшись, Константин приблизился и осторожно дотронулся до ее прекрасных волос. Он сразу ощутил пленительное чувство близости всего ее существа. Не удержавшись, молодой человек погладил Валентину по голове…

- Как вы смеете, кто здесь?! – вдруг вскочила Барковская.

Дама увидела Константина и засмеялась. Ее покачивало из стороны в сторону. Константин помог ей удержаться на ногах.

- Это я, Валентина! – прошептал он.

- Здрасьте, ваше благородие! – вдруг изобразила она отдание офицерское чести, но так комично, что чуть не упала. Константин опять вовремя поддержал ее и усадил на стул.

- Валентина! – испугался он, дотронувшись до ее плеча. – Это я, Константин Саврасов! Ты звала меня. И я пришел…

Дама посмотрела на него с усмешкой.

- Да, я тебя узнала…, - ответила она устало и почти безразлично. - Ну и что… Зачем ты пришел? Что тебе нужно…? Может, тебе канкан сплясать, мой мальчик?

Она попыталась вновь подняться, но в пьяном изнеможении опустилась на стул.

Последние слова любимой женщины очень больно и обидно поразили Константина в самое сердце. Хуже вражеской пули.

« Как ты смеешь надо мной издеваться! – подумал он. – Ты хоть знаешь, в каком аду я был из-за тебя! Что я испытал в Тверицах! Пережил столько боев, смертей! И все только ради того, чтобы встретиться с тобой…»

Он дотронулся своей рукой до ее усталого лица. Нежного подбородка с ямочкой. И аккуратно, чтобы не причинить сильную боль, влепил женщине пощечину…

Валентина очнулась. Лицо ее изменилось – сразу протрезвело. И вдруг она заплакала, прижавшись к руке Константина.

- Костя, милый, прости! – заговорила она, всхлипывая. - Здесь настоящий ад… Они убивают детей… Они – нехристи!… Они не щадят никого! Сил моих нет видеть все это…

Офицер ласково поглядел на нее.

- Валя, так нельзя…! Всем тяжело! Каждый день сотни добровольцев стойко сражаются! Они гибнут под снарядами и пулями, но не поддаются страху и отчаянию. А сестры милосердия?! Им тоже тяжело видеть, как люди страдают. Но каждый несет свой крест до конца… Ты ведь тоже сильная! Я знаю…

Валентина, наконец, поднялась из-за стола.

- Прости, совсем сошла с ума от этого поганого одеколона… Видеть его больше не могу!

Она в ярости чикнула один флакон на пол.

Валентина в надежде посмотрела на офицера. Казалось, она ждала от него какой-то помощи…

- Костя! Как мне стыдно за все это! - сказала она с дрожью в голосе. - Обещаю больше так не напиваться… И прости за злые слова! Отведи меня домой, пожалуйста! Будь рыцарем…

Она схватила его за руку.

- Вот так! Какая сильная у тебя рука. А теперь проводи меня в клуб! Ты его знаешь, на Борисоглебской… Я очень устала… Прошу тебя!

Барковская была необыкновенной обольстительницей. Это Константин знал. Но сейчас он понял, что женщина говорила искренне. Актриса не играла и не обманывала. Она на самом деле нуждалась в нем. Офицер почувствовал это.

Валентина оперлась на его руку, и они пошли.

Офицер и актриса вышли через двор казарм к церквям Вознесенского прихода. Константин нервничал. Он держал в правой руке заряженный револьвер. Боялся-то офицер не за себя, а за свою прекрасную спутницу. В Тверицах, позволяя себе, иной раз, и ухарство, и неосторожность – здесь он просчитывал каждый шаг. На самых опасных участках пути, где улицы простреливались, Константин прикрывал женщину своим телом, пропуская вперед. Это была очень жуткая и трепетная прогулка.

На Духовской они пошли более уверенно. Здесь было тихо. Свернули на Борисоглебскую. Вот и клуб частного труда.

Офицер и дама вошли в совершенно темное и пустое фойе клуба с великолепными колоннами и широкой лестницей. Здесь же сбоку на первом этаже раньше находился салон парфюмерии Валентины Барковской. Теперь – замусоренное помещение с разбитыми духами, сосудами и флаконами, пустыми шкафами, мятой бумагой. Здесь Валентина почувствовала себя лучше.

- Ты не представляешь, какое это счастье снова прогуляться с офицером по летнему ночному городу! – сказала она, с восхищением глядя на своего спутника. – Ночь такая же теплая, как в Севастополе… И ты со мной! Мой воин! Мой защитник!

Константин понимал, что соображения этики и офицерской чести требуют оставить теперь Валентину. Тем более что у нее был муж, который находился в это время в штабе на Варваринской улице. Но Константин не мог это сделать. Это казалось немыслимым. После стольких страданий… Он чувствовал близость ее горячего женского тела, столь томительного и совершенного. И эта близость нестерпимо жгла его…

- Мы здесь одни…, - сказала Валентина. - Всех своих девушек я еще на прошлой неделе переселила в гостиницу «Бристоль». – Там более безопасно…

И беззастенчиво ухватив своего спутника за руку, Валентина привела его в женскую уборную. Здесь был рукомойник.

- Помоги мне умыться!

Он полил на ее руки воды. Она вымыла лицо. Затем дотронулась до его горячей ладони своей рукой и вдруг прижалась к нему губами. Валентина глядела ему прямо в глаза. Честно, открыто и откровенно…

- Как приятно, Костя!… Как давно я не знала мужской ласки…

- А муж? – зачем-то вырвалось у него.

- Дмитрий Васильевич, к сожалению, серьезно болен, - отрезала Валентина, еще сильнее прижимаясь к офицеру. - Сейчас его болезнь усилилась. Все это последствия тяжелого ранения…

Она страстно целовала Константина в губы. Он еще сильнее прижимал женщину к своему телу.

- Ты любишь меня?! – спросила она с волнением.

- Я жить без тебя не могу! - ответил Константин, все более увлекаемый ее чарами. – Я так сильно тебя люблю, что…

- Верю! - улыбнулась Валентина, прижав пальчиком его рот. – Не говори больше ничего! Не нужно лишних слов!

Ее улыбчивое лицо снова засветилось. Она еще сильнее прижалась к Константину.

- И я тоже тебя люблю! И никогда тебя не предам…, - говорила она, обнимая офицера.

Валентина смотрела на него смело, со страстью. Это была женщина–огонь…

- И когда я увидела тебя у нас в штабе, в офицерской форме в первый день восстания, то поняла, что ты мой навсегда! Я хочу иметь тебя всего! Целиком! Взять в плен! Подчинить! Отнять у других женщин …

На ее реплики Константин уже не отвечал. Он только страстно целовал свою возлюбленную.

- Ты волнуешь меня! – шептала Валентина. - Ты вернул мне душевные силы! Мы с тобой – два героя, две неразлучные души… Да что тут еще говорить! Здесь нет никого. Делай со мной, что хочешь! Я вся твоя…

Он сильным, волевым движением взял на руки Валентину. И понес в конец коридора, где находилась ее спальня.

Это была безумная, страстная любовь сквозь грохот артиллерийской канонады, непрерывные бомбежки, ружейную и пулеметную стрельбу, дым и гарь распятого войной города. Это был подвиг человеческого духа на фоне зла и несправедливости, разрухи и мародерства, страха и уныния. Эта была последняя ночь белого Ярославля.

***

Константин проснулся, когда комната наполнилась солнечным светом. Валентина с интересом разглядывала его лицо. Она лежала с ним на постели обнаженная. Ее лучистый взгляд был весел, он излучал тепло. Ее распущенные темные волосы обжигали грудь мужчины.

Константин нежно обнял Валентину.

Вдруг он вспомнил, что должен был явиться в комендатуру к 6 часам утра.

- Сколько времени? – испугался Константин.

- Двадцать минут девятого! - рассмеялась Валентина, взглянув на часы. – Ты крепко спал, мой милый…

Офицер резко вскочил с постели.

- Я же военный человек! Как можно проспать?! Тем более в такое время…

- Куда ты торопишься? Погибнуть? – рассердилась Валентина. - Это никому не нужно. Все кончено, Костя! Сегодня генерал Карпов сдаст город… Уж поверь мне, члену штаба. Я знаю!

- И все же я военный человек! Опаздывать не имею права!

- Милый мой! – рассмеялась Валентина. – Ты слишком серьезно относишься ко всему. Жизнь не идеальна. Во время боев в Ярославле добровольцы не раз покидали позиции и уходили домой с оружием. Но никто еще за это не был наказан. А твое опоздание – такая мелочь… Я специально не разбудила тебя… Чтоб ты побольше оставался со мной.

- Валя, я тебя сейчас задушу! – улыбнулся он, стиснув ее в своих объятьях. – Я у тебя прямо как игрушка…

- У взрослых дам тоже бывают игрушки, - рассмеялась она. – Ты – моя любимая игрушка! Стоило мне попросить – и ты поднял ради меня на восстание всю Диево-Городищенскую волость!

Константина этот диалог тоже начал забавлять. После проведенной ночи в объятиях с такой прекрасной женщиной, львицей в постели, он мог считать себя самым счастливым человеком на свете. И все же офицер ответил серьезно:

- Если бы вся волость поднялась, Валенька!... В добровольцы записались двести человек. Вступили в отряд только тринадцать. И только двое остались в бою!

- Главное, что среди этих двух героев был ты! – заметила Валентина, нежно поцеловав Константина.

Через некоторое время они оба оделись. Валентина принесла остатки своего скромного вчерашнего ужина. Она села возле Константина и любовалась им.

- И все же я очень зол, что из двухсот записавшихся добровольцев Диево-Городищенской волости так мало пошли с нами до конца…, - вернулся Константин к прежней теме. – Почему так случилось, Валенька?

- Ты хочешь знать мое мнение? - задумалась женщина. – Вероятно, наши успехи казались вашим крестьянам не убедительными. Они не хотели сильно рисковать, воевать вдали от дома. Они предпочитали, чтобы кто-то принес им победу… Перхуров, офицеры, юнкера, кадеты, гимназисты. Но только не они сами… Не хватило времени раскрутиться. И вообще множество неблагоприятных стечений обстоятельств. Видимо, бог чем-то разгневался на Россию?

- Чем же?

- Самим образом нашей жизни, мыслей… Мы с тобой для простых людей – буржуазные элементы. А разве это не так? Часто ли мы думали о бедных, о рабочих? Нет, Костя! Мы думали о себе, мы поклонялись золотому тельцу… Я – светская дама, вращалась в высших кругах, развлекала господ! Мне было безразлично, как живут рабочие и крестьяне. Я добивалась жизненного успеха! Зарабатывала деньги своим талантом для себя!... А кому я помогла за свою жизнь? Разве что девушкам из моего театра «Ампир»? А большевики обещают бедным райскую жизнь. Фабрики отдали рабочим. Землю – крестьянам. А наше буржуазное временное правительство для них что сделало?

- Все это – вздор! – возразил Константин. – Я с тобой не согласен! Прости меня… Мы, предприимчивые крестьяне, не такие. Мы с детства привыкли к труду. Сколько приходится крутиться, чтобы заработать денег, не прогореть! Это – активность, постоянный риск! Только так, мне кажется, можно чего-то добиться… А кто такие бедняки? В нашем селе, например… Жалкие, слабохарактерные люди! Они ничего не хотят, не творят, не добиваются! Они не привыкли брать на себя ответственность! Они часто прикладываются к бутылке…

Большевики обещали им рай и всеобщее равенство. Но мне кажется – все это бред, иллюзия, социальные эксперименты, которые ни к чему хорошему не приведут! Ведь бог создал каждого человека индивидуальным. Один сильный, а другой слабый, один умный, а другой – глупый, один талантливый, а другой – нет. Равенства в природе не существует. И мне кажется - не правильно всех уравнивать! Представь, что глупые люди и пьяницы получили бы фабрики и заводы, землю… Да их предприятия сразу бы разорились, а земля запустела бы и пришла в упадок!

Вот у нас богатое село. А почему? Потому что каждый здесь хозяин, мыслитель и созидатель. Я сужу из своего небольшого мирка… Но мы думаем не только о себе. Мы создавали рай в своем отдельно взятом селе… Вот мы пришли на сход. Решили – нужна нам добровольная пожарная дружина, чтобы тушить пожары. Скинулись деньгами – построили общественный дом, учредили дружину. И у нас в округе прекратились пожары. Разве это плохо? И так много чего мы учредили: школу, бесплатную народную библиотеку, больницу, детские ясли, две богадельни. И все это мы сделали! Мы создали театр, чтобы нам жилось веселее. И сельская молодежь увлеклась театром! Мы проводили балы! Мы открыли в общественном доме кружки – литературный, исторический, а для любителей народного искусства - ансамбль балалаешников! И пусть мне кто-то скажет, что мы не заботимся о других! О бедных, о престарелых… Бедным мы даем возможность заработать! Вот тебе работа – трудись! Старых и больных помещаем в богадельни. И все это мы сделали сообща, в нашем селе! За какие-то двадцать лет. Но кто-нибудь задался вопросом – почему мы так поступаем?

- Почему? – заинтересовалась Валентина. – Наверно, нужно благодарить Земскую реформу? Земское движение?

- Да потому что в каждом из нас есть частица бога! Мы все – верующие. Ходим в церковь. И у нас есть совесть… Большевики же и это хотят отнять у народа. Нет, Валенька, я, конечно, не политик, серьезных философских книг не читал, но простым житейским языком скажу тебе – бред вся их марксистская теория! Она принесет России только бедность, разруху и бесхозяйственность! А наши сельские предприимчивые мужики с совестью и богом в душе, быть может, гораздо ближе находятся к их хваленому социализму, чем все их марксисты и большевики вместе взятые! Они – бандиты и террористы. Им и власть-то давать в руки опасно…

Валентина задумалась.

- Знаешь, - сказала она. – Если бы вся Россия состояла из таких же сел, как ваше, то никакие большевистские теории не прижились бы! Их бы просто подняли на смех… Ты меня убедил и оправдал то, за что мы боролись, ради чего поднялись на восстание. И еще я считаю, что каждый человек внутри себя должен быть хоть немного самоотверженным, хоть немного героем. Таким, как ты, например…

- Ну, при чем здесь я? - смутился Константин.

- Ты скромен. Мне это нравится. Хочешь, я сварю тебе кофе?

Вскоре Валентина действительно принесла ему кофе. Константин пил и наслаждался приятным ароматом. На какой-то миг ему даже показалось, что войны нет. Все это где-то в прошлом.

- И все же получилось, что я использовала тебя…, - вдруг сказала женщина, резко оборвав все его счастливые мечты. И мигом все иллюзии растворились, как сахар в кофейной гуще.

- Почему? – испугался Константин.

- Да, использовала, хотя и очень сильно влюблена, - повторила Валентина.

Она посмотрела на него с горечью, сожалением.

- Костя, я не смогу бросить мужа! Пойми меня правильно! Мы столько лет с ним прожили вместе. Он –боевой офицер, герой Русско-Японской войны, получил тяжелое ранение на германской. Имеет ордена! Ради меня сменил профессию и стал актером… Если я его брошу – это будет очень подло и низко с моей стороны. Это будет предательством!

- То есть, ты мне предлагаешь роль любовника? – вспылил Константин.

- Ты слишком много задаешь лишних вопросов! - дружески погрозила она пальцем. – А должен меня слушаться! Тогда все будет хорошо. Я старше тебя и опытнее. Я - твой командир!

- Да что ты! – улыбнулся мужчина. – Ты женщина, слабое существо…

- Тогда я тебе скажу, что перед тобой дама в ранге подполковника! – заявила Валентина, игриво дотронувшись своим пальчиком до его носа. – Вот так, мой мальчик!

- Что? – опешил Константин.

Она снова засмеялась.

- Ну, если не подполковника, то хотя бы – поручика. Это ближе к правде…, - она мечтательно задумалась. Затем весело посмотрела на него. - Успокойся, шучу! Но тебе скажу одну вещь. Я знаю, что ты умеешь хранить тайны… Я – командир группы разведчиц, активный член Союза защиты Родины и Свободы. Я доставала нашим офицерам нужную информацию через свои личные связи, через советских чиновников, через свой интимный театр «Ампир»! Вот это – правда, дружок…

- Что ж, я восхищаюсь тобой! - сказал Константин, дотронувшись до ее руки. – Но я не хочу тебя потерять! Ты мне нужна! Я не смогу жить без тебя…

- Подожди немного, я все устрою..., - ответила она, глядя ему в глаза. – Веришь?!

- Хочу верить…

- Вот и хорошо! Только не обижайся! Я не могу так сразу. Нужно сохранить честь, лицо, жизнь, наконец! Я не представляю, как мы выберемся теперь из этого железного красного кольца, охватившего Ярославль?

- Раньше была возможность уйти через мост в заволжские леса, - заметил Константин.

- Но теперь этой возможности нет! – сказала Валентина печально. – Мы в прочном кольце, Костя! … Ты это знаешь. Вокруг – одни враги… Но я позабочусь о тебе…

- Обо мне? – удивился Константин.

- Да, есть не плохой план, как спастись…, - сказала она, и глаза ее загорелись. – Это очень хитрый план. Вчера его обсуждали в штабе у генерала Карпова и нашли, что он не плох. Идея такая. Ярославский отряд Северной добровольческой армии сегодня в двенадцать часов дня сдается в плен не красноармейцам, а находящейся в городе германской комиссии военнопленных под командованием лейтенанта Балка. Это справедливо, так как, выступив против Брестского мирного договора, мы тем самым объявили войну Германии. Мы отдаем немцам оружие, а они берут нас под свою защиту, то есть защиту кайзера Вильгельма. С точки зрения приоритета международного права советы не посмеют нас тронуть. Это обернется нежелательным международным скандалом. Главное условие сдачи – отправка нас в Германию… Все это сегодня должно быть скреплено договором в Волковском театре и подписями сторон. Как тебе такой план?

- Слишком сложная комбинация?! – усмехнулся офицер. – Боюсь, она не пройдет. На войне все гораздо проще. Здесь, в Ярославле, хозяйничают ни немцы, а советские войска. Немцы в меньшинстве. Вряд ли красным такое понравится… Кроме того, кайзер Вильгельм в сговоре с большевиками. Уж они как-нибудь договорятся между собой. И получится, что мы сами себя преподнесем красным в подарок. Не надо рыскать по домам и подвалам в поисках добровольцев. Бери и расстреливай…

- Какой ты умный, однако! – воскликнула Барковская. – Только вот что-то наши стратеги из штаба считают иначе… Все зависит теперь от немцев! А с лейтенантом Балком есть прочная договоренность! Они будут охранять нас, как свое самое ценное имущество!

- Я не пойду в театр! – возразил Константин. – Уж лучше по чердакам и подвалам прятаться, погибнуть с наганом в руке, чем вот так глупо и нелепо сдаться. Умоляю тебя, Валенька, не верь в этот план! Он провалится! Позволь мне защитить тебя!

- Хороший вариант ты предлагаешь мне, женщине, - рассердилась Барковская. – Прятаться с тобой по чердакам и подвалам, а потом вместе погибнуть!?… Очень красиво и романтично… Но такое бывает только в театре!

Константину показалось, что сейчас она бросится на него в штыковую атаку.

- Ты не прав, Костя! Пойми! – смягчилась она. - Нужно использовать любую возможность! А у нас нет других вариантов, кроме как согласиться на предложение Балка! Я ведь потому и злюсь, что сильно люблю тебя! А ты не хочешь мне поверить…

- А вдруг это провокация тех же большевиков, чтобы выманить вас?

- У нас нет других вариантов…, - повторила Валентина, покачав головой. – Так будет хотя бы подписанный обеими сторонами договор. И международное право…

Женщина вздохнула. Возможно, она сама не очень-то верила в этот план, но убеждала себя…

- Так ты пойдешь с нами сдаваться в театр? – требовательно спросила она.

- Прости, нет! Я не верю ни немцам, ни большевикам…

Она посмотрела на него с восхищением. Затем взгрустнула.

- Ты все больше нравишься мне своей прямотой. Но сейчас мы расстанемся с тобой…

- Нет, я не отпущу тебя на эту бредовую затею! – воскликнул Константин, схватив ее нежные тонкие пальчики. Неожиданно для себя он больно стиснул их…

- Отпустишь…, - тихо ответила она, преодолев боль. – Я должна быть вместе с моим мужем, поручиком Дмитрием Васильевичем Ботельманом, комендантом штаба в двенадцать часов дня в театре! Что ты хочешь еще? Счастье бесконечным не бывает… Когда-нибудь оно кончается…

Константин весь побледнел.

- Валя, Валенька! Я не смогу жить без тебя! – закричал он, целуя ее больные пальчики. Только не уходи! Я все для тебя сделаю!

- Не грусти, пожалуйста! – отвернулась она от его горячих глаз. – Прошлое не изменишь! А будущее неопределенно… Помни о нашей встрече! И будь счастлив! Бог даст, еще свидимся…

Она улыбнулась.

- Как же это тяжело, однако… расставаться с любимым. Но иначе нельзя! Пойдем, я провожу тебя, - вздохнула женщина.

Они прошли вместе до дверей клуба.

- Иди, дружок! – на ее прекрасных глазах выступили слезы. – Иди, не мучай меня… Я не такая сильная, какой кажусь иногда…

Он сделал шаг в сторону двери. И вдруг повернулся. Валентина тоже повернулась. Они вновь бросились друг другу в объятья. Она целовала его вновь…

Прошло несколько томительных минут.

- А теперь простись со мной, как офицер! – выпрямилась Валентина. – Я должна запомнить этот миг…

Она посмотрела на него с огромной силой духа, боевым задором, теплотой, любовью.

- Честь имею! – бодро ответил Константин, выполнив ее последний приказ.

- Вот так! Теперь прощай!

Он вышел, оставив даму в пленительной задумчивости. Он отдал ей всего себя и был вынужден уйти. Вопреки мыслям и зову сердца. Он очень боялся, что их расставание навсегда…

***

Хитрый план генерала Карпова о сдаче города германской комиссии военнопленных на деле оказался катастрофической глупостью. Так, увы, случается. Умные люди, искушенные в юриспруденции и, казалось бы, знании жизни, иногда на деле оказываются не готовыми понять и предвидеть простейшие жизненные реалии. Совершают страшные ошибки и просчеты. Хватаются за последнюю соломинку, придумывают себе иллюзии. Так произошло и в Ярославле в 1918 году.

Большинство участников восстания поверили в возможность спасти себе жизнь, сдавшись немцам. 428 человек, среди них 57 членов белогвардейского штаба пришли 21 июля в Волковский театр. Была с ними и Валентина Николаевна Барковская вместе с мужем Дмитрием Васильевичем Ботельманом, комендантом штаба.

Поначалу лейтенант Балк пытался выполнять подписанные договоренности. Люди просидели в театре целые сутки без пищи и воды. Их охраняли вооруженные добровольцами германские военнопленные.

На следующий день в Волковский театр пришел сам командующий Южным Ярославским фронтом красных полковник Юрий Гузарский, бывший офицер царской армии. Это он в разгар боев просил большевистское правительство доставить в город химические снаряды для расправы с повстанцами.

Когда лейтенант Балк попытался разъяснить красному командарму необходимость соблюдения международного права в отношении военнопленных, Гузарский покрыл его таким отборным матом с угрозами расправы, что немец с испуга тут же передал всех участников восстания в руки большевиков.

Арестованных повели под конвоем на станцию Всполье.

За несколько дней были допрошены и расстреляны большинство сдавшихся немцам в театре добровольцев и все члены белогвардейского штаба вместе поручиком Ботельманом, мужем Барковской. Остались в живых лишь немногие. В основном – женщины. Среди счастливчиков оказалась и Валентина.

Какие доводы использовала она, чтобы спасти свою жизнь? Быть может, опять пустила в ход все свое природное обаяние и очаровала полковника Гузарского? А, может он, как истин­ный рыцарь, решил не воевать с дамами? Но факт остается фактом. Гузарский не отправил на смерть красавицу-комендантшу. Красный командарм позволил ей напиться воды и освободил из под стражи…

Тогда Барковская встала перед ним на колени и стала умолять увезти ее с собой из этого ужасного города.

Полковник Гузарский увез Валентину Николаевну в Москву. Но он не долго наслаждался новым боевым трофеем. Прямо на Ярославском вокзале столицы комендантшу отняла московская ВЧК. Дальнейшие следы этой талантливой женщины и актрисы теряются…

Сам полковник Гузарский был расстрелян советской властью через год за своеволие и неподчинение приказам.

Константину Саврасову удалось вырваться из красного оцепления Ярославля. Но в начале сентября 1918 года он был схвачен красными костромичами в селе Диево-Городище вместе с Александром Федоровичем Вершковым в доме последнего на Торговой площади.

Его своячник к тому времени вернулся из деревни Левиново, где он скрывался у Александра Матвеевича Шилова. Затем прятался на чердаке собственного дома и писал воспоминания. Они сохранились…

Константин Саврасов и Александр Вершков были расстреляны в Костроме по приговору Костромской ВЧК от 26 сентября 1918 год как члены белогвардейского штаба Диево-Городищенской волости.

Зиновея Вершкова (Зина) тяжело перенесла смерть любимого мужа. Тем не менее, через несколько лет она вышла замуж второй раз и дожила до глубокой старости.

Павел Саврасов пережил ярославское восстание и не был рассекречен. В 1918 – 1919 годах он работал казначеем в штабе Северного фронта, который находился в то время в Ярославле. В 1920 году был направлен в Харьков устанавливать советскую власть, но здесь заболел тифом и больным вернулся на родину. Вскоре у него умерла жена Ольга, оставив ему троих детей.

Павел женился во второй раз на хорошей женщине из своего села. Детей у них не было. При НЭПе он снова занялся торговлей.

В 1929 году Павел выступил против перегибов политики коллективизации в селе Диево-Городище и, как член церковного Совета, сорвал у местной партийной ячейки план по «добровольному» изъятию церковных ценностей в пользу государства. За это он был раскулачен и отправлен на несколько лет в северные лагеря.

Вернувшись в начале 1930 – х годов на родину, он поселился с женой в Ярославле. Работал укладчиком железнодорожных путей. В 1937 году был обвинен как участник мифической право-троцкистской группы и расстрелян. Посмертно реабилитирован в 1950 – е годы.

Надя Саврасова прожила долгую счастливую жизнь в Ярославле. У нее была одна дочь Екатерина.

Очень интересно сложилась судьба у лидера Диево-Городищенского восстания Федора Давыдовича Конова.

Он убежал после Гражданской войны в Америку. Но ему посчастливилось позже побывать в родном селе. Это было в 1937 году, когда в Диево-Городище неожиданно нагрянул автомобиль под флагом американского посольства. Любитель экспромтов и здесь проявил себя. Он встретил свою удивленную мать на выходе из церкви и оставил ей крупную сумму денег. Позже НКВД заинтересовалось этим случаем, но от сельского хулигана, махрового контрреволюционера уже и след простыл. Так Чухонец и закончил свои дни в Америке.

Лидер Ярославского восстания полковник Перхуров сумел в августе 1918 года добраться до Казани, где вступил в народную армию Комуча. За успешное выступление в Ярославле верховный правитель России адмирал Колчак произвел его в звание генерала-майора. В 1920 году во время знаменитого Сибирского ледяного похода армии Колчака Перхуров сдался в плен красным партизанам. Те ничего не знали о его роли в Ярославском восстании. Позже Перхуров работал военным специалистом в штабе Приуральского военного округа, но в 1922 году был арестован по обвинению в организации белогвардейского контрреволюционного мятежа. Его долго допрашивали и избивали. Показательный суд над Перхуровым состоялся в Ярославле в Волковском театре. 21 июля 1922 года, ровно спустя четыре года после подавления Ярославского восстания, он был расстрелян во дворе Ярославской губернской ЧК по приговору выездной Военной коллегии Верховного ревтрибунала.

Председатель Союза защиты Родины и Свободы Борис Савинков после провала организованных им восстаний уехал за границу. Оттуда продолжал активную деятельность против большевистской власти. В 1924 году в результате удачно проведенной операции красной резидентуры он был выманен в Россию под предлогом проведения новых антибольшевистских восстаний, где и схвачен. В 1924 году Савинков бы осужден и приговорен к расстрелу. На суде старый революционер полностью признал свою вину перед советской республикой. Учитывая его прошлые заслуги в борьбе с царизмом, приговор был заменен лишением свободы сроком на 10 лет. 7 мая 1925 в здании ВЧК на Лубянке Савинков покончил жизнь самоубийством, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки. Выбросился из окна пятого этажа во двор. По неофициальной версии он был убит сотрудниками ВЧК.

Помощник Перхурова по ярославскому восстанию полковник Гоппер после сдачи Твериц добрался до Средней Волги и вступил в Народную армию Самарского Комуча. Воевал в составе белой армии Колчака, был произведен в генерал-майоры. В 1920 году из Владивостока вернулся на свою родину в Латвию. После занятия Латвии советскими войсками, 30 сентября 1940 года был арестован НКВД, осужден и расстрелян 25 марта 1941 года в пригороде Риги.

Белогвардейское восстание в Ярославле было подавлено очень жестоко. Почти все его активные участники (более 1000 человек) погибли в боях или были расстреляны. Лишь небольшой группе, около 100 человек, прорвавшимся вместе с полковником Перхуровым, удалось выжить.

Еще долго после подавления восстания продолжались расстрелы. Всего было расстреляно, по разным данным, от 1500 до 5000 тысяч человек. Количество погибших во время интенсивных бомбардировок Ярославля мирных жителей вообще никто не считал.

В результате событий июля 1918 года город был сильно разрушен. Некоторые районы деревянной застройки Ярославля выгорели до основания. Только в начале 1930 – х годов все последствия белогвардейского восстания были устранены.

Вот так закончились эти роковые дни. Как много волжской воды утекло с тех пор… Как много человеческих судеб перемололо и погубило Ярославское восстание, начавшееся быстрым захватом города и триумфом белого движения, а закончившееся страшной катастрофой.

Но мы, потомки тех ярославцев, должны помнить, что это было восстание, по сути своей, народное, поддержанное значительной частью жителей города и многими крестьянами близлежащих волостей. Оно оправдано с юридической точки зрения, так как это была попытка вернуть в стране законность и порядок, попранные большевиками. Во многих воззваниях и документах восставших говорилось о поддержке законно избранного всем народом Учредительного Собрания, которое было разогнано правительством Совнаркома в январе 1918 года. Учредительное Собрание, где партия большевиков получила лишь 24 % депутатских мандатов, не признало октябрьский переворот 1917 года, осуществленный Лениным.

Ярославское восстание - это было выступление наиболее грамотной, свободно мыслящей, законопослушной части населения против установившейся в стране большевистской диктатуры и произвола. Жители Ярославля героически сражались за свои идеалы на улицах города. Они верили, что правда и справедливость должны восторжествовать. Но, к сожалению, история тогда распорядилась иначе…

Сколько несбывшихся надежд разрушила и унесла эта гражданская война… Мы знаем лишь о немногих героях, самоотверженных людях… Кто теперь о них помнит? Лишь волжский ветер…

Дмитрий КШУКИН,

поэт, писатель, член Ярославского отделения ВООПИиК

(г. Ярославль)