Герберт Маркузе (1898–1979) левый социолог, философ, культуролог, один из представителей «Франкфуртской школы». Родился 19 июля 1898 года в Берлине в обеспеченной семье немецких евреев. В годы Первой мировой войны служил в германской имперской армии. К концу войны, в 1918 году, Г. Маркузе являлся членом солдатского Совета, принимавшего участие в Ноябрьской революции и восстании «Союза Спартака».

В 1919–1922 и 1928–1932 годах учился в университетах Берлина и Фрайбурга, где изучал философию, литературу и экономику. В начале 1930-х годов, совместно с представителям «Франкфуртской школы» – Т. Адорно и М. Хоркхаймером, участвовал в разработке «Критической теории» общества.

В 1933 году после прихода к власти в Германии А. Гитлера, как и многие представители неомарксистского движения, был вынужден уехать из страны. После непродолжительного пребывания в Швейцарии, в 1934 году иммигрировал в Соединенные Штаты Америки.

В Америке в 40-х, 50-х годах Г. Маркузе работал в различных государственных ведомствах связанных с внешней разведкой, – в Управлении стратегических служб США, а также в аналитических подразделениях Государственного департамента. В 1952-1955 годах был сотрудником Русского института при Колумбийском университете и Русского исследовательского центра в Гарварде, которые в то время являлись аналитическими, «мозговыми» центрами для выработки теории и практики борьбы против СССР. В то время Г. Маркузе активно выступает с критикой советской модели социализма «сталинского типа», впоследствии, он написал книгу «Советский марксизм: критический анализ», изданную в 1958 году.

В 1954-1965 годах – профессор в Университете Брандейса в Массачусетсе, в 1965-1976 – профессор Калифорнийского университета в Сан-Диего. В этот период, в 1965 году, выходит одна из поистине культовых его работ – эссе под названием «Репрессивная толерантность». О ней и пойдет речь далее.

Теория «Репрессивной толерантности» примечательна уже своим словосочетанием, оксюмороном, давно ставшим нарицательным. Означающим, основанную на двойных стандартах, практику репрессивного подавления «консервативного большинства», как определенной социальной группы в рамках целого общества – по расовому, этническому, половому, религиозному и идеологическому принципу, в интересах различных групп «меньшинств». И все это под звучным словом «толерантности».

Эссе представляет собой попытку обоснования необходимости воплощения на практике принципа «это другое» в его максимальной степени – перемене местами «угнетенного меньшинства» с «большинством-угнетателем». Что само по себе уже является качественным переходом от старого понимания и употребления термина «демократии» как определяющего волеизъявления большинства через его нивелирование, в итоге, ведущего к своей полной противоположности.

Но эта очевидная логическая последовательность нисколько не заботит автора эссе. Ведь в задачу изначально не ставится выработка концепции «универсальной толерантности» в отношениях между большинством и меньшинствами, основанной на принципах соблюдения баланса интересов и системы компромиссов.

Идея заключается в самом подавлении и его обосновании при использовании абсолютно субъективного подхода в оценке «правильности/неправильности» данного процесса. Конечной целью которого является деструкция самого принципа разделения на означенные категории через нивелирование большинства меньшинством, посредством репрессий, как единственного действенного инструмента построения общества нового типа, равно представленного различными социальными группами, в котором ни одна не будет являться доминирующей. Все согласно извечному принципу – divide et impera и ничего нового.

Что на этот счет думают представители большинства – готовы ли они согласиться быть репрессированными, согласиться с уготованной для них участью лишения прав на собственное волеизъявление в угоду представлениям о справедливом обществе будущего товарища Маркузе? Вопрос риторический. Очевидно, последнего это мало заботило, для него было важно лишь утверждение своей правды возводимой в ранг непреложной истины, любым доступным ему способом, одним из которых и является данное эссе.

Для современного читателя теория «Репрессивной толерантности» будет интересна в качестве пособия описывающего организацию системы подавления «идеологических оппонентов», ее теоретическое обоснование и способы применения репрессивного воздействия. Тем более, что в наше время наглядных примеров более, чем достаточно, как в самих США, так и в странах Европы, где она уже давно стала «мэйнстримом».

Итак, перейдем к тексту эссе, проанализируем более детально, что об этом пишет сам автор и как сегодня «репрессивная толерантность» реализуется на практике. Анализ будет представлен тезисно, с комментариями, согласно основному тексту эссе, приведенному в сокращенном виде для большей наглядности и экономии времени, в той же последовательности, что и в оригинале. С его полным текстом при желании можно ознакомится самостоятельно, благо, он находится в открытом доступе.

“В этом эссе я рассматриваю идею толерантности в нашем развитом индустриальном обществе. Вывод, к которому я прихожу, заключается в том, что реализация объективной толерантности требует нетолерантного отношения к господствующим формам политики, установкам, мнениям, а также распространения принципа толерантности на политику, установки и мнения, которые подавляются или даже объявлены вне закона.

Политический смысл толерантности изменился: поскольку она почти незаметно стала принципом власти, а не оппозиции, она превратилась в форму обязательного поведения по отношению к официальной политике. Толерантность превратилась из активного состояния в пассивное, из практики в бездеятельность: «laissez-faire» законной власти. Суть ее в толерантности народа по отношению к правительству, которое в свою очередь толерантно по отношению к оппозиции в рамках, определенных законной властью.

Толерантность по отношению к радикальному злу нынче подается как добро, поскольку она служит сохранению и упрочению целостности общества на пути от изобилия к большему изобилию. Толерантность к систематическому оболваниванию равно детей и взрослых с помощью рекламы и пропаганды, высвобождение деструктивных побуждений, бессильная и потворствующая толерантность в отношении расточительности, планируемого устаревания и неприкрытого коммерческого жульничества — не просто искажения и отклонения от нормы. Они — сущность системы, которая использует толерантность как средств увековечения борьбы за существование и подавления альтернатив.”

Уже в самом вступлении заключается большая доля иронии – ведь речь идет о 60-х годах XX века, однако, ситуация один в один описывает положение вещей в США наших дней. Сегодня все в сущности и, согласно, слов Г. Маркузе, то же самое, только предстает перед нами в перевернутом виде.

А если толерантность по отношению к «радикальному злу» невозможна, с чем нельзя не согласиться, то необходимо четко понимать, кто по мнению автора является воплощением этого «зла»?

“Говоря обобщенно, функция и ценность толерантности зависят от степени достигнутого равенства в том или ином обществе. Толерантность имеет собственные базисные критерии: ее рамки и ограничения не должны определяться, исходя из условий соответствующего общества. Иными словами, толерантность является самоцелью только тогда, когда она является подлинно универсальной, когда она касается в равной степени как правителей, так и народа.

Подспудные ограничения толерантности обычно предшествуют явным нормативным ограничениям, устанавливаемым судами, обычаями, правительством и т.п. (например, «явная опасность», угроза национальной безопасности, ересь). В рамках такой общественной структуры толерантность может чувствовать себя довольно вольготно. Она может быть двоякой:

1. Пассивная толерантность в отношении утвердившихся установок и идей, пусть даже очевидны их вредные последствия для человека и природы;
2. Активная официальная толерантность, допускаемая в отношении и правых, и левых, и агрессивных движений, и движений за мир, и партии ненависти, и партии гуманности.

Эту беспристрастную толерантность я называю «абстрактной», или «чистой», поскольку суть ее в непринятии позиции ни одной из сторон — однако она тем самым защищает в действительности уже утвердившийся механизм дискриминации.”

Первый пункт сегодня уже в полный мере реализуется на практике. Довольно продолжительное время культивируется пассивная толерантность в отношении очевидно вредных установок и идей для человека и общества, таких как: феминизм, культ-ЛГБТ, гендерная теория, черный расизм, замещающая миграция и т.д. Утверждение пассивной толерантности происходит постепенно, оно «растянуто» во времени, что делает его малозаметным для глаз простого обывателя и, чем длительнее этот процесс, чем больше страт в обществе, по вертикали и горизонтали начинают воспринимать такие идеи, как норму, тем скорее наступает переход к тому, что Г. Маркузе называет «активной официальной толерантностью».

Выступая с позиции защиты «угнетенных», Г. Маркузе останавливается на «двойственности» толерантности – на утверждении принципа одинаковости восприятия противоположностей в одновременном сосуществовании, как «движений за мир», так и «партии ненависти», что было характерно для США 60-х годов прошлого века, когда человек в большей степени мог свободно выражать свою точку зрения, апеллируя к принципу демократии и свободы слова, – что, конечно, по мнению Г. Маркузе является неприемлемым, с чем необходимо бороться, так как данный принцип является инструментом угнетения.

Но на этом «активная официальная толерантность» не завершается, она является лишь промежуточной фазой. Продолжение ее – окончательное изменение социальной полярности с «плюса на минус» в отношении угнетенных и угнетателей – то, чего искренне желает автор. Когда на уровне государства действительная «активная официальная толерантность» непременно будет означать государственную цензуру неугодных социальных групп.

“Толерантность, которая расширила рамки и содержание свободы, всегда была предвзятой, т.е. нетерпимой к протагонистам репрессивного статус-кво. Под вопросом была только степень нетерпимости. Иными словами, свободу все еще нужно создавать — даже в обществах, самых свободных из существующих. И понимание того, в каком направлении необходимо двигаться и какие институциональные и культурные изменения для этого необходимы, — по крайней мере, в развитой цивилизации вполне достижимо, т.е. это можно определить на основе опыта и разума.

Толерантность не может быть безразличной и неразборчивой в отношении содержания как слов, так и действий; она не должна защищать ложные слова и неправильные действия, которые противоречат и противодействуют возможностям освобождения. Общество не должно быть неразборчивым в том, что касается умиротворения существования — там, где ставкой являются свобода и счастье: здесь не все позволительно говорить, не все идеи могут быть пропагандируемы, не всякая политика допустима, не всякое поведение может быть разрешено — коль скоро это превращает толерантность в инструмент сохранения рабства.”

“Универсальная толерантность становится сомнительной, когда это рациональное основание исчезает и толерантность предписывается манипулируемым и индоктринируемым индивидам, которые, как попугаи, повторяют мнения своих хозяев и свою гетерономию считают автономией.”

Кто будет являться протагонистами репрессивного статус-кво, какие идеи не могут быть пропагандируемы, – по всей видимости известно Г. Маркузе с сотоварищами, как представителям наиболее прогрессистской части общества.

Но все же нельзя не согласиться с приведенным последним абзацем – нельзя найти более точного описания для последователей «репрессивной толерантности» в современном обществе, которые «как попугаи, повторяют мнения своих хозяев и свою гетерономию считают автономией». Так и хочется сказать – вы имеете право сохранять молчание, все, что вы скажете, будет использовано против вас.

“Блокирование действенного несогласия, поиска альтернатив начинается на уровне языка, который также является объектом регулирования. Значение слов жестко фиксируется. Рациональное убеждение, убеждение в противоположном пресекается. Поиск иных слов и идей, отличных от утверждаемых с помощью рекламы власти и верифицируемых ее практикой, прекращается. Можно употреблять другие слова, можно выражать другие идеи, но массой консервативного большинства (за пределами таких анклавов, как интеллигенция) они немедленно «оцениваются» (т.е. автоматически воспринимаются) в терминах публичного языка — языка, который «a priori» определяет направление движения мысли.

Такая дискуссия становится самодостаточной, она не допускает противоречий, поскольку антитезис переопределяется в терминах тезиса. Например, тезис: мы работаем ради мира; антитезис: мы готовимся к войне (или даже: мы ведем войну); объединение противоположностей: готовиться к войне означает работать ради мира. Мир переопределяется в нынешней ситуации таким образом, что он с необходимостью включает в себя подготовку к войне (или даже войну) и в этой оруэлловской форме значение слова «мир» фиксируется. Тем самым базовый лексикон оруэлловского языка начинает действовать как априорные категории понимания — реформируя содержание целиком.”

До этого момента можно было бы подумать, что автор описывает события наших дней, репрессивную социальную политику в США и ряде других стран в отношении собственных граждан, пока речь не зашла о злополучном «консервативном большинстве», в такой знакомой нам коннотации – народ не такой и мыслит он не так как надо. В будущем именно эта часть общества будет подвергнута новой форме «толерантности», ради новой формы «справедливости».

Рассуждения об «оруэлловском языке», о негативных последствиях его имплементации массам вполне справедливы, хотя и довольно забавно, когда они исходят от автора определения – «репрессивной толерантности». С другой стороны, и что следует уяснить: нежелательность того или иного процесса, какого-либо действия, зависит только от того, в чьих интересах оно осуществляется – у Г. Маркузе, это лидирующая мысль, проходящая сквозь всю его работу. Банально, но если на «оруэлловском языке» изъясняются «левые», то это в порядке вещей.

Такие словосочетания, как: «борьба с расизмом и белыми привилегиями» – даже если на деле они выражают обратную аналогию в виде черного расизма по отношению к белым и наделения небелого населения социальными привилегиями, то ничего страшного – это другое; даже если «планирование семьи» и «забота о репродуктивной здоровье женщины» – это целенаправленная политика по ограничению рождаемости, продвижение и одобрение доступности пренатального убийства детей под видом «аборта» – в этом случае, также все в полном порядке, и т.д. Примеров «оруэлловского языка» в лексиконе современных «левых» масса. Все согласно принципа – если не можешь победить, возглавь.

“Объективность, равное внимание к конкурирующим и конфликтующим позициям является безусловно базовым требованием для принятия решений в демократическом процессе – а равно и базовым требованием для определения границ толерантности. Однако в демократии с тоталитарной организацией объективность может выполнять совершенно иную функцию, а именно формировать умственную установку, склонную предавать забвению различие между истиной и ложью, информацией и индоктринацией, правильным и неправильным. В действительности выбор между двумя противоположными мнениями сделан уже до их представления и обсуждения — сделан не тайными силами, спонсорами или издателями, не диктатурой, а просто «естественным течением событий», который представляет собой управляемое течение событий, и мышлением, сформированным этим течением.

Толерантность, выражающаяся в беспристрастности, служит преуменьшению или даже оправданию господствующих нетолерантности и угнетения. Если объективность имеет отношение к истине и если истина — нечто большее, чем вопрос логики и науки, то такая объективность ложна, а такого рода толерантность бесчеловечна. И для того чтобы разрушить установившийся универсум смыслов (и практики, господствующие в этом универсуме), дабы помочь человеку разобраться в том, где истина, а где ложь, такая обманчивая беспристрастность должна быть отброшена. Люди, к которым обращена эта беспристрастность, отнюдь не являются «tabulae rasae», они индоктринированы условиями их жизни, за рамки которых они не в состоянии вырваться. Для того чтобы они могли стать по-настоящему автономными и уметь самостоятельно выбирать между истиной и ложью в нынешнем обществе, их нужно освободить от индоктринации (которая ныне воспринимается как норма). Но это означает необходимость движения против течения — научиться сопротивляться предложенной информации. Ибо факты никогда не представляются непосредственно и никогда не доступны сами по себе; они фиксируются и опосредуются тем, кто их «изготавливает»; истина, «вся истина» шире фактов и требует умения сопротивляться видимости. Это сопротивление — необходимая предпосылка и признак свободы мысли и речи — невозможно в нынешних условиях абстрактной толерантности и фальшивой объективности, потому что именно последние и подрывают в сознании способность к сопротивлению.”

С патетической лирикой, достойной лучшего применения, автор берется разрушать установившийся универсум смыслов, избавлять людей от индоктринации «консервативного большинства», а также разрушать фальшивую объективность. И рассматривая данный посыл как теоретического обоснования для изменения сложившегося статуса-кво, как обоюдоострый инструмент применимый сегодня в обратную сторону, против диктатуры «меньшинства», с ним, в целом, нельзя не согласиться. Особенно, когда речь идет о передаче и восприятии «фактов». Но в этом пассаже есть и другой, более тонкий момент, на который хотелось бы обратить внимание.

Примечательно, что Г. Маркузе, говоря об оценки толерантности с позиции объективности и истинности, проводит прямую взаимосвязь между этими понятиями, однако же ставит их в зависимость от сторонних определяющих факторов – от логики и науки, через которые, как через призму, и должно рассматриваться само понятие объективности и истинности по отношению к конечному объекту – толерантности.

То есть, понятия «объективности и истинности» как характеризующие инструменты оценки какого-либо явления (в данном случае – толерантности), по мнению Г. Маркузе, могут быть таковыми только если основываются на сухом языке науки и логики. Такая «истинность» будет «правильной истинностью», а объективность – «правильной объективностью» и точка.

Так в этот смысловой конструкт проник субъективный, но, в данном случае, определяющий взгляд самого автора, который сам же и дает определение «истинности и объективности» через отрицание их существования вне рамок «логики и науки».

Но на деле все оказывается куда интереснее. Если продолжить логическую цепочку – если согласиться с тезисом автора и выводить понятие «истинности, объективности» исключительно из понятий логики и науки, то последние должны быть чем-то неизменными в своей сущности, в своих свойствах, что сделает их тождественными. Но реальность говорит об обратном. Последние зачастую бывают крайне изменчивыми, ведь сама логика, как инструмент познания, не может является абсолютным основанием для определения «истинности» и часто поддается влиянию извне, куда более неустойчивых конструктов, таких как мировоззрение и идеология. То же можно сказать и о науке – не раз изменявшей вектор своего «развития» в угоду конкретной идеи. Оба понятия с легкостью искажаются в угоду субъективным интересам и вопросам имеющим личную заинтересованность. В итоге получается: кто в полной мере оперируют понятиями логики и науки – у того монополия на истинность и объективность.

Такую картину восприятия мира рисует нам автор «Репрессивной толерантности». На этом основывается сама концепция, в которой нет ни логики, ни науки в ее чистом виде – есть лишь их практическое употребление в качестве инструмента для достижения поставленной цели.

Примером такого использования сегодня являются «социальные науки» в общий состав которых вошли, так называемые, «гендерные науки» или «исследования», которые представляют целую отрасль «науки» со своей «логикой» доказывания и самообоснования. Поистине софизм, ставший для многих и истинностью, и объективность. И таких примеров ныне превеликое множество, затрагивающих все больше сфер жизни простых граждан в образовании, медицине, религии и т.д.

«Если в области образования переломить нынешнюю тенденцию (по крайней мере, теоретически) по силам самим студентам и преподавателям, то систематический отказ от толерантности в отношении регрессивных и репрессивных мнений и движений возможен лишь в результате давления, охватывающего общество в целом, что равнозначно перевороту. Иными словами, это предполагает то, что по-прежнему остается предстоящей задачей — перелом общей тенденции. Однако такие действия, как сопротивление в конкретных ситуациях, бойкот, неучастие на уровне местных сообществ или даже малых групп, могут помочь тому, чтобы подготовить почву для него.»

И действительно, ситуацию в образовании на Западе удалось переломить. Сегодня, Белый Дом выделяет сотни миллионов долларов в качестве грантовой помощи на разработку университетских курсов «критической расовой теории», причем даже ВУЗам, специализирующихся на техническом образовании. А квотирование мест в учебных заведениях для представителей всевозможных меньшинств уже давно не является новостью.

В Британии даже в специализированных христианских школах и лицеях идут гонения на учителей, которые отказываются преподавать детям «гендерные науки» и идеологию ЛГБТ. Их в лучшем случае попросту увольняют с работы – репрессивная толерантностью в действии. А затрагивая тему ненавистной автору индоктринации можно с очевидностью сказать, что она приняла небывалые прежде масштабы, когда детям промывают мозги «толерантностью», начиная с детского сада.

В сущности, произошел переход от описанной Г. Маркузе первой стадии – «пассивной толерантности» широких массах граждан, остававшихся безучастными к происходящим социальным изменениям в обществе на протяжении всего процесса его трансформации, воспринимая ее, как данность, при одновременной, непрерывной и активной деятельности «меньшинств» и сочувствующих им групп «интеллигенции», – через промежуточную, вторую стадию «официальной толерантности», дававшую права голоса представителям противных точек зрения, окончательно перейдя к третей, – к «активной, официальной, репрессивной толерантности» ставшей инструментом подавления неугодных в руках государства.

При этом, очевидно, что сам процесс не является чем-то уникальным для США, но характерен для Запада в целом. Большую роль в захвате информационного пространства «левыми» (на примере науки и образования) сыграло то, что их наработки и, в том числе – теория «репрессивной толерантности», были взяты на вооружение в послевоенные годы ведущей страной того времени – США, а уже через них и ее сателлитами. Вся, так называемая, школа неомарксизма расцвела в те годы в ведущих университетах Америки, на базе специализированных институтов, как их сейчас принята называть – «think tanks», ставши впоследствии удобным инструментом глобализации, ее тараном.

Но перейдем к заключительной части эссе:

“Само понятие ложной толерантности и различие между правильными и неправильными ограничениями толерантности, между прогрессивной и регрессивной индоктринацией, революционным и реакционным насилием требуют определения критериев их значимости. Эти нормы должны быть первичными по отношению к любым конституциональным и юридическим критериям, установленным и используемым в существующем обществе, поскольку такие дефиниции сами предполагают нормы свободы и подавления, применимые или неприменимые в соответствующем обществе, — они суть конкретизации более общих понятий. Я считаю, что различение между истинной и ложной толерантностью, между прогрессом и регрессом можно рационально провести на эмпирических основаниях. Вопрос о том, в чьей компетенции находятся все эти различения и определения в обществе, теперь получает простой и логичный ответ, а именно: каждый «в меру зрелости своих способностей» как человеческого существа, каждый, кто научился мыслить рационально и автономно.”

В силу внутренней логики отказ от толерантности по отношению к регрессивным движениям и дискриминационная толерантность в пользу прогрессивных тенденций равнозначны перевороту «сверху». Исторический расчет прогресса, по-видимому, предполагает расчетливый выбор между двумя формами политического насилия: со стороны законной власти и со стороны потенциально подрывных движений. Более того, в отношении последней формы насилия возможна политика неравенства, которая бы защищала левый радикализм в противовес правому.

Можно ли оправдать, исходя из исторического расчета, одну форму насилия в противовес другой? Или точнее — существуют ли исторические свидетельства в пользу того, что социальное происхождение и источник насилия находится в необходимой связи с прогрессом? При всех оговорках, «открытый» ряд исторических фактов указывает на то, что насилие, являющееся следствием восстания угнетенных классов, всегда на короткий момент прорывало исторический континуум несправедливости, жестокости и молчания — короткий, но достаточный для достижения подвижек в объеме свободы и справедливости, а также лучшего и более равного распределения нужды и угнетения в новой социальной системе, словом, для прогресса цивилизации.

В отношении исторического насилия, исходящего от правящих классов, не видно никакой связи с прогрессом. Я сказал «исходящего от правящих классов», но, разумеется, почти всякое организованное насилие сверху мобилизует и активизирует массовое сопротивление снизу; решающий вопрос заключается в том, от имени и в интересах каких групп и институтов осуществляется это насилие. Освобождающая толерантность поэтому должна означать нетерпимость по отношению к правым движениям и толерантность по отношению левым движениям. Что же касается объема этой толерантности и нетолерантности, то она должна касаться как действий, так и дискуссии и пропаганды, как дела, так и слова.

Весь постфашистский период представляет собой одну явную и актуальную опасность. Поэтому истинное умиротворение требует отказа от толерантности уже до действия, на стадии коммуникации — устной, печатной, визуальной. Такое крайнее ограничение права на свободу слова и собраний оправдано, конечно же, только в том случае, когда все общество находится в крайней опасности. Я настаиваю на том, что наше общество находится именно в такой чрезвычайно ситуации, и это стало уже нормальным положением вещей. Различные точки зрения и «философии» уже не могут мирно состязаться друг с другом на рациональных основаниях — «рынок идей» организован и ограничен теми, кто определяет национальные и индивидуальные интересы. Теперь должно быть очевидно, что предоставление в полном объеме гражданских прав тем, кто их лишен, предполагает лишение гражданских прав тех, кто препятствует их освобождению, и что освобождение обездоленных представителей человечества предполагает подавление не только их старых, но и новым хозяев.

Отказ от толерантности в отношении регрессивных общественных движений, прежде чем они становятся активными; нетерпимость даже в сфере мысли, мнений и слова и, наконец, нетерпимость по отношению к мнимым консерваторам, правым политикам — эти антидемократические положения соответствуют реальному развитию демократического общества, которое в действительности разрушило фундамент универсальной толерантности. Условия, при которых толерантность вновь превратится в фактор освобождения и гуманизации, еще предстоит создать. Когда толерантность служит главным образом защите и сохранению репрессивного общества, нейтрализации оппозиции и формирует в людях невосприимчивость к другим, лучшим формам жизни, это означает извращение толерантности. И поскольку это извращение внедряется в сознание индивида, в его потребности, поскольку гетерономные интересы овладевают им прежде, чем ему удается осознать свое рабство, то усилия, направленные против его дегуманизации, должны быть нацелены туда, где формируется (причем систематически формируется) ложное сознание, — на упреждение речевого и визуального воздействия, питающего это сознание. Разумеется, это цензура, даже упреждающая цензура, так как она открыто направлена против более или менее скрытой цензуры, пронизывающей деятельность свободных средств массовой информации.”

Вся суть «репрессивной толерантности» заключается в этих нескольких пассажах. То, к чему так по-иезуитски подводил автор на протяжении всего эссе, в конце представляется читателю совершенно открыто. Причем представляется с такой искренней простотой и уверенностью в своей правоте, что можно только позавидовать.

Как можно отличить истинную толерантность от ложной, какие ограничения следует считать правильными и неправильными, в конце концов, у кого есть безусловное право на насилие, и кто же будет являться определяющим субъектом в решении данных вопросов? Все предельно просто – решать будут те, кто «научился мыслить рационально и автономно», те, кто этого достиг в меру своих способностей. То есть все те, кого автор относит к левому, «революционному» лагерю, угнетенные меньшинства и борцы за социальную справедливость. И все. Нет никакого действительно объективного обоснования для такого определения – все согласно принципу: мы и есть истина, и объективность.

Освобождающая толерантность поэтому должна означать нетерпимость по отношению к правым движениям и толерантность по отношению левым движениям. Более того, такая система восприятия должна быть первичной по отношению к любым конституциональным и юридическим критериям, установленным и используемым в существующем обществе.

Левый радикализм, как форма насилия снизу, не только допускается, но всецело поощряется, «требует защиты», в противовес «правому». А действительно «справедливое», или, говоря оруэлловским языком автора, «толерантное» государство», должно обеспечить ему такую защиту. Репрессии в отношении консерваторов и правых политиков, как, впрочем, и в отношении всех несогласных с такой формой обустройства справедливого общества будущего, необходимо проводить уже на стадии мыслей и мнений. Высказывание противных убеждений недопустимо. Предлагается лишать гражданских прав всех несогласных, как угнетателей – «врагов народа», на американский манер.

“Технология предубеждения делает заведомо невозможными беспристрастность и объективность — студента с самого начала учат рассматривать факты в господствующей системе ценностей. Познание, т.е. приобретение и сообщение знаний, несовместимо с вылущиванием и изоляцией фактов из контекста всей истины. Существенной же частью истины является признание того, что история в значительной степени совершалась и описывалась в интересах победителей, т.е. была историей угнетения. Это угнетение присутствует в самих фактах, которые оно определяет; поэтому факты как таковые несут в себе негативную ценность как часть и аспект своей фактичности. Рассматривать крестовые походы против человечности (например, против альбигойцев) с тем же бесстрастием, что и отчаянную борьбу за гуманизм, — означает нейтрализовать противоположность их исторической функции, примирять палачей с их жертвами, искажать суть фактов. Такая фальшивая нейтральность служит тому, что воспроизводит сознание приемлемости господства победителей в умах людей. Поэтому в образовании тех, кто еще не полностью интегрирован, в сознании молодежи, также предстоит заложить фундамент освобождающей толерантности.

Я полагаю, что можно говорить о «естественном праве» на сопротивление в отношении угнетенных и подавленных властью меньшинств, праве на использование не предусмотренных законом средств, коль скоро законные оказались неадекватными. Закон и порядок — всегда и везде такие закон и порядок, которые защищают утвердившуюся иерархию; бессмысленно говорить об абсолютном верховенстве этого закона и этого порядка по отношению к тем, кто страдает от них и борется против них — не ради личной выгоды или мести, но ради своей доли человечности. И над ними нет другого судьи, кроме установленной власти, полиции и их собственного сознания. Если они прибегают к насилию, это не значит, что они зачинают новую цепь насилия, но, напротив, пытаются разорвать существующую. Они знают о грозящем им наказании и, значит, понимают степень риска, но коль скоро они идут на него, никто не имеет права удерживать их — и меньше всего представитель сферы образования и интеллектуал.”

Борьба с фактами, а точнее их специфическая подача, важный аспект, на котором акцентирует внимание автор. Другими словами, и здесь несколько завуалированно, говорится о необходимости «правильно» оперировать фактами, исходя из того, что факты, как таковые, могут нести в себе негативную ценность, как часть и аспект своей фактичности.

Если вся мировая история совершалась и описывалась в интересах победителей, а значит была историей угнетения, то это может представлять угрозу для еще не осознавших всю истинность «освобождающей толерантности», тех, кто еще не полностью интегрирован в рамки данной концепции восприятия мира, в первую очередь, для той части молодежи, которая по факту своего рождения или положения, так или иначе, относится к социальной группе угнетателей.

Значит выбор невелик, надо или переписать историю, или объявить ее чудовищной ошибкой, требующей исправления через искупление, а лучше и то, и другое. Что сегодня и делается, отсюда и проистекают такие явления, как «культура отмены» по отношению уже не к отдельным личностям, а к целым историческим эпохам, борьба с «белыми привилегиями» в контексте исторического наследия европейской цивилизации, как цивилизации угнетателей, поработителей и т.д.

В информационной сфере, в образовании, а также через культивируемые медиа образы в печати, прессе и кино, осуществляется подмена понятий в историческом и культурном плане. Так, одни исторические события преподносятся в исключительно негативном свете, – как, например, это происходит с эпохой крестовых походов, без относительно причин и исторических предпосылок. В то же время другие не подвергаются осуждению, – как этого не происходит в отношении эпохи арабских завоеваний. Все очень просто и зависит оттого, кто является «истинным» угнетателем. Не говоря уже о сфере искусства и кино, где негр предстающий в историческом образе английского короля или королевы, это реальность наших дней, а пропаганда расового смешения и межэтнических браков носит структурный характер на уровне государства.

Говоря же о «естественном праве» на использование не предусмотренных законом средств для сопротивления угнетенных и подавленных властью групп и сообществ людей, Г. Маркузе, конечно, имеет ввиду исключительно «левые группы». Как было сказано ранее, только у них есть право на насилие снизу. А в тех случаях, когда власть более не представляет из себя действительного противника, по сути, уже являясь активным или пассивным союзником, то и само «сопротивление» будет направленно против социальных групп «угнетателей», благо враг в лице правых и консерваторов определен ясно и четко.

Воплощение данного принципа сегодня проводится в таких движения как «Антифа» и «БЛМ», при молчаливом потакательстве или активной поддержки государств, в которых они осуществляют свою деятельность. Наверное, лучшей иллюстрацией такого «активного государственного невмешательств» являются современные США и Германия.

Постскриптум 1968 года

“В условиях США толерантность не выполняет и не может выполнять цивилизующей функции, которую ей приписывали либеральные поборники демократии, а именно защиты несогласия. Прогрессивная историческая сила толерантности заключается в ее распространении на те способы и формы несогласия, которые оспаривают статус-кво общества и институциональные рамки утвердившегося общества. Следовательно, идея толерантности предполагает необходимость для несогласных групп или индивидов выходить за рамки закона в том случае, когда установленный закон запрещает выражение несогласия и противодействует ему. Так обстоит дело не только в тоталитарном обществе, в условиях диктатуры, в однопартийных государствах, но и в демократии (представительской, парламентской или «прямой»), где большинство образуется не путем развития независимой мысли и мнения, а скорее в силу монополистического или олигополистического управления общественным мнением без террора и (обычно) без цензуры. В таких случаях большинство пытается само себя увековечить, поскольку увековечивает торжество тех интересов и кругов, которые сделали его большинством.

Я предложил в «Репрессивной толерантности» практику дискриминирующей толерантности как средство смещения равновесия между правыми и левыми — путем ограничения свободы правых и тем самым компенсации всепроникающего неравенства (неравного доступа к средствам демократического убеждения) и усиления угнетаемых в сравнении с угнетателями. Толерантность должна быть ограничена по отношению к движениям явно агрессивного или деструктивного характера (деструктивного для перспектив установления мира, справедливости и свободы для всех). Такая дискриминация должна также касаться движений, противящихся распространению социального законодательства на бедных, слабых и инвалидов. Вопреки осуждениям такой политики, которая противоречит священному либералистскому принципу равенства для «другой стороны», я настаиваю на том, что существуют вопросы, где-либо нет никакой «другой стороны» в формальном смысле, либо «другая сторона» является очевидно «регрессивной» и препятствует возможному улучшению условий человеческого существования. Толерантность по отношению к пропаганде бесчеловечности извращает цели не только либерализма, но и всякой прогрессивной политической философии.

В контексте этой борьбы я предлагаю практику дискриминирующей толерантности. Разумеется, эта практика уже предполагает радикальную цель, которой она еще только собирается достичь. Это petitio principia направлено против той разрушительной идеологии, согласно которой толерантность уже институционализирована в данном обществе. Толерантность, которая является жизненно важным элементом и признаком свободного общества, никогда не будет даром власть имущих; в условиях тирании большинства она может быть лишь завуалирована настойчивыми усилиями радикальных меньшинств, готовых уничтожить эту тиранию и трудиться ради появления свободного и суверенного большинства, — меньшинств нетерпимых, воинственно нетерпимых и непокорных в отношении правил поведения, которые терпимы к разрушению и подавлению.”

Резюмируя вышеизложенное:

В рассматриваемом эссе «Репрессивная толерантность» весьма примечательным является не то, что автор на основании своей субъективной позиции убежденного неомарксиста выступает за изменение социальных устоев и даже более того – всего спектра общественных отношений с использованием репрессивных инструментов подавления несогласных, (которые к тому же являются «большинством» согласно его же классификации) причем уже на стадии мысли, на стадии процесса формирования мировоззрения у индивида, а то, как именно он это делает.

Описательная часть применения репрессивного воздействия безусловно важна для нас в качестве примера способа осуществления социальной реформации, так как указывает нам на сам механизм, или, если угодно, инструмент, с помощью которого те или иные преобразования имеют потенцию к реализации. Тем более, что его идеи не остались голой теорией оторванной от реальности, а представлены в практической плоскости. Но не менее важно и то, какое обоснование подводится под эту теорию.

То, как с ловкостью наперсточника в сфере смыслов Г. Маркузе пытается одурачить доверчивого игрока, апеллируя к понятиям свободы и угнетения, толерантности и подавления, истинности и ложности, меняя их местами, исходя из своих личных идеологических предпочтений – является всего лишь шулерством с подменой понятий. С другой стороны, его позицию можно сравнить с позицией аболициониста, борющегося не за отмену рабства, а за порабощение рабовладельцев бывшими рабами. Г. Маркузе по праву можно назвать отцом, если не основателе, то по крайней мере, главным популяризатором современно дискриминационного социального дискурса.

Все это должно всецело избавить нас от каких-либо иллюзий о возможности честного, непредвзятого и открытого диалога с представителями любых течений, неомарксизма, если у кого-то еще были какие-то сомнений на этот счет, разумеется. Вместе с тем, понимая, какой стратегией для достижения своих целей руководствуются наши оппоненты при наглядности ее эффективности, не стоит отказывать себе и в заимствовании ее действенных положений.

В конечном счете, что теория «Репрессивной толерантности» Г. Маркузе, что теория «Авторитарной личности» Т. Адорно, или концепция «Гегемонии» А. Грамши – все они по своей структуре являются обоюдоострыми, и перед нами стоит задача в обращении оружия врага против него самого, где и когда это возможно. Непростительным заблуждением будет являться уход в «глухую оборону», сосредоточившись лишь на том, чтобы как можно на более продолжительное время отсрочить свое поражение. Для победы над противником экзистенциально важно научиться контратаковать и переходить в наступление.

Александр Дудчак,

публицист

(г. Москва)