…Из воспоминаний русской эмигрантки…

Светлыми воспоминаниями и нежнейшими оттенками белого цвета была полна моя жизнь до черного 1917 года. Нам свойственно превозносить чарующее время золотого детства и нежной юности, но, поверьте, моя Россия действительно была озарена чистотой и светом.

Наша усадьба со сладким названием Миловида белела над прозрачным прудом затерянная среди дремучих лесов, а к обедне мы обыкновенно отправлялись в белоснежный храм неподалеку. Он был так похож на нарядный пасхальный кулич, а внутри всегда сладко пахло воском и розами.

Зимой все вокруг утопало в снежном серебре, особенно красиво сиявшем и переливавшемся при лунном свете. Какое это незабываемое чувство – возвращаться домой, держа в руках коньки, идти по этому искристому серебру. А дома – бежать в объятия белоснежной изразцовой печи, наполняющей комнаты тихим уютным теплом, и отогревать у нее замерзшие руки.

Весною, незадолго до Пасхи, распахивали окна, в комнаты врывался свежий запах талого снега и просыпающейся природы. Этот прозрачный весенний воздух вскоре наполнялся нежными ароматами цветущих деревьев и кустарников, а сад долго стоял в своем подвенечном уборе, осыпая землю бело-розовыми шелковистыми лепестками. В комнатах начинали сменять друг друга белые букеты хрупких подснежников, нежных ландышей, дурманящей пенной сирени… Что это были за ароматы! Ни один парижский парфюмер не способен передать их красоту… За весенними цветами наступал черед великолепных садовых роз, за которыми трепетно ухаживала матушка, не подпуская к ним никого из слуг.

Себя я тоже помню только в белом. Батистовые платья отороченные тонким кружевом, матросские костюмы, шерстяные зимние наряды, шубки и муфточки, лайковые перчатки и чулки, туфельки и сапожки – все это было исключительно светлых тонов и всегда дополнялось белыми шляпками или атласными лентами, искусно завязанными в причудливый бант на длинных русых волосах.

В белом были близкие. Мама, высокая и статная, но при этом тоненькая и хрупкая… Так и слышу шелест ее трена по вощеному паркету усадьбы. Если бы не этот шелест, то ее появление всегда было бы незаметным – ступала матушка очень тихо, совсем неслышно, будто ее атласные туфельки вовсе не касались земли. Она была так прекрасна в своих кружевных блузах и юбках с длинным треном, всегда прямая, овеянная легким фиалковым ароматом, с неизменной ниткой жемчуга и не выходившая на солнце без кружевного parasole… Ныне модный загар считался неприличным, да и совсем он не шел тем прекрасным неземным существам – дамам прошлой России.

Белыми были хрусткие пелеринки, передники и рукава нашей институтской формы, в которой прошли годы учения, милой институтской жизни неспешно протекавшей в просторных дортуарах среди степенных классных дам.

Букет кремовых бархатных роз с капельками свежей росы я подносила нашей Белой Императрице, когда она, окруженная, будто порхающими белыми бабочками, четырьмя прекрасными княжнами, посещала институт.

Нежный светлый шелк окутал меня в мастерской Ламановой, где mama заказала наряд для моего первого бала. В этом муаровом платье, с ниточкой фамильного жемчуга и веточкой свежих ландышей у корсажа я выпорхнула в залитую светом белую залу, где вальсовый вихрь подхватил и закружил меня, направив к встрече с моей судьбой. Суженого я узнала тотчас же, когда моя рука, стянутая перчаткой легла на белое сукно его кавалергардского мундира.

В жемчужном сиянии белого атласа и в дымке призрачной вуали я входила в храм навстречу судьбе и мне казалось, что вся жизнь будет так же светла как и этот прекрасный день. Но я ошибалась, то было одно из последних светлых воспоминаний. Наши сердца были полны светлой радостью и мы не подозревали, что люди с самыми черными душами уже приготовили свой яд и вознамерились отравить им всю Россию.

Разразилась мировая война и с чудовищной быстротой траурный креп начал поглощать все вокруг. Черный креп вскоре смешался с красными тряпками в одно кроваво-грязное пятно. Каждый последующий день был хуже предыдущего и казалось, что этому наваждению уже не будет конца. Вести о гибели стольких близких, изрезанные картечью здания, алая кровь на грязном снегу, затравленные и беспомощные глаза испуганных прохожих…

Большевики навсегда уничтожили мою белую Империю, белую Россию.

Последней полумечтой-полунадеждой промелькнула светлыми вспышками в разных уголках страны Белая армия. Светлые сестринские косынки, бледные лица горящих в тифозном бреду офицеров, белые пароходы, уносящие нас навсегда в далекую, серую жизнь. Серый парижский асфальт, неприметная угловатая одежда новых тусклых мод, душная коморка в предместье…

Белый остался в воспоминаниях, в снах – они, как и прежде, светлы. Белые руины храмов и усадеб, светлые тени растерзанных чернью близких, одичавшие сады, истоптанные сапогом хама ландыши – все это явь, и лишь во сне видятся образы ушедшей тихой и светлой жизни, моей Белой России, которой больше нет…

Елизавета Преображенская,

писатель, переводчица, балерина

(г. Санкт-Петербург)